Глава 5

— О… к нам идёт жертва будущей педоистерии:), — пошутил Андрей.

Мужик, который несколько минут назад пронесся мимо них куда-то в направлении коттеджей, крыши которых покрывали густые копны выцветшей под ярким солнцем соломы, быстрым шагом подошел к ним.

— Идешь? – неожиданно спросил он.

— Я? – Андрей изумленно воззрился на него, и только тут заметил, что смотрит тот не на него, а на Алингу.

— Что, пора?

— Да, сейчас начинаем. Все готовы, объект на месте – пора. Минут через пятнадцать им принесут завтрак, и начнем.

— ОК, иду.

Алинга встала, и потянула за собой Андрея.

— Пошли.

— А… что…

— Пошли, я тебе расскажу. Тебе ведь все равно делать тут нечего?

— Да, нечего.

— Вот и пошли. Будет прикольно:)

— Ну кому как, — философски заметил мужик, оказавшийся, впрочем, скорее парнем, чем мужиком, наверное лет тридцати или около того.

— Нельзя быть таким серьезным, Марс… расслабься – в конце концов ведь для удовольствия всё делаем.

— Чтобы получить удовольствие, сначала придется поработать… а потом еще поработать, обрабатывая результаты, а потом еще поработать, проследив за тем, чтобы в редакции ничего не испортили, ну и уже в самом конце еще поработать, чтобы разъяснять полученные результаты и защищать выводы и гипотезы. И вот уже потом… потом я получу удовольствие, хотя… к тому времени у меня будут новые эксперименты и новые публикации… да, Ал, что-то тут не так, ты права.

Он вздохнул и присел рядом с ними.

— Надо как-то остановиться, но слишком много интересного, хочется всё успеть.

— Ну а как насчет того, чтобы пожить просто для себя? — Андрей улыбнулся, вспомнив сакраментальный вопрос, с которого все началось.

Парень взглянул на него, и взгляд его оказался тверже, намного тверже, чем это представлялось Андрею. Не то, чтобы ему было трудно выдержать такой взгляд, но во всяком случае стало ясно, что тут как раз то, о чем они говорили с Алингой – тут явно личность, но вот какая… это пока было неясно.

— Я для себя и живу, — ответил он с легким удивлением.

— Значит ты получаешь удовольствие?

— Конечно, получаю.

— Но ты только что перечислял кучу причин, по которым ты вечно вынужден откладывать удовольствие, а сейчас говоришь, что испытываешь. Так испытываешь или нет?

Андрей не понимал своей цели в этом разговоре, скорее прощупывал почву. Ясно, по меньшей мере, что этот Марс и Алинга достаточно близки, и само по себе это не имело значения – Андрей привык относиться снисходительно к конкуренции за девушку, так как понимал, что если девушка выбирает какого-нибудь дебила, то это само по себе и означает, что она не в его вкусе, какой бы красивой, страстной и умной она ни была. Есть огромное количество красивых девчонок, которые ищут только одного – как бы стать подстилкой под каким-нибудь презрительным, надменным мудаком, а то еще и садистом. Андрею вспомнилось его годовалой давности приключение, когда он влюбился, ну или почти влюбился, в двух девчонок-подружек из Украины. Трахался сначала с каждой по отдельности, потом втроем, и казалось, что все так здорово… вплоть до того момента, когда на горизонте не появился некий персонаж, в которого одна из девчонок смертельно влюбилась. Андрей испытывал почти физическую боль, когда она рассказывала ему в теперь уже редкие встречи о том – как она с ним живет. Это не укладывалось ни во что, ни в какие представления о том, что может быть. Плача и успокаиваясь, она рассказывала ему о том, что новый любовник ебет ее когда захочет и как захочет. Она пробовала ему говорить, как ей нравится, на что он просто затыкал ей рот и требовал молчать и слушаться. И она молчала и слушалась. Когда ей было больно трахаться, и она говорила об этом, он просто требовал, чтобы она терпела. Если же выражение ее лица ему не нравилось, он попросту материл её, выгонял, мог засунуть в бешенстве презерватив ей в рот. Заставил её ходить в по-мусульмански закрытой одежде, запретил заниматься скалолазанием, так как, оказывается, туристы могли смотреть снизу на ее попу, обтянутую штанами. «Шутя» угрожал прирезать, рассказывал о том, как в юности отрезал другим подросткам пальцы, запретил общаться с кем-либо еще, и говорил ей, что она должна быть счастлива, что он терпит её – такую мерзкую тварь.

И что самое потрясающее – она и была счастлива! Андрей потратил множество часов на разборы этой ситуации, и добился поразительного результата – она отдавала себе отчет в том, что он подонок, каких редко встретишь, а любить его не прекращала.

Добило его в той ситуации то, что и вторая девушка нашла хоть и не такого редкостного урода, но просто урода, который был с ней тоже презрителен, сделал из неё прислугу и дырку для слива спермы. И тут тоже была «любовь», неподвластная никакому здравому смыслу.

Интересно, что одной из главных причин того, что обе девушки всё прощали своим уродам, была их слезливая сентиментальность. В какой-то момент, может раз в месяц, во время очередной ссоры, на урода нападает жалость к себе, слезливость, и он льёт крокодиловы слезы, которые всегда интерпретируются втрупленной в него девушкой как проявления искренности, раскаяния, как будто он вот наконец-то понял что-то, почувствовал что-то и вот-вот изменится к лучшему, вот-вот тот замечательный человек, которым он якобы является, пробьется наружу сквозь якобы наносную, несвойственную ему подоночность.

Андрей приводил примеры интерпретаций того – чем могут быть вызваны эти слезы, в том числе приводил пример одной своей подруги, которая долгое время так же дорисовывала свою мать в моменты, когда та начинала плакать, вплоть до тех пор, пока как-то мать сквозь слезы не сообщила ей, что ей ужасно, ужасно жалко, что в детстве она мало била свою дочь и слишком много защищала от побоев отца – надо было бить больше, тогда она и выросла бы более послушной.

Но всё тщетно. Превратившись окончательно в амоков, в конце концов девушки перестали встречаться с ним совсем, полностью превратившись в придатки к своим уёбищам.

Некоторое время после расставания Андрей возвращался мысленно с этим девчонкам, но когда, списавшись с ними спустя полгода, обнаружил, что в их жизни ничего, ну то есть вообще ничего не изменилось, что-то в нем словно распрямилось, сбросив липкий груз, и стало легко и предельно ясно – эти девушки – просто дерьмо. Только дерьмо может любить подонков и уродов, и к этому дерьму не хочется иметь никакого отношения. И с тех пор он вообще перестал тревожиться насчет конкуренции – если девушка предпочтет выбрать кого-то другого, и если этот другой будет уродом – значит просто в ней дерьмо, которое он не распознал, и в любом случае такие люди ему не нужны, не интересны – в любом случае их отношения закончатся скоропостижным банкротством в силу непримиримых разногласий в образе жизни, в отношении к тому, что для него важно.

Если же парень не урод, а просто плесень? Да то же самое. Если кто-то предпочел плесень, то и сам плесень.

Но тут ситуация впервые была нетипичной – и девушка явно была без гнили, и парень – не урод и не плесень. В принципе, Андрей не имел ничего против отношений втроем, но глядя на Марса, ему очень трудно было представить, что для того это возможно – Марс выглядел не то чтобы мужиковато – нет, он не казался эдаким увальнем-гомофобом, и всё же представить его, занимающимся сексом с парнем, не получалось.

Поэтому-то и возникала нерешительность – какую занять позицию – подыгрывать в дружественности, или отстраниться?

— Получаю, да, конечно я получаю удовольствие, — уверенно продолжил Марс, — но наверное можно было бы получать его и побольше… ну ладно, мальчики и девочки, — он упруго встал и призывно мотнул головой, — пошли, Ал права, тебе будет интересно.

Покрытые соломой коттеджи неожиданно оказались самым обычным гестхаузом – домики на двоих, палисадник, обнесенный забором из бамбуков, увитых вьюнками. В каждом дворике – свой микро-прудик, обсаженный стрелициями, большой камень у прудика, травянистые полянки. В общем, это все смотрелось довольно приятно.

— Значит, сюда можно добраться и попроще, чем на плоту по реке?

— Конечно, — Алинга удивленно посмотрела на него. – По дороге.

— Ясно.

Марс направился к постройке, которая, видимо, и являлась рестораном.

— Почему Марс, кстати? Он любит астрономию?

— Нет, он любит Францию, — улыбнулась Алинга. – Его имя Марсель, но все зовут его Марс.

У входа в ресторан Андрей увидел и своих попутчиц на плоту. Элли и Мэй о чем-то вполголоса разговаривали с официанткой, которая стояла, держа в руках поднос с едой.

Увидев Алингу, Элли махнула ей, подзывая к себе, и Андрей подошел тоже.

— Начинаем уже, ты где?

— Я тут, — Алинга взглянула на Андрея, — откопала кое кого.

— Мы его уже выловили сегодня из реки, а теперь ты его еще и откопала? Ты уже успел закопаться? Бодрый паренек… переодевайся, время же!

— Пусть он тоже будет, ладно? – Алинга приобняла Элли за плечи и игриво-просительно заглянула ей в глаза. – Он умный парень, он справится.

— Ал, давай в следующий раз, а? – Вмешался Марс. – Не хочу рисковать, нам было совсем не просто заманить сюда эту парочку… и если рыбка сорвется с крючка, будет очень обидно.

— Не сорвется.

Алинга повернулась к Андрею и взяла его за руку.

— Слушай очень внимательно, повторять нет времени. Если хочешь приключение – делай то, что я скажу. Я и Март будем играть семейную пару для этих вон арабов, — она кивнула куда-то, но, не дав ему обернуться, продолжила. – Это – муж и жена из Саудовской Аравии. Они приехали сюда только на одну ночь – заманить их на более долгое время не удалось. Сейчас они позавтракают и уедут, поэтому у нас только один шанс сыграть для них спектакль.

— Какова моя роль?

— Не знаю.

— То есть??:)

— Никто не знает, будем импровизировать. Доверься Марсу – он будет моим мужем, и будет играть тут главную роль. Что он придумает для тебя – он еще сам не знает, но в процессе сориентируется. Да, Марс?

Марс улыбался.

— Да, Ал. — Он покачал с сомнением головой. – Я что-нибудь придумаю. Энди, — обратился он к Андрею, — для начала ты просто молчи. Мы втроем войдем в ресторан, и ты молча… о, я придумал! Твоя роль пока что молчаливая – если я тебя ни о чем не спрашиваю – просто молчи. Ты будешь прислугой для моей жены, понял? Ты должен ей помочь войти в ресторан, помочь дойти до столика, помочь сесть, помочь завтракать, а я, как муж, просто буду заниматься своими делами и вести беседу с арабами – это самое важное, и я не хочу отвлекаться.

