— Это просто. Буква «ㅅ» — это «с», а буква «ㅐ» — это «э». Все вместе: « 새 » — это «сэ», птица.
Сучка забралась на меня и потребовала, чтобы я показывал ей корейские буквы и слова, и делая это, я испытывал что-то особенно приятное. Ну естественно, что приятно было бы что-то рассказывать и объяснять мелкой пупсе, которая все быстро схватывает, у которой множество интересов… это да, но случай с Сучкой был совершенно не таким. Я бы сказал, он был противоположным. Сучка была исключением из правил. В то время, как остальные мои марсианские пупсы более или менее активно осваивали языки и науки, Сучка по какой-то причине была к ним совершенно равнодушна. Ну то есть абсолютно. Она слушала, конечно, разговоры, которые у нас велись довольно часто, когда мы жили в одиночестве на Марсе. Она слушала их и сейчас, когда вокруг стало много людей, и количество разного рода научных и технических разговоров стало существенно больше, но сама она никогда не задавала вопросов о том, что и как устроено, никогда не принимала участия в мысленных штурмах, разгадывании загадок и обсуждениях чего угодно. Она слушала. И нельзя сказать, что я относился к этому равнодушно. Некоторая тревожность закрадывалась, когда я видел, что год идет за годом, и вот ей уже шесть лет, а она до сих пор владеет только одним языком и нет никаких признаков того, что ей интересно хоть что-то вообще. Особенно разительно это выглядело на фоне остальных пупсов, которые заглатывали книги и знания огромными кусками. И если бы не тот факт, что Рик с энтузиазмом вгрызался в науки в свои те же шесть лет, это было бы совсем тревожно, так как можно было бы предположить, что тут дело в особенностях ее происхождения.
— Это легко. Давай дальше. Давай еще какое-нибудь слово, — стала дергать она меня за руку.
— Давай дальше, ладно. Буква «ㄴ» — это «н», а буква «ㅏ» — это «а». Буква «ㅁ» — это «м», а буква «ㅜ» — это «у». Все вместе: « 나무 » — это «наму», дерево.
— Ща… — она придвинула к себе комп и стала прицеливаться, запоминая, какая буква на клавиатуре соответствует той или иной корейской букве.
Я твердо знал главное. Детей нельзя насиловать. Вообще людей нельзя насиловать, если хочешь чего-то от них добиться, кроме механического повиновения, которое, кстати, в любой момент может повернуться совсем не тем боком, как ты это планировал, но если взрослый кое-как переживет незначительные акты насилия, разберется в этом и восстановит свое нормальное состояние, то для детей это не так. Хочешь ты этого или нет, но определенного рода импринтинг существует все равно. Прежде, чем ты дождешься того времени, когда ребенок сможет понимать сложные идеи, в том числе идеи ненасилия, идеи свободы познания и проявления радостных желаний, идеи защиты до догм и прочего, он уже успеет нахвататься от тебя всего подряд – все, что сумеет в тебя обнаружить. Все, что ты ему покажешь на своем собственном примере. Это я понимал, и каждый раз хватал себя за язык, когда он пытался высказать что-то скептическое, пусть даже добродушное, по поводу того, что Сучку не тянет ни к каким знаниям, что у нее нет, как кажется, вообще никаких интересов.
Насиловать нельзя. Создавать комплекс вины нельзя. Создавать у нее чувство неполноценности лишь из-за того, что ее совершенно не тянет к знаниям – нельзя. Это не значит, что я делал вид, что все они равны. В соответствии со своим пониманием справедливости, в соответствии со своим здравым смыслом я конечно всегда, когда это было уместно, подчеркивал, что Рик или Кай или Васка мне намного более интересны как собеседники в вопросах, которые касаются тех или иных наук. Это был очевидный факт, и пытаться как-то заглаживать, замазывать его было бы и глупо, и нечестно по отношению к Сучке. И все же это не означало, что я испытывал к ней меньше нежности или симпатии. Можно было говорить об этом или не говорить – главное, что она это чувствовала на себе самой. Главное, что это были не просто политкорректные утешительные фразочки, а правда. Я на самом деле так к ней относился, и это было главным.
Поэтому так и получилось, что Сучка, дожив до шести лет, оставалась внешне совершенно равнодушной к любым знаниям, и при этом не чувствуя себя человеком второго сорта, и при этом же отдавая себе отчет в том, что между ней и другими ребятами есть существенная разница в этом отношении. Копилось ли что-то у нее в голове помимо ее усилий – просто потому, что она часто слушала наши разговоры, болталась рядом, когда мы что-то обсуждали и о чем-то спорили? Я уверен, что да. И я предполагал, что когда-то, при каких-то обстоятельствах накопится критическая масса, когда ее жажда знаний проснется. И когда сейчас она приперлась ко мне и с аппетитом, который был так привычен в других пупсах, и так удивительно необычен для нее, стала допрашивать и требовать, чтобы я немного поучил ее корейскому, я испытывал легкое чувство торжества.
— Маакс, Маакс! – Сучка не давала мне поплавать в своем довольстве от того, что все получилось как я и предполагал, и все наседала. – Я уже выучила. Это очень просто.
— Конечно просто, Сучка. Всё это просто. Тут нет ничего сложного.
— Давай еще, давааай.
— Ладно, давай слово посложнее. В корейском есть еще одна буква «э», пишется во так: «ㅔ».
— А в чем разница?
— Да ни в чем. Так что придется покорячиться, запоминая, какая именно буква «э» используется в слове, чтобы писать слова правильно.
