— Послушайте, я ведь совсем не против комиксов. Нет, отчего же. Я всеми руками «за». Пусть будут комиксы. Пусть будут читающие их запоем люди, взрослые и дети, пусть будут истинные их ценители, да ради бога. Я всеми фибрами своих жабр поддерживаю возможность каждому получать те удовольствия, на влечение к которым его облекли или генетические, или культурные особенности, если, конечно, дело не доходит до явного варварства. В этом смысле я считаю, что привязанность к чтению современных комиксов – достаточно безобидная разновидность умопомешательства, чего нельзя сказать о комиксах прежних веков, которые были изобретены так давно, что успели приобрести статус «священных писаний» и превратиться в ядовитую смесь ханжества, ненависти к жизни и презрения ко всякому удовольствию…
Подойдя к Клэр, я сел рядом с ней на полянке. Все-таки идея большого парка в Биверлэнде, это здорово, конечно, но похоже, что тут, на Пандоре, тоже надо построить что-то подобное. Этого зеленого уголка уже явно маловато на всех. Хочется построить что-нибудь помасштабнее.
— Это что за чудо такое?:) Вы решили превратить полянку в Гайд-парк?
— Сама не знаю пока, что за чудо. Русский, кстати. Откуда-то из Сибири. Работает на Siemens, занимается оценкой проекта «Большого Кольца».
— А… ну пусть оценивает… какие-то новости есть?
— По Кольцу?
— Да.
— Пока нет, обещают через неделю дать заключение.
— Ладно… а что это его тут понесло про комиксы?
— Ну он тут увидел Лисье, она значит вся такая воздушная, к поцелуям типа зовущая, его и примагнитило, а потом он увидел, что она листает комикс…
— Лисье листает комикс?
— Да, отстань, потом поймешь, ну вот он и решил высказался на тот счет, что это мол полная хуйня, а Лисье и показала ему свои зубки, а заодно и коготки, так что он теперь пытается выкарабкаться из задницы.
— И получается?
— Так себе.
— А где комиксы-то?
— Уже нету. Были и нету. Потом увидишь. А насчет парня, он вроде не дурак, но из бывшей России… они же все там слегка ебанутые, даже те, что нормальные. У каждого в голове собственная зона за колючей проволокой, и все, что они видят и слышат, они первым делом должны поместить либо внутрь зоны, либо вне, и если это вне, то оно автоматически является позорным и недостойным и заслуживает презрения, искоренения и никаких вопросов. Такое впечатление, что бывших русских не бывает.
— Трудно вытравить из себя зону, Клэр… трудно, даже если постараться. Это как клеймо на мозгу. У русских всегда дикие реакции на все, что не похоже на то, к чему они привыкли. Некоторые приучаются включать мозг и терпимость к инакомыслию, но большинство нет. Тут нужны поколения…
— … и конечно, будучи в некотором смысле представителем интеллигенции, ну в широком смысле этого слова, — продолжал сибиряк, — и сторонником личных свобод, не ущемляющих свободу других, я мог бы начать сейчас обличать тот великосветский шовинизм, с которым некоторые великодушно презирают любителей комиксов, но… всё же я не буду этого делать, так как опыт, этот судья всех наших разногласий, неопровержимо свидетельствует о неизбежном наступлении свирепой умственной нищеты у слишком истовых приверженцев столь пустопорожнего чтива.
— А я слишком истовый приверженец? – Поинтересовалась Лисье.
— Этого я не знаю, просто я говорю…
— Просто ты сменил тему, вот и все. Мы обсуждали вопрос о том, в самом ли деле чтение комиксов является признаком тупости, а ты перевел разговор на то, кем являются люди, которые ничего кроме комиксов не читают вовсе.
— Нет, просто я хотел осветить вопрос с разных сторон, ведь это важно, взглянуть…
— Важно не быть мудаком и следить за темой разговора, если ты говоришь с умным человеком, — перебила его Лисье.
— Эээ… ну причем тут «не быть мудаком»… Поверь же, во мне возникает порой неизъяснимое страдание во время созерцания этого гнилостного процесса в мозгах ценителей прекрасного в комиксах, но разве могу я позволить себе стать судьёй их влечений? Человеческая природа в каждом из нас порой так жестоко проявляет свою брутальность и категорическое несогласие с романтическими идеалами, навязываемыми нам благородной традицией.
— Так у меня в голове гнилостный процесс?
— Я же говорю, что не берусь быть судьей…
— Что за хуйня, Лисье, — я встал, и сибиряк прервался. – Этот человек работает на Siemens, как я понимаю. Что он делает тут?
— Я его привела… думала вместе погулять по парку.
— Ясно. Пусть он больше тут не гуляет, а занимается своей работой согласно контракту, ладно? Ты привела его в соответствии с правилами привода гостей на нашу внутреннюю территорию?
— Нет, Макс… мне показалось, что ничего страшного не случится.
— Страшного ничего и не случится, а неприятное случится и случилось. Нарушая установленные нами правила, ты выказываешь тем самым свой похуизм в отношении нас всех. Тебе в самом деле похуй на нас?