— Подожди… подожди, что ты говоришь? В каком смысле «помочь дойти»? Что значит «помочь завтракать»? Быть кем-то типа лакея или что? Я не понимаю.

— Сейчас поймешь.

Его взгляд уже был направлен куда-то за спину Андрея, и он обернулся. И обалдел. На Алингу водружали нечто вроде коробки от небольшого холодильника. Спустя секунду из-под коробки виднелись только ее ножки. В передней стороне коробки – там, где было её лицо, была сделана прорезь, и кусок картона мог подниматься изнутри. Но это была не просто какая-то коробка. Это была коробка, сделанная очень тщательно. По периметру шла замысловатая вязь, отверстие напротив лица было обшито бисером, и сейчас он заметил, что спереди еще были сделаны отверстия для рук – Алинга как раз в этот момент высунула оттуда руки и убрала обратно.

— Готово.

Марс окинул всех взглядом, как полководец перед штурмом.

— Пошли!

Официантка проворно проскользнула в застекленную дверь и пошла к столику, за которым сидел благообразной внешности араб  в типичной одежде – белое покрывало, черный двойной шнур покрывает голову, а рядом с ним – женщина в черной абайе. В самом деле – типичная саудовская парочка.

— Пошли! – снова скомандовал Марс, и в одно мгновение вдруг совершенно изменился. Взгляд его будто бы потух, отупел, лицо приобрело надменно-дружественный вид, нижняя челюсть немного выпятилась, щеки даже как будто обвисли. Настоящий бюргер, самодовольный и тупой, но вполне позитивный.

Алинга двинулась вперед, и уткнулась в дверь.

— Ну? – Надменно проговорил Марс, глядя на Андрея, будем стоять или будем дело делать?

До Андрея дошло.

Он подошел к двери, распахнул ее и, взяв Алингу за высунувшуюся в отверстие руку, аккуратно повел в зал. Официантка указала ему на соседний с арабами столик, на котором другой официант уже раскладывал приборы.

Араб покосился на них… и взгляд его намертво приклеился. Он откинулся на спинке стула, изумленно и даже не скрывая своего удивления рассматривая процессию.

Андрей подвел Алингу к столику. Ну и как она сядет?? В этот момент он увидел, что с другой стороны стола стоит не обычный ресторанный стул, а табуретка. На табуретку она сможет сесть, понятно…

Марс в это время все с тем же выражением лица – совершенно обыденным, и до смешного контрастирующим с охреневшей физиономией араба, сел на стул и взял в руки меню. Андрей сел между ними.

— Что будешь заказывать, дорогая, — громко произнес Марс. – Как обычно? Тосты с сыром, чай и омлет?

Алинга промолчала.

— Хорошо, дорогая, я понял. Э… для меня – как обычно, для моей супруги сегодня тосты… пожалуй, просто тосты, ну пусть будет джем… да, с джемом… яйца вкрутую… да, два, вкрутую, и чай – пусть будет чай. Да, спасибо. И для моего… каруда…, — он кивнул головой в сторону Андрея, — пусть будет как мне.

(Каруд?? Какой еще к черту «каруд»?)

Вполоборота повернувшись к арабу, Марс широко, до самых ушей улыбнулся.

— Доброе утро.

Араб сглотнул и что-то прохрипел, потом прокашлялся.

— Доброе утро…

— Знаете, я здесь уже неделю, и мне всё так нравится… еда, природа, тишина… свежий кокосовый сок замечательный, попробуйте обязательно – они снимают с кокоса шкуру и обжаривают его, получается потрясающий вкус напитка… здесь такая тишина… нету вот этой, знаете, суеты, толкотни, настоящий отдых для того, кому нужен настоящий уют и покой. Я, знаете ли, человек деловой, каждый день туда-сюда, туда-сюда, одно дело, другое, затягивает… и порой так нуждаюсь в отдыхе… с семьей, конечно. Вот вчера с супругой сходили в небольшой трек в джунгли…

Рот у араба немного приоткрылся – видимо, он представил себе Алингу, пробирающуюся в своей коробке среди лиан, деревьев и кустов, но, быстро с собою совладав, он принял приличный вид.

— Знаете, продолжал как ни в чем ни бывало Марс, — Индонезия очень, очень разная, вы наверное уже успели заметить. Мне, кстати, нравится Бали… вот многие, в том числе тут, на Амбоне, говорят, что балийцы распустились, потеряли, так сказать, национальную самобытность… а я не понимаю, ну почему? Если вот по-сердцу говоря, ну кто не любит хороших отелей, хорошей еды, хорошего сервиса? Да нет таких. Каждый хочет лучшего, и за что их упрекать? За то, что много зарабатывают и хорошо живут, сделав свой остров Меккой для туристов? О… простите, вы ведь мусульмане, это ничего, что я упомянул священную для вас Мекку.

Араб ошалело покачал отрицательно головой и попытался что-то сказать, но Марс просто продолжал говорить, и тот неловко закрыл рот.

— Вы, судя по вашим одеждам, из Саудовской Аравии, да? Как называется вот этот ваш головной убор, а? Забыл. Ведь помнил,  а забыл.

Марс подождал долю секунды — ровно столько, чтобы араб снова сделал попытку ответить, и снова в тот момент, когда он открыл рот, Марс продолжил свой монолог. До Андрея стало доходить, что это неспроста.

— Мне нравится – такое все белое, изящное, ниспадающие одежды… вы молодцы, а вот в Европе – удушливые галстуки, кошмарные костюмы, а уж женщины…

Марс пропустил тему европейских женщин, хотя Андрей уже ожидал очередного приступа словоблудия и на эту благодатную тему.

— Представляете, а я ведь тут женился, — хлопнув себя по коленке, экзальтированно воскликнул Марс. — Да, приехал, влюбился и женился! Представьте себе! Каково?

Марсу принесли омлет, но он и не думал замолчать, и продолжал говорить, умудряясь при этом ещё и есть. Получалось это у него не очень эстетично, но он, казалось, был ничуть этим не озабочен.

— Женился, да… никакой возможности не было не жениться, да и желание было… невеста была замечательная. Знаете, тут, на Амбоне, живет древнее, очень древнее племя с необычными традициями. Их тут много, десятки тысяч, они населяют Амбон и соседние острова. Кстати, у нас тут своя яхта, мы могли бы съездить в столицу племени, посетить наши храмы, как вы на это смотрите?

На этот раз арабу не удалось даже приоткрыть рот, а может он уже обреченно понял, что вряд ли ему удастся что-то вставить.

— Впрочем… нет, не могу вас пригласить, извините, обычаи, понимаете? Древние и прекрасные племенные обычаи не позволяют… ваша жена, извините, конечно, ради бога, жена ваша не сможет посетить наш остров, а без неё вы вряд ли поедете.

На лице араба нарисовалось, наконец, какое-то выражение. Его, похоже, удивило то, что его жена является препятствием для поездки, и хотя он и не собирался никуда ехать, конечно, но сам факт его задел.

— Мультикультурность нам присуща, — продолжал, ожесточенно жуя, Марс, — да, даже здесь, в сердце патриархальной, до ужаса консервативной Индонезии, мы принимаем людей с открытым сердцем, можно сказать – с распростертыми объятиями… простота, знаете ли, своего рода доверчивость, присущая примитивным сообществам… ведь это более или менее установленный факт… где уж нам, современным людям… и я, знаете ли… сначала было трудно, да… трудно выбирать невесту, когда она одета в традиционный девический яниух, ведь видны только ножки, но как чудесно воображать… знаете, когда я впервые увидел ножки своей будущей невесты, моей теперешней супруги, это было на приёме у… ну не важно, и воображение так живо дорисовало остальное… я не смог устоять, правда… вот например, — Марс ткнул в направлении араба вилкой, — вы мусульмане, и если бы вы могли приехать к нам в главный храм… это рядом, на соседнем острове, то наши старейшины приняли бы вас с распростертыми объятьями, и будьте вы христианами, буддистами, меннонитами… нам не важно, мы уважаем всех, кто не нарушает наших обычаев… конечно, обычаи это важно… знаете, — Марс неестественно громко засмеялся, — я уже так сжился с этой древней культурой, что говорю о них как о «своей» культуре… скажите, друг мой, правда, приятный яниух на моей жене? Его дизайн делала моя сноха, у нее отличный вкус.

— Я… яниух?? – Наконец не своим голосом выдавил араб.

— Да! Вы что, не знаете? Я так и знал, я так и знал. О… ну как же так… приехать сюда, в такую даль, и чуть было не пройти мимо такого феномена! Яниух – это вот это самое одеяние, в которое согласно традициям нашего племени должна быть одета любая девушка, если, конечно, она хочет, чтобы ее не заподозрили, знаете ли… ну, в неподобающем поведении… и кроме того, это очень удобно. Я как-то заглянул внутрь, хотя, признаюсь, в нашей культуре это не приветствуется… это все равно, что европейцу без спроса заглянуть в интимный дневник подруги, но иногда хочется… пошалить, да так вот там всё очень, очень удобно оказалось, я даже позавидовал. Несколько аккуратных полочек, всё под рукой – косметика там, разные женские штучки, зеркальце висит, так что в любой момент наши женщины могут привести себя в порядок, отделение для книжки, блокнота… пару бутербродов можно завернуть в полиэтиленовую пленку и подвесить на крючке или положить в ящичек… столько всего… яниух дает нашим женщинам и свободу, и защиту – всё под руками, и никто не мешает назойливыми взглядами. Ну и нравственность не страдает, конечно – нет, знаете ли, вот этой провокативности, пошлости, нет этого ребяческого вызова неуместной обнаженности, и мужчинам тоже намного спокойнее, когда ничто не вынуждает их испытывать неприличные чувства к чужим женам…

Марс снова захохотал, и выглядел полным идиотом настолько правдоподобно, что Андрей как-то невольно тряхнул головой, словно стараясь вернуться в адекватное состояние реальности.

— Знаете, я вообще-то очень удивился, увидев вас тут…, — продолжал Марс, — в ТАКОМ виде…, — он укоризненно покачал головой, — вас что, не предупредили?

— Кто? О чем? В каком «таком» виде?? – Араб заметно обеспокоился, но ещё старался не подавать виду.

— Как бы вам объяснить…, — Марс воровато оглянулся, и продолжил приглушенным голосом, — вы ведь сюда через турагентство попали, наверное прилетели с Бали?

— Да…

— И они вас не предупредили?

— О чем??

— Ваша жена…

— Что с моей женой?

Араб уже не пытался скрыть тревогу – он полностью, со всеми потрохами угодил в ту ловушку, которую расставил ему Марс, хотя в чем тут суть игры, Андрею до сих пор не было ясно.

