И снова длинные предрассветные сумерки. Два вездехода несутся по широкой марсианской равнине, раскидывая вокруг себя тучи пыли – с орбиты должно быть неплохо видно. В одном – я, Фриц и Хидэки. В другом – Маша, Конрад и Клэр. Большие мониторы включены, так что мы отлично видим и слышим друг друга. Примерно через час солнце вылезет из-за горизонта, и я снова увижу голубой ореол вокруг него и немного зеленоватое небо вокруг.
— А ведь вполне логично, что неорганическая жизнь зародилась именно рядом с жерлом вулкана – там, где текла магма в те времена, когда вулканы были активны. – Задумчиво себе под нос говорит Фриц.
— Думаешь, все-таки неорганическая жизнь? – вяло переспрашиваю я.
— Да конечно. Хидэки, ты ведь тоже так думаешь?
Хидэки поворачивает голову, смотрит на Фрица не очень проснувшимся взглядом, и коротко кивает, так что не совсем понятно – кивнул он, или его тряхнуло на очередной кочке.
— Ведь магма, идеальный химический суп, в котором можно найти все, что угодно, да? – Не отстает Фриц.
Хидэки снова кивает, уже не утруждая себя поворотом головы, и продолжает смотреть в окно.
— А лава?
— И лава, — спустя несколько секунд подтверждает Хидэки.
— А в чем разница? – Это голос Клэр.
Хидэки снова делает паузу, но спустя десять секунд молчания совесть его заедает и он открывает рот.
— Магма возникает в земной коре, или в верхней мантии. Оттуда она выдавливается вверх. Чем выше она поднимается, тем меньше в ней летучих компонентов, который выходят из нее в виде газов… это например… пауза… водород… пауза… хлор… пауза… фтор… пауза… сероводород… пауза…
— Понятно, понятно, — не выдерживает Клэр. – Ну и?
— Ну вот когда эти газы почти все выходят, и магма, кристаллизуясь, изливается на поверхность, то это уже лава. Бывает и так, что магма начинает кристаллизоваться еще под землей…
— Слушай! – неожиданно оживился Фриц, — а по составу магмы мы можем как-то судить о предполагаемом химическом составе бегемотов? Вот вчера ты говорил – фосфор, кремний, бор. В магме они есть, видимо?
— Разумеется. В самой распространенной, базальтовой магме, кремнезема вообще почти половина.
— Кремнезем, это силициум о два, да? – уточнил я.
— Да. И кстати, кремнезем – это стеклообразующий оксид, то есть это значит, что он склонен к образованию переохлажденного расплава — стекла.
— Так что же, мой бегемот может оказаться стеклянным?
— Ну в каком-то смысле да. Почему бы и нет, вполне подходящее вещество для создания прочного каркаса. Мы же делаем из кварцевого стекла купола…
— И фосфор есть в магме?
— Есть, конечно. И титан, и железо, и кальций с натрием… да все там есть, все… Кстати, существуют такие разновидности стекла, как фосфатное и боратное.
— То есть как с точки зрения химии, так и с точки зрения абстрактной биологии комплекс кремний-фосфор-бор вполне подходит для того, чтобы составлять биологическую основу неорганической жизни? Эдакая фосфатно-боратная кварцево-стеклянная туша. А как изменяются свойства стекла при добавлении бора или фосфора?
— Бор придает особую тугоплавкость, стойкость к резким температурным скачкам и к агрессивным средам. – Все так же флегматично продолжал отвечать Хидэки.
— Очень подходящие свойства для существ, живущих в нутре вулкана, — удовлетворенно пробормотал Фриц.
— А вообще стекло, это же очень удобная основа, — внезапно оживился Хидэки. – Небольшие добавки других элементов могут сильно менять его свойства, так что такое воображаемое существо могло бы при желании создавать весьма разнообразные органы с совершенно разными химическими и физическими свойствами. Например, от отличного проводника электричества до полного изолятора. И модуль упругости может меняться в очень широких пределах, например добавка оксида бора или кальция резко увеличивает упругость, а добавка оксида металла, наоборот, уменьшает.
