Зоопарк находился в центральном районе Конкисты, так что от любого жилого купола можно было до него добраться пешком минут за десять. Очень странно смотрелись тут земные животные – посреди великой марсианской пустыни.
Клэр предложила рассредоточиться на травяной полянке, по которой свободно бродила всякая пушистая живность типа карликовых оленей и лемуров. Мы так и сделали.
— Я так понимаю, что Конкиста представляет собой моногород, население которого трудится на заводе и космодроме? – Бросил я в воздух вопрос, и его подобрал Хидэки.
— Да. Поэтому тут сейчас так пусто.
— И что делает завод?
— Много чего. Это целый комплекс, но его ядро – это производство двигателей совершенно нового типа. Они берут энергию прямо из вакуума, что, как ты наверное понимаешь, открывает огромные перспективы для освоения космоса.
— Энергию из вакуума? – Настя была явно удивлена. – Разве в вакууме есть энергия?
— Есть. И очень много. Рассказать подробней?
— Расскажи.
Настя выпрямилась и выглядела очень внимательной. Словно для контраста с ней, прогуливающаяся мимо пруда валлаби лениво плюхнулась на песок, и на ней тотчас же примостились четыре утки. В окружении черепах вся эта компания смотрелась довольно уморительно и умиротворенно.
— Ладно… только на какой уровень рассчитывать?
— На нулевой, Хидэки. – Вмешался я. – Перед тобой не воспитанница Пингвинии, а девочка с Земли в худшем смысле этого слова. Двадцатый век, СССР, период развитого застоя. Пятый класс средней школы.
— Мне это довольно мало что говорит… ну я попробую все это описать предельно просто.
Он потер лоб, потискал нижнюю губу, посмотрел куда-то за горизонт, и в конце концов стал чесать затылок.
— Что-то не так? – Поинтересовался я.
— Да нет… пожалуй нет, — как-то двусмысленно отпинался он, но я уловил его почти непроизвольный взгляд в сторону Насти.
— Ага… Хидэки, давай еще раз. У нас с бегемотами сотрудничество, хорошо? И с Настей тоже. Я во что скажу… Настя, я думаю, тебе тоже будет важно это понять. Настя – не только бегемот, но и человек. Не в каком-то там переносном смысле, а в самом что ни есть предметном. Собрав каким-то образом человеческую совокупность восприятий и удерживая их вместе, она и является по определению человеком. Эти восприятия могут быть слабо проявлены, она может быть психически и умственно пока что слаборазвитой, но она – человек. И она активно учится. Не только наукам. Это не самое главное. Она учится жить как человек, думать как человек, чувствовать как человек. У меня карты открыты, Настя, и я не играю с тобой в какие-то игры. Я прямо заявляю, что чем больше ты сможешь развить свою человеческую личность, чем прочнее будут зафиксированы тобой наши восприятия, тем выше вероятность офигенно интересного и взаимно-полезного сотрудничества между людьми и бегемотами. Так что – никаких секретов, Хидэки. Мы все заинтересованы в том, чтобы развивать наше сотрудничество. Ну и кроме того, у меня есть свой частный интерес, который, впрочем, имеет огромную ценность для всего человечества в целом, как я думаю. Я рассчитываю на то, что Настя будет помогать мне интегрировать восприятия неорганических существ, что может открыть совершенно новые и поразительные горизонты эволюции человека.
— Э… неорганические восприятия? – Как-то криво улыбаясь переспросил Хидэки.
— Да. Плюнь. Я расскажу об этом позже. Тем, кому интересны такие знания и такой опыт… позже, Клэр, позже:), — рассмеялся я, видя, как загорелись ее глазки. Давай про двигатели.
— Чистый вакуум существует только в теории общей физики, — начал Хидэки, постепенно втягиваясь в процесс. – На самом деле, чем большую лупу мы возьмем, чем ближе посмотрим на вакуум, тем меньше он будет похожим на пустоту. На самом деле его можно сравнить с пространством пены. Квантовой пены.
— Я прочла половину атомной физики Роджерса, и это пока все, что я знаю об устройстве атомов. Ну и еще несколько научно-популярных книг, очень простых…, — пояснила Настя.
— Ладно. Существует закон сохранения энергии. Согласно ему, общее количество энергии в замкнутом объеме всегда будет оставаться неизменным. Энергия будет переходить из одного вида в другой, но она не может ниоткуда появиться или куда-то бесследно исчезнуть. И если мы возьмем очень маленький объем замкнутого пространства, то этот закон будет так же для него справедлив, как и для огромного пространства. То же самое верно и для массы, поскольку масса и энергия – понятия эквивалентные. Они могут переходить друг в друга. Вроде бы – все понятно. Но тут есть одна хитрость. Дело в том, что существует материя, и существует антиматерия. Есть протон, и есть антипротон. Электрон и антиэлектрон, который имеет свое особое название – позитрон. Что такое «антиматерия» объяснить каким-то образом пока что невозможно. Можно придумать какие-то объясняющие картинки, но в чем именно природа антиматерии мы сказать не можем. Но мы знаем, что когда частица и античастица соприкасаются, то они аннигилируют, то есть их массы полностью исчезают, превращаясь в чистую энергию, в вспышку света, в поток фотонов. Представляешь себе?
Настя кивнула.
— Остальным не скучно?
— Давай-давай, — откликнулась Клэр. – Мы со своей скукой разберемся сами.
— Ну я постараюсь не особенно вдаваться в простые вещи… Так вот в вакууме в любой его точке постоянно рождаются частицы. Вроде бы – в нарушение закона сохранения массы. Из ничего. Рождаются они парами: частица плюс античастица. Как будто они где-то берут взаймы энергию, из которой и создают свои массы. Подчеркиваю — «как будто». Это лишь очень простая модель. Но еще до того, как мы могли бы зафиксировать это нарушение закона сохранения массы-энергии, родившиеся частицы уже аннигилируют с другими частицами, которыми кишит вакуум. Соответственно, возникает вспышка энергии, которую эта парочка как бы отдает назад туда, откуда эта энергия была взята в долг.
— На самом деле непонятно, как это можно ниоткуда взять что-то в долг? – С недовольной физиономией заметила Настя.
— Разумеется непонятно. Это просто модель, которая очень грубо позволяет представить происходящее. Чтобы разбираться в этом детально, Роджерса не хватит:) Но если тебе правда интересно…
— Мне правда очень интересно!
-… ну вот если очень интересно, ты можешь учиться в наших школах и много чего узнать. И кроме прочего ты узнаешь еще кое что, что сейчас нам понадобится. Это то, что каждой частице материи в природе присуща определенная волна. Нет, я как-то не так сказал… не существует никаких частиц. И не существует никаких волн. Существуют объекты, которые при определенном взгляде на них проявляют себя как частицы, а при другом – как волна.
— Я об этом читала. Чем мельче частица, тем больше у нее длина волны.
