Вопрос о том, доверять Алексу или нет, передо мной не стоял. Я ему доверял. Не потому, что был уверен в том, что могу его переиграть, пересчитать, а просто потому что доверял, потому что прекрасно понимал — что он для меня сделал за три года, сколько вложил в меня. Поэтому я ни секунды не колебался, когда он предложил мне работать в течение неопределенного времени вслепую. Войду ли я в некую команду, работающую над некой проблемой, или не войду и останусь работать «кондором», зависело от результатов моей работы. Работа кондора по сути отличалась от работы траппера лишь тем, что у меня появился доступ к отчетам о событиях первого уровня, и я мог сколько угодно копаться в них, выбирая наиболее интересные. Я мог встречаться с трапперами – авторами этих отчетов, задавая им дополнительные вопросы, мог устраивать «случайные» встречи с их информаторами, и у меня было право забирать их информаторов себе – напрямую через перекрестное знакомство и последующий постепенный выход траппера, или косвенно, когда траппер поддерживал формально контакт с информатором, но все данные передавал мне, и сам анализом не занимался. Правда, я ни разу не нашел причины делать это. Все трапперы, с которыми я пересекался, казались мне вполне профессиональными людьми, а зачастую даже более профессиональными, чем я. Многие из них были старше меня, и работали вдвое-втрое дольше. По сути, жизнь траппера мало чем отличалась от жизни обычного человека. Как правило, у них был собственный бизнес или работа, позволяющая много общаться с разными людьми – преподаватель в колледже, хирург, заместитель мэра небольшого городка, журналист и тому подобное. Всегда без исключения это были люди с высоким уровнем интеллекта, энциклопедическими познаниями и вполне психически уравновешенными – отбор сотрудников в Службе был поставлен на высочайшем уровне.
Кроме этого, в моей работе появилась та самая область задач, о которой рассказал Алекс. Впрямую об этом не говорилось, но как я понял, события, анализом которых я занимался, были напрямую связаны с теми, которые аналитики Службы квалифицировали как «контакт». Все участники событий были от меня наглухо закрыты. Я мог сколько угодно влезать в анализ мельчайших аспектов их жизни, но не мог и близко к ним подходить, не говоря уже о личном контакте.
Задачи передо мной ставились разные, но в основном они касались выявления связей. Это были задачи на «нюх», с которыми не могли в принципе справиться компьютеры. Это было довольно увлекательно, и работа меня затянула. Есть ли связь между сорокалетним слесарем из Куала-Лумпура и десятилетней девочкой из Мальмё? Я получал данные компьютерной обработки их профайлов, но обычно там было 99% бессмысленного мусора, и надо было найти, почувствовать, вынюхать тот один процент, который натолкнул бы на верную идею.
Интересным был и сам процесс формирования стиля расследования. Ведь просто иметь на своем компьютере два файла по пять тысяч страниц и хаотично писать их, или тупо применять алгоритмы поиска слов в обоих файлах – это путь в никуда. Пришлось бы потратить нереальное количество времени, утонуть в деталях о форме чашек, моделей чайников, освещенности комнат и концентрации кошек на километр. Компьютеры собирали все, но связь могла найти лишь хитрожопая человеческая голова. Задача немного облегчалась тем, что точно было известно, что связь есть.
Кстати, связь между слесарем и девочкой я нашел быстро. Слесарь каждый вечер запирался в туалете и мастурбировал на фотку из журнала, на которой была запечатлена [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] отправляется в путешествие в теплые страны, и там она отбивается от группы, забредает в какие-то трущобы, и там ее [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] и засыпала.
Для того, чтобы с высокой точностью реконструировать вещи, подобные вышеописанным, требовалось сопоставлять обрывочные сведения. Но они всегда должны были быть, ведь если у человека есть устойчивые сексуальные фетиши, это обязательно как-то проявится в тех или иных его словах, поступках, покупках и т.д.
Конечно, это было проникновением в частную жизнь людей. Конечно, это мне не нравилось как человеку, относящемуся с уважением к тем принципам, которые приняты в цивилизованном обществе. Конечно, это вызывало во мне любопытство и давало немало для того, чтобы лучше понимать людей. Конечно, это давало и чувство ответственности. Было совершенно немыслимо, чтобы какой-то кондор вдруг стал распространять интимную информацию об исследуемых нами людях.
Очень помогали другие кондоры, с которыми я мог активно пересекаться и перенимать лучшее из их методов, хотя по-настоящему лучшее перенять было и невозможно, так как лучшим была интуиция, способность унюхать перспективные области, а достигается это и острым умом и большим опытом.
Да, надо упомянуть, что был один аспект моей работы, о котором Алекс упомянул в самом конце разговора, с милой такой улыбкой.
— Совсем забыл, Крис (мой ник на Службе). Эта работа представляет некоторую опасность для твоей жизни, — произнес он с ядовитейшей милой ухмылкой. – Но такая ерунда тебя ведь не остановит?
