Каменный берег озера, за которым начинается дорога, выглядит мрачновато. Через каждые десять метров стоят автоматчики, по ухабам с шумом скачут разбитые старые машины, обшарпанные моторикши и оранжевые грузовые машины, разрисованные картинками из индийского эпоса. Маленькие, кое-где недостроенные и только местами покрашенные домики прилипли друг к другу как разваренные пельмени… Похоже, их начали строить очень давно, так давно, что они уже успели состариться, и вид у них такой, будто стены вот-вот обрушатся. Из двери одного из домов на меня с восторгом и любопытством смотрит стайка поразительно грязных детей… Может, они вообще никогда не моются? Лохматые, босоногие, в рваной одежде, с чудовищно сопливыми носами, но при всем при этом черты их лиц красивы и отнюдь не выглядят по-детски. …В животе появляется странная истома, напряжение, словно что-то протянулось от меня к ним и слилось, всем телом ощущаю и нежное притяжение и суровое отторжение одновременно. Не знаю, почему, но определенно хочется поскорее отъехать от этого места.
Опять индийская «Волга» с неудобными выпуклыми сидениями, опять нищета, тотальная разруха и грязь, и когда жилые районы наконец закончились, я с удивлением для себя облегченно вздохнула.
Прямо над дорогой нависли скалистые невысокие отвесные холмы, а слева — долина, горы, бесконечные террасы рисовых полей. По фарватеру долины среди серых камней извивается маленькая речушка, опровергая мои представления о том, что все горные реки грандиозны, стремительны и бурны.
— Во время муссонов эта река разливается и становится раз в десять шире, — голос Шафи словно за кадром.
Облачно, и хотя солнце постоянно пробивается сквозь облака, дальние горы скрыты туманом, и создается такое впечатление, что долина уходит в никуда, проваливается в пустоту. Вглядываюсь туда, где долина исчезает, и представляю, что там вообще ничего нет, что вот в том месте заканчивается известный мне мир, а я нахожусь на небольшом островке, вокруг которого со всех сторон – бездонная неизвестность. И точно так же, как можно подойти к самому обрыву высокой горы и смотреть вниз, в пропасть, или вдаль за горизонт, можно затаив дыхание подобраться к краю этого острова и посмотреть на неизвестность, на эту бескрайнюю пустоту, которая может показаться безликой, но только на первый взгляд.
Кое-где на полях работают крестьяне, причем самую черновую работу выполняют женщины и подростки, а мужчины только руководят работой. Интересно, чем заняты остальные мужчины?
— Шафи, почему на поле работают только женщины?
— Потому что это женская работа.
— В каком смысле?
— Женщины всегда работали на поле. А мужчины продают то, что сделали женщины.
— Но ведь работа на поле – это очень тяжелая работа, и мужчины могли бы помогать женщинам. Ведь женщины помимо этого еще и домашним хозяйством занимаются, и детьми, так почему не облегчить им хотя бы часть работы?
На его лице изобразилось недовольство и негативное отношение ко мне. Вот она, его натура! Пока я держусь в той узкой колее, которую мне предлагают, я получаю подобострастную физиономию с натянутой улыбкой. Как только я делаю маленький шаг в сторону, подвергая сомнению то, во что человек свято верит, то сразу же вижу, что он из себя представляет. Искренний поступок срывает маски и разоблачает фальшь, я наконец сталкиваюсь с реальностью, и как живительно это столкновение! Из этой трещины в привычном распорядке мира выстреливают ростки настоящих размышлений, которые основываются на реальном опыте, а не на фантомах, в результате чего возникает подлинный интерес к жизни, живая страсть, захватывающая радость исследования. Что же для меня интереснее – жить в понятном, знакомом, комфортном, лицемерном картонном мире или же бросить вызов той стихии, которую меня так добросовестно учили не замечать? Казалось бы, ответ однозначен, но какая же это громадная сила — обыденность. Как сладкоголосая сирена она заманивает, прельщает и усыпляет мертвым сном, и не остается даже смутных воспоминаний о том, куда ты собственно держал путь.
— Мэм, здесь все так, как должно быть. Всех это устраивает, и никто не собирается ничего менять. Это будет против воли Аллаха.
Да уж, с этим не поспоришь – когда на арену выходит Аллах или Христос, мне остается только уйти в тень, потому что кроме ненависти, отстаивающей заветы своих богов, я ничего не получу – ни интересной дискуссии, ни описания опыта, ни здравых аргументов.
Женщины в Индии – не более, чем домашний скот. И это не преувеличение, ни о каком равноправии и речи не может быть! Обычаи, выпестованные тысячелетними омрачениями предков, здесь до сих пор оберегаются так ревностно, что инаконравственный в Индии рискует жизнью в прямом смысле этого слова. Но я пока еще об этом не знала. Не знала я и о том, что женщинам и мужчинам нельзя на улице даже за руки держаться, любой полицейский может подойти и ударить по рукам дубинкой. И это происходит на улицах Дели! А что говорить обо всех этих бесчисленных захолустьях, там вообще еще каменный век, от которого хочется бежать без оглядки, забыв поскорее то, что увидела.
