— Я вот что хочу сказать…
Закинув лапу на лапу, я сидел в небольшом конгресс-зале, в котором все полсотни человек, оставшихся на Службе, вмещались хоть и не впритык, но все-таки довольно тесно. Зато каждый был виден и слышен, и в отношении каждого я был уверен, что ему или ей интересно лезть с головой в эту новую область.
— Я верю в зеленых человечков, — закончил я к вящему удивлению всех присутствующих.
— С антеннами на голове или без? — подхихикнула Алиси.
— Без разницы, — я инстинктивно потёр свою шею, чем вызвал новое подхихикивание с её стороны.
Бразильянка Алиси была одна из первых сотрудниц-девушек, с которой я встретился ещё в первый год своей работы. Она тоже была подопечной Алекса, и возможно поэтому нам с первого же взгляда было легко друг с другом. Я относился к ней как к «старшему товарищу», поскольку на Службе она отработала уже два года, а я был еще зеленым новичком, но с её стороны я никогда не видел ни единого проявления чувства превосходства или назидательности. Конечно, другой ученицы у Алекса не могло бы и быть – ничто, наверное, так не противопоказано работе на Службе, как высокомерие. И когда мы снова встретились на процедуре отбора кандидатов, я обрадовался, что компьютер отобрал её среди прочих, подходящих к работе. По-английски она говорила заметно медленнее, чем по-португальски, хотя владела им совершенно приемлемо, певучим, немного растянутым голосом, и сама она была, скажем так, немного растянута в вертикальном направлении:) – высокая, очень стройная, с длинными стройными ножками и круглой попкой, похожая на девочку-подростка-акселератку. При всей своей внешней стройности и, я бы сказал, хрупкости, её ножки превращались в грозное оружие, если она этого хотела –захваты ногами, типа «треугольника», были безупречны в её исполнении, что я успел почувствовать на своей шкуре, а точнее, на своей шее. Любой мужчина, если он только не профессионал до мозга костей, с некоторой снисходительностью вступит в физический контакт с такой деликатной, изящной, даже немного неуверенной в себе девушкой – так поступил и я, что уже спустя пару секунд привело к тому, что сначала она просто уронила меня на саму себя – кто же в общем откажется оказаться сверху такой девчонки, да ещё с раздвинутыми ногами, но затем её тело слегка изогнулось, и длинные, изящные ноги, которые только что так беспомощно были под мною раздвинуты, сомкнулись беспощадной хваткой на моей шее, сжимая её с поразительной и непреодолимой силой. Будучи полным идиотом, я решил потерпеть и подождать, когда её силы иссякнут, и пару минут я в самом деле терпел, изо всех сил напрягая мышцы, но итогом стала лишь неизбежная потеря сознания и растянутые мышцы шеи, которые еще три месяца потом болели – видимо, дело там было посерьезнее, чем растянутые мышцы. Но и сухожилия в конце концов зарастают у здорового животного, а я получил важный опыт, так что на нашей второй встрече, когда она предложила мне еще побороться, я уже был полностью включен и не позволял себе расслабиться – переходить в партер я не хотел ни при каких обстоятельствах, и был вполне удовлетворен своей неуязвимой позицией вплоть до тех пор, пока она попросту не прыгнула на меня как-то боком, чуть ли не в горизонтальном положении подлетев ко мне, после чего моя шея снова оказалась в тисках её лап – паук оказался ещё и прыгучим. Ну, по крайней мере на этот раз я не стал выпендриваться и сразу похлопал ладонью…
— Понимаешь, я исхожу из того, что высокоразвитый мозг не может формироваться без материальной культуры, а материальная культура может быть создана только тем, что имеет тело, руки, хвост, антенны, рога – что угодно, но это должно быть именно функциональное тело, твёрдое, способное строить, колоть, нажимать кнопки, управлять рычагами. Так что будь эта жизнь белковая, или кристаллическая, углеродная или фосфорная или какая угодно, но в конечном счете это должно быть что-то твердое, материальное, телесное.
— Крис… это, мягко говоря… не очень обосновано, — возразил, беспокойно заерзав на стуле, высокий парень, который был настолько точной копией Гейдриха, что в прежние времена он вполне мог бы работать его двойником. Ну разве что бедра у него были не настолько широкие, а в остальном – просто вылитый. И немец к тому же.
— Отто, я понимаю, что всегда можно найти возражения к любой точке зрения, но мне требуется действовать. Мне нужна некая модель, некая, если хочешь, парадигма, от которой я буду отталкиваться. Если опыт покажет, что она несовершенна, я её сменю, но просто хочется иметь в руках какую-то модель, которая выглядит достоверной.
— Возьми дельфинов, Крис, — не унимался он. – Кто-то будет утверждать, что у них неразвитый мозг? А никакой материальной культуры у них нет.
— Хорошо, я могу скорректировать свое утверждение, если хочешь. Собаки могут испытывать озаренные восприятия? Я уверен, что могут. И дельфины могут. Значит ли это, что их мозг высокоразвит? Смотря что мы понимаем под этим. То есть чисто эмоционально они очень даже высокоразвитые существа, но что касается интеллекта, то их путь в этом направлении ещё и не начинался. У них нет материальной культуры, а значит нет никаких, даже элементарных основ мышления, поскольку любое мышление всегда будет отчасти, а скорее всего в первую очередь, направлено на то, чтобы получать больше удовольствия от жизни, а это неизбежно влечет за собой работу, созидание, конструирование.