Такая ерунда вполне способна меня остановить, о чем я ему откровенно и сообщил. Я свою жизнь не на помойке нашел, и вопрос личной безопасности интересует меня в высшей степени. Я, конечно, выразился немного более мягкими словами, но смысл был не менее категоричен.
— Хорошо. Я рад, что ты в очередной раз показал себя как адекватный человек, Крис, — одобрительно кивнул он. – Я бы не стал пихать тебя вслепую в самом деле в опасную ситуацию. Лично я не считаю, что тебе что-то угрожает, но тем не менее… Ты будешь разбирать вопросы, связанные с работой особой группы. Эта группа разбирает… особенно интересные для Службы, особо релевантные события, и у нас, к сожалению, были трагические инциденты, но они совершенно далеки от аналитической работы. И все-таки, теперь у тебя будет прямая связь с областью работы этой группы, и я должен тебя предупредить.
Такое объяснение меня удовлетворило, и, задав еще несколько уточняющих вопросов, я согласился.
Так прошло несколько месяцев, пока в один прекрасный момент не кончилось весьма резко и неожиданно. С одной стороны это случилось благодаря чистой случайности, поскольку никак не зависело и даже не могло зависеть от моих действий. С другой стороны, эта случайность, как оказалось, и не могла бы произойти, если бы предыдущие мои активные действия не привели бы меня туда, где я оказался. «Под лежачую попу сперма не течет», — любил приговаривать мой дедушка… да нет, шучу, мой дедушка был чопорным сухарем, которого инфаркт бы хватил, если бы кто-то из его семьи произнес бы такую фразу… ну в конечном счете инфаркт его и хватил.
Вообще о своей семье я не сохранил приятных воспоминаний, мягко говоря. Ни в ее узком, ни в ее широком составе. Если каждой семье попробовать сопоставить несколько слов, наиболее емко характеризующих ее, то мою я описал бы словами «чопорность, приступы бешенства, гнилая интеллигентность, нетерпимость». Свое положение в этой семье я описал бы и одним словом: «тюрьма». Конечно, ребенок в любых условиях найдет возможность, чтобы испытывать радость, влюбленность, восторг жизни, предвосхищение и прочие чувства, дающие нам подлинную жизнь, но все же это была тюрьма. Неудивительно, что при первой возможности я оторвался от нее, насколько смог, а в конечном счете разорвал и последние, даже эфемерные связи. Начало моей работы в Службе пришлось на период, когда я уже давно и прочно забыл о том, что у меня была эта тюрьма – семья.
— Сегодня встречаешься с директором, — чуть ли не на бегу произнес Алекс, когда мы с ним пересеклись в очередной раз в прибрежном парке в Marina Bay, том, что за подводной лодкой. Выглядел он, я бы сказал, встревожено-возбужденно.
— Что-то не так? – решил уточнить я.
— Трудно сказать. И так, и не так, и неизвестно как.
И тут я кое-что почувствовал. И это и взволновало приятно, и встревожило. Впервые он говорил со мной словно на равных. Не то чтобы раньше он общался высокомерно или свысока, но всегда чувствовалось, что старший говорит с младшим, по той немного нарочитой равностности, которая характерна для старших, старающихся избегать подчеркивания этой разницы. А сейчас это исчезло, и причина мне была непонятна.
— Что хочет от меня директор?
— Ничего.
— Хм… тогда зачем он хочет со мной встретиться?
— Потому что у него нет выбора.
— Прикольно, — усмехнулся я. – Но я его не шантажировал еще с диктофоном. Кто же не оставил ему выбора?
— Алекс что-то хотел ответить, потом передумал, покачал головой, потом снова захотел что-то сказать и снова передумал.
— Машина заберет тебя через час у входа в «Фуллертон». Это пока все. Все изменилось, Крис. Все изменилось.
С этими словами он и ушел, оставив меня в некой растерянности. Службу закрывают? На кой черт тогда я сдался директору? Да и Алекс, невозмутимый и самодостаточный, просто занялся бы другими делами, которых у него полно – бизнес, что у него там, частная мини-атомная электростанция что ли, что-то-то в этом роде. Потом, он активный участник программы исследования жизни в глубоководных океанских впадинах, бороздят они там, собирают, статьи пишут… до фига всего, кстати, живет на десятикилометровой глубине…
Так я хаотически перебирал мысль за мыслью, пока шел к отелю. Через час я стоял у дороги у входа в отель, и, зная привычный стиль мимикрирования, присущий Службе, всматривался в некую раздолбанную тойоту, проезжающую мимо, так что даже не взглянул на мощный черный джип, притормозивший рядом. Дверь открылась, но никто не вышел. Случайно скользнув взглядом по водителю, я увидел, что он смотрит на меня. Водитель качнул головой и подал сигнал фарами, и я понял, что это за мной.
Я залез в машину, и мы поехали. Занавески автоматически задвинулись, но Сингапур я знаю неплохо, так что мне легко было мысленно следить за нашим маршрутом. Где-то в районе Вудлэнда я потерял представление о том, куда мы едем, не удержался и заглянул за занавеску. Машина мягко шелестела по дороге, проходящей по густому лесу. Остановка, затем снова поехали. За занавеской промелькнули ворота, вооруженные охранниками. Я откинулся на спинку кресла и стал ждать развития событий.
