Русский изменить

Ошибка: нет перевода

×

Майя-6/2 Глава 22

Main page / Майя-6, часть 2: Белое небо Ронсевальской Земли / Майя-6/2 Глава 22

Содержание

     

    Я еще спал, когда он, почти бесшумно открыв дверь, вошел в комнату, сбросил с себя одежду и скользнул ко мне по одеяло. Его маленькое тело шестидесятидвухлетнего мальчика прижалось ко мне, он обхватил меня руками, закинул на меня ногу и притих. Я протянул руку и слегка сжал его мелкую гладкую попку. Инстинктивно его тело чуть выгнулось, и довольно крупный для его тела хуй уперся мне в бедро и, пульсируя, начал привставать. Утром, чуть позже, когда рассветет и я окончательно проснусь, он будет сонный, и я возьму его, смазав слюной свой хуй и аккуратно засунув в его сонную расслабленную попку. Может сделать это прямо сейчас? Нет, пусть уснет, чтобы его попка была совершенно расслабленной – мне так больше нравится.

    Иногда мы ебемся и днем, когда у меня внезапно возникает сильный всплеск желания. Тогда я набрасываюсь на него, и, преодолевая его сопротивление, стаскиваю с него футболку, шорты, наваливаюсь всем телом, подавляя сопротивление, раздвигаю ему ноги и медленно, но неотвратимо, вставляю хуй в его мелкую попку. Иногда он кончает прямо в то время, как я засовываю хуй все глубже и глубже, но чаще всего ему удается удерживаться. Засунув по самые яйца, я какое-то время просто лежу на нем, наслаждаясь своей властью над этим упругим и нежным телом, а потом понемногу начинаю двигать попой, высовывая хуй до половины и засовывая его обратно, на максимальную глубину. Он начинает постанывать и стонет все время, пока я пользуюсь его телом, пока я ебу его так, как мне хочется. Он знает, что меня возбуждают его ножки, поэтому, пока я его ебу, он прижимает к моим ногам свои лапки и поглаживает меня ими, играет со мной своими пальчиками.

    Иногда я трахаю его быстро и сильно, побольше смазав слюной свой хуй и почти грубо засаживая ему сзади в попу, с размаха, тогда его стон переходит в такой своеобразный и такой возбуждающий писк, что долго я так не могу, и приходится останавливаться и делать паузу, пока возбуждение не снизится до приемлемого уровня. Если я кладу его на спину, то мне нравится опираться на руки, проведя их под его коленками, так что его ноги высоко задираются, и он становится совсем беспомощным, если я обнимаю его за шею и притягиваю к себе. Облизывая, посасывая его губы, я всаживаю хуй в его попку – сначала не очень глубоко, потом глубже, еще глубже, пока наконец не начинаю ебать его со всего размаха. Приподнявшись на руках, я могу сдвинуть предплечьями его ноги так, чтобы упираться лицом в его лапки, и тогда я могу одновременно и ебать его, и вылизывать ему ножки.

    Все это будет позже, когда я окончательно высплюсь, а сейчас легкая дремота наплывает и мягко затягивает в себя. Еще мгновение, и я провалюсь в нежное, напитывающее меня силой ничто. Едва слышный отсюда даже при открытых окнах шум перекатывающейся в речке воды сливается с шелестом деревьев… но что-то мешает окончательно уйти в сон. Что-то словно пульсирует в глубине сознания и пробуждает. Пусть оно перестанет. Мне так нравится этот легкий сон в предрассветное время, а если о чем-то хочется подумать, то я подумаю об этом позже.

    Спустя две или три минуты балансирования на грани засыпания, я открыл глаза. Что ж, значит придется о чем-то подумать. Хотелось бы еще понять – о чем же именно?..

    Сбросив одеяло, я сел в кровати. Кроме приятного сна сегодня я лишился еще и таких возбуждающих фантазий о сексе с трансиком. Еще раз я как бы со стороны взглянул на эту ситуацию. Нет, я не думаю, что здесь есть чего опасаться. Я выдумал себе этого мальчика несколько месяцев назад, после чего любовно, кусочек за кусочком, придумал уже всю историю целиком. Придумал – как выглядит каждая часть его тела, какие у него повадки, голос, мимика, запах. Как он двигается, смеется, разговаривает. Да, мне нравилось и разговаривать с ним вслух, иногда о чем-то споря, иногда просто что-то рассказывая. Мы с ним ебались и гуляли вместе, и можно было бы подумать, что от одиночества у меня в голове что-то съехало, но на самом деле я ни на секунду не терял понимание того, что это просто игра с воображением.

    Так о чем же я хотел подумать?.. Хрен его знает. Но так или иначе, спать уже не получится. Я встал с кровати и направился к столу. Утренний ритуал – мне надо покрыть записями четыре листа бумаги. Первые листы я даже не вспоминаю, я просто переписываю их начисто, как если бы черновик лежал у меня прямо перед глазами – слишком долго я день за днем заново всё это пишу. Я точно знаю, где какая буква и слово, я просто вижу это перед собой. Последнюю страницу тоже несложно вспоминать, потому что эти записи касаются открытий, сделанных не так давно.

    Закончив первый лист, я снова почувствовал тот же самый деликатный, едва ощущаемый проблеск мысленной пульсации. Так всегда бывает, когда новая ясность пытается пробиться на поверхность осознания. Все, что при этом нужно делать, это заниматься чем-то приятным, но достаточно монотонным, поддерживать спокойное, уравновешенное состояние и каждый раз, когда возникает эта пульсация, прекратить деятельность и сосредоточиться на желании понять. Напрягаться не нужно. Просто достаточно хотеть, предвкушать, спокойно как будто бы пробовать раздвигать инертную материю, стоящую между ясностью и мною.

    И это что-то связано с моим маленьким выдуманным трансиком. Вот почему это началось именно тогда, когда мы лежали голые, обнявшись. Что-то, связанное с ним. В таком случае, я о нем и подумаю – просто, чтобы поддержать эту тему в своей голове, может это поможет.

    Я вышел на веранду. До рассвета еще оставалось минут пятнадцать, и холмы за речкой были практически не видны.

    Ну о чем тут думать… ну например можно формально пройтись по воспоминаниям о том, как вообще эта трансика появилась. Это случилось где-то в начале второго года. Я сидел на веранде, о чем-то раздумывал и вдруг понял, что точно знаю, что на противоположной стороне холма вот в этой точке стоит дерево. Это даже трудно назвать «знанием», я как будто видел это дерево. Глазами, и в то же время не глазами. То есть я понимал, что я не вижу это дерево так же, как вижу все остальное, что вижу. И все же глаза в этом как-то участвовали. Я рассматривал это дерево, приближал к себе картинку, отдалял. Я мог рассмотреть его ветки, его изогнутый ствол. Это было что-то новое, что-то совсем необычное. Возможно, при других обстоятельствах я мог бы списать это на какие-то глюки в психике, но не сейчас. За прошедший год я уже научился быть внимательным к тому, что происходит в состоянии перенасыщения энергией. Никогда заранее не знаешь, когда что-то случится — в какой именно момент накопленный возраст жизни в состоянии перенасыщения энергией вдруг перейдет в новое качество, в эволюционный прорыв. И невозможно предсказать, каким он будет.

    Поэтому я просто собрался и пошел. До вершины холма я уже доходил пару раз до этого, осматривал окрестности и шел обратно. На ту сторону холма за деревней я никогда не спускался, и уж тем более не ходил на соседний холм. Ну вот теперь есть повод сходить.