За девушку, которую выдают замуж, родственники обязаны заплатить жениху и его семье, ведь теперь они будут кормить эту скотину. А если денег нет, то семья невесты идет на обман – выдают девушку замуж, а денег потом не отдают. В страшном сне не приснится, что до сих пор (!) делают некоторые семьи женихов в этих случаях. Они сжигают девушку… Эту историю мне рассказала богатая индианка, которая всю жизнь борется за права женщин в Индии.
Или вот еще история из серии ужасов – она обошла все информационные ленты мира. В Индии до сих пор процветают касты, и до сих пор связать свою жизнь с человеком из низшей касты практически невозможно. Так вот, один юноша влюбился в девушку из низшей касты, и несмотря на все старания родственников не желал отказываться от своей возлюбленной. Наказали их примерно — линчевали на общем собрании жители родной деревни – конечно же, в полном согласии с волей богов и предков. Прямо-таки представляю эти добрые, умудренные лица старейшин, выносящих вердикт – «повесить обоих». И это происходит сейчас – в наше время. Я-то думала, что живу в мире прогресса и разума…
Сравнение женщины с домашней скотиной даже не совсем правомерно, потому что за убийство коровы индуса могут казнить, а за убийство женщины в лучшем случае посадят на несколько лет в тюрьму. Но я не думаю, что женщины – это что-то вроде жертв индийской культуры, которых нещадно эксплуатируют злобные индусы-мужчины. Каждый портит себе жизнь по-своему. Русский мужик вдыхает отраву и заливается алкоголем, европеец сидит в тупом довольстве, а индийская женщина выбирает быть бессловесной скотиной, и сама ревностно оберегает все местные обычаи и воспитывает своих детей в полном соответствии с обычаями предков. Жестокость зачастую совмещена в человеке с доходящей до исступления сентиментальностью, обостренная жалость к себе вдруг оборачивается яркой ненавистью, а униженное положение женщины в Индии сопровождается фанатичным поклонением детей перед матерью. Кто-то сочтет это гармоничной системой противовесов, а на мой взгляд это просто две стороны одной и той же монеты – хрен редьки не слаще.
…Женщины в ярких сари носят на головах огромные связки травы, почти что снопы. Тонкие фигурки с идеальной осанкой, закутанные в яркие зеленые, розовые, красные, желтые, голубые ткани, плавно, не спеша передвигаются по темно-желтому полю с сочными островками зеленых ростков риса.
— Хэлло! – не удержалась и помахала рукой идущим вдоль дороги женщинам и девочкам. Глупо, конечно… а что еще остается сделать, если хочется выразить им свою симпатию, а не знаешь, как еще это сделать!
Их глазки засверкали, мордашки расплылись в улыбках – ну надо же, какая непосредственность, приятно… Интересно – как они отнесутся к тому, что я их сфотографирую? Подспудно жду не агрессии, конечно, (я же не на Западной Украине), но по меньшей мере неудовольствия… Но нет, выстроились в ряд, поправили сари – все с той же смешной, но приятной серьезностью, неспешностью… вот бы у кого поучиться этим ходячим павлинам в богатых одеждах! Торжественно замерли. Ждут.
— Мэм, это счастье для них. Никто еще никогда не фотографировал их, они знают, что такое фотоаппарат только понаслышке, — встрял Шафи.
— Надеюсь, они не боятся?
— Нет, мэм, ну что вы, как можно ВАС бояться! – вот лжец, все свои фразы строит и произносит так, чтобы умаслить мое чувство собственной важности, и это у него стало получаться. Я уже привыкла к тому, что я «мэм», что могу быть пренебрежительной и даже властной, но неужели меня так легко поймать на такие вот дешевые фразочки и на масляную интонацию? Ведь очевидно, что это все лицемерие, и все-таки начинаю замечать, что порой играю в эту игру уже по-честному.
— Шафи, спроси, если что, я могу заплатить им…
— Мэм, Вы уже сделали для них такой подарок, который они запомнят на всю жизнь.