— Я не согласен, Крис, не согласен. Это верно в отношении обезьян – изначально довольно тупой животины, но если дельфины смогли пройти довольно далеко в своей эмоциональной эволюции прежде, чем их интеллект стал развиваться, то они могли просто быть вполне удовлетворены теми возможностями, которые у них есть… да ну, всё это какие-то совершенно безосновательные утверждения.
— Пример с дельфинами вообще ничего не доказывает, Отто. Я говорю о том, что для того, чтобы быть сознающим существом, надо быть телесным, материальным, твердым, иметь структуру, а ты говоришь, что не все обладатели мозга построили цивилизацию. Я не хочу держать в своей голове теорию о каких-то бесплотных духах и подобное этому.
— И к чему мы приходим?
— Приходим мы к тому, что никаких Странников нет.
— А что есть?
— Земля.
— Не понял… — Отто снова заёрзал. – Дурацкая идея сидеть на стульях… не люблю я их…
— Идея в том, что мы входим в контакт не с какими-то там инопланетными космическими Странниками, а с Землёй. Представлять некие бесплотные сущности, прилетевшие из космоса и обладающие бестелесным сознанием… это претит моему здравому смыслу, но я могу при этом представить себе, что Земля, как планета в целом, обладает сознанием, которое, впрочем, настолько отличается от нашего, что вступить с ним в контакт можно только при особых обстоятельствах.
— По-моему, хрен редьки не слаще, Крис, — скучающим голосом вставил Раул.
Его я знал плохо. Ему около сорока, плотный такой, с незапоминающейся внешностью, но с пронзительными глазами. Он был близок к Вайсу и его команде, и с момента их гибели несколько раз порывался уйти из Службы, но то одно, то другое… и в конечном счете так и досидел до момента, когда Службу настигло стихийное бедствие в виде меня, ну или эволюционный виток, это уж кто как думает… Я сохранил его в команде, поскольку он, на мой взгляд, обладал и чрезвычайно развитым интеллектом, и его «точка» горела довольно ярким светом, и при этом вообще не отреагировала на его «запрограммированный стресс». Чрезвычайно психически устойчивый человек, и похоже, что его скорее позабавило то, что произошло, и если старое ему уже несколько наскучило, то тут ему наверное стало любопытно, что же будет дальше, ну а любопытный умный человек, который понимает направление движения и не против сам приложить усилия, вполне может быть полезен. Кроме того, насколько я понимал, Раул обладал определенными горизонтальными связями с некоторыми из оставшихся сотрудников, и, будучи достаточно харизматичным человеком, несмотря на свою заурядную внешность, мог сыграть какую-то роль в работе коллектива в целом. Конечно, эта роль могла бы быть сыграна и в мою пользу и против меня, но если в целом человек настроен не негативно к моим задачам, я всё же предпочитаю иметь дело с сильными и яркими людьми, нежели отодвигать их в сторону, руководствуясь принципом «как бы чего не вышло». На собеседовании мне постоянно казалось, что Раул в любой момент может встать, пожать мне руку и попрощаться, пожелав успехов, но этот момент так и не настал, что меня, в общем, порадовало, так как послужило косвенной позитивной оценкой с его стороны.
— Я бы так не сказал, Раул, — возразил я. – Если мы примем мою гипотезу, отсюда мы можем вытащить нечто… некие ориентиры, некие гипотезы насчет того, где лучше копать.
— Каким образом?
— Посмотри, фактически речь идет о… ну назовем их «стихиями» пока лучшего слова в голову не приходит. Известные порталы проникновения к странникам – это вулкан и ручей, которые мы находим в осознанных сновидениях или в глубоких воспоминаниях. Некие природные объекты. Если мы принимаем мою гипотезу, то можно задать вопрос – не является ли это своего рода намеком?
— Намеком?
— Представь себе, что ты каким-то образом связываешься с существом, которое способно выходить на контакт с тобою при исключительных обстоятельствах, но при этом не замечает чего-то простого, какого-то очевидного для тебя пути, следуя которому он мог бы выйти на более прямой, непосредственный, удобный контакт. Конечно тебе захочется его подтолкнуть к этой идее.
— Земля подталкивает тебя к тому, что через… «стихии» каким-то образом ты можешь выйти с ней на более прямой контакт?
Выражение лица Раула снова приобрело такой же оттенок, как на собеседовании, когда я опасался, что он просто встанет и уйдет.
— Да, допустим что это так… Раул, ну что у тебя такое лицо?:)
— Да ничего, просто лицо. Я просто не вижу конкретики.