— Да. Именно поэтому, когда мы берем такую массивную частицу, как, например, протон, ему соответствует уже такая короткая длина волны, что мы попросту никакими приборами заметить ее не сможем. А вот электрон почти в две тысячи раз мельче протона, и его длина волны уже очень большая. Мы легко можем использовать волновые свойства электрона, что мы и делаем в разных приборах, например в электронном микроскопе. Теперь возвращаемся к вакууму. В каждой его точке рождаются пары частица-античастица с самыми разными массами. И соответственно – с самыми разными длинами волн – от очень коротких до очень длинных. Ведь разных элементарных частиц очень много, и изначальную энергию они могут иметь разную. А теперь сделаем очень хитрую штуку.
— Черт, неужели у вас это получилось? – Не выдержал я. – Ведь это черт знает какие технологии нужны… как вы все это смогли успеть за три года, да уже и какие-то двигатели строить?
— А ты подожди, не торопись… все расскажу, — хитро улыбнулся Хидэки, притормаживая мое любопытство. – Так вот представим теперь очень простую вещь. Две плоские пластины, которые приблизили друг к другу очень, очень близко. Так близко, что ты не можешь и представить. Что теперь происходит в пространстве между пластинами? Там по-прежнему рождаются пары частица-античастица. Так же, как и везде, поскольку пустого пространства не бывает. Но пластины расположены очень близко друг к другу! А это приводит к тому, что пары частиц со слишком большой длиной волны в этом зазоре родиться просто не могут. Тесно им. Не поместятся. И поэтому там рождаются только частицы с достаточно короткими длинами волн. Понятно?
Настя молча кивнула.
— А за пределами пластин этих проблем нет! И значит, так по-прежнему рождаются любые пары частиц. То есть за пределами пластин, снаружи, разных пар частиц рождается и аннигилирует больше, чем внутри. Понимаешь, к чему я веду?
На этот раз Настя, поморщившись, покачала головой отрицательно.
— Если чего-то снаружи больше, чем внутри, то к чему это приводит?
— К дефициту, — вякнула Настя и хихикнула. – А потом придет ОБХСС.
— Прости?…
— Плюнь, — поморщившись, я толкнул Хидэки в плечо. – Давай дальше.
— Это приводит к давлению! Снаружи возникнет давление, которое будет стремиться сжать обе пластины и уничтожить между ними зазор. Понимаешь? Сила возникает. Как будто бы из ничего! Стоит нам только в совершенно пустом космосе расположить рядом две пластины, как тотчас возникнет сила.
— Но зачем нам сила, которая умеет только сдвигать пластины? – Настя недоуменно усмехнулась и делано распахнула глазки.
На Хидэки это произвело совершенно неожиданный эффект. Он вдруг запнулся, покраснел, стал зачем-то тереть свое бедро и вообще стал выглядеть, как полный дурак.
— Что случилось, прохвессор? – Попытался расшевелить его я, но похоже, что сейчас ему было по-настоящему плохо.
— Тебе не стоит так играть со своими великолепными янтарными глазками, Настя, — вкрадчиво заметила Клэр, — если ты хочешь, чтобы у этого мужчины осталось достаточно свободного мозга, чтобы он смог продолжить свой рассказ.
— Типа любовь с первого взгляда? – Шутливо уточнил я у Клэр.
— Очевидно, что не с первого, но так же очевидно, что да, страсть охватила нашего друга, — той же интонацией подыграла мне она.
— Сила…, — пытался продолжить Хидэки, — это главное. Это все, по сути, что нам надо. Потому что сила произведет работу, а работу мы превратим в энергию, а энергию мы перебросим в удобный нам вид и сможем использовать уже так, как захотим.
Настя что-то хотела переспросить, но мне уже стало ясно, что конкретные детали ее мало интересуют, зато продолжать охмурять Хидэки ее интересует, и даже очень, поскольку она придвинулась к нему поближе, раскрыла глазки пошире и вообще было понятно, что процесс охмурения захватил ее полностью. Ну, а чем еще заниматься девочке в шестьдесят два года, как не охмурять мальчиков, парней и мужчин?
В этот процесс я вмешался с присущей мне бесцеремонностью — просто встал, взял мелкую шлюшку-бегемотину за подмышки, отсадил ее на метр подальше от Хидэки и в недвусмысленной форме попросил, чтобы она пока изливала на него свои чары с достаточно большого расстояния, а когда он расскажет все, что меня интересует, я ослаблю поводок и позволю ей сделать с ним всё, что ей захочется.
Она приняла условия контракта, и я безраздельно завладел вниманием Хидэки, что вызвало в нем, очевидно, смесь благодарности и огорчения, поскольку выражение его лица менялось попеременно с одного на другое.
— Сама идея не нова, но как вам удалось разместить две пластины равномерно и на таком небольшом расстоянии? – Стал пытать я его, стараясь перекрыть своим телом вид на Настю.
— Простое решение иногда приходит неожиданно для всех. Вспомни, как были получены первые одномерные поверхности. Взяли скотч, приложили его к графиту, сняли. На скотче осталась углеродная поверхность в один атом толщиной. Принципиальное и простое решение было, таким образом, найдено, а дальше уже дело техники. Здесь примерно так же – не на уровне канцелярского творчества, конечно, но все же достаточно просто. Под высоким давлением друг на друга укладываются три одномерные слоя, средний из которых – металлический водород. Фактически, пленки сжимаются с помощью взрыва нужной конфигурации, а дальше работают силы Ван-дер-Ваальса, ну и мы им помогаем конечно… В металлическом водороде протоны расположены друг к другу очень близко – ближе боровского радиуса, поэтому электроны выдавливаются со своей орбиты и начинают свободно болтаться в виде электронного газа – как в металлах. Давление, которое внешние пластины оказывают на находящуюся между ними упругую прослойку из металлического водорода, приводит к появлению эффекта, схожего с пьезоэлектричеством. И учитывая, что металлический водород обладает сверхпроводимостью при довольно высоких температурах, мы получаем замечательный источник энергии.
— Наматывая эти трехслойные пленки?
— Да. Мы делаем длинные полосы, причем их сшивка происходит автоматически, просто за счет самопроизвольного эффекта сварки краев. А затем наматываем, как обычную катушку. Представляешь – сколько слоев можно намотать, если лента толщиной в три атома?
— Фактически, можно просто считать, что весь объем является целиком пространством, порождающим энергию. Все равно что говорить о площади, занимаемой фракталом.
— Да, примерно так. В результате двигатель, размером с автомобильный, дает нам столько энергии, что вопрос с передвижением по Солнечной системе оказался моментально закрыт. Ну… точнее все наоборот:) Вопрос с передвижением по всей Солнечной системе оказался открыт… Там конечно много деталей… например берем мы не водород, и даже не дейтерий, а тритий. И берем его не в чистом виде, а с примесями, которые снижают в сто раз давление, требуемое для получение металлической фазы, ну и так далее.
Хидэки совершил над собой усилие, чтобы не погрязнуть в этих захватывающих его деталях, и остановился.