Да, эти женщины производят гораздо более приятное впечатление, чем обеспеченные индианки. Даже женщины в возрасте выглядят очень приятно – стройные, подтянутые тела, лица серьезные, но без печати озабоченности, спокойные, но не вялые, ни печали, ни довольства, и они совсем не выглядят тупыми. Во всем их облике есть особая красота. Вспомнились наши крестьянки – вечно скандальные, вечно недовольные суетливые крепкие бабы с лицами, на которых отложили несмываемую печать непрерывные заботы и раздражение. И самогон, конечно. Мысли о наших бабах вызвали смутное беспокойство, ну их в баню…
Подзываю, перевожу фотоаппарат в режим «Play», показываю на дисплее получившиеся фотки. От них пахнет костром, копотью и ветхой одеждой. Боже мой, сколько восторга, белозубых ярких улыбок, смеха! Шутливо толкаются, толпятся, ржут во все горло, прикрывают лица – стесняются. Вот уж не ожидала такой прыти, думала, что они уставшие… а ведь усталость у меня прочно ассоциируется с озлобленностью, мрачностью, а у них нет…
Еще час приятных, но монотонных пейзажей, и дорога переходит в серпантин. Сосновые леса взбираются вверх по ярко-зеленому бархатному травяному ковру. Как я люблю сосны! Запах смолы, вкус иголок, пушистые лапы… иногда почти что вижу, как от них исходит золотистое сияние, смешивается с густым запахом и уводит ощущения куда-то очень далеко – в давно забытые детские воспоминания, в закоулки памяти или туда, где я может быть еще только буду.
Наконец-то приезжаем на небольшую круглую площадку с видом на поля для гольфа, холмы, похожие на гигантские зеленые волны, переходящие в невысокие скалистые горы. Это конечная стоянка машин, и тут их, как ни странно, немало, несмотря на то, что туристов не видать. Бессолнечно и прохладно, иду пить чай в одно из открытых кафе, около которого стоит длинный деревянный стол и разномастные стулья… Неужели иностранец? По всем признакам похож. Пока шла, успела дорисовать его до привлекательного мужчины. С раннего детства все время хочется влюбляться, и я напропалую влюблялась во всех подряд. Иногда западала на таких уродов, что стыдно вспоминать:)
Подхожу совсем близко, и он словно почувствовал меня и обернулся. Механическая улыбка, банальное приветствие, пустые глаза, добродушно-безраличное выражение лица, — самый обычный иностранец, с которым можно обсудить разве что маршруты и цены. Но я все-таки здороваюсь и сажусь рядом… Зачем???
— Ты откуда? – автомат мужским голосом выплюнул первую по очереди фразу.
Ну почему именно «ты откуда», «куда едешь», «как долго ты уже в Индии»… что они все – из пластилина что ли? Почему не спросить «Что ты ищешь в своих путешествиях?», или «Как ты думаешь – почему эти горы навевают на меня такое настроение, как когда просыпаешься среди ночи и не понимаешь – то ли встать и прогуляться, то ли попытаться уснуть дальше», или… Да что угодно можно сказать или спросить, если душа не из картона, если хоть какая-то жизнь теплится там, но, видно, они как раз из картона…
— Из России, — отвечаю вяло, но все же натягиваю улыбку.
(Сейчас скажет – «О! Россия!!»)
— О! Россия! Никогда не был в России. Я думал, все русские девушки – высокие и крепкие, а ты больше похожа на француженку. А я из Англии. Ты была когда-нибудь в Англии?
— Нет, меня как-то не влечет в Европу. Особенно теперь… — поймет, не поймет? Нет, не понял. А сейчас скажет – «да, здесь совсем все по-другому», как будто бы не понимает, что только дебил не видит, что здесь все по-другому…
— О да! Здесь все совсем другое.
Вообще это такой стиль разговора картонных людей – они обмениваются высказываниями, на которых поставлен штамп «общепризнано» и «годится для поддержания разговора с тетушками и дядюшками из старой доброй Европы». При этом лучше не смотреть им в глаза – они в эти моменты ничего не выражают, ну то есть вообще ничего, и ощущение от общения с ними — не из приятных, мягко говоря. Если хочешь почувствовать в европейце, путешествующем по Индии, какую-то живость – покажи ему вкусную сардельку или какую-нибудь бирюльку, тогда глазки его забегают и загорятся огоньком, в котором можно додумать интерес к жизни.
— Сюда люди приезжают что-то искать, а в Европе люди работают, — засмеялся неизвестно чему.
— Я больше не работаю.
— Кем?
Толковый получается разговор… молча смотрю ему в глаза, но там ничего не изменилось – просто игла патефона перескочила на следующую дорожку, раз эта дала сбой. Какой вопрос на очереди?
— Нравится тебе Джамму и Кашмир?
— Нет, здесь слишком напряженная атмосфера, — наверное, все боятся, что в любой день может начаться война.
(Только не надо рассказывать, как тут было десять лет назад…)
— Да, десять лет назад здесь все было по-другому. На Дал-Лэйк невозможно было найти свободного места, — так много было туристов. И все приезжали сюда не на три дня, как сейчас, а на несколько месяцев. Мы не хотели возвращаться домой, здесь был наш дом, наш рай на земле, рай для тех, кто не хочет сидеть в офисе, делать карьеру, носить костюм. Это было самое романтическое место в мире, где можно было быть таким, какой ты есть. Мы устраивали на островах сумасшедшие вечеринки, здесь были лучшие ди-джеи со всего мира… — говорит так, будто все лучшее осталось позади, и теперь остались только воспоминания, и только тогда, когда он вспоминает, он по-настоящему живет. Снова пахнуло могилой. Ну все, больше не могу, как бы поскорее распрощаться с этим человеком без настоящего? …Что-то коснулось спины, и это ощущение слабым эхом отозвалось в теле. Обернувшись, вижу, что к нам идет парень, смотрит на меня… мне нравится, когда так смотрят… словно не сомневается в том, что сможет увлечь… но не потому, что самоуверен.