— Видите ли, — еще более тихо начал Марс, — дело в том, что люди нашего племени – оно называется «тоиди», не слышали? Ну да, конечно не слышали… люди тоиди миролюбивы и даже, я бы сказал, добры… во многом… в определенном смысле, если вы меня понимаете…

Понять его было, разумеется, невозможно, но еще более невозможно было этому арабу признаться, что он чего-то не понимает, так что он попытался изобразить на своем лице нечто, в такой же степени не поддающееся расшифровке, но тут же бросил это дело и перестал корчиться.

— Но есть, понимаете ли, вещи, которые нельзя позволять себе даже с мирными и добрыми людьми…, — продолжал Марс, не обращая внимания на страдания собеседника, — нельзя пользоваться их добротолюбием… нет, ради бога, — Марс сделал успокаивающий жест, — вы только не подумайте чего, нет-нет, никакой агрессии – для нас гость – это святое! Голый, одетый – святое. В нашем древнем эпосе по этому поводу замечательно сказано, эээ… гость – это кокос благословенный, и… что-то там ещё про пальму, ну бог с ним, я потом вам найду. Мы понимаем, все люди тоиди понимают, что приезжающие к нам туристы во многом отсталые, некультурные, разве можно обижаться на недоразвитость?

— Но послушайте, — араб окончательно забыл про свой завтра, положил вилку куда-то не глядя и полностью повернулся к Марсу, — мы ничего такого не делаем, мы тоже добрые люди из мирной страны, мы ничего… некультурного…

— Позвольте! – неожиданно громко и даже возмущенно воскликнул Марс, — это как же получается? Ваша жена, в таком виде…, в публичном месте, тут же люди ходят! Ну хорошо еще мы с вами сидим в ресторане – простые люди тоиди здесь вряд ли появятся, они, знаете ли, едят… ну не важно. Но как же вы, друг мой, на улицу-то в таком виде выйдете? Ведь на дай бог увидят вас… скандал же будет… турагентству вашему, кстати, выговор сделают и лицензии могут лишить за то, что не предупредили…

— В каком «таком виде»?? – пришибленно как-то спросил араб.

— Ну друг мой, посмотрите на вашу жену, ну вот посмотрите, посмотрите!

Араб тупо обернулся и посмотрел на свою жену, закутанную с ног до голову в черную абайю. Узкий разрез для глаз был разделен посередине вертикальной золотистой полоской, что создавало впечатление дорогого намордника.

— Она же раздета!

Араб ошалело откинулся на спинку стула.

— Ччччто значит… раздета??!

— Абайя, это же одежда для внутреннего, так сказать, пользования, ну вы понимаете – все эти женские штучки, чтобы разогреть мужчину – бюстгальтеры, панталоны, еще как их там… пеньюары, абайи.

— Абайи? – взвизгнул араб?

— Да, абайи – очень сексуальное белье, я ведь совсем не возражаю – где-нибудь в алькове, знаете, в обстановке приближающегося интимного соития… абайя так сексуально, так, я бы сказал, шокирующе бесстыдно в лучшем смысле этого слова облегает формы женского тела, что страсть возгорается словно пламя… но, друг мой, это же непозволительно, непристойно в конце концов, выводить свою жену в ТАКОМ виде в ресторан, где ее ведь сейчас все видят…

В этот момент снаружи раздались шаги, дверь распахнулась, и в ресторан вошел какой-то индонезиец, судя по внешности. А за ним… за ним в дверь протиснулось еще одно «нечто» в коробке! За ними – еще одна такая же парочка! С совершенно невозмутимым видом они шли по направлению к барной стойке, куда их уже жестами приглашала официантка, и вдруг идущий впереди мужчина остановился, как вкопанный. Глаза его широко открылись, и он в упор, не отрываясь, пялился на жену араба. Затем резко развернулся, чуть ли не толкнув идущую за ним женщину в коробке, что-то быстро стал говорить второму мужчине, тот тоже с выражением крайнего изумления посмотрел в сторону арабов, после чего они снова обменялись отрывистыми репликами. Из коробок также доносились нечленораздельные звуки, но по голосу Андрей понял, что внутри были Элли и Мэй. Наконец все четверо развернулись и двинулись в противоположный край ресторана.

Официантка засуетилась и стала судорожно собирать тарелки с предназначенного, видимо, им стола и переносить их туда, где они уселись.

— Черт…, — с досадой пробормотал Марс, — вот видите, уже скандал… ну что же вы, в самом-то деле, зачем это бравирование, к чему вот это пренебрежение древними традициями.

— Но…, — араб был совершенно потрясен, — но как же… а вот официантка-то…

— Официантка – о да, она прекрасна в своей наготе, — невозмутимо подтвердил Марс, и Андрей едва удержался от смеха. Официантка была в традиционном индонезийском костюме – длиннющее платье до щиколоток, плюс куча всякого барахла поверх. – В Европе… вы бывали в Европе, друг мой? Ну не важно… в Европе я как-то посетил кафе, в котором…, — Марс наклонился к арабу и снова стал говорить приглушенно, — официантки были топлесс, ну то есть совершенно, совершенно ничего выше талии, понимаете? И это прекрасно… И конечно все посетители ресторана их рассматривают, приобщаются, так сказать, к красоте созданного богом тела, некоторые даже трогают, но невинно, чисто из эстетических чувств, ведь публика солидная… вам там понравилось бы, наверняка – как там готовят T-bone steak, боже мой… но вы же не хотели бы, друг мой, чтобы при этом еще и ваша жена была, извините, топлесс, и чтобы все на нее смотрели и даже, еще раз извините, трогали?

Глаза араба почти выскочили из орбит, но спустя мгновенье он справился с собой.

— И вот сейчас… вот те приличные господа с супругами… конечно им приятно смотреть на бесстыдно раздетую официантку, это своего рода шарм заведения, визитная карточка ресторана, но ваша жена… что о вас-то подумают?

Казалось, что араб сейчас задохнется. Жена его уже совсем сжалась на своем стуле, глаза выражали тоску и ужас.

— Знаете…, — задумчиво произнес Марс, — я, кажется, смогу вам помочь. Мой каруд сейчас сходит к нам в номер и принесет вечерний яниух моей жены… сама-то она довольно беспомощна в нашей традиционной одежде, лансье станцевать не выйдет, вот и приходится оплачивать работу помощника…, да, и мы прекрасно разрешим это затруднение.

— Будь любезен, Энди, — не дожидаясь реакции араба, Марс обернулся к Андрею, — принеси… помнишь, позавчера моя супруга одевала этот яниух, когда мы ужинали с мэром острова, со звездочками по левому борту и бахромой в виде пучка астильбе.

Андрей опешил. Он не знал – ни куда идти, ни что приносить. Марс резко расширил глаза и сделал зверское лицо на долю секунды, и до Андрея дошло, что надо убираться отсюда, а там видно будет. Он встал и направился к выходу. На улице его сразу же отловили.

— Постой тут минутку, — какой-то парень отвел его за ряд стоящих в кадке пальм, и там уже стояла еще одна ебаная коробка, раскрашенная более ярко и разнообразно, с подвешенными финтифлюшками.

— ОК, вперед, — парень подтолкнул Андрея, он взял коробку и поперся в ресторан.

Кое-как протиснувшись в дверь и подойдя к столику, Андрей увидел занимательную картину – Марс положил на небольшое блюдечко омлет, тост, вилку, поднес блюдце к переднему «забралу» и вежливо так постукивает по коробке. Алинга приподняла свисающую картонку, и блюдечко исчезло в щели.

— Видите, как удобно – она может там кушать, как ей угодно, и никто не может бесстыдно рассматривать ее зубы, губы, лицо – между прочим, намного удобнее, чем вашей супруге в абайе, ведь ей каждый раз приходится приподнимать одной рукой свисающую вот эту тряпочку… это же неудобно. Ну, давайте мы сейчас…

Марс подозвал официантку, они вдвоем подняли коробку и подошли к арабке. Та встала, двигаясь как сомнамбула, и в этот момент араб наконец проснулся — он вскочил и, что-то пытаясь сказать, предупреждающе вытянул руку.

— Нет, постойте, это не нужно.

Он обогнул столик, взял жену за руку

— Мы лучше просто уйдем.

— Уйдете?

— Да, мы позавтракаем в номере… эээ, — он обернулся к официантке, — потрудитесь принести завтрак в номер.

Марс погрустнел.

— Вы, несомненно, совершенно свободны в своем выборе, мой друг, и завтрак в номере для меня всегда предпочтителен публичному поеданию, но… неужели вы выйдете на всеобщее позорище? Утром вам посчастливилось проскользнуть незамеченными, но сейчас… посмотрите – вокруг ресторана полно народу, выйти вот так перед всеми… с фактически обнаженной женой… неужели оно того стоит?

— Мы быстро.

— Быстро?:) О чем вы, дорогой? Представьте себе, что мы, к примеру, находимся в Эр-Рияде, завтракаем, и я выхожу из ресторана в самом центре города с моей женой топлесс, чтобы «быстро» дойти до своего коттеджа. Как вы себе это представляете?:) Вы просто не понимаете, что то, что для вас выглядит прилично, для жителей этих мест – разврат, порно! Вообразите себе европейскую туристку в бикини на площади вашей столицы – она тоже будет думать, что выглядит прилично! Вы бы вышли на площадь с вашей женой, одетой лишь в бикини?? Так ведь это то же самое!

Араб стоял, совершенно растерянный, и только отрицательно качал головой.

— Ради бога, ради бога – ваша воля, друг мой, вы можете хоть полностью раздеть вашу достойную супругу и вывести ее перед всеми, но я…, — Марс покачал головой, — я просто не понимаю этого.

— Моя жена полностью закрыта! – чуть не прокричал араб. – Абайя полностью закрывает её с головы до ног, посмотрите!

— Ха. Закрывает или не закрывает – вопрос условностей, вопрос культуры, воспитания. Посмотрите, как ткань облегает ее плечи, руки, и когда вы пойдете по улице, все будут видеть силуэт вашей жены во всех ее самых, извините, интимных местах. А что будет, если дунет ветерок? Это страшно представить! Для мужчин нашего племени это… это как для вас смотреть плейбой! И вы выведете вашу жену на поругание?

— Мне плевать. – Араб решительно потянул за собой жену и пошел к дверям. Но, судя по всему, за их разговором внимательно следили, и в тот же момент голоса снаружи стали громче, дверь отворилась, и в последующую минуту человек десять или двенадцать, один за одним, вошли в ресторан – около восьми мужчин и четыре «коробки». Это было очень, очень внушительно! Каждый вошедший мужчина, заметив арабку, отвешивал челюсть и старательно делал вид, что не шокирован – настолько старательно, что это создавало нужный эффект всеобщего потрясения. Двое шепнули что-то в слуховое отверстие своим «коробкам», и те развернулись, передняя картонная загородка приподнялась, и хотя за ней ничего не проглядывалось внутри, всем было понятно, что женщины пялятся на представшее перед ними непристойное зрелище.