— Упругость? – Подхватил я. — То есть вполне вероятно, что отдельные жесткие части бегемота могут соединяться упругими элементами, обеспечивающими ему подвижность?
— Ну могут, наверное… А гидролизные силикаты могут образовывать коллоидные растворы, так называемое «жидкое стекло»… и они могут в таком случае выполнять роль своего рода физиологических жидкостей внутри их тел… но вообще в этих вопросах я не очень, ребята, — Хидэки развел руками с виноватым лицом, — тут нужен хороший химик. Вот если что про физику, то это ко мне.
— Ладно, давай про физику, — Клэр постучала по монитору, словно пытаясь не дать ему снова уткнуться в свою спячку. – Может ли такое существо управлять магнитным полем, чтобы проникать куда-то… вот чтобы в мозги залезать?
— Хм… — похоже, этот вопрос оказался для него поинтереснее, чем разговор о марках стекла, он сразу проснулся и стал похож на вчерашнего бодрого Хидэки, подкалывающего и загоняющего в тупик Конрада. – Да, теоретически я могу себе это вообразить, но лишь в том случае, если эти бегемоты каким-то образом освоили сверхпроводимость. То есть если в них, где-то внутри, содержатся сверхпроводимые участки тела, манипуляция которыми и позволяла бы… ну теоретически, манипулировать магнитным полем.
— Нам тут трястись еще минимум два часа. Прочтешь мне маленькую лекцию о сверхпроводимости? – Улыбнулась Клэр. – Потому что пока что для меня эти слова мало что означают.
— Вы… хотите послушать? – обернулся к нам Хидэки.
— Давай, — кивнул я. – Без формул, только, ладно? На качественном уровне, в общих словах.
— Вообще все было так… — Хидэки устроился поудобнее и закатил глаза. – В конце девятнадцатого века физики, среди всех прочих экспериментов, начали проводить и опыты с охлаждением разных материалов для сверхнизких температур. Ну интересно им было, как будут вести себя разные материалы, как будут меняться их физические свойства при таких крайне низких температурах. Кто-то, наоборот, нагревал материалы, кто-то подвергал их особенно высокому давлению… ну в общем, обычная работа физиков. Сначала до жидкого состояния был охлажден кислород. Затем удалось сделать то же самое с азотом, и уже в самом конце девятнадцатого века Дьюар смог получить жидкий водород. Это все были первые шаги, но вскоре голландец Камерлинг-Оннес получил жидкий гелий, доведя его температуру до рекордного низкой температуры в один кельвин. Более того, он пошел дальше и стал использовать жидкий гелий для охлаждения металлов, чтобы изучать их свойства. В общем-то, ничего особенно интересного не ожидалось. Согласно одной теории, электропроводимость металлов должна была плавно падать по мере снижения температуры, пока не упала бы до нуля. Ну оно и понятно – молекулы как бы замерзают, свободные электроны примерзают языками к ядрам атомов и уже не могут проводить электрический ток. Другая теория говорила иное, что наоборот – по мере снижения температуры электропроводимость должна немножко расти. И когда температура ртути была опущена до трех градусов Кельвина, это примерно минус двести семьдесят градусов Цельсия, вдруг обнаружилось поразительное явление – электрическое сопротивление ртути обнулилось! Ну то есть вообще. Ртуть стала сверхпроводником – электрический ток мог по ней течь сколько угодно без потерь!
Хидэки торжествующе обвел нас взглядом, но должного эффекта его рассказ пока не произвел, так как на таком уровне как «сверхпроводимость – это пиздец какая проводимость без потерь энергии» представление имели мы все, разумеется.
— Ну, а что касается самой природы сверхпроводимости… — подпинал я его, чтобы он не слишком расстраивался.
— Она квантовомеханическая, разумеется. И так как в те времена никакой квантовой теории поля и не существовало, то объяснения этому эффекту найти не могли, как, впрочем, и явлению магнетизма в целом. Вы ведь отдаете себе отчет в том, что магнетизм – в чистом виде квантовомеханическое явление? Ну то есть оно может быть объяснено исключительно в рамках квантовой механики, а классическая физика приводит лишь к абсурду?