Было бы странно, если бы я не пытался представить себе директора. И было бы странным, если бы мое воображение не придумало бы образ высокого человека с хищным носом, тонкими губами и торчащими, как у летучей мыши, ушами. С глазами, которые хватают тебя и принизывают взглядом насквозь, пригвождая к полу. Я немного позабавился с этим образом и решил, что директор будет невысоким и добродушным, со взглядом простачка.
Дверь мне открыл Алекс. Это обрадовало. Он посторонился, впустил меня в кабинет и закрыл дверь. Внутри царил полумрак. В глубине кабинета стоял большой письменный стол, совершенно пустой. За ним лицом ко мне сидел человек. Кроме него и Алекса в кабинете было еще трое – двое мужчин и одна девушка.
Директор отодвинул стул, встал и подошел ко мне. Он оказался высоким, выше меня на голову, у него был хищный нос, тонкие губы и торчащие, как у летучей мыши, уши. Взгляд у него оказался соответствующий. К полу не пригвождал, но неуютно стало.
— Есть кое-что, что ты должен знать, — его голос оказался, вопреки ожиданию, мягким и вполне дружелюбным. – Хочешь сиди, хочешь стой, хочешь лежи, — он кивнул в сторону двух диванов, стоящих вдоль стены, — но слушай внимательно.
На одном диване полулежала девушка, и меня инстинктивно потянуло сесть на второй, чтобы не мешать ей, но я преодолел неловкость и сел рядом с ней так, что ее ноги почти касались меня.
Двое других мужчин вначале стояли с расставленными ногами и руками за стеной, так что поначалу я принял их за охранников, но один из них уселся на диван, другой что-то вполголоса стал обсуждать с Алексом, и стояло ясно, что к охране они отношения не имеют.
— Есть серьезные основания полагать, — начал директор, — что мы находимся в сфере внимания, э…, неких неизвестных нам, э…, ну неважно. Эта идея появилась не вчера, и не сто лет назад, но системный подход к исследованию этой гипотезы стал возможным, когда появилась идея анализировать странные события, и когда появились достаточно мощные компьютеры, способные производить первичный анализ гигантского объема информации.
Он вернулся к столу, снова сел за него и продолжил.
— Прошло несколько лет, прежде чем мы научились отделять важного от неважного…
— Очень даже «несколько», — рассмеялся один из мужчин, сидящий на диване, среднего роста, и, я бы сказал, довольно хрупкого телосложения, ну в общем не атлет.
— Да, довольно-таки много лет… — согласился директор. – Это, кстати, Олаф, знакомься, начальник всего, что вычисляет и втыкается в розетку.
В целом мы начали видеть какую-то картину с десяток лет назад. Вот…
Он взял пульт, и на противоположной к нам стене что-то зажужжало и створки разъехались, открыв огромный, похожий на жидкокристаллический экран. Спустя секунду на экране зажглись сотни разноцветных точек – одни яркие, другие тусклые.
— Это картинка десятилетней давности. Каждая точка, это, как мы говорим, событие, то есть такое явление, которое согласно нашим критериям является делом рук…, ну или не рук… я не буду грузить тебя терминологией. Это, иначе говоря, точки контакта. Я хочу сразу предостеречь тебя от вульгарных интерпретаций, Крис. Если мы говорим «контакт», это не значит, что мы поужинали с зелеными человечками и обменялись верительными грамотами. Более того, зеленых человечков, определенно, нет, иначе мы бы давно их вычислили. Но что-то, тем не менее, есть, и это что-то изучает нас, иногда влияет на нашу жизнь, и чего-то хочет от нас. Это вытекает из чистой математики. Есть модели, чисто математические модели, которые рассматривают разного рода процессы вмешательства одной разумной силы в жизнь других живых систем. При это возникают совершенно определенные эффекты иди возмущения в жизнедеятельности этих систем, и ни при каких других условиях этого возникнуть не может. И когда мы замечаем идентичные возмущения в нашей жизни, не остается ничего иного, кроме как признать, что в нашу жизнь вмешивается совершенно инородное, не человеческое, не земное сознание. Ну, строго говоря оно может быть и человеческим, но уж точно внеземным, и поскольку марсианских курортов и юпитерианских поселений не существует, мы можем говорить о вне-человеческом и вне-земном влиянии. Это чистая математика, против нее не попрешь, как бы ни хотелось. Это та же математика, которая лежит в основе работающего телевизора и летающего самолета. Поэтому, не смотря на то, что с человечками мы не пили чай, к ситуации мы относимся всерьез.
Он перевел дыхание, достал из ящика стола банку с соком, чашку, не торопясь налил, не торопясь выпил, аккуратно убрал все обратно в стол, поерзал в кресле и продолжил.
— Вот картина на следующий год… вот еще на следующий, еще…
На экране менялось распределение точек, но в целом картина была примерно одной и той же – сотни более или менее ярких точек по всей территории Земли.