— Давай опираться на то, что у нас есть наверняка. На «твёрдость», например. У всех нас, а нас десятки человек, есть определенный опыт, который состоит в том, что при выполнении определенной процедуры возникают определенные восприятия, которые мы называем «твердость». Если я смотрю на гору и порождаю уверенность, что она испытывает ко мне симпатию, в животе на пару сантиметров выше пупка возникает специфическое ощущение – либо это твердый стержень, либо твердый шар, либо твердость в некоторой неопределенной форме, но это, так или иначе, твердость. Она может перемещаться по телу – в грудь, голову, даже в руки, меняя свои качества и свойства, тут у всех есть свой опыт, детали неважны. Важно еще и то, что чем более прочная твоя уверенность в том, что гора испытывает к тебе симпатию, тем более быстро, отчетливо и интенсивно возникает твердость. В рамках моей гипотезы я интерпретирую это следующим образом: мы живем, как дикари, которые машут дубинками, почитают своих Вицлипуцли и искренне убеждены, что весь мир крутится вокруг них. Проходят тысячелетия, и наконец к концу двадцатого века дикари обнаруживают, что у китов есть клитор, женщины имеют мозг и способны испытывать оргазм и им можно даже позволить голосовать на выборах, растения лучше плодоносят, если им играть приятную музыку. Короче говоря, мы обнаруживаем, что природа вокруг нас гораздо более жива, чем мы думали, и что границу между живой и неживой материей никак не удается нащупать. Гора, разумеется, представляет собою кучу камней, грубо говоря. Но только ли этим ограничивается её сущность? Если человека вскрыть и растащить на части, то с такой же очевидностью мы убедимся, что состоит он из мяса и костей. Но только ли мясо и кости составляют сущность под названием «человек»? Состоять из мяса и костей – не значит «быть мясом и костями». Состоять из камней – значит ли это «быть» камнями? Вот в чем вопрос, на который можно ответить тремя способами. Первый – антропоцентрический – всё, что непохоже на нас, не является сознающим и точка. Стоять на этой точке зрения тем труднее, чем дальше развивается наука. Второй – противоположный – всё есть сознающее. Пока нет оснований судить об этом, мы не можем ничего об этом и сказать, и оставляем это фантастам и философам. Третий способ – экспериментальный: давайте что-то сделаем и посмотрим. И вот мы делаем. Если мы перестаем смотреть на гору как просто на кучу камней – так же, как мы не смотрим на человека как на кусок мяса, если мы искусственно, по своей воле порождаем уверенность, что гора – сознающее существо, что она испытывает к нам симпатию, и особенно если мы начинаем испытывать «встречную» симпатию, чувство красоты, открытость к ней, если, тем более, мы испытываем «проникновение» — то мы начинаем испытывать совершенно специфическое восприятие твердости, хорошо резонирующее с озаренными восприятиями и, таким образом, по определению являющееся «озаренным ощущением». В рамках моих представлений, озаренное восприятие «проникновения»… позволяет нам либо интегрировать восприятия, свойственные горе, либо возбуждать в себе новые для нас восприятия, которые каким-то образом откликаются на восприятия, свойственные горе. Разве отсюда не следует нечто конкретное?
— Порождать открытость, проникновение к другим стихиям и смотреть, что мы получаем и получаем ли что-то вообще, — почти меланхолично отметила Алиси.
— Совершенно верно.
— Дичь. – Отто вздохнул и откинулся на спинку стула. – До сих пор в наших руках было что-то конкретное. Мы обнаруживали странные события, мы выявляли в них закономерности, мы отделяли зерна от плевел и в конечном счете мы получили результат.
— Что ты называешь результатом? – перебила его сидящая рядом Майла – еще одна бразильянка — невысокая, крепкая и весьма энергичная пупсовая девушка с довольно необычной историей. – Смерть Вайса и его команды?
— Совершенно верно, — невозмутимо продолжал он. — В каком-то смысле их смерть явилась наиболее прочным доказательством того, что вся наша работа представляет из себя некую… реальность. Что мы не просто протираем стулья, не высчитываем на современный манер количество ангелов на кончике иглы, а имеем дело с чем-то, что является вполне определенным, способным драматическим образом оказывать влияние на нашу жизнь. У нас были определенные критерии, понятные каждому. У нас были определенные алгоритмы обработки данных. У нас было нечто, что мы могли показать людям. А сейчас ты предлагаешь нам полностью перейти на уровень интроспективной психологии, где каждый может говорить, что угодно, и все равно хрен кто проверит? Не превратится ли это в болтологию, а мы – в адвентистов или кришнаитов? Мне это совершенно не улыбается, совершенно. Я хочу что-то делать… своими руками, понимаешь?
— Руками? Отто… — я замолчал, подбирая слова, поскольку возмущение несколько сбило меня с мысли. – О каких руках ты говоришь? Если ты хочешь работать руками, иди копай огород. Квантовый компьютер – это ты называешь «руками» что ли? Для аборигенов Австралии твой компьютер это и есть мистический куб, выдающий какие-то циферки и картинки. Ты даже кофе варишь в кофеварке, а пол подметаешь пылесосом. Какие еще на хуй «руки»? До сих пор наша цивилизация двигалась путем развития механизации, а мы сами оставались в стороне от прогресса. Специалист в квантовой физике в настоящее время даже более болезнен и беспомощен, подвержен психическим и прочим расстройствам в гораздо большей степени, чем здоровая такая дылда в каменном веке. Техника вокруг нас прогрессирует, а мы? Когда-то идея получения образования тоже воспринималась как блажь. Какое нахуй образование еще? Руками работать надо! Но прошли века, и развитие интеллекта дало такие плоды, что теперь интеллектуально развитые люди вполне понимают и ум под термином «руки». Ты разве будешь возмущаться, увидев физика-теоретика за его работой? Будешь наскакивать на него с криками «надо руками работать»? Нет, потому что плоды научно-технической революции повсюду. Но как только мы делаем еще шаг дальше, тут же ты превращаешься в гиббона, который смеется над ученым и назидательно увещевает его сажать капузду, а не портить бумагу закорючками.