— И этот космопорт нужен для того, чтобы оттуда запускать корабли? Нет, этого не может быть, ведь…
— Конечно, этого не может быть, — перебил меня Хидэки. – Космопорт нужен для того, чтобы доставлять материалы и оборудование на Фобос, где мы и оборудуем удобную стартовую площадку. Туда же приходят транспорты с Земли. Тут мы сосредоточили только ключевые технологии. Фактически, завод, который ты видишь, это завод по изготовлению двигателей, а почти все остальное мы заказываем на Земле, ведь наши мощности еще лет сто не смогут сравниться в отношении простых технологий.
— И сборка кораблей тоже идет на Фобосе?
— Конечно.
— Охуеть, что вы тут за три года сделали…
— Не переживай, — усмехнулась Клэр. – Самое интересное как раз впереди. Сейчас заложено пять кораблей. И первый из них полетит через пару месяцев.
— Я, кажется, догадываюсь, как вы его назвали…
— Не сомневалась в этом:)
— Санта-Мария?
— Конечно.
— И цели те же самые?
— Да. Мы продолжаем нашу политику. Старый Свет не получит от нас технологий, которые позволят им колонизировать и эксплуатировать Систему. Они будут получать и получают от нас заказы, и это в конечном счете всем очень выгодно. Но мы будем твердо держать свою мохнатую лапу на контроле Солнечной системы и не допустим в этом вопросе никакого произвола. Широкое сотрудничество – даже очень широкое, с максимальным привлечением специалистов с Земли, с долевым участием в добывающих проектах – это да, этого сколько угодно. Но мы не позволим, грубо говоря, заливать океан соляркой и уничтожать китов. С самого начала будет жесткий контроль, и открывать Солнечную систему мы будем сами.
— Да…, — промычал я. – Ты даже не представляешь себе, насколько актуальна твоя ремарка об уничтожении китов…
— Не представляю? – Удивилась она.
— Судя по всему, там везде есть жизнь. В глубинах газовых гигантов, в Облаке Оорта, я уж не говорю об океанах Энцелада, Реи, Европы…
— В глубинах газовых гигантов, ты сказал?.. – Хидэки оскалился, словно собираясь заржать, но потом метнул быстрый взгляд на Настю и заткнулся.
— Вот именно, да, — кивнул я. – Настя об этом сможет рассказать гораздо больше, чем я. Но… информацию о наших контактах с бегемотами тоже придется дозировать. Мне не хочется болезненной активизации разных элементов из Московии и Пекина вокруг этой темы. Мы по-прежнему будем осуществлять селекцию кадров с Земли, ведь насколько я понимаю, в этой области никаких особых проблем у нас не возникло.. ну не учитывая того, что у вас в карманах…
— Да, — кивнула Клэр. – В целом программа селекции, программа предоставления гражданства и программа разделения Марса на независимые самоуправляемые государства идет очень успешно.
— Как?? Вы все-таки решили делиться на государства?
— Решили, — кивнула она. – Это оказалось проще, чем мы сначала тогда прикидывали. В чем-то сложнее, но в целом – проще и эффективней. Людям все-таки намного интересней жить, когда они могут образовать свое мини-государство со своими законами, в целом согласующимися с обще-марсианскими, но имеющими те или иные важные для них отличия. Сейчас у нас это доведено до полного автоматизма. Если хочешь, ты вот сейчас с Настей не сходя с этого места за один час сможешь зарегистрировать ваше собственное государство. За основу правовых норм взять любой из нескольких десятков шаблонов. А если хотите доработать свои законы и правила контакта с другими членами Федерации, то конечно там уже потребуются более длительные процедуры согласования. Это может занять и неделю и больше – смотря насколько сложными будут эти изменения.
— Теперь я понимаю, почему этот город назван Конкистой… и он представляет собой отдельное государство?
— Нет. Пока нет. Пока это, скорее, не город, а поселение при космозоне. Это общая территория, общемарсианский проект. Граждане Марса, к какой бы федеративной части они ни принадлежали, могут иметь свою долю в этом проекте и вкладывать в него свои силы и деньги. Тут много чего изменилось, Макс. Тебе потребуется некоторое время, чтобы войти в курс дел и вообще понять, как у нас тут что сейчас устроено.
— Да… чувствую себя Максом Робинзоном, — отшутился я. – Ну если новоприбывающие граждане во всем этом разбираются, то как-нибудь справлюсь и я.
— Ну как-нибудь справишься, — согласилась Клэр. – Думаю, тебе целесообразно просто пройти курс натурализации. Занимает два месяца, но зато там у нас все уже разложено по полочкам, систематизировано и адаптировано даже для таких отсталых отщепенцев, как ты.
Свое государство мы регистрировать не стали:), а вместо этого поселились прямо на склоне Олимпа в небольшой деревушке, насчитывающей пять среднего размера жилых куполов, расположенных полукругом, плюс еще один покрупнее – общий – в центре будущего круга, который получился бы, если были бы построены еще пять куполов. Деревушка возвышалась над Фарсидой и пребывала, разумеется, в статусе самостоятельного государства, гордо именуя себя «Эгидой».
В Эгиде нас с удовольствием приняли местные обитатели, из которых я знал только одного человека — Реми. Впрочем, этого было вполне достаточно.
Тот городок, постройку которого Кай и Реми затеяли три года назад, стремясь к уединению и тишине, нашел и принял свою собственную марсианскую судьбу, которая оказалась в итоге не очень совместимой с тишиной и уединением, так что, оставив Кая развивать этот проект дальше, Реми и построила Эгиду.
Деревушка представляла собою в чистом виде обитель для любителей уединения. Под каждым жилым куполом уместилось шесть двухэтажных вилл довольно простой архитектуры. Каждая вилла была отгорожена от соседних высоким живым забором из бамбуков, араукарий и густых «укропных» деревьев, имела собственный маленький пруд, небольшой газон и вокруг виллы, и на ее крыше.
Центральный купол накрывал собою не очень большой общественный парк с прудом, а также спортцентр – довольно большой и вполне насыщенный возможностями. С краю деревушки на расстоянии пары сотен метров был купол со служебными постройками.
Регион, расположенный рядом с проходами к бегемотам, был объявлен национальным парком, свободным от любой промышленности и вообще любых нежилых построек, что делало его очень удобным для любителей пасторальных пейзажей и тишины. С другой стороны небольшого хребта, протянувшегося примерно в двадцати километрах от Эгиды, строилось еще одно поселение, но там я пока что не был. Расстояния тут были огромные.
С Реми мне было очень комфортно и как-то по особенному близко. Возможно, это как-то было связано с тем, что три года назад наши магнетары пришли в тесный контакт? А может просто так сложились наши характеры, что именно ее присутствие меня никогда не утомляло.
Мне сейчас не хотелось активно вливаться в марсианскую жизнедеятельность, и меня вполне устраивало, что мои друзья из прежней жизни время от времени ко мне сюда заезжали. Их, впрочем, оказалось достаточно много, так что у меня пока что не проходило ни дня без того, чтобы не заехал хоть кто-нибудь из них. Для Насти знакомство и общение с ними превратилось в насыщенную часть жизни, отлично дополняющую ее занятия с книгами. Виллы были предназначены для проживания двух-трех человек, но их размер позволял легко принимать хоть десяток гостей.