    Спустя два часа я уже был на вершине. К счастью, холм был не так уж сильно покрыт кустами, поэтому мне и хватило лишь двух часов, чтобы пробиться наверх. Еще минут десять я корячился, продвигаясь по плоской вершине к противоположному склону, но когда, наконец, я там оказался и взглянул вниз, то сразу же его и увидел. Оно было именно таким, каким предстало в моем… не воображении, но и не зрении. В общем, оно полностью соответствовало тому, что я «увидел» с веранды. Это было так странно, что я даже не стал удивляться. Просто сел там же, на вершине холма, рассматривая дерево, и стал думать о том, как все это можно было бы объяснить. Объяснение ведь должно было бы быть. Нормальное объяснение, материалистическое, без фантазий и привлечения ненужных сущностей. Когда в тебе протекает эволюция, особенно важно отсекать всякие глупые фантазии и оставаться на трезвой, материальной почве. И потребовалось не так уж много времени, лишь несколько минут, чтобы я натолкнулся на мысль, которая показалась настолько здравой и адекватной, что я сразу же принял ее за рабочую гипотезу, и впоследствии желания искать какие-то другие интерпретации так и не возникало.

    Наши глаза – это приемники электромагнитных волн, отраженных объектами. И через глаза попадает бесспорное большинство информации, которую мы понимаем и анализируем. Звуки, запахи и прочее занимают гораздо меньше места в нашем ориентировании в пространстве. Мозг, являясь удивительным инструментом, превращает совокупность электрических сигналов, поступающих к нему по нервам, в то, что мы называем «зрительной картинкой». Но это ведь не значит, что этим и ограничиваются его возможности. Вот стоит дерево. Отсюда – с вершины холма – я его отчетливо вижу, поскольку в мои глаза напрямую попадают отраженные от него лучи света. Но если я спущусь к себе на поляну, то прямого отражения я уже не увижу, но это же не значит, что дерево исчезло, или что оно перестало отражать лучи света. Просто эти лучи не попадают в мои глаза напрямую. Они попадают куда-то еще, и отражаются оттуда и снова попадают куда-то еще. И часть этих отраженных лучей все же достигает моих глаз. Но в обычном состоянии мозг не в состоянии обработать эти отраженные лучи и составить из них картинку. Ему не хватает энергии. Ему не хватает такой способности, которая без этой энергии не может появиться. Ну вот а у меня теперь появилась. В результате мозг выдает мне в виде результата нечто привычное – визуальную картинку, но поскольку она не является такой же картинкой, которая возникает от анализа прямых лучей, то поэтому я и вижу ее в каком-то странном, непривычном виде, как будто и вижу, и при этом понимаю, что не «вижу» в обычном значении этого слова.

    В общем, никого же не удивит, что я могу заглянуть за угол с помощью зеркала? Лучи идут мимо моих глаз, но зеркало их ловит и перенаправляет ко мне. Здесь, по своей сути, было точно такое же явление, только в качестве тысяч, миллионов зеркал выступали другие объекты – другие листья на деревьях, на кустах. Они не могут передать мне, как обычное зеркало, полноценную картинку, но каждый из них направляет в мою сторону немного лучей, пришедших от дерева, растущего на той стороне, и это уже вопрос вычислительных способностей мозга – сможет он объять всё это и создать итоговую картинку, или нет.

    Значит, теперь у меня появилась возможность видеть то, что видеть обычно невозможно. Это забавно, конечно, и довольно интересно, но все же само по себе практически бесполезно в моей текущей ситуации. Впрочем… это довольно приятно – видеть такое яркое, зрелищное подтверждение моей продолжающейся эволюции.

    С тех пор сидение на веранде и рассматривание противоположных сторон окружающих холмов стало игрушкой, в которую я иногда играл – скорее просто для того, чтобы мозг мог продолжать тренироваться в этом направлении. И чтобы внести в эту игрушку немного оживляжа, я и представил себе, что вдруг увидел домик на той стороне, и как я туда потом пошел, и как нашел там этого мелкого трансика и что было дальше. Так тренировать свой мозг было интереснее, с торчащим от таких сексуальных фантазий хуем.

    Что-то никакого толку. По-прежнему сохраняется эта пульсация, как будто вот еще одно усилие, одна удачная мысль в нужном направлении, и ясность прорвется ко мне.

    Я вернулся в дом, взял пару йогуртов, ложку и снова пошел обратно, наружу. Взяв подушку, я бросил ее на траву и уселся на нее, прислонившись к столбу, подпирающему крышу над верандой.

    Трансик… эта фантазия день за днем обрастала мелкими подробностями. Как пахнут его носочки. И какие они, эти носочки. Какие он любит трусики. Какая у него гладкая попка и упругое местечко между основанием хуя и дырочкой в попе. Его мелкие сосочки… пухлые губы, какие часто бывают у девочек из Малайзии. Я представлял, что трансик переселился поближе ко мне – в деревню напротив, и с помощью зеркала и азбуки Морзе мы обменивались сообщениями. Я спрашивал, когда он сегодня придёт, а он отвечал, что хочет сначала дочитать книжку, хотя его попка уже очень хочет… Это были такие простые, невинные фантазии, которые, тем не менее, постепенно разрослись настолько, что время от времени я задавался вопросом – не вышли ли они из-под контроля, не поехала ли у меня крыша и не начинаю ли я в самом деле верить в его существование.

    Азбука Морзе.

    «Азбука Морзе». Я повторил это еще раз. И еще раз. Встал, прошелся по траве туда и обратно. Снова сел.

    «Азбука Морзе». Хм… Не тут ли порылась собака? Что-то ведь явно отзывается на эти слова? Да, что-то отзывается… Господи, ну что вообще может быть связано с азбукой Морзе?:) Какую такую хитрую игру затеял со мной мой собственный мозг? На какую связь он хочет намекнуть?

    Я потер ладонью лоб, потянулся. Вчера закончилась двухдневная пауза в отжиманиях, и сегодня я начну следующую серию, которая потом закончится попыткой поставить новый рекорд. Странно сейчас понимать, что когда-то тысяча отжиманий была дневным рекордом. Теперь тысяча – это минимальный суточный поддерживающий фоновый уровень, чтобы просто мышцы приятно нагружались.

    Я передаю трансику сигнал. Зеркалом. Азбука Морзе. Давай приходи, свинья, охота трахаться. Пошли погуляем. Зеркало, лучи солнца. Точка, тире. И что? Посылать сигналы с помощью точек и тире. И что? Интересно, а на самом деле получилось бы так, с помощью зеркала, передавать сигналы на такое расстояние? Ну а почему нет. Блеск зеркала заметен очень издалека, конечно получилось бы. Расстояние тут не помеха. Точка, тире… можно передавать…

    И вот хорошо, что я сидел на полянке! Иначе мог бы, наверное, пробить потолок головой, если бы сидел на веранде и так бы подпрыгнул. Я ведь могу передавать сигналы!! Еб твою мать… это же так просто. Азбука Морзе! Ну конечно, они не знают никакой азбуки Морзе, но с их уровнем сознания они расшифруют ее очень быстро. Начнем с цифр, потом простые уравнения, потом простые слова, чтобы они расшифровали буквы… да элементарно. И за целый год, да больше чем за год, такая простая идея не посетила мой мозг? Похоже, мои представления о своей сообразительности несколько завышены…

    Но насколько это будет легко? Будет легко. В качестве точки будет короткое перекрытие канала, по которому утекает багрянец. Тире – пауза подольше. Абсолютно элементарно. На фоне бесперебойного потока длительностью в год они сразу обратят на это внимание. Ну а если не обратят, то я привлеку их внимание более заметным перекрытием канала, после чего начну передачу снова. Теперь нужно просто составить точный план – с чего начать, какие устроить проверочные послания, как потом сформулировать суть. Недели мне на это хватит.

     

    Хватило и пяти дней, и вот уже третью неделю подряд, каждый день на протяжении шести часов я веду свои передачи. Они постепенно разрослись. И чтобы дать собирателям больше информации, и просто, чтобы было какое-то разнообразие. Между прочим оказалось, что сама по себе тренировка усилий по перекрытию канала — довольно интересный процесс. Как будто я накачиваю некие невидимые мышцы, которые раньше были расслаблены, неразвиты. Ну, это по сути верно для любых психологических тренировок с восприятиями.

