Русский изменить

Ошибка: нет перевода

×

Майя-6/2 Глава 21

Main page / Майя-6, часть 2: Белое небо Ронсевальской Земли / Майя-6/2 Глава 21

Содержание

    Ранним утром поляна покрывается тонким, нежным слоем испарений, который неохотно отползает в сторону лишь тогда, когда его начинают облизывать, поглаживать и воспламенять лучи пробивающегося сквозь ветки сосен солнца.

    Это мое любимое время дня. Самое раннее утро, самые первые часы. Что на опушке, что на самой полянке, что у речки – везде охуенно. Везде можно или сидеть без движения, или прогуливаться, освободив свой ум от работы, и каждую минуту все вокруг меняется, все дышит. Каждая минута насыщена энергией пробуждения жизни, и я её словно впитываю в себя, отдаюсь ей.

    999

    Деревянные доски настила веранды остаются сухими даже в эти часы густого тумана, и я люблю отжиматься именно здесь, упираясь в фактурные доски ладонями и голыми ступнями. Отжимания можно делать всегда и везде. При любых обстоятельствах. Дома, на поляне, на веранде – где угодно. Для них не требуется никакого снаряжения, и они отлично нагружают всю верхнюю часть тела – руки, плечи, спину, пресс, шею, и немного даже попу. Что касается ляжек, то для них подошли бы приседания, но я не очень люблю приседать – нагрузка на колени кажется не слишком естественной. К счастью, в результате того, что я так много в течение своей жизни занимался трекингом – сначала в Гималаях, а потом и на Марсе – ляжки у меня в идеальном состоянии, и они вполне удовлетворяются тем, что я делаю в течение дня сотню-другую приседаний, поддерживающих их в тонусе.

    А вот с отжиманиями у меня даже появился спортивный интерес. Я скрупулезно следовал главному принципу: в самом начале лучше меньше, чем больше. Лучше даже ещё меньше:) Обычная проблема при начале тренировок состоит в том, что в первую же неделю, или в первые две недели ты еще не чувствуешь свое тело так, как следует. Кроме того, спустя некоторый период расслабленной жизни мышцы недостаточно эластичны, недостаточно способны приспосабливаться к нагрузкам. Поэтому в первый месяц стоит делать все по-минимуму – меньше, чем можешь, и меньше, чем хочешь.

    Я так и начал. В первый день я отжался сто раз – десять серий по десять отжиманий. Это было очень легко. Потом – сто пятьдесят, потом – двести. На уровне в четыреста-пятьсот раз я зафиксировался, с трудом, но все же справляясь с навязчивыми желаниями начать совершать значимые усилия. Иногда я делал перерывы, и не отжимался в такие дни вообще. После одно- или двух-дневного перерыва я делал забеги на локальный максимум, и так я добрался до шестисот, а потом до восьмисот отжиманий в день. Спустя месяц я набрал тысячу сто, и это уже было значимой нагрузкой для моего нынешнего состояния. Очевидно, что мои лучшие результаты в будущем будут отстоять весьма далеко от этого скромного числа, но… принцип постепенного роста нагрузки – превыше всего. И даже с таким подходом я все-таки получил мелкое растяжение мышцы где-то на спине слева, но оно зафиксировалось на одном уровне и постепенно стало проходить, так что мне не пришлось надолго прерывать свои упражнения.

    После того, как я сделал тысячу сто, я перешел на немного другой график: теперь каждый день я делаю по двести, иногда по двести пятьдесят отжиманий – просто в качестве минимальной фоновой поддерживающей нагрузки. Спустя шесть-семь дней я сделаю дневной перерыв, а потом пойду на новый рекорд, после чего немного увеличу число ежедневных отжиманий, и так далее. Приятно чувствовать, как спустя всего лишь месяц такой приятной работы заметно окрепли плечи и грудь, да и вообще тело стало чувствовать себя приятно.

    Вернувшись в комнату, я захватил с собой листок бумаги и отметил на нем количество сделанных отжиманий. Затем сел в кресло, придвинулся к столу и, взяв другой, чистый лист, начал свой традиционный «парад открытий».

    Сначала в самом верху я написал порядковый номер сегодняшнего дня. Записывать конкретную дату не было никакого смысла – мне было просто не к чему ее привязывать. Жизнь на Япете лишена какого-либо календаря. По крайней мере, пока что лишена. Это просто дни, проведенные на огромном снежке, летающем вокруг огромного скопления водорода и гелия. Триллион триллионов тонн – звучит неплохо. Жизнь на Марсе имеет свой календарь, как и на Земле, но сейчас для меня это имеет так мало значения – январь сейчас на Земле или июль. Какая разница? Если в Пингвинии зима, то в Карибу лето… А на Марсе тем более разница между сезонами невелика. Так что… я просто подсчитываю дни – это число имеет для меня совершенно определенный смысл.

    Затем, ниже, пункт за пунктом я выписываю самые значимые свои открытия за все эти прошедшие дни. Это непривычно, но, как оказалось, совсем несложно. Насколько естественно вести обычный дневник – в компьютере или пусть даже на бумаге, настолько же непривычно было оказаться в ситуации, когда делать это невозможно даже теоретически. Но человек привыкает ко всему. Интересно, а не связано ли это с тем же эффектом…

    Я положил ручку и откинулся на спинку кресла, обдумывая неожиданно пришедшую в голову мысль. Эффект темных пятен… он ведь имеет прямое отношение к тому спокойствию, с которым сейчас я воспринимаю все происходящее? Когда мы смотрим на ярко освещенный предмет, а потом закрываем глаза, то на месте этого предмета возникает черное пятно. Не яркое, чего можно было бы ожидать в качестве «остаточного эффекта», а именно черное. Это связано с простым, но очень интересным механизмом. Когда количество фотонов, приходящих в определенный нейрон в сетчатке глаза, особенно велико, то этот нейрон соответственно посылает в мозг по зрительному нерву особенно много сигналов. В соответствующем отделе мозга эти сигналы принимаются и суммируются. Если их много, то мозг формирует яркое пятно, если мало – темное. Так мы и начинаем «видеть». Но если картинка слишком яркая, то рассматривать ее неудобно, поэтому мозг в таких случаях отминусовывает показания – он просто как бы немного вычитает из слишком больших чисел, чтобы перепад яркостей не был таким большим. И когда мы закрываем глаза, те нейроны, которые раньше давали особенно много сигналов, все еще какое-то время остаются под действием отминусовывающих санкций, поэтому в то время как все нейроны исправно формируют темно-серый фон в соответствии с проникающими через веки фотонами, данные, получаемые от подвергшихся санкциям нейронов по прежнему подвергаются коррекции, в результате чего мы и видим черные пятна.

    И этот компенсаторный механизм работает во многих областях сознания, в том числе и в смысловом поле. Если человек находится в концлагере и постоянно видит вокруг себя страдания, садизм, пытки, то в здоровой психике начинают работать те же самые механизмы «отминусовывания», только в данном случае вычитается не сила сигналов, а сила значимости. Поэтому человек со здоровой психикой рано или поздно привыкает ко всему, и не подвергается постоянному шоковому воздействию. Отсюда и то странное на первый взгляд спокойствие и даже безразличие, с которым люди относятся к окружающей их отвратительной и даже мучительной жизни. Учитывая это, требуются целенаправленные усилия, чтобы сохранить трезвость своих оценок, чтобы не рухнуть в пропасть бездумного соглашательства, а то и коллаборационизма вопреки его собственным убеждениям. Особенно это важно потому, что и убеждения человека, во избежание психологических проблем, испытывают существенный, а иногда и катастрофический дрейф – тем сильнее, чем более механически были переняты этим человеком те или иные ценности.