Если до этого момента араб был настроен решительно и готов был уйти, то сейчас он выглядел сломленным, смирившимся. Удивительно, но Андрей и сам поймал себя на том, что возникает чувство неловкости при виде столь «раздетой» женщины!

Затем лицо араба прояснилось – кажется, до него дошло, что в конце концов цена вопроса невелика – подумаешь, нацепить какую-то ерунду на свою жену. Похоже, что и Марс уловил это превращение.

— Поверьте, вашей жене будет комфортно…

Араб молча махнул рукой, соглашаясь со всем. Подошла еще одна официантка, Марс поднял коробку над головой женщины и стал опускать ее, в то время как официантки что-то ей разъясняли и показывали.

— Пусть, — снисходительно улыбнулся арабу Марс, — женщина женщину поймет, я-то в этом женском не разбираюсь… там ремешки всякие, знаете, чтобы яниух удобно держался на теле, а чтобы сохранять форму, есть специальная строма. Я как-то полистал справочник для женщин – типа «как обустроить яниух», но это, знаете ли, черт ногу сломит…

Спустя минуты три коробка, наконец, была водружена на арабку, и та уселась на заботливо подставленную табуретку, а официантка продолжала ей что-то шептать в слуховое окошко.

— Ну вот, — облегченно вздохнул Марс, — теперь порядок… просто с души камень… а то смотрю – такая красивая пара, и такое безобразие… знаете, вы отлично смотритесь вместе – вы позволите, я сделаю несколько фотографий?

И Марс тут же достал откуда-то, как фокусник, довольно объемистую хрень типа «у меня маленький хуй, зато большой объектив», и сделал несколько фоток.

— Ну, мы, пожалуй, пойдем, — устало сказал араб.

Андрей откинулся на спинку стула, потянулся. Эксперимент, видимо, был уже закончен, и когда подопытные кролики уйдут, ему хотелось узнать обо всей этой затее поподробнее. И в этот момент в ресторан зашли… Элли и Мэй! Андрей в изумлении обернулся и посмотрел в тот угол, в котором они сидели раньше. Оказывается, под шумок они оттуда вышли, и теперь вошли в ресторан просто как туристки. Андрей обратил внимание и на то, что Марс уже отложил в сторону свой фотоаппарат и ведет съемку небольшой видеокамерой.

Девушки были одеты необычно – не в абайе, конечно, но в наглухо закрытой одежде, и даже на задних лапах у них были натянуты носки. Они прошли сначала мимо арабов, потом оглянулись, словно подыскивая себе место… и вернулись обратно, сев за соседний столик.

— Доброе утро, — Элли улыбнулась арабу. – Я смотрю, вы уже вовсю перенимаете местные обычаи? Здорово… а вот мы все никак. Не могу себе представить – каково это – жить в коробке. Это мне кажется несколько… нецивилизованным, я вижу в этом несвободу для женщины, а вы?

Араб приоткрыл рот и замер. Казалось, можно услышать скрежет шестеренок в его голове.

— У каждого свое представление о свободе, дорогая, — возразила Мэй и тоже улыбнулась, — не правда ли?

Не закрывая рта, араб слегка наклонил голову, и выражение его лица стало немного жалким, что означало, видимо, начало нового приступа в раздвоении его личности.

— А как чувствует себя ваша жена в этом… эээ…

— Яниух, — подсказал Марс.

— Ну в этом, да… чувствует ли она себя более комфортно, или наоборот?

Араб перевел взгляд на коробку, скрывшую под собой его жену, и лицо его приобрело тоскливый оттенок. Сказать он по прежнему ничего не мог, что, видно, тоже его несколько мучило.

— Моя жена чувствует себя замечательно, уж поверьте мне на слово, — неожиданно вмешался мужчина из вновь прибывших. Он выглядел очень спортивно и броско – в ярко-синих шортах, кроссовках, яркой желтой футболке.

— Почему, собственно, я должна вам поверить на слово? – Неожиданно окрысилась Элли. – Вы, я смотрю, тоже с женой, и она тоже в этом… как его… она сама-то что считает? Ей нравится жить в ящике?

— Оскорблять местные обычаи – не самый лучший способ вести себя, как мне кажется, — со скрытой угрозой ответил мужчина.

— Кого это я оскорбила? – Элли сделала возмущенное лицо? – Я говорю, что есть – ящик и ящик. Я считаю, если хотите знать, что это отвратительно! Вот так. Это отвратительно – заставлять женщин превращаться в мебель.

— Элли, Элли…, — Мэй тихо потрогала ее за плечо, — не стоит тут об этом…

— Почему не стоит? Стоит. Вы превращаете ваших жен в мебель, как вам не стыдно?

Элли снова обернулась к арабу.

— Вы меня вот особенно удивляете. Ну хорошо, вон тот, — Элли махнула рукой в сторону мужчины, — он израильтянин, насколько я понимаю, для них превращать женщин в мебель – обычное дело. В их священном Талмуде сказано, что после смерти жена попадает в рай, где служит скамеечкой для ног мужа… замечательная, просто замечательная перспектива… но Вы – Вы ведь араб, цивилизованный человек, Вы исповедуете ислам, а разве ислам не требует относиться к женщине с уважением? Ваши женщины носят абайю благородного черного цвета, это нравственная, приличная одежда, которая абсолютно одобряется вашими же этими, как их… черт бы их побрал… аятоллы всякие… зачем же вы осуществляете такое насилие над своей женой?

— А… антисемиты…, понятно, — протянул мужчина. – То-то я смотрю, одеты как шлюхи!

— Кто одет как шлюха. Я одета как шлюха?

— Конечно, ты одета как шлюха. А жена этого господина одета как положено, в яниух, потому что они приличные люди, уважают местные обычаи.

— Ну, ну, дамы…, господа…, так нельзя, ну что вы, — вмешался Марс, — ну какие шлюхи ей богу, ну что вы такое говорите, вы с ума сошли…

— Зачем вы мучаете свою жену, — продолжала наседать на араба Элли?

В этот момент араб изменился в лице, резко встал и пошел к выходу. Затем остановился, грубо сказал что-то жене, та тоже встала и не смогла, естественно, сделать ни шагу. Подскочила официантка, и стала помогать ей пройти к выходу.

— Осторожно… вот сюда ступайте, так… не поцарапайте яниух, ведь это вечерний и дорогой яниух… так, отличненько…

— Вы не ответили на мой вопрос, — громко прокричала Элли вслед арабу.

Тот остановился, сжал кулаки. Лицо его выражало ненависть. Оглянувшись по сторонам, он сдержал себя и вышел вон. Спустя минуту туда же вывалилась и его жена, обивая углы драгоценного яниуха об стулья и косяки и зачем-то издавая при этом совершенно нелепые звуки.

Как только дверь за несчастной женщиной закрылась, весь ресторан пришел в движение. Мужчина, клеймивший Элли за антисемитизм, встал и подошел к Марсу, который уже откуда-то достал на свет божий монитор, воздвиг его на свой стол и подсоединял его к ноутбуку. Андрей тоже подвинул свой стул к ним.

— Ну, я думаю, что тут всё ясно, Курт… и без видеокамеры нельзя было не заметить гистерезис…, — произнес Марс.

— Согласен. Давай на глаз оценим амплитуду разрыва, и потом уже отдадим на обработку.

— Гистерезис? – Переспросил Андрей.

— Одна из гипотез, которая проверялась в этом опыте, это наличие одного специфического эффекта гистерезиса восприятий, — раздался из-за спины голос Алинги, и ее ладони легли ему на плечи. Это было охуительно…

— Идея очень проста, — начал Курт, и Андрей обратил внимание на то, что возникает некий диссонанс между тем образом агрессивного и тупого мужлана, который он взял на себя в эксперименте, и тем, как он воспринимается сейчас – всё-таки сила первого впечатления огромна…

— Рано утром, когда араб вышел из коттеджа сделать зарядку, мимо него «случайно» прошли Элли и Мэй – в точно такой же одежде, какая была на них сейчас – максимально приближенная к традиционной омерзительно-пакостной абайе, — Курт произносил эти матюки с совершенно бесстрастным лицом. – Мы засняли  выражение его лица. Оно выражало одобрение, интерес.

— Используете математические методы обработки? Как в «теории лжи»?

— Нет, нет… зачем это нам. Мы сами являемся инструментом анализа. Степень его заинтересованности и одобрения мы определяем чисто визуально – смотрим на большом экране с увеличением и выставляем оценку от одного до десяти. У нас тут куча людей, которые собаку съели на различении восприятий, так что если и есть какой-то разнобой в оценках, то он незначителен.

— Численные методы здесь скорее нас обманут, чем помогут, — перебил его Марс, — ведь компьютер конечно всегда найдет различие в реакциях, а человек определит ее не всегда. И эта нечувствительность к мелким изменениям очень полезна – фактически, если мы не замечаем разницу или не уверены, что она есть, то это и означает, что эффект настолько невыражен, что нам он для исследований неинтересен.

— После этого, — продолжил Курт, — араб попал под пресс культурного шока. Ему продемонстрировали якобы существующую культуру, в которой женщина в абайе выглядит как проститутка. Ты видел, что он поначалу обалдел, потом продавился, потом разозлился и, казалось, готов послать нас всех подальше с нашими яниухами:) Мы, конечно, предполагали такой вариант, поэтому подготовили завершающую массовую процессию. Люди вообще легко поддаются стадному инстинкту, их легко убедить, что черное – это белое, если это утверждает множество авторитетных людей независимо друг от друга. И вот наш араб сломался, подчинился требованиям этой психопатической культуры.

— Вот именно, подчинился! – воскликнула Алинга, полностью облокотившись на плечи Андрея и потершись мордой о его волосы. – А вот насколько глубоко это подчинение проникло в него, изменило его уверенности, его представления о мире, его реакции? Насколько?

— Ты… меня спрашиваешь?

— Естественно спрашиваю!

— Ну…

— Вот именно:), — улыбнулся Курт. – Поэтому в конце эксперимента мы снова ввели на сцену тех же самых девушек в тех же самых одеждах. И записали выражение лица испытуемого.

— А… я понял.

— И увидели, что его реакция изменилась. Логично было бы предположить, что когда человек видит кого-то, кто совсем недавно вызывал у него приятные впечатления, то он снова испытает что-то привлекательное, он снова будет испытывать к ним позитивное отношение – мы поставили ряд мелких очень простых экспериментов, чтобы подтвердить это.

— Это кажется совершенно очевидным, — заметил Андрей.