— Нет, Макс…
В глазах у нее появились слезы, и я решил дальше не давить.
— Хорошо. Лисье, эти правила установлены теми, кто тут живет, и не просто потому, что мы очень любим правила, а потому, что хотим для себя определенного комфорта. Не забывай, пожалуйста, что наш образ жизни очень существенно отличается от того, к чему привыкли обычные люди с Земли, тем более люди из третьих стран с довольно дикими представлениями.
— Я не понимаю, почему… — начал сибиряк.
— У нас тут секта, — перебил я его, с удовольствием наблюдая, как его глаза начали округляться и лицо стало менять философское выражение лица на враждебное.
— Ах вот оно что… то-то я вижу…
— Да, вот именно это ты и видишь. Секта. Злоебучая, между прочим. И тут все гомики. Ты же ненавидишь гомиков?
— Я… эээ… толерантен…
— Разумеется, чертовски толерантен, а теперь, пожалуйста, покинь территорию, находиться на которой ты не имеешь права без соблюдения определенных процедур согласно твоему контракту, между прочим.
— Но она пригласила меня…
— Это ее дело. А твое дело – не нарушать условия своего контракта. Формально я могу прямо сейчас потребовать у Siemens выслать тебя обратно на Землю, и как ты думаешь, с кого они стрясут неустойку и стоимость отправки сюда другого специалиста?
Сибиряк встал, отряхивая штаны и стараясь не встречаться ни с кем глазами.
— Пошли. – Бросила ему Лисье, и он, все так же пряча свой взгляд, проследовал за ней.
— Жестко ты с ней, — улыбаясь, но с укоризненной интонацией произнесла Клэр.
— Ничего. Пусть.
— Да пусть, конечно. Наивность имеет свои последствия. Вообще-то если бы ты не пришел, я бы вряд ли действовала бы мягче.
— Но ты же с самого начала видела, что он без карточки гостя, почему не выгнала его сразу?
— Выгнать всегда можно успеть. Раз уж это случилось, я хотела довести ситуацию до логического завершения, что и вышло очень удачно и быстро. Пошли, я тебе покажу еще одного гостя:)
— Что? Еще один сибиряк??
— Южанин:)
— Из благословенного Сомали?
— Пошли-пошли…
Ухватив мою руку, она потащила меня по направлению к «скалистым горам» — части парка, где посреди и вокруг скальной группы высотой в пять метров было несколько укромных уголков, и где мы сделали нечто вроде песчаного пляжа с деревянным настилом внутри скал, так как сидеть или лежать там на острых выступах было невозможно.
Подойдя к проходу, ведущему в центр скал, она остановилась и приложила палец к моим губам.
— Только тихо, Макс. Ты такой грозный, как дикий слон после этого русского… успокойся давай, не надо пугать это существо. Оно мелкое, пупсовое и с Маврикия.
— Мелкое и пупсовое меня устроит хоть с Маврикия, хоть с Мавритании.
— Ну вот… они прилетели вчерашним рейсом, и оно тут ходит, обнюхивается.
— Блин… собака что ли??
— Сам ты собака.
— И их много?
— Их двое. Дочка и ее щенка. Обе с Маврикия.
— Не собака, значит. А жаль. Когда прилетят собаки?
— Летят твои собаки… ну что, пошли.
Она втянула меня за собой, и моим глазам предстала девочка, в руках которой… был толстенный томик комиксов!
Я чуть не заржал от комичности ситуации, но сдержался, решив, что в самом деле не стоит пугать девочку, которая, видимо, искала уединения и нашла его тут, оставив Лисье разбираться с агрессором.
Мы прошли мимо нее и уселись у дальней скалы на расстоянии метра три от девочки. Она сделала какое-то движение, словно собиралась посмотреть на нас, но в последний момент передумала и продолжала с такой страстью вгрызаться в толстенный кирпич, что ей могли бы позавидовать первопоселенцы Маврикия, с не меньшей страстью вгрызавшихся в местные скалы, чтобы построить тут землю обетованную, и которым, впрочем, было бы гораздо легче прижиться на этом острове, если бы они своими же руками не уничтожили почти всю жизнь на нем – как растительную, так и животную. Ничего кроме отвращения и бессильной ярости не возникает, когда вспоминаешь предков живущих ныне на Маврикии людей, которые триста лет назад перебили не только всех местных гигантских черепах, но и огромных, ростом с мальчика (или, если угодно, с девочку) добродушных птиц-дронтов, иначе называемых «додо».
Первые голландцы, обосновавшиеся там, свидетельствовали, что этими дронтами остров буквально кишел, но увы, птицы оказались не в то время и не в том месте – они были настолько доверчивы и добродушны, что спокойно подходили к людям вплотную и готовы были с ними играться. И, оказывается, это было так смешно и забавно – со всего размаха долбануть дубиной по голове доверчивой и ласковой птицы, чтобы она свалилась замертво на землю. Даже не для того, чтобы ее зажарить и съесть, нет – просто для развлечения…
— Дронтов так и не смогли восстановить по ДНК, да? – Шепотом спросил я у Клэр.