    Вот и я… находясь в такой ситуации, я переживал по этому поводу лишь первую неделю? Да, где-то так. Неделю, десять дней. А потом началось «отминусовывание» реакций, что и помогло настроиться на конструктивный лад. И это хорошо…

    Я снова взял ручку и наклонился над столом, и снова откинулся назад. Успею записать. Сейчас хочется просто поплавать в размышлениях.

    Вспомнились первые минуты после пробуждения на следующий день, после встречи с собирателем. Да, вот это была немая сцена:) Наверное, со стороны выглядело смешно. Наверное, часа два я никак не мог поверить в случившееся, и все ходил туда-сюда, и, как сумасшедший, проверял все, что мог проверить. Как идиот рассматривал пустые листы бумаги, где еще вчера были мои записи. С отвалившейся челюстью стоял перед открытым холодильником, созерцая невинно лежавшие на своем прежнем месте продукты, которые я вчера съел… Еще несколько дней я каждое утро просыпался в сильной тревожности и с надеждой, что этому придет конец. Но конец не пришел. Я в самом деле оказался во временной петле, из которой таинственным образом было исключено само мое сознание, и, кстати… да, кстати! Круто. А ведь это наблюдение достойно того, чтобы включить его в список! Как до меня раньше это не дошло? Ведь мои мышцы стали заметно сильнее! Значит не только мои мысли, не только открытия и осознания, но и мое тело оставалось вне замкнутой петли времени, вне этого дня сурка. Интересно, как это можно было бы объяснить?..

    Я подвинул к себе лист и начал записывать. Через три дня после того, как я осознал свершившееся, я перестал делать длинные записи. Какой смысл? Утром все равно все начнется снова. Я стал лишь формулировать предельно кратко самые основные наблюдения и открытия, и запоминать их. Каждый день я по многу раз пробегал глазами по списку, поэтому самые первые строки уже давно и прочно врезались в мою память. Затем я стал группировать их по тематике, а не по времени возникновения – так задача по их запоминанию еще более упростилась. Ну и конечно все было не так уж сложно еще и потому, что записи эти касаются не каких-то абстрактных вещей. Они относятся к моей ежедневной работе, к моим ежедневным исследованиям, поэтому совсем несложно их запоминать.

    Конечно, где-то спустя неделю после начала до меня дошло, что можно еще раз сходить в деревню – в то время, в которое я встретился с собирателем. И конечно, там никого не было, ну я в этом и не сомневался, а сходил просто для того, чтобы убедиться в этом и больше не задумываться.

    Еще спустя неделю я задался вопросом о границах моей территории. В лесу я с детства ориентируюсь очень неплохо, поэтому, взяв с собой еду, воду и нагрузившись одеялом, я поперся сквозь чащу, ориентируясь по солнцу. В том случае, если бы день сурка в лесу не работал, у меня бы не возникло проблемы с возвратом обратно. Но он, сука, отлично работал и там. Заснув под огромной сосной, завернувшись в одеяло, я проснулся снова в своем в коттедже. Так что можно устраивать экскурсионные туры хоть к черту на кулички – большого смысла в этом нет. И все-таки я еще несколько раз делал длинные выходы – скорее просто для удовольствия, и чтобы начать получше ориентироваться в этом лесу. Так, на всякий случай. Обзор окрестностей с высокого дерева удовлетворения мне не принес – лес вдалеке уходил куда-то в туман, и понятно, что так далеко я бы не смог уйти, даже если бы шел весь день. С противоположной стороны меня ожидала аналогичная картина – холмы, и больше ничего. Из-за холмов я мог здесь рассмотреть окрестности лишь в непосредственной близости, но переваливать туда, за те холмы, что видны из коттеджа, смысла было еще меньше – ходить по тем зарослям было чертовски трудно.

    Идти вдоль реки смысла тоже не имело – в некоторых местах почва была заболочена, в некоторых – все густо поросло непроходимым кустарником – в общем, тупик.

    Я закончил список, с удовольствием добавив туда новый пункт о неподверженности моего тела влиянию петли времени. Можно накапливать опыт, можно развивать свое тело. Но вот знаний накопить не получится – взять их неоткуда… Но это и не страшно. Знания легко будет получить потом. Главное – есть возможность продолжать свое личное развитие, свою личную эволюцию.

    Главной проблемой в этой области, с которой я столкнулся, была, как можно догадаться, проблема избытка энергии. Собиратель не обманул, да и зачем ему… энергии стало очень много. Так много, что это поначалу превратилось в проблему. Накопление энергии всегда приводит к таким эффектам, ведь энергия питает в человеке все подряд. Всё, что в нем есть, получает подпитку – и желаемое, и нежелаемое. Вспышки раздражения, которые при обычных обстоятельствах имели бы ничтожную интенсивность и были бы мгновенно устранены, теперь стали превращаться в девятый вал, так что приходилось прикладывать серьезные усилия для того, чтобы устранять их, чтобы не вваливаться в негативный фон. И даже до сих пор необходима исключительная внимательность, чтобы не пропустить что-нибудь деструктивное. Слабые всплески грусти, возникающие при мыслях о том, что я оторван от близких мне людей и от всего интересного, моментально набирали силу и стремились превратиться в депрессию. Мимолетные сомнения в том, что мне удастся выбраться из этой ситуации, с пугающей скоростью превращались в чувство безысходности. В общем, первые дней десять… да, было чертовски тяжело. Очень тяжело. Воспоминания об этой борьбе остались скорее неприятными даже несмотря на то, что в целом я с ситуацией справился.

    Наверное только на третьей неделе я смог значительную часть времени посвящать уже работе над собой в конструктивном, созидательном смысле, а не заниматься непрерывной и изнуряющей обороной периметра своего психического мира, уподобляясь Керку и его товарищам. Чтобы моя жизнь не превратилась в аналог жизни на Пирре, необходимо было как можно скорее тренироваться сосредотачиваться на созидательной стороне, потому что на самом деле это и было самой лучшей обороной от негативных эмоций. И здесь продолжало действовать старое правило: лучшая оборона – это атака.

    И вот… прошел месяц, и я могу теперь позволить себе, проснувшись, выйти прогуляться по мокрой траве, понаслаждаться красотами, поотжиматься и получить удовольствие от просыпающегося тела, а потом прийти, сделать чай с бутербродами, посидеть в кресле… какой я молодец, что в своих детских фантазиях был скромен в отношении еды:) Слава Аллаху, что я не стал воображать какие-то деликатесы. Впрочем, к еде я всегда был в значительной степени равнодушен. Вкусную пищу я люблю, но она занимает крайне мало места в моей голове, целиком размещаясь там, где ей и место – в желудке и кишечнике. И поэтому в моем холодильнике в этом мире оказалась именно та еда, которая мне была привычна с детства, и которую я могу жрать хоть месяцами напролет, хоть, наверное годами.