— О, а вот и Дэни! Дэни, а это Майя, она русская, представляешь?
— Привет, Майя, — Дэни сел напротив, и я могла рассмотреть его.
Ему, наверное, около тридцати. Приятное лицо – совсем не такое, какое считается красивым, но в нем есть что-то очень привлекательное для меня. Чуть более обычного широкие скулы, нос неправильной формы (скорее всего, следствие перелома), спокойные, но не безразличные глаза, в которых так хочется уловить проблески интеллекта и серьезности, губы, которые, кажется, было бы приятно поцеловать… И особенно нравится, что он не держит непрерывно эту фанерную слащавую улыбку на своем лице, как это делает большинство иностранцев и во время общения, и даже когда они просто молча идут. Принято считать, что эта улыбка свидетельствует о том, что все хорошо, что они довольны жизнью, и всем бы нам такие улыбки и такую жизнь. Боже упаси! Не вижу в этой застывшей гримасе ничего приятного — самая обычная дурная привычка, которую я впоследствии начала замечать и за собой после не слишком продолжительного общения с иностранцами. Состояние в эти моменты мертвое и серое, а ощущение лица — напряженное и искусственное, поэтому я решила тщательно следить за тем, чтобы во время общения улыбаться только тогда, когда действительно хочется (а хочется не так уж и часто), а в остальное время сохранять лицо спокойным и ненапряженным.
— Ты давно в Индии? – голос его мне тоже нравится.
— Пятый день.
— Пятый день? Могу себе представить, как ты себя чувствуешь – как в аду, да?
— Да нет, уже нет. Здесь более менее спокойно, особенно по сравнению с Дели, хотя не покидает ощущение, что меня обманывают на каждом шагу.
— Да так оно, скорее всего, и есть… Сколько ты платишь за комнату? Ты ведь живешь на Дал-Лэйк в плавучем доме?
— Да. Двадцать долларов в день, включая завтрак.
Они оба рассмеялись.
— Комната на двоих здесь стоит три-четыре доллара в сутки, а еда на целый день на одного – ну пять, шесть от силы.
А не слышит ли Шафи этого разговора?.. Он стоит не так уж и далеко, поглядывает, и лицо настороженное, даже недовольное. Наверняка этот жук опасается, что наш разговор коснется цен, что еще может его встревожить?
— Да вы что? Серьезно? – разочарование наползло на удивление. Вот черт! – Я еще в Дели оплатила три дня проживания здесь.
— Это распространенный трюк, — ты попадаешь в турагентство и они впаривают тебе самый неходовой товар… Наверняка, ты сказала им, что в Индии впервые.
— Ага.
— Этой честностью можно подписать себе смертный приговор:) Ни в коем случае нельзя этого говорить, — в самом легком варианте потеряешь деньги, как это произошло с тобой.
— Они пугали всякими ужасами, говорили, что несколько дней назад двух русских девушек разрезали на куски в отеле…
— Ну естественно… и поэтому предложили тебе СВОЙ отель, да?
— Ну да.
— Они мастера на такие трюки…
— А вот кстати, сколько стоит прогулка на полдня по озеру на шикаре?
— Рупий двести максимум. Четыре доллара.
— !… Понятно…
— У тебя есть справочник “Lonely Planet”?
— Нет, а что это?
Дэни достал из рюкзака толстую книгу в яркой обложке и протянул ее мне. (Краем глаза вижу, что Шафи слегка сереет лицом.)
— Путеводитель. Незаменимая вещь. Здесь — вся информация по Индии – цены, отели, экскурсии. Все очень подробно, с картами, расписаниями, рекомендациями, с таким заблудиться невозможно.
— Здесь его можно купить?
— В любом книжном! Что-что, а книжные магазины в Индии тебя порадуют… если ты конечно интересуешься книгами по эзотерике.
Черт возьми, конечно я интересуюсь эзотерической литературой! В последнее время только это и читаю, хотя иногда с удовольствием могу полистать Гессе или Кафку… А ведь кажется, Дэни и англичанин находятся вместе совершенно случайно и по сути не имеют друг к другу никакого отношения. Всколыхнулись эротические фантазии, переплетаются, играют как дельфины – то прыгают друг с дружкой на поверхности, то уходят вглубь. (Ты ведь думаешь о том же? Ты ведь уже не раз подумал о том, какая у меня кожа на ощупь, красивые ли у меня грудки, упругая ли попка…) Слегка кружится голова, и мне нравится это состояние, оно абсолютно самодостаточно – даже если не будет никакого продолжения, это не вызовет разочарования, ведь я ничего не жду, я наслаждаюсь прямо сейчас.