— Насколько я знаю, нет.
Оставив в покое память о несчастных додо, я стал рассматривать девочку. Ростом она была как раз с вымершую птицу, хотя мне было трудно об этом судить наверняка, так как дронта я видел только в виде реконструированного чучела в местном музее, а девочка и вовсе была горизонтально ориентирована. Нет, я не пытаюсь сейчас быть корректным, имея в виду то, что она была жирной. Наоборот, тельце ее было очень клевым. Просто она полулежала-полусидела на настиле, и ее босые вытянутые ножки привлекли мое внимание и так же неудержимо захватили его в плен, как это случилось с незадачливой парочкой читателей сладостного рассказа о Ланчелоте. Последствия, впрочем, в моем случае были более благоприятными…
Так мы посидели, молча, минут пять, пока я пялился на ножки и на мордочку девочки, испытывая приливы нежности и чувства красоты. Время от времени она откладывала свою потрепанную книгу с комиксами в сторону и садилась, выпрямив спину и подобрав под себя лапки, пристально вглядываясь куда-то вперед, как будто там, перед ней, была не скала, а морская даль, с таким вниманием и такой сосредоточенностью, что мое внимание невольно отклеилось от ее лапок, будучи привлечено таким её необычным взглядом.
— Интересная девочка, — прошептал я Клэр на ухо. – Хочу такую:)
— Я знала, что она тебе понравится.
— Но почему с Маврикия, а не из Пингвинии? Они не прошли тестовый период на острове? Ну с девочкой понятно, в таком возрасте и с такой мордочкой ее сразу можно брать, а что с ее щенкой?
— Она тебе понравится тоже. Не бойся, не дураки выбирали. Ларс свое дело знает.
— Ну ладно… Ларс и в самом деле знает…
Интересно, о чем может думать такая мелкая девочка, что делает ее лицо таким… прекрасным, да, именно прекрасным, и близким? Конечно, дорисовать мелкую красивую пупсу – дело нехитрое, и я всегда обладал невероятно развитой способностью к этому захватывающему занятию, привнесшему в мою жизнь столько разочарований, что это чуть было не превратило меня в циника, но к счастью, я раньше успел поумнеть. Я никогда не был также ни столпником, ни аскетом, и с радостью предавался своему счастью дорисовывать чудесное в плоском, несмотря на все преследующие меня раз за разом разочарования, но ведь именно так получаем мы бесценный жизненный опыт, от которого нас с самого раннего детства изо всех сил пытаются избавить родители и прочие наставники, становясь нашими вольными и невольными палачами в своей безумствующей и мрачной страсти насильственного осчастливливания.
Наконец девочка словно осмелела и повернула голову в нашу сторону. Сначала она посмотрела в глаза Клэр, и ее голова немного склонилась, совсем чуть-чуть, что выдавало ее удивление, а потом перевела взгляд на меня. Я смотрел на нее, а она на меня. Вот и все, но это было чертовски знакомо. Да, конечно это очень знакомо. Это то же самое, что я испытывал, когда мы с Машей смотрели друг другу в глаза в наш первый момент знакомства. Эффект мгновенного узнавания и полного приятия. Из этой девочки вырастет человек, это точно. Приятно знать это наверняка. Приятно просто знать это и не суетиться, не бросаться тут же начать ей «помогать».
Я вспомнил и не торопясь, с удовольствием повторил про себя одну из моих любимых цитат – из Писарева: «это свойство моей натуры, может быть, очень дурно, но для меня оно во многих случаях было чрезвычайно полезно. Всякий раз, как я с добродетельным жаром думал посвятить себя какой-нибудь кретинизирующей деятельности, неумолимый демон умственного эпикуреизма насильно вырывал у меня работу из рук и деспотически сопротивлялся моему добросовестному стремлению поглупеть.»
Приятно испытывать чувство доверия. И приятно испытывать чувство свободы от навязчивого желания тут же начать какую-нибудь «полезную» деятельность. Для таких людей, как она, само пребывание, сам процесс вот такого впитывания впечатлений «полезен» сам по себе. Человек растет не тогда, когда накапливает результаты деятельности, а когда наступает пауза и вслед за ней — время тихого и молчаливого созревания, вызревания самой человеческой сути. Так что она сама разберется в том, когда и что ей от меня или кого-то еще надо. Все, что я могу для нее сделать, это идти ей навстречу, но не забегать вперед. Приятно испытывать к ней доверие, и приятно чувствовать, что и ей приятно вот так молча смотреть мне в глаза.
— Она в тебя влюбилась, сто процентов:) – прошептала мне на ухо Клэр. – Могло ли быть иначе?
Я и хотел что-то ответить ласковое или остроумное, но продолжать смотреть в глаза девочки хотелось больше.
— Пойдем.
Я встал и вышел из этого миниатюрного скального цирка, и Клэр вышла следом.
— Всему свое время? – Спросила она.
Я молча кивнул.
— Но главное ведь уже произошло, да?
Я снова кивнул, обернулся, притянул к себе и поцеловал ее в пухлые губки.