— Нет, этого я не знала, — со своей стороны Клэр решила его подбодрить, и не без успеха.
— Ну это же очевидно, дети мои! – Хидэки торжествующе возвел очи горе, наконец-то наслаждаясь тем, что может чем-то нас удивить. – Откуда же в магните вообще может быть магнитное поле, вы не думали? Ведь чтобы было магнитное поле, должен быть какой-то электрический контур, по которому бегает электрический ток. Каждый из вас держал в руках магнит или намагниченный предмет, но кого-то ударило током при этом?? Надеюсь, что нет:) Но ток там должен быть! Если бы это был нормальный, классический электрический ток в виде потока электронов, то как же мы его не обнаруживаем, не чувствуем? Да и если бы в магните появился ток, он тут же бы и исчез, ведь чтобы он был постоянно, надо постоянно поддерживать в нем разность потенциалов. Дичь, абсурд, парадокс. Магнитное поле, порождаемое только ускоренным движением электронов, есть, а никакого движения электронов нету.
— Блин, а я никогда об этом не задумывалась. – Восторженно воскликнула Клэр. – Я и в самом деле вообще, оказывается, не понимаю, что такое магнетизм. И откуда он берется?
— Квантованный орбитальный момент плюс спин, — торжественно произнес Хидэки. – Теперь понятно?
— Ну… частично. То есть электроны как бы вращаются вокруг своей оси, имея спин, и вот это и есть ускоренное движение электронов, дающих магнитное поле?
— Да, и плюс вращение электронов, условно говоря, вокруг ядра атома на стационарных орбитах. Каждый такой электрончик становится мелким магнитиком, и когда они ориентированы в одном направлении, получается общее магнитное поле. И сверхпроводимость – тоже чисто квантовое явление. В результате эффекта Мейснера магнитное поле полностью вытесняется из сверхпроводника, и именно поэтому явление сверхпроводимости мы используем для того, чтобы получить очень сильные магнитные поля, например в ускорителях элементарных частиц.
— Понятно, — перебила его Клэр. – За счет того, что сопротивление отсутствует, потери тока отсутствуют, мы можем через сверхпроводник запустить какой угодно сильный ток, который будет создавать какое угодно сильное магнитное поле, правильно?
— Абсолютно. Если такой мощный ток пустить по обычному проводнику, он просто сгорит нахрен.
— И значит если бегемоты продуцируют магнитное поле с индукцией в несколько тесла, то сверхпроводники внутри них должны быть просто обязательно?
— Обязательно, иначе бы они просто сгорели бы.
— А откуда они берут электрический ток для создания такого магнитного поля?
— Ну это вопрос не ко мне. В принципе, даже земные электрические угри могут продуцировать довольно сильный ток, и возможно неорганические существа каким-то образом этот ток производят, запуская его в свой сверхпроводящий контур, где он не теряется и постепенно накапливается вплоть до очень больших величин. В общем мне кажется такая схема вполне работоспособной, да… но тут вот что надо учесть…
Хидэки, похоже, углубился в свои размышления, не рискуя обременять нас слишком запутанными рассуждениями, так что до нас доносились только обрывки его мыслей.
— Мощное магнитное поле будет разрушать состояние сверхпроводимости… значит бегемот должен иметь сверхпроводник второго рода… если ввести переменное поле, которое будет влиять не только на сверхпроводящую фракцию электронов, но и на обычные… ведь и среди земных рыб, — к нему снова вернулась членораздельная речь, — есть такие, которые генерируют переменное электрическое поле, например самые мозговитые рыбы в мире – слонорылы. Если две такие рыбы встречаются и получается так, что частоты излучаемого ими тока совпадают, то одна из них меняет свою частоту, и они используют свое магнитное поле и для общения, и для поиска пищи… в общем, в этом нет ничего такого сверхъестественного, кроме того, что магнитное поле бегемота исключительно велико, что может как раз обуславливаться его неорганической природой.