    Годами… вот не хотелось бы тут сидеть годами… работать надо.

    Я допил чай, еще раз пробежал глазами по списку и встал из-за стола. Пока еще солнце невысоко, пока на улице приятная прохлада, которая потом сменится приятным теплом, я посижу на веранде. Я так делаю каждый день, и менять эту привычку не хочется.

     

    При других обстоятельствах я бы, наверное, не стал уделять так много внимания культивированию твердости и сферы пустоты. Да наверняка не стал бы – просто хотя бы потому, что эти восприятия как-то не затрагивают меня эмоционально, что ли? Да, когда возникает твердость, когда она переходит в особое чувство анестезии, когда начинает проявляться сфера пустоты, а за ней – переживание пространства, то это переживается очень эмоционально нейтрально. Противопоставить им можно многие другие озаренные восприятия – нежность, чувство тайны, чувство красоты, преданность… да почти все, наверное. Видимо, это потому, что все-таки изначально твердость и все остальные восприятия этой линии относятся к нечеловеческой, неорганической полосе. И все же факт резонанса восприятий из линии твердости с другими озаренными восприятиями несомненен и важен. И кстати, переживание пространства уже имеет какой-то эмоциональный отклик само по себе, а не через посредство предвкушения и чувства тайны. Интересно – почему так?

    Очень необычным было впервые испытать присутствие… или влияние, не знаю, как точнее это описать, влияние собирателей. Когда возникла багряная кромка голубого пространства, в этот же миг где-то на периферии сознания, в каком-то непостижимом его уголке возникло слабое чувство подсасывания. Как будто слабый сквозняк вытягивает дым от костра – раньше этого не было. И восприятие багрянца от этого сквозняка стало заметно бледнее. Оно не исчезло совсем – просто стало немного более бледным, более тонким, как будто и вправду багрянец рождался автоматически просто в силу того, что такова моя природа, и его «подсасывали» откуда-то со стороны.

    Прав собиратель был и в том, что в моей власти было в любой момент это подсасывающее чувство остановить. Ну… пока, по крайней мере, это было в моей власти, так что я для себя решил, что время от времени будут совершать такие усилия, чтобы притормаживать отток багрянца. Чтобы тренировать эту возможность. Просто на всякий случай. Притормозил – отпустил. И так раз десять. Думаю, что в результате таких тренировок я не утеряю способность мгновенно перекрывать доступ собирателей к багрянцу. Ну… это как элемент общей техники безопасности. На всякий случай, мало ли что.

    Интересно – понимают ли они, что я тренирую свой навык перекрывать шланг? И как они на это реагируют? Во всяком случае, я не чувствую ничего похожего в смысле сужения канала поставок энергии… Звучит все это пиздец как смешно:) Каналы поставок психической энергии… Но нельзя поддаваться искушению начать обсасывать эту тему и обхихикивать ее. Это, кстати, тоже побочные последствия избытка энергии – усиливаются желания тратить ее на пузыристые позитивные эмоции, на всякого рода прикольные мысли и прочие штуки. Если это не контролировать, то оно затягивает и начинает возникать чувство просранного времени. Очень противное чувство, надо сказать.

    Энергия поступала толчками, приливами – волна за волной, и если я не успевал ее перерабатывать в размышления, в переживания озаренных восприятий или хотя бы в физическую активность, то она начинала скапливаться и возникало переполнение: в груди создавалась область приятного напряжения — щекочущего, хихикающего, брызжущего весельем. Иногда в такие моменты неудержимо хотелось рассмеяться, и многое начинало казаться смешным. Если я останавливал эти реакции, то радостная щекотливость сменялась густой приятностью, как сироп из удовольствия. В целом этот сироп был приятен, но все же я предпочитал реализовывать его во что-то конкретное – так было и интересней.

    Зачастую наслаждение не удерживалось только в груди и начинало тонкими струйками затекать в предплечья, просачиваться в живот, в пах и даже в ляжки. Я позволял длиться таким моментам, потому что казалось, что тело в процессе такого проникновения эволюционирует. В конце концов я остановился на том, что лучше всего поддерживать определенный уровень переполненности, когда уже возникает ощущение вязкости и начинаются периферические ручейки, но все же не доводить её до слишком высокой интенсивности, потому что в этом случае тело начинает немного уставать.

    Конечно, я в любой момент мог остановить приток энергии и просто заняться чем угодно другим, но мог ли я сейчас позволить себе отдых, будучи оторванным от реальности? Не зная – в каком состоянии сейчас Настя? Даже отдаленно не представляя себе – как сейчас идет время в моем мире? Размышляя об этом я чувствовал, что самым адекватным кажется вариант, при котором время в моей реальности течет намного медленней, чем здесь. Так бывает в осознанных снах. День сурка, крутящийся по замкнутой траектории, занимал, возможно, лишь час реального времени, или и того меньше. Но все же это предположение не основывалось более ни на чем. Можно ли считать дополнительным аргументом в его пользу то, что оно переживалось мною как верное? Может быть можно. И тем не менее, полной уверенности достичь невозможно, а значит тем более не стоит терять время. И я его не терял.

    Раз за разом порождая переживание пространства, я уже научился впрыгивать в него почти так же легко, как любой марсианин умеет это делать с предвкушением или с чувством красоты. Ну… пожалуй все же нет, пока еще не так легко:) Но близко к этому. В качестве триггера я использовал один единственный озаренный фактор – воспоминание полянки с огромными камнями над Намче, пронзительно голубого неба над нею и вершинами на горизонте. Так как впрыгивание в «пространство» давалось теперь легко, этот озаренный фактор не замыливался, потому что использовал этот образ как мимолетную вспышку, а не как трактор.

    Вчера впервые я почувствовал, что длительное и интенсивное переживание пространства вроде как, кажется, может быть, вероятно… ведет к чему-то новому – к чему-то такому, что мне еще совершенно неизвестно. Само по себе это не удивительно. То есть, если об этом просто отвлеченно рассуждать, то это не удивительно, ведь весь мой опыт уже неоднократно подтвердил тот факт, что массированное переживание какого-то озаренного восприятия на протяжении длительного времени неизбежно ведет к новым открытиям, к новым переживаниям. Но тем не менее каждый раз, когда это происходит, и даже каждый раз, когда возникает лишь призрачный намек на такую возможность, удивление ярко вспыхивает и поджигает вместе с собой и изумление, и чувство тайны, и торжество. Пока у меня был только намек, но все же я записал его в список своих открытий, ведь этот «намек» был все же ни чем иным, как конкретным переживанием, и если это переживание отдельно культивировать в дополнение к простому переживанию пространства, то, как я уже опять-таки знал их предыдущего опыта, это приблизит вспышку открытия. Это создаст дополнительное давление на дверь, которая рано или поздно передо мной откроется.

    Интересно иногда порассуждать, вот так чисто отвлеченно, рассудочно, на тему того – каким может быть это новое переживание, дорога к которому мне откроется через восприятие «пространства»? Есть ли что-то конструктивное в таких рассуждениях? Что-то такое, что создаст дополнительное давление в нужном направлении? Или это не более, чем мимолетное удовольствие от фантазий? Этого я не знаю.

