Мистер Фергюссон. Так его звали абсолютно все, и пока я его не увидел живьем, мне это казалось забавным и странным, но как только он вошел в аудиторию, с первой же секунды стало ясно, что никак иначе его звать и невозможно – именно «мистер Фергюссон». Чтобы представить его себе, потребовалось бы довольно живое воображение, и чтобы его описать, нужны навыки литературного портретиста, которых у меня нет. Больше всего он напоминал мне то ли богомола, то ли лишайник. Высохшее лицо, какая-то окостенелость в движениях, полное отсутствие какой-либо мимики и интонаций в голосе. Рыба, короче. Глубоководная, пещерная, миллионы лет живущая в отрыве от всего живого. Латимерия.
Но этой латимерии, казалось, было совершенно безразлично впечатление, которое она производила. По сути оно вело себя так, как будто в комнате оно было одно, и разговаривало оно так, словно говорит само с собой.
Но рыба была мудрая. Пескарь. Ну не знаю насчет мудрости, а в том, что касается такой темы, как почва Марса, равных ему, по всеобщему признанию, не было. Ну и разумеется, свою область он считал самой важной не только для нашей марсианской миссии, но и для всего человечества в целом, включая тех, кто при смерти или еще не родился – так, во всяком случае, казалось.
Его манера проводить занятия тоже казалась совершенно нелепой, и привыкнуть к этому мне так и не удалось. Хотя, в этом может быть и есть свой плюс, ведь это привносило некий оживляж в тему, которую трудно назвать ужасно увлекательной. Он ставил посреди комнаты стул, садился на него, плотно сдвинув ноги, как девственница-монахиня, клал руки на колени и начинал говорить, смотря перед собой в пол. Когда он касался особенно животрепещущих, по его мнению, тем, он поднимал взгляд и упирал его в стенку – это означало, что он подошел к особенно драматическому моменту.
— Почва Марса, это на самом деле все, что у вас будет, — этими словами начал он первое занятие. – Вы можете сколько угодно уповать на помощь с Земли, трястись над своими лабораториями, прятаться за оборудование и молиться на высокие технологии, но если почва Марса вас не примет, если вы не сумеете найти с ней общий язык, полюбить ее, породниться с ней, то можете ставить крест на всей миссии. Это значит, что вы так и останетесь всего лишь лабораторными крысами в банке, и рано или поздно Марс вашу банку прихлопнет, даже не сомневайтесь в этом. Все ваши технологии и приспособления имеют своей целью лишь одно – стать временным посредником между вами и почвой Марса, временным инструментом, который не может и не будет работать вечно. Либо вы срастаетесь с Марсом, становитесь плоть от плоти его, либо вы окажетесь на помойке. Ну то есть в могиле.
Мистер Фергюссон не стеснялся в выражениях, однако, несмотря на всю свою сухость, за которой так и хочется дорисовать болезненную деликатность. Уж чем-чем, а деликатностью он точно не страдал.
— Поэтому о почве Марса вы должны узнать все, что возможно, в мельчайших деталях, и чем бы вы ни занимались, за что бы ни отвечали в рамках экспедиции, главной вашей заботой должно быть одно: как вам с ней сродниться. Ну а чтобы с чем-то сродниться, надо его хорошо узнать. Так что для начала полюбите, пожалуйста, всем сердцем три минерала: полевой шпат, оливин и пироксен. Почему? Да потому, что как минимум наполовину почва Марса состоит именно из кристаллов этих вулканических пород. Их можно легко встретить и на Земле в окрестностях вулканов и горных хребтов.
— А другая половина? – светловолосая девочка лет двадцати справа от меня с самого начала привлекла мое внимание, но спешки нет, еще успеем познакомиться.
— Другой половиной займемся потом, — отрезала рыба. — Минеральный состав почвы в целом соответствует представлениям о том, что поверхность Марса в далеком прошлом была покрыта водой. Ну, я думаю для вас не секрет, что около четырех миллиардов лет назад Марс был теплой и влажной планетой, и давление воздуха у его поверхности было сопоставимо с атмосферным давлением на Земле, и вообще он был очень похож на Землю, отсюда, собственно, и идея его терраформирования.