— Очевидно, хорошо, но мы хотим стоять на твердой почве. Опыты показали, что если человек в нейтральном состоянии снова видит кого-то, кто вызывал у него приятные эмоции, то он испытывает примерно те же эмоции. Если же он находится в расстроенном состоянии, то его состояние видимо улучшается, и отношение к симпатичному объекту не ухудшается. А здесь – казалось бы, идеальная ситуация для того, чтобы снова испытать позитивное отношение к симпатичным девушкам, одевающимся почти так же, как одеваются приличные девушки в его стране.

— А на самом деле?

— На самом деле его мимика выражала презрение!

— Круто… то есть в тот момент, когда он в общем-то довольно формально согласился с требованиями окружающей его культуры, он уже перенял их отношение, и гораздо глубже, чем это мог бы он сам подумать?

— Вот именно. – Курт откинулся на спинку стула и стал покусывать нижнюю губу.

— Цена соглашательства, — громко сказала Элли. – Когда человек формально, ну якобы формально, так он сам думает – «формально», соглашается с чем-то, при этом он может верить во что угодно – в то, что он лишь временно подчиняется, что это показуха и так далее…

— Араб-то уж точно не собирался соблюдать этих правил – он хотел просто дойти до своего коттеджа! – воскликнул Андрей. – То есть он был убежден…, он ведь был убежден! Убежден в том, что эти правила совершенно идиотские, и он явно через силу согласился им следовать и чувствовал к ним отчетливое отторжение.

— Да, вот именно, конечно. И тем не менее, в тот момент, когда он формально, внешне, просто на минуточку согласился принять эти правила, он на самом деле принял их довольно глубоко – настолько глубоко, что приятные ему девушки вдруг стали вызывать отвращение – даже несмотря на то, что их внешний вид скорее должен был поддержать его отношение к этому обычаю как к полной хуете.

— Круто… это неожиданно. Интересно… получается, что цена соглашательству может быть не только доказана, но и численно оценена.

— Да. Вот эту разницу между реакциями мы и называем гистерезисом. В данном случае, это гистерезис позитивного отношения под влиянием культурного шока. Сначала мы оценили интенсивность его позитивного отношения на пять, а в ресторане – на минут три. Амплитуда гистерезиса, таким образом, равна восьми – это очень значительная величина, безусловно доказывающая существование этого эффекта.

— Политики не очень обрадуются этому исследованию, — заметила Мэй.

— Да, точно… ведь быть политиком – значит постоянно подстраиваться под других, делать вид, что согласен с тем-то, не возражаешь против того-то…, это считается даже долгом политика – лавировать, и получается, что человек, который вынужден по долгу своей службы делать вид, что принимает те или иные вещи, в итоге и на самом деле принимает их! И притворно отрицая, он отрицает на самом деле! – Андрею стало по-настоящему интересно. – А ведь это еще не все!

Курт, улыбаясь, смотрел на него, затем взглянул на Марса.

— Наш человек:)

— Похоже…, — протянул Марс.

— Это совсем не порадует и разведку! – продолжал Андрей. – Ведь разведчик – это человек, который должен не просто формально соглашаться с чем-то, он должен выглядеть полностью убежденным, полностью преданным тем, против кого он работает… это значит, что в нем эти механизмы должны работать особенно эффективно. Конечно, разведчик готов ко многому, возможно – ко всему, с чем он может столкнуться в своей работе, но готов ли он к тому, что невольно начнет перенимать позицию тех, против кого работает? Ну просто в силу существующих механизмов психики? Он об этом и не догадывается, а значит – особенно уязвим. Ведь наверняка разведчика контролируют в том, чтобы он сознательно не перенял те или иные идеи противника, но тут-то речь идет совсем о другом – о бессознательном перенятии. То есть… получается, что человек может иметь железобетонные убеждения, демонстрировать их наличие во многих жизненных ситуациях на протяжении многих лет, и, конечно, никому и в голову не придет страховаться в этой области. Но как только он начнет проявлять себя как человек, убежденный в противоположном, как моментально в этом самом железобетоне появляется трещина, которая со временем будет только расти… интересно – какие методы борьбы против этого придумают разведчики, и какие методы придумают контрразведчики, опираясь на ваши исследования? Ждите в гости ЦРУ:)

— Ну, на разведку мне, откровенно говоря, плевать, пусть сами разбираются в своих проблемах, — отмахнулся Курт, да и политика на самом деле мне мало интересна. Интересно другое – соглашательство в бытовой жизни. Это интереснее, чем вся эта хренова разведка и политика вместе взятые, которые совершенно не касаются ни меня, ни тебя, а вот наша повседневная бытовая жизнь – наши отношения с друзьями и коллегами и просто со знакомыми и едва знакомыми, с любимыми и нелюбимыми – вот что интересно.

Курт замолчал на несколько секунд, потер коленки, уставился в потолок.

— Вот возьмем простой пример, — продолжил он. – Допустим, я влюблен в девушку…

Мэй хрюкнула, словно услышала что-то нелепое до смешного.

— Ну…, — Курт посмотрел на нее с виноватым видом, — если я не влюблен в тебя, это же не значит, что я вообще не могу влюбляться…

— Да…, — Мэй махнула рукой, — куда тебе влюбляться… тебя от книг не оторвешь… тебе физика милей секса.

Курт почесал подбородок, потом почесал затылок.

— Не совсем так, Мэй. Мне физика милей, когда есть секс, а секс милей, когда есть физика, и все вместе мне нравится, когда у меня есть мои растения, и особенно все клево, если мы с Марсом занимаемся социальными исследованиями.

— Ладно, ладно:) – Мэй подошла к Элли и обняла ее сзади. – У меня есть, кого любить…

— Если ты влюблен в девушку…, — напомнил ему Андрей.

— Что происходит, когда я влюблен? – Курт пожал плечами. – Происходит то, что известно каждому из нас – начинается активный процесс дорисовок и вытеснений. Начинается мгновенно и никогда не останавливается, ни на минуту, ни на секунду. Некрасивое становится безразличным, безразличное становится красивым, молчание становится признаком глубоких чувств, любое слово любимого наполняется смыслом.

Андрей кивнул.

— Кроме этого, — Курт закинул ногу на ногу, взял двумя пальцами левой руки мизинец правой и стал его разминать, внимательно разглядывая, — параллельно начинают выстраиваться оборонительные сооружения, своего рода линия Мажино, вал Зигфрида, Великая Китайская стена, ведь если основной твоего отношения к человеку становится неискренность в виде дорисовок и вытеснений, то ты интуитивно начинаешь чувствовать угрозу отовсюду. Любой человек, который лишь посмел обратить внимание на мои отношения с любимой, становится угрозой и вызывает к себе негативное отношение, ведь я интуитивно понимаю, что трезвый взгляд на мою любимую и на наши отношения непременно выявит то, что мне не нравится и что я предпочитаю не замечать. Вот только позавчера я пообщался с одной девушкой. Мы переписываемся уже пару лет – так, вялотекущая переписка. Недавно она завела себе подружку и стала с ней трахаться, спать вместе. Описывая ее тело, она рассказала, что у ее подружки красивые ножки, красивая попка, очень красивая большая грудь, и она несколько полновата, хотя и это её возбуждает. Она очень классно ласкается, и вчера было очень возбуждающе, когда её подруга своим сосочком ласкала, дрочила ей клитор, письку, дырочку.

— Слишком много позитивных оценок, — заметил Андрей.

— Вот именно. Что еще важно – она перечислила только позитивные моменты в их общении и сексе, а это означает, что процесс вытеснений, дорисовок и выстраиваний защитных сооружений идет полным ходом. Я попросил прислать мне обнаженные фотки этой девушки – хотелось посмотреть на красивую девчонку. И что я увидел? Я увидел девушку в такой стадии ожирения, что еще немного, и она превратится в корову.

— Не может быть такого, что у твоей подруги как раз такой фетиш? – уточнил Андрей.

— Нет, нет, всё наоборот – в ее вкусе девушки стройные, даже худощавые. Лицо на фотках застыло в маске непрекращающейся озабоченности мнением, инфантильного страха перед миром. Я спросил – как так получилось, что откровенно толстая забитая женщина превратилась в глазах моей подруги в слегка полноватую страстную и нежную? Ну…, и поскольку она уже знает мою манеру докапываться до сути, защищать свои оборонительные рубежи она не стала, и призналась, что хотела любой ценой вытеснить ее жирность. Заодно она упомянула, что «страстная» подруга уже полгода как ни с кем не трахается и не собирается, и так далее. В данном случае все понятно – началась влюбленность – и всё покатилось под гору – отупение, неискренность и прочее. И многие считают, что для того, чтобы начался этот процесс отупения, достаточным и необходимым условием является какое-то сильное чувство. Однако наш опыт показывает, что это далеко не так – всё то же самое начинается в тот момент, когда человек становится соглашателем.

— Яркий пример – жизнь с родителями, — вставил Марс.

— Да, у нас есть ряд исследований на эту тему… ну продолжай, я пока скопирую…

Курт полез копаться с компьютером, а Марс открыл было рот, но за момент до этого руки Алинги соскользнули с плеч Андрея, и она подошла вплотную к Марсу и… он отодвинулся от стола и она села ему на коленки. Одной рукой он обнял ее за талию, а другую положил на обнаженную ляжку.

И тут Андрею стало не очень хорошо.

Затем Алинга повернула свою мордочку к Марсу, он немного притянул ее к себе и поцеловал. И Андрею стало совсем не очень хорошо… Было понятно, что это не просто дружеские объятия и не просто дружеский поцелуй, и это было неожиданно и отрезвляюще. Было ясно, что Марс ему «не по зубам». Была ли влюбленность Алинги в Марса исключающей возможность любить кого-то еще? У всех это именно так…

— Мы провели ряд исследований на предмет сравнения инфантильности тех, кто живет с родителями, принимая их заботу, с теми, кто живет с родителями, полностью эту заботу отвергая, а также с теми, кто с родителями не живет. Результаты предсказуемы: те, кто живут с родителями и спокойно относятся к их навязчивой заботе, ну например они идут кушать когда их зовут, позволяют убираться в своей комнате, когда этого хочет мать, и так далее, показали высокий индекс инфантильности. Те, кто живут не с родителями – низкий. Это предсказуемо. Но вот что интересно, так это то, что те, кто живут с родителями и полностью отвергает их заботу, те…, — Марс вопросительно посмотрел на Андрея, — ну, твой прогноз?

— Средне-инфантильные?

— Да. Мы тоже так думали. Оказалось – нет. Те — еще более инфантильные, чем те, кто эту заботу не отвергает.

— Блин:) Как же такое может быть?

— Я предполагаю, что механизм простой. Тот, кто принимает заботу, тот понимает, что находится под влиянием родителей, и создает в себе своего рода закрытую зону для их влияния. Это как если ты понимаешь, что у тебя есть назойливый сосед, ты ставишь забор, чтобы отгородиться от него и иметь свое жизненное пространство. Такие чисто семейные люди невольно создают такое же пространство в себе, куда родителям доступа нет, и его внутренняя жизнь протекает именно там. А если ты не понимаешь, что рядом с тобой сосед? Тогда забора нет смысла ставить, ты его и не ставишь, в итоге сосед приходит и забирает что хочет и пакостит как ему угодно.