— Здесь в горах можно взять лошадь, — Дэни обращается только ко мне!
И тут же возникает неловкость перед англичанином даже несмотря на то, что он мне не симпатичен и безразличен, — за то, что мы (вот уже и «мы» появилось:)) собираемся его «бросить». То ли он понял, то ли на самом деле хотел чего-то другого (совсем не хочу в этом разбираться, а хочу поскорее отделаться от него), но так или иначе с сентенцией «О! Это не для меня!» англичанин навсегда исчез из поля моего зрения. Атмосфера сгустилась, небо стало мягче и золотистее, мы с Дэни молча рассматриваем друг друга, а Кашмир стал просто декорацией для едва уловимого танца взглядов.
— Дэни… — поперхнулась, закашлялась, оказывается, даже горло пересохло…, – Дэни, нам нужен будет гид? – само собой, ужасно не хочется, чтобы с нами был Шафи, но если мы заблудимся…
— Нет, гид не нужен. В туристических местах в Индии вообще редко нужен гид, если ты конечно не собираешься уйти в горы на несколько дней, да и то – большая часть горных маршрутов так хорошо протоптана, что вряд ли там заблудишься. Индусы, конечно, нагнетают обстановку, говорят, что гид необходим даже для того, чтобы дойти до туалета. А по пути они обязательно будто невзначай заведут тебя в магазин или в ресторан к своему дяде или брату. Не доверяй слепо индусам, — иногда они бывают очень хитры, хотя чаще всего и не опасны.
— Ну и отлично:) Пойдем, я скажу своему гиду, чтобы ждал меня здесь.
Шафи изображает улыбку, за которой явственно проступают и недовольство, и тревожность. Понял, значит, что пропал, что у меня больше нет к нему никакого доверия, и что самое ужасное – нет потребности в нем. Напряженным голосом отвечает, что будет ждать здесь не больше трех часов.
— Это почему ты диктуешь ей свои условия? – Дэни говорит строго, но беззлобно, и это сразу же вызывает у меня всплеск симпатии. – Разве она не оплатила весь день?
— Да, но…
— Никаких «но» тут не может быть. Майя, сколько ты заплатила ему?
Я в замешательстве, — только бы не идти на конфликт… Сказать что ли Дэни, что Шафи – не просто прохожий, и мне совсем не хочется видеть его недовольное лицо еще два дня? Но нет времени, чтобы принять решение, все обдумать… Будь что будет!
— Пятьдесят долларов.
Ага, лицо Шафи почернело, — тщетно он пытается сохранить спокойное выражение лица. Стал похож на школьника, ненавидящего учителя, но понимающего, что в этой ситуации он никак не может выразить злобу. Наверное, даже зубы стиснул…
— Пятьдесят долларов?? Машина с водителем на целый день стоит пятнадцать долларов, и ты считаешь, что твоя работа стоит тридцать пять? И за тридцать пять долларов ты не согласен просто посидеть здесь и попить чай столько, сколько потребуется?
Молчит, опустив глаза, а я испытываю неловкость, симпатию и какую-то новую для меня радость одновременно. Смотрю на Дэни, — он спокоен и уверен в себе. Крайне редко в моей жизни были ситуации, чтобы своими поступками я ставила людей в такие вот неудобные для них ситуации, и не потому, что я всегда испытывала симпатию, а потому, что было страшно заступать за расчерченные клеточки, хотя я, конечно, оправдывала себя так или иначе. И вот сейчас я вдруг почувствовала, что мне нравится эта ситуация, что в ней слышится бурление жизни, и что моя натужная неловкость – это шелуха, которую хочется сбросить как нечто совершенно чуждое.
Ответа Шафи мы так и не дождались, и Дэни сказал, что мы вернемся часов через пять-шесть.
Неширокая асфальтированная дорога ведет к горам, она еще мокрая от недавнего дождя. Небо затянуто густым туманом, но уже чувствуется приближение солнца, — оно вот-вот прорвет пелену. На огромных полях для гольфа кое-где торчат фигурки с клюшками. Сосновый лес, взбирающийся по крутым каменистым склонам, — по нему не погуляешь, на него можно только пялиться… Даже здесь, вдали от грязного города и автоматчиков, на каждой ветке висит напряжение… 220:) – такое ощущение – прикоснись, и ударит током.
— Дэни, тебе здесь нравится?
— Двойственное ощущение. Если снести все, что понастроили люди, наверное будет красиво. А так… нет, здесь как-то тревожно.