— Никуда она от меня не денется. Когда почувствует, что ей от меня что-то надо, то придет.
— Думаю, твоим мелким пупсам будет с ней интересно.
— Ну скорее всего, да. Детей ведь у нас почти что и нет. Ким влил свежую струю, но этого мало. Так что клево, что она прилетела. Как ее зовут?
— Жюстьен.
— Ого.
— Ну а что ты хочешь:) Нормальное креольское имя.
— Ну ладно, посмотрим. Я думаю, пупсы быстро укоротят эту напыщенную прелесть:)
— Что-нибудь вроде Жю?
— Жу. Жучка, вот.
— Прикольно. Ты намекни им…
— Я намекну, намекну… постоянно столько новых людей. И каждый из них – личность.
— Ну это же круто?
— Круто, но у меня иногда начинает накапливаться такое же чувство, которое возникает, когда понимаешь, что невозможно успеть прочесть все книги, облазить все горы на Земле и Марсе… интересно, что мир для свободного человека открывается с такой интенсивностью, что у этой свободы начинает обнаруживаться вот этот горьковатый привкус неисчерпаемости. Никогда тебе всего не охватить, не впитать. И не только всего, но даже и малой части. Все эти люди… ведь с каждым рейсом прибывают десятки новых людей, и раньше я как-то успевал с каждым познакомиться, пообщаться, почувствовать, а теперь я все чаще встречаю тут приятных, красивых, умных людей, с которыми совершенно не знаком и, возможно, уже может даже и не познакомлюсь, потому что на следующем корабле прибудет новая группа, а потом еще и еще… все-таки как сильно все изменило то, что теперь у нас начали летать корабли на магнитоплазмодинамических двигателях! По сравнению с ионными — все равно что доплыть из Европы до Америки не на паруснике, а на катере на подводных крыльях!
— Магнитоплазмодинамический двигатель – это охуенно, хотя произносить замучаешься. Но ты не грусти, Макс. Все-таки пока что мы выбираем ресурс Пингвинии, поэтому кажется, что все так быстро. На самом деле Пингвиния ведь не может обезлюдеть, многие останутся там или прилетят существенно позже, а приток новых людей на самом деле совсем не такой стремительный, как тебе тут может показаться. Два фильтра так сказать. Сначала человек обкатывается в группах Ларса, потом, если все ОК, он как правило прибывает в Пингвинию и живет там… так что боюсь, скоро поток переселенцев если не иссякнет, то превратится в ручеек, и у тебя еще будет время тут со всеми перезнакомиться:)
— Ладно, ты меня успокоила. Теперь, пожалуй, не буду напиваться сегодня… пойду я.
— На Кольцо?
— Да… но я туда ввязываться уже не буду, это точно. Сами разберутся. Главное, что покажут расчеты в принципе. Если в принципе это возможно и технически и финансово, значит сделаем. Постепенно.
— Да пора уж. Как-то немного жалко смотреть на нашу чахлую травку, которая жмется к стенкам обрывов, прикрываясь ими от излучения. Надо помочь травке, потому что похоже, что без магнитного поля тут у нас будут проблемы с терраформированием.
— Ну… — я пожал плечами, — поживем, увидим, что нам насчитают инженеры.
Я отметил, что не смог просто уйти, а сделал какой-то прощальный жест. Ритуалы, твою мать…
Идея Большого Кольца обещала стать самым грандиозным проектом за всю историю освоения Марса. Суть его очень проста, а вот техническое исполнение очень непросто. Поскольку ядро Марса уже не вращается относительно тела планеты, надо «всего лишь» обернуть Марс по экватору сверхпроводящей лентой и пусть по ней достаточно сильный ток. Пустить ток – не проблема, это всего лишь еще одна атомная электростанция, а ее мы так и так уже строим на тяжелой воде, ведь дейтерия в марсианском льду в пять раз больше, чем в земном, и урана тут более чем достаточно, так что выбор очевиден. Изготовить ленту из сверхпроводника длиной в двадцать одну тысячу километров – само по себе тоже большой проблемой не является, тем более что тут у нас есть уже все для того, чтобы изготавливать ее на месте. Проложить эту ленту по экватору… вот это задачка не для слабых духом:) И все же принципиальных проблем нет и тут.