— Это же неудобно?!
— Вообще-то да. Ну вот так.
Сучка с сомнением покачала головой, но кивнула, предлагая идти дальше.
— «ㄱ» — буква «к». После гласных озвончается в «г». «ㅠ» — это «ю». Удобно запомнить – к букве «у» пририсовываешь еще одну палочку вниз, и получается «ю».
— Поняла. А слово?
— «세균» — «сэгюн» — микроб, бактерия.
— Получается прикольно. Начало как «птица», но со сдвинутой «э». Сдвинулось что-то в генотипе птички, и получился мутант – бактерия:)
— Да. И кстати легко будет запомнить, что «세» — это «сила, могущество».
— Ага, легко. Бактерии обладают огромным могуществом, без них не было бы жизни.
— Точно, — подтвердил я. – Ни хрена бы не было.
— На бактерию мне потребуется время, — покачала головой Сучка и соскользнула. – Запомню и еще приду, ок?
— Ок, конечно. Можешь еще Дэвида подергать, он неплохо знает корейский, и у нас есть, само собой, словари и учебники. Выбирай то, что кажется самым удобным, или совмещай одно с другим.
— Договорились! – Сучка вильнула попкой и свалила по своим делам.
Ну, основные ее «дела» и развлечения были там, в Пандоре, с псинами и китами, пусть налаживает контакт. Все-таки огромное количество веретенообразных нейронов в их мозге никак не выходило у меня из головы. Что, если с ними получится наладить какой-то контакт? С дельфинами на Земле так и не получилось, по крайней мере пока, вдруг с псинами получится?
Если ее интерес к корейскому продлится, конечно я постараюсь сам ей какое-то время давать информацию, если ей вот именно от меня хочется что-то узнать, ну а потом придется, конечно, сбагрить ее к словарям и учебникам – заменить я их не смогу ни в смысле энциклопедичности, ни в смысле наличия у меня времени. Интересно, а почему корейский?
Я включил коммуникатор. Спустя минуту появилась мордочка Клэр. Первые несколько секунд я просто любовался ею — все-таки я пиздец как давно не видел ее большие голубые глазки. Она тоже пялилась на меня, но ее все куда-то разворачивало вверх ногами.
— Тесновато у вас там, а? – поинтересовался я.
— Ты не представляешь как!! – взвизгнула она. – Семьдесят два дня, как сельди в бочке!.. Семьдесят два, Макс! Помнишь те комнатушки в Гокьо? Сейчас мне они кажутся шестизвездочным отелем…
— Уже завтра посадка, осталось потерпеть несколько часов.
— Я терплю… все терпят, хотя это конечно пиздец, Макс, обратно я точно не полечу в таких условиях, это одноразовое наслаждение:) – она рассмеялась и снова схватилась за что-то и притянула себя к монитору.
— Зато мы теперь можем уже нормально разговаривать, как нормальные люди.
— Как нормальные марсиане! Так необычно говорить тебе что-то, и уже спустя секунду слышать ответ… А мы вас тут уже рассматривали. Супер-мелкая какая-то светящаяся точка на огромной планете. Макс, Марс огромен. На картинке, когда его сравниваешь с Землей, он кажется каким-то маленьким, но просто я не отдаю себе отчета в том, как велика Земля, наверное. Он огромен. И красивый. Освоить такую планету…
— Ну я же не один буду ее осваивать. Вот приземлитесь, я вам сразу в зубы суну конституцию, начнем обсуждать.
— Будем… а вообще, если Марс оживет и превратится в планету типа Земли, это будет конечно охуенно.
— Это будет очень, очень красивая планета. Так и не скажешь, сколько вас там?
— Ну Макс, сам знаешь, это секрет. Мы так решили, что пусть будет секрет. Вот когда приземлимся и вывалимся все из корабля, вот тогда ты нас и пересчитаешь:)
— Да, секретный рейс из Пингвинии на Марс… хорошо хоть, вы нам посылочки тащите, не всё забито пассажирами.
— Это одно с другим не связано… вне жилого отсека никто до Марса не долетит… так что грузов вам тащим дофига и больше.
— Да я знаю, знаю. Что касается грузов, то это я до последнего винтика знаю, что вы нам тащите… слушай, а корейцы у вас там есть?
— Корейцы? Ну есть.
— Ага… мальчик?
— Ну блин… ну ладно, раз ты сам откуда-то знаешь, это не будет раскрытием секрета. Да, мальчик.
— Ну понятно:)
— Что, что тебе понятно?
— Пупсовый, наверное, мальчик? Хотя, впрочем, в Пингвинии других и не бывает… сколько ему, восемь, десять?
— Десять. Откуда ты все это знаешь?
— Да Сучка внезапно страстно заинтересовалась корейским языком.
— Понятно… я уже третий день вижу, как он перед монитором стал частенько висеть. Я думала, он с Землей пытается что-то обсудить и поэтому так долго, а он значит щель какую-то откопал и на Сучку вышел! Ну пацан до девочки всегда доберется… слушай, я все хотела спросить… у тебя все по-прежнему нормально?
— Ты имеешь в виду… это?
— Ну конечно, это, твою потенцию…
— Что??
— Ну блин, Макс, — Клэр рассмеялась, — с потенцией у тебя все в порядке, это мне так и так известно. Я имею в виду последствия проникновения в стену.
— Да, — я пожал плечами, — на Марсе проблем нет. Значит все-таки не случайно в моих погружениях были какие-то странные образы погружения под землю. Именно под