Отто переглянулся с Раулом, сделал какой-то неопределенный жест, но ничего не сказал.
— Переживание «твердости» — настолько же объективная вещь для всех нас, как и переживание симпатии, чувства тайны, — продолжал я — Разве нет? Да. И для любого человека, который вообще способен понять и поставить эту задачу, создав нужные условия – тоже. В этом смысле твёрдость доступна каждому человеку в том же самом смысле, что квантовая механика доступна, чисто теоретически, каждому человеку. Поэтому я не понимаю, почему я должен относиться к этому свысока. Я уважаю пылесос, Отто. Знаешь за что?
— Он хорошо сосёт! – Вставила Алиси с совершенно серьезным лицом. Вокруг заржали.
— Совершенно верно. Он хорошо сосёт, — с не менее серьезным лицом подтвердил я. – И что, какое мне дело до этого? Да самое прямое. Когда он сосет, он делает мне приятно…
— О…, — громко прошептала Майла, — я больше люблю джакузи…
— … он делает мне приятно, — повторил я, — потому что пол становится чистым. Пылесос работает, понимаете? Под словом «работает» я и имею в виду то, что результатом его деятельности становится чистый пол, который приносит мне удовольствие. Моё удовольствие – вот то, для чего существует и наука, и научно-технический прогресс. Вот то, что имеет для меня значение. И прямое порождение озаренных восприятия, озаренных ощущений, озаренных уверенностей, значит для меня уж никак не меньше пылесоса, потому что это самым прямым, самым непосредственным образом меняет мою жизнь в желаемом мною направлении. Можно иметь чистый пол и быть несчастным. Можно переживать озаренные восприятия и быть счастливым, даже если пол грязный. В этом разница. Поэтому мне нет никакого дела до тех, кто тыкает в нас пальцем и называет фантастами и философами – пусть потыкает в свою бабушку и подумает о том, что вскоре он станет дряхлым и тупым, если немедленно не вмешается в свои восприятия. Переживание твёрдости – нечто удивительное, нечто такое, что вызывает к жизни целое семейство других озаренных восприятий, и что я теперь должен делать в угоду тем, кто называет меня фантастом?
— Кто будет это финансировать, Крис?
— Да мне плевать. Тебе что, Отто, не хватает на еду? У тебя какой бизнес? Мясокомбинаты? Люди перестали покупать колбасу, что ли?
— С колбасой всё хорошо. Да нет, я не к тому, что нам не хватит на что-то денег. Я просто думаю, что нам надо распустить Службу и перестать делать вид, что мы являемся какой-то официальной службой, перестать оглядываться. Зачем вообще это? Ну мы… вот такая компания людей, клуб по интересам и не более того. Если ты хочешь, мы можем формально учредить институт и так далее, но я думаю, нам надо прекращать нашу аффилированность с каким-либо государственными органами. Это будет честно и… и как-то спокойнее. Я думаю, все с этим согласны?.. Думаю, что все. Крис, поскольку тут завязано всё на тебя, то тебе и придется формально утрясти всё это.
— Компьютер хотелось бы оставить, — откуда-то из угла вякнул Олаф. – Он нам пригодится ещё.
— Хорошо. Насчет компьютера я поговорю. Думаю, с остальным всё ясно, и тут в самом деле возражений нет. Надо уходить в самостоятельное плавание, поскольку никакой связи с прошлым ни наши методы, ни наши цели больше не имеют. Мы, разумеется, сохраним все наши связи, которые могут очень серьезно помочь в реализации каких-то странных экспериментов, если они нам потребуются… в общем, учредим некую общественную организацию… институт. Я поработаю над тем, чтобы подработать нормативные документы… оформить структуру и так далее… в общем, прощай, Служба…, здравствуй НИИЧАВО… узок их круг, страшно далеки они от народа… а что касается «проникновения», то насколько я понял, возражений нет? Тогда и делать нам тут больше нечего, пора жить дальше. Когда будут новости, сообщайте…
Я выполз на улицу. Светило яркое солнце, было приятно смотреть на сочно-зеленую траву, но состояние было каким-то сумбурным и неуютным, и лень было думать – почему именно. Мое ироничное сравнение с НИИЧАВО, которое, несомненно, все поняли, так как Стругацких читали (по моей наводке, конечно), так же как и неуютность моего состояния, являлись отражениями некоторого конфликта, который происходил во мне самом. Суть его сводилась, в общем, именно к тому, о чем говорил Отто: неприятно находиться в ситуации, когда не существует никаких объективных способов подтвердить или опровергнуть опыт. Неприятно вставать на одну доску с пиздоболами и эзотериками, ведь именно так это и будет выглядеть со стороны. Всякие заверения о «твёрдости» и прочем – как и кем они могут быть проверены, если под словом «проверка» понимать что-то научное? Да никак. Конечно, сами мы можем сравнивать собственные переживания, но даже и в этом случае нет способа сказать – придумал что-то человек на ходу или это у него такой специфический опыт. Фактически, мы сваливаемся в чисто интроспективную психологию, и это мне, конечно, не могло не нравиться.