— То есть, ты хочешь сказать, что независимость тех, кто живет с родителями, неполная?

— Я хочу сказать, что ее нет вообще.

— Нет, не понимаю.

Андрей подался вперед, облокотился на стол и снова его внимание привлеклось к тому, как Марс поглаживает ляжки Алинги. Она заметила это, после чего их взгляды встретились. Зарождающееся отчуждение было неприятным. Ревность… Нет, ну его на хуй. Андрею было хорошо известно – что делать с ревностью – представить, что любимой девочке приятно, и испытать от этого удовольствие. Ревность в любом случае – это конец всему. Ее невозможно «контролировать» и тому подобный бред. Ревность всегда, сразу и моментально вызывает отчуждение, которое только усиливается. Андрей вспомнил, как это отвратительно, когда рядом с тобой сидит ревнующий, мрачный, гниющий человек… нет, ну его на хуй – ревность он не будет.

Марс тоже обратил внимание на то, что Алинга и Андрей смотрят друг на друга, и тоже смотрел на Андрея внимательно и спокойно. Интересно – почему нет тревожности, напряженности в его взгляде? Он так абсолютно уверен в себе, в том, что Алинга любит его и только его, или… или наоборот – у него нет желания превращать ее в свою собственность?

Эта пауза была совсем короткой, и вряд ли кто-то обратил внимание на этот короткий молчаливый разговор глазами.

Андрей облизнул губы и вернулся к разговору.

— Я не понимаю – почему независимости нет вообще, ведь очень многие…эээ… инициативы, влияния родителей блокируются.

— Толку-то, — спокойно возразил Марс. – Ты исходишь из ложной модели происходящих психических процессов, отсюда и твое непонимание.

— Мне кажется, я вообще не строю никаких моделей…

— Строишь, только не замечаешь этого, — снова вмешался Курт. – Ты считаешь, что если влияние родителей во многом блокируется, то независимости от них становится больше – это умозаключение уже вытекает из определенной модели, ну вот например чем больше открыть носик чайника, тем больше воды из него будет выливаться.

— Но это же так и есть:)

— С чайником – да, а с исследуемым нами процессом – нет, там действуют другие законы. Подожди…, — остановил Марс Андрея, который собирался что-то сказать, — вот Курт упоминал линию Мажино. Именно эта аналогия применима к этим процессам.

— Я тоже тебя перестала понимать, — встряла Мэй, нахмурилась и немного скривила мордочку.

— Всё очень просто. Французы до начала второй мировой войны построили у себя на границе с Германией мощный оборонительный вал. Это было циклопическое сооружение, и тянулось на несколько сот километров вплоть до границы с Бельгией. Прорвать такую оборону имеющимися в то время средствами было теоретически невозможно, так что французы пили вино, пели песни и мало заботились о том, что под их боком восстает из пепла могучая страна во главе с Гитлером. Немцы тоже понимали, что прорвать такую оборону невозможно… ну так они и не стали ее прорывать – они просто вошли в Бельгию, обошли укрепления и по незащищенной территории спокойно прорвались танками на просторы Франции. И теперь скажи мне – что толку в том, что линия Мажино осталась мощной и непоколебимой? Никакого толку. Теперь понятно? С одной стороны, кто-то может сказать, что раз линия Мажино стоит невредимой, то защита Франции по-прежнему на высоком уровне. А Франции давно уже и нет – есть протекторат Германии, а линия Мажино стоит себе невредимой и прочной.

— Ясно. Хорошо… с моделью понятно, а что происходит на самом деле в ситуации…

— На самом деле, перебил его Марс, когда человек выстраивает жесткую защиту против насилия родителей – насилия в форме навязчивой заботы, то при этом он сидит как тот француз, уверенный в том, что его жизнь сравнительно свободна, во многом свободна, а многие даже уверены, что живут совершенно свободной жизнью. Ну типа «мы живем вместе, но они меня не трогают». Такие люди настолько несвободны, настолько смирились со своей несвободой и настолько уверены в своей свободе, что попытки указать им на суть происходящего чаще всего наталкиваются на агрессию, возмущение. Хотя разоблачить их «свободу» проще простого.

— Как?

— Спроси такого человека, — ответила вместо Марса Элли, — может ли он привести к себе домой подружку и потрахаться с ней на кухне на столе, когда родители дома? Что он ответит, как думаешь?

— Думаю…, думаю, что он скажет, что с подружкой он может потрахаться и в другом месте и в другое время.

— Точно.

— Но это, конечно, не свобода, — продолжал Марс, — так как трахаться то ему хочется именно сейчас и именно в кухне на столе! А на это что ответит такой человек?

Андрей представил эту ситуацию и себя в ней.

— Наверное, согласится, что это все-таки несвобода.

— Нет, нет. Он скажет, что ему и НЕ хочется трахаться в кухне на столе!

— :)

— И на самом деле он будет прав. Ему и в самом деле давно уже не хочется того, что не положено. Он уже сломан. Человек, который позволяет родителям осуществлять насилие, отдает себе отчет в своей несвободе и имеет свой замкнутый внутренний мир, в этом самом мире живет сравнительно свободно – у него могут возникать неприличные желание, неправильные фантазии. А у этого, который уверен в своей свободе, таких фантазий и не возникает.

— А еще они иногда говорят «ну почему я должен хотеть трахаться именно на кухне на столе и именно когда родители дома?», — вставила Элли.

— Да, и возмущаются при этом. Ограничения, накладываемые жизнью с родителями, проникают сотнями, тысячами, как орды танков Гудериана. Они мелкие, эти танки, они проскальзывают незамеченными. Они, как термиты, незаметно пожирают древесину изнутри. Снаружи стены дома кажутся крепкими, но внутри он уже мертв, трухляв – его уже сожрали термиты. Он слишком много соглашался с родителями в мелочах! Он блокировал крупное насилие, но пропустил сотни и тысячи мелких изнасилований. У аутичного человека такие мелкие атаки автоматически отражаются от выстроенной им стены между собой и окружающим миром. Аутичный человек, на самом деле, всегда является потенциально гораздо более самостоятельным, более чувствующим и живым, чем человек, который внешне выглядит сильным и независимым. Был ли Наполеон когда-либо душой компании? Не был. Гитлер? Тем более. Но посмотри, послушай речи Гитлера – сколько в них мощи, сколько в них убеждающей, гипнотизирующей силы! Люди этого не понимают, поэтому исповедуют унизительные для немцев догмы о том, что мол народ ослеп, отупел, пошел вслед… не ослеп он и не отупел. Немцы пошли вслед за тем, в ком была жизненная сила, сохранившаяся в Гитлере благодаря его аутичности. И поскольку ко всему этому добавилась идея национального освобождения из-под гнета оккупантов и угнетателей, близкая любому немцу, то чего было ожидать? Ну… ладно, Гитлер – это мой «конёк», так сказать:), речь не о нем.

— Сталин тоже был отнюдь не заводила, не комсомольский вожак, — заметил Андрей.

— Точно, Сталин тоже был абсолютно аутичен, и хотя как оратор он был никакой, попросту нулевой, его личная сила, его подавляющая, сметающая все преграды личная мощь проявлялась в частных разговорах, один на один. Даже его заклятые враги, вот Черчилль например, высказывались о нем как о личности в самых восторженных тонах и выражениях. Гитлер, напротив, был в этом отношении весьма слаб…

— Отстань ты со своим Гитлером, блин:)

Алинга положила свою лапку ему на губы, и… и ревности совсем не возникло, ура! Было приятно смотреть на нее, на ее движения, на ее ласковые прикосновения, и снова в груди стало тепло от удовольствия, и сейчас он снова ее любил.

— Сила соглашательства огромна, — мягко убрав ее лапку со своих губ, продолжил Марс, — и в крупных вещах, и в мелочах. Да только от одной вот этой старческой, уныло-депрессивной обстановки, от этих мерзких шкафов, вазочек, ковров можно охуеть, не говоря уже о том, что ты постоянно находишься среди людей, положивших давно хуй на свою жизнь, распространяющих вокруг себя безнадежность и уныние одним только своим видом, одним только мертвенным голосом. Так что это абсолютная тупость, неискренность или вранье, когда люди говорят, что живя с родителями в одной квартире, они практически не замечают их, и якобы живут так же, как если бы жили одни.

— Как же проконтролировать все эти сотни мелочей?

— Тысячи, тысячи…

— И как?

— Не так сложно, как кажется. Мы все умеем делать это – следить за тысячью разных вещей.

— ?

— Ты прямо сейчас следишь за тысячью разных вещей, когда ждешь бутерброд, например, когда ходишь, разговариваешь. Наше тело, наш мозг обладают способностью брать под контроль тысячи вещей, формируя определенные привычки. Когда ты садишься за руль машины в первый раз, тебе кажется, что это пиздец как сложно – крутить руль, нажимать на газ, тормоз, переключать передачу, включать поворотник, сигналить, следить за машинами спереди, слева, справа, теми кто тебя обгоняет, обгонять самому… кошмар. Через полгода ты выходишь из офиса, садишься в машину… и через час замечаешь, что приехал домой, все это время обдумывая что-то, копаясь в воспоминаниях и чувствах – тело все сделало само. Нужно только поставить цель и настойчиво ее добиваться.

— Ну а проще всего, конечно, все-таки перестать жить с тиранами, ну их на хуй, — неожиданно агрессивно заявила Мэй. – Ерунда все это, какие там нафиг тренировки? Самообман.

— Ну…, согласен, конечно. Мы же обсуждаем чисто теоретически это дело… а если говорить практически, то конечно, попросту нет ни единого шанса, ни половины шанса, что ты справишься с этой задачей, продолжая жить с родителями. Попробуй, к примеру, научиться произносить несколько слов иначе, чем ты их произносишь, или убрать из своей речи несколько слов-паразитов – и ты увидишь, насколько сложна даже такая очень простая задача. Что уж говорить о том, чтобы поставить заслон сотням видом насилия, которое осуществляется над тобой с самого раннего детства. Другого выхода нет в принципе – с родителями необходимо расставаться. Если они тебе интересны – прекрасно, общайся с ними, но жить необходимо отдельно. Ну вот, наши исследования в общем и подтверждают все эти вещи.

— Интересно.

Андрей придвинул к себе тарелку с нетронутой едой, оставшуюся от арабов.

— И вы тут этим занимаетесь постоянно?

— Ну, мы тут много чем занимается, и не только тут…, — Марс легко пошлепал ладонью по ляжке Алинги, и она слезла с него.