    Несколько дней назад, когда закончились первые две недели трансляций, я сделал первую демонстрационную блокаду — целый день собиратели не получали вообще ничего. Если до этого они и относились к моим сообщениям похуистично, что конечно неочевидно, но если…, то теперь в любом случае им придется принять этот демарш в качестве жесткого предупреждения.

    Конечно, есть во всем этом кое какой момент… этический, я бы сказал… И хотя он не давал мне покоя все это время, я не перестал делать то, что делал. В конце концов, мое положение стало слишком серьезным, чтобы деликатничать. Больше, чем на год зависнуть во временной петле… это серьезно. Я не знаю, сколько времени прошло в моем реальном мире – может вообще секунда. Кстати, этот вариант и в самом деле не исключен. Но может и месяц, а может и год. Про другие варианты я думать не хотел. Но сколько бы времени ни прошло там, время идет еще и здесь! Я-то ведь тоже, так сказать, фигура на доске. Мои чувства тоже что-то значат. И год… это довольно много, надо сказать. Это даже очень много, вообще-то. И тут есть еще один малоприятный момент, который я не могу не учитывать. Сейчас-то я знаю точно, что собиратели нуждаются в моем багрянце. Но что будет через два года, через пять лет? Вдруг они, пользуясь моими ресурсами, научатся каким-то образом иметь собственный доступ к вожделенному багрянцу? Я эволюционирую, это несомненно. Я приобретаю новые навыки, новые осознания и новые возможности. Но ведь и у них может идти точно такой же процесс, и даже наверняка так и есть, иначе зачем бы они вообще с таким рвением стремились заполучить этот ресурс? И если они получат такую возможность, то что им помешает после этого попросту забыть о моем существовании? Эта опасность реальна, и я не могу не принимать ее в расчет. Так что вставать в позу надо сейчас. Нет времени ждать. Я понятия не имею, что такое «год» в их жизни, может как для нас минута, а может – наоборот, и даже скорее всего наоборот. Скорее всего их сознание намного более подвижно, чем наше, и за год они скорее всего способны эволюционировать намного существенней, чем это могу делать я. В любом случае, целый год — для меня это слишком много, и особенно в условиях полной неопределенности насчет будущего, в условиях отсутствия хоть каких-то ориентиров, хоть какой-то определенности в надежде отсюда выбраться.

    Да, я понимаю, что то, что я от них требую, это много. Это действительно много, и, честно говоря, я бы не хотел сейчас оказаться на их месте и решать такую дилемму, какую придется решать им. Но такова уж жизнь, ребята, сорри. Иногда приходится чем-то жертвовать. Мне не в чем себя упрекнуть. Я может быть и не продемонстрировал выдающихся чудес упорства, но жил и работал, как мог, да и стимул передо мною стоял неслабый. И теперь придется им решать – достаточно ли ценен для них этот наш контракт, чтобы приносить ради его сохранения такую жертву, какая потребуется. Я понимаю, что тот собиратель, который придет сюда на встречу со мной ради того, чтобы я не выполнил угрозу перекрытия канала багрянца, обратно уже не вернется. Солнце убьет его. Я это понимаю. И мне этого очень не хочется, правда. Но я не могу больше вот так просто сидеть тут в клетке в надежде, что спустя годы что-то изменится. И я хочу, чтобы они сделали что-то со своей стороны, чтобы вытащить меня отсюда. В конце концов, это в наших взаимных интересах. А они могут что-то сделать?.. Это, конечно, еще один вопрос без ответа. И если не могут, то гибель одного из них будет напрасна. Может и так, да.

     

    Кончился второй двухнедельный цикл, и на этот раз я сделал два дня блокады. Когда кончится третий цикл, блокада будет длиться неделю. Я добьюсь своего, у меня просто нет выбора. И собирателям придется с этим смириться. Считайте это форс-мажором. И вы, и я – мы все рассчитывали, что мне удастся справиться и выбраться отсюда. Что ж, мы ошиблись, и я не хочу единолично платить за эту ошибку.

     

    Я еще спал, когда он, почти бесшумно открыв дверь, вошел в комнату, сбросил с себя одежду и скользнул ко мне по одеяло. Его маленькое тело шестидесятидвухлетнего мальчика прижалось ко мне сзади. Он обхватил меня руками, закинул на меня свою легкую ножку и притих.

    Что-то он рано… или я просто не выспался, потому что вчера лег спать позднее обычного. Увлекся… Возможно, из этого вырастет новое открытие. Необычный эффект, кстати… пока что я занес его в список перспективных исследований, и кто знает, что из этого вырастет. Такой список я давно уже веду параллельно списку открытий, и это очень помогает. Когда наступает такой момент, когда желания неопределенны, удобно заглянуть в этот список и попробовать нащупать область, куда сейчас было бы интересно сунуться.

    Мальчик прижался плотнее, и я, плавая в полудреме, наблюдая за вспыхивающими и гаснущими мыслями, почувствовал, как его привставший хуй упирается мне в попу. Я специально не давал ему никакого имени, чтобы не провоцировать возникновение нездоровой привязанности к этому выдуманному образу. «Мальчик», «трансик», «пупс» — я звал его по-всякому, но имя решил не придумывать. Все-таки уверенность в своей психике – это прекрасно, но незачем в таких сложных условиях увеличивать вероятность возникновения нездоровых процессов.

    Привычка вставать еще до рассвета срабатывает уже независимо от того, во сколько я заснул. Ну и хорошо. Значит сегодня буду к вечеру достаточно сонлив, чтобы не повторять такого позднего засыпания.

    Я протянул руку за спину, нащупал мелкую упругую попку, сжал ее, потом чуть повернулся, чтобы протянуть руку подальше и дотянуться пальцем до мелкой расслабленной дырочки. Вот она. Такая податливая, когда он спит.

    Вчера, наблюдая за тем, как багрянец плавным потоком уходит куда-то в никуда, я заметил, что в области, которая визуально представлялась как «часть голубого неба над головой», есть, оказывается, что-то необычное. Довольно сложно было подобрать слова для его описания, потому что восприятие было почти неуловимым, оно отзывалось непривычными ощущениями где-то на расстоянии нескольких метров впереди моего физического тела, а все такие ощущения всегда очень трудны для фиксации, для подбора резонирующих описаний.

    В конце концов мне пришлось удовлетвориться малоподходящим словом «течение». Как будто некоторая область «неба» находится в едва заметном движении. Когда я сосредотачивал на ней внимание, возникало совершенно непередаваемое ощущение, словно из глубины моего тела, где-то на уровне пупка, какие-то длинные и бесконечно прочные нити вытягиваются, тянутся далеко вперед. Очень далеко вперед. И как будто бы я начинаю ощущать всё то, до чего они дотягиваются. Удивительным было и то, что начинались эти нити вроде как из моего тела, изнутри, но если бы я, опираясь на известные, обычные ощущения, стал бы оценивать глубину их источника, то я бы сказал, что это намного, намного глубже, чем физическая толщина тела. Несколько метров, может быть? Впрочем, я уже привык к тому, что множество разнообразных ощущений переживаются за пределами моего тела, но в данном случае удивительно было то, что эти несколько метров существовали именно где-то внутри, а не вне тела! Это было ново, незнакомо, завораживающе. И то, что эти нити тянутся далеко вперед, тоже необычно.