— А почему так важно полюбить эту пыль? – продолжала девочка.
— Потому что на ней либо будет что-то расти и питать вас, и тогда заселение Марса будет возможным, либо не будет, и тогда все вы отправитесь на кладбище, потому что какими бы замечательными ни были ваши технологии, они обязательно сломаются, пойдут вкривь и вкось, чего-то не учтут, против чего-то не смогут противостоять. Не позволяйте себя одурманивать верой в технику и технологии. Перед вами – не гора, не океан, не джунгли. Перед вами – целая планета, для которой вы – ничтожные сиюсекундные микробы. И вот эта пыль должна превратиться в живительную почву, на которой должны произрастать растения. Иначе ничего не будет.
— То есть эта почва – что-то вроде полуфабриката?
— Строго говоря, это вообще не «почва» в привычном нам понимании этого слова. Земная почва — это смесь разлагающихся останков живых организмов с мелким обломочным материалом, и все это кишит бактериями, а на Марсе в почве вообще нет органического компонента, а есть лишь мелкие обломки твердых пород. Чтобы это превратилось в почву, нам надо ее заселить.
— Бактериями?
— Бактериями. И надо посадить туда хоть что-то, что может расти в условиях мощной радиации. И это что-то у нас теперь есть. На нашем полигоне, где мы полностью смоделировали марсианские условия, нам удалось вывести несколько сортов лишайников и цианобактерий, которые полностью приспособились к марсианским условиям, у них начался фотосинтез, ну и в общем началась кое-какая жизнь. Работа по генной модификации экстремофилов идет и будет идти и после вашего отлета, так что каждая последующая группа астронавтов будет привозить вам все более и более улучшенные штаммы до тех пор, пока у вас там все не приживется. Углекислого газа в атмосфере Марса полно, так что еды для растений достаточно – главное, чтобы они сумели приспособиться к почве, радиации, температурным перепадам…
— Будем выращивать марсианскую морковку?:)
— Если у вас хватит знаний и везения, — холодно, почти недружелюбно отрезала рыба. – Но вообще-то, как ни покажется странным, почва Марса более благоприятна для сельского хозяйства, чем земная. Ну в определенном смысле, конечно – там на порядок более мощная конвекция воды и углекислого газа, и вам надо разобраться в том, почему это происходит.
Он замолчал и обвел нас взглядом, сохраняя все ту же нелепую позу.
— Поймите, каждая деталь может сыграть решающую роль в ситуации, когда у вас все будет валиться из рук. Ваш мозг должен впитывать байт за байтом. Сидя тут, летя к Марсу, живя там день за днем и год за годом вы должны превратиться в некое подобие марсианской почвы, всасывая в себя знания так же жадно, как она делает это с атмосферными газами. Вам нельзя остановиться, потому что иначе планета вас раздавит. Чем больше вы знаете, тем больше шансов, что вы сумеете найти выход, если возникнет проблема.
— Но мы ведь можем консультироваться с Землей, — встрял я.
— Сможете, — кивнул он. – Правда не тогда, когда Марс и Земля находятся по разные стороны Солнца. Насколько я знаю, будут повешены спутники, которые попробуют решить и эту проблему, но позже. И главное… — он замолчал, подбирая слова, — есть огромная разница. Живя там, вы постепенно начинаете нутром чуять – какие идеи могут пригодиться, а какие совершенно неадекватны. Сравните человека, который живет в лесу годами, и который сидит в кабинете и копит книжные знания. Проблема в том, что кабинетный ученый может не замечать поразительные глупости своих идей только потому, что он в кабинете, а не в лесу. Он никогда не бродил по лесу, не спотыкался о пни и коряги, не мок под дождем и не слышал пения птиц. Само его тело не соприкасается с лесом миллиардами способов, он не получает миллиардов впечатлений, ощущений, которые в конце концов и формируют у человека определенный опыт, который может воплотиться в знания. Живя на Марсе все советы и идеи, которые к вам будут приходить с Земли, вы должны будете пробовать на зуб, интуитивно проверять на вшивость, на адекватность. Вы должны прислушиваться к своему внутреннему голосу, который может почему-то отбросить, казалось бы, логичную идею и принять то, что, наоборот, кажется нелогичным. Поэтому… абстрактные знания и непосредственный опыт – залог вашего выживания. Одно без другого неэффективно, не сработает, не защитит.