Немаловажным фактором для выбора Эгиды в качестве места для проживания было и вполне понятное желание Насти держаться поближе к бегемотам. Время от времени она ходила к ним, не слишком, впрочем, часто, и была в настоящее время единственным человеком, который к ним наведывался.
Каждый мой день проходил почти что по одинаковому сценарию. По сравнению с бурными событиями предыдущих недель, это была размеренная, простая сельская жизнь. Примерно по часу в день я читал какую-нибудь книжку на иностранном языке. Бегал в парке, отжимался и подтягивался. Читал новости – как марсианские, так и земные. Знакомился с тем, какие сейчас развиваются на Марсе проекты и как там идут дела.
С особым интересом посматривал на то – как идет достройка Санта-Марии и читал материалы, относящиеся к подготовке ее научной программы. В последнее время стала преобладать такая точка зрения, что вместо того, чтобы тыкать растопыренными пальцами, стоит посылать в космос группы из трех кораблей. Это и надежней, и удобней. Так что на данный момент планы были таковы, что Санта-Мария, как только сойдет со стапелей, начнет курсировать недалеко от Марса и станет, по сути, на несколько месяцев тренировочным кораблем, где будут стажироваться в том числе и экипажи Пинты и Ниньи, отрабатывать маневры и тому подобное. И только примерно через полгода вся троица отправится вперед. Куда именно «вперед» — на этот счет тоже шли бурные дискуссии, в которые я пока что не вмешивался, стараясь сначала побольше всего узнавать и поменьше высовываться.
Смотрел фильмы, слушал музыку, ласкался и трахался с девочками и мальчиками, общался с гостями, среди которых попадались довольно необычные персонажи.
Проходил двухмесячный курс адаптации – очень полезная штука, без которой в самом деле землянину, даже жителю Пингвинии, было бы очень трудно ассимилироваться с марсианами. Всей полноты информации, конечно, из него почерпнуть невозможно, да это и ненужно – каждый может добрать нужную ему специализированную инфо по мере своего желания.
Вкусно кушал. Валялся в горячей ванне. Много общался с Настей и Реми.
Думал.
И вот эта последняя составная часть моей жизни была, кажется, самой насыщенной. Обдумать было очень много чего – в широком смысле этого слова – включая и работу по тренировке твердости и сферы пустоты, и переосмысливание своих путешествий во времени, и свободные полеты мысли на тему собирателей багрянца и обитателей газовых гигантов, и размышления об особой природе энергии синтеза полос восприятий, и прочем и прочем.
Иногда я задавался вопросом о том – почему я не прошу Настю передать мне какое-нибудь еще неорганическое восприятие? И каждый раз не находил ответа, и тем не менее такое желание, несмотря на присутствие в своре прочих, так и не доходило до состояния, когда хочется его начать реализовывать. Торопиться в самом деле было некуда.
Иногда Реми вывозила нас с Настей на разные экскурсии — для знакомств с людьми, для посещения других государств и ознакомления с образом жизни их граждан, на разные заводы и разработки. Коос активно содействовал нам в этом, и каких-то заминок с транспортом у нас никогда не было.
Особенно интересно было смотреть, как Настя постепенно знакомится и сближается с моими друзьями. Как складываются ее отношения с Клэр, Машей, Жюстьен, Лисье, Конрадом, Каталиной, Ваской… и прочими и прочими.
Довольно интересной частью моей жизни стало и мое собственное знакомство с новыми людьми, прибывшими на Марс в течение этих трех лет. Конечно, те, с кем я знакомился лично — это без исключения были только друзья моих друзей. Сначала казалось, что их слишком много, и порой даже стали возникать какие-то аутистские настроения, но постепенно жизнь все расставила по местам – если распределять свое время грамотно по разным магистральным направлениям, то все как-то само собой утрясается и становится приятным.
В один из таких вечеров, когда очередные гости, проведя у нас час или полтора, покинули нашу обитель, и когда заходящее солнце окрасило небо в цвет морской волны, а Фобос завершал свой третий ежедневный заход за горизонт, и когда мы с Настей залезли в большую ванну, расположенную на крыше виллы и наполненную горячей водой с растворенными в ней «слезами Изиды»*, и состоялся между нами этот разговор, последствия которого проявились так не скоро, и который на тот момент казался мне ни чем иным, кроме как попыткой – одной из нескольких — осторожно и деликатно, не вызывая ненужного напряжения, пролить свет на некоторые аспекты событий, которые уже начали отходить на задний план и покрываться тем налетом благородства, который свойственен всему, что освящено словом «прошлое».
*) «Слезы Изиды» — торговая марка соли для ванн, добываемая на Марсе на Равнине Изиды, содержащая в себе помимо солей магния и калия основное действующее вещество – криптон-85. На Земле этого изотопа почти что нет, поскольку получается он в результате взаимодействии частиц космических лучей с ядрами стабильного криптона-84. Наша атмосфера защищает нас от космического излучения, а на Марсе за десятки миллионов лет в некоторых местах накопилось значительное количество пород, содержащих в себе криптон-85. Будучи значительно более «мягким», чем радон-222, криптон-85 идеально подходит для медицинских и общеукрепляющих процедур. Права на разработку месторождения принадлежат компании «Mars Simple», чьи акции в ограниченном количестве торгуются на Лондонской и Пандорской биржах.
— Так говоришь, ты еще не успела настолько привыкнуть к земному климату, так что переход на марсианский образ жизни дался тебе без особого труда? – Между делом спросил я, поливая воду на плечи и мелкие грудки Насти, которая валялась в воде, облокотившись о меня спиной.
— Мне здесь даже больше нравится, — протянула она, словно думая о чем-то другом.
— А интересно, с какого момента ты помнишь себя в качестве землянки, в качестве человека?
— Я не знаю, как сказать. С того момента, когда я зашла в комнату для занятий.
— То есть до этого момента тебя как человека не существовало?
— Конечно, — ответила она так же спокойно, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
— Но ты же в тот момент была довольно умной, начитанной и интересующейся девочкой. Это что, возникло ниоткуда?
— Как так «ниоткуда»? – Удивилась она, пытаясь рассмотреть что-то на шкурке своего локтя. – Очень даже откуда. Ведь для того, чтобы собрать себя как человека, нужно собрать вместе критическое количество человеческих восприятий. Как только это критическое количество собрано, каким-то образом возникает автоматический добор всего остального. Восприятия берутся от других людей. Копируются от них. Клонируются, точнее сказать. Ты ведь тоже можешь заразиться чьим-то интересом? Таким образом ты захватываешь нить этого восприятия и вплетаешь ее в свой личный поток.
— То есть в тот момент, когда было собрано критическое количество человеческих восприятий, ты клонировала и свою личную историю, и свой состав личностных качеств, взяв их по кусочкам, по нитям от других людей?
— Думаю, что да.
— То есть точно ты этого не знаешь?
— Нет…
Настя помотала головой, немного грустно, как мне показалось, и погрузилась немного глубже под воду, так что теперь над поверхностью торчала только ее голова.