    Моя трансика вздохнула в полусне, сжала меня своими лапками и тут же снова расслабилась, проваливаясь в сон. Я положил свою ладонь на её лапку. Мелкая, нежная… мне сильно этого не хватает… а на Марсе сотни, тысячи мелких нежных пупсов… кажется, я был идиотом, что так редко, так мало общался с ними. Ну так всегда кажется, когда чего-то сильно не хватает… вот сейчас мне сильно не хватает еще и Япета… кто бы мог подумать…

    356

    Передо мной проплыли образы Япета, Титана… вспыхнула и погасла тревожность при воспоминании лица Карен, беспомощно и обреченно смотрящей в монитор… наплывающие кольца Сатурна, такие поразительно тонкие, изящные… провалиться в сон, или еще поплавать так в воспоминаниях, сжимая в руке маленькую пацанячью попку?.. Смуглая, гладкая, упругая попка… мелкая дырочка в ней, которая может быть или покорной, податливой, или упругой и сопротивляющейся…

    Первобытный, выворачивающий наизнанку ужас ударил, расплющил, покрыл тело холодным потом и сковал мышцы. Пальцы, сминающие упругую плоть мальчика, окаменели, и дыхание остановилось. Потребовалось несколько секунд, прежде чем я восстановил контроль над своей психикой, и еще несколько, прежде чем мое тело стало снова меня слушаться. Древняя реакция… еще со времен трилобитов, наверное…

    Продолжая отгонять наплывающие приступы паники, я еще раз пощупал попку. Это была НЕ фантазия. Это была реальная попка реального… мальчика? Ну… реального существа, скажем так.

    Я медленно повернулся, включил надкроватную лампу, аккуратно откинул одеяло. Рядом со мной, прижимаясь и посапывая, лежал самый настоящий голый мальчик. Мальчик из моих фантазий. Трансик с чуть припухшими грудками и девочковым лицом.

    Потоки холодной дрожи еще пробегали по позвоночнику, но я уже взял себя в руки. Рассматривая его тело, я проводил по нему ладонью, немного потискивая, задерживаясь на разных местах, чуть надавливая, чтобы почувствовать упругость кожи. Да, это не сон. Это реальность… ну насколько вообще мою жизнь тут можно назвать реальностью. А почему нет? Реальность – это на самом деле все, что обогащает нас новым опытом.

    Его соответствие моим фантазиям было абсолютным. Такие же слегка припухшие грудки, как у девочки в шестьдесят три года. Такой же крупный хуй, каким мне нравилось его представлять. Пухлые губы, вызывающие нежность очертания мордочки, плеч, бедер. Задние лапки, кажущиеся немного большими для такого тела — в полном соответствии с моим фетишем.

    Я взял в руку его хуй, пухлый даже в расслабленном состоянии, и он начал пульсировать и набухать, выпрямляясь миллиметр за миллиметром, и в этот момент я отключил свой рассудок, потому что подумать можно будет и позже, а сейчас я хочу получить свое.

    Перевернув его на живот, я раздвинул пошире его ноги, спустился пониже и, чуть раздвинув руками его попку, стал вылизывать его дырочку, предварительно положив его продолжающий набухать хуй между его ног — так, чтобы можно было лизать и его, и яйца, и трахать его попку языком и пальцем. Когда его хуй стал совсем плотным, я подложил под попку мальчика подушку, чтобы ему было удобней лежать, лег на него, смазал свой хуй слюной и, с трудом сдерживая себя, чтобы не торопиться и не сделать ему больно, засунул хуй по самые яйца. Теперь я уже не опасался его разбудить. Левую руку я просунул под его левую подмышку, и ладонь положил на шею – так я мог прижимать его голову к кровати, не давая вырваться. Правой ладонью я схватил его нежную грудку, а своими ногами раздвинул пошире его ноги, не давая ему возможности сомкнуть их. И вот теперь я могу его ебать столько, сколько мне захочется. А учитывая то, что об этом я мечтал уже многие месяцы, его попке не приходилось рассчитывать на скорое освобождение. Сильнейшее возбуждение перемешивалось с нежностью и влюбленностью, образуя гремучую смесь. Как это происходило уже десятки, сотни раз в моих фантазиях, мальчик громко стонал, иногда напрягая свои мышцы и стараясь освободиться, а иногда расслабляясь и отдаваясь мне, подмахивая попкой навстречу.

    Я отпустил грудку и, просунув руку под его животом, взялся рукой за его толстый, крепкий хуй, продолжая ебать почти грубо, высовывая наполовину хуй и затем загоняя обратно. Больше ничего не хотелось – просто ебать, лапать, прижимать его к себе, целовать его тело и напитываться им.

     

    — С одной стороны, это конечно круто, что ты появился именно как трансик из моих фантазий. А с другой…, — я вздохнул, приподнял его ножку, поцеловал пальчики и снова положил себе на коленку. – А с другой стороны, мне не очень-то приятно, так скажем… думать о том, что из-за меня ты… не сможешь вернуться обратно.

    Он слегка наклонил голову, продолжая смотреть на меня своими большими девчачьими глазками, как будто тем самым выражая покорность перед неизбежным и бессмысленность пережевывания этой темы.

    — Ты погибнешь? – Я решил перестать изображать из себя воспитанницу Смольного и начать называть вещи своими именами.

    — Несомненно, — кивнул он, вообще никак не меняя выражение своего лица.

    — Это вызывает в тебе какие-то чувства? Я понимаю, что у тебя нет чувств в моем понимании этого слова, но есть же у вас какой-то свой способ реагировать на смерть? Я имею в виду… блять, да как же это выразить-то… я имею в виду такую реакцию, которая… которая что… которая, например, приводит к уменьшению твоей энергии. Вот. Когда ты понимаешь… хотя слово «понимаешь» тоже требует определения, да? Ну похуй, в общем когда ты понимаешь, что неизбежно умрешь…

    — Для чего? – Перебил он меня.

    — Для чего что?

    — Для чего перед смертью снижать свой уровень энергии?

    — Отличный вопрос:) Да, замечательный просто… но с нами, людьми, это происходит само по себе. Значит, знание того, что ты погибнешь, не делает тебя… несчастным?

    Последовавшая пауза означала, по-видимому, что он пытался понять этот вопрос, переведя его смысл в какую-то более удобоваримую для его сознания форму.

    — Да, это делает меня несчастным, — кивнул он.

    — Плохо…, — пробормотал я. – Значит с этой загадкой вы тоже не разобрались.

    — С загадкой?

    — Да. Со смертью. С тайной исчезновения сознания. С тайной, сравниться с которой может лишь тайна его появления.

    — Нет. Мы не разобрались.

    — Собственно говоря, меня интересует другой вопрос. Нет, тот вопрос тоже был важен, конечно, но теперь мне важно другое… как ты думаешь, ты можешь сделать что-то для того, чтобы меня вернуть обратно? Чтобы, по крайней мере, помочь мне вернуться, выйти из этой временной петли?

    — Я попробую.

    — Лучше бы ты пришел ко мне как какая-нибудь уродливая старуха… было бы проще примириться с тем, что ты погибнешь.

    — Я не мог прийти как старуха. Я не знаю, что такое уродливая старуха. Я взял то, что было доступно.

    — А, понятно… какое счастье, что я не посвящал столько времени мыслям о моей мамочке:)

    Я старался шутить, чтобы как-то отвлечься от тяжелого чувства, которое становилось все более и более мрачным. Конечно, можно было как-то напоминать себе, что этот мальчик, не совсем как бы и мальчик, но это почему-то не приносило облегчение. Высокоразвитое существо, и возможно, кстати, гораздо более развитое, чем я, не представляю как это можно было бы измерить… пожертвовало своей жизнью, и это трудновато как-то принять.

    — Сколько у нас есть времени?

    — Сегодняшний день.

    — Не лучше будет, если бы мы провели его там, в подвале деревенского дома?

    — Это уже безразлично, — он покачал головой. – Я уже по сути, мертв. Солнце уже убило меня, просто это проявится позже.

    Пробормотав ругательство, я мысленно одернул себя. Хватит, в конце концов, этих соплей. Этот… это существо умрет. Точка. Дело сделано. Возврата нет. Теперь осталось понять – будет его смерть напрасной, или нет, и это зависит, между прочим, и от меня, поэтому погружаться в грусть было бы самым глупым, и самым неблагодарным из всего, что я мог бы сделать.

    Уже рассвело, но по его проявлениям не было видно, чтобы это как-то ему мешало или было болезненным.

    — Твоя смерть будет болезненной?

    — Болезненной?.. нет, не будет.

    — Ну да… если ваше сознание, это чистая энергия… хотя что я могу сказать об этом… ладно.