    Иногда я задумывался – адекватно ли называть это переживание «пространством»? Когда оно возникает, то «пространство» — это первый образ, первое слово, которые отчетливо и ярко возникают. Но сейчас, когда я умею переживать его плотно, интенсивно, не приобрело ли оно такие качества, с учетом которых теперь целесообразно дать ему другое название? Но пока что я оставался при том, что обозначение «пространства» до сих пор адекватно и менять его нет причин.

    В последние дни мое искусство переживания «пространства» усовершенствовалось настолько, что теперь я мог параллельно кое о чем даже рассуждать. Для этого приходится спустя короткие промежутки времени перебрасывать внимание с одного на другое, хотя бы ненадолго – немного порассуждал – вернулся к пространству, подпитал его – снова порассуждал. И теперь периоды, когда я мог отвлекаться на размышления без существенной потери в интенсивности пространства, удлинились, так что можно уже было продуцировать вполне полноценные мысли. И это очень здорово, потому что дает возможность переживать время гораздо более насыщенно.

    Единственно чего не хватало, так это поводов для размышлений в отсутствие хоть каких-нибудь событий. Поэтому я часто уносился в прошлое, иногда даже в очень далекое прошлое, чтобы что-то там отшлифовать, доработать, довести до стадии кристальной ясности.

    Всплыл чей-то вопрос из далекого прошлого: как я могу быть уверен в том, что следуя радостным желаниям я сделаю свою жизнь приятней не только прямо сейчас, а и в долгосрочной перспективе? Вот где, блять, железные доказательства? Вынь да положь, а в противном случае как ты можешь так безапелляционно это утверждать?

    Да… такого мусора я понаслышал за свою жизнь тонны, тысячи тонн… чаще всего этими сомнениями оправдывали отвращение к моим идеям в целом, ими прикрывали даже свою ненависть, свое право насиловать себя и насиловать других. Мол вот нет же железных доказательств? Нет, а значит можно и дальше гнить.

    Можно, конечно. Кто же им запретит? Интересно, а что бы я ответил на этот вопрос человеку, который задается им искренне?.. Есть ли у тебя железное доказательство, что когда ты выйдешь на улицу, то тебя не раздавит автобус? Что, твой жизненный опыт подсказывает, что если идти по тротуару, то ничего не случится? Ну бывает и так, что автобусы давят людей на тротуарах, это всем известно. Так что, значит ты всю жизнь просидишь дома? А есть ли железная гарантия, что землетрясение не разрушит его? Что соседи не окажутся террористами и не взорвут твой подъезд? Железных гарантий нет и быть не может. А значит нам остается опираться на свой жизненный опыт, на свой рассудок, который подсказывает оптимальные решения. С радостными желаниями точно так же. У меня нет строгого доказательства, что следуя им ты в какой-то момент не разочаруешься в этой тактике, но уж тем более у меня нет вообще никаких оснований полагать, что можно быть хоть на мгновение счастливым, подавляя свои радостные желания и заставляя себя делать то, что делать не хочется! И весь мой многолетний опыт говорит о том, что нет и малейших признаков того, что вдруг я могу разочароваться в практике реализации своих желаний и начну себя насиловать. Моя жизнь насыщена и интересна. И то же самое я слышал от тех, кого считаю последователями того же подхода к своей жизни. А если кто-то хочет насиловать себя и других, в качестве оправдания выставляя «отсутствие железных доказательств» — так флаг ему в руки, пусть. Это его жизнь, пусть сам себя калечит, это не мое дело. Наверное такой человек никогда не целуется – а вдруг губы девочки намазаны ядом, ведь нет железобетонных доказательств? И книг не читает – зачем, а вдруг через десять лет он решит, что книга была неинтересна? И интеллект свой не развивает, ведь нет железных доказательств пользы развитого интеллекта. И тело его разлагается, ведь нет железобетонных доказательств того, что физически развитое тело не окажется вдруг спустя десять лет приносящим больше страданий, чем больное, хилое и в язвах… Такого рода бред может прийти в голову только человеку, который живет уж совершенно гнилой жизнью, и который ищет оправдания для того, чтобы разлагаться дальше, выставляя эти рассуждения как «следование логике».

    Увлекся. Переживание пространства ослабло. Пока еще я не настолько хорош. Да и тема такая, эмоциональная… сколько людей сгинуло… причем тех, в ком было что-то симпатичное, кому повезло узнать о Селекции восприятий… вот это самое неприятное – вспоминать о таких людях. Имея в себе симпатичные качества, они в итоге выбрали сдаться, а некоторые – даже возненавидеть меня. Просранные жизни – это даже намного тяжелее, чем смерть от несчастного случая. Несчастный случай он на то и несчастный, что трудно его предвидеть, предотвратить. А тут – человек, имея доступ к знаниям, к общению с людьми, стремящимися к жизни, выбирает ненависть и гниение заживо. Вот это трудно… и особенно тогда, когда таким человеком является красивая девочка. Сейчас мой мозг уже научился «отминусовывать» такие ситуации, но раньше я переживал сильно, когда видел такое. Таков выбор человека, что тут сделать?.. До сих пор миллионы людей продолжают ежедневно совершать этот выбор. Все, что мы можем – продолжать свою работу. Развивать нашу цивилизацию, давать людям, и особенно детям, как можно больше возможностей для того, чтобы сделать выбор в сторону эволюции, а не гниения…

    Да… это все замечательно, но мне нужно заниматься своими делами.

     

    Когда ближе к вечеру солнце заползает за холм, жара постепенно спадает и я снова вылезаю на веранду. Еще один день закончен. Этот день я запомню – он такой лишь второй. Сегодня закончился второй месяц моего пребывания тут. Пока что я хорошо помню день, завершивший мой первый месяц, и буду неплохо помнить еще несколько, но спустя год эти дни уже не будут восприниматься так вот, как вехи, как километровые столбы. Думать о том, что впереди может быть год, как-то не очень… а если таких лет будет много?..

    И еще. Конечно, если у меня возникнет прорыв, то первым делом я попробую добраться до Насти. И она сделает то же самое. И раз ее нет… то это значит, что моя неорганическая девочка тоже пока что не может похвастаться особым прогрессом. И это не прибавляет оптимизма.

    С оптимизмом, без оптимизма, но мне придется продолжать. Мой список открытий уже не помещается на одном листе, и каждое утро я трачу уже пятнадцать минут на то, чтобы не спеша, с чувством и расстановкой покрыть строчками три страницы. Одна строчка – одно открытие. Так удобней. Со временем я все более и более укорачиваю описания, потому что все более и более отчетливо помню их. Вдобавок я использую теперь простые мнемонические правила, помогающие ничего не упустить – по первым буквам строчек я составляю фразу. Это оказалось не так сложно – подобрать нужные слова и расположить открытия в таком порядке, чтобы по вертикали начала выстраиваться первая строфа «Божественной комедии» в переводе Лозинского.

    Открытий становится больше. Вынужденно сосредоточившись на работе над своими переживаниями, да еще с таким уровнем энергии, конечно я получил столько, сколько не получил бы, наверное, за два-три года своей обычной марсианской жизни. Но пока что это все не тот уровень – просто потому, что я до сих пор тут.