Я знал, что ей нравится, когда я перебираю ее волосы, немного потягиваю за них, массирую кожу головы, слегка надавливая на нее подушечками пальцев, и мне самому тоже нравилось играться с ее волосами, чем я и занялся.
— И в тот момент, когда ты собрала восприятия человека, ты стала переживать себя одновременно как бегемот и как человек?
Она молча кивнула.
— Понятно…
Я повозился еще с ее волосами, потискал ее плечи. Она повернулась набок и приобняла меня за шею, заглянув своими янтарными глазками в мои глаза.
— Ты что-то хотел спросить еще?
— Да… кое что остается непонятным. Тебя мои вопросы не утомляют ?
— Почему они должны меня утомлять? Я что, больная?:)
— Ну не знаю…
Мы еще повалялись молча с минуту или две.
— Майя и Ольс переняли от меня несколько восприятий, ты знаешь это?
— Конечно.
— И они поделились ими с тобой?
— Да.
— Но как получилось так, что вы, зная лишь два-три наших восприятия, смогли собрать в кучу так много, что в итоге получилось собрать настоящее полноценное человеческое сознание, человеческое существо?
— Ты имеешь в виду там – в твоем прошлом?
— Ну… да.
— В твоем прошлом мы не были людьми. Мы были сознанием бегемотов, которые в результате некоторой случайности вошли в такой контакт с твоим сознанием, что твой мозг интерпретировал это в привычной ему форме – в форме человеческих существ. Скорее всего это случилось потому, что ты обладаешь магнетаром, и скорее всего именно наш контакт через магнетары привел к такому эффекту.
— Хорошо… то есть… ага, ну ведь все равно вы были реальными существами в моем прошлом. Просто я вас воспринимал как людей именно потому, что мой мозг иначе не умеет. И он как бы автоматически перевел восприятие ваших сознаний в привычную мне форму – точно так же, как мозг переводит в привычную нам картину мира все те электромагнитные волны, которые попадают в мои оптические нейроны, все те контакты электронных оболочек атомов, которые мы называем ощущениями, и так далее, да?
— Да.
— Но что происходит сейчас? Сейчас ты же не просто осознание бегемота, сейчас ты именно… сейчас ты что?
— Сейчас все иначе, да. Сейчас я именно существо с двойным осознанием. Я полноценный человек в том смысле, что я на самом деле сейчас обладаю всей совокупностью восприятий, составляющих человека.
— Но откуда? Как? Если вам были известны лишь несколько человеческих восприятий!
— Ситуация была критической.
— Ты имеешь в виду бомбу?
Настя кивнула.
— И?…
— И нам помогли.
— Помогли собрать нити человеческих восприятий в один пучок? И вручили тебе прямо в э… в руки?
— Да.
— И кто же это сделал?
— Наши друзья.
— Друзья… на Марсе?
— Я не знаю.
— ???
Я развернул ее к себе, взял ее голову двумя руками и поцеловал в щеку, в лоб, в нос, в губы. Не для того, чтобы что-то там, а просто так, потому что приятно.
— Как это ты не знаешь?
— Ты общался с Ольсом.
— Ну да… общался. И что?
— Он знает об этом больше.
— Но Ольса больше нет. Ну то есть теперь нет тех условий, когда мой мозг мог бы воспринимать его таким образом, чтобы мы могли общаться. Или… или это можно изменить? Если, например, мы пойдем вместе к нему, и поскольку у меня по-прежнему есть магнетар…
— Ты хочешь все повторить? – Спокойно спросила она.
— Повторить… что?
— Макс, ни ты, ни я, ни кто-то еще не знает, какие еще могут быть последствия у взаимодействия магнетаров человека и бегемота. Это можно, конечно, как-то постепенно исследовать… но если ты хочешь этих исследований, ты должен быть готов к тому, что тебя снова выбросит в какую-то реальность, и это повлечет за собой еще какие-то последствия… ты к этому готов?
Я вздохнул и откинулся на спину.
— Вообще-то ты права. Нет, не готов. Нет, я бы не хотел снова вывалиться на несколько лет из своей жизни, да еще и при том, что может быть мы сейчас знаем далеко не о всех возможных вариантах развития такой ситуации.
Я ткнул пальцем в горизонт.
— Люблю этот момент, — прошептал я ей на ухо, и она кивнула.
Солнце уходило за горизонт. Мы, живущие на плече Олимпа, видели его последними в Западном полушарии. В самые последние минуты небо почти непрерывно меняло свой цвет, но как только последний кусочек Солнца скрывался за хребтом, почти немедленно наступала полная темнота.
— И ты тоже не можешь ничего узнать у Ольса, потому что вы с ним разошлись в своих путях-дорогах, да?
Она кивнула.
— А мы, люди, могли бы найти его? Я имею в виду – физически, так же как мы нашли Майю, тебя?
— Да, могли бы. Но что это даст?
— Ты права. Ничего… Вот дерьмо. Тупик. Значит ваши друзья, увидев, что эти двуногие затеяли какую-то хрень, помогли тебе собрать себя в виде человека, и Ольс кое-что знает об этих друзьях, но вы сами настолько далеко друг от друга оторвались, что теперь нет способа понять – что он знает…
В тот момент мне уже показалось, что в самом деле достигнут тупик, и я уже даже переключился на какую-то другую мысль, а Настя развернулась и перепихнулась на другую сторону ванны, лаская своими лапками мои колени, как вдруг в мой мозг проникла совершенно свежая мысль.
И она мне не понравилась.
Не понравилась, потому что мне очень не хотелось возвращать наш разговор к неприятной теме, тем более, что один раз Настя уже высказалась на этот счет, и высказалась вполне определенно.
Но все же… если других вариантов нет, а этот нес в себе какую-то надежду…
— Послушай, — начал я и заерзал на попе. – Настя, ты же знаешь, что ты для меня друг. Ты знаешь, что я ничего плохого к тебе не испытываю. Ты знаешь, что я даже рискнул ради тебя… ну может не своей уж прямо жизнью, но в общем… рискнул.
Конечно, после такого вступления надо быть дурой, чтобы не заподозрить что-то неладное. Дурой Настя не была. Поджав под себя ноги, она взглянула на меня посерьезневшим взглядом.
— Я вот что хотел спросить… ты можешь себе представить бегемота в чулках?
На ее лице появилось сначала изумление, потом задумчивость, а потом она ебнула руками по воде и заорала:
— Могу!
— Прекрасное у тебя воображение, — одобрил я. – А марсианского бегемота можешь?
— Это меня саму? У меня же ног нет, Макс, какие еще чулки!!:)
— Да… об этом я не подумал… ну а понюхать чулочки ты бы смогла?
— Чем?:)
— Ну чем… носом. Разве у вас нет маленьких аккуратных носиков?
— У нас есть носики, — констатировала Настя и запрыгнула на меня, подняв небольшое цунами.