    — Перед тем, как мое сознание распадется, будет мощный выброс энергии, — продолжая смотреть на меня все таким же невинным взглядом девочковых глаз, начал он. – Эту энергию ты сможешь принять, и возможно, что с ее помощью ты сможешь решить свою проблему и выбраться отсюда.

    — Хуясе… а ты уверен, что я смогу ее принять? И потом что значит «принять», надо же как-то с ней справиться, как-то направить ее в нужное русло.

    — Я не уверен.

    — Вот именно… Сейчас я уже привык, а в первые месяцы, когда я стал получать от вас много энергии, состояние зачастую было очень нерабочим, я бы сказал. Трудно сосредоточиться, сфокусироваться. Трудно направить свои мысли туда, куда хочется. Само по себе это состояние перевозбуждения, переполнения энергией… оно создает какую-то безумную обстановку в психике. Возникают бессмысленные, хаотичные желания – орать, бегать, мысли перебегают туда-сюда, и остановить их не то, чтобы прямо очень трудно, но не хочется! Само состояние перенасыщенности энергией, сама эта экзальтация захватывает, как будто энергия подчиняет меня себе, а не я подчиняю ее. Пришлось с этим побороться. А теперь будет резкий всплеск, резкий прилив, как будто прорвет плотину, и этот вал покатится на меня, захватит, и надо будет его остановить, приручить, причем не за неделю, не за месяц, а за несколько минут? Это блять я тебе скажу будет проблемка…

    Я не вытерпел и снова взял в руки ее заднюю лапку. Она, наверное, не удовлетворила бы каким-то изысканным канонам красоты, но во мне она отзывалась очень глубокой и интенсивной нежностью.

    357

    Песок, налипший на нее после того, как она прошлепала по берегу речки, почему-то только усиливала это чувство. Я прижал лапку к лицу и замер, вдыхая ее запах, ощущая ее кожу. В этот момент что-то случилось – как будто нежность прорвалась в новое измерение, она стала как будто бы трехмерной, я не знаю, как это можно описать. Нежность стала объемной, да — это, пожалуй, самая точная аналогия. И еще в этот момент мне стало предельно ясно – как много я упускаю, плавая по поверхности и не опускаясь так глубоко. И еще стало ясно, что подбирай слова или не подбирай – это имеет значение только для меня самого, а тот, кто этого никогда не переживал, не сможет приблизиться к этому переживанию ни на миллиметр. Ну впрочем, это верно для любого переживания – резонирующие описания могут помочь лишь тогда, когда или состояние знакомо, или когда приблизился к нему очень близко.

    Солнце уже поднялось довольно высоко, и вся природа вокруг так бесконечно не соответствовала тому, что произойдет сегодня, когда этот пупс умрет. Я прямо чуть ли не физически чувствовал, как происходит вытеснение. Как начинается забывание, переключение, каким тягучим и вязким, перегруженным становится ум, когда мысли заходят в эту область.

    Ничего не хотелось, как будто вся область желаний погрузилась в мрачную спячку. Энергии при этом было много, даже очень много, но она словно бурлила сама по себе, замкнувшись в своем мире и не желая выплескиваться, воплощаться во что-то, что могло бы принести удовольствие. Я прекрасно понимал, что становиться мрачным и несчастным лишено какого-либо смысла. Это не спасет жизнь мальчику, это не облегчит задачу для меня, но, раз за разом прекращая спазматические всплески мрачности, мне, тем не менее, не хотелось занять себя чем-то приятным.

    В конце концов я нашел компромисс в виде исследования одного из тонких аспектов переживания сферы пустоты, подпитывая себя густой нежностью и чувством красоты. Возможно, сегодня закончится моя робинзонада. Может уже сегодня я вернусь обратно. Ценой его жизни. Но ведь и свою жизнь я не раз подвергал риску, и не только тогда, когда это было жизненно необходимо для спасения своей жизни или жизни друзей. Но то был риск, а здесь – прямое самопожертвование без вариантов.

    Так прошел час. Трансик иногда вставал и уходил, прогуливаясь по поляне, подходя к речке, залезая на крупные ветки сосен и болтаясь там на них, осваивая брахиацию и просто резвясь, как делал бы любой другой подросток. Я же по-прежнему пребывал в состоянии мрачности странного, непривычного вида. Поболтавшись там и сям, он приходил обратно, садился на кресло напротив или на стол или на деревянное ограждение веранды и давал мне свои ножки.

    — Значит, мы просто будем ждать, пока ты умрешь?

    — Наверное, — пожал он плечами. – Я не знаю, что мы еще могли бы делать.

    — Ты можешь рассказать о вашей жизни?

    Он отрицательно покачал головой.

    — Ничего не получится. Наши полосы восприятий слишком далеки друг от друга. Для того, чтобы настроиться таким образом, чтобы рассказывать о моей жизни имеющими хоть какой-то смысл фразами, наверное потребовалось бы много времени. А может это и вообще невозможно, и в итоге ты просто будешь представлять себе что-то такое, что является больше сказкой и нагромождением противоречий, чем отражением реальности. Я просто не знаю, что я мог бы сказать, чтобы тебе рассказать о нашей жизни. Мы можем взаимодействовать, можем заниматься совместной деятельностью, потому что ты со своей стороны видишь результат этих действий, и я их вижу со своей, и если нас это устраивает, то мы можем продолжать, но это не значит, что мы хотя бы отдаленно понимаем друг друга.

    — Это понятно, — кивнул я. – Я могу научить дельфина, чтобы он меня покатал к нашему общему удовольствию, но это не значит, что мы с ним начнем понимать друг друга так, как я мог бы понять другого человека. Что уж говорить о нас с тобой, разделенных огромными расстояниями в мире сознания. Но постепенно, через вот такой совместный труд, совместную игру мы смогли бы начать строить какие-то модели друг друга.

    — Могли бы. Но для этого нам потребовалось бы много времени, много опыта, и все равно я сомневаюсь, что построенные картины были бы хоть сколько-нибудь адекватны без того, чтобы не перенимать непосредственно восприятия друг друга.

    Снова воцарилось молчание. Конечно, идея совместной деятельности была разумной, но ни я, ни он, насколько я мог судить, не были сейчас склонны к чему-то такому. И кроме того мне казалось, что ему сейчас особенно важно насыщаться последними минутами его жизни, не отвлекаясь больше ни на что другое. Возможно, это было и не так, и я лишь переносил на это существо свои человеческие представления, но в условиях, когда нет никакой возможности об этом судить, я мог или полностью отказаться от любых интерпретаций его поведения, или оставить ту, которая мне самому казалась наиболее понятной. Я решил выбрать второй вариант. В конце концов, мне и самому так становилось проще.

    Если я сегодня вернусь… да, это было бы охуительно. Тогда, конечно, моя грусть по погибшему «мальчику» была бы обрамлена трезвым пониманием вынужденности ситуации. Это было бы самым простым… а вот если ничего не выйдет? Да… тогда все мои эти и предыдущие переживания покажутся ерундой.

    Во-первых, гибель собирателя окажется напрасной. И во-вторых, если я не смогу разорвать этот круг даже с помощью той энергии, которую мне даст собиратель, то шансы вообще когда-либо отсюда выбраться можно будет оценивать как близкие к нулю. И с этим мне как-то дальше придется жить…

    Когда-то я думал о том – смогу ли я жить насыщенной жизнью, если я буду выброшен в полном одиночестве в открытый космос в корабле без каких-либо шансов на спасение. Я всегда был уверен, что смогу, что справлюсь. Сейчас, представляя, что застрял здесь навсегда, я испытывал гораздо более сложные чувства. И это не какой-то гроб, несущийся сквозь бескрайнюю пустоту и обещающий мне в будущем лишь смерть от голода или асфикции. Это, в общем-то, замечательный уголок природы, где всегда будет достаточно воды, еды и воздуха. Но даже в этом, удивительном по своей степени благополучия и комфорта гробу, выжить, сохранить свою целостность личности, развиваться дальше будет крайне непросто. Ведь до сих пор я всегда, каждую минуту жил с надеждой. То же было и на Марсе, когда я понимал, что есть неплохие шансы на то, что рано или поздно меня спасут. Но если сейчас ничего не выйдет, то я окажусь в положении, совершенно для меня новом. В положении без надежды. Справлюсь ли я с этим на самом деле?.. С одной стороны да, я уверен, что справлюсь. С другой… с другой стороны я, возможно, превращусь в очень мрачного исследователя сути сознания. В такого же мрачного, какой я сейчас, а может быть и намного, намного хуже.