    Я положил перед собой на стол оба листа. Мне приятно их видеть. Они сами по себе стали озаренным фактором, и я этим пользуюсь.

    Хоть сейчас и перерыв, но пусть они будут со мной. Мне конечно нужна выдержка. Я должен выдержать и два месяца и три, и если потребуется – год. Я не должен позволить себе уныние – это будет концов всему. Ну вон некоторые тибетские буддисты уходят в ретрит на три года – три года они живут в келье без света, без ничего. А у меня тут – настоящее царство безмятежности. Река, горы, лес… уж если выбирать себе келью, то лучшей я бы выбрать не мог.

    Вот если бы сюда еще пару десятков трансиков и девочек… да, но, увы, в детстве я не знал о том, что существуют трансики, а о девочке чаще всего мечтал о какой-то одной. Впрочем, ее и одной тут почему-то нет. И непонятно почему…

    А с выдержкой у меня все в порядке. Я выдержал одиночное заключение на Марсе, выдержу и тут – во временной петле. Когда я сидел на Марсе, я ведь тоже напоминал себе о том, что выдержка у меня есть. Тогда я вспоминал об одной смешной истории… ну точнее, потом она вспоминалась как смешная, а тогда это было довольно напряженно. Основы Селекции к тому времени только-только были окончательно оформлены, я только начинал проводить курсы в Канаде и в США, и один из моих студентов, который успешно прошел все базовые курсы, все спецкурсы и все квакурсы, пригласил меня на пикник со своей подругой. Подруга его прихватила с собой еще и свою подругу, и кроме того еще оказалось, что взгляды на жизнь у них довольно широкие, хотя на моих курсах они не занимались. Их взгляды на секс тоже узостью не страдали, так что первые несколько часов этот пикник прошел под лозунгом «только бы не кончить!» Я был настолько наивен, что не задался вопросом о том – какое же это удачное совпадение, что обе подруги так идеально подходили под мои сексуальные фетиши? Настолько идеально, что одна из них оказалось удивительной красоты трансиком. Я просто наслаждался, и пока мой студент грелся на солнце, читал книжку, жарил там что-то и, в общем, был «по хозяйству», я обучал трансика тому, как нужно трахать меня в попку, чтобы дарить мне сильнейшее наслаждение, а подругу студента – тому, как при этом нужно дрочить и сосать мой хуй, чтобы волны наслаждения сливались друг с другом, образуя то тихие озера блаженства, то цунами, которые подводили меня к грани оргазма. Потом мы с трансиком менялись ролями, потом еще как-то и еще как-то… я был настолько наивен, что меня не удивило даже то, что их носочки сильно пахли. Какая девушка такое себе позволит – встречаться с приятелем своего парня, находясь в таких пахучих носочках? Но я просто плавал по волнам своих фантазий, трахая их по-всякому, вынюхивая и вылизывая, радуясь тому, что вот так все идеально случилось. Наконец, все они по два-три раза кончили, или даже больше, и я обнаружил, что страшно голоден.

    Шашлык был готов, и я сожалением положил первый кусок в рот, потому что так не хотелось, чтобы изо рта исчез вкус спермы. Мой студент завел речь о чем-то постороннем, я вовлекся, а девушки отошли в сторону. Слово «студент» не должно вводить в заблуждение – это был очень крепкий и взрослый мужчина. И я уже не помню как, но как-то наш разговор зашел на тему практического применения Селекции. Мы обсудили разные области, а потом так, ради шутки, посмеиваясь, он поинтересовался – не могла бы она пригодиться для спецслужб, для всяких там шпионов, цру-шников и прочих товарищей. Это был любопытный вопрос, но он не застал меня врасплох – мне хватило одной минуты, чтобы придумать идею, которую я ему и изложил.

    Идея заключалась в применении искусства управления уверенностями для разоблачения двойных агентов. Я не стал вдаваться в детали, а просто описал, так сказать, принципиальную схему метода.

    Представим себе человека, который верит в коммунизм. По-настоящему. И стал он агентом ГРУ. Забросили его в США, работает там, пользу отечеству приносит. А потом прокололся товарищ, поймали его, поговорили вдумчиво… и он переметнулся на ту сторону. Опять-таки не за деньги, а по-настоящему перековался. Ну деньги конечно тоже никому не помешают, но не в них суть.

    Может ли такой человек водить за нос своих прежних руководителей и делать вид, что работает на них, хотя на самом деле работает на их противников? Конечно может. Разумеется, за ним ведется надзор и все такое, но ведь и противники не дураки, так что вот так распознать, что человек переметнулся, опираясь лишь на наблюдения за ним, может быть почти невозможно. И история знает огромное количество таких историй, которые описаны бывшими шпионами, а уж сколько таких историй остались неизвестными широкому кругу читателей… Короче, понятно, что проблема серьезная и вечная.

    И вот эту проблему можно, на самом деле, решить без особого труда, если рассмотреть внимательнее – что такое «искренне стал верить во что-то другое», а в нашем случае и того легче задача: «начал верить во что-то противоположное».

    Помимо своих контролируемых формальных проявлений, таких как речь, доклады и прочее, у любого шпиона, как и у любого человека, существуют тысячи других проявлений. Просто потому, что он личность. В шпионы дураков не возьмут, потому что шпион должен быть исключительно внимательным, сообразительным и т.д. Я привел ему «Аквариум» Суворова в качестве примера того, какие особые личные качества требуются для шпиона, но он этой книги не читал, и я махнул рукой – ему гораздо понятнее были персонажи типа Джеймса Бонда, в которых я, в свою очередь, был не силен.

    Таким образом, шпион является в гораздо большей степени личностью, чем просто случайный обыватель. А это значит, что у него есть и намного больше проявлений этой личности. Что ему снится, в каком настроении он просыпается, с каким выражением лица выходит из дома, куда смотрит когда стоит на остановке автобуса, где чешет голову, какой интонацией просит подать ему чашку кофе, с какими словами обращается к продавцу… тысячи проявлений. Контролировать их невозможно. Да если бы он и попытался именно контролировать все свои вот эти мелкие проявления, то бы выглядел как в параличе, в коме:) Он не смог бы не то, чтобы работать шпионом, а вообще не смог бы ничего.

    Теперь представим себе, что его убеждения сменились на противоположные. Работает он теперь не на США против ИГИЛ, скажем, а на ИГИЛ против США.

    А теперь представим – какой мощный тектонический сдвиг произошел в психике этого человека. Именно тектонический. В самой сокровенной глубине его сознания сдвинулись мощные пласты уверенностей и убеждений. Волны от этого сдвига понеслись во все направления. На самом деле не может быть ни одного элемента в его психической жизни, который бы ни подвергся влиянию этого «психотрясения». И очень многие элементы изменятся. Но какие именно и как именно изменятся – ни рассчитать, ни прикинуть невозможно.

    Зато можно смоделировать! Человек, который отлично владеет практикой селекции своих состояний, который умеет различать восприятия, культивировать их или устранять, который не подвержен тупостям и догмам, который не уничтожает и не подавляет свою психику подавлением радостных желаний, который развивает в себе все «магистральные направления» в соответствии с тем, как это описано в «Селекции привлекательных состояний» — такой человек может накопить достаточно навыков и достаточно энергии, чтобы начать управлять и своими уверенностями. Причем протестировать – насколько этот человек в самом деле управляет уверенностями – очень легко: достаточно прогнать его несколько раз через детектор лжи и посмотреть, насколько уверенно ему удается обмануть эту хрень.