— Ты можешь заметить, что густота распределения точек примерно соответствует распределению цивилизации на Земле. Это и понятно. В Антарктиде особо некому наблюдать, а в Африке особо не с кем обсудить.
— Что-то означают эти разные цвета? – решил спросить я. – Ну, точнее, что они означают?
— Это тэги. Каждый контакт имеет свою особенность, специфику, направленность. Грубо говоря, одно событие имеет какое-то отношение к производству палладия, другое – к открытию колледжа или публичного дома. Поэтому мы присваиваем один или несколько тэгов каждому событию, чтобы иметь больше возможностей искать закономерности.
— И они есть? Эти закономерности есть?
— Их нет, — ответил Олаф. – В этом проблема. Мы буквально видим, как они орудуют прямо у нас под носом, но мы не понимаем – ни что они хотят, ничего вообще не понимаем. Может они исследуют нашу первобытную культуру, может воруют какие-то ценные ресурсы, о которых мы поимеем представление лишь через пятьсот лет, а может даже тут сталкиваются интересы нескольких сторон… можно бесконечно гадать, — махнул он рукой.
— Олаф, но если чистая математика может дать так много, то и они это должны понимать, — пришла мне в голову мысль. – Значит они могут специально создавать своего рода «шум событий», чтобы сбивать нас с толку.
— Конечно, само собой. Мы пробовали разные алгоритмы, но судя по всему «шума» попросту нет, ведь у «шума» есть свои отличительные особенности.
— Ну, хватит истории, — вмешался директор. – Год назад все изменилось…
— Все изменилось, но осталось на месте, — шутливо перебил Олаф.
— Перфекционизм и спешка до добра не доводят, — мрачно прокомментировал директор, и продолжил. – У нас появился прототип квантового компьютера. Да-да, у нас, а не у атомщиков, не у Большого Адронного.
— За ним могут охотиться, — как-то невнятно промычал я.
— Могут, конечно. Но, во-первых, у нас прикрытие, которое не пройдет даже отдельно взятая спецслужба отдельно взятой страны, а во-вторых, как ни смешно, квантовый компьютер способен генерировать, само собой, соответствующие алгоритмы самозащиты… Так вот, кое-что изменилось. Мы научились предсказывать.
— Предсказывать события?
— И события, и тэги. Более того, мы научились планировать яркость.
— Это сложно… Олаф, как бы ты сказал? – обратился он к компьютерному богу.
Олаф перевалился с одного бока на другой, издав нечто вроде «уф-уф», и его флегматичная шведская физиономия претерпела такие замысловатые кривляния, что я приготовился к выдающемуся потоку наукообразной белиберды. Директор, похоже, тоже увидел приближающуюся трагедию и вовремя разрядил атмосферу.
— Только проще, Олаф, проще, а то я сам…
— Ладно… — с сожалением откликнулся тот. – Яркость точки зависит от того, насколько это событие явно и бесцеремонно вмешивается в ход вещей, и насколько легко нам будет, наконец, понять его смысл. Величина, в общем-то, совершенно абстрактная, так как до сих пор нам не удавалось найти смысла вообще, не смотря ни на какую вероятность.
— Ну то есть, это вероятность того, что мы найдем логику их вмешательства? – уточнил я.
— Если точнее, квадрат волновой функции вероятности… — начал Олаф, но заткнулся, натолкнувшись на взгляд директора.
— Итак, Крис, мы начали предвидеть. Квантовый компьютер дал нам в руки мощный инструмент прогноза, которым мы пока не могли разумно воспользоваться. Смотри, что мы можем…
Он включил на мониторе какую-то карту.
— Видишь яркую точку рядом с Мадридом? Теперь смотри…
Он пощелкал пультом, и точка стала тусклой, потом снова яркой, потом совсем тусклой.
— Я меняю ситуацию в данном месте, и меняется яркость. Изначально я имею обычную карту прогнозов. Если я посылаю в это место одного из своих сотрудников, яркость растет, если другого – снижается.
— Точность прогноза такова, что можно прямо в это место послать человека?
— Да. Точность фантастическая. Иногда это может быть радиус сто метров, иногда двадцать.
— Удивительно, что яркость может меняться именно от присутствия там какого-то конкретного человека, его тела… его психики? – идея меня чрезвычайно заинтриговала, и я продолжил рассуждать вслух. – В таком случае, наши сотрудники смогут не только анализировать рассказы людей, не только становиться непосредственными свидетелями контактов, но и… проводниками, что ли, этих контактов, теми средствами, с помощью которых контакт осуществляется! Они смогут не просто увидеть или услышать, но и… пережить это, а потом описать. Разве это не идеальный путь к пониманию?!
Пока я фонтанировал идеями, я не заметил, что стало как-то совсем тихо.
Наконец, директор кивнул.
— Ты прав, это отличная идея, и мы ей воспользовались. В прошлом году. Вот смотри, прогностическая карта событий на тот момент.
На экране зажглось уже привычное множество созвездий точек.
— Теперь смотри, что получилось после того, как наш компьютер поработал, подставляя тех или иных наших сотрудников.
На карте появились четыре ярких точки. Очень ярких.
