Между неплотно прижатых занавесок – белый кисель, разбавленный нарождающимся утренним светом. Весна, вообще-то, а это что за хрень…
Я аккуратно перелез через спящую Настю, слегка прикасаясь губами, чтобы не разбудить, поцеловал ее голые задние лапки, от пятки до пальчиков, накрыл их одеялом и подошел к окну. За окном не было вообще ничего – только кисель из тающего по пути к земле снега и туман.
В школу она, значит, не пошла. Ну и черт с ним. Я думаю, к этому в школе привыкли и один раз ничего не изменит, а потом мы подумаем, какую выработать тактику. С ее бабкой тоже разберемся. Может быть и в самом деле – тупо отнять ее у бабки под благовидным предлогом и официально удочерить. Если занять в городе достойную позицию, то вряд ли с этим будут сложности.
Настя повернулась на живот, посопела и снова затихла, провалившись обратно в сон. После пяти или шести оргазмов… не удивительно, что она спит без задних ног. Проснется и полезет читать Роджерса. Или Бунина, томик которого я обнаружил лежащим тут же. Или полезет сосать…
Я вышел на балкон. Постоял там пару минут, ни о чем не думая, и промозглость заставила меня вернуться обратно. В спальне вдоль всей стены также тянулась «стенка», в которой по краям были шкафы для вещей, а центр её тоже был забит книгами – в кабинете и в коридоре мест для книг не хватало.
Раньше я подумывал о том – почему людям свойственно накопительство, собирательство? Сейчас эту мысль можно переформулировать с учетом того, что я узнал о жизни бегемотов: почему осознающих существ тянет к накопительству? Видимо, это неотъемлемый атрибут сознания вообще. Ну по крайней мере на многих предварительных этапах их эволюции, а может и не только на предварительных. В зависимости от того, что представляет собой человек, и собирательство его принимает более или менее прогрессивные формы. Удивительно, что многие даже наблюдательные люди этого не понимают, и, глядя на свинскую жизнь окружающих их людей, начинают делать ложные умозаключения о природе собирательства в целом. Это все равно, что, посмотрев на пьяную еблю тупых гомиков, решить, что секс сам по себе отвратителен. Собирательство бывает разным, и само по себе это эволюционный механизм. Кто-то собирает хрустальные вазы. Кто-то – значки или марки. Кто-то книги, не читая их, а другие – книги, которые они читают. Я вот, например, определенно фанат собирательства книг. Не потому, что таким образом я повышаю свой статус в стае гамадрилов, а потому, что сам буду их читать и симпатичные мне люди будут их читать, и я отношусь к этому процессу не как к физиологическому акту типа покакать, а как к тому, что сопряжено с настоящим удовольствием, поэтому мне приятно не просто копить книги в коробках или файлах, а расставлять их в красивых деревянных полках, перемежать их стеллажами с подсвеченными минералами, которые мне тоже нравится собирать, потому что я испытываю приятное, рассматривая, трогая их.
Недальновидные глупцы и вовсе додумались противопоставлять «бытие» и «обладание», что, конечно, является уж совсем радикальной формой глупости, потому что именно обладание и дает нам возможность переживать, действовать, реализовывать радостные желания. Не понимать этого – значит вообще ничего не понимать и быть предельно оторванным от реальности.
Собирательство позволило обезьянам в свое время превратиться в людей, кстати… вопрос стоит лишь в том – что именно собирать? Вместо того, чтобы порицать себя за страсть к коллекционированию каких-нибудь плюшевых мишек или фарфоровых слоников, следовало бы задуматься над другим вопросом – как более эффективно использовать свою эту потребность? Но чтобы об этом задуматься, чтобы прекратить тупую вовлеченность, уже требуется энергия… Потребность в собирательстве можно, как и все остальные процессы в психике, перенаправить таким образом, чтобы она приносила максимум удовольствия, максимум насыщенности и, таким образом, максимум энергии. Насыщенность, и, более абстрактно, энергия – великий уравнитель всего. Что приносит больше удовольствия, то и дает больше энергии, тому и хочется уделять больше внимания – при условии (!), что тебе удастся преодолеть деструктивные привычки, де-эволюционные направления своей коллекционерской страсти, вызванные к жизни или догмами, или слепыми уверенностями, или слепым же подражанием. Мой дед, живший в Севастополе, собирал марки и собрал под конец жизни очень достойную их коллекцию. Спрашивается – нахрена? Что это дало ему, кроме тщеславия, которое он по сути не смог даже эксплуатировать? Но кто об этом думает? Статус – вот идея-фикс. Раз у него отличная коллекция, то и нам надо ее сохранять и развивать. Эту идею мне в свое время пытались внедрить и мать, и отец, и бабка. К счастью, безуспешно, хотя некий отголосок этой мании я все-таки зацепил от них, но впоследствии благополучно отцепился. Но это я. А другие не отцепляются и продолжают ради идеи-фикс «продолжателя семейной традиции» подчинять свой инстинкт глупейшей херне.
Человек, который имеет достаточно энергии, чтобы, во-первых, различать такие идеи-фикс, во-вторых – анализировать их, в-третьих – посылать их нахуй вместе с теми, кто пытается в него их внедрить – такой человек способен совершать выбор – выбор объектов коллекционирования. Например мне нравится коллекционировать слова арамейского языка… мать его… черт… а что, если…
Пришедшая в голову мысль немножко ошарашила и прервала процесс академического рассуждения о ценностях собирательского инстинкта.
Я ведь точно знаю, что английский, немецкий, японский языки мне были интересны, а вот арамейский и древнегреческий – так себе. Теперь моя индивидуальность искажена каким-то образом – ну все равно, что если бы мы взяли бегемота, чтобы перетащить его куда-то, да и случайно сдвинули в сторону так, что его передняя часть изогнулась. Для него это ведь тоже было бы «искажением его личности», поскольку пространственная ориентация части его тела изменилась неестественным для него образом. И если бы он захотел снова стать самим собой и вернуться в прежнюю колею, то вряд ли ему стоило бы поддерживать это неестественное положение тела! Наоборот, ему надо было бы выпрямиться, и тогда нам было бы проще спихнуть его обратно.
Так. Значит я не должен примиряться с тем, что меня тянет к арамейскому и греческому. Мне следует каким-то образом возобновить интерес к английскому и немецкому, а интерес к арамейскому каким-то образом загасить.
Прикольно. Никогда в жизни не сталкивался с необходимостью решать такую задачу! Загасить имеющийся интерес. Анти-селекция какая-то. Ну… я бы не сказал, что именно «анти-селекция». Это было бы анти-селекцией, если бы я подавлял свой интерес из догматических соображений, а здесь передо мной стоит самая что ни на есть привлекательная задача – вернуть себе шансы на возвращение в мою жизнь с близкими мне людьми и интересной до писка деятельностью по освоению Марса, по интеграции восприятий из других полос.
И каким же образом я уберу свой интерес? Порождая чувство скуки и серости в то время, когда я думаю о возможности поучить греческий?:) Смешно. Но может и сработает. А значит надо попробовать.
А вот что еще надо сделать, так это составить полную карту своих желаний и выявить еще такие, которые не были присущи мне раньше. Надо бы увидеть полную картину искажения своей личности.
Я пошел в кабинет, достал из ящика лист бумаги, взял ручку и, с сожалением констатируя недоступность нормальных компьютеров на ближайший десяток лет, стал составлять список.
Шлепанье босых лапок отвлекло меня на середине процесса. Еще сонная Настя нетвердой походкой подошла ко мне и прижалась. Я отложил ручку, посадил ее к себе на колени и прижал к себе, потискивая и поглаживая. Запах только что проснувшейся шестидесятидвухлетней девочки… ее ласковые прикосновения и поцелуи… ее голубые глаза, излучающие непривычные для ее возраста серьезность и энергичность… Я целовал ее лицо и думал о том, что вчера мог совершить чудовищную глупость, если бы поддался нерешительности. Ну или трусости, можно и так сказать. Но не поддался. И молодец.
Настя сползла с моих колен, пролезла под стол, раздвинула мне ноги и с выражением кошки, унюхавшей валерьянку, взяла в рот мой хуй. Ну как, взяла в рот… наполовину взяла. Глубже не получалось. Она просто держала хуй во рту, но ее язычок и губы совершали такие мелкие естественные микро-движения, которые мы и называем «быть в покое», и это было охуенно. Иногда едва-едва заметные движения приносят намного больше наслаждения, чем техничные и размашистые действия.
Кроме пресловутого арамейского языка выявился интерес к игре в нарды. Вот уж точно дебилизм… Но, кстати, это вообще-то очень удачно! Да, можно сказать, что с этим мне повезло, потому что этому интересу можно легко противопоставить чисто рассудочную ясность в том, что игра эта дебильная, в которой слишком много зависит от чистой случайности. Я даже не стал откладывать это на потом, и прямо сейчас провел мысленный диалог с воображаемым защитником этой игры, в котором без особого труда доказал, что игра эта если не совсем дебильная, то по меньшей мере малоинтересная в силу своей высокой зависимости от результата бросания кубиков. Затем я мысленно представил, как беру доску для нард, как начинаю с кем-то играть. В этот момент возник интерес, ажиотаж, который я тут же убрал с помощью фиксации на ясности в бессмысленности этой игры. Такая практика чем-то напоминала по своей сути практику циклического восприятия, в которой я имел очень неплохой опыт.
Спустя десяток минут я почувствовал значительное снижение интереса к нардам. Первая маленькая победа была одержана. А с арамейским и греческим я пока подожду. Если мне удастся решить проблему без того, чтобы убирать эти интересы, то зачем их убирать? Я предпочту в таком случае взять их с собой, как возьму и Настю. Как и интерес к возне с детьми.