— Я тут вставлю… — Конрад прокашлялся, и Хидэки замолчал, — если бы вся эту сумасшедшая гипотеза была бы верна, то такое неорганическое существо могло бы использовать магнитное поле в качестве материального носителя своего сознания именно в том случае, если его индукция очень велика, ну видимо начиная с нескольких тесла. Просто потому, что сознание для того, чтобы эволюционировать, должно быть очень стабильно. Ты бы не стал таким умным, Хидэки, если бы твой мозг постоянно распадался:) Значит и материальный носитель сознания неорганических существ должен быть весьма стабилен, что невозможно, если магнитное поле слишком слабое и легко деформируется окружающими магнитными полями, генерируемыми магнитными породами почвы.
— Да… — протянул Хидэки. – Тут я с тобой соглашусь.
— А для любителей фантастики я могу задать еще такой вопрос, — с довольной физиономией встряла Маша, до сих пор молча слушавшая эту разрозненную вакханалию завирательных гипотез. – Всякое ли мощное магнитное поле является носителем сознания? Вот например Солнце.
— Темные пятна на Солнце могут иметь индукцию порядка десяти тесла, — подхватил Хидэки. – То есть чисто теоретически могло бы… но эти пятна слишком неустойчивы в отличие от кремниево-боровой структуры бегемота. А вот могут ли бегемоты каким-то образом использовать магнитные солнечные бури для того, чтобы как-то… ну что-то… ну я не знаю, — рассмеялся он. – Моя фантазия закончилась. Вряд ли мы сейчас что-то можем высосать еще из всего этого. Давайте дождемся сегодняшнего погружения. Возможно, мы получим столько, что нам хватит еще на неделю фантазирования.
Следующие минут десять мы проехали в полном молчании, наблюдая бескрайние просторы Марса и встающий над ними диск Солнца.
— Макс! – подала голос Маша. – А ты продолжаешь изучать физику?
При слове «физика» Хидэки навострил уши, вопросительно посмотрел на Машу, потом на меня, и в его взгляде промелькнула какая-то уважительность.
— Не то, чтобы прямо изучать… но читать книги продолжаю. У меня было на это много времени…
— У тебя физическое образование? – Хидэки, видимо, решил расставить точки над i, чтобы понять – уважать меня или не очень.
Вот так катиться по марсианской равнине нам еще было с час, так почему бы и не поболтать о своем детстве?
— Ну… мое образование началось в два года, когда я заставил свою мать научить меня читать. Потом наступил период художественных книг, которые я заглатывал порою по две штуки в день, иногда целиком собраниями сочинений. И до семи-восьми лет мои интересы ограничивались именно художественной литературой. Все подряд без разбора. Жюль Верн и Анатоль Франс, Гюго и Александр Грин, Джек Лондон и Брет Гарт, Жорж Санд и Агата Кристи, потом пошли авторы «потяжелее»: Ремарк и О’Хара, Фолкнер и Кобо Абэ. Сотни, тысячи книг. За несколько лет такого чтения моя эмоциональная эволюция продвинулась очень глубоко. Потом меня стало заносить в стороны – Вольтер, Кант, Шопенгауэр, Ницше. Философия меня очень быстро и очень сильно разочаровала, и тогда меня мотнуло в сторону науки… и вот тут я застрял надолго. Физика и математика меня захватили своей вечной ценностью, что ли, особенно на фоне фантасмагорических построений Гегеля и Гёльдерлина. И меня буквально туда засосало. К десяти годам я окучил электричество и магнетизм, атомную физику и квантовую теорию. В математике я быстро освоил матанализ и линейную алгебру, тензорный анализ и теорию рядов Фурье, и чем дальше я забирался, тем все более и более бесконечными оказывались пространства математического творчества, пока наконец я не обнаружил, что увлечения этими вечными ценностями превращают меня в человека, слишком оторванного от реальности, и это мне не понравилось. Попутно я тратил еще по несколько часов в день на занятия музыкой, играя на фортепиано, что тоже не сделало меня более приземленным человеком. Встречаясь и вынужденно общаясь с другими детьми, я просто всем своим существом ощущал, насколько огромная пропасть нас разделяет – и эмоционально, и интеллектуально.