— Я не понял насчет всасывания почвой газов… Это важно? – Этому парню было лет тридцать, и он полулежал рядом с Сагой, которая пока что никак не проявляла своего участия.
— Важно все, я уже сказал, — скрипуче выдала рыба. – Давайте сейчас рассмотрим эту тему, раз о ней зашла речь. Все началось с того, что было замечено, что пылинки, поднятые с поверхности Марса, быстро оседали обратно. Слишком быстро для имеющейся силы тяжести.
— Статическое электричество? – произнес кто-то.
— Нет. Оказалось, что все дело в потоке атмосферных газов, идущих в почву и, что еще важнее, сквозь нее. Именно эти газы… ну в основном это углекислый газ, именно он и создает ветер, идущий прямо в землю, и тащит за собой пылинки. Марсианская почва представляет собой очень пористую массу, так что углекислый газ входил в нее достаточно свободно. Вот что выяснилось: поскольку атмосферное давление на Марсе составляет примерно один процент от земного, то в таком разреженном пространстве молекула углекислого газа пробегает примерно десять микрометров. Но вот что интересно! — он слегка выпучил глаза, поднял взгляд и уперся им в стену, — диаметр пылевых частиц и пор марсианской почвы также равен почти десяти микрометрам! Понимаете, что это значит? Это значит, что длина свободного пробега молекулы атмосферного газа и диаметр пылевой частицы примерно одинаковы! Ну, а в таких условиях возникает эффект температурной транспирации, когда газ может свободно путешествовать в почве с почти такой же легкостью, как вне ее. Газ при этом движется в каком-то одном направлении даже без какой либо разницы давлений. Более того, перемещаясь в почве, газ при этом сам создает так называемую термомолекулярную разницу давлений. Чтобы транспирация началась, нужна лишь малость: нужно, чтобы был перепад температур, ну а в марсианских условиях, сами понимаете, этого добра хватает, и газ путешествует от холодной области к теплой. В тени поверхность Марса намного холоднее, чем на солнце, и именно в тенистых областях возникает ветер, уходящий в почву. Там ветер движется внутри нее по системе пор и внутренних каналов, пока не доходит до тех районов, где почва разогрета солнцем, и там он выходит из почвы и уходит вверх. Необычно, да? Ну и надо учесть, что к таким путешествиям способны также и молекулы водяного пара. Так что почва Марса – это уникальный, гигантский атмосферный фильтр. Ничего подобного вы не могли бы даже вообразить тут, на Земле. Ветер в землю! Ветер из земли! Ну и так как подземный лед, которого на Марсе огромные количества, испаряет водяной пар, то вода, таким образом, вовлекается в температурную транспирацию и периодически переносится к поверхности и возвращается назад, причем при этом она может погружаться на глубину около метра. Понятен намек? – он торжествующе обвел нас взглядом и совершенно неожиданно заржал скрипучим, роботоподобным смехом, причудливо отражающимся от голых стен. – Если остался без воды в марсианской пустыне, не паникуй, ищи на глубине метра, и может быть обрящешь…
Когда спустя два часа рыба уплыла на перерыв, я вместе со всеми вышел на освещенную солнцем площадку перед домом. Информации было много, пожалуй даже очень много, но все очень интересно. Я как-то втянулся, увлекся. Все-таки, когда знания дают в игровой обстановке, в приятной компании, то это чертовски здорово. Надо вообще всех детей «отправлять на Марс», добавив, конечно, побольше оживляжа, ну там скафандры им примеривать, давать реальный оливин пощупать, давать друг друга пощупать… в такой игре все становится интересным, любая наука. Когда бы я с удовольствием изучал изоморфные ряды оливинов?? А тут ничего, клево так:) – магний плюс железо плюс силикат, вот тебе и оливин. От форстерита до фаялита… а вообще Фергюссон молодец, симпатичная рыба. Что-то в нем есть такое… живое, хоть он и выглядит как засохший пень. Это как водяной слой в марсианской пустыне, точно:) – снаружи сухая тоска, а копнешь на метр, а там вода, жизнь. Как-то ему удается, несмотря на полное отсутствие дешевых приемчиков и внешнюю сухость, рассказывать интересно.