    — Сколько примерно ты еще проживешь? – спросил я его, целуя его лапку.

    — Наверное, часа два. Когда солнце окажется в зените, дальше все будет очень быстро.

    — Два часа… ты просто исчезнешь, как в прошлый раз, когда уходил, или умрешь, как умирают люди?

    — Я не знаю, как умирают люди. И не знаю, что ты называешь «исчез». Мне трудно это понять.

    — Да и хрен с ним, ладно. Не хочу, чтобы ты думал об этом, брось.

    — Хочешь еще меня потрахать? – он соскочил с кресла, подошел ко мне и сел на коленки, обняв руками за шею.

    Наверное, он хотел сделать мне приятно? Ну наверно.

    — Нет, пупс. Мне сейчас совсем не до этого. Я сейчас мрачный, понимаешь? Не понимаешь, наверное:)

    Он отрицательно покачал головой и улыбнулся.

    — В общем, нет, не хочу. Обнимать тебя, трогать, гладить, целовать мордочку – хочу.

    Я погладил его по голой спине, поцеловал плечи и припухшие грудки, потом поцеловал его в губы… и понял, что это я тоже делать не в состоянии. Тогда я просто обнял его и прижал к себе. Мне стало еще хуже, но я не хотел отстраняться. Было важно быть к нему как можно ближе, вот как сейчас, пусть даже это вызывает такие болезненные чувства. Я хотел напитаться им, словно напиться близостью и нежностью к нему несмотря на то, что это был отравленный горечью напиток.

    Неожиданно в голове зазвучала фраза, когда-то сказанная Томасом Джефферсоном: «Do you want to know who you are? Don’t ask. Act! Action will delineate and define you.» Ну да, конечно. Что толку в том, чтобы сидеть и грустить? Мальчик умрет. А я буду жить. И как бы я ни жил, какие бы условия мне ни выпали, я же все равно не сдамся. Я ведь на самом деле точно знаю это несмотря на все сомнения, которые, как снег, валятся и будут валиться мне на голову. Я могу погружаться в мрачность, могу испытывать боль, но я не превращусь в грустеца и буду развиваться дальше даже с ясностью в том, что надежды на освобождение нет. Надежды может и не быть, да, но моя личная эволюция все равно будет идти дальше. Я не сдамся и не развалюсь. Я в любом случае буду бороться до конца. Это ясно.

    — Мне хочется придумать тебе имя, — произнес я, взяв его голову двумя ладонями и уткнувшись носом в его нос. – Я не делал этого раньше, чтобы… ну чтобы было не так плохо, когда ты умрешь, но это же ерунда. Я не хочу помнить о тебе просто как о мальчике, о трансике. Хочется, пока ты со мной, подобрать такое имя, которое к тебе бы подходило.

    — Давай, — кивнул он.

    Я рассматривал его лицо, пытаясь вчувствоваться в свои впечатления, но безуспешно. Внутреннее напряжение оказалось слишком велико, и в таком состоянии ничего не шло в голову. Не слишком творческое состояние.

    — Ладно, — наконец сдался я. – Ничего не выйдет. Я придумаю его позже…

    Позже, когда его уже не будет. Когда для него уже не будет вообще ничего.

    Эта мысль чем-то зацепила, и зацепила больно. И тут я отдал себе отчет в том, что мою реакцию можно назвать чрезмерной. Гиперреакция. Не настолько уж я влюблен в этого мальчика, и вижу его лишь несколько часов. Конечно, в условиях такой абсолютной изоляции потребность влюбиться, потребность пропитаться близостью стала отчаянной. И все же… и все же не настолько.

    В районе пупка возникла необычная тяжесть, как будто плотный тягучий комок возник там, внутри живота, близко к поверхности, и стал опускаться ниже, словно натягивая нити. И чем ниже он опускался, тем выше становилось натяжение нитей, и вскоре вся эта область оказалась охвачена интенсивной, стальной твердостью. Я сидел, не шевелясь, чтобы не спугнуть это состояние, и мальчик тоже не двигался, сидя на моих коленях.

    Стало густым внимание. Вот это очень необычно. Внимание всегда ассоциируется с чем-то легчайшим, невероятно подвижным, а тут оно вдруг загустело, отяжелело. Это было удивительно. Я в буквальном смысле слова мог поставить свое внимание на чем-либо, и оно оставалось там стоять! Невероятное чувство. Невероятное. И без каких-либо усилий, совершенно не напрягаясь. «Массивное внимание», тут же родился термин, я признал его подходящим и мысленно вписал это в список сегодняшних открытий.

    Связь между стальной твердостью в районе пупка и массивным вниманием была несомненной, и если твердость сама по себе оставалась для меня довольно нейтральной, почти безразличной самом по себе, то массивное внимание… с ним было иначе. Я чувствовал, что это имеет ценность само по себе, а не просто как средство достижения чего-то. Массивное внимание переживалось как ценность высшего порядка, хотя в чем именно эта ценность состоит, я не имел понятия.

    Я «переставил» внимание на область стальной твердости, и она еще усилилась, хотя, казалось, было уже некуда. В свою очередь это повлекло за собой еще большую стабилизацию внимания. Образовалось что-то вроде замкнутого самоподпитывающегося контура. Это было любопытно, но хотелось проверить массивное внимание на чем-то еще.

    Из ниоткуда кристаллизовалась ясность: массивное внимание есть функция количества энергии. При достаточном уровне энергии внимание в какой-то момент переходит некий качественный уровень, после чего одним прыжком проявляется качество его массивности.

    Это было тем более любопытно, что массивное внимание позволяло наблюдать себя само! Звучит странно, но так и есть: массивное внимание обладало свойством самонаблюдаемости, что открывало серьезнейшие перспективы в исследовании природы внимания как такового. И от этого даже немного захватывало дух, так сказать…

    Я переставил внимание на вопрос о своей гиперреакции на смерть мальчика, и удивился тому, что этот вопрос вообще существовал еще пару минут назад, поскольку сейчас причина была предельно ясна. Смерть моих близких. Мы оседлали потоки темной материи и носимся по Солнечной системе, но мы беспомощны перед смертью ровно в той же степени, как и какие-нибудь дриопитеки. Если по какой-то причине умрет Настя или Маша, Лисье или Реми – что я смогу сделать? Мы расстанемся навсегда. Это дико. Это просто дико.

    Кто-то должен с этим что-то сделать. И кто это сделает, если не я? Есть ли еще хотя бы один человек, обладающий такими же энергетическими возможностями, какими обладаю я? Тем более теперь, когда собиратели подгоняют мне её. Разве это не означает что бросить, наконец, вызов смерти – это самая потрясающая, самая невозможная, самая вдохновляющая своей неприступностью задача?

    Я аккуратно снял со своих коленок пацана и встал, положив руку ему на плечи.

    По сути ничего и не меняется. Все равно нет другого пути, кроме как накапливать энергию, ускорять свою эволюцию, делать открытия за открытием – это да. Но наличие цели все-таки кое что меняет. Я еще не вполне ясно понимаю, но чувствую это. Бросить вызов смерти? Безнадежное предприятие, но значит ли это, что не стоит и пробовать? В любом случае я буду развиваться, так почему не делать это, имея перед собой такую абстрактную цель? Безнадежная сложность цели может придавить, а может и наоборот – придать мужества. Это опять-таки зависит от уровня энергии.