— Уже тогда ты стал марсианином, — пошутила Маша.
— Да… в общем-то да, кстати. Именно марсианином. Но меня дико влекло к девочкам, но будучи таким марсианином, у меня просто не было шансов к ним приблизиться, а если случайно меня к кому-то прибивало, то это рождало такую бурю спонтанной влюбленности, зашкаливающего восхищения, что никаких реальных отношений сложиться просто не могло. Мои представления о них формировались на литературе, которая, опять таки, к моей реальности имела крайне мало отношения, поскольку это все-таки были просто маленькие прикольные девочки с моего двора или из моего класса, а отнюдь не дамы из книг Газданова или Гамсуна с их сложной, запутанной, насыщенной психической книжной жизнью. Мы как бы существовали в параллельных мирах, и именно тогда меня поразило, что те девочки, кем я восхищался и в кого тайно по уши влюблялся, совершенно не ценили моих попыток общаться с ними как с возвышенными существами, и им было в сто раз интереснее и проще с мальчиками, весь интеллект которых заключался в способности по-идиотски заржать или рассказать анекдот. Это меня, конечно, сильно расстраивало:)
Тут меня посетила мысль, и я дернул Хидэки.
— Слушай, насчет сверхпроводимости. Это же должна быть сверхпроводимость при комнатной, так сказать, температуре! Значит эволюция бегемотов открыла то, что современная наука пока еще не знает.
— Да, конечно, — вяло отозвался он, видимо в самом деле уже утомленный беседами об отвлеченных материях. – Пока что максимальная температура, достигнутая нами, составляет где-то минус двадцать градусов. Состав материала я не помню, что-то очень хитро навороченное – ниобий там, ртуть, фтор, нано-добавки… не в курсе. Но в общем что удивительного в том, что природа в процессе своей эволюции сделала то, о чем наука и думать не может? Вот например природа твои мозги сделала, разве это не удивительно? Так что… — он махнул рукой, и отвернулся к окну, в котором неотвратимо надвигались громады Арсии и Павлиньей горы.
Коос и два его помощника невозмутимо ждали нас наверху.
— Ты так у нас скоро превратишься в первого представителя марсианского номадического этноса, — пошутил я, хлопая его по плечу, что произвело эффект выбиваемого ковра, который уже десять лет не чистили.
— Уже, — хмуро улыбнулся он. – Я этот, как их… ну которые на верблюдах бороздят барханы Сахары в Алжире?
— Берберы что ли?
— Ну наверное. Они ведь совершенно дикие, отпавшие и навечно отставшие от цивилизации, да?
— Ну да.
— Значит они. Я марсианский бербер.
— Бобер ты марсианский, а не бербер.
— Ладно, хватит вам тут эру-джицу заниматься, — вмешалась Маша. – Че со спуском?
— Чем-чем? – Удивленно переспросил Конрад, оторвавшись от созерцания дыры в земле, которая, похоже, примагнитила его безо всяких квантовых эффектов.
— Ну есть джиу-джицу, когда борются руками и ногами, а есть эру-джицу, когда пытаются сбить друг друга с ног с помощью эрудиции.
— А… ну я тогда тоже могу обогатить твой словарный запас, на бартер так сказать. Угадай, что такое «историка»?
— Жена историка?
— Вот нет.
— Недоброкачественная история?
— Уже ближе. Это истерика на почве несогласия по вопросам истории.
— Слабовато… — Маша фыркнула и криво улыбнулась, — но сойдет для бартера, ладно.
— А что… бобер… это красиво, — протянул Коос. – Ладно, значит мы бобры. А что, вот серьезно возьмем и отделимся от вас в отдельное государство, кочевать будем по Великой Северной Равнине:) Твоя конституция позволяет.
— Да отделяйтесь, я только за. Будет прикольно. Рад, что ты изучаешь мою конституцию, но она еще не завершена. Сначала только получи гражданство Марса. Но это для тебя проблемой не будет… ну так что, все готово?
— Бобры свое дело знают, не сомневайся. Баллонов внизу хоть год там сиди, дыши. Лифт работает, как часы. Восемь минут и вы внизу.