Сага вместе с тем парнем, что валялся рядом с ней, что-то неторопливо обсуждали в стороне от остальных, и я инстинктивно двинулся в сторону светловолосой пупсы. Вообще прикольно, что вся эта игра в марсиан-астронавтов несмотря на свою совершенную топорность, что ли, на внешнюю примитивность сюжета, оказывала вполне определенной действие по типу «капля камень точит». Уверенность, все-таки, представляет собою довольно податливую материю. Ну иногда. Иногда она предстает железобетонной и непоколебимой, так что даже угроза смерти не пробивает ее, а в других обстоятельствах она мягкая, податливая, а иногда она как примитивный переключатель – щелчок и все, уверенность перемкнуло, была одна, стала противоположная. Совершенно неизученная материя. Ну, по крайней мере мною неизученная. В общем, пока игра была приятной, и надо отдать должное организаторам, к деталям было не подкопаться – все выглядело вполне убедительным. Ну, имея такие ресурсы, какие, должно быть, есть у информатора, можно создать любую иллюзию, любой «Голливуд».
— Ты тоже… летишь? – спросил я у девчонки, стараясь произносить это серьезным тоном.
— Тоже. Никак не могу отделаться от страха, но лечу.
Ну что ж, ей все это удавалось получше, чем мне. Она выглядела вполне убедительно. Даже очень. Интересно, кто из них какую играет роль? Кто подопытный кролик, типа меня, а кто инструктор, помогающий создавать иллюзию? Спросить напрямую казалось глупым – в обоих случаях ее ответ ничего бы не дал.
— Тебя зовут…
— Ума.
— Ума…
Спазматично захотелось спросить, из какой она страны, но какая нахрен мне разница из какой она страны, а вот поиграть с ней в игру было интересно.
— А кто еще летит из тех, кто здесь? Сага, я, ты, а еще?
— Все остальные.
— Все?? Э… тут вы что-то не додумали:) – вырвалось у меня, и я слишком поздно прикусил язык.
— В смысле?
— Ну в смысле… лететь должны ученые, специалисты, люди в возрасте лет так под тридцать-сорок… нет?
— Для кого?
Теперь уже я задумался.
— Ты о чем?
— Ну ты имеешь в виду информацию для кого? Для прессы? Да, ученые.
— Хм… а не для прессы?
— А не для прессы летим мы.
Я почувствовал себя идиотом, почесал затылок и даже как-то запутался.
— Я читал про Mars One. Отбор кандидатов начался в одиннадцатом году, там какие-то тысячи людей из полутора сотен разных стран…
— Ну естественно, сотни стран, да. Это же шоу. Шоу-бизнес.
— Весь проект, это шоу?
— Это наука. Это освоение космоса. Это фантастический проект, но попутно это и шоу. И бизнес. Ты представляешь себе, сколько десятков миллиардов стоит все вот это? Все эти орбитальные станции, лунная вспомогательная база, создание летательных аппаратов, доставка на Марс, поддержка…
— Да, могу себе представить… с трудом:)
— Когда мы высадимся на Марс, начнется прямой репортаж обо всем, целый цикл прямых включений, а это тебе даже не чемпионат мира по футболу, это покруче. И подольше… Так что те, кто в этот проект инвестировал, рассчитывают получить астрономические прибыли от этого астрономического проекта:) Ну и риски огромные, разумеется.
— Рисковать придется ведь нам, а не им?
— Мы рискуем жизнью, а они – десятками миллиардов.
— Да, согласен… ну то есть этот предварительный отбор… он на самом деле вовсе не отбор?
— Конечно нет. Все предполагаемые участники полета отбираются заранее, и мы конечно тоже, как все, выслали свои заявки, ну и типа проходили один тур за другим… но отбор был не из тысяч, а из пары десятков заранее выбранных людей.
— Я не высылал, не проходил.
— Я в курсе.
— А почему нас тут семеро? Ведь лететь должны восемь?
— Тина присоединится позже, а лекции она посмотрит в записи.
— Ага…, — я рассмеялся, не сумев удержаться. – Но ей ведь лет четырнадцать?