    Сначала с этого человека снимают множество параметров. Замеряют, фиксируют все, что только можно замерить и зафиксировать, глядя на него со стороны. Список вполне может насчитывать пару тысяч позиций, а может и десять тысяч для надежности.

    А затем этот человек выполняет эксперимент – сначала он представляет себе, что работает на тех, кто его нанял (что несложно, раз они его наняли:), а затем к нему «подсылают шпионов», которые его «перевербовывают». Эта ролевая игра целесообразна для того, чтобы экспериментатору было легче породить соответствующую уверенность.

    После того, как он сообщает о том, что нужная уверенность порождена, с него снова снимают эти параметры. Потом – через неделю. Потом – через две. Потом – через месяц. И сравнивают с исходными параметрами. Выбирают те, где обнаружено существенное изменение. Формируют, таким образом, список существенных параметров. Заодно можно зафиксировать такой параметр, как «усредненный сдвиг всех параметров»или «усредненный сдвиг существенных параметров». Затем проводятся аналогичные опыты с другими экспериментаторами, которые так же умеют управлять уверенностями. Если окажется, что есть достаточно много таких параметров, которые являются ключевыми для большинства из них, то это упростит процесс. Если нет – то достаточно измерить – какой у них усредненный сдвиг.

    И всё, работа в основном завершена, а дальше ее можно отшлифовывать сколько угодно.

    Теперь, если какой-то свой разведчик вызывает сомнения – разведчик ли он все еще, или уже шпион:), то его просто рассматривают со стороны, снимая нужные параметры. А может и вовсе стоит делать это на постоянной основе. Может быть этот процесс можно во многом автоматизировать. И даже нужно, потому что оценка некоторых параметров вообще без автоматизации невозможна, вроде измерения угла наклона подбородка, длины шага при движении по коридору офиса или по магазину и так далее.

    И как только окажется, что у этого разведчика усредненный сдвиг стал подозрительно большим – всё, он попадает под колпак и можно теперь установить за ним особое наблюдение.

    «А если он переметнулся не в связи со сменой убеждений, а по корыстным или другим мотивам? Или если его шантажируют?», — поинтересовался он.

    Порадовавшись произведенному на него впечатлению, довольно сильному, очевидно, я пояснил, что в этих случаях ничего особенно не меняется. Так или иначе, в силу того, что человек совершил такой опасный и серьезный разворот, его повадки изменятся. И более того – не исключено, что анализируя характер этих изменений мы смогли бы даже определить, какими мотивами он руководствовался.

    Еще раз порезвившись над его озадаченным видом, я добавил еще кое-что насчет одного маленького, но исключительно важного условия: проводящие этот эксперимент люди должны быть экспертами в применении методов «Селекции». То есть, сначала они должны пройти курсы, а затем им нужно будет специализироваться именно в области управления уверенностями. Иначе они попросту не смогут быть моделями для таких исследований.

    Мой собеседник выразил свой восторг относительно такой необычной идеи, после чего мы закончили ужин, после чего я снова прилепился к своему трансику, и в итоге он поехал ночевать со мной в мой отель, что привело в восторг уже меня. И когда на следующее утро я проснулся, и вместо трансика обнаружил в своем номере нескольких очень вежливых людей, в одном из которых я сначала к изумлению, а потом и к ужасу опознал своего студента, тогда только я понял, во что вляпался.

    Эти люди были весьма убедительны, надо сказать. В хорошем смысле этого слова. Передо мной были нарисованы в самом деле очень интересные перспективы, и такой жизненный опыт мне и в самом деле был интересен. При Советском Союзе мне уже довелось поработать и телохранителем народного депутата, следователя по особо важным делам, и правой рукой крупного мафиози, и, по стечению обстоятельств, какое-то время я умудрялся совмещать обе эти работы. Тогда мне повезло, и я успел выбраться из обоих капканов раньше, чем они что-то пронюхали, и залезать в новый капкан, пусть даже такой замечательный и в такой мощной стране и с такими возможностями, мне как-то не хотелось. Я понимал, что доверять им я никогда не смогу. Ведь если и когда я сделаю свою работу, то стану таким специалистом, который знает слишком много и слишком многих, и просто помахать ручкой и уйти не получится. Придется работать на них, по сути, всю жизнь. И ведь наверняка они не менее настойчиво и убедительно предложат мне тренировать из самых важных агентов, чтобы те, пользуясь искусством управления уверенностей, могли обманывать детекторы лжи и делать массу других вещей.

    И еще мне не хотелось, чтобы Селекция превратилась во что-то тайное за семью печатями. Мне не хотелось связывать себе руки, ведь несомненно, что в будущем я сделаю еще множество открытий, в том числе и в области управления уверенностями, и что, спрятать их затем? Не иметь возможности дать людям это знание? Чтобы симпатичные мне люди не могли развиваться дальше? Или – еще хуже – пришлось бы втягивать в работу на спецслужбы и их? Нет… это такая трясина, из которой, раз туда ступив, уже не выбраться.

    Обдумав все это, я категорически и безоговорочно отказался. Они пытались меня уговорить еще примерно месяц, и иногда мне казалось, что я вижу сомнение в их глазах – какое-то плохое сомнение… Иногда мне казалось, что если я так и не соглашусь, то меня попросту устранят, чтобы я не стал оружием в руках их противников. И я попытался убедить их в том, что если я когда и решусь на такую работу, то буду работать только на них, потому что это вытекает из всех моих предыдущих поступков, из всего, что я когда-либо писал и говорил о коммунистах, о мусульманах и прочем. Уж если выбирать зло, так сказать, то я выберу их зло. Так я постарался внушить им призрачную надежду, что может быть спустя несколько лет, когда я насыщу свое тщеславие этими курсами, когда остепенюсь и стану нуждаться в серьезной работе и серьезных деньгах, я к ним приду.

    Не знаю, были ли мои опасения обоснованными, и вряд ли когда теперь узнаю, но так или иначе меня оставили в покое, и когда до меня дошло, что я победил, я вознес молитвы всем богам озаренных состояний и воскурил в их честь фимиам. На протяжении месяца я двигался по очень узкому лезвию бритвы, сумев, с одной стороны, убедить их в бесполезности уговаривания меня сейчас, и, с другой стороны, внушить им надежду на будущее сотрудничество. Это потребовало серьезного упорства и серьезной решимости во что бы то ни стало придерживаться выбранного курса. Но был и бонус – весь месяц моя трансика исправно приходила ко мне по первому зову, и делала всё, что только подсказывала мне моя извращенная до невозможности фантазия. Было ли ей в самом деле так сильно приятно со мной, или это просто такой высокий профессионализм – не знаю, и на самом деле мне пофиг. Если ей было приятно, то я за нее рад. Если же демонстрация возбуждения и готовности на всё входило в её служебные обязанности, то надеюсь, что она получила отличную компенсацию за свои труды.

    Потом, на Марсе, мне помогли воспоминания об этом «сражении». Помогут и теперь.