— Ретрансляторы?
— Как и было поручено, Макс. Расставили на протяжение километра от дна.
— Дальше не ходили?
— Бобры свое дело знают! – Чуть ли не гордо-обиженно снова заявил Коос, — ты сказал ни шагу дальше километра, так и сделано.
Я улыбнулся, и мне вдруг пришло в голову, что это ведь так и будет, они ведь и в самом деле отделятся в государство северных бобров-кочевников. И я им в этом помогу. Будет охуенно интересно.
— Эффект глушения сигналов заметили?
— Никаких глушений, шеф. Сигнал отличный. Ты там зевнешь, мы тут услышим.
— Ладно… и что вот это выдержит шестерых? – Я кивнул в сторону блестящей платформы, парящей в воздухе. С расстояния уже нескольких метров рассмотреть углеродную струну почти невозможно, так что картина была сюрреалистическая – висящая над бездной платформа с блестящими полосками ограды.
— Вот это выдержит, даже если мы туда заедем всеми своими вездеходами, — гордо изрек Коос. – Смотри, какая стройная, изящная конструкция.
— Худая корова – еще не газель, — откуда-то из-за спины пробормотал Фриц.
— Сегодня просто день лингвистического благодарения! – воскликнула со смехом Клэр. – Каждый вносит свой вклад в сокровищницу.
— Распишись вот давай, — буркнул Коос, протягивая мне свой электронный блокнот.
— Это еще что?? – изумился я.
— Подтверждение того, что я следовал твоему приказу, отправляя вас всех туда, вниз.
— Ты что, Коос, не выспался?
— Я выспался, Макс. Но вся операция секретная, сам знаешь, сам эту секретность и устанавливал. Извини, но в каком свете я со своими ребятами тут буду выглядеть, так сказать, если вы оттуда не вернетесь?
— Почему мы не вернемся?
— Потому что я не дурак, Макс, и мне немного странно, что ты, кажется, с этим не согласен:) Неужели ты всерьез думаешь, что мне непонятно, что означают все эти «категорически никого не подпускать» и «убью если сделаешь хоть шаг дальше километра»? И что твое исчезновение в прошлый раз не было вызвано техническими неполадками, и что твой взгляд, когда ты вернулся, не объясняется глубокой задумчивостью.
— А что взгляд? – Заинтересовалась Маша.
— Ну что-что взгляд… не знаю что, но надо быть дураком, чтобы не понять, что вы туда не цветочки идете нюхать. И если вы не вернетесь, то… вы уж извините ребята, мне надо будет чем-то прикрыться, иначе меня тут четвертуют и линчуют, а мне это надо?
— Ладно, Коос, не обижайся. Не считаю я тебя дураком ни разу. Так ты хочешь, чтобы я тут что, поставил подпись?
— Да. Вот стилус, напиши своей рукой, что я следую твоему приказу, сохраняя полную секретность операции и спуская вас туда. Вот так… да… и подпись…
— Ну ты бюрократ, Коос! – Удивился я. – В вашей бобряндии везде так будет?
— Ничего-ничего, не надо катить бочку на нашу Бобряндию… — пробурчал он, засовывая блокнот в карман. — Бумага хоть и тонкая вещь, но задницу прикрывает железно.
— О господи, — застонала Маша. – Вас что, прорвало сегодня на нетленку? Поехали уже.
— Ладно. – Я прошел по трапу, ведущему на лифт, осторожно пробуя его ногой, встал, попрыгал, ловя на себе скептический взгляд Кооса. – Не хотелось бы начать царствование Ходынкой, знаешь ли.
— Ну ты победил, победил в эру-джицу. Про Ходынку Коос уж точно ничего никогда не слыхивал, — резонно заметила Маша, проходя на платформу. – Иди учи историю России, невежда! – бросила она Коосу, но тот лишь приподнял бровь и фыркнул.
— История разных берберов и русичей меня как-то мало привлекает… — парировал он. – Меня привлекает история цивилизации, а не дремучести, понятно? Хотя… Макс, я вот давно хотел спросить, что означает старая русская поговорка «лягушка на курячьих ножках»?