— Тринадцать.
— И она станет астронавтом и полетит на Марс?
— Разумеется. Что-то не так? Почему ты задаешь эти вопросы, что ты хочешь узнать?
— Я хочу понять, почему вместо серьезных, опытных, знающих ученых, профессионалов полетят подростки.
— Ты серьезно спрашиваешь? – удивилась она.
— Разумеется, серьезно. А разве это глупый вопрос?
— Ты меня проверяешь?
— Нет… правда, просто спрашиваю.
— Ну хорошо, проверяй, я не против, — она улыбнулась и удивленно воззрилась на меня, потом убрала улыбку. – Ученым может стать любой. Я могу стать, Тина может стать, ты можешь стать. Это что, проблема?
— Нет, не проблема.
— Ну вот поэтому мы и летим. Стать профессионалом и ученым – не проблема, это зависит от того, насколько сильно ты этого хочешь, а эти склонности в общем видны в раннем детстве.
— Но зачем становиться ученым, сидя на Марсе, когда можно уже туда послать готовых ученых, я вот этого не понимаю… ты что, в самом деле не понимаешь, почему я спрашиваю?
— А зачем туда посылать ученых? Что они там будут делать?
— Осваивать планету.
— Каким образом?
— Каким и ты это собралась делать.
— Вот именно, точно таким же образом, как и я, в том-то и дело. Какая разница, кто распакует ящик с оборудованием, я или ученый муж? Какая разница, кто сядет за комп, получит инструкции и выполнит их?
— Но профессионал в своем деле сделает это…
— Точно так же, как и я, — перебила она. – На Марс отправляются не полуфабрикаты, не металлолом, а оборудование. Идеально работающее оборудование. И если оно сломается, не поможет никакой профессионал – потребуется так или иначе консультации десятков людей, и на Марс их не пошлешь. Полететь могут только восемь. Если бы можно было бы послать восемьсот, ну тогда наверное полетели бы и ученые и профессионалы, потому что они хоть как-то смогли бы смоделировать земное сообщество.
— Не понял про сообщество.
— Ну возьми профессионального ученого. Что он за человек?
— В каком смысле?
— В смысле, в каком мире он живет? Его окружают жена, дети, коллеги, он живет в доме, ездит на машине, посещает симпозиумы, заседает на кафедре, у него ученики, лекции, книги, родственники, комплексы неполноценности, он злится, ругается, плачет, завидует, у него в голове сотни догм, не имеющих отношения к науке, он стыдится своего хуя, он не может получать удовольствие от траха, он покупает себе место на кладбище, он хочет проводить в последний путь своих родителей и поливать цветочки на их могилах… понимаешь? У них тут жизнь, к которой они приросли посильнее других именно в силу того, что они уже добились тут многого. Как они все, вообще все бросят?? Ведь полет в один конец, насовсем, безвозвратно, навсегда! Может быть, на верную смерть! Это первое. И второе. Ты видел когда-нибудь десяток ученых в одной комнате в отеле? Чтобы они пожили там месяц, год, два года, десять лет? Ты можешь себе вообразить, что там начнется? Они перегрызут друг другу горло скорее, чем кончится кислород:) Главная, первая, основная сложность – это не ученость. Главное – чтобы эти люди смогли ужиться друг с другом в течение многих лет, может быть десятков лет!! Так что какие нахуй ученые… насколько я знаю, с самого начала этот вариант и не рассматривался.
— То есть летят те, кто уживется?
— Да. Те, кто уживется, у кого сам образ жизни, сам образ мышления, сами жизненные ценности таковы, что они могут образовать сплоченную группу людей, у которых жизнь не замкнута на науку, у которых есть психическая жизнь, высочайший уровень поисковой активности, направленной не только вовне, но и внутрь, высокая насыщенность жизни и способность поддерживать ее в любых условиях… ну, ты мне поставишь «зачет»?:)
Она рассмеялась и взяла меня за руку.
— Ладно, чтобы получить твердую пятерку еще добавлю, что довольно трудно представить себе ученого-геолога или климатолога или химика, который способен легко карабкаться по скалам, долбить, копать, монтировать, бегать, мерзнуть или перегреваться, и прочее и прочее, и все это в условиях довольно-таки хреновых, с минимум комфорта. Я бы сказала – в пиздецовых условиях… Ну, теперь точно «зачет»?