Главное – это охлаждение. Необходимо обернуть ленту в своего рода шланг, в котором жидкая смесь гелия и чего-то там еще будет поддерживать температуру ленты в таком диапазоне, чтобы она оставалась сверхпроводящей. Вот это будет непросто. И необходимо предусмотреть возможность быстрого аварийного латания дырок в каком-то сегменте всей этой конструкции, так что если метеорит врежется прямо в нее, магнитное поле не исчезнет слишком надолго, подвергая опасности жизнь на Марсе. В целом проект разбивался на множество этапов, и примерно спустя неделю мы уже узнаем в точности, возможно ли это технически и сколько это будет стоить. И если по стоимости мы такой проект сами не потянем, что скорее всего и будет, то можно привлечь корпорации, но надо что-то будет дать им взамен. Например можно продать им доли в месторождениях. Или долгосрочную аренду территорий, но они потребуют очень длительных сроков, ведь это Марс, и вложения в инфраструктуру огромны… и вот этого не хочется. Совершенно не хочется, чтобы тут поселились люди, которые нам не нужны, потому что какое-то перемешивание все равно так или иначе начнется, и мне совершенно не улыбается эта перспектива нашествия варваров. Нет, Марс не должен подвергнуться нашествию. Если уж тут и организовывать какие-то долговременные поселения для корпораций, я думаю, что мы уж как-нибудь решим вопрос их изоляции. Сейчас ведь это получается нормально, и вопрос лишь в масштабах. Но систему безопасности придется уже развивать всерьез… ну это все решаемо. И если у Марса появится собственное магнитное поле, как на Земле… вот это будет прыжок вперед. Это будет просто огромный шаг. Растительность мгновенно распространится по всей планете, появится почва, появится кислород… в общем, процесс пойдет. А вот Пандору, кстати, придется переносить наверх, потому что в долинах Маринера рано или поздно будет море. Ну это тоже не проблема. И китам, псинам и динозаврам придется привыкать к новому миру, ведь уровень океана поднимется километров так на шесть-семь, им придется мигрировать наверх, и сохранятся ли те условия, которые сейчас помогают им выживать? Не исключено, что придется им помогать… но это все очень и очень нескоро. Так далеко заглядывать вперед как-то лишено смысла. Ну и потом, планы могут еще сто раз измениться, как это всегда и бывает по мере того, как фантазии и прожекты входят в соприкосновение с грубой реальностью.
Войдя в свою конуру, я уселся за стол, нацепил наушники и включил музыку. Надо постепенно снижать градус всей этой лихорадочной деятельности. Это совершенно точно. Будет мое будущее связано с экспериментами информатора или нет, но так или иначе, этот этап моей жизни необходимо постепенно сворачивать, это ясно. Да он ведь так и так сворачивается. Ну и надо быть готовым к тому, что какое-то время придется бултыхаться в «лимбе» неопределенности, но ведь этот период вряд ли можно как-то проскочить, не перепрожив его. Может ли новое содержание жизни органически и естественно вырасти прямо в процессе предыдущего этапа? Наверное, так оно и будет, но не в том случае, если этот предыдущий этап бурлит идеями, кипит деятельностью. То есть, видимо, сначала я должен отойти в сторону настолько, чтобы стать эдаким марсианским Уолденом, и вот в этой относительной тишине, в спокойном и плавном течении событий и сможет что-то выкристаллизоваться. Да… что-то эта тема отхода в сторону стала доминировать в моем внутреннем диалоге. Значит, пора предпринимать какие-то шаги. Есть облегчение при мысли об этом? Или тревожность? Облегчение, кстати, есть. Значит, пора. Трудно все равно будет, но дальше оттягивать уже просто некуда. Просто каждый раз, когда я сам во что-то захочу ввязаться, нужно притормаживать, делать паузу и думать – в самом ли деле у меня есть живой энтузиазм, или это уже просто привычка испытывать его, когда дело касается знакомых материй?
Интересно…
Я набрал Хидэки, и на видеофоне появилась его сонная физиономия.
— Спишь?? В такое время?
— Ну так… засиделся до двух ночи…
— А… я понимаю, понимаю…
Неожиданно на меня напал смех, и я заржал прямо в лицо изумленному физику.
— Ты что, Макс? Завезли мартини, что ли? А я и не знал.
— Мартини, кстати, в самом деле завезли, но дело не в этом… просто я смотрю на тебя и узнаю в этой физиономии себя самого.
— Макс… чем ты там надышался? Мою узкоглазую морду принять за свою…
— Просто очень интересно, Хидэки, я прав? Ну вот все это… создание валюты, распределенной бюджетной системы… да?
— Чертовски интересно, Макс.
— Ну и отлично. Я рад, что ты так увлечен. Интересы… знаешь, это прекрасно, прекрасно! Честное слово!
— Бешеный ты какой-то… что тебе надо-то от меня?
— А, точно, совершенно забыл. Хидэки, а какого черта ты свалил из Японии? Ведь чтобы японец или кореец покинули свою обожаемую родину, должны быть какие-то серьезные причины. Вы же там все психи, и для японца эмигрировать — это ведь очень серьезный поступок, совсем не то же самое, что европейцу уехать в Австралию или американцу в Швецию.
— Чего это ты вдруг?
— Ну так… так почему?
— Я думаю, тебе трудно будет это понять.
— Ну я постараюсь.
— Но дело в том, что я и сам это не очень-то понимаю…
— А… тогда другое дело… Но ведь было что-то, какое-то событие, какой-то…
— Вообще-то было, но я не уверен, что можно однозначно сказать, что это событие было именно причиной. Это как лавина – копится, копится…
— И что за событие?