— Грустишь?
Я обернулся и увидел подошедшую Каталину. С ней мы пересекались несколько раз, но близко как-то не сходились. Просто потому, что ситуация как-то не складывалась благоприятно к нашему общению. Она принадлежала, так сказать, к старшему поколению, ей было под пятьдесят, и, проводя с ней собеседование, я был несколько напряжен, как и с другими «возрастными» сотрудниками, ожидая от них наибольшего сопротивления, непонимания и даже недоверия, и если мои ожидания в целом на этот счет скорее можно считать оправданными и оправдавшимися, то Каталина явилась одним из счастливых исключений, так легко и, я бы сказал, чересчур охотно идя навстречу моим идеям и предложениям, довольно-таки сырым, что надо признать, что поначалу это заставило меня даже усомниться в её искренности, так что первые минут пять-десять я потратил именно на то, чтобы, переведя разговор с переформирования Службы на что-то лёгкое и незамысловатое, просто прощупать её отношение ко мне, попробовать почувствовать – что же за человек передо мной, как она относится ко мне лично, что она думает о жизни вообще и о Службе в частности, чего бы она хотела от себя и от меня, как она реагирует на то или иное, потому что в конечном счете — что я старался твердо помнить и к чему себя возвращать в процессе собеседований – мне с ней работать, обсуждать вопросы и эксперименты, в которых я сам пока что понимал очень мало, и тут очень важна… сонастройка, что ли, способность слушать, способность в случае необходимости подсказать партнеру то, что он сам увидеть не может или даже не хочет в силу тех или иных особенностей личности, ведь в планируемой мною деятельности именно личность экспериментатора будет задета и, возможно, даже трансформирована в непредсказуемой степени.
— Да, черт знает… какое-то странное состояние… словно сам вытащил из под себя сук, на котором сидел, и теперь надо умудриться продолжать не только висеть на прежнем месте, но и карабкаться дальше.
— Я бы привела другое сравнение…
— ?
— Ну… это как… с траймиксом погружался?
— Ого! Ну погружался.
— Ну вот это как пойти на погружение с транзитной смесью с парциальным давлением кислорода одна десятая или меньше. На глубине до десяти метров ты можешь, конечно, этой газовой смесью дышать, но только для того, чтобы было комфортно – в реальности это дыхание ничего тебе не дает, потому что при таком давлении кислород не впитывается в кровь и не питает ни тело, ни мозг, и пока ты не погрузишься ниже десяти метров, ты – в опасной зоне, задержавшись в которой ты рискуешь потерять сознание. Так и тут – нам надо преодолеть зону, где мы вроде бы и проводим эксперименты и получаем какие-то результаты, но их невозможно пришить к делу, что ли, и добраться туда, где получаемые нами результаты снова вернутся в область чего-то осязаемого, зримого, впечатляющего.
— Да, в этом что-то есть… побыстрее добраться туда… и чтобы хватило упорства и веры в свои силы, чтобы не бросить на пол пути.
— Разве ты бросишь на пол пути только потому, что нет зримых результатов, которые могут оценить посторонние наблюдатели? – С сомнением переспросила она. – Да вряд ли, Крис, да наверняка не бросишь, так что не всё так плохо. Ведь если в конце концов для тебя лично эксперименты будут иметь значение, ну… в худшем случае ты станешь информатором…
— Что?? – Я остановился и взял ее за рукав. – Что ты сказала?
И только тут до меня дошло, что она имела в виду именно то, что сказала, и не более того.
— Что я сказала?
— Нет, это я… ничего, не важно. Информатором, я понял.
— Да, для других ты станешь просто информатором, который сообщает какие-то странные, может даже невероятные вещи, но для проверки которых требуется совершить собственное путешествие, но в общем-то в любом случае его пришлось бы совершить тому, кто что-то хочет сделать со своей жизнью, так что… что мы теряем, Крис? В худшем случае мы будем эдакими цеховиками, ведущими замкнутый образ жизни среди своих призраков.
— Цех, впрочем, будет немаленьким, — пробурчал я, вспомнив о Школе и о том, что с их-то стороны мы точно найдем поддержку.
— Как-то надо перестраивать свое отношение к работе.
— Да, теперь все иначе. Теперь, в общем-то, каждый сам по себе, просто в силу специфики этой работы. Я пока даже с трудом представляю, как все это будет организовано…
— Ну, было бы что организовывать, — оптимистично заметил я. – Главное, чтобы люди начали ставить опыты и получать результаты, а уж о том, как это потом привести к общему знаменателю… в общем, Каталина, — я остановился и взял её за плечо, почувствовав при этом неожиданный всплеск сексуального возбуждения, — главное, это просто начать.
— Я согласна, Крис, согласна, — она улыбнулась и, как мне показалось, очень даже была довольна тем, что я вот так придерживаю её, касаясь рукой обнаженного плеча, и я вдруг понял, что страшно давно ни кем не трахался, и что мне этого сильно не хватает сейчас – секса с кем-то, кто способен просто отдаваться своим чувствам.