— Я спрашиваю не… впрочем, да, «зачет»:) Но вот то, что ты говорила про ученых… а почему летишь ты? Не страшно?
— Конечно страшно, я же с этого и начала. Страшно. Но упустить такой шанс… отказаться от такого нереального эксперимента… И главное тут в том, что когда я думаю о предстоящем полете, возникает особое восприятие путешествия, похожее на детскость. Кажется, оно отличается тем, что в нем больше предвкушения, я ведь примерно представляю, что ждет меня в новой стране или в новом городе. А для детскости характерно именно безобъектное, особое предвосхищение, восприятие будущего сияюще-золотисто-насыщенным, загадочно-невероятным, когда я испытываю чувство тайны и восторг от самой невозможности представить — что же такое охуенное там будет? Общее для детскости и этого вот предвкушения путешествия – это абсолютная уверенность в том, что это охуенное нечто – оно неизбежно. Что я уже живу, что ли, в этом направлении, и не нужно ничего сверх того, что я сейчас делаю, чтобы продолжать так жить. Еще общее… общее восприятие этого будущего не как некоего события, отметки, пункта на моем жизненном пути. А как… чего-то длительно-приятного, живого, развивающегося, во что я вступаю каждую минуту своей жизни, постоянно находясь в этом, всегда в начале, в стартовой позиции с бесконечными возможностями впереди. Мое путешествие на Марс длится уже на самом деле давно, у меня было несколько лет, чтобы прочувствовать это всей шкурой, всем нутром. Оно длится несколько лет, и начинается только сейчас, и будет начинаться каждый день, когда мы будем там… не знаю, я наверное не совсем на твой вопрос ответила..
— Да нет… ты ответила… это интересно, да…
Она скорчила неопределенную мордочку и отошла на шаг, обернувшись, словно выискивая кого-то.
— Нам говорили, что один человек присоединится к нам позже, возможно в самом конце, может даже перед самым вылетом. И это было очень интригующе и немного тревожно, ведь мы-то все друг друга знаем уже несколько лет, у нас очень много общего, еще начиная с Чили…
— Что??
— Ты же был там, ты ведь общался с Фрицем, участвовал в проектах, он нам о тебе рассказывал…
— Эээ…
— Но одно дело слушать рассказы, а другое дело, увидеть человека живьем. Вот теперь я тебя вижу, и ты мне нравишься, — она погладила меня по спине. – Боюсь, лекцию Фергюссона нам всем придется еще раз посмотреть в записи, так как мы слишком много времени потратили на то, чтобы пялиться на тебя и обсуждать, что кто о тебе думает:)
— Вы… обсуждали меня??
— Ну конечно! А как по-твоему…
— Ну да, я понимаю… все-таки… блять, до меня только сейчас доходит, ведь я человек, с которым вам придется провести… всю жизнь? Звучит как-то дико, жизнь… вся жизнь… Марс… прикольно, конечно:)
Ума была чертовски симпатичной девчонкой, но все-таки откровенно говоря я так ни черта и не понял – какую роль она играет в этом представлении. То ли вместе со мной создает у себя уверенность, то ли помогает мне в этом, хотя ведь чтобы помогать, тоже целесообразно ее иметь…
— Ты не просто «человек», — поправила она меня. – Поэтому для нас ты особенно важен, ну я имею в виду, что это было особенно важно, интересно, кто же будет … ты, ну в смысле кто был бы на твоем месте… блин, ну в общем ты понял:)
— А в чем моя особенная важность, почему ты говоришь, что я не просто…
Она снова воззрилась на меня и покачала головой.
— Знаешь, я пожалуй пойду, мне пописать надо, прежде чем мистер Фергюссон снова нас заарканит…
— Погоди, погоди, — я схватил ее за руку и придержал, — я не шучу, я серьезно, почему ты говоришь об особенности, в чем особенность?
— Особенность тут в том, — игриво-назидательно проговорила она, нежно отцарапывая мою руку от себя, — что это ведь очень важно, кто будет командиром экипажа, и кто будет отвечать за всех и вообще за все, не правда ли?