— Это замечательно. Да, теперь я и сам вижу, отличные носики. Но вот чего я не понимаю, так это того – что именно ты, маленькая девочка с аккуратным носиком, могла бы сделать здесь, на Марсе, во избежание трагедии с этими идиотскими бомбами?
Вряд ли мне удалось обмануть ее бдительность своими идиотскими шутками, потому что она только улыбнулась мне в ответ. Но по крайней мере я не получил такой отлуп, как Коос.
— Мне важно это знать, Настя, — произнес я уже серьезным голосом. – Может быть ответ на этот вопрос прольет свет на предыдущий.
Опустив голову, Настя задумалась.
Я не стал ее торопить или пытаться еще приводить какие-то соображения и аргументы. Мне казалось, что тут дело не в том, насколько убедительно я ей разъясню желательность ответа на мой вопрос, а в том, насколько в самом деле близким я ей казался.
— Мой ответ тебе ничего не даст, — наконец ответила она, подняв голову. – Я не хочу отвечать не потому, что тут какой-то секрет, а потому, что мне грустно об этом думать.
— Ладно…, — я положил руку на ее коленку и чуть стиснул. – Не хочешь, так не хочешь.
— Да нет, это не проблема. Я хотела убрать бомбу, перетащить ее к середине тоннеля и взорвать ее там. Вместе с собой и с тоннелем. Чтобы доступ к нам со стороны людей был прекращен навсегда или, как минимум, очень надолго. Заодно и я исчезла бы как человек, потому что на тот момент мне не казалось это чем-то привлекательным – быть человеком.
— Сейчас тебе так уже не кажется?
— Сейчас нет. Сейчас мне интересно, хотя я по-прежнему многого не понимаю.
— Слушай, — я схватил ее под коленкой и подтащил к себе. – Есть идея. Давай продолжим наш рот?
— Ага. Отличная идея. Но рожать будешь ты:) И рожать надо мальчика, чтобы продолжать род.
— Почему мальчика? У девочек тоже есть рот. Ты разве не ртом ешь?
Настя рассмеялась и взяла меня за яйца, потискала их, а потом ее пальчики скользнули ниже, к месту ее особых интересов. Вода создает слишком большое трение, так что трахать пальцем попку в воде неудобно, но зато можно понажимать на дырочку, чтобы она немного вдавливалась внутрь, и от этого тоже возникают приятные ощущения.
— Ты сказала, что ты чего-то не понимаешь в жизнь людей. Например чего?
— Например, почему вы не используете доступные вам восприятия из вашей полосы. С одной стороны ты пытаешься интегрировать восприятия из других полос, но при этом почти не используешь свои. Это очень странно. И это хуже чем странно – это неэффективно. Насколько мне известно из собственного опыта… я имею в виду свой опыт как неорганического существа, лишь частичное использование своих восприятий приводит к тому, что у тебя попросту нет энергии для чего-то большего. Ты скользишь по поверхности, не идя в глубину. Может это связано с тем что человечество пока еще слишком молодо по сравнению с нами?
— По сравнению с вами… конечно, мы младенцы. Трудно представить, как ты воспринимаешь сама себя, будучи одновременно представителем цивилизации, насчитывающей сотни миллионов лет, и человеком, который всего лишь двести пятьдесят тысяч лет назад стал отдельным видом, отделившись от прочих гоминид и человекообразных облезьян, создав первые, самые примитивные общества, к которым можно применить слово «цивилизация».
Настя как-то туманно взглянула поверх меня и о чем-то задумалась.
— И все-таки, о какой глубине ты говоришь? О какой поверхности восприятий? – Продолжал расспрашивать я.
— Ты научил Майю преданности, а Ольса – нежности. Ты научил преданности и меня, когда категорически отказывался меня бросить, потому что несмотря на то, что изначально в моем веретене человеческих восприятий была близость, но вот именно уровня преданности она не достигала, и я только от тебя этому научилась. Это я и называю – использовать. Вот ты испытываешь чувство красоты.
— Испытываю.
— Какой интенсивности?
— Ну когда как. Когда смотрю на твое тело, мордочку, в твои удивительные янтарные глаза, то бывает и на семь-восемь, наверное… трудно оценить.
— Но как правило, какая интенсивность чувства красоты, которую ты испытываешь? Нежности, предвкушения, интереса?
— Обычно… средне. На пять, наверное. Чаще и еще слабее, наверное. На три-четыре.
— Так вот я об этом и говорю. Разве ты используешь доступные тебе восприятия? Когда я получила опыт с близостью-преданностью, мне стало понятно, что с человеческими восприятиями дело обстоит в точности так же, как и с нашими. Когда они достигают интенсивности, близкой к максимальной, они трансформируются, приобретают совершенно новую глубину оттенков, совершенно новое качество переживания.
— Я это замечал, конечно, — подтвердил я. – Я даже придумал такой подход для оценивания интенсивности озаренного восприятия: когда возникает резкий прорыв в глубине, когда возникает сопутствующее блаженство, такую интенсивность я принял равной семи. Обычно после этого момента восприятие может еще больше усиливаться, до десяти.
Я почесал щеку, зачерпнул горсть горячей воды и облил ею лицо.
— Я еще долью горячей, ок?
Настя кивнула, и я в течение пары минут довел температуру воды в ванной до самой приятной для меня. Для многих она показалась бы нестерпимо горячей, и Настя тоже предпочла высунуться из воды наполовину. Под мини-куполом ванной стоял густой пар. Я выключил свет и мы погрузились в полную тьму, так как из-за пара не было видно даже очень ярких звезд.
— Теперь понятно. На самом деле тут сложно сказать, почему меня устраивают озаренные восприятия с интенсивностью на три-пять, когда у меня есть возможность добиваться большей интенсивности, что дало бы мне прорыв в область глубины, где, кстати, еще и бог его знает, какие открытия меня ждут… Видимо, это проблема замкнутого круга и еще привычки. У меня не так много энергии, поэтому не возникает стремления добиваться большей интенсивности, поэтому я этого и не добиваюсь, поэтому и не имею достаточно энергии. Это понятно. Такие замкнутые круги пробиваются дополнительной энергией, которая возникает от ясности в существовании этого замкнутого круга и от возникающих в связи с нею желаний. И ведь в целом понятно, что делать. Добиваться более качественной зачистки от негативных эмоций – это ведь элементарно. Я не делаю этого только в силу инерции, ну типа и так хорошо. Довольство. А ведь мало того. Не добиваясь высокой интенсивности, я лишаю себя опыта более частого переживания блаженства, которое вообще имеет огромный эволюционный потенциал. Да… это очень здорово, что ты мне об этом сказала. Лишая себя энергии, которую могу черпать из доступных мне восприятий, я, кроме прочего, еще и ослабляю свои возможности по интеграции восприятий из других полос… ладно-ладно…
Настя снова погрузилась в воду и молча прижалась ко мне.