— Я жил в Осаке, и у моей двоюродной сестры была дочка. И школа, в которую она ходила, была как раз рядом с моим домом. И вот как-то я сижу, ну занимаюсь своими делами, рассчитываю что-то, и вдруг кто-то как сумасшедший рвется ко мне в дом. Я думаю – звонить в полицию или открыть, подошел к двери, смотрю – дочка сестры! Открываю, а она мимо меня проносится, как вихрь, и в туалет. Через пять минут выходит оттуда с таким видом, словно она не из туалета, а из Бухенвальда – замученное лицо, набухшие глаза, видимо еще и поплакать успела.
— И что же с ней случилось?
— Я думаю, ты даже и не поверишь, Макс.
— Ничего, постараюсь.
— Ну я, во всяком случае, не поверил поначалу. Оказалось, что несколько дней назад решением властей города Осака всем школьникам во всех государственных школах твердо и бескомпромиссно было запрещено в стенах школы… догадайся что.
— Курить?
— Ха. Ты что… курить в школе…
— Пить спиртное?
— Ну да…
— Ругаться матом? Целоваться?
— Никогда не догадаешься, и не пытайся. Представь себе, что им было запрещено ходить в туалет по-большому, так сказать. По замыслу этих государственных мужей, нравы стали падать и было решено вернуться к старым добрым правилам – оказывается, это уродство уже было в начале двадцать первого века. Дети должны прокакиваться дома перед занятиями. А если с утра не получится, и захочется прямо, о ужас, на перемене? «Пусть воспитывают свой дух и терпят», решили эти потомки самураев.
— Это ты серьезно?
— Совершенно. Я сначала не поверил, позвонил сестре и она подтвердила, что так и есть. Я просто сидел оглушенный, а потом позвонил еще раз и спросил – как она к этому относится, что собирается предпринять? И она ответила, что раз так решили, то так и будет, и что не следует приучать детей сомневаться в решениях властей, так как это не способствует формированию твердого характера. И ты представляешь – никто не стал возражать. Ну или почти никто, не знаю. И вот это стало последней каплей. У меня были предложения, и спустя месяц меня уже в этой стране не было.
— Прикольная история… ладно, Хидэки, ты там береги себя, спи по ночам-то.
И зачем я ему позвонил? На кой черт мне надо было знать, почему он свалил из Японии? Хотя, кажется понятно – просто интересно было послушать истории людей, которые когда-то с чем-то порвали, резко изменили свою жизнь. Зачем? Это же совершенно разное… хуйней я занимаюсь, Хидэки прав.
Загорелся значок вызова – теперь уже кто-то рвется по мою душу. Коос, ему то что? А может меня просто нету? Ну гуляю еще… ну что он, не сможет без меня решить какой-то вопрос? Фигня, конечно сможет. Важные вопросы решаются все-равно не в случайном разговоре между делом, да и специалистов хватает. А неважный вопрос подождет день, а то и два. А то и неделю. А то и сам как-нибудь решится. Когда в какой-то бесконечно прошлой жизни у меня был бизнес в дикой России, где само слово «бизнес» было синонимом слов «проблема», «наезд» и «ща настанет пиздец», мой партнер – более старший и опытный, научил меня одному простому правилу: если возникает проблема, не бросайся ее решать, дай ей отлежаться. И в самом деле, многие проблемы в результате такого «отлёживания» сами собой как-то рассасывались. Проблема была лишь в том, что другую часть проблем надо было бросаться решать немедленно и любой ценой, и в искусстве отделить один тип проблем от другого и состояла мудрость ведения бизнеса. Кто этому научиться не мог, тот не выживал.
Значок вызова погас и я удовлетворенно хмыкнул. Похоже, это как раз тот случай, когда все отлично решится и без меня.
Откинувшись на спинку кресла, я прикрыл глаза и стал вспоминать свои первые шаги в российском бизнесе. Это была эпопея… Не помню, кому и при каких обстоятельствах пришла в голову мысль о том, что на спортивных соревнованиях в молодой перестроечной России совершенно нет флагов. Ну тех, которыми болельщики могли бы махать во время матча. Денег у нас не было вообще, ну то есть совсем, и мы каким-то образом достали в долг деревянные палочки, наскребли денег на рулон ткани с российскими цветами, и посидели несколько вечером, паяльником раскраивая ткань, оборачивая ее вокруг палочек и присобачивая канцелярскими кнопками.
А потом вылезли в жуткий мороз на улицу, устали перед зданием спортцентра ЦСКА и стали продавать свое творение. Я не верил вообще в то, что у меня кто-то что-то может купить. Я просто не мог себе вообразить, что такое в самом деле может сработать, чтобы купить материалов на копейку и продать за рубль. Это могло случиться с кем-то на Диком Западе или на Клондайке, но вот прямо-таки у меня?? У недавнего еще советского студента, который мог месяц прожить на стипендию в сорок рублей?