— Скучно было бы жить без исследований, без того, чтобы искать что-то новое, узнавать, меняться самому…, вот мы и…, — он не договорил, и посмотрел на часы. – Ладно, я… погуляю…

Снова всё пришло в движение. Кто пошел к выходу, кто собирался кучками и что-то обсуждал.

— Ты сейчас куда? – спросил Андрей Алингу.

— Пить чай:). Никуда. С тобой.

Она села рядом с ним, положила ладошку на его руку.

— Ревновал?

— Сначала да.

— Я видела.

— Ты влюблена в Марса?

— Да, а ты – еще нет?

— Я?? :) Я нет… нет:) Я не могу влюбляться в парней… ну если только они сильно похожи по повадкам, и внешне… на девочек. Я не хочу ревновать и не буду, я умею не ревновать, это пройденный этап… очень болезненно пройденный… и я бы ни за что на свете не хотел бы проходить это снова, так что нет, нет:)

— Да ладно, ладно, я не уговариваю, ну не ревнуй:)

— Я хочу просто любить тебя.

Волна возбуждения – такого, какой бывает перед прыжком с парашютом, в момент, когда надо выйти из самолета в бездну, поднялась до горла и растворилась, когда он произнес это.

— Люби.

Захотелось спросить – будет ли и она любить его, но Андрей убрал эту мысль и это желание – слишком похоже на бартер, да и какой смысл спрашивать – будет любить, так будет, а не будет, так не будет – имеет значение только то, что есть сейчас. Влюбленные часто мечтают о том, что будет, и даже пытаются договариваться об этом, но это полная ерунда – никто не знает, что будет завтра. Завтра может наступить обыденность, а может завтра ей встретится другой парень, которого она полюбит, или вдруг придет ясность, что слишком многое было искусственно, и на самом деле близости нет вот прямо такой, чтобы жить вместе, чтобы любить – все что угодно может быть, поэтому единственное осмысленное действие, которое можно совершать, когда любишь – это любить и заниматься своими делами.

— Мне нравится, мне очень приятно представлять, что я буду заниматься чем-то своим, что увлекает сейчас, а рядом будешь ты, и ты тоже будешь заниматься чем-то своим, что нравится тебе.

— Трахаться с Марсом, например?

— Ну, например:) Я сейчас совсем не ревную, и не буду, это точно.

Андрей спокойно смотрел ей в глаза, говоря об этом, потому что был уверен абсолютно в том, что в самом деле хочет не ревновать, и точно уверен, что справится с приступами, если они будут возникать.

Алинга мягко улыбалась.

— Как отнесется к этому Марс?

— К тому, что мы с тобой влюблены друг в друга? Он отнесется нормально, он сам меня этому научил.

— Вот тут можно испытать к нему ревность, а можно – благодарность.

— Испытывай благодарность, Энди:) Он в самом деле многое для меня сделал – вытащил из жопы и многому научил. Без него не было бы меня, он потратил много и времени, и сил.

Официантки притащили несколько тарелок с едой, и на них налетели те, кто оставался в ресторане.

— А Курт, он кто?

— Он – приятель Марса, у них есть совместные проекты, они часто пересекаются, проводят исследования, просто тусуются. Вообще его больше интересуют растения… и физика, биомеханика. Я слабо в этом разбираюсь, но Курт умеет рассказывать… Курт, подойди?

— В него ты тоже влюблена? – улыбнулся Андрей.

— Немножко, да. Немножко…

Подошел Курт с гигантским бутером в зубах и ноутбуком в руках, уселся, положил ноутбук на стол и взялся обеими руками за бутер.

— Как твои подопечные?

— Хмкто?

— Ну… эти, сам знаешь кто.

— Я-то знаю, а ты?

— У тебя их много:)

— Меньше чем хотелось бы… достроим лабораторию, будет удобнее…

— Акулы? Вьюнки? Колибри? Лягушки?

— С акулами сложновато, с остальными легко… Лягушки сейчас…

— Расскажи?

Курт с сомнением посмотрел на Андрея, задрав левую бровь.

— Лягушки прыгают, — произнес он, не меняя скептического выражения лица

— Меня это почему-то не удивляет:), — ввернул Андрей.

— Никого не удивляет, в том-то и дело. А ведь никто не знает – как им это удается.

— Почему? Они отталкиваются лапами, я сам видел.

— Все сами видели…, а толку-то… как плавают дельфины и акулы – тоже все видели, от этого понятнее не становится. Не должны они так прыгать, видишь ли.

— То есть?

— Ну, нет у них такой физиологической возможности. Это все просто – делаешь замедленную съемку прыжка лягушки, измеряешь время и расстояние, измеряешь скорость и ускорение, это и ребенок может сделать, и получается, что лягушки во время прыжка приобретают такое ускорение, на которое больше ни одно позвоночное не способно.

— На самом-то деле не так все и просто, а Курт?:) – возразила Алинга.

— На самом деле все довольно сложно, конечно.

— И просто на самом деле и сложно на самом деле? — улыбнулся Андрей.

— Просто в задумке, немного сложно в исполнении. Могу рассказать, конечно…

— Давай.

— Берем лягушку. В ее мышцы на задних лапах вставляем мелкие металлические шарики, после чего делаем ускоренную фотосъемку с помощью рентгеновского аппарата – до пятисот кадров в секунду.

— Эээ.. в секунду??

— В секунду. Оборудование дорогое и редкое, в этом сложность. Ну а дальше всё – измеряем, считаем. И получаем, что ускорение очень большое. Нереально большое.

— Значит мышцы крепкие?

— Мышцы-то крепкие, но в чем бы тогда был вопрос? Биомеханика – наука хоть и молодая, но всё же с некоторым стажем и некоторыми познаниями, так что мы можем точно вычислить, что имеющихся мышц лягушке совершенно недостаточно не только для того, чтобы приобрести вот такое ускорение, но даже и вчетверо меньшее. Так что мышцы здесь ни при чем – они лишь дополнение к основному двигателю.

— Какому?

— Сухожилия. В них весь секрет.

Курт вгрызся в бутер, потом встал, притащил чайник и чашку, налил себе чай.

— Когда лягушка готовится к прыжку, она натягивает свои сухожилия, и в нужный момент словно «отпускает тетиву», и летит. Механизм этого натягивания сухожилий не изучен, ну мне и интересно… а вообще это на любителя, — оборвал он себя, и было видно, что продолжать ему неинтересно.

— Ну а физика? Чем ты увлекаешься в физике? – Перевел тему Андрей.

— Всем. Всем тем, что понятно, и что доставляет удовольствие. Я не лезу широко – я копаю глубоко, мне так интересно, и я никуда не тороплюсь.

— Недавно Курт мне объяснял, почему звук приближающейся машины высокий, а удаляющейся – низкий, – поддержала его Алинга. – Интересно разбираться в таких простых вещах, и что мне ещё нравится – я не только тогда получаю удовольствие, когда разбираюсь, а еще и после. Например, сейчас я часто стала обращать внимание на этот эффект изменения тона звука, и каждый раз испытываю удовольствие! А раньше этого не было. Я теперь могу получать удовольствие от звука приближающейся и удаляющейся машины:) Кто бы мог подумать… А ещё я иногда получаю удовольствие, наблюдая как падает шарик – после того, как прочла у Роджерса подробное описание этого явления. А еще когда льется вода, я получаю удовольствие, потому что кое что знаю о том – что такое струя воды, что она состоит из отдельных капелек… А ты, кстати, знаешь этот механизм?

— Со струей?

— С тональностью звука.

— Да, это просто… наше ухо устроено так, что чем больше длина звуковой волны, попадающей в него, тем ниже для нас этот звук. А наше ухо-то не знает – движется объект или нет – оно просто принимает звуковые волны. И если объект, испускающий звук, приближается к нам, то… вот представим себе, что объект испустил звуковую волну, а следующую волну он испустит через секунду, скажем. Но за эту секунду он уже пройдет некоторое расстояние и приблизится ко мне, так что следующая волна уже будет испущена с более близкого ко мне места – в точности так же, как если бы источник звука был неподвижен, и испускал бы волны с меньшей длинной волны, поэтому звук начинает казаться нам более высоким.

— По-моему, ты хорошо объясняешь… хотя фиг знает, я-то уже это знаю, а когда понимаешь, то любое объяснение кажется понятным, так что надо тебе кого-нибудь новенького в качестве подопытного кролика… – Алинга конец фразы произнесла затухающим голосом, видимо ее мысли уже унеслись куда-то в другом направлении.

Было приятно смотреть на ее задумчивое лицо. Курт тоже о чем-то думал своем, механически двигая челюстями, дожевывая свой бутерброд. В паре метров от них о чем-то негромко переговаривались Элли, Мэй и еще одна девушка с большими грудками и слегка встопорщенным носом – её нельзя было назвать красивой, а смотреть на лицо, тем не менее, было приятно, легко можно быть и ее представить задумавшейся о чем-то. Андрей прислушался. А… это Айви, ясно, Алинга о ней что-то говорила утром. Утром… блин, так ведь до сих пор еще, можно сказать, утро! Самое длинное утро за много лет, если не за всю жизнь. Как же сильно он соскучился по лицам, которые вообще могут быть задумчивыми! Вся эта история тоже ведь началась с задумчивого лица Джо:), и с того момента – целая серия встреч, интересных событий… связанных между собой? Хаотически нагроможденных? Когда-нибудь эта загадка прояснится? Сейчас он не верил ни в какую версию – ни в то, что ему говорил Джо – ни в первый раз, ни во все последующие. Не верил он также и в то, что вывалили на него эти не совсем нормальные люди там на пляже. Всё это ерунда, разгадка где-то совершенно в другой области… да и черт с ней, сейчас совершенно неинтересно об этом думать, тем более что толку никакого – думай, не думай… мало он передумал что ли всего об этом?

— …А что твои вьюнки? — словно очнувшись вдруг спросила Алинга, обращаясь к Курту.

— А что с ними… бегают туда-сюда, что им…

— Есть что-нибудь новое?

— Есть, конечно. Всегда что-то новое, Алинга, — Курт почему-то вздохнул, посмотрел на нее протяжным взглядом, затем перевел взгляд на Андрея. – Ты когда-нибудь видел бегающие растения? Прыгающие, ползающие, обнимающиеся?

— Ползающих видел, а бегающих – пока не доводилось:) А что, бывают?

— Бывают… не бегающих и не бывает, в общем.

— Новый парадокс? – Усмехнулся Андрей, — самовыстреливающаяся из сухожильной рогатки лягушка, а теперь – бегающие сосны?

— Ты меряешь все по себе, — Курт потянулся и встал, зевнул. – Пойду посплю минут пятнадцать. Все эти яниухи начались слишком рано… не люблю так рано вставать.

— Вернешься потом, или сразу в парк? – Спросила Алинга.

— Не знаю. Спать, спать…

Решительно развернувшись, Курт не торопясь проследовал к выходу, словно опасаясь расплескать что-то интересное, что зарождалось у него в голове.