— Двое из них – трапперы, один кондор и один из управления, наш ближайший товарищ, — пояснил директор.
— Офигенно! – восхитился я. – Невероятно здорово.
— Да, — меланхолично согласился он. – Офигенно.
— И… что получилось? Есть их отчеты? Я могу их почитать?
— Да, в общем можешь. Один отчет ты можешь, и даже должен прочитать.
— Почему только один? – недоуменно спросил я.
— Потому что других нет.
— Почему же они их не написали??
— Потому что, Крис, они все умерли.
Я замер с открытым ртом, и только теперь понял, насколько неуместными им должны были казаться мои восторги и подпрыгивания.
— Мы тоже прыгали и восторгались, — слово поняв мое состояние проговорил директор. – Их смерти на моей совести. Я бы конечно подал в отставку, да кто ее примет? И кто лучше меня сможет заниматься всем этим? Но факт остается фактом – их смерти на моей совести. Я поддался всеобщему восторгу…
— И давлению, — уточнил Алекс. – Когда ты из осторожности решил послать только Вайса, тебя чуть не сожрали: «упускать такие шансы», «будет ли еще такое», «за всю историю ни единого несчастного случая с информаторами во время контактов»… разве этого не было?
— Было, — спокойно ответил тот. – Только я на этом месте сижу не для того, чтобы подвергать или разделять. Я здесь, чтобы руководить и принимать решение после того, как услышаны все сомнения и восторги. Я принял решение и отвечаю за смерть этих четырех людей.
Алекс махнул рукой и демонстративно отвернулся.
— Но один человек все же что-то написал? – напомнил я.
— Да, Вайс перед тем, как умереть, успел написать несколько слов. Записку нашли на столе, сидя за которым он умер. Вот она, читай.
На экране появилась фотография листа бумаги, на котором, к моему удивлению, спокойным и ровным почерком было написано:
«Мы все умрем, но идея верная. Я много понял, но описать не успею, следующего посылайте в радиус не меньше 30 метров и обязательно не в техногенные тэги! Человек не из металла. Это наше будущее – то, что»
— Как они все умерли? – спросил я, дочитав записку.
— Обширный инсульт. Вайс был очень сильным, остальные не успели даже взять блокнот и ручку.
— Значит, что бы он ни понял, он видел в этом огромные перспективы, — отметил я. – Он видел в этом ни много ни мало наше будущее.
Директор убрал записку с экрана и посмотрел на меняю
— Что бы он ни понял, нам неизвестно, в каком состоянии он находился, поэтому нет смысла обсуждать его оценки. Но мы можем обсуждать его советы.
— Техногенные тэги…
— Условно можно разделить тэги на те, что связаны с техникой, технологиями, и те, что чисто гуманитарны. Обработка молибденовой руды и сексуальные фантазии. Двигатель внутреннего сгорания и создание симфонии.
— Понятно… но если этот его совет тоже… ну я имею ввиду…
— Я понимаю, что ты имеешь ввиду. Мы бы, конечно, должны были бы и к этой части записки отнестись скептически, но тут есть вот такое дело… у всех четырех тэги были разные, и есть прямая зависимость между временем, которое прошло от моменты события до момента смерти, и степенью техногенности тэга. Пример Вайса выбивается из закономерности, но, я уже говорил, он был чрезвычайно сильным человеком, и если сделать на это поправку, то мы получаем четкую закономерность.
Неожиданно я почувствовал, что сильно устал. Вчера я умудрился чем-то отравиться, и в полночь меня настиг страшнейший понос, так что только к пяти утра таблетки подействовали, организм оправился от удара и я смог заснуть. Теперь сонливость навалилась в этом убаюкивающем полумраке, я прикрыл глаза и откинулся на спинку дивана. Моя левая ладонь при этом легла на голую лапку девушки. Она ее отдергивать не стала, ну и я тем более не стал убирать руку.
— Но мы ведь не можем только на этом основании думать, что они враждебны, — пробормотал я.
— Конечно нет! – как мне показалось с ноткой возмущения произнесла девушка. – Они могут что-то забирать у нас, а могут самоотверженно нас защищать. Невозможно делать выводы.
— Невозможно терять людей, Джулия, ради малопонятных экспериментов, — возразил второй мужчина, имени которого я не знал.
— Роб, не твое дело решать эти вещи за других людей, тебе не кажется? – уже с отчетливым возмущением продолжала наскакивать она.
Роб промолчал, но по выражению его лица можно было понять, насколько он невысокого мнения о позиции Джулии. Похоже, что они представляли собою два противоположных крыла в руководстве Службы – своего рода «ястребы», которые, видимо, считали бессмысленным распространение гуманных коннотаций на тех, с кем мы имели дело, и «голуби», лелеющие мечты о братстве, сотрудничестве и прочих вещах. Понятно, что смерть четырех человек нанесла серьезный удар по позициям последних, но с другой стороны я все еще почти не ничего не знал о том, кто за что тут отвечает, сколько их и т.д.
— А что, если посылать роботов? – пришла мне в голову свежая идея, так что я очнулся от сонливости.