— Спускай нас вниз, бобер, — поморщился я. – Про лягушек я тебе потом расскажу…
— Не поминай бобров всуе, — посоветовала Маша, — теперь это святое. Коос, я дремучая русичанка, русинка, блин как там… и я вернусь надрать тебе твои бобровые ухи, понял? – Маша запрыгала как коза, размахивая руками, как вентилятор, и платформа стала ощутимо шататься.
— Вот этого не надо, э… не надо, — возбудился Коос. – Ребята, это же еще не стационарный лифт, это хоть и относительно удобная, но времянка, не надо на ней прыгать. Давайте уже, давайте…
Равномерно рассредоточившись по платформе вокруг сложенной в центре груды оборудования, заботливо уложенного под надзором Хидэки, просунув ноги под ограждающие перила и свесив их, все наконец успокоились и взгляды притянулись вниз, в бездонную пропасть, которая готова была нас принять, но готова ли она затем выпустить нас обратно – это еще вопрос…
— … причинить добро…
— … курячья морда на ножках…
— … я думаю, надо просто подождать…
— Причинить добро? Это вы… кому, о чем? – Я словно вынырнул из густого киселя и снова стал слышать, видеть, ощущать. Ну то есть видел и слышал я и до этого момента, как сразу стало понятно, просто это словно не доходило до сознания, останавливаясь где-то на дальних подступах.
— Ну вот, пожалуйста, — с интонацией огромного облегчения раздался голос Хидэки. – Я же говорил, что надо просто подождать, и он…
— Ты что-то помнишь, Макс? – Мне в лицо откуда-то сверху заглянула Маша и я понял, что лежу на спине.
— А почему я лежу? – Поинтересовался я. – Вообще-то нет, ничего не помню. Хотя… ну то, что мы спустились вниз, помню. Помню, как Фриц достал катушку с тонким серебристым шнуром и присобачил ко мне, как поводок на собачку, и как мы смеялись над этим. Потом я пошел… и всё. А что было?
— Связь прекратилась, когда ты прошел два километра, судя по поводку, — ну мы тебя дернули. Ты дернул в ответ два раза, как мы договаривались, значит все «ок». Потом ты прошел еще четыреста метров и дернул три раза, что значило «я дошел до центрального зала». Потом катушка размотала еще сто метров, и началось что-то странное – как будто ты хаотично несколько раз зачем-то дернул за нить, хотя никаких таких сигналов мы не оговаривали. Фриц решил, что пора тебя вытягивать, а Хидэки говорил, что эти дергания могут быть вызваны тем, что ты завернул за угол и пошел в соседнюю трубу, и нить цепляется за неровности пещеры, и что пока нет оснований беспокоиться.
— И?
— И мы решили, что он прав, и что пока нет смысла ничего предпринимать, ведь ты продолжал медленно продвигаться вперед, чего видимо не было бы, если бы тебе было плохо или если бы ты увидел что-то опасное. Так что мы решили, что гипотеза Хидэки верна. И ты пока что ничего не вспоминаешь?
— Блин… нет.
Я встал на четвереньки, помотал головой, но от этого в ней ничего не прибавилось. Поднявшись на ноги и осмотревшись я увидел, что мы стоим там же, откуда я начал продвижение вглубь пещеры – у последнего ретранслятора, установленного Коосом.
— И что было потом?
— Потом прошло полчаса и стало ясно, что дело темное. Натяжение поводка сохранялось, когда мы его натягивали, значит ты не собирался назад, хотя жидкого воздуха у тебя с собой было всего лишь на два часа. Ну и тогда мы начали тебя вытягивать уже с силой, и ты пошел… ну вот так мы тебя и тянули, как большую щуку, пока ты не вернулся, но уже издали в свете фонарика по тому, как ты двигался, было видно, что ты не в себе. Взгляд у тебя был совершенно отсутствующим, ты ни на что не реагировал, вот мы и сидим тут уже полчаса и думаем, что делать.