Мне было проще совмещать новые опыты с чем-то понятным и простым, поэтому я ускакал в Гонконг. Разумеется, я рассказал о своих планах Эмили, Ло и Гансу, которых застал там, и насколько я понял, хоть они и отнеслись к моим идеям со сдержанным интересом, но все-таки с интересом, что меня вполне и устроило.
Пару часов в день я продолжал заниматься управлением постройкой вилл – дела шли неплохо, и месяца через два можно было бы уже запускать цепочку в целом. Час-два в день я проводил свои эксперименты, а остальное время просто занимался всем, чем угодно – смотрел фильмы, читал книги, играл в шахматы и теннис, ходил на тренировки по боксу и BJJ, и постепенно пришел к выводу, что неплохо было бы ознакомить «школяров» с нашими планами и идеями, и может быть организовать какой-то простой способ удаленно обмениваться результатами по этой теме, тем более что первые результаты уже стали появляться. Связавшись с Машей, я быстро договорился с ней о создании такого «буфера обмена информацией». Доступ к этому буферу имели бы все сотрудники Института и все участники Школы, кто, получив какие-то результаты, выдал хотя бы один стоящий внимания отчет по интересующей меня теме. При этом надо было как-то урегулировать вопрос о том, что сотрудники Института не имели ни малейшего представления о Школе. В конце концов мы решили, что удобнее всего мне быть редактором некоего сетевого внутреннего издания «Интеграция восприятий», к которому бы сливалась вся информация, так что в итоге каждый, имеющий сюда доступ, видел бы появляющиеся статьи, подписанные именами, которые ему либо были бы знакомы, либо нет. На первое время мне это решение показалось удовлетворительным, а там видно будет. Если получится удобно, то по образцу и подобию можно будет сделать журналы и по другим направлениям.
В качестве затравки я сунул свой собственный отчет, в котором сначала описал суть своей идеи, а затем перечислил первые результаты.
«1. Термин «проникновение» обозначает озаренное восприятие из кластера «близости» и является «всеохватным качеством близости интенсивности 5 по 10-бальной шкале». Говоря иначе, если я испытываю проникновение к человеку, то я переживаю это как особенно всеобъемлющую, всепронизывающую близость к нему. Описать проникновение к чему-либо, не являющемуся человеком, довольно сложно, но в любом случае мы можем говорить об этом только тогда, когда порождена и длится уверенность, согласно которой это «что-то» является существом сознающим.
2. Проникновение к горе порождается легко, когда я представляю себе, что она – вот такая красивая и огромная, пялится на меня и испытывает ко мне симпатию. Результатом того, что существует такая уверенность, и при этом возникает ответная симпатия (зачастую в сопровождении других озаренных восприятий (ОзВ)), является возникновение уникального восприятия – озаренного ощущения «твердость».
3. В отличие от горы, испытать уверенность, что лес испытывает ко мне симпатию, мне не удается – возможно просто потому, что лес не является чем-то огромным, столь зримо выделяющимся из остальных объектов. Я использовал следующий подход: летая на спортивном самолете над широким лесным массивом на высоте около 700-1000 метров я порождал уверенность в том, что лес – это шкурка огромного нежного игривого животного, валяющегося на земле. Я представлял себе, как глажу его по шкуре и как ему приятно, добивался испытывания нежности к нему. Мне удалось добиться переживания «проникновения», и сразу вслед за этим возникло совершенно новое озаренное физическое ощущение, которому я дал рабочее название «распахнутость». Восприятие длилось всего несколько секунд, поэтому мне не удалось его запомнить слишком отчетливо, но всё же этого было достаточно, чтобы:
а) точно быть уверенным, что это совершенно новое восприятие, которое не сводится ни к какому другому
б) дать ему наименование, исходя из его наиболее ярко выраженного проявления.
Резонирующее описание: как будто что-то прямо внутри моего тела широко распахнулось и охватило собою пространство, которое я мог охватить взглядом из самолета.
4. Кажется, есть простой способ испытать проникновение к ручью: необходимо испытывать средней интенсивности жажду, и тогда легко и приятно представлять, как он протекает сквозь тебя, пропитывает, приносит наслаждение.
5. Пока что моя гипотеза о том, что проникновение, испытываемое к той или иной стихии, может позволить интегрировать новые восприятия, показывает себя рабочей. Даже если впоследствии окажется, что сама по себе интерпретация неверна, тем не менее сама идея уже в любом случае показалась себя плодотворной, так как, руководствуясь ею, мне удалось открыть в себе новое озаренное физическое ощущение (ОФО).»
Этот краткий отчет я разослал всем сотрудникам Института, и Маша сказала, что сделает то же самое в Школе – просто чтобы люди понимали, что существует некая группа которая занимается вот такая вот работой, и что работа уже началась, и к ней можно присоединиться, но сам я пока не был уверен, что работа именно началась, поскольку под «работой» я все-таки понимаю достаточно структурированную деятельность, которой пока что не пахло даже в моем собственном огороде.