И я просто не верил свои глазам, когда эти несчастные флажки один за другим расхватывались болельщиками, прущими на матч. Мы распродали все, что принесли, и заработали себе месяца так на три жизни. Это было невероятно. И конечно, мы купили чертову кучу этих палочек и ткани, сидели целую неделю и настрогали какое-то нереальное количество флажков, пришли на следующий матч… и тут нас ждало ужасное разочарование! У нас были конкуренты! Уж не знаю, как так получилось, что в прошлый раз их не было. Что-то где-то видимо так срослось в глубинах судьбы. И это были не просто конкуренты, а такие, против которых нам было не пойти. У них были изумительного качества флаги, большие и маленькие. И нам оставалось лишь смотреть, как наши фантазии растворяются в морозном воздухе. И если бы не мой друг, который впоследствии и стал моим партнером, на этом мой бизнес, наверное, и прекратил бы свое существование, но он был человеком настырным и любопытным, поэтому он совершил немыслимое по моим представлениям: он пошел… знакомиться с конкурентами! Самые качественные флаги были у какого-то медведеобразного мужика, к нему он и сунулся.
Вернувшись он рассказал, что мужик тот имеет собственную мастерскую и может изготавливать не просто жалкие трехцветные флаги, а самые что ни на есть настоящие фирменные флаги с любым рисунком, и делал он это каким-то методом шелкографии. Возможность делать флаги с любым рисунком потрясла мое воображение, и я понял, что мы проиграли заслуженно. Все-таки, это был профессионал, со своей мастерской! Фраза «своя мастерская» тоже звучала для меня как магическое заклинание.
Как мне ни показалось странным, мой партнер был вполне доволен результатами своих переговоров, ну хотя бы потому, что он вообще был человек уже тертый и всегда имел запасные варианты, которых у меня, увы, не было. Но зато мне пришла в голову прикольная мысль. А что, если пойти к одному нашему знакомому в офис и воспользоваться чудо-аппаратом, который он, будучи богатеньким буратино, у себя имел – факсом! И что если разослать по факсам в офисы разных фирм листочек с предложением изготавливать фирменные флаги? Номера факсов можно было взять из книжного справочника, и партнер настоял, чтобы в нашей рассылке был сразу четко указана ценовая таблица. За ночь я разослал штук восемьдесят факсов. И через два дня мы получили звонок. Нас приглашали на встречу, чтобы разместить у нас заказ. И не куда-то там, а в официальное представительство японской компании, производящей рации! Солиднее некуда.
Прибыв в офис, мы почувствовали себя несколько неуютно среди официозной мебели и дорогих костюмов. Но мы ведь кто? Мы – мастера, ремесленники, нам сам бог типа велел в промасленных халатах быть. Видимо, так думали и наши клиенты, поскольку раньше и они никогда в глаза не видели изготовителей флагов.
Нам вынесли образец, и мое сердце упало. Это был чудесный, белоснежный флаг, логотип на котором был не просто напечатан. Он был выпуклый! Красотища невероятная. И очень грустно, потому что понятно, что такие вещи можно делать только в Японии. И когда нас спросили, способны ли мы сделать точно такие же, я открыл рот и уверенно сказал, что да, мы такие легко сделаем, без проблем!
Двадцать штук, — провозгласил менеджер, полез в сейф и выдал нам наличными две тысячи долларов. Без расписок. Без договора. Это была перестройка. А жили мы на тридцать долларов в месяц каждый. Тридцать. А тут – две тысячи. Долларов! Такой кучи денег я никогда в своей жизни не видал и близко.
По пути домой мы хранили молчание. Говорить было не о чем. Это было в чистое виде сумасшествие. Кажется, мы даже попробовали что-то такое чернилами изобразить на куске ткани, ну серьезно! Что из этого получилось, легко представит тот, кто видел «сеятеля». Но мы были честными, черт возьми, и предложение перестать корячиться и вернуть деньги обратно, пусть и с позором, уже готово было сорваться с наших губ.
И тут мы вспомнили про медведя. Ну чем черт не шутит, а вдруг? Может он хотя бы знает, где в России такое можно сделать? И мы ему звоним. И он сам, сам может делать такие флаги. Эта технология называется «вспенка»! Почему раньше не говорил? Так мы не спрашивали! Каждый флаг он оценил в двадцать долларов. Спустя две недели мы получили всю партию, и это были в точности такие же флаги, как и образец.
Следующие несколько лет мы учились тому, как вести бизнес – как иметь офис, как учить секретаршу отвечать на звонки, как сидеть на голове у производителей и заставлять их сдавать продукцию в срок, как заниматься рекламой и маркетингом. В чистом виде афера лежала в основе того, из чего потом вырос мой бизнес. Афера не в смысле мошенничества, а в смысле отчаянности попыток выкрутиться, справиться с неразрешимой ситуацией. А сколько после этого было всего… это же хватит на книгу. Или две. Сколько было и смешного, и опасного, и драматического. Написать об этом книгу что ли? И кто ее будет читать? Да никто не будет, правильно:)
Снова зажегся сигнал вызова. Коос. Не рассосалось. Но что ему в принципе могло быть от меня надо? Ну ничего. И что, я вот так легко сломаюсь и позволю ему отвлечь себя от нихуянеделания?