Утро следующего дня я встретил на склоне Олимпа. Я перекатывал огромные камни, справиться с которыми на Земле было бы совершенно невозможно. Из других камней помельче в некоторых местах я делал ступеньки – я прокладывал трекинговую тропу. Для того, чтобы согласовать этот проект, мне понадобилось совершить очень простые действия. Еще вечером, перед сном, я зашел на сайт Эгиды и разместил заявку на оборудование трекинговой тропы – дал описание проекта (указал начало, конец, примерный маршрут), его цели (удовольствие от бега-прогулок по склонам Олимпа), предполагаемые расходы (ноль – только мой физический труд). Так как эта область относилась к территории национального парка, я сделал то же самое и на общемарсианском сайте. Подписывая свою заявку, я увидел, что по-прежнему обладаю наивысшим социальным коэффициентом среди всех марсиан – 10.0. Конечно, это было в некотором смысле данью уважения, поскольку я не сомневался, что спустя столько лет тесного общения со мной и участия в марсианских проектах, немало других марсиан вполне заслуживало такого же статуса. Я прямо с ходу мог бы перечислить человек двадцать. Но, с другой стороны, мне все-таки льстило такое выделенное положение. И, откровенно говоря, я считаю это вполне заслуженным. Взять например эту историю с бомбой и пукалками… я бы такого не допустил.
С утра я заглянул и увидел, что по обеим заявкам кворум собран и обобрение было получено. Кворум Эгиды внес лишь две поправки, которые я счел разумными – было приятно чувствовать, что моя система работает, и если я чего-то не додумаю, то это подскажут другие. Во-первых, стартовую точку трека надлежало перенести на расстояние пяти километров от жилых куполов. В будущем Эгида будет развиваться так, чтобы охватывать стартовую точку со всех сторон и прочь от нее, не приближаясь к ней ближе, чем на пять километров. Это для того, чтобы в будущем иметь возможность предложить и другим марсианам или визитерам с других планет прогулку по этим местам, добавив туда в будущем что-нибудь интересное, какую-нибудь дополнительную инфраструктуру. Тогда туристы не будут своим шумом мешать жителям Эгиды. Во вторых, сам трек предлагалось сделать не прямолинейным, а причудливо изогнутым, чтобы в будущем можно было состыковывать его с другими треками и прокладывать разнообразные маршруты разной длины и сложности. И это было разумно.
Сожрав быстро пару бутербродов с чаем, я немедленно отправился в путь и приступил к работе. Главное – не потянуть какую-нибудь мышцу в самом же начале, поэтому первый час я делал все очень неторопливо, перемежая перекатывание камней перерывами на чтение «Тибетско-русского словаря» Юрия Рериха — выписывал незнакомые слова, запоминал.
Конечно, сейчас я был намного слабее, чем три года назад. Несмотря на все ухищрения по поддержанию моего тела в порядке, около десяти процентов мышечной массы было все-таки потеряно. Не такой уж плохой результат, кстати, за три-то года… Теперь предстояло восстановление, и мне было приятно совместить одно приятное с другим приятным и с третьим полезным – активная работа по тасканию камней предназначалась еще и для другой цели – не только для создания привлекательной для туристов игрушки.
К полудню на всех парах принесся Коос. Теперь он уже не занимался прокладыванием маршрутов по Марсу, а нашел себе дело по душе на космодроме, но по-прежнему рассекание бескрайних просторов Марса оставалось для него приятным занятием. Воздушное сообщение пока что оставалось дорогим в силу того, что атмосфера еще была слишком тонкой, и экранопланы с широченными и длиннющими крыльями использовалось только для регулярных перемещений между самыми крупными городами, которых на данный момент было восемь. Пандора и Биверлэнд давно потеряли статус единственных и даже самых крупных городов Марса, но продолжали быть овеяны «сединой былых времен» и мифами о первопроходцах. Коос по-прежнему предпочитал верткий и мобильный геккон «Хёндэ», и мне он тоже был как-то больше по душе, чем пусть и более современные, устойчивые и вместительные «Теслы». Мне и Насте вместительность была ни к чему, поэтому и на стоянке у нашего купола пылилась парочка наших гекконов. Настя уже начала превращать свой геккон в произведение подросткового дизайнерского искусства, выкрасив его в канареечный цвет и покрыв причудливыми знаками, в смысл которых я не стал вдаваться. Мой же оставался таким, какой есть – иссиня-черного заводского цвета.
— Помочь? – Поинтересовался Коос, спрыгивая с подножки.
— Как хочешь… давай.
В последующий час количество извергаемой пыли удвоилось, или даже утроилось, так что с если с Фобоса кто-то сейчас на нас смотрел, то мог бы наверное подумать, что Олимп ожил.
— Кстати, на Фобосе я так ни разу и не был, — произнес я, откатывая в сторону огромный валун.
Ширину трекинговой дорожки я решил сделать равную одному метру, чтобы она была не слишком широкой и не производила впечатление дороги. Не хотел я ее и слишком уж выравнивать, и даже специально направлял ее на более каменистые участки поверхности, чтобы по ней можно было бы и бежать, если кому охота, но все-таки смотря под ноги и ставя ноги между небольшими торчащими из почвы камнями.
— Много потерял, — откликнулся Коос. – У нас там пиздец что творится сейчас. Ты просто его не узнаешь.
— Конечно не узнаю:) Я ведь вообще там никогда не был.
— Ах, вообще!…
Взглянув на меня, как на какого-то трилобита, он покачал головой и взялся за очередной камень.
— Без страховочного шнура там наверное ходить невозможно?
— Без чего? – Недоуменно переспросил он и рассмеялся. – Ты ей богу словно со времен динозавров не просыпался. Какие еще шнуры? Мы ж не в девятнадцатом веке. Ты вообще как себе это представляешь?
— Да никак пока не представляю. Думаю, что внутри выдолбили огромные производственные и сборочные цеха, а на поверхности, соответственно, стартовые площадки для кораблей.
— Ну это понятно.
— И видимо стартовые площадки покрыты каким-нибудь хитрожопым магнитным материалом, к которому ботинки цепляются так, чтобы гарантировать неулетание.
— Так и есть. Внутренние цеха тоже, кстати, покрыты этой же хитрожопостью.
— Паанятно, — прокряхтел я, стараясь откатить в сторону огромный валун. – Хитрожопость магнитная… наверное на основе алюминиевых наноструктур?
— О!.., — уважительно промычал он. – Что-то еще помнишь. Но все же нет… алюминий, это уже прошлый век. Так как биологические ткани прозрачны для магнитных полей… слушай, давай этот камень вдвоем, а? Тааак… Вот. Хорошо. Так вот значит надо было найти такой материал, который усиливал бы только магнитную составляющую поля, а электрическая бы чтобы не росла. Никому же не хочется лишнего электричества… ну и для гипертрубы такой материал очень бы пригодился. Поэтому… ээх… так… щас я его… вот… поискали, ну и нашли кое-какой метаматериал с очень высокой магнитной анизотропией, в котором магнитная проницаемость в одном направлении отрицательна, зато во всех остальных положительна. Возникает магнитостатический поверхностный резонанс… слышал о таком? Ну… если интересно, то с этим к Хидэки. Хотя… лучше к Ингвилд.
— К кому??