— Я тоже это чувствую, но никак не могу понять, отчего. Вроде бы здесь, в горах, должно быть не так, как в городе… Или это я попросту не могу расслабиться, сбросить груз впечатлений?
— А ты думаешь, что настроения людей никак не влияют на дух всего места?
— Я не знаю… а как это можно выяснить? Чем это можно измерить?
— Своими ощущениями, конечно, больше нечем.
— Разумеется… Ну в общем да, разумеется:) Разве вообще можно понять, что такое мир без своих ощущений? Ведь что бы я ни поняла, это все равно будут МОИ ощущения, МОИ восприятия. Я часто думаю об этом. Но я вижу еще вот что – мои восприятия не являются чем-то незыблемым. Сегодня это может быть одно, завтра — другое, а ситуация может быть одна и та же. Например, эти места. У меня нет уверенности в том, что завтра я буду их видеть такими же, как сегодня, а это значит, что нет никаких оснований считать, что здесь и впрямь все пропитано тяжестью, ведь это могут быть особенности именно моего и именно сиюминутного мировосприятия. Хотя… вот и ты говоришь, что чувствуешь то же самое, да и эти рассуждения словно скользят по поверхности, не касаясь сути, а могут ли вообще рассуждения коснуться сути? И что такое «суть»? Вроде понимаю, а выразить не могу… или не понимаю… в общем темный лес:)
— И все-таки сегодня ты воспринимаешь это место именно так. Твое состояние, лица людей, горы, воздух, интонации прохожих, их взгляды — во всем этом ты чувствуешь напряжение, ведь так?
— Да, так. Но из этого не следует, что это напряжение существует независимо от меня.
Задумался… на его лице не выражается никакого недовольства или разочарования, и это приятно, по-настоящему приятно. Подавляющее большинство людей, с которыми мне приходилось разговаривать на самые разные темы, проявляют чудовищную нетерпимость, когда их картине мира или точке зрения угрожает хотя бы едва заметная опасность, а если они не могут что-то объяснить, то впадают в беспокойство и раздражение. Когда в чем-то нет ясности, то обычно берется наиболее удобное, комфортное объяснение. Люди не хотят расставаться ни с одним из своих убеждений, даже если речь идет такой ерунде, как преимущества ручной стирки в сравнении со стиральными машинами. Я помню, что однажды умудрилась проспорить на эту тему три часа, отстаивая машину как средство сэкономить время и спину, а мои оппоненты, молодая семейная пара, отстаивали ручную стирку, как единственно возможное средство добиться настоящей чистоты и белизны. Через три часа мы окончательно возненавидели друг друга, так и не найдя ни одной точки, в которой могли бы согласиться друг с другом, после чего больше ни разу не встречались. Что уж говорить о таких убеждениях, на которых держится вся замысловатая конструкция жизненных устоев, — о семье, отношениях между мужчиной и женщиной, воспитании детей и так далее. Мои собеседники всегда находили возможность испытать ту или иную форму неприятия, если я аргументированно отстаивала мнение, противоречащее их привычным убеждениям. Даже больше того – именно в том случае, когда возражение было аргументировано, возникала наиболее яркая форма неприятия, поэтому я поняла, что практически любое общение между людьми – это просто пикировка схемами, это даже и не общение вовсе. Люди как параллельные прямые — никогда не пересекаются в этом общении, хотя им и кажется, что они вступают друг с другом в контакт.
— Это известная точка зрения, — мир не существует вне нас, но мне пока что это непонятно, — сказал Дэни после нескольких минут молчания. — Ведь совершенно ясно, что от того, что меня не будет, мир не перестанет существовать. Например, завтра я могу умереть, и я точно знаю, что мир останется, ведь каждый день кто-то умирает, а мир остается. Люди приходят и уходят, но мир не исчезает. Исчезнет только мой мир… хотя это еще большая загадка – как же так может быть? Наверное, это самое сложное, что можно вообразить – что Я могу исчезнуть, прекратиться… это выше моего понимания, я просто не хочу об этом думать, я не знаю – как об этом думать.
— С тобой приятно разговаривать, Дэни. Даже если мы ни к чему не придем… все равно – приятно. Я даже не знаю что именно мне так нравится – возможно, искренность?
— Любопытно…
— Что именно?
— То, что ты говоришь об искренности, как о главном… я сейчас скажу – почему, но сначала хочу сказать тебе, что…
Дэни замолчал и остановился, я тоже, некоторое время мы стоим и смотрим друг на друга. Молчание, установившееся между нами на эти несколько минут, совсем не тяжелое, в нем нет напряженности, как это всегда бывает.
— А ведь искренность есть не только в твоих словах, Дэни, но даже в твоем молчании. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Нет, не понимаю.
Легкий всплеск разочарования.
— Не понимаешь?
— Нет… но чувствую! Прекрасно чувствую!:)
Мы рассмеялись, и маленькие горные вороны подхватили наш смех, унося его к вершинам, полянам.