— Это ничего не меняет, — ответила Джулия. Интересно, она включилась в разговор не потому ли, что я понемногу потискивал ее ножку?
— То есть… пробовали?
— Конечно пробовали. Это ничего не дает ни в смысле прогноза, ни в реальности. Мы просто имеем видеозапись странного события, но получаем даже меньше, чем из описания информаторов, так как они участвуют в процессе, а не просто ведут скрытую съемку из какого-то угла.
— Понятно… Удивительно, что человеческий фактор имеет здесь такое значение… А вот я все хочу спросить, — я взглянул на Алекса и обнаружил, что он смотрит на меня улыбаясь, — хочу спросить, а что… зачем нужен я?
— Все очень просто, Крис, — ответил Роб. — Все предельно просто и драматично. Та нежная и красивая девушка, чью ножку ты ласкаешь, хочет тебя убить.
— Роб!
Джулия вскрикнула и почти вскочила с дивана, но взяла себя в руки и снова полулегла, всунув прямо-таки мне в ладонь свою ножку, словно из принципа.
— Ты взрослый человек, Крис, — мягко заметил директор. — Решать сначала придется тебе, а уж потом, если ты согласишься, и мне. Смотри.
Он включил экран. Оказывается, картину можно было прямо тут масштабировать, что он и сделал. Включился географический фон, и передо мной возник Непал. Две точки. Одна, мутная, где-то в районе Бардии, и вторая — очень яркая, в районе Эвереста. Поставив мышкой метку на эту точку, он еще увеличил изображение, и передо мной появились очень хорошо известные места.
— Гокио! Я был там раза три. И жил прямо тут в этом же гестхаузе! — воскликнул я с детским восторгом.
Яркая точка светилась прямо на том гестхаузе, который я облюбовал для себя, приходя в Гокио.
— Событие будет прямо тут, Крис, — пояснил директор.
— Красивое место, — вздохнула Джулия.
— Да, красивое место, чтобы умереть, — в тон ей произнес Роб.
— Теперь подставляем сюда тебя, Крис, — невозмутимо продолжил директор.
Точка стала раза в два ярче и сменила цвет с розового на ярко-оранжевый.
— Розовый, это сложный тэг, не буду вдаваться в детали, а чистый оранжевый, это чисто гуманитарный тэг, ничего техногенного.
— То есть…
— То есть в событие будут вовлечены люди, будет секс, ревность, самопожертвование, много разных чувств, межличностных отношений, каких-то прозрений, открытий. Никакой техники…, — еще раз подчеркнул он.
— Идеальный шанс, — произнесла Джулия и сразу метнула взгляд в Роба.
Он усмехнулся, но промолчал.
— Крис, сначала решение за тобой, — голос директора стал предельно серьезным. — Если ты хочешь, мы начнем подготовку, а если не захочешь, закончим это прямо сейчас. Разумеется, при любых обстоятельствах ты можешь дать отбой, хоть за пять секунд до события. Но имей в виду, что войти и выйти уже нельзя. Вступив в событие, его можно только прожить, никакого «уйти во время игры» не существует. Во всяком случае, так говорит наш компьютер, и я очень советую прислушаться к его, так сказать, словам.
— Тут пока не о чем думать, — отрезал я. — Давайте начинать готовиться. Сколько времени до события?
— Шесть дней. Очень мало, с учетом перелетов Сингапур — Куала-Лумпур — Катманду, это два дня. Вертолетом мы тебя можем из Катманду забросить хоть напрямую в Луклу, но акклиматизация…
— Вот об этом можно совершенно не беспокоиться, — с улыбкой перебил я его. — Я только что оттуда!
Джулия удивленно выдохнула и воззрилась на меня, как на чудо света.
— Ну так там сейчас сезон, — словно оправдываясь пояснил я. — Я там три недели проторчал — в Гокио, в Намче, Чукхунге. Так что акклиматизация не нужна.
Взглянув на директора, я не увидел облегчения на его лице, скорее наоборот.
— Не нравятся мне такие совпадения, — пробурчал он. — Не знаю почему, не спрашивай, — бросил он в сторону Джулии. — Не нравятся и все тут.
— Что за подготовка? — Решил я поскорее перевести разговор в конструктивное русло.
— Отличный вопрос! — Вставил Роб.
Ему надоело стоять, и он подошел к дивану, на котором сидел Олаф, и сел рядом. Алекс стал прогуливаться из угла в угол вдоль экрана.
— Может, выключим? — Обратился он к директору.
Тот кивнул. Экран погас, шторки задвинулись.
— И давай нормальный свет включим, а? Устаю я что-то от твоего полумрака.
Директор снова кивнул, и кабинет залил ровный яркий свет.
— Подготовка, это фикция, самоуспокоение, самоутешение, — продолжил Роб. — Типа онанизма. Ну в самом деле, кто может знать, к чему и как надо готовиться?