— О чем он говорил? Ты знаешь? – Андрей наконец-то дожевал свой омлет, и тоже почувствовал сонливость, но не хотелось расставаться.

— Да. Если для лягушек требуется ускоренная съемка, то для растений – замедленная. Ты же не считаешь лягушек неподвижными, неспособными двигаться лишь на том основании, что они двигаются слишком быстро?

— Нет, конечно, но…

— Ну и с растениями то же самое – мы считаем, что растения не могут передвигаться, что они принципиально в этом отличаются от животных только потому, что они делают это слишком медленно. Вообще это один из примеров идиотского человеческого снобизма. Если ты не мужчина – ты не человек. Если ты не белый – ты не человек. Если ты ребенок – ты не человек, и так далее – люди даже для себя, для гомо сапиенс навыдумывали кучу разной хуеты, что уж говорить о других существах… До сих пор надо доказывать, что дельфины имеют свой язык, причем, возможно, намного более сложный, чем у человека. Надо доказывать, что животные испытывают эмоции и пытать их нельзя. И надо доказывать, что растения обладают двигательной активностью, как и животные, и, очевидно, каким-то сознанием, поведением.

— Да… боюсь, что мне тоже требуются доказательства последнего:)

— Энди, это очень просто, — ласково произнесла Алинга. – Как мы узнаем, что собака способна реагировать эмоционально на что-то?

— Ну…, это очень просто – она реагирует.

— Реагирует, да, а откуда ты знаешь об этом?

— Как откуда?

— Ты на вопрос отвечай…

— Хорошо. Я это вижу.

— Видишь. Чем?

— Глазами:) Вот этими.

— Глазами… а если что-то ты глазами не видишь непосредственно, а только с помощью приборов – оно считается существующим или уже нет?

— Ну а дальше что?

— Эпсилон Эридана существует? Существует, потому что непосредственно мы эту звезду и не видим, а в телескоп – видим. А теперь возьмем другой пример – кинокамеру. Возьмем какое-нибудь растение – Курт использует вьюнок… название не помню, это такая необычная штука, он растет на десять сантиметров в сутки!

— Фигасе.

— Поэтому его наблюдать легче, чем другие растения. Теперь выкинь из получившейся суточной записи девятьсот девяносто девять кадров из каждой тысячи. И посмотри. И ты увидишь, как на протяжении полутора минут вьюнок вырастает на десять сантиметров – в секунду на миллиметр. Ты видишь это движение своими собственными глазами, хотя и через посредство приборов. Так двигаются растения или нет?

— В этом смысле да.

— А теперь проведем другой опыт – начнем играть у несчастного вьюнка над ухом какой-нибудь долбанный рэп – и ты увидишь, как он съеживается, замедляет рост, словно его ударили. А поставь ему приятную, мелодичную музыку – и он на твоих глазах начнет расти быстрее, становиться сочнее. Так есть у него поведение или нет? Посмотри на эту запись так, словно ты не знаешь, как она получена. Сочтешь ты такое существо обладающим поведением, сознанием?

— Да.

— Ну вот. А еще если собаку погладить, она начнет прижиматься к тебе. Прикоснись к кончику ее носа, и она фыркнет. Но и растения реагируют на соприкосновения! Прикоснись к его растущему кончику, и он или отпрыгнет на твоей записи, или, наоборот, прижмется. Прикоснись к его «животу» между листьями, и оно тут же изогнется как-то, начнет видоизменяться. Это поведение – самое настоящее поведение.

— Поведение… с этим я согласен, но это же не значит, что растения могут думать, испытывать эмоции…

— Не значит, конечно, и, видимо, не могут. Но они обладают сознанием, это так же очевидно, как то, что сознанием обладают собаки – мы что-то говорим собакам, трогаем их, ласкаем или ругаем, и они меняют свое поведение, свои привычки. С растениями – в точности то же самое, только нужен простой приборчик, чтобы компенсировать недостаток наших органов чувств.

— И каков же может быть характер этих… восприятий, свойственных растениям?

— Вот Курт этим и занимается. Мне кажется, это очень интересно.

Алинга сцепила пальцы своих рук и стала их разминать.

— Реакция на музыку может быть чисто механической, ведь это звуковые волны, они могут непосредственно, чисто физически влиять…

— Я понимаю, да. Но в точности то же самое можно сказать и о собаках. И более того – люди так и думали тысячи лет. А еще некоторые люди почти так же думали раньше о других людях… тут нужна твердая почва, Энди, тут произвольные домыслы неинтересны ни в ту, ни в другую сторону. Можно нафантазировать все, что угодно, или наоборот – выплеснуть с молочным коктейлем цыпленка. Нужно опираться на какие-то конкретные дефиниции, на ясные определения, которые потом можно варьировать. Начинать нужно с восприятий – вот что такое эмоция? Мы не можем на этот вопрос никак ответить, мы не можем свести эмоцию к чему-то более простому, так как это и есть самое простое, это своего рода аксиома науки о восприятиях. Мы просто знаем, что вот это – вот что я сейчас испытываю – это эмоция. А вот это – мысль. Мы опираемся на эти аксиоматические понятия, мы ведем предметную деятельность и добиваемся результатов, но когда мы вторгаемся в область не-человеческого, но очевидно обладающего поведением, восприятиями, то тут необходимо вернуться к этим аксиомам, определить их как-то – пусть даже совершенно абстрактно, совершенно формально. Даже понять, что именно испытывает собака – совершенно невозможно, если мы не начинаем как-то определять аксиомы восприятий, тем более нечего сказать  о растениях. Здесь самое интересное – методика, подход к исследованию растений и животных, камней и рек.

— Камней и рек, — слегка ошеломленно произнес Андрей…, — я пока что даже не представляю – как к этому подступиться. Примитивные восприятия собак…

— Примитивные?? – перебила его Алинга. – Посмотрите-ка на него, шутливо, и в то же время грозно обратилась она к воображаемой аудитории. – Перед вами, дамы и господа, царь природы!

— Ну хорошо, — согласился Андрей, — примитивные восприятия растений…

— Примитивные? – снова перебила она его. – Посмотрите ещё раз, дамы и господа, на этого царя природы.

— Ну Алинга, — рассмеялся Андрей, — разве не очевидно, что…

— И…?

— Сейчас… Вообще-то, конечно, не очевидно…

— Но так хочется верить, что вот мы переживаем что-то глубокое, а растения и животные и камни – нет, да?

— Да. О восприятиях камней я вообще не могу сейчас рассуждать, я просто не понимаю, как к этому подступиться, хотя конечно и тут можно, видимо, обнаружить какие-то процессы, которые имеют очень большую длительность… но вот растение, смотри – оно движется, согласен, оно реагирует на прикосновения, на музыку, хорошо, давай допустим, что они что-то… испытывают, хотя говоря «испытывают» я имею в виду ведь то, чего у них точно нет – эмоции, мысли, переживания, но допустим, они что-то такое испытывают, что-то совсем другое, что нам непонятно и вообще не понять, но разве вот эта медлительность, эта растянутость их реакций на сутки, недели, разве это не говорит о том, что…

— Ну?

— Что они более примитивны.

— Нет, не говорит. Вот, например, когда ты испытываешь что-то захватывающее, глубокое – как ты себя проявляешь? Как ты выглядишь при этом?

— Ну… не знаю, по-разному наверное.

— По-разному, но ведь есть что-то общее в этих проявлениях. Ты становишься гиперактивным? Начинает бегать, подпрыгивать, что-то говорить, или наоборот?

— Наоборот.

— То есть ты становишься тем менее активным, тем более сосредоточенным и недвижным в своих эмоциях, мыслях и действиях, чем более глубокие твои переживания?

— В общем да. Понятно… Понятно, что замедленность, ну точнее то, что мы называем замедленностью, не может быть однозначно истолковано как примитивность… Но Алинга – я не могу себе вообразить, я не могу всерьез подумать, что растения такие медленные, потому что испытывают какие-то глубокие переживания:) Это просто смешно.

— А я этого и не утверждаю, Энди. Я просто нашла ошибку в твоей логике и показываю ее тебе.

— Ошибку я вижу.

— И я не утверждаю, что растения что-то «глубокое испытывают» — просто потому, что когда мы говорим об «испытывании», мы невольно все равно имеем в виду только те восприятия, которые известны нам, людям. И понимая, что растения, конечно, не мыслят и не испытывают эмоций, мы немедленно отказываем им в восприятии, в осознании вообще, а между тем это основывается на примитивном, кстати, антропоцентризме, согласно которому есть только те восприятия, которые испытывают люди. Других как бы и нет. А откуда это известно? Кто-то исследовал этот вопрос, тебе знакомы такие исследования?

— Нет.

— А мне знакомы. Курт мне кое-что рассказывал об этом.

— Интересно… интересна сама постановка вопроса. Есть ли какие-то восприятия, которые доступны животным, растениям или камням, которые недоступны человеку… но я по прежнему не представляю, как подступиться к этому вопросу. Но я и не думал на эту тему, ну может подумаю, или Курта расспрошу.

— Его расспросишь…, — пробурчала Алинга. – Хрен чё расскажет, если только допрос с пристрастием устроить.

— Почему?

— Хочет общаться с теми, в ком есть интерес, или может быть интерес, по его впечатлениям… и мне неплохо было бы научиться этому… а вообще, я тоже пошла спать… а ты хочешь?

— Да.

— Ну и иди:)

— А мне некуда:) Я тут случайный человек.

— Да, я забыла… Элли… Элли! Пустите его к себе? Пусть поспит.

— Ты не хочешь поспать вместе?

— Я подумаю:), — Алинга посмотрела на него то ли задумчиво, то ли с сомнением, — потом подумаю. Вообще, мне нравится спать или одной, или с Марсом, или с Айви, а понравится ли спать с тобой… это еще мы как-нибудь посмотрим.

Она встала, и без дальнейших слов ушла. Андрей остался сидеть, вперившись куда-то взглядом. Была вязкая сонливость, мысли то начинали крутиться вокруг чего-то, то прекращали, появлялись и расплывались без следа куски образов – лягушки под рентгеном, араб, руки Марса на ляжках Алинги. Подошла Элли и сказала – коттедж L-2, прямо и направо, там открыто – ложись где хочешь. Ее слова раздались у него в голове, словно эхо, он молча встал и также молча вышел. Жара оглушила, и туман в голове усилился. Он заставил себя ускорить шаг, отыскал нужный коттедж, зашел внутрь. На первом этаже стоял стол, несколько стульев вокруг. Вдоль стены и под лестницей стояло несколько рюкзаков, рядом с ними валялись какие-то вещи – одежда, боксерские перчатки, теннисные ракетки и ракетки для настольного тенниса. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он завалился на первую же кровать и мгновенно уснул.