     

    Когда сфера пустоты становится особенно твердой, словно насыщаясь энергией, то возникает такое восприятие, как будто ее поверхность представляет собой рябь на поверхности озера, когда дует сильный ветер, или барашковые облака при взгляде сверху.

    шкурка

    Обратная ассоциация с поверхностью живой клетки, у которой упругая внешняя мембрана становится вялой и ребристой, когда уменьшается тургор, когда клетка испытывает дефицит воды и дряхлеет. Со сферой пустоты иначе… тут нужно подобрать другую аналогию… квантовая пена! Когда мы с помощью все более и более мощного микроскопа можем рассматривать гладкое, казалось бы, пространство, то на расстояниях, приближенных к планковской длине, мы начинаем видеть, что никакого гладкого пространства нет, а есть непрерывное бурление. Образ увеличения различающей способности микроскопа хорошо резонирует с тем процессом, когда вскрывается ребристая поверхность сферы пустоты. Такие образы немного помогают.

    Мне пришлось около недели возвращаться к этому состоянию и отходить от него, расслабляясь и отвлекаясь на что-то другое, прежде чем я научился настолько уверенно направлять энергию именно в этом направлении, что теперь уже без труда мог почти что в любой момент пережить восприятие «шкурки сферы». Она воспринималась бесцветной, или, иногда, серого цвета, скорее темно-серого. И в моменты особенно четкой концентрации на этом восприятии иногда проскальзывало что-то такое, совершенно удивительное, что наполняло меня предвкушением. В такие моменты серая шкурка как будто бы отслаивалась, растворялась, и из-под неё выглядывала сияющая, тончайшая поверхность сферы пустоты. Как будто снимают кожуру с какого-то удивительного фрукта.

    Сияние обнаженной сферы пустоты имело ярко выраженный золотистый цвет, но оттенок ее был не желтоватый, а скорее бело-желтый. Похоже на то, как светится добела раскаленный металл с примесью золотистого, вот как-то так.

    Сами по себе попытки все более и более точно описывать то, что я переживаю, являются отличной практикой по порождению исследуемого состояния, поэтому я отправлял свой ум в свободное плавание подбора подходящих, резонирующих описаний и образов, подбирая и сохраняя в памяти наиболее интересные.

    Группа открытий в разделе «сферы пустоты» в течение всей последней недели пополнялась так активно, что скоро, пожалуй, придется ввести подгруппы, чтобы было удобней группировать новые знания и наблюдения. Главное – не стоять на месте. Продолжать бить в эту точку. Продолжать упираться, не погружаясь в размышления о том, что дни идут. Ну идут, ну и что? И хорошо, что идут, потому что эти дни – одни из самых интенсивно прожитых мною за всю жизнь. Когда-то я такими же соображениями спасался от навязчивых и болезненных обмусоливаний своего одиночества, когда оказывался в течение длительного времени без девушки, в которую я был бы взаимно влюблен. Я тогда говорил себе, что такая девушка обязательно появится рано или поздно, ведь я не сижу на одном месте, как вялый замшелый кирпич, а время от времени предпринимаю поисковые усилия, я продолжаю общение в интернете, чтобы найти кого-то интересного, а пока что это время, когда я одинок, можно использовать для того, чтобы полностью погрузиться в собственное развитие, потому что когда очередная взаимная влюбленность возникнет, то времени на развитие своего интеллекта, на исследование тонких переживаний будет уже мало.

    Это работало. И сейчас тоже работает, особенно на фоне того, что и в самом деле несмотря на тотальное одиночество и благодаря значительному приливу энергии мои исследования продвигаются очень стремительно и захватывающе.

    И кстати, вынужденное одиночество столкнуло меня с еще одним, довольно простым по своей сути, но все же важным открытием. Конечно, я и раньше понимал, и не только теоретически, а вполне практически, что, находясь среди людей, даже среди хорошо знакомых людей, я постоянно трачу энергию на поддержание статус-кво даже в том случае, если поддерживать его и незачем. Просто автоматическая работа механической части сознания, которая занимается, кроме прочего, постоянным контролем – кто я, где я, в каком состоянии мои отношения с тем или иным человеком и так далее. Конечно, корни всего этого растут из тех времен, когда окружающий мир был враждебен и опасен, а возможно, часть этой механической работы подкармливается еще из более глубоких пластов – из генетической памяти о тех временах, когда надо было спасаться от динозавров или, плавая в океане, скрываться от разных ихтиозавров и акул. Генетика влияет на инстинкты, и те куски ДНК, которые когда-то считались мусорными, несут в себе огромные объемы такой информации, таких инструкций к выживанию, которые могут пробудиться и начать работать. Причем случиться это может не только в результате того, что в результате своей эволюции люди вернутся обратно в океан, как уже сделали, например, киты – ведь когда-то киты были травоядными копытными, развившимися из млекопитающих, которые сначала вышли из океана на сушу, а затем обратно ушли в океан. Такое генетическое наследие может просыпаться и под влиянием других причин, в том числе – психологического характера. Эти вещи надо контролировать и устранять, ослаблять их влияние, ведь такой автоматизм контроля своего статус-кво сопряжен с огромными и бессмысленными затратами энергии. Бессмысленными в марсианском обществе, по крайней мере, где уже не действует принцип «человек человеку волк». Кроме того, постоянное и паразитическое поддержание статус-кво является структурой, на которую неизбежно навешиваются бесчисленные озабоченности, раздражения и прочие механические реакции. Не было бы на что навешиваться – ничто бы и не висело, так что работу по оздоровлению своей психики необходимо вести в обоих направлениях – и непосредственно устраняя деструктивные восприятия, и выбивая из-под их ног почву, прекращая работу паразитических механизмов и убирая деструктивные слепые уверенности.

    И еще один навык из прошлого мне теперь хорошо помогает – навык регулирования потоков энергии, когда речь идет о реализации каких-то очень привлекательных желаний, вызывающих ажиотаж. Когда я впервые, в Пингвинии, добрался до неограниченной возможности ласк, потисков и секса с девочками и мальчиками практически в любом возрасте, от пятидесяти одного и старше, то надо мной нависла совершенно реальная угроза быть погребенным по самые уши в этих впечатлениях. Конечно, мне их так долго и так мучительно остро не хватало – практически с самого начала жизни, и конечно сами по себе они сопряжены с огромным количеством озаренных восприятий, и все же сексуальное напряжение тела имеет свои пределы, и выходить за них слишком далеко и слишком надолго – нецелесообразно, поскольку это в конце концов приводит к резкому перекосу, к прекращению реализации других магистральных направлений, и, иногда, даже к усталости и отравлению, если уж совсем потерять голову, так что мне приходилось собирать в кулак всю свою силу воли, останавливаться и переключаться на что-то другое. Теперь этот навык мне пригодился, потому что с таким непривычно высоким уровнем энергии залипание в реализации почти любых своих интересов возникает элементарно, с пол-пинка. Так что я взял себе за правило: чем бы я ни занимался, через каждые пятнадцать минут, ну максимум – через полчаса, я делаю паузу, переключаюсь на что-то приятное из другой области, и затем задаюсь вопросом – хочу ли я вернуться к предыдущей деятельности, или заняться чем-то другим.