— Роб прав. — Директор потер лоб и вздохнул. — Мы можем кое-что сделать, но это в общем действия от отчаяния. Хоть что-то сделать. Мы можем с почти стопроцентной точностью узнать состав всех, кто будет в это время в гестхаузе. Точнее — в ресторане, так как в это время люди будут частично в ресторане, частично на прогулке, а событие будет именно в ресторане, и это плохо, так как его размер — метров пятнадцать. Я, правда, понятия не имею, почему Вайс указал тридцать метров…
— Но ведь гестхауз в целом больше тридцати метров, — вставила Джулия.
— Больше.
— Ресторан — неотъемлемая часть отеля, так что событие произойдет в отеле, а не в ресторане.
Роб хмыкнул, но опять ничего не произнес.
— Во сколько событие? — Уточнил я.
— Шесть ноль восемь.
— Вечера?
— Вечера.
— Ну в это время уже никто почти не гуляет. Все будут в ресторане.
— Хорошо, тем проще.
— Что нам даст состав людей?
— По каждому у нас уже есть подробное досье. Я советую тебе хорошо изучить каждого. Не имею понятия, как это может тебе пригодиться, но… наверное лучше все-же знать, чем не знать.
Он вытащил из ящика две толстенные папки и положил на стол.
— Мне кажется, в распечатанном виде будет удобнее…
Ну, работать с огромными объемами информации мне не привыкать, так что папки меня не испугали.
— Так что, Крис, работаем? — Вкрадчиво спросила Джулия.
— Ну давайте…, — я взглянул на Алекса, но лицо у того было совершенно непроницаемо, — давайте пока считать, что да… Я ценю свою жизнь, Роб, — теперь я взглянул на него. — Честно ценю. Но когда я думаю, что могу отказаться от уникального в истории шанса оказаться в эпицентре таких событий…
Он понимающе и как-то сочувственно покачал головой. Похоже, я был для него уже мертвец, а разговаривать с мертвецами ему, видимо, неохота.
— Если бы я могла как-то подстраховать его, — вкрадчиво начала Джулия, — и быть в соседнем гестхаузе…
Директор медленно выпрямился в своем кресле и посмотрел на нее, наконец, так ожидаемым мною к-полу-пригвождающим взглядом.
— Этому не бывать. Пойдет или один, или никто. Не обсуждается.
Джулия немного съежилась и приросла к дивану.
— Этот человек, — директор ткнул в меня пальцем,- через шесть дней, вполне вероятно, умрет. И это будет пятая смерть на моей совести. И не надо меня просить добавить к ней шестую!
Воцарилось малоприятное молчание, но, как мне кажется, мне было неуютнее всех…
Ночью мне снились разношерстные, тревожные сны, содержание которых я не мог вспомнить уже и минуту спустя. Настроение было каким-то смутным. Всплывали разные моменты вчерашнего разговора. То похоронные фразочки Роба, то Джулия, которая чуть ли не обняла меня при прощании со словами, что ей очень жаль, что она не может пойти вместо меня. Я верю, что ей в самом деле искренне жаль, но это не отменяло того, что идти все-таки придется мне.
Впрочем, я понимал и заранее был готов к тому, что настроение поменяется еще много раз, так что мне удалось как-то отделиться от этой мрачности и заняться делом. Я полистал папки с досье, потом поплавал в бассейне, снова полистал папки, посидел в сауне, из которой меня выдернул звонок. Я решил открыть и снова вернуться в сауну, и поскольку это мог бы быть только Алекс (только он мог нажать на звонок три раза), и поскольку мне было лень вытираться от пота и натягивать трусы, то я так и пошел открывать. Это была Джулия…
— Я из сауны… в смысле, иду туда, — пробормотал я.
— Ну пошли вместе, — просто ответила она, и через минуту она уже появилась у меня в сауне, как и я совершенно голая.
Я не стал изображать из себя святую невинность и прикрывать руками свой тотчас вставший хуй. Она тоже не стала играть в невинность и, встав передо мной на коленки, взяла его в рот. Я положил ей руки на плечи, и это было очень клево, вот так просто сидеть, отдавшись ей. Когда я подходил к оргазму слишком близко, я говорил «стой», она замирала, а потом снова начинала играться с ним. Я хотел поцеловать ее письку, но она отказалась, и мы еще несколько минут просто валялись на полках.
— Ты ведь по делу, — сказал я, когда мы оделись и выпили прохладного апельсинового сока. — Если ты хочешь уговорить меня, чтобы я взял тебя с собой в обход директора, то этому не бывать, это исключено абсолютно, полностью.
Она посмотрела на меня печальными глазами и кивнула.
— Я знала это. Ты не пойдешь против него.
— Дело не только в нем. Я не пойду против себя.
Она снова кивнула, и тут я вспомнил приписки к инструкциям.
— А кто такой Стэн? Директор?
— Нет. — Джулия отвернулась и посмотрела в окно. — Стэн Вайс. Не директор, и не был бы им никогда. Чтобы быть директором, надо… неважно.
— Понятно, — в тон ей, грустно, произнес я. — А кто такая Pussy, Эмили?
— Pussy это я, а с Эмили ты еще познакомишься, если…
Она не стала продолжать, но и так было ясно. Похоже, она и сама давала мне немного шансов.