— А что такое «причинить добро»?:)
— А… ну это мы спорили, стоит ли тебе вколоть что-нибудь такое… оживляющее, и Хидэки с Фрицем склонялись к тому, чтобы вколоть, а я говорила, что ты тертый пирог, как наверное сказал бы Коос, и что попытки вот так грубо вмешаться в твое тело и сознание значило бы «причинять добро», и что надо просто подождать, пока ты там в себе что-то переваришь. Но получается, что ты теперь и сам не знаешь ничего…
— Пожалуй да, — согласился я. – Я почти ничего не знаю.
— Почти? – Уточнила Маша.
— Да… а почему я так сказал? Я ведь в самом деле ничего не помню.
— Может все-таки помнишь?
— Ннет… нет, точно нет.
— Ладно, — Фриц вздохнул и откашлялся. – И что тогда, повторим или как?
— Нет! – Неожиданно для самого себя воскликнул я. – Никаких повторений.
— То есть как это? — Опешил Фриц, пристально вглядываясь мне в глаза.
— Мы туда больше не пойдем. Ни я, ни кто-либо другой. – Сам по-прежнему удивляясь своей твердости и безапелляционности продолжал я.
— Ну то есть… я так понимаю, что все-таки кое-что ты помнишь, да?
— Нет, Фриц, не помню… но туда мы больше не пойдем.
— И почему же? – Уже мягко, как с сумасшедшим продолжал он.
— Ну просто потому, что… нам там нечего делать.
— Вот прямо-таки совсем нечего? А исследовать бегемотов?
— Не надо их исследовать, — уже устало произнес я. – В самом деле, почему-то эта тема начала меня сильно утомлять.
— До этого было надо, а теперь не надо? – Не отлипал Фриц.
— Ты не понимаешь…
— Конечно не понимаю, потому и спрашиваю.
— Слушайте, давайте решать, — вступила в наше перепинывание Клэр. – Если у Макса есть причины, по которым он категорически против того, чтобы идти туда еще раз, давайте мы туда и не пойдем. Мы там что, корову что ли потеряли?
— Корову не корову, а на тамошних бегемотов я бы посмотрел… — пробормотал Фриц. – Но в общем я согласен. Макс сейчас не очень… ну… не очень аргументированно настаивает на том, чтобы уйти, и в общем мы и в самом деле можем уйти. Вернуться мы сюда еще успеем сколько угодно раз, поэтому пока доверимся его, эээ…, инстинктам и уйдем.
— Вот это правильно, — с облегчением произнес я, и вдруг на меня свалилась усталость, как будто я снова пробежал марафон по маршруту Намче-Гокьо-Ренджо-Тамэ-Намче за свои рекордные двенадцать с половиной часов. – Давайте… будем сваливать… всё в кучу будем сваливать… чтобы не рассыпать.
— Что?? Макс, ты в себе?
Клэр подошла, взяла меня за локоть и заглянула в глаза.
— Я в полном порядке. А ты?
— А мне не кажется, что в полном, — недоверчиво произнесла она и оглянулась на Фрица, словно в поисках поддержки.
— Клэр, слушай, а ты хотела бы потрахаться со своим отцом? – Не веря своим ушам, произнес я.
— С отцом?? Конечно нет, это же совершенно… Макс, все нормально, да?
— А я бы потрахался с ним… в какой бы позе… а, вот в какой… он бы сидел над пропастью на качелях и раскачивался…
— Макс!
— А я бы подкрался с ножницами и веревочки-то и перерезал… и он бы улетел… и мамонты в вечной мерзлоте будут удивляться моему хладнокровию… потому что вечность теперь во мне… и привет старику Мичурину… гибридизация всей страны плюс элекри… элекрифи…
То, что я несу бессвязный бред, я уже не замечал, но что я с некоторым изумлением еще успел заметить, так это то, что каждое произнесенное слово забирало из меня массу энергии, и что сил уже не осталось ни на что – ни чтобы что-то говорить, ни чтобы даже стоять. Не осталось сил даже поддерживать равновесие, и, вяло попытавшись ухватиться за Клэр, я повалился набок и наступила темнота.