Спустя минуту значок вызова погас, а еще спустя минуту зажегся снова, и уже от маши. И что-то мне показалось, что это не совпадение. И что-то стало не очень приятно. Неужели какое-то ЧП? За всю историю Марса ЧП у нас было только одно, и от него я отходил потом пятнадцать лет…
Мордочка Маши, возникшая на экране, внимательно посмотрела на меня и констатировала: «ага, тут».
— Тут, — согласился я, так как возражать не было, видимо, смысла.
— Позвони Коосу. – Произнесла она и собралась отключиться.
— Стой… зачем, что там?
— Позвони Коосу.
И она таки отключилась. Плохо. Или это паранойя? Ладно…
— Чего тебе, — спросил я, как только физиономия Кооса нарисовалась у меня на мониторе.
— Ты тут… — не то спрашивая, не то утверждая произнес и он.
— Это я уже слышал, Коос. Скажи что-нибудь новенькое.
— Новенькое… ну можно и новенькое. Бери геккона и давай срочно сюда.
— Сюда? Куда сюда?
— Сам видишь куда.
Он немного сдвинулся в сторону, и я догадался посмотреть ему за спину, и то, что я там увидел, меня несколько ошеломило.
— Что… это Коос??
— Макс, бери геккона и мигом несись сюда. Ты нужен тут, понимаешь?
— Приблизь камеру!
— Лучше не стоит, Макс.
— Но что же там произошло?
— Ну а я-то откуда знаю!? – Чуть ли не прокричал он мне в ответ.
— А ты что там делаешь?
— Получил странные сигналы, решил съездить посмотреть.
— От кого сигналы?
— Сначала от информатора, потом от Реми. Потом от Конрада. Три сигнала подряд, и все бессмысленные.
— Что за сигналы?
— Я же сказал, что ни черта не понял. Странные сигналы. Может и вовсе не сигналы, может помехи. Но сигнал шел отсюда, и я решил проверить.
— Проклятье… да что же это за хрень…
— Ты едешь или нет?
— Подожди.
— Не хочу я ждать, мне страшно.
— А со мной что, будет нестрашно что ли?
— Не знаю. Я тут торчу уже пятнадцать минут и ищу тебя везде, а тебя нигде нет, а ты оказывается тут сидишь и почему-то не отвечаешь.
— Никому другому не звонил?
— Ну Маше позвонил, чтобы она тебя нашла.
— Она в курсе?
— Нет. Никто не в курсе. Я не думаю, что кому-то надо быть в курсе.
— Это верно… подожди, не паникуй. Я должен подумать.
— Думай быстрее, Макс. Я больше оставаться не хочу.
Ну что ж, рано или поздно что-то такое, видимо, и должно было случиться. Рано или поздно. Это случилось рано или поздно? Вариантов я видел пока что два. Первый – признать свершившееся как факт и навсегда закрыть этот вопрос. Хотя бы путем хорошей бомбы. Второе – признать свершившееся как факт и… продолжить исследования, обеспечив при этом максимальную безопасность.
Да… ну кинуть бомбу в дырку мы успеем всегда, только это ведь уже ничего не изменит. Значит торопиться нет смысла.
— Вот что… давай, вали оттуда, Коос.
— Как?
— Ногами вали, как.
— И оставить…
— А что ты можешь сделать?
— Я ничего не могу сделать, Макс, и это ужасно.
— Я видел на своей жизни кое-что ужасное, Коос, и наверное увижу еще, и если ты к этому не готов, иди воспитателем в ясли.
— Я не могу их тут оставить.
— Можешь.
— Ладно… значит просто уйти?
— Просто уйти.
— Черт… я могу взять с собой хотя бы тело Реми.
— Да, возьми.
— Господи, Макс, как это могло случиться?
— Вряд ли мы это когда узнаем, Коос. Просто уходи, пока с тобой все в порядке.
Коос судорожно вздохнул, подошел к Реми, лежавшей без дыхания и с остановившимся взглядом, поднял ее и понес к вездеходу. Положив ее на заднее сиденье, он снова затормозил.
— Ну что там? Уезжай же.
— Нет, Макс. Я возьму их всех.
— Коос, они мертвы, какой смысл тебе рисковать своей жизнью? Уезжай нахуй!
— Это моя жизнь Макс. Мне и решать. Я их тут вот так не оставлю.
Вздохнув и проклиная его, я, сжав кулаки, смотрел глазами его видеокамеры, как он снова вернулся, взял информатора и перенес его в вездеход, потом вернулся снова и забрал тело Конрада. Ему ничего не оставалось, как положить их друг на друга, так что он, чертыхаясь и проклиная все на свете, снова вытащил тело Реми, потом положил Конрада и информатора, и потом снова сверху Реми.
— Не отключайся, пока не доедешь до лифта и не поднимешься. Я хочу смотреть.
— Ладно, Макс. Смотри.
Двигатель взревел и вездеход рывком развернулся.
— Я тоже хочу посмотреть, в последний раз посмотреть на этих тварей.
Камера развернулась назад, прожектор ударил в глубину и секунд десять мы оба с ненавистью смотрели на три огромные туши каменных бегемотов, возлежавших в своем проклятом логове в своей проклятой пещере в бездонной глубине проклятого Марса.