    Еще одна мысль мелькнула в моей голове, и я заглянул мальчику в глаза.

    — У меня неожиданный прилив энергии, и внимание стало массивным, и я вдруг почувствовал, что безнадежно, бесконечно сложная цель меня воодушевляет, а не обессиливает. Это… из-за тебя? Это то, о чем ты говорил?

    В его глазах мелькнуло удивление.

    — Нет.

    — Так что, это совпадение? У меня никогда не было массивного внимания, никогда в жизни! И произошло это сейчас, когда ты пришел умереть здесь, чтобы дать мне энергию для новых открытий и для прорыва. Это совпадение?

    — Не знаю…

    Он выглядел озадаченным и словно прислушивался к своим ощущениям. Затем взглянул на свои руки, на ноги, и лицо его приобрело еще более удивленное выражение.

    — Что-то не так? – Поинтересовался я.

    — Не понимаю…, — он прищурился и взглянул в сторону солнца.

    — Что?

    — Солнце.

    — Ну?

    Осторожно, словно опасаясь ожога, он вышел из-под навеса веранды, поставив свое тело прямо под уже жаркие солнечные лучи. Поднес правую ладонь к левому предплечью, провел ею по коже.

    — Что? Скажи, в чем дело?

    Не отвечая, он закинул голову и, закрыв глаза и чуть приоткрыв губы, подставил лицо солнцу.

    Я перестал его дергать и решил подождать, что будет дальше.

    Он продолжал стоять в такой же позе, грудь его немного вздымалась в такт дыханию. Казалось, он наслаждается этой солнечной ванной как случайным и редким подарком. Его губ коснулась легкая улыбка, и меня снова резко и болезненно ударило током понимания того, насколько жутко то, что ни мы, ни даже они и близко не приблизились к тайне жизни и смерти. Этот невероятно красивый мальчик умрет, прямо сейчас или через час, на моих глазах. Исчезнет его красота, его нежность, его личность, какой бы странной ни была ее природа. Да как будто она чем-то более странна, чем природа любой другой личности, любого другого сознания. Его больше не будет. Совсем. А когда-нибудь умрет и Маша, и Настя. Или первым умру я. И ничто, ничто не сможет этому помешать. И это невыносимо. В детстве я часто плакал по вечерам от мысли неизбежности смерти, но потом постепенно привык, постепенно покрыл эту тему забвением. Но сейчас-то я не в детстве. Сейчас я не беспомощный ребенок, который не понимает ничего и не знает ничего и чувствует себя беспомощным и зависимым. И разве я не буду последним трусом и предателем, если не сделаю все, что в моих силах, чтобы сделать хоть микроскопический шаг в направлении решения этой катастрофической проблемы?

    Твердость в животе приобрела такую мощь, что в ушах возник звон, а внимание стало просто-таки чугунным. Оно передвигалось так же легко и непринужденно по моему желанию, но при этом было такое впечатление, что если я поставлю его и не захочу сдвинуть куда-то, оно так и останется тут стоять до скончания веков, и ничто не способно поколебать эту махину. Новое направление исследования вот так элегантно и просто открылось передо мной: подвергать воздействию массивного внимания те или иные психические явления и наблюдать за ними, за тем, что будет происходить. Всю свою личность я теперь смогу пересмотреть заново в телескоп массивного влияния. Нет, телескоп — это не совсем тот образ. Рассматривая звезды в телескоп мы изучаем их пассивно, не влияя на них, а массивное внимание несомненно является трансформирующим, эволюционирующим фактором самим по себе. Вот так неожиданно вскрылась целая огромная область для исследования, и сейчас мысль о том, что я, возможно, буду вынужден провести тут еще несколько лет, уже не показалась такой отчаянно болезненной и трудной. Если такое случится, то я знаю, чем займусь. И это такая цель, для которой не только нескольких лет, но и нескольких жизней скорее всего окажется мало.

    Интересно, является ли простым совпадением то, что я сейчас испытываю решимость бросить вызов смерти? Это ведь всё так невероятно глупо, бессмысленно, абсурдно до бесконечности. Только глупец или ребенок может всерьез к этому отнестись. А то, что именно сейчас во мне родилось массивное внимание? Тоже совпадение?

    «I seldom end up where I wanted to go, but almost always end up where I need to be.» Да, так и есть. Поэтому что толку рассуждать о глупости такой цели? Двигаясь к ней, в любом случае я буду двигаться туда, куда меня с такой силой влечет, а значит в любом случае приду туда, где буду на своем месте. Более того – я буду на своем месте в каждый момент этого движения.

    Протуберанцы твердости стали теперь возникать внутри головы, перекликаясь с областью алмазной твердости в животе, и я с наслаждением погрузился в наблюдение за происходящим.

    — Я получаю энергию от тебя? – Тихо спросил я. – Ты умираешь прямо сейчас и отдаешь мне свою энергию?

    Недоверчиво, словно боясь спугнуть свои чувства, я взглянул на него. Он по-прежнему стоял, невероятно красивый и умиротворенный.

    — Что-то не так, — ответил он, не открывая глаз. – Я не должен сейчас уже жить, но жив. Я жив… И даже не умираю… Я живой, но этого не должно быть… Нет, эта энергия не от меня. Я не знаю, откуда она. Наверное, это твоя собственная работа.

    — Работа? Я ничего не делал.

    — Я не знаю… Но может быть…

    Он открыл глаза и повернулся ко мне с каким-то отсутствующим выражением лица.

    — Ты уверен, что сейчас должен быть мертв, и что происходящее чем-то необычно?

    — Необычно?:) Да, необычно. Я уверен. Это все равно, как если бы… как если бы тебя опустили в цистерну в расплавленным свинцом, а ты чувствовал бы лишь приятное тепло и удовольствие.

    — Да, достаточно необычно:) Так может быть ты и не умрешь?

    — Откуда же я знаю… ты чему-то радуешься?

    Я усмехнулся, не понимая, как реагировать на такой вопрос.

    — Радуюсь тому, что ты жив. Пока что…

    — Ага… только это означает, что наша идея провалилась. Это ты понимаешь? Если я не умру, то не будет выброса энергии.

    — Об этом я как-то не подумал… ну, пожалуй, что вот прямо сейчас меня это не огорчает. А то, что ты жив, это, наоборот, определенно радует. А о том, что будет дальше, подумаем позже… Получается, вы можете сюда прилетать, и по крайней мере мы можем общаться? Ведь насколько я понимаю, эта реальность находится в каком-то из свернутых измерений, иначе я не вижу, как можно объяснить эту временную зацикленность, а также доступность этого места как с Япета, так и из Облака Оорта.

    — Я бы не был в этом так уверен.

    — Насчет свернутого измерения?

    — Нет, насчет того, что мы можем сюда прилетать и общаться.

    — Но ты жив! С тобой ничего не происходит. Твоя маленькая попа в полном порядке, и если все так и закончится, то я знаю, чем буду заниматься сегодня вечером…

    — У каждого народа есть свои легенды, Макс. Истории, которые иногда кажутся чистейшей сказкой, а иногда оказывается, что они что-то все-таки отражают, какую-то из сторон реальности.

    — Это ты к чему?

    — Такие легенды есть и у нас.

    — Прекрасно… и что?

    — Это легенды о существах, которые живут в Солнце.

    — В Солнце… типа таких светлячков?:)… ты серьезно что ли? Ну не в смысле легенды, легенды могут быть и о циклопах, а в смысле ты серьезно полагаешь, что это не просто легенда?

    — А почему я бы не мог этого предположить? Если тебя погрузить в расплавленный свинец, а ты будешь там нежиться, как в теплом море, то не будет ли логично вспомнить о тех преданиях, которые говорят о том, что когда-то, невероятно давно, некоторые люди вступали в контакт с существами, живущими в расплавленном свинце?

    — Что-то меня твои свинцовые аналогии несколько путают… значит у вас есть не просто фантазии и легенды, а достаточно достоверные свидетельства о контактах с существами, живущими в Солнце?