Поселившись в комнате в апартаментах Эмили, я практически не пересекался ни с ней, ни с Гансом и Ло, хотя они тоже жили тут же. Согласно некоему негласному соглашению, мы попросту не замечали друг друга, если кто-то не оказывался внутри «социального квадрата», как мы назвали группу диванов, стоящих по периметру прямоугольника в общей гостиной у огромного окна, между которыми был постелен пушистый ковер. Оказаться внутри этого пространства означало сообщить остальным, что ты открыт для обращений. Сегодня на ковре валялась сама Эмили – довольно редкий случай, причем валялась с голой попкой, что было еще более редким. Несмотря на свой далеко не девушковый возраст, её тело было упругим и загорелым, так что со стороны можно было бы предположить, что это сорокалетняя женщина в отличной спортивной форме. Подойдя к ней, я завалился рядом и положил руку на её попку. Ощущения были очень приятными, и я потерся о попку мордой, покусал её, лизнул и почувствовал, что меня очень возбуждает фантазия вот так потрахать её сзади, пока она валяется и что-то читает.
— Хочешь мой хуй в письку или в попку?
— В письку, — кивнула она.
— Ок, тогда ты просто валяйся, на меня не обращай внимания.
Стащив плавки, я уселся на неё сверху, немного раздвинул попку и прикоснулся хуем к письке. Я поигрался чуть-чуть, немного раздвигая её губки головкой и отстраняясь обратно.
— Давай я сверху? – Эмили стала дышать поглубже, и губки её письки стали заметно влажными.
— Давай.
Я прислонился к дивану, она стащила с себя топик и села на меня сверху так, что мой хуй прикасался к её письке, клитору, но не входил внутрь. Теперь уже она игралась с моим хуем, то похлопывая ладошкой по головке, то как бы упираясь писькой в мой хуй, но под таким углом, что он в итоге не входил внутрь, а соскальзывал в сторону.
Немного наклонившись, она схватила меня за плечи и, пристально глядя в мои глаза, очень медленно стала садиться на мой хуй, с каждым движением опускаясь все ниже и ниже. Взяв её за попку, я придвинул её к себе так, чтобы хуй в письке был под боковым напряжением, что придавало ощущениям дополнительную пронзительность.
Мне нравилось лапать её довольно большие грудки, иногда таская за набухшие плотные сосочки, и смотреть ей в глаза. Несколько раз она подошла к оргазму и остановилась – это легко чувствовалось по тому, как вдруг её писька становилась очень горячей и немного более влажной и плотно охватывала хуй. Немного склонившись на бок, я рассматривал её тело чуть сбоку, испытывая чувство красоты от её попки, лапок, грудок, как вдруг чувство красоты неожиданно стало необычно пронзительным и в сердце возникло яркое наслаждение. Снова возник уже знакомый образ накладывающихся на кристалл слоев-лепестков, и вдруг произошло нечто такое, что я не забуду никогда в жизни. Кристалл вспыхнул. Я словно видел, как он засветился изнутри. Конечно, это нельзя называть «видением», потому что своими физическими глазами я не видел ничего такого, чего бы не видел кто-то другой, и тем не менее этот… образ был настолько ярким и отчетливым, что никакое другое слово, кроме как «вижу», не казалось уместным. Это было какое-то переливающееся сияние, сопровождаемое особенно пронзительным, особенно невыносимо приятным блаженством, которому вскоре стало словно тесно в кристалле, и оно стало выбираться наружу в виде тончайших золотистых нитей, которые тончайшей паутиной пронзили мое тело и вырвались наружу, вплетаясь в тело Эмили. Опасаясь спугнуть всё это, я просто продолжал неподвижно сидеть. Затем, повинуясь некоему наитию, я взял её за голову и притянул к себе. Её глаза были полузакрыты от наслаждения, но мне отчетливо хотелось смотреть на них.
— Открой глаза! – Приказал ей я.
Спустя пару секунд она приоткрыла глаза и я стал смотреть прямо в них, удерживая руками её голову, и тут мне снова отчетливо захотелось как-то встряхнуть её, и я дал ей несильную пощечину, потом еще раз. Её глаза широко открылись, но я, схватив её за попку, стал с силой притягивать её к себе и отпускать обратно, чтобы хуй с силой упирался в стенки её письки. Её дыхание снова стало глубоким, и мне показалось, что мои золотистые нити на этот раз проникли в неё, и я снова «видел», как они, вспыхивая и затухая в её теле, словно оживляли его, привносили в него наслаждение, свежесть, и у меня было очень четкое чувство, что я чувствую всё это – чувствую прямо в её теле.
Я настолько увлекся своими переживаниями, что только сейчас заметил, что её взгляд изменился. Это слишком слабо сказано – её глаза стали словно невидящими, они смотрели куда-то сквозь меня, не видя меня, широко открытые и выражающие то ли изумление, то ли восхищение.
Так продолжалось около минуты, после чего возбуждение в моем хуе уменьшилось и захотелось немного отдохнуть. Взгляд Эмили приобрел снова осмысленность и она, продолжая сидеть на хуе, расслабилась и прильнула ко мне, положив голову на плечо. Я гладил её по попке и спине, и её тело немного вздрагивало. Спустя пару минут она соскользнула с моего хуя и легла рядом, прижавшись мордой к моей ляжке.
— Это был не трах… — медленно произнесла она наконец. – Это язык не поворачивается назвать «трахом»:)
— Было что-то необычное? У меня было.
Я рассказал ей о своих переживаниях, и она слушала очень внимательно, словно это значило для неё даже больше, чем для меня.