Следующей моей жертвой стало нечто совершенно уже дикое – желание… вязать! Ни хрена себе, как Майя с сотоварищами меня перекрутили… вязание! Это ж блять надо… Ну и с ним я тоже развязался без проблем. Если и есть какое-то удовольствие от вязания, то безумные затраты времени на получение какой-то поебени желаемой формы и узора никаким образом не оправдываются полученным результатом. Меня вполне устроит поебень немного другой формы и немного другой расцветки. И вообще я не люблю носить вязаные вещи и никогда в сознательной жизни их не носил. Мудизм, короче.
Сделав, таким образом, за полчаса пару шагов в помощь бегемотам, я почувствовал себя вполне удовлетворенным на данный момент. Пора бы сходить в Дворец Пионеров, кстати, и попробовать договориться с директором о более просторном помещении. С учетом приходящих под конец занятия родителей, имеющейся комнаты уже было мало, а на следующий урок наверняка придет больше детей под влиянием сарафанного радио.
Настю я оставил дома с Роджерсом, которому она решила отдать предпочтение с утра, с чаем и бутербродами, и на этот раз уже пошел в обход, не рискуя снова сунуться в ледяную жопу, которая, несмотря на туман и прохладный дождь, оставалась жидкой – возможно, еще и благодаря солям, смываемым туда с шоссе.
Солнце начало немного просвечивать, и подогретая им голова стала снова лениво подумывать о том и о сем.
Накопление переживаний, накопление знаний, накопление восприятий, накопление приятных привычек и навыков. Пока что для меня это – высший уровень собирательства. Накопление ради насыщенности, ради энергии. Получая больше энергии с помощью собирательства, на какой-то период времени я останавливаюсь в своем развитии. Возникает затишье, пауза, в течение которой и мое тело, и моя личность привыкают к новому уровню энергии. Конечно, это не линейный процесс, и возникают десятки, сотни периодов спадов и подъемов, но в среднем все-таки уровень энергии повышается, и пауза наступает тогда, когда это повышение достигает какой-то критической отметки, когда и начинается качественная перестройка личности и тела.
Как бы ее назвать… ну пусть будет «пауза привыкания». Хотя нет, «привыкание» — какое-то не такое слово. Не очень ассоциирующееся с эволюцией, с сопутствующими охуенными переживаниями и открытиями. Пусть тогда будет «трансформационная пауза». «Транс-пауза», вот. Пусть так. Накопление энергии ведет к транс-паузе. В процессе перестройки, трансформации личности и тела, параллельно этому идет и смена образа жизни. Какие-то интересы ослабевают, какие-то усиливаются. Какие-то действия прекращаются, а какие-то возникают. Может измениться и социальное окружение и способ взаимодействия с ним. Короче говоря – транс-пауза вмещает в себя и трансформацию изнутри, и соответствующие изменения вовне, и эти изменения могут потребовать значительного времени, поскольку окружающий мир инертен, и чтобы изменить свой способ функционирования в нем, может потребоваться и время и значительные усилия.
Например, в связи с перестройкой личности тесное общение с каким-то человеком может оказаться нежеланным, или даже нежелательным, или даже неприемлемым. А чтобы разорвать связи и не наломать при этом дров, чтобы разумным и спокойным образом выйти из каких-то отношений, из какой-то совместной деятельности… на все это может потребоваться и время, и силы. Поэтому продолжительность транс-паузы зависит еще и от того, насколько эффективно или неэффективно были построены мои взаимоотношения с миром. От того – какой хаос, какая турбулентность возникает в процессе их смены.
Но по мере того, как эта работа подходит к концу, созревают новые условия для дальнейшего накопления энергии. Вместо жены-стервы можно уже начать жить с сексуальной умной девочкой, и соответственно огромный источник отравления заменяется источником удовольствия – энергия постепенно накапливается. Постепенно накапливается она и в других перестроенных сферах внутреннего и внешнего. И снова наступает критическое переполнение, снова транс-пауза, и так далее, так далее.
И чем это закончится?
Бессмысленный вопрос. Во-первых, я понятия не имею, чем это закончится и закончится ли вообще чем-то. Во-вторых, что бы я ни нафантазировал на эту тему, это не меняет одной очень важной закономерности: с каждым таким пережитым периодом, поднимаясь на каждый новый виток энергетической спирали, я испытываю все больше и больше уверенности в этом движении, все больше и больше стремления к продолжению движения. И все больше и больше энергии, умений, разных внешних ресурсов (включая деньги, комфорт, здоровье и прочее) для того, чтобы его продолжать. Так что это движение – ускоренное.
На этом слове я аж остановился и рассмеялся. Никто не обратил на меня внимания, да и хрен с ними в любом случае.
Ускоренное движение! А что нам известно о том – что происходит при ускоренном движении электрически заряженной частицы? Она создает магнитное поле, и если в это магнитное поле попадает другая заряженная частица, то ее траектория искривляется. Очень точная аналогия! Ведь и движущийся по этой траектории человек также создает вокруг себя своего рода магнитное поле, потому что он становится источником энтузиазма, от него можно заражаться энергией, интересами. Разумеется, это случается только если человек и сам имеет минимальный «заряд». Хотя… если еще раз обратиться к физической стороне аналогии, то немагнитных веществ не бывает. Достаточно сильное магнитное поле любой диэлектрик намагнитит. И достаточно энергичный человек может даже вялую медузу на какое-то время «намагнитить» в своем энергетическом поле. Ну, разумеется, что кпд такой деятельности тем ниже, чем менее насыщен энергией человек, попавший в поле твоего влияния.
Дом Пионеров в это время был полностью вымершим – дети приходят сюда только после уроков, ближе к вечеру. Поднявшись по лестнице, я свернул на этот раз в противоположный коридор, и вскоре наткнулся на кабинет директрисы. Постучав, я толкнул дверь и она открылась.
Прямо передо мной стояла раком директриса. Она была в черных колготках и довольно короткой коричневой юбке, которая сейчас плотно обтягивала ее попу. Обернувшись и увидев меня, она сделала какой-то неопределенный жест и продолжила копаться в нижнем ящике шкафа.
— Бюрократия, — вздохнула она, выпрямляясь и держа в руке увесистую папку. – Куда от нее деваться…
— А знаете, — начал я, подойдя к ее столу и усевшись на стоящий подле него стул, — когда мы в институте сдавали диплом, то некоторые, самые отчаянные головы, делали более или менее качественно начало и конец, а в середину пихали нечто маловразумительное. Один мой знакомый даже написал там, в середине, что тут конечно написала ерунда, но все равно это никто читать не будет. И ничего, диплом был принят и защищен. Такое, конечно, не пройдет, если кому-то нужен именно красный диплом, но с другой стороны, зачем тратить свою жизнь на эту никому не нужную красноту? Чтобы попасть по распределению в какой-нибудь ящик типа института радиоэлектроники или «Истока»? Гораздо лучше быть незаметным, чтобы самому определять дальше свою судьбу, чтобы к тебе не прилипали липкие руки разных товарищей, которые только и ждут – кого бы запрячь в работу, от которой тошнит их самих.
Директриса посмотрела на меня, улыбнулась и села.
— У меня папа на «Истоке» работал.
— Он был счастлив? – Немного неосторожно продолжил я свою эскападу.
— Кто, папа? Да что Вы. Какое там…
— Ну вот. Так что может и Вам не стоит так уж тщательно заполнять все эти бумажки? Все равно никто читать не будет.
— Ох… будут, Всеволод Владимирович. Непременно будут. В РОНО… там знаете, какие сидят… там такие… Вам лучше не знать, какие:) – снова улыбнулась она.
— Вы вот так сразу запомнили мое имя и отчество, — удивился я.
— А что такого? У Вас запоминающееся имя. Легко запомнить.
— А Вас как зовут? Я, простите, в прошлую нашу встречу как-то и спросить забыл.
— Я Лариса.
— Понятно. А я, Лариса, к Вам по делу.
— Ну конечно по делу! – Изумилась она. – А ко мне все только по делу и ходят. Нет, чтобы хоть кто-то не по делу пришел, так вот такого не бывает, нет:) Да шучу я, шучу, — рассмеялась она, посмотрев на меня.
— А мне показалось… что не шутите, — осторожно заметил я.
— Правда?
Она вздохнула, улыбка стерлась с ее лица, и вместо нее появилась такое выражение безысходности, которое так часто можно встретить на лице всякого человека, живущего в СССР или, позже, в России.
— Наверное, Вы правы. Что ж… — Она пригладила волосы и посмотрела на меня уже менее официально и отстраненно. – А знаете, вот видно, что Вы необычный человек. Ученый.
— И как же это видно?
— Да ведь поговорить с Вами можно, как с человеком. А это редкость.
— Должен признаться, что и с директором чего-либо поговорить как с человеком тоже можно нечасто, — польстил ей я. – Так что… наше удовольствие от общения взаимно… если я правильно понял, что Вам со мной приятно…
Я намеренно выстраивал фразы так, чтобы они звучали совсем чуть-чуть, но все-таки двусмысленно. Было интересно прощупать ее таким образом, посмотреть – есть ли какие-то живые реакции, потому что если бы они были, то это во многом бы мне помогло выстроить с ней приемлемые взаимоотношения.
— Да… приятно, — медленно проговорила она и уже внимательно всмотрелась в меня.
— Не знаю… может это не совсем корректно, но что если мы с Вами перейдем на «ты»… ну когда мы не на людях, а вот так, наедине в Вашем кабинете? Меня, честно говоря, так утомляют эти выканья, да и не нравится то, что они создают ненужную дистанцию.
— Ненужную, говорите?:) – Слегка подкалывающей интонацией спросила меня.
Я предпочел промолчать.
— Ну можно, конечно, и на «ты» перейти, отчего же нет. Когда мы наедине… в моем кабинете…
Теперь уже она подхватила мою инициативу осторожно-провокационных высказываний, что мне понравилось.
— Отлично! Тогда договорились.
Я протянул ей руку, и она, опешив, автоматически ее пожала. Я задержал ее ладонь в своей лишь на секунду дольше, чем это было бы уместно при официальном рукопожатии, но в таком деле даже каждые полсекунды имеют свой смысл, который безошибочно подсознательно прочитывается любым нетупым человеком. А тупой она не была.