    — Я не могу поручиться за их достоверность. Но некоторые считают их достоверными, да… пожалуй.

    — И как это связано всё?

    — Связано так, что они могли по каким-то причинам экранировать излучение Солнца таким образом, чтобы в это конкретное место приходило только инфракрасное излучение плюс то, что лежит в видимом для тебя диапазоне. Гамма-излучения просто нет. Совсем нет. Нет даже ультрафиолета!

    — Посмотри. – Я ткнул пальцем в свои голые ляжки. – Как же нет ультрафиолета? Если бы его не было, я бы не загорел.

    — Тем не менее, именно сейчас его нет. А гамма-излучения, судя по всему, не было вообще, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

    — И ты предполагаешь, что эти солнечные существа каким-то образом в курсе происходящего тут, и каким-то образом они способны управлять излучением Солнца?

    — Не знаю…, — он развел руками и усмехнулся. – У тебя есть гипотезы получше? Ну и «управлять излучением Солнца» — звучит слишком громко. Для того, чтобы именно в это место не приходило жесткое излучение, достаточно блокировать крохотный участок фотосферы Солнца. Но если они в самом деле есть, и если они в самом деле это могут… то нам остается только восхищаться тем, что такое возможно. Между ними и нами лежит такая пропасть, которая даже, пожалуй, побольше, чем пропасть между мной и тобой.

    — Между мной и тобой сейчас лишь три метра поляны, так что не преувеличивай:)

    Моя шутка оставила его равнодушной, и он продолжал с восхищением пялиться на Солнце, что, очевидно, не создавало никакого дискомфорта его глазам.

    — Может быть, энергию тоже дают тебе они?

    — Именно сейчас? Почему не давали раньше?

    — Я не знаю. Может быть раньше мы не привлекали их внимания?

    — А сейчас привлекли… чем же?

    — Уж явно не моей попкой.

    — Я тут торчу уже хрен знает сколько. Собиратель тут у меня уже был. Чего такого не было раньше, что есть сейчас?.. Может сам факт твоего появления здесь? Точнее – та причина, по которой ты тут оказался?

    — Не понимаю.

    — Ты пришел сюда, чтобы отдать свою жизнь. Чтобы дать мне шанс. Чтобы дать шанс твоим… э… друзьям сохранить со мной, с людьми сотрудничество в таком наиважнейшем вопросе, как наша эволюция. Что если именно этот акт самопожертвования имел для них значение?

    — Разве среди твоих друзей, разве в истории человечества было мало благородного самопожертвования? – Возразил он.

    — Да, тут не сходится. Тогда другой вариант. Они сами каким-то образом заинтересованы в том, чтобы наш проект удался. А? Логично?

    — Что их может интересовать…

    — Я не думаю, что мы можем ответить на такой вопрос. Если бы меня раньше спросили, что может заинтересовать в моей личной практике каких-то существ, живущих у дьявола в жопе, то что бы я ответил?

    — Понятно. Да, теоретически… конечно, такое может быть.

    — Каким-то образом так получается, что наш совместный проект либо дает, либо обещает дать какие-то такие результаты, которые для нас могут быть такими же побочными, как для меня багрянец, но для них такие же важные, как багрянец для тебя.

    — Если это так…

    Он взглянул на меня с неожиданно хитрым выражением лица, и мне не составило труда догадаться, что он имеет в виду.

    — Значит мы можем потребовать от них более активного участия в этом проекте, потому что теперь у нас тут уже получается тройственный союз. Ты это имел в виду?

    Он кивнул.

    — Ну… это как-то прямо… это уже попахивает безумием.

    — А то, что происходит сейчас, им не попахивает?

    — Попахивает. Но союз с существами, живущими внутри звезды! Это уже не попахивает, это беспардонно воняет!

    — И твои предложения?

    — Ха… мои предложения:) Мои предложения… мои предложения…

    Пальцами обеих рук я взлохматил свои волосы на голове, запрокинув голову и застыв в этой позе.

    — Если уж сходить с ума, то не останавливаться на полпути, вот мои предложения.

    По-прежнему двигаясь очень аккуратно, словно опасаясь того, что в любой момент расплавленный свинец может сжечь его дотла, он сел на траву, выпрямив свои ножки, облокотился на локти и выжидательно на меня смотрел.

    — Не понимаешь?

    — Нет.

    — Не страшно. Я сам ни хрена не понимаю.

    — Мне пора.

    — То-есть… как? Ты возвращаешься к себе?

    — Да. Мое присутствие тут бессмысленно, а для поддержания моего текущего состояния нам приходится тратить очень много багрянца.

    — Черт… я этого не знал. Но что дальше… У тебя идей нет вообще?

    Он покачал головой, встал, подошел ко мне и повернулся спиной.

    — Если хочешь, ты можешь попользоваться еще немного моей попкой.

    — Блин:) Я хочу, конечно хочу… но…

    Что бы я ни думал ему сказать, мой хуй имел свое мнение на этот счет, и я не смог ему противоречить. Раздвинув рукой его попку, я приставил к его дырочке свой хуй, потом смазал его слюной, обнял его одной рукой за плечи, другую положил ему на живот и надавил. Может быть из-за того, что он стоял, попка была слишком напряжена и не поддавалась.

    — Мне не будет больно, даже если ты будешь делать это грубо.

    — Да? Это потому что ты не совсем человек, да?

    Он кивнул.

    Я снова приставил хуй к его дырочке… и понял, что ничего не выйдет. В груди разливались странные чувства, голова немного кружилась, и несмотря на сильное возбуждение я просто не хотел сейчас именно секса.

    Повернув его к себе, я, едва прикасаясь губами, поцеловал пухлые губки, щеки, всю его мордочку.

    — А что, если у них вызвала какой-то интерес моя решимость попробовать разобраться со смертью? Проникнуть так глубоко в тайны сознания, чтобы добраться до самых основ? Такое может быть?

    Он с сомнением покачал головой.

    — То, что жизнь и смерть для тебя, вряд ли является тем же для них.

    — Может быть есть какие-то фундаментальные основы осознания, которые верны для любой разновидности? – Не уступал я.

    — Скорее я могу предположить другое… может быть в том состоянии, когда ты готов двигаться в этом направлении, твое сознание вырабатывает…

    — Что-то типа багрянца? – Подхватил я. – Что-то такое, что для них является ценным ресурсом? И поэтому они и заинтересованы сохранить жизнь мне, сохранить ее тебе, чтобы ты мог мне содействовать? Поэтому они заинтересованы давать мне энергию?

    — Учитывая, что у тебя есть магнетар… а значит, что-то общее с ними… почему бы и нет? Ведь мы именно по схожей причине наладили с тобой контакт и заключили соглашение.

    — Но в таком случае…, — я усмехнулся, — в таком случае я могу попросту потребовать от них более активного содействия, как я потребовал этого у вас?

    Выпустив из рук плечи мальчика, я закрыл глаза и задрал голову, подставив лицо жаркому солнцу. Осознание дикости этой ситуации постепенно доходило до меня. Это уже полный пиздец. Может я вообще спятил? Теперь я, значит, буду общаться с существами, живущими внутри звездного термоядерного реактора?

    Любопытно… ведь у нас тоже есть термоядерные реакторы, в которых мы совершенно спокойно сможем смоделировать условия такие же, какие существуют внутри Солнца. И что? И типа пригласим солнечных зайчиков к себе в гости?:)

    «Ну если вы за каким-то хреном собираетесь ко мне в гости, тогда вам надо меня отсюда как-то вытаскивать:)», — произнес я вслух и рассмеялся. Да, так можно и спятить, точно. Еще немного, и я начну общаться с жителями параллельных Вселенных и с зелеными чертиками. Надо отсюда выбираться. Любой ценой.

    Я открыл глаза. Черные скалы нагромождались друг на друга. У самого их основания едва плескалось теплое, сонное утреннее море, и на длинном песчаном пляже не было ни души.