— Ингвилд. Она из новеньких, но очень быстро… слушай, ты мне специально самые больше подсовываешь?? Ладно, справлюсь. Хидэки у нас сейчас шишка, ему не до лекций. Хотя, по правде говоря, Ингвилд тоже теперь уже не до лекций. Ну найдешь в общем себе консультанта… эй, эй! – Коос выпрямился и устало замахал руками. – Стой! Зачем ты его пытаешься откатить? Отличный валун, оставь на месте, пусть тропа обходит его с обоих стороны.
— Да… разумно, — согласился я и прекратил свои попытки, в любом случае бесплодные.
Конвекция в наших облегченных масках работала на полную мощность и справлялась отлично. Несмотря на работу на полную мощность, лишь легкая испарина иногда ощущалась на лбу, и сразу же пропадала после нескольких секунд отдыха.
— Это типа епитимьи, что ли, — попытался он меня подколоть. – Настя отправила?
— Мышцы, — я ткнул пальцем в свой бицепс. – Три года бездействия.
— А… это дело, да.
— Ну и еще кое-что…
— Да? Епитимья все-таки?
— Не совсем. Я придумал себе практику цунами.
— Ебать… Макс, цунами тут, на склоне Олимпа? Ты ничего не путаешь?
— Могу рассказать… если хочешь. Хотя это вряд ли в русле твоих интересов.
— Давай-давай, рассказывай.
Коос уселся на камень и, видимо, решил воспользоваться этим поводом, чтобы отлынивать от работы.
— Мне Настя подсказала, что мы используем только самые нижние уровни доступных нам озаренных восприятий. Испытываем их с интенсивностью на три, на пять. А между тем, если добираться до семи, то, во-первых, начинается внутренняя их эволюция, появляются совершенно новые оттенки, возникает глубина, а во-вторых возникает блаженство, а это уже мощная общая эволюционирующая сила.
— Эволюция, — Коос покачал головой. – С того момента, когда вы подцепили магнетары, побаиваюсь я этой вашей эволюции.
— Эволюции нечего побаиваться, поскольку это именно эволюция – спонтанное, самопроизвольное развитие нашей сучности в результате занятий чем-то приятным. Это же не плод каких-то мысленных спекуляций типа «а вот изменим такой-то ген и получим такой-то хвост».
— Ну да, да…, — как-то не очень одобрительно согласился он и не стал развивать эту тему.
— Короче говоря, путей тут минимум два. Первое – начало более качественной подчистки негативных эмоций. Так что ты меня не зли.
— Да господь с тобой, Макс, — всплеснул он руками. – Какой же человек in his senses будет тебя злить? Убьешь же. Всякий же знает, что ты дикарь. Вон, на Фобосе ни разу не был, это вообще что?.. Да и потом… сегодня… в день твоего первого проекта на Марсе после трехлетнего отсутствия… Я как узнал, вон сразу прилетел.
— Ха! А я думал, ты случайно, между делом заехал.
— Ну да, конечно:) Ты что думаешь… сегодняшние новости не читал?
— Нет…
— На первом экране. Заглавная новость. Макс вылез из спячки, так что лето будет ранним.
— Уссаться… ну ладно. Может мне тогда и свой купол назвать «барсучьей норой»… предложу Насте, ей понравится.
— Сурок вообще-то. Ну неважно, пусть у нас на Марсе будет барсук, — Коос встал и снова взялся за камни.
— А второй подход, — продолжил я, — создание таких ситуаций, при которых создаются особые пинки для порождения озаренных восприятий. И чтобы сильно. Вот для этого и нужна практика цунами. Она состоит, значит, из двух частей. Первая – очищение, и вторая – игра в бисер.
— Очищение? Клизмой что ли? Я это не люблю.
— Сам ты клизма. Очищение – это вот то, чем я сейчас занимаюсь, понял? Идея простая, как имя Ингл… Ингв… как ее?
— Ингвилд. Из Норвегии. Нормальное имя. Почти как Ингрид, только Ингвилд. У нас вообще в последний год прямо поперли из Скандинавии… а может я просто на них больше внимания обращаю…
— Так вот, смотри внимательно, Коос. Сегодня, завтра и послезавтра я копаюсь тут, как проклятый, с утра до вечера, чтобы в подушку падать. Это очищение. От мыслей, от эмоций даже. От изучений. Никакой работы мозга, в общем. Только работа руками, ногами, спиной и прессом. Три дня. Опыт такой уже есть, так что я знаю, какой будет эффект. А через три дня – перерыв в работе и начинается Игра в бисер.
— С индейцами?
— Ага. С бегемотами. Суть такая, что я окружаю себя максимумом озаренных факторов. Подбираю разные очень красивые фотографии, слушаю сильно нравящуюся музыку. То есть можно сказать, что игра в бисер заключается в коллекционировании визуальных и аудио-штаммов и последующей манипуляции ими определенным образом с определенными целями. Понял?
— Это месть за магнитостатический поверхностный резонанс что ли?
— Типа того. Ты слушай. Визуальный штамм – это просто визуальный образ, то есть фотография или рисунок, созерцание которого пробуждает в тебе какую-то конкретную совокупность восприятий, включающую в себя одно или несколько озаренных. Штаммы можно разбивать на серии, в которых изначальная комбинация элементов подвергается некоторым изменениям, перекомбинированиям для того, чтобы вызывать отчетливо разные вариации исходного состояния. Серое шоссе поздним вечером или черное, чистый воздух или легкая дымка – технически разница вроде небольшая, а настроения будут возникать разные. Чтобы понять – существенно разные возникают состояния или нет, я просто несколько раз перевожу внимание с одного на другое, и смотрю – возникает заметное различие или нет. Запас подходящих фотографий и музыки уже есть, так что на это тратить время не пришлось. Ну ты понял идею? Три дня депривации, а потом – как лавина, как цунами. Ратного подвига я конечно может и не совершу, но эксперимент интересен. Можно и игру еще прямо сделать настоящую — создавать последовательности резонирующих образов и просматривать их с начала до конца для того, чтобы вызывать в себе конкретную последовательную смену озаренных состояний. Как самостоятельные цельные произведения.
— Да понял, понял. И долго ты так будешь тут копаться?
— А кто знает… сделаю несколько вот таких забегов, потом может буду время от времени копаться, а параллельно сделаю расчет проекта уже по-серьезному, потому что тут конечно потребуется и техника, и люди, чтобы хотя бы один трек проложить…
— Ну что, интересно. Ты всегда что-то интересное придумаешь. Вот, Марс придумал… а я сейчас над другим голову ломаю.
— И тоже нужна депривация?
— Да… в каком-то смысле. Очень полезно вот так… поработать… от души. Но, кажется, хватит…
Коос отряхнул от пыли перчатки, потянулся, согнувшись сначала влево, потом вправо, и затем молча поплелся обратно к своему геккону. Передо мной же по-прежнему расстилалась бескрайняя каменно-скалистая пустыня, но я не мог не замечать, как в моей голове свое место под солнцем шаг за шагом, тихой сапой отвоевывал Фобос. «Фобос» в самом широком смысле этого слова.