Воспоминание ее вытаращенной попы, прикосновение ее ладони, легкая игра в двусмысленность – все это привело к тому, что в джинсах у меня стало тесновато. Блин… а что, если все эти заигрывания приведут к тому, что я буду ебать ее прямо тут, сидящую на столе с раздвинутыми ногами?.. Этот образ мельком пронесся в моей голове, но в джинсах теперь стало не только тесно, но и горячо. Если бы я сейчас встал, она точно увидела бы эрекцию.
И я встал – якобы, чтобы оглянуться по сторонам, осмотреть кабинет. И краем глаза я заметил, что её взгляд коснулся бугорка в джинсах – сто процентов. Когда я вернул свой взгляд после того, как осмотрелся – ее лицо не выражало ни отчуждения, ни напряженности. Ну и хорошо.
— Тесновато тут у Вас… у тебя, — заметил я. – И кстати о тесноте. Я ведь для этого и пришел, в общем-то. Нельзя ли заменить мой класс чем-нибудь побольше? А то…
— Как, еще побольше? – Перебила меня она.
— Ну… да. А что, разве та каморка, в которой я проводил урок, считается…
— Той каморки давно нет, Всеволод, — снова перебила меня она, улыбаясь. – В расписании уже все отмечено. Я уже переместила Вас… тебя оттуда.
— Ничего себе!
— Ну я же тут работаю, Всеволод. Со мной родители общаются…, — как-то погрустнев добавила она.
— Похоже, это общение не самое приятное, что есть в твоей работе?
— Это точно. Не самое… Но информацию я получаю, а это мне нужно. Так что с завтрашнего занятия комната уже будет другой, чтобы все поместились. И парты оттуда мы сами уберем, я уже распорядилась.
Я только изумленно покачал головой.
— И маты постелим:) – Продолжала она.
— Маты?
— Да. Я уже договорилась – нам из второй школы принесут десяток матов, в порядке шефства, так сказать. Так мы их будем в углу складывать…
— Ты просто… меня удивила, — закончил я фразу. – Приятно удивила. Не ожидал.
— Ну мы друг друга с тобой удивили, значит:) Я тоже не ожидала, что вокруг физики поднимется такой ажиотаж.
— А что… уже есть ажиотаж?
— А ты приходи завтра на урок, увидишь:)
— Ладно… ну тогда я пойду?
— Конечно, — кивнула она. – Заходи почаще:)
— Серьезно? – Решил я немного обострить разговор.
Для нее это было неожиданным. Ее взгляд сначала скользнул куда-то вбок, потом вниз, и потом она вдруг покраснела.
Я встал, обошел стол, подошел к ней и снова протянул руку.
— Я понял. Это было серьезно. Вот и прекрасно. Я буду заходить почаще.
Она дала мне свою ладонь. Я сжал ее и удерживал на этот раз так долго, что это считалось бы неприличным при других обстоятельствах. Но обстоятельства были не другие, а эти.
Я заглянул в новый класс. Он был в четыре раза больше прежнего. Если и он будет забит детьми, то возникнут логистические проблемы, наверное. Надо подумать. Придумал. Надо сделать острова! Один мат – один остров. Нет, лучше два мата – один остров. Насколько я помню, школьные маты имеют размер один на два метра. Значит каждый остров будет два на два – нормально. Расположить их надо так, чтобы между ними был метр пустого пространства – тогда можно будет между ними свободно перемещаться, и в то же время это будет не слишком далеко, чтобы подслушать разговоры на близлежащих островах и перемещаться туда-сюда.
Потом надо на каждый остров поместить губернатора. Губернаторы будут сменяемыми, и им нужно будет следить за порядком. Не знаю, надо ли это на самом деле, но кажется будет прикольно. И кроме того, попутно можно будет устраивать разные разговоры и дискуссии на социальные темы. Про Сингапур можно будет рассказать, про Южную Корею и чеболи, можно вслух вместе со всеми порассуждать о том, как нам лучше организовать взаимодействие между островами – в общем, какую-то прикольную игру вокруг этого построить можно, а значит – будет отличная почва для восприятия научной информации. А вот матов надо двадцать, тогда, а не десять…
Усевшись за парту, я вяло оглядел комнату, и прежние мысли вернулись в мою голову. Очень важно не превратиться в человека, который копит уже не то, что дает ему насыщенность, а просто вещи. Или просто информацию. Важно время от времени задаваться вопросом – для чего я это делаю. Дает ли продолжение накопления новые переживания? Дает ли новые возможности для получения новых переживаний? Является ли накопление все еще средством, или стало уже самоцелью?
Подойдя к окну, я уставился на деревья, растущие по обеим сторонам бульвара. Солнце уже окончательно растворило туманное белёсое молоко, и на улице стояла настоящая весенняя погода – та самая, которая всегда отзывалась во мне щемящим, пронзительным чувством рождения чего-то нового. Захотелось выйти на улицу и погулять вдоль какого-нибудь ручья. Слава коммунальным службам – возможностей погулять вдоль ручья у фрязинцев предостаточно каждой весной и каждой осенью, без ограничений, в любом дворе и на любой улице.
Я вышел из класса, снова подошел к директорской двери, открыл ее и просунул голову. Лариса все еще сидела за своим столом. Папка лежала перед ней, но смотрела она поверх, в окно, мечтательно и как-то невесело.
— Я недооценила твоё обещание, что ты будешь заходить часто! Не думала, что вот так часто!:)
— Э… нет, я не хотел докучать. Я просто…
— Да я шучу. Правда, шучу. Хорошо что ты зашел. Честно:)
— Я только хотел сказать, что матов надо двадцать, а не десять. Как думаешь, возможно?
— Конечно. – Она пожала плечами, взяла ручку и меланхолично что-то черканула у себя в календаре. – Будет двадцать. Если что-то нужно еще, говори.
— Да. Буду говорить.
— Ты, значит, только это хотел сказать? – С подкалывающе-грустной интонацией констатировала она.
— Да. Но это было моей ошибкой.
— То есть?
— Глупо было приходить только затем, чтобы сказать тебе о матах. Надо было сказать тебе, что на улице очень здорово, я ужасно люблю такую весеннюю погоду, хочу найти какой-нибудь ручей и погулять вдоль него, подумать. В детстве в такие ручьи я запускал всякие щепки и шел вдоль потока, смотрел, как щепка преодолевает препятствия, представлял себе разные штуки типа того, что это корабль, на котором я плыву… Я бы позвал тебя погулять вместе, но ты наверное не сможешь?
— Не смогу. Работа.
— А после работы?
Она подняла брови, и мне показалось, что легкая тень отстраненности пробежала по ее лицу. Наверное, я переборщил для первого дня.
— После работы я могу. – Неожиданно ответила она. – А ты правда хочешь?
— Правда.
Я быстро прикинул, что сейчас я погуляю, потом пойду домой, проведу время с Настей и позанимаюсь чем-нибудь сам, а к девяти вечера как раз приду сюда и погуляю с Ларисой. Хрен его знает, чем все это кончится…, но пока мне интересно. И немного возбуждает.
— В девять, тогда? – Уточнила она.
— В девять.
Я помедлил и решил все же уточнить.
— Мужа у тебя, значит, нет, я правильно понимаю?
— Нету. Правильно. Не бойся.
— Я не боюсь. Я просто хотел уточнить.
Я помахал рукой и скрылся за дверью.
Конечно же, подходящий ручей я нашел очень быстро. Он тек по улице, идущей перпендикулярно бульвару по направлению к железнодорожной станции. Улица шла немного под уклон, так что ручей быстро набирал силу.
А ведь общество должно быть заинтересовано в том, чтобы люди почаще себя спрашивали о сути накопления, которым они занимаются. Ну… нормальное общество, конечно. Такое, как у нас, на Марсе. Ведь если люди будут вовремя останавливать свое накопление, тем самым они будут оставлять достаточное количество ресурсов, чтобы их хватало другим людям, которые еще находятся в начальном периоде накопления. Например, если у тебя уже есть, условно говоря, два магазина, и прибыли с них хватает для того, чтобы ты мог получать необходимое тебе количество впечатлений, то какой смысл открывать еще десяток? Конечно – при условии, что ты живешь в благоприятном окружении. При условии, что тебе хочется, чтобы окружающие тебя люди тоже развивали свои бизнес-навыки, чтобы они получали возможность реализовывать свои интересы. Модель конечно грубая, но суть понятна. Неограниченный рост накопительства мешает не только тебе, но и окружающим тебя людям, так что в этом двойной вред. В общем, все это довольно очевидно.
Или взять накопительство, скажем, кристаллов. Вот я очень люблю собирать разные клевые кристаллы. Но если я живу среди симпатичных людей, то мне приятнее собирать их не для своего эксклюзивного пользования. Мне захочется сделать так, чтобы и другие люди могли бы пользоваться моей коллекцией, приходить, смотреть, трогать кристаллы, а некоторые девочки и мальчики могут и меня заодно трогать…:) Таким образом ресурсы общества будут тратиться более экономно. Да и заработанные мной деньги – как только они на каком-то этапе превышают требуемый для меня оптимум – могут направляться на развитие интересов симпатичных мне людей.
Это все довольно очевидно. Но все равно, приятно подумать об этом.
В этот момент до меня дошло, что гулять мне надоело, и что я соскучился по Насте. И что клево было бы поваляться в горячей ванной – одному или вдвоем. Я подумал о такси, но вспомнил – в каком времени и в каком мире я живу. Поэтому я дошел до автобусной остановки и заполз в удачно подъехавший вонючий и раздолбанный Икарус.