    Еще очень удобно перемежать впрысками какую-то засасывающую деятельность, например отжиматься, или учить иностранные слова, или читать короткие фрагменты из наук, или получать сексуальные впечатления и прочее и прочее. В этом мире замкнутого на себе времени у меня не так уж много возможностей, и все же их достаточно. Я не могу учить новые слова и новые куски научных знаний, но могу вспоминать их, освежать в памяти. Я могу не только отжиматься, но и подтягиваться на ветках, бегать, лазать на скорость по деревьям, катать огромные камни и поднимать камни поменьше. Скорость течения воды в речке оказалась идеальной для того, чтобы, плывя против течения, оставаться на месте сколь угодно времени. Ну и конечно я мог подрочить, вспоминая какие-то возбуждающие ситуации или предвкушая их в будущем. Был бы тут мальчик или девочка… но их не было, так что нечего об этом и думать.

     

    Открытие сегодняшнего дня: отрешенность ведет к анестезии. Даже удивительно, что я не обнаружил это раньше. Точнее – не сформулировал в виде определенной закономерности, определенного русла развития озаренных восприятий. Я наверняка уже замечал это раньше, просто сто процентов. Наверняка даже писал это в каких-то своих записках или статьях, но почему-то эта закономерность так и не стала фигурировать в моем сознании как нечто определенное, как закон. А между тем это именно закон. Скорее всего эта рыба уплывала из моих сетей потому, что при моем обычном образе жизни, сопряженном с огромным количеством контактов с людьми, с огромным количеством желаний и действий, связанных с развитием марсианской цивилизации, отрешенность была крайне редким гостем на моей полянке. А здесь, спустя уже четыре месяца абсолютного одиночества, этот гость стал появляться часто и без каких-либо усилий. Очень важно, кстати… очень важно потом, когда все это закончится и я вернусь в свою обычную жизнь, научиться совмещать одно и другое – и частое переживание отрешенности, и участие во множестве дел по развитию нашей цивилизации. Это возможно, сомнений в этом нет – просто нужна тренировка, нужен контроль своих состояний. Теперь будет легче добиться сохранности отрешенности и других, сопряженных с ней восприятий, ведь я сейчас накапливаю очень большой опыт их переживания.

    У этого открытия есть особое значение – вот почему я прямо подпрыгнул, когда до меня дошло. Отрешенность ведет к анестезии – естественным, органическим, так сказать, путем. То есть если переживать отрешенность интенсивно и помногу, то анестезия начинает просыпаться сама по себе, автоматически, не потому что я ее порождаю. Это, конечно, условная «анестезия», потому что чувствительность тела при этом не ослабевает ни на йоту. И при полной сохранности чувствительности тем не менее возникает такое необычное ощущение в разных частях тела, что оно полностью соответствует тому, которое бывает, когда чувствительность исчезает в результате, например переохлаждения или применения местного наркоза.

    Впрочем, есть еще одно существенное отличие – охваченные «анестезией» части тела ощущаются почти что вибрирующими от перенасыщения энергией, и этому сопутствует еще самопроизвольно возникающая ясность о том, что в эти моменты идет активная трансформация, эволюция моего тела.

    Интересно, а не может ли получиться так, что эта эволюция в конце концов приведет к тому, что занимающиеся такой практикой люди выделятся в отдельный биологический вид? Со всеми признаками отдельного вида, то есть с неспособностью производить потомство, спариваясь с обычными гомо сапиенс? Интересный вопросик, конечно.

    Иногда анестезия охватывает не отдельные части тела, а все тело целиком, и вот тогда и твердость, и сфера пустоты начинают самопроизвольно возникать! Вот чем важно это открытие. Конечно, можно было бы подумать, что это следствие того, что у меня уже есть значительный опыт неорганических восприятий, поэтому-то они и возникают, но это точно не так. Я совершенно точно знаю, что и раньше, еще до всей этой истории с бегемотами, у меня возникала и твердость, и сфера пустоты. Конечно, это были очень слабые, очень редкие моменты, но были. А значит… а значит я нащупал мостик. Мостик между органической и неорганической полосами восприятий. А может быть слово «мостик» не очень подходит. Скорее – проход, дырка, нуль-транспортировка… что бы такое еще придумать:)… Точка контакта. Но это ведь не какая-то одна «точка», это целая совокупность, цепочка переживаний, соединяющая обе полосы. Значит все-таки мостик? Брод. Место, где две полосы, как два берега, подходят друг к другу так близко, что почти соприкасаются, и по отдельным кочкам можно перескочить туда или сюда.

    Эта мысль меня захватила, и я в течение, наверное, часа просто гулял вдоль реки, смотрел на ее берега, которые где-то отходили дальше друг от друга, а где-то сближались – это помогало усвоить, впитать ясность.

    И, пожалуй, главное здесь не то, что я нашел брод между двумя полосами восприятий, а то, что теперь я знаю, что такое явление существует! Существует принципиальная возможность перехода по кочкам с берега на берег. Но это ведь означает, что и другие полосы восприятий могут быть доступны точно так же. Главное – пройти вдоль берега подальше, так сказать. Поизучать самые разные восприятия доступной полосы, пощупать дно ногами в разных местах, зайти поглубже в одно восприятие, в другое, в третье, покопаться в его оттенках, и тогда, рано или поздно, может быть я таким же образом нащупаю дорогу и в другие полосы? Вот это было бы охуенно… не исключено, что вообще это главное открытие за все четыре месяца. Ну, как минимум одно из главных. Отрешенность-анестезия-твердость-сфера пустоты. Мостик. Брод. А отрешенность достигается понятно как, это уже целиком в области нашей полосы восприятий, тут мы себе хозяева – зачистка от ревности и прочих видов болезненных привязанностей. Освобождение от зависимости от впечатлений путем наполнения магистрального направления «культивирование озаренных восприятий». Устранение подчистую скуки, депрессии, безысходности и прочего дерьма, которое и так никогда не возникнет при марсианском образе жизни. И, конечно, прямое культивирование отрешенности как отдельного восприятия. Ничего сложного.

    Некоторые неорганические восприятия у меня уже есть. Значит я могу и дальше их переживать, еще больше, еще глубже, и таким образом будут пойманы сразу несколько зайцев. Во-первых, будет упрочняться мостик, и уже известные мне неорганические восприятия будут элементарно доступны. Во-вторых, я смогу притягивать другие неорганические восприятия, и может быть таким образом рано или поздно найду такое, которое является мостиком к третьей полосе, какой бы она ни была.

    И в третьих. Да, есть и в-третьих, и на самом деле это скорее «во-первых» — в-третьих, возможно я натолкнусь на дверь, которая выведет меня из этой временной петли. Надо просто продолжать. День за днем, шаг за шагом, час за часом. Нельзя отступать. Выхода не может не быть, ведь как-то блять я сюда попал! Выход не может лежать слишком далеко от неорганической полосы восприятий, ведь сюда я был закинут прежде всего действиями Насти, пусть даже собиратели багрянца и приложили к этому… свой энергетический хуй. И при этом выход не может заключаться только в неорганической полосе, в противном случае Ольс или Майя или Настя уже были бы тут. А у них, видимо, тоже проблемы. Поэтому неорганические восприятия сейчас представляют главный интерес – и сами по себе, и как инструмент поиска брода в другие полосы. Терять из внимания главную цель мне нельзя.