— У меня было совсем другое… — наконец начала она. – Сначала это было просто приятно, потом стало очень приятно, и наслаждение стало… плотным, что ли. И когда ты приказал мне смотреть тебе в глаза, оно стало еще более плотным, и потом ты дал мне пощечину, и в этот момент… всё изменилось, разом, одним прыжком. Твои глаза стали черными, без зрачков, абсолютно черными, понимаешь? Как будто я смотрю в бездну, в черную дыру. Ещё возникло отчетливое чувство, что внутри этой черной дыры есть мощный магнит, который непреодолимо притягивал мой взгляд. Сначала мне стало немного страшно, а затем – спокойно и насыщенно, и я отдалась этому притяжению, и в какой-то момент часть меня была утянута в тебя, и я была в тебе, и мне стало очень радостно. Ты держал меня за голову, потом одну руку положил на горло, потом другую – на шею, потом снова на голову, потом на бедро, как-то так, кажется, но в моем сознании это неожиданно слилось в одномоментное, и возникла устойчивая уверенность, что у тебя четыре руки, и что эти руки меня тискают со всех сторон. Мне не стало страшно, и я просто отдавалась тому, что со мной происходит. Потом я продолжала ерзать на твоем хуе и по-прежнему смотрела в твои глаза и по-прежнему была в тебе, ты немного придушивал меня, так, что я могла дышать, и при этом у меня резко подскакивало возбуждение и я начинала более активно ерзать на хуе, и потом ты еще раз сильно шлепнул меня по щеке, ну, мне показалось что сильно… В этот момент я совершенно выскочила из обычного состояния, и пересекла за долю секунды «черную полосу». Я не могу объяснить, что означают эти слова – просто я это переживала – черную, тонкую, яркую полосу справа от меня, и потом я перепрыгнула через нее. Это был… именно прыжок, хотя я понимала, что продолжаю сидеть на твоем хуе. Я чувствовала себя совершенно по-другому, как никогда раньше. Это была я, у меня не было деперсонализации или потери самоидентификации, но это была не та я, какой я была когда-либо. Это было сильно измененное сознание, очень сильно. Я всё отлично видела, как обычно… ну почти, как обычно – было такое впечатление, что всё, что я вижу, немного сузилось, как будто я смотрю в туннель, и что вне этого туннеля ничего нет, пустота. Словно я существую в мире, относительно которого двигаюсь со скоростью, близкой к скорости света, и всё сжалось, сузилось. Всё вокруг сильно вибрировало, это я тоже отчетливо помню. Я видела вибрирующие молекулы, атомы. Я понимаю, как дико это звучит, но я просто описываю то, что «видела». Я смотрела на твоё лицо, и мне оно казалось незнакомым, при этом я понимала, что это ты, и что это именно твоё обычное лицо. Потом что-то стало совсем… трудноописуемым, и сейчас то, что я скажу, будет, скорее всего, слабоадекватным… Я себя ощущала совсем не такой, как обычно…. как будто я растянулась в пространстве, и вот еще что — я была сильной, как будто я, это и есть сила, и когда я смотрела в твои глаза, это состояние усиливалось.
Она перевела дыхание и помолчала с минуту.
— Мне кажется, ты далеко продвинулся, Макс. Хорошо бы, чтобы ты на этом не остановился.
— Честно говоря, я совсем не чувствую себя далеко продвинувшимся, — возразил я, — хотя, конечно, те редкие моменты, когда я испытываю что-то вот такое новое, необычное, они, конечно, очень для меня ценны и они внушают мне уверенность в том, что впереди что-то настоящее, в самом деле поразительное, ошеломляющее.
Я хотел еще что-то добавить, но на моем компе вякнул скайп, и это могла бы быть только Маша или Клэр. На меня неожиданно напала игривость и я, схватив за плечи Эмили и потрепав её, как собаку, помчался к компу.
Да, это было сообщение от Маши!
— Наверное, Маша уже прочла мой отчет и уже потискала шёрстку леса, сидя на Скале, и теперь пытается меня обскакать в своих открытиях:), — проорал я Эмили, нацеливаясь мышкой на сообщение Маши. После такого секса руки у меня немного дрожали, и только третьим кликом я попал в нужную точку.
Предчувствуя что-то интересное, я наклонился и впился глазами в монитор. Чёрт! Неловким движением большого пальца, задевшего в тачпэд, я переключился на книжку Пауля Хауссера – после общения с Фрицем я решил узнать побольше на тему, которая так тесно связана с его прошлым, и чем больше читал, тем больше хотелось более и более плотно влезать в детали всей этой удивительной страницы в жизни нашей цивилизации, кончившейся такой катастрофой и обросшей таким нереальным количеством лжи и замалчиваний. Я успел лишь заметить, что сообщение от Маши было кратким.
— Что пишет? – Донесся голос Эмили.
— Сейчас… сейчас… наверное пишет что [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], или что соскучилась, о чем еще может написать такому парню как я такая пупса? Кстати, когда я её видел в последний приезд в Школу… она стала такой длинноногой!
Я, наконец, окончательно убрал нервное возбуждение, которое незаметно для меня возникло и тихой сапой осталось после всего только что пережитого. Оно в целом было даже приятно, но не настолько, чтобы сохранять его ещё дольше. Убрав Хауссера, я снова открыл скайп и, теперь уже в полностью спокойном состоянии, прочёл: «SOS».