Насти дома не оказалось. К моему удивлению, я не придал этому никакого значения. Не возникло никаких беспокойств, никаких левых мыслей. Нету – значит ушла. Ушла – значит захотела погулять или по каким-то своим делам. Приятно было думать о ней так, и она вполне этого заслуживала. В свои шестьдесят два года она казалась очень собранной и хорошо понимающей – что она хочет и что делает. А значит и сейчас она занята чем-то, что ей надо или интересно, вот и всё. Запасные ключи всегда висят на крючке у зеркала в прихожей, и, учитывая ее совсем недетскую внимательность к деталям окружающего мира, не приходилось сомневаться, что она их сразу же и увидела.
Я вышел из кухни с бутером в зубах и взглянул на крючок. Ключей, разумеется, не было.
В кабинете я обнаружил небольшую перестройку. Кресло, в котором вчера вечером она сидела, оказалось сдвинутым на то место, где стояло другое кресло, которое я утащил к окну, а в самом углу Настя оборудовала себя гнездо из диванных подушек и журнального столика. На столике помимо Роджерса и Бунина теперь лежала «Краткая астрономическая энциклопедия», и я снова пожалел, что не могу поставить ей на стол компьютер с Википедией и с сотнями тысяч книг из своей электронной библиотеки, которая ждет меня в моем кабинете на совсем другой планете. Ну, будем обходиться тем, что есть. Я ведь как-то обошелся в свое время…
Набрав ванну, я залез в неё, осторожно погружая жопу в горячую воду. Наверное, в слишком горячую… ну ничего – лучше немного горячее, чем немного холоднее. Остынет немного, и все будет клево.
Постепенно я погрузился целиком. Ванная наполнилась густым паром, и сейчас, если не знать о том – где я и кто я – то нельзя было бы отличить меня-сегодняшнего от меня, лежащего в этой ванне ребенком. Ничего не изменилось с тех пор, да и как оно могло бы измениться, если я сейчас в прошлом. Сейчас и есть прошлое. Конечно все так, как и раньше. Блин, как необычно вот так в своих фантазиях перемещаться туда-сюда, а тут еще и настоящее прошлое. Ну не совсем настоящее, но на ванную комнату эти различия не распространяются. Если раньше для фантазирования надо было закрыть или хотя бы прикрыть глаза, то теперь все наоборот – глаза лучше открыть пошире, чтобы убедиться, что я точно в прошлом. Можно не смотреть на свое тело, да – поднять взгляд повыше. Когда я не вижу своего тела… ну просто стопроцентная иллюзия моего детства.
По телу даже прошла дрожь от какого-то нервного возбуждения. Эти путешествия во времени… а между прочим ни Майя, ни Ольс не передали мне никакого нового восприятия во время вчерашней встречи! Вот свиньи! Ну да, да. Это был мой выбор, согласен. Прощаю. Я остался тут с Настей, сам, и тогда было не до передачи восприятий. И непонятно, как будет дальше.
Интересно, моя работа над фантомными желаниями как-то облегчила им работу?
Во входной двери заскрежетал ключ. Отлично.
Я потянулся и закрыл глаза.
Дверь захлопнулась. Я поплескал рукой по воде, чтобы Настя поняла, что я валяюсь в ванной. Звуки сбрасываемой обуви, скрип открывающейся дверцы шкафа. Интересно, нахрена ей шкаф… пусть лучше раздевается и приходит сюда, может захочет залезть ко мне или просто посидит рядом, расскажет че делала.
Идёт… ага, идёт, но не сюда, а на кухню. Бутерброд ей ближе меня, значит! Я снова пошлепал рукой по воде, погромче. Прислушался. Дверь холодильника открылась… и закрылась. Ладно, ща сделает бутер, и тогда уже зайдет.
— Я тут! Когда придешь? – Крикнул я и погрузился с головой под воду, заткнув нос и закрыв глаза.
Чертовски не люблю, когда вода затекает в нос. Почему-то после этого она забивается в пазухи, и после этого насморк обеспечен на неделю.
Сквозь воду до меня донесся глухой звук открываемой в ванну двери.
— Сева, ты почему днем валяешься в ванной?! – Визгливый мерзкий голос пробурился сквозь воду и впился в мои уши.
Смертельный холод меня сковал.
Этого не может быть. Нет. Нет. У меня бред.
— Сева, я тебя спрашиваю? Хватит валяться. Чего удумал, днем в ванну? И почему у тебя вода такая горячая? Ты что, не знаешь, что это для сердца вредно? Ну ка давай вылезай немедленно.
Я вытащил морду из-под воды и открыл глаза. Прямо надо мной нависала рожа. И это была рожа моей матери. В ужасе, практически в трансе я опустил взгляд… и не увидел своих ног. Еще ниже… вот же они. Ё-ба-ный в рот… Я ребенок.
— Я сказала вылезай, понял? И делай уроки.
С плохо сдерживаемым раздражением мать вышла из ванной и хлопнула дверью.
С выпученными глазами я рассматривал свое детское тело. Сколько мне сейчас? Блять, да какая разница… блять… нихуя не понимаю.
Где Настя?? Или в этой реальности ее попросту нет? Так…
Я почувствовал, что во мне закипает бешенство, но это мне не поможет.
Я вылез из ванны, вытерся и вышел.
— Ты почему голый?? – Ужаснулась мать, всплескивая руками. – Да что с тобой сегодня? Ты заболел?
— Отъебись, — сквозь зубы пробормотал я и пошел в свою комнату.
Вопль бешенства настиг меня, уже когда я закрыл дверь. Мне было похуй. Где я нахожусь, что это за реальность – похуй. Я все равно ни при каких обстоятельствах не останусь у разбитого корыта. Тут мне все равно не жить.
Дверь открылась и в нее просунулась взбешенная харя матери.
— Пошла на хуй, сказал! – Заорал я, с силой толкнул ее в живот, так что она отлетела на метр, и изо всей силы ебнул дверью, так что от грохота заложило уши и из дверной коробки посыпалась штукатурка.
Я зажмурил глаза, чтобы в них не попала пыль. В ушах по-прежнему стоял неприятный звон, и я со злости хлопнул по ним обеими руками. Звон взорвался и рассыпался мелодичными искрами.
Я открыл глаза. Дверь в комнату была открыта. Какого…
Сжимая кулаки, я вышел в коридор. Он был пуст. И тут я догадался снова посмотреть на себя. Я был взрослым. Снова.
Блять-блять-блять…
Повторяя это заклинание, я заглянул в кабинет. Настино гнездо было на месте. И тут в двери заскрежетал ключ…
За те несколько секунд, которые прошли, прежде чем дверь открылась, я успел вспотеть от напряжения, так что когда Настя вошла, я протирал глаза.
— Меня ждешь? – Спросила она, разулась, а затем быстро сбросила с себя всю одежду. – Ты такой горячий, от тебя идет пар. Ты только что вылез из ванны?
Я молча кивнул, не в силах ничего сказать.
— Пойдем. – Она взяла меня за руку и потянула к ванной. – Хочешь, я тебя помою?
— Конечно хочу, пупса…
— Залезай обратно.
Я обеими ногами встал в ванну и понял, что, пожалуй, слишком горячо. Аккуратно опуская жопу в воду, я держался за ее голые ляжки, а она гладила мне плечи. И тут до меня дошло, что такой горячей вода быть не может. Она уже немного остыла еще тогда, когда я тут лежал, и уж тем более должна была еще немного остыть за те минуты, когда происходила вся эта поебень.
Мой мозг лихорадочно вел подсчеты. Я просидел в ванной примерно пять-семь минут, прежде чем… Значит… значит у меня сейчас что, опять есть семь минут, прежде чем…
Нет, так нельзя. Но что я могу сделать?
— Если ты хочешь, я лягу к тебе. – Настя села на край ванны и поставила на него свою ножку, так что она была прямо у моего лица.
Пиздец красивая девчачья ножка…
Я взял ее и поставил себе на грудь.
— Нет, погоди, не залезай пока. Давай подождем… минут пять.
— Я прочла про белых карликов.
— Интересно?
— Интересно. Только я не совсем поняла, что такое главная последовательность. Расскажешь?
— Это несложно… расскажу, конечно. Тут все зависит от массы звезды.
— Подожди, я пописаю.
Настя забрала свою ножку и пошлепала в туалет. Скрипнула сидушка, раздался звук пописа, потом шебуршание, потом слив. Дверь хлопнула.
— Сева, ты все еще тут? Сколько раз тебе надо говорить, чтобы ты вылезал? Мне нужна ванная.
Показалось, что меня сейчас вырвет. Прямо в ванну. И от этого омерзительного голоса, терроризировавшего меня все мое детство, и от ситуации.
Может в самом деле вырвет?
Я напрягся и преодолел рвотный рефлекс.
Немного заболела голова, как будто от горной болезни. Бешенства уже не было. Мать продолжала что-то пиздеть из-за двери, но меня это как бы не касалось.
Я запер дверь на защелку изнутри, снова залез в ванную и закрыл глаза и уши. Спустя минуту открыл. Тишина. Взгляд на ноги. Нихуя, я все еще ребенок.
Закрыл глаза и нос. Погрузился в воду. Вылез, подышал, взглянул на тело, залез под воду опять. Вылез, подышал, взглянул на тело… ага.
Выскочил из ванны. Открыл дверь, пролетел мимо изумленной Насти, не вытираясь натянул на себя штаны, рубашку, куртку, схватил ключи и выскочил на лестницу. Вызывать лифт некогда. Огромными прыжками понесся вниз. Три прыжка на один пролет лестницы. Иногда и два. Спустя минуту вываливаюсь на улицу. Весна. Школьники возвращаются из школы. Оля. Увидела меня, отвела взгляд, напряглась. Да не хочешь, так и не надо, не напрягайся. Обещал не замечать тебя, и не замечаю.
Но что делать дальше?
Оглянулся. Хрен там. Ни Майи, ни Ольса. И сейчас опять я стану ребенком? Главное, не зависнуть в той части, когда я ребенок. Главное, чтобы эта херня прекратилась, когда я тут.
Вроде бы уже пора? Но ничего не происходит.
Я уселся на лавку и, сжав зубы, ждал превращения. Прошло пять минут, десять… ничего. Значит на сегодня всё? Было бы неплохо. Вечером пойду на поиски – может пересекусь снова с кем-то из них.
Вставая с лавки, я почувствовал себя уставшим. Даже физически. Нет, вроде точно на сегодня всё.
Прошелся до восьмого подъезда и вернулся обратно. Всё. Пока можно выдохнуть и расслабиться.
Открыл подъездную дверь, вторую, дернул третью… что за черт. Дернул сильнее, и дверь открылась. По инерции я сделал пару шагов вперед и остановился. Я был в лобби. Не в подъезде, а в лобби. Что-то знакомое. Прошел еще дальше, справа ресепшн. Ну конечно. Bodhi Serene Hotel. Я в Чанг-Мае. Чудесно. Большое спасибо. Развернулся, вышел на улицу. Чанг-Май. Стиснув зубы, прошел направо до поворота и снова направо. Чанг Май. Добрел до Мун-Муанга, не испытывая уже никаких эмоций. Жарко. Знакомый трансик – я ебал её, точно помню. И он меня узнал что ли? Улыбается. Ну и ли просто улыбается, как потенциальному клиенту. Я снял её когда-то на противоположной стороне улицы, поздно вечером. Она стояла у бензоколонки, в короткой юбке и босоножках, и её голые лапки показались мне сильно возбуждающими. Завел её в туалет, сказал чтобы дала мне свои ноги. Присел на корточки и вылизывал ей лапы, дроча свой хуй. От ситуации и от очень красивых лап возбуждение было на десять. Потом ей же и отсосал – её хуй стоял все время, пока я лизал ей лапы. Видно, что никогда в жизни ей лапы не лизали…
— Well…, — произношу, подходя поближе. – Let’s go with me? I remember your feet, do you remember me?
— Yes, of course, — кивает. – Let’s go.
— I love your feet…, — произношу, озираясь. – I love their smell and taste… and I love to fuck you with your toes in my mouth.
— Ok, — улыбается.
— Wait a second, my girl…, — отстраняю его и осматриваюсь.
Чанг-Май. Стопроцентный. Какой сейчас год?..
— Which year is now? – Спрашиваю её.
Не поняла, или делает вид что не поняла? Да похуй, в общем. Наверное, думает, что я обдолбался. Пусть думает что хочет. Мне надо вернуться в сраное Фрязино.
— Let’s go. – Произношу я, беру её за руку и веду в ебательный отель, который тут же за углом. Комната стоит сто пятьдесят бат в сутки. Дают два полотенца, мыло и презик. Идем в комнату. Сажаю её на кровать. И что делать? Ну, передо мной трансик, по крайней мере можно подождать, занимаясь её ножками.
Беру ножку и, не снимая босоножки на высоком каблуке, целую ее. Провожу языком по пальчикам, подлезаю под них, просовываю язык между пальчиков. Пиздец красивые большие лапки.
Все скомкано. Спазматично. В любой момент ножки исчезнут.
— Hey, honey… — что ей надо?
Трансик улыбается и протягивает руку. А, ну да… Деньги. А у меня вообще есть деньги? Без денег я на улицу не выхожу. Сую руку в карман, достаю пятьсот бат. Еще двести. На.
Трансик довольна, легла на спину. Можно делать все, что я захочу. Я пока хочу целовать её ножки, а там видно будет.
Положил её на бок, задрал юбку и спустил трусики, лег сзади и засунул хуй в попу. Без презика. Презик как-то похуй в такой ситуации. Держу ее за стоящий хуй и медленно потрахиваю в попку. Тревожность не отпускает. Ебаться приятно… пир во время чумы?:) Трансик внезапно сильно сжимает попу, и я от неожиданности чуть не пропустил оргазм. Кончать сейчас вряд ли стоит. Энергия мне нужна. Хотя именно сейчас почему-то особенно сильно захотелось кончить. Из-за фоновой тревожности?
— Stop. Don’t move. Don’t clench your ass, ok? Just relax. Just give me your ass and do nothing more.
Послушно кивает. Это послушная девочка, я помню. Надо только говорить, что мне надо, и она будет делать.
Закрываю глаза, обнимаю мальчико-девочку и отдаюсь ощущениям. Засовываю хуй поглубже и почти не двигаю им. Так, совсем чуть-чуть, но этого вполне достаточно, чтобы держаться в комфортной области близко к грани оргазма.
Трансик опять сжимает попку, и я снова резко подхожу к опасной грани, так что приходится напрячься. Стряхиваю с себя легкое головокружение, беру трансика за горло, слегка сжимаю его и внушаю еще раз.
— Don’t squeeze my dick.
В ответ тишина.
Открываю глаза. Настя удивленно таращится на меня.
— Я не знаю, что такое «squeeze», — виновато произносит она. – Я что-то делаю не так?
Мы лежим на кровати. Я — совершенно голый. Она – в приспущенных шортиках. Мой хуй в её попке, как и вчера. Пиздец как возбуждает трахать в попку целочку, поэтому мы и договорились, что письку трахаем пока только головкой, чтобы Настя оставалась девственницей.
— Нет… нет, все в порядке. Постарайся не сжимать попку, иначе мне трудно сдерживаться.
— Хорошо… тебе приятно?
— Пиздец как приятно, малышка. Тебе тоже?
— И мне, — кивает она, поворачивает голову обратно и немного поджимает свои ножки, выставляя попку.
Солнце облизывает наши голые попы, в квартире все еще работает центральное отопление, так что голыми валяться не холодно. Спустя пять минут я осторожно вытаскиваю хуй. Настя поворачивается, обнимает меня крепко и прижимается.
— Я к речке ходила. У моста. Там никого нет, все густо заросло ивами, потоки талой воды. Нравится там сидеть.
— Там ты тоже сделала себе гнездо? Типа как в кабинете?
— Нет. Я бы сделала, только сидеть там холодно, в тени деревьев. Я стояла, потом немного гуляла вдоль речки. Это… ничего, что я в кабинете…
— Не спрашивай. Ты живешь тут со мной, можешь переставлять вещи так, как тебе удобно. Я уже говорил.
— Я помню. Все равно мне почему-то спокойней, если спрашиваю.
— Потому что ты привыкла жить с тираном. Но я не тиран. Со мной можно все обсудить и прийти к какому-то решению. Ты девочка умная, и вряд ли что-то сломаешь или испортишь по глупости. Доверяй себе и делай, что хочется, а я, если что, сам задам вопрос и вмешаюсь, если мне покажется, что ты делаешь что-то не то. Привыкай быть человеком, понятно?
— Понятно.
Я встал и пошел в ванную ополоснуть хуй после попки. Настя тоже подскочила и поскакала в свое гнездо. Мир стабилизировался?
Я снова набрал ванну, залез в нее и первые минут пять никак не мог расслабиться. Мысли не хотели ни на чем сосредотачиваться. Вспышки воспоминаний перемежались со случайными идеями, и я пожалел, что не взял с собой ручку и бумагу. Почему-то именно с самого детства во время валяния в ванной мне в голову часто лезли интересные мысли. Возникла мысль позвать Настю и сказать ей, чтобы притащила ручку с бумагой, и я уже открыл рот, но, к счастью, вспомнил о том, как мне самому было неприятно отрываться от своих занятий, когда родителям приспичивало меня зачем-то позвать. Нет, со мной это не пройдет. И вообще странно, что возникло такое желание – звать Настю, чтобы она меня обслуживала. Насколько я помню, таких привычек за мной раньше не наблюдалось. Интересно – это еще одно личностное искажение? Если и так – то хуй ему. Я не дебил и способен сам позаботиться о себе. Если не хватает ума подготовить себе валяние в ванной – не делая других людей заложниками своих маразмов. Мне надо – я и буду сам себя обслуживать.
Преодолев лень, я вылез из ванны, наскоро обтерся полотенцем и вытер о коврик ноги, чтобы не оставлять за собой мокрых следов. Прошел в кабинет, взял ручку и лист писчей бумаги и поперся обратно в ванну.
На журнальном столике у Настиного гнезда обнаружился открытый Мюллер, рядом с ним — Бонк, а в руках она держала книжку с адаптированными рассказами про Шерлока Холмса.
Мимоходом бросил взгляд на её лицо и порадовался тому, что вовремя поймал себя на попытке превратить ее в прислугу – она уже где-то добыла тетрадку и старательно выписывала туда слова из Мюллера, сосредоточенно и аккуратно. Глядя на нее, легко было самому впрыгнуть в состояние сосредоточенности, вспомнив, как я сам в детстве мог часами напролет заниматься физикой, математикой или японским.
— Мы иногда можем говорить по-английски, если хочешь, — предложил я.
Она оторвалась от тетрадки, довольно закивала головой и снова уткнулась в книгу. Потом опять подняла взгляд и остановила его на моем хуе, который уже наполовину привстал.
— Хочешь, я его пососу?
— Да. Но только если хочешь этого сама.
Спустя пару секунд Настя отложила книгу, на четвереньках подползла ко мне, приподняла голову и взяла хуй своими пухлыми губками.
— Горячий, — промычала она, не выпуская его из рта, подняв одну руку и приставив пальчик к моей дырочке в попе.
Насколько я уже мог заметить по предыдущим потискам и ласкам, моя попа ее сильно привлекала. Попко-фетишная девочка.
— Я потом научу тебя, как трахать меня в попу и доставлять мне массу наслаждения. Хочешь?
Настя ожесточенно закивала головой, не выпуская хуй изо рта.
Мир стабилизировался.
— Почему именно Кафка? Мне его книги кажутся скорее обещающими, чем что-то дающими. Разве нет?
Я перешагнул через лужу и, взяв Ларису за талию, просто перенес ее на другую сторону. Ей определенно нравилось, когда я использовал разные поводы для того, чтобы потрогать её.
— Примерно такое же впечатление у меня было от «Игры в бисер», — продолжал я. — Всю книгу ждешь, когда же перед тобой раскроется смысл, а в конце понимаешь, что никакого смысла и нет – Гессе просто не смог его найти, и лишь описал мир, в котором смысл мог бы быть, и как бы происходил, по его представлениям, процесс приобщения к этим ценностям. У меня было сильное разочарование, когда я закончил читать. С другой стороны, самому еще более обостренно захотелось найти такой смысл.
— Да? – С любопытством спросила она. – И как?
Мы гуляли по центру города, выбрав наиболее сухие улицы, потому что хотелось просто пообщаться, а не прыгать через лужи и реки.
Она была одета в обычную женскую одежду советского заштатного городка – какое-то мерзкое коричневое пальто, женские сапоги, мерзкая женская вязаная шапка-нашлепка. Приходилось прилагать усилия, чтобы не отравляться от такого ее вида и представлять, что без всей это одежды она была бы очень даже симпатичной и возбуждающей. Ну… скорее всего. Во всяком случае это представлять было приятно.
— Я свой смысл жизни нашел, — после некоторой заминки произнес я, пока даже отдаленно не представляя, что я могу бы ответить, если бы она попросила уточнить.
— И какой же? – Тут же, разумеется, спросила она.
— Мне… будет очень трудно тебе это объяснить. Хотя… можно сказать так, что я нашел свой смысл в науке. В исследованиях. В получении удовольствия от жизни – и от исследований, и от жизни в целом, от жизни самой по себе.
— Гедонизм? – Уточнила она.
— Созидательный гедонизм, да. Созидательный и социально направленный. Для кого-то может быть гедонизм заключается в том, чтобы жрать и сидеть перед телеком с пивом, но я бы это гедонизмом не называл, потому что такие люди на самом деле не испытывают насыщенности своей жизни.
— Но они считают иначе!
— Какая разница, что они считают? Моя бабушка считает, что бог накажет, если мастурбировать…
Я взглянул на нее, чтобы проверить – как она отреагирует на такую прямолинейную провокацию, но ее лицо осталось невозмутимым. Ну что ж, это уже неплохо.
— Важно не то, что они считают, а что есть на самом деле. Если бы они испытывали удовольствие от жизни, это имело бы свои проявления. Психология – тоже наука, если отрезать от нее всякий философствующий мусор. Если в комнате сидит кошка, то у этого есть свои проявления – из комнаты будет раздаваться мяукание, шорохи, кошка будет срать и так далее. Если человек испытывает удовольствие от жизни, энергии в нем становится больше. Понимаешь? Это закон природы. Такой же, как закон гравитации, закон взаимосвязи электричества и магнетизма. И если в человеке больше становится энергии, то в нем начинают просыпаться интересы – это раз, и озаренные восприятия – это два.
— Озаренные восприятия? – Недоуменно переспросила она. – Что за кошки такие?
— Я так называю разные восприятия, от которых моя жизнь становится приятней – чувство красоты, влюбленность, нежность, предвкушение и так далее.
— Ладно…, — как-то вкрадчиво приняла она мое определение.
— И что именно испытывает человек – не всегда ясно, хотя, на самом деле, это не так и сложно… но вот есть у человека интересы – это видеть легко. Человек, который с пивом сидит перед телеком, жрет колбасу, и так он проводит свое свободное время – он конечно может говорить что ему угодно но мы то видим – есть у него интересы или нет. Развиваются они, расширяются, углубляются, или нет. И если нет, то нет у него никакого удовольствия от жизни, а есть что-то другое, что он называет удовольствием и что его каким-то образом устраивает. Ну, наркоманов тоже устраивает торчать от наркоты, когда у них крыша съезжает и тело разваливается – это их выбор, но называть это «удовольствием», «насыщенной жизнью» нет смысла – это будет просто ошибочным использованием терминов.
— Значит цель твоей жизни – исследования? Наука?
— Не только наука, но и исследования самого себя. Изменение самого себя так, чтобы жизнь была более насыщенной, интересной, энергичной. Личная эволюция – я так бы назвал эту самую интересную для меня науку. И эта наука предельно конкретна. Это не философия. Например, согласно этой науке негативные эмоции убивают, лишают энергии. Ревность, раздражение, злость, агрессия… это не вопрос морали, понимаешь?
Она кивнула.
— Я смотрю на это не с моральной точки зрения, и это надо ясно понимать. Я смотрю на это как ученый, как физик. Я хочу более насыщенную жизнь, и отсюда ясно, что мне требуется больше энергии. А отсюда ясно, что мне нужно прекратить испытывать негативные эмоции.
— Разве это возможно? – Удивленно перебила меня она.
— Возможно. Конечно возможно. У каждого человека есть опыт устранения негативных эмоций. Разве ты никогда не пробовала переключаться на что-то приятное, чтобы перестать зацикливаться на чем-то неприятном?
— Пробовала.
— Ну вот, этот процесс можно довести до совершенства, сделать его безупречно работающим психологическим механизмом.
Лариса с сомнением покачала головой, но промолчала.
— Проблемы от этого не исчезнут, — грустно заметила она.
— Конечно не исчезнут. Устранение негативных эмоций – это не средство устранения проблем. Это средство устранения негативных эмоций, чтобы не отравлять себя, чтобы оставаться трезвым, спокойным, чтобы твой рассудок оставался незамутненным и способным решать проблемы в том числе.
Пару минут мы шли молча, и мне казалось, что она переваривает сказанное мной.
— Звучит немного фантастически, — наконец произнесла она. – Как в каком-нибудь детском фантастическом кино типа «Москва- Кассиопея». Умные дети собрались и полетели в космос. Но это все равно фантастика.
— Когда-то и Днепрогэс казался фантастикой, а потом люди взяли и построили его.
Я старался брать примеры, которые имели бы для нее смысл, на ходу оценивая адекватность того, что я говорю.
— И атомная бомба была фантастикой когда-то. Эйнштейн, эмигрировавший в США, написал письмо Рузвельту… ну тогдашнему американскому президенту, в котором рассказал о том, что Гейзенберг развивает в нацистской Германии проект атомной бомбы, и что такая бомба могла бы иметь чудовищную силу. Например, одной бомбой можно было бы уничтожить целый жилой район или порт со всеми кораблями. Даже Эйнштейн в то время, видимо, не мог себе представить достаточно точно – какую мощь может иметь атомная бомба. Ну или мог, но специально преуменьшил ее возможности, чтобы его письмо не показалось чем-то из серии «Москва-Кассиопея»:) И тем не менее письмо легко под стол. Рузвельт просто не поверил. А потом физики взяли и сделали то, что было фантастикой. А полеты на орбиту Земли… Так что… разговаривая с ученым-физиком, вряд ли стоит так уж упирать на аргумент, что что-то кажется фантастикой.
— Ладно, ладно, — Лариса засмеялась и подняла вверх руки. – Сдаюсь.
— Тебе просто следует подумать о том, что если что-то можно сделать чуть-чуть, то с помощью правильной технологии это можно усилить в сто, в тысяча раз. Если даже ты безо всякой тренировки иногда можешь переключиться с неприятной эмоции на что-то приятное – то подумай о том, чего можно достичь упорными тренировками.
— Наверное, аналогия с физикой тут не очень все-таки подходит, — заметила она, — а вот аналогия со спортсменами – вполне.
— Ну… может быть, да…
Я постарался умерить свой пыл и слезть со своего любимого конька.
— Я говорил о Кафке… так вот поэтому, когда я читаю что-то вроде Кафки, у меня возникает такое чувство, как будто это ни о чем, а я человек дела, мне хочется создавать, творить, понимаешь? А просто плавать в розовых туманах расплывчатых слов… нет, я на самом деле не такой жесткий прагматик, ты не подумай:) Я понимаю, что есть удовольствие и от этого, как есть удовольствие от абстрактной поэзии, абстрактной живописи. Просто я, будучи активным человеком, не могу получать такие впечатления слишком долго – мне сразу хочется переключиться на что-то конкретное, созидательное, вокруг себя или внутри себя.
— Да… по тебе видно, что ты очень умный, очень энергичный, — согласилась она, немного прижавшись ко мне боком.
Я решил, что не стоит откладывать очередной этап в нашем сближении, и обнял ее за плечи, прижав к себе посильнее. Она сбилась с шага, как-то запнулась, замедлилась и, как мне показалось, для нее этот жест означал гораздо больше того, что я, натура бесконечно развращенная по мерках их эпохи, мог себе представить. В ее представлении сближение должно происходить, наверное, в сто раз медленнее. Типа сегодня прогулялись и слегка соприкоснулись плечами. Через неделю уже можно прикоснуться случайно к руке. Еще через неделю можно остановиться, встать лицом к лицу на расстоянии полуметра, взять за пуговицу… ну и спустя пару лет это кончается или дружбой, или свадьбой. У меня не было пары лет. Да и желания втекать в это русло тоже не было.
То, что я взял ее за плечи… это наверное могло бы произойти только через полгода по меркам ее морали. И если бы я был обычным человеком, то получил бы однозначный и энергичный отлуп, в этом нет сомнений. Но я слишком отличался от обычных людей. В ее глазах я был каким-то эксцентричным, талантливым ученым, чья жизнь и чьи поступки просто не могут оцениваться той линейкой, которую прикладывают к другим людям. Поэтому она приняла это мое объятие, и мы снова пошли дальше, уже медленней.
Я заметил, что она стала украдкой озираться, и до меня дошло, что ее беспокоит, что нас может кто-нибудь увидеть из тех, кто знает её, а её тут в городе знали многие, как директрису «Дворца пионеров». Если она сама смогла принять такой неожиданный, хоть и приятный для нее прорыв в отношениях, то злословия горожан она боялась определенно.
Дойдя до первого же поворота с основной дороги, я свернул в переулок и увлек ее за собой.
— Давай пройдем там.., — неопределенно махнул я вперед, и она не стала уточнять, поскольку почти совершенно темный переулок полностью устраивал и ее.
— Про Кафку…, — начала она неуверенно.
— Да?
— Когда я его читаю, у меня возникает сильное удовольствие. Какое-то особенное, непохожее на удовольствие от других, конкретных книг. Знаешь, есть стереомузыка?
— Ну разумеется.
— Так вот от Кафки у меня стерео-удовольствие. Как будто разные восприятия приходят с разных сторон и накладываются друг на друга и получается новое сплетение. Само по себе. Его тексты словно что-то напоминают мне о себе самой, что-то забытое или плохо осознаваемое или хорошо подавляемое. Я испытываю и удовольствие, и… как ты говорил?.. насыщенность. И от своих собственных переживаний, и от того, как именно он подбирает образы, и это именно вот это конкретное удовольствие, от красоты, от глубины фраз. Мир и населяющие его люди в книгах Кафки… всё это становится для меня единым, что ли, существом, даже не трехмерным, а каким-то пятимерным — как будто в одном срезе, в одном моменте его мира проявляются незнакомые мне чувства, неизвестная глубина и что-то еще, чему сложно подобрать название. И вот ты говорил о том, что расплывчато и неконкретно, а у меня как раз от его книг усиливается и желание что-то делать, и хочется придумывать что-то, и в то же время хочется и дальше читать, а иногда вообще ничего не делать хочется, плавая в фантазиях, и это тоже очень приятно.
Я остановился, повернулся к ней, обнял ее обеими руками за плечи. Ее движения снова стали замороженными, как будто немного сонными, и она просто позволяла мне что-то делать, никак в этом не участвуя. Я прижал ее к себе, и она, уткнувшись носом мне в подбородок, замерла. Ее руки безвольно свисали по бокам. Спустя секунд десять она их подняла и очень медленно положила мне на спину. Теперь, согласно официальной морали, мы интимно обнимались. Для того времени такие объятия взрослых людей на прогулке в темном переулке означали отношения на уровне любовников. Мне надо было постоянно осуществлять своего рода культурологический перевод событий с языка той эпохи на мой собственный, чтобы не терять ясности о происходившем, как это отражалось в ее сознании, и чтобы не сделать чего-то нежелательного. Ну или, наоборот, чтобы не упустить какой-то удобный момент.
Такие интимные объятья еще не означали, что она согласится со мной спать или трахаться, но если продолжать в том же духе, перепрыгивая и дальше через ступеньки, то спустя неделю, наверное, мне бы уже это удалось. Не то, чтобы я ставил перед собой такую самоцель, но Лариса меня возбуждала. И, кроме того, мне нужно было дальнейшее её содействие в моих уроках.
— Ты ведь был за границей, да? – Неожиданно спросила она, не отнимая своего носа от моего подбородка.
— А… да, а почему ты спрашиваешь?
— Просто интересно. Мне показалось, что ты много знаешь о загранице. Про наркоманов когда рассказывал… Я вот никогда не была. Читала, что там очень опасно. Ты туда как ученый ездил?
— Да. Как ученый. Не понял насчет опасности. Где опасно?
— За границей.
Я не выдержал и рассмеялся.
— Заграница разная, Лариса. Разные страны, разная жизнь везде.
— Вчера как раз показывали в «Кинопанораме», что в капиталистических странах люди голодают, преступность растет… почему они так живут?
Читать ей курс политинформации на два часа в мои планы сейчас явно не входило. Да и смысла нет. В самом лучшем случае решит, что я ее обманываю, а в худшем пойдет в КГБ. И мне не улыбалось ради абстрактной правдорубости рисковать всем, что тут у меня сейчас есть. В конце концов, какая нахрен разница, какой у нее в голове бред про заграницу? Почему меня это должно беспокоить? Нет, меня это совершенно не беспокоит. И если человек во что-то хочет верить, если ему так спокойней, если ему приятно поддерживать в себе тупость, то почему я обязан вмешиваться? Не обязан. В конце концов и при советской власти если ты не хотел быть тупым, то мог получить достаточно информации, чтобы на твоих ушах не висела уж настолько дикая лапша.
Читая в свое время разные форумы для путешественников с «правдивыми» рассказами о подстерегающих их опасностях, я давно уже научился тому, как можно, совершенно не кривя душой, нагнетать атмосферу.
— Слышала ли ты о Сеуле? – С совершенно невинным лицом спросил я её.
— О Сауле?
— О Сеуле. Столица Южной Кореи.
— А… ну да. Ну просто слышала. Ты там был??
— Да… ездил на симпозиум. А ты знаешь, что Сеул – один из самых опасных городов мира для путешественников?
— Нет… ну то есть что-то слышала об этом. Кажется видела в какой-то передаче. А почему он такой опасный? Много наркоманов?
— Ха…, — демонически рассмеялся я. – Если бы ты знала, сколько там наркоманов, и чего от них можно ожидать, ты бы удивилась.
Лариса покачала головой и сочувственно взглянула мне в глаза.
— Хуже того. Там есть такая центральная улица, Гангнам. Центральная улица! – Я возвысил голос и поднял вверх указательный палец. – Одна из главных достопримечательностей Сеула. И тем не менее, прогуливаясь по Гангнаму в толпе расслабленных и спешащих куда-то корейцев, ты не должна ни на секунду забывать о том, что никто не гарантирует, что в тебя с размаха не засадят нож. Никто не даст тебе гарантии, что в любой момент ты не получишь выстрел в спину из ружья! И это прямо в толпе людей!
Глаза Ларисы стали излучать ужас.
— А наводнения и цунами? Они ведь могут быть чрезвычайно опасны! И об этом тоже нельзя забывать, погружаясь в умиротворяющую атмосферу корейской столицы.
— Невероятно, — прошептала она.
— А можно ли спокойно, без содрогания, пить чай и есть пирожные в Турс ле Жур? Ну есть там такая сеть… э… столовых. Так вот как там можно спокойно питаться, если чума, сифилис и сибирская язва по-прежнему убивают людей?
— Как же они там живут? – Почти выкрикнула она.
— Ну как… а что им остается? Да и видела ли ты живого южнокорейца когда-нибудь? Когда я гулял по Сеулу, если бы ты только знала, какое великое множество раз я видел там очень подозрительных типов! И упаси тебя бог потерять бдительность. А дома? Ну то есть в отеле? В гостинице, то есть. Вот у нас дома можно пить воду из-под крана… ну ладно, — поправился я, заметив, что в ее глазах появился скепсис. – У нас можно налить воду в чайник прямо из-под крана, вскипятить и пить чай. А у них?
— А у них? – Эхом отозвалась она.
— У них тоже можно, конечно. На свой страх и риск. Ведь никому, подчеркиваю, никому неизвестно, чем та вода может быть отравлена!
— С ума просто сойти, — прошептала Лариса в изнеможении.
— В нашей делегации были ученые-химики, так они прямо на моих глазах сделали анализ водопроводной воды, и оказалось, что концентрация дигидрогена монооксида просто зашкаливает!
— Дидро…, — попробовала было она повторить, но безуспешно.
— Дигидрогена монооксид, — повторил я. – Прямо в водопроводной воде, ты можешь себе это представить? Конечно, в мировом сообществе давно уже прекрасно известно о свойствах этого вещества, но корейцам на это глубоко наплевать, похоже!
— А мы тут жалуемся…, — Лариса покачала головой.
— Да уж, — поддакнул я. – А видела бы ты их поезда. У некоторых из них нет колес. Вообще, совсем нет.
У нее даже немного отвисла челюсть.
— И как же… как же они ездят??
— А вот так. – Я многозначительно хмыкнул. – Соответственно можешь себе представить, как работают их заводы, как люди учатся в институтах, как работают больницы, когда служащие пытаются туда добраться на поездах без колес… ну да ладно. Слава богу, мы сейчас во Фрязино, а не в Сеуле, так что можно просто гулять и ничего не опасаться.
Я еще раз игриво ее обнял, прижав к себе и поцеловав в нос.
Она укоризненно взглянула на меня, потерла свой нос и неловко улыбнулась.
— Мне пора.
— Хорошо. Я тебя провожу до дома?
— Нет-нет… этого не надо. Я сама. Тут близко. Завтра зайдешь перед уроком?
— Обязательно зайду.
Она выскользнула из моих объятий и пошла. Обернулась, помахала рукой и исчезла за поворотом.
«Мир стабилизировался, мир стабилизировался…», — приговаривал я вслух, предпринимая новую попытку пробраться напрямик к своему району – на этот раз из переулка, где мы расстались с Ларисой. И похоже, что эта попытка будет не более удачной, чем предыдущая…
Судя по всему, завтрашний урок физики состоится. Интересно, как все пройдет. Если как и в прошлый раз, то придется Ларисе на третье занятие перемещать нас уже в актовый зал, а мне – искать новые подходы к обучению в таком формате.
Я выбрался, наконец-то, на освещенную дорожку перед какой-то пятиэтажкой, и даже умудрился никуда при этом не провалиться. Делаю успехи. Осваиваюсь…
— Ты в порядке? – Раздалось с лавочки, мимо которой я проходил.
Повернув голову, я увидел девочку-подростка. Она сидела на самом освещенном месте – прямо под фонарем. Что ж… идея неплохая. Желтый свет фонаря неплохо скрывал янтарные глаза, особенно если не слишком таращиться по сторонам, когда мимо идут люди.
— Я в порядке, да…
Оглянувшись, как в кино про шпионов, я уселся рядом.
— Майя, если тебе не трудно, я очень просил бы тебя больше не возвращать меня в воспоминания, где есть мои родители. К тайским шлюшкам и трансикам – сколько угодно, ради бога. Тебе она понравилась, кстати?
— Лариса?
— Нет. Трансик, которую я трахал в Чанг-Мае.
— Да, красивая.
— Ножки у нее охуенные… и попка… я бы сейчас ее потрахал… так что случилось на этот раз?
— Мы пытались тебя сместись с новой колеи. Исправить возникший перекос.
— То есть вы что… пихали меня из стороны в сторону, чтобы я перескочил в свое реальное прошлое?
— Можно и так сказать. Пихали, да. Из реальности в реальность. Насколько мы могли судить, раскачивая тебя именно таким образом, можно было ожидать, что ты вернешься в нужное русло.
— Ну я неплохо попрыгал, надо сказать:) Хотя больше так не хочется. Мой мозг это как-то не очень хорошо воспринимает.
— Я думаю, больше этого и не потребуется.
— Но я по-прежнему здесь!
— Раскачивая тебя, мы создали нужное напряжение, нужную нестабильность в твоем положении, так что сейчас все готово к тому, чтобы совершить решающий пинок.
— А… сейчас прямо все готово?
— Да. Только имей в виду, что тебе придется пережить очень странные воспоминания.
— Еще более странные?:)
— Да.
— И черт с ним. Меня другое беспокоит. Что с Настей?
Майя замолчала и как-то подозрительно запыхтела.
— Нет… нет, Майя. Настю я не брошу, я уже говорил.
— Я знаю. Но…
— Настю я не брошу. Кстати, прямо сейчас я переживаю то, что Ольс счел для себя интересным – близость, преданность близкой девочке. Если хочешь, можешь и ты подцепить, если тебе надо.
— Да, я уже пробую. Это очень интересно. Но Настю придется оставить в этой реальности.
— Майя. — Я встал, снова покрутил головой по сторонам, подошел к ней вплотную, чувствуя ее коленки. – Мне не придется оставить тут Настю, потому что я ее не оставлю.
Я помолчал, представляя себе, как она сейчас сидит в своем гнезде, читает астрономию или учит английский. Вспомнил, как мы с ней сегодня спали, и как я ночью лишил девственности её попку. Нет, я ее не брошу, это вопрос решенный.
— Я, конечно, не останусь тут навсегда, и конечно нам с ней придется расстаться, если окажется, что других вариантов нет, но эти варианты мы сначала должны испробовать. Всё, что можно. Всё что придет в голову тебе или Ольсу. Черт с ним, я готов хоть со своей мамулей пересекаться, если надо. Мы будем пробовать, пока остаются хоть какие-то варианты. И пока мы пробуем, я буду с ней жить, буду ее воспитывать, буду помогать ей становиться таким человеком, который сможет противостоять этому ублюдочному миру и выжить, и вырасти интересной личностью.
— Я согласна, — кивнула она. – Конечно, мы будем пробовать. Но пробовать надо сейчас.
— Сейчас Насти со мной нет. Это ведь плохо?
— Да… лучше, чтобы вы были вместе в этот момент. Но хочу предупредить, что это будет очень странный для тебя опыт. Ольс предложил интересный вариант. Для того, чтобы из ложного прошлого тебе перебросить в настоящее, чтобы переместить тебя в нужную линию реальности, мы можем попробовать тебя… ну как бы приподнять над реальностью, понимаешь?
— Нет.
— Представь себе, что я лежу на земле и ты меня толкаешь. Толкать трудно, я раскачиваюсь, хаотично перемещаясь из одного местоположения в другое и испытывая от этого сильные неудобства. Но можно попробовать меня приподнять и перенести.
— Ну это я понимаю. Что такое «приподнять и перенести» я понимаю, а что такое «приподнять над реальностью»?
— Это значит вернуть тебя в такое прошлое, когда тебя еще не существовало как зарожденной личности.
Я уставился на нее и рассмеялся.
— До меня не доходит. В общем, вы меня переместите в то время, когда я уже существовал как осознание, но еще не как личность?
— Да, так будет правильно сказать.
— До моего рождения что ли?
— До твоего зачатия.
— ???
Я вытаращился на неё, но что я мог сказать? Переместиться к трансикам или в детство или еще куда угодно – этого одного уже достаточно, чтобы крыша поехала, но переместиться во время до зачатия…
— Ты считаешь, что это будет безопасным?
— Насколько мы можем судить… да… вероятно.
— Но уверенности в этом нет… А если там, до своего зачатия, я застряну, то ведь меня оттуда вообще уже никак не вытащить? Это здесь я могу гулять, встречаться с тобой, разговаривать, а до зачатия… я даже не понимаю, что вообще там может быть. Ну какое-то сознание есть, судя по тому, что ты говоришь. Так?
— Мы бы не смогли тебя перекинуть в ту реальность, если бы там не было твоего сознания. Тогда бы этой возможности бы попросту не было. Просто не было бы этого места, куда мы могли бы тебя переместить. Раз такая возможность есть, значит и сознание твое при этом существовало.
— Мне как-то трудно уместить это в голову.
— Мне тем более, потому что я вообще мало что понимаю пока что в жизни органических существ.
— Так еще раз. Значит если там снова что-то случится, и я там застряну… то всё? С концами? Ведь до зачатия… ну хорошо, допустим есть какое-то сознание… это что, реинкарнация что ли? Ну ладно, неважно. Сознание пусть есть, но ведь я буду болтаться в какой-то жопе типа собирателей багрянца – без тела, без мозга, без мыслей значит судя по всему, а может и… короче говоря, мы уже не сможем никак ни о чем договориться. И в таком случае я могу так зависнуть с концами?
— С концами или не с концами… этого никто не знает. Но да, ты прав. Ситуация очень рискованная. Но мы можем и не идти на такой риск…
— Если я откажусь от Насти?
— Ну да…
— Забудь. Это не вариант. Мы можем запланировать перемещение на определенное время?
— Примерно, да. Можем.
— Плюс-минус десять минут хотя бы?
— Можем. А зачем?
— Я не хочу делать это сейчас, вдруг Настя опять куда-нибудь свалила и ее нет дома. Давай ближе к ночи, скажем в двенадцать.
— Она сейчас дома. Никуда идти не собирается. И нам надо сделать это пораньше.
— Хорошо. Тогда я сейчас иду домой, беру Настю в охапку, и… ну ты же увидишь каким-то образом, когда я это сделаю?
— Конечно. Мы наблюдаем за твоей жизнью.
— Вот значит прямо в этот самый момент и начинаем. Ок?
— Ок.
Я сорвался со скамейки и быстрым шагом пошел домой. Несколько раз я переходил на бег, но останавливал себя. Нет смысла.
В подъезде я наткнулся на бабку. Она жила в квартире на первом этаже и уже видела меня тут мелком два или три раза. Судя по всему, у старой пизды стали возникать какие-то подозрения. Конечно, мне в любом случае надо было бы придумывать какую-то легенду, но я до сих пор это откладывал. Тем более, подождет и сейчас.
Улыбнувшись ей самой своей очаровательной улыбкой, я скользнул в лифт.
Настя сидела на кухне с чашкой чая и очередным бутербродом. Вопрос еды, закупок в магазине, да и вопрос с деньгами, кстати, тоже пора уже было решать, и я собирался приступить ко всему этому уже завтра, ну или послезавтра. Может еще и придется, если ничего не выйдет.
— Настя, малышка, ни о чем не спрашивай. Просто делай, что я говорю.
Ее лицо стало тревожным, но она мгновенно встала и подошла ко мне.
— Раздевайся, — скомандовал я и стал сам сбрасывать с себя одежду.
Она наклонила голову, удивляясь, видимо, такой моей деловитостью в сексе, и стала раздеваться.
— Иди сюда, — крикнул я ей и ушел в спальню.
Когда она зашла, то была уже полностью голой. Я взял ее, приподнял и отнес в кровать. Мы залезли под одеяло, и я понял что понятия не имею, что делать дальше. Мы должны быть с ней как можно ближе. Ну что ж… я знаю, как быть очень близким с девочкой…
— Давай сюда свои ножки, — скомандовал я и сел у нее между ног.
Задрав ей ноги, я смочил слюной палец и потискал ей дырочку в попе. Потом еще.
— Слушай, малышка. Сейчас я засуну тебе в попку хуй. Неважно, будет тебе приятно или нет, поняла? Сейчас это неважно. Главное, чтобы больно не было. А если и будет немножко больно, то придется потерпеть. Хорошо? Постарайся расслабить попку… давай, доверься мне.
В том, чтобы призывать ее довериться мне, на самом деле не было необходимости. Она смиренно положила руки себе на живот и смотрела на меня совершенно спокойным, открытым взглядом. Нет, эту девочку я никогда бы не бросил… хуй вам, ее я не брошу.
Я приставил хуй к дырочке и медленно, но все-таки слишком быстро стал вводить его в попку. В какой-то момент Настя поморщилась, но тут же ее лицо снова стало совершенно спокойным, как будто она не хотела мне показывать, что ей немного больно.
— Придется потерпеть, пупса. Еще немного…
Засунув хуй в попку, я лег на неё. Она обхватила меня своими длинными ножками и мы обнялись.
— Вот теперь можно! – Удовлетворенно произнес я, и ее голубые глазки уставились на меня.
— Это я не тебе…, — успокоил я её и рассмеялся.
Наверное, я сейчас кажусь ей очень странным.
— Давай, малышка, поцелуй меня, и посмотрим, что из всего этого получится.
Она прильнула к моим губам, и странный холод зашевелился где-то сзади. Показалось, что открылась балконная дверь, и через нее вошел холодный воздух. Но этот холод… он был как будто вне моего тела. Протянувшись вверх и вниз, он затем переметнулся вперед, и теперь эти ощущения охватывали меня и Настю, как будто мы оказались в коконе из прохлады. Ее глаза стали как будто немного ближе и больше, и на фоне их синевы промелькнули образы затопленного весенним половодьем города, уткнувшейся мне в подбородок Ларисы, заполненной копошащимися детьми комнаты, раздолбанного Икаруса с сидящими в состоянии безысходной провинциальной прострации людей, а потом все смешалось, покрылось серой рябью, но я все еще чувствовал, что сжимаю Настю в своих объятьях, и в этот момент серая рябь вздыбилась, обнаружив под собой сияющую золотом тончайшую оболочку, и я уже не мог ни думать о чем-либо, ни даже испытывать что-то – ослепительная золотистая сфера – это все, что было для меня в этом мире, а потом исчезла и она.