— Ты играешь со мной:) – шутливо толкаю его плечом.
— Конечно. И тебе это нравится. Я знал это с первого же момента, когда увидел твои глаза.
— Я тоже…
— А что у нас там насчет существования мира вокруг нас? На чем мы остановились?
— На том, что ты пообещал сначала мне что-то сказать про искренность, забыл?
— Да… я вот пытался определить – что для меня самого является самым главным, самым-самым, что ни за что нельзя потерять, забыть. Ум – ерунда, я согласен жить не будучи слишком умным. Красота? Нет… Искренность. Искренность – это то, на чем я неизбежно останавливал свой выбор. Без нее я труп. Мне даже кажется, что вовсе нет никакой глупости самой по себе, нет некрасивости, нет бесчувственности – все это лишь следствие потери самого главного – искренности самого с собой.
Я притянула его за руку.
— Дэни, так наверное и страстность тоже зависит от искренности?
— Ты играешься со мной?:)
— И тебе это нравится:) …Пошли дальше. Так вот, я не говорю, что мир не существует вне нас, я лишь говорю, что не знаю, существует ли что-то вне моего восприятия или вне меня, и что у меня нет даже способа это узнать. Если есть восприятие вот этих гор – значит ли это, что есть какая-то «я» и есть «они» «вне меня» и есть какой-то процесс «восприятия» между «мной» и «ими»? Что такое «вне», и что такое «меня»? Все, что я могу сказать, так это то, что есть вот такая штука, которую я называю «восприятие горы», поэтому даже сама постановка вопроса о существовании чего-то «вне меня» неправомерна, ложна, так как исходит из заведомого принятия как факт, что есть «я», есть «вне» и отдельно от всего этого есть восприятие, а мы как раз и ничего не знаем об этом. …Не понимаю, как это практически привнести в мою жизнь, ведь я не могу теперь начать думать, что есть именно «восприятие горы», а не «я», «воспринимающая» «гору». Или это как раз и есть неискренность? Ради удобства в выражениях прибегать к заведомой лжи? И все же… я не большая специалистка в психологии, но как человек, стремящийся к искренности, могу сказать лишь одно – есть восприятие, и это все, что я знаю, а есть ли что-то помимо этого – я просто не знаю.
Дэни быстро подхватил мою мысль.
— Хорошо, значит я могу говорить только о том, что в этом месте есть такое восприятие, которое называется «чувствую тепло солнца» или «вижу небо» или «слышу голос», но я не знаю, что такое солнце, небо, голос сами по себе. Вроде бы так, хотя честно говоря, это лишь несколько отвлеченные рассуждения, которые я по-настоящему не понимаю.
— Я тоже:) Что же получается дальше… а ведь если ты отвернешься, то гора останется, и ты можешь это проверить, когда обернешься. А это значит, что она существует, когда ты ее не воспринимаешь.
Мы оба рассмеялась, почувствовав, что неудержимо погружаемся в скользкую неясность.
— Нет, это значит, что в тот момент, когда я отворачиваюсь, у меня нет восприятия, которое я называю «вижу гору», а когда поворачиваюсь – оно снова возникает.
— Но ведь ты помнишь о том, что она есть сзади тебя, просто ты ее не видишь.
— Я могу подумать о том, что если обернусь, то будет восприятие горы, а сейчас есть только восприятие мысли о горе или мысленного образа горы. Как-то я прочитал в книге одну фразу, которая надолго запала в голову, — Дэни слегка оживился и прибавил шагу. — Эта фраза звучала так: «я никогда не знаю, что позади меня, ведь я все время смотрю вперед. И кто знает, может быть все то, что я только что видел, перестает существовать, когда я отворачиваюсь».
— Ты ничего не можешь об этом знать, ты можешь только говорить о том, что воспринимаешь… Мда… что со всем этим делать, Дэни?
— Пока что ничего, — он посерьезнел, — но для меня это не просто отвлеченные рассуждения, я пытаюсь уловить в этом привкус ясности, и иногда это удается, но чаще – нет.
Да, похоже, это тупик. Интересно — человек может сам себя просветить, самостоятельно добраться до истины, или непременно должен быть тот, кто объяснит и покажет? Первая мысль мне нравится больше, но подтвердить ее своим примером я не могу.
— Мне по-настоящему интересно с тобой разговаривать. Не перестаю этому удивляться:) Ты много читала, много думала?
— Да, читала я много… потом думала о том, что прочитала, потом еще думала, а потом бросила читать, потому что это ничего не меняло в моей жизни. Художественная литература ничего кроме эмоций не давала, редко когда попадалось что-то в самом деле значимое… я могу назвать тебе несколько имен, но они мало что тебе скажут, это русские писатели – Бунин, Набоков, Газданов…
— Бунина и Набокова я знаю!