— Верь в меня, Pussy, — захотелось почему-то подбодрить ее. — Я верю в себя, верь и ты в меня.
Она вздохнула и откашлялась.
— Есть одна проблема, я взялась обсудить ее с тобой.
— Давай, — я сел за стол и приготовился слушать.
— Это не то, чтобы проблема… но проблема. Где досье?
Она обернулась, увидела папки у меня на полу в спальне и пошла к ним. Я подошел и лег на ковер на живот, пока она листала.
— Вот.
Она пододвинула ко мне папку, открытую на файле некоего Матиаша Глебовски.
— Компьютер подкинул нам задачку. Этот Матиаш, ему 75 лет, но у него бодрый, так сказать, дух. Мать русская, отец поляк. Эмигрировал в Германию, получил немецкое гражданство, потом, уже на старости лет, уехал в Венгрию, сменил имя, оставил фамилию… ну в общем он умрет, Крис, причем умрет от отека мозга примерно через полчаса после события. Его можно спасти, если подогнать вертолет часам к шести, или даже к половине шестого. Примерно в это время ему станет плохо, и через час- совсем плохо, а по темноте вертолеты не полетят, и он умрет.
— А нельзя ему просто помешать прийти в Гокио?
— Нельзя, он уже там.
— А…
— Нет, Крис. Если мы сунемся туда раньше времени, событие скорее всего исчезнет, прецеденты уже были. Я имею в виду «сунемся» в любом виде. Тут речь идет об общем влиянии на ситуацию. Мы не можем. А вот ты — можешь, уже будучи там. Но активно вмешиваться тебе придется до контакта. И это плохо.
— Чем?
— Если бы мы знали…
— То есть спокойнее просто все оставить как есть?
— Да. Но это твоя операция, решать тебе. Решать можно уже там, не позже пяти. Хочу просто сказать, что лично я бы оставила все как есть.
— Почему?
— Это его жизнь, Крис. Она пришла к концу. Если бы не наш квантовый компьютер, никто бы и не знал о том, что он умрет.
— Но теперь мы знаем… А не может ли это иметь отношение к событию? Ведь событие как раз будет касаться чисто человеческого фактора.
— Нет, — она покачала головой. — Событие будет раньше. Он умрет спустя полчаса. Нет, не то.
Я встал, подошел к большому, от пола и до потолка, окну. За окном плескалась вода залива, над небоскребами подсвеченные солнцем облака гонялись друг за другом.
— Я вызову вертолет, Pussy. В пять вызову, пол-шестого ему станет плохо, в шесть его увезут, а в шесть ноль восемь я встречу свою судьбу.
— Я так и знала.
— Интересно! — Я повернулся и подошел к ней. — Почему? Алекс и директор тоже знали?
— Конечно. Ты сильный. Мы, собственно, поэтому и не стали затевать вокруг этого специального обсуждения. И так было ясно, что ты решишь.
— Сильный… не знаю. Просто не хочется… как бы это сказать… не хочется торговаться, не хочется выторговывать себе призрачное улучшение шансов за счет чьей-то эизни. Не хочется идти на операцию и трястись, как осиновый лист, оглядываться во страхе, понимаешь?
Джулия кивнула.
— Уж если так посмотреть, то мне выгоднее даже спасти его, чтобы чувствовать себя уверенно, как охотник, а не как жертва. Одобряешь?:)
— Одобряю, — улыбнулась она и поцеловала, крепко обняв за плечи.
Ну и я ее поцеловал, я же не дурак…
В четыре часа я подошел к хозяину и заказал доктора на пять тридцать и вертолет на шесть. В шесть вечера венгра, хватающегося то за сердце, то за голову, загрузили в вертолет. Я наблюдал за взлетом бело-красной машины из окна ресторана, перебирая карточки с корейским языком. Еще можно было уйти, но я уже знал, что останусь. Туристы, поглядывая в окна, обсуждали бедного немца-венгра, особенно немцы из большой группы, с которыми он до этого общался. Рядом со мной оказался какой-то то ли швед, то ли немец, который несколько раз взглянул на мои карточки и, казалось, с трудом сдерживал себя от того, чтобы задать мне какой-нибудь вопрос. Впрочем, я на него не смотрел вовсе, чтобы не спровоцировать на общение, так что мне трудно было сказать, что он там испытывал. Я был рад уже тому, что он оставался молчаливым. Спустя пять минут он немного наклонился в мою сторону и, протянув руку к карточкам, лежащим передо мной, ткнул в одну из них пальцем.
— Прошу прощения, — начал он, …
Я взглянул на часы. Было шесть ноль восемь. Вспомнил, с каким скепсисом Роб относился к так называемой «подготовке», и улыбнулся. Видимо, в глубине души я и сам относился несерьезно к эти пухлым папкам с досье, так что почти не изучал их. Далеко еще квантовому компьютеру до адекватного просчитывания «событий» — этого немца или шведа в папках не было.
Я вздохнул, окончательно мысленно выбросил эти папки на помойку.
— Работаешь в Корее? — спросил я его.