Некоторые люди обладают такой обостренной потребностью в правде, что она даже постепенно проламывает границы, установленные личностью с целью самообороны, и постепенно достигает стадии искренности, то есть правдивости о самом себе для самого себя. И это несмотря на то, что нет ни одного аргумента в защиту искренности кроме весьма странного для многих людей чувства ее самоценности. Я, к примеру, и есть такой человек. С самого раннего детства я испытывал это чувство не благодаря, а вопреки примерам, подаваемым мне окружающими людьми. Мои родители представляли собою совершенно обычный образчик соглашательства. Они готовы были одобрять любой порядок вещей, чтобы только не становиться ему в оппозицию. Им всегда было так проще, но с самого раннего детства я помню, как во мне все буквально вспыхивало, как только я замечал какую-то неискренность, несправедливость. Это совершенно точно не было приобретенным. И уже потом, когда я начал читать книги, то моя потребность в искренности стала приобретать какие-то оформленные черты в зависимости от того, каким героям и каким их идеям я симпатизировал. При этом я мог горячо отстаивать некоторые представления о справедливости, которые впоследствии отвергал после того, как убеждался в ложности принципов, на которых они были основаны. То есть изначальная потребность в искренности и справедливости искала себе способы своего выражения с помощью формирования тех или иных принципов, многие из которых впоследствии обнаруживали свою внутреннюю противоречивость и не без борьбы с самим собой отбрасывались.
Искренность руководила мною с такой твердостью, что даже преодолевала порою инстинкты самосохранения, сильнейшие желания обладания. Если, к примеру, я видел, что девочка, в которую я влюблен, ко мне не испытывает влюбленности, ее тянет к другому, но она по инерции, из неловкости или по любым другим мотивам остается со мной, я такой ситуации выносить не мог и начинал разъяснять ей сложившуюся ситуацию и выталкивать туда, куда ее на самом деле тянуло. Учитывая, что я всю жизнь легко влюблялся, влюбленности обычно поглощали меня целиком, и к тому же я был сильно ревнив, мне приходилось преодолевать сильнейшее свое собственное сопротивление, но конформистские желания никогда не могли преодолеть мощного стремления к искренности даже тогда, когда я был абсолютно уверен в том, что прямо сейчас своей неуместной искренностью, честностью, стремлением к справедливости разрушаю навсегда свое счастье.
Как такое вообще может происходить? Как так получается, что некоторые люди обладают столь сильно выраженной потребностью к искренности и справедливости? Я думаю, что причину надо искать в том, что такие потребности являются частью эволюционно выгодного поведения. Грубо говоря – та обезьяна, которая проявляет потребность в искренности, в справедливости, которая в меньшей степени хочет вытеснять реальность – та обезьяна с большей вероятностью будет создавать в своей голове более адекватную картину мира, а значит в конечном счете ее действия будут более целесообразны. Таким образом, в процессе эволюции неизбежно закрепление таких качеств. Если хотя бы у некоторых индивидуумов того или иного сообщества выражены такие качества, значит это сообщество получает возможность иметь доступ к более реальной картине мира, и повышается вероятность того, что этот доступ сыграет свою роль в ситуациях, когда выживание зависит от способности адекватно воспринимать окружающий мир и предпринимать адекватные действия.
Таким образом, потребность в искренности и справедливости неизбежно появляются и развиваются по мере эволюции общества. То есть это не какие-то «моральные заскоки», не какие-то случайные особенности некоторых особей. Эти озаренные восприятия – неизбежные продукты эволюции сознательных существ.