— ? Обычно знают только Достоевского, уж не знаю, что людей в нем привлекает, сплошная чернуха… Ну вот, и тогда я начала читать книги по психологии, религии, по разным практикам, но и тут не нашла ни одной книги, после которой не возникло бы ощущения мутности и обманутости, — полная неясность во всем — и в терминах, и в способах достижения так называемых просветленных состояний… Вот, впрочем, Кастанеду я прочла все одиннадцать томов раз наверное пять и буду перечитывать снова, но это как купаться в теплых волнах – подняло и опустило, так как ответа на вопрос «что конкретно делать» там тоже нет. А уж философия… все эти Гегели, Канты – это вообще полный трындец, даже слов нет. Мусор. Читал?
— Ну конечно читал:) Шопенгауэр, Ницше, Кант, Сартр… Какое-то время философия была моей страстью… художественная литература тоже вдохновляла – в последнее время — Кортасар, Льоса…
— Это изменило твою жизнь?
— Да.
— ?? Да?
— Да.
— И как же?
— Я перестал верить, что философия что-то знает, а психология что-то может – это отрезвило.
— А, ну да… Вот и я о том же:) Прокопалась в этом болоте года три, пока окончательно не поняла, что все это – лишь жонглирование фантомами, абстракциями, которые непонятно как проецировать на свою жизнь. И так, и эдак прикладывала – ну ты понимаешь, наверное, как это происходит:) – нет, ни фига не выходило… И вот сейчас я ничего не читаю, — нечего. Может, когда-нибудь сама напишу что-нибудь, если конечно найду то, о чем захочется написать:)
— Идея интересная:) Только хочется сделать что-то настоящее, чтобы не было и тени той многообещающей многозначительности, из которой создана вся литература. Все время ждешь, что вот сейчас, сейчас будет какой-то прорыв в новое понимание, в открытие, но в конце концов так и не открывается НИЧЕГО определенного… Художественная форма используется писателями не как обрамление, а как ширма, за которой они скрывают полное непонимание смысла своей жизни, и что самое ужасное – все эти сложные сюжетные построения создаются в том числе и для того, чтобы скрыть сам факт этого непонимания. Просто вопиющая ложь. Когда я впервые набрался смелости сказать самому себе, что считаю лжецами весь этот «цвет» человеческой культуры… в какой-то момент мне вообще показалось, что человек – это тупиковая ветвь эволюции природы.
— Так недалеко и до мизантропии.
— Так недалеко до истины. Впрочем, наряду с полным разочарованием в людях и в их культуре во мне осталось очень сильное желание найти таких людей и такое искусство, к которым я бы мог испытывать настоящую симпатию, поэтому мизантропом я не стал.
— Знаешь, я даже встречалась с современными философами и «мудрецами». Было интересно посмотреть – ну как же живут эти люди, ведь это наверное какая-то особенная жизнь, жизнь мыслителя… нет, все то же самое – картошка на кухне, жена в бигудях, ущербность, тоска, честолюбие, агрессия, зависть…
— Жена в бигудях – это ужасно:)
Тело отозвалось на его смех сладостной волной, прокатившейся снизу доверху, тут и дорога пошла вверх, и вскоре мы пришли к подъемнику.
Давно я не была в горах! Эльбрус… После того восхождения думала, что никогда больше даже к холмику близко не подойду, не сунусь туда даже на пешую прогулку. Безжалостная стихия, слизнувшая покой моих снов на несколько месяцев…
— На лошади или на подъемнике?
Интересно, зачем две билетных кассы? Не могу поверить своим глазам, — одна касса для женщин, другая – для мужчин! Такое еще бывает?
— Типичное явление для Индии, — рассмеялся Дэни, — особенно для мусульманского штата. И в местных автобусах тоже самое, — с одной стороны – сидения для мужчин, с другой – для женщин.
Подход к кассам разделен железными поручнями. Да, вот это общество – мужчинам и женщинам нельзя даже в одной очереди стоять! Это больше напоминает паранойю, чем религиозность. Нет уже, играйте в эти игры без меня! Я пойду к окошку вместе со своим мальчиком, арестуйте меня, если хотите.
— Дэни, что мне за это будет?:) – легкая тревожность все же есть.
— Ничего, ты же иностранка!
Оглядываюсь на всякий случай по сторонам. Несколько туристов-индусов глазеют на нас больше, чем на горы и что-либо еще, но никаких движений в нашу сторону никто не совершает.
В кабинку фуникулера залезает еще несколько человек, делают вид, что не смотрят на нас, болтают на воркующем языке, похожем на звуки каких-то странных животных, напряженно хихикают. Ведь сто процентов, что обсуждают именно нас. Они конечно абсолютно беззлобны, но все равно очень неуютное ощущение. Ну их к дьяволу, пусть пялятся, не понимаю я такой бесчувственности… когда я оказалась впервые в горах, то не могла смотреть ни на что, кроме вершины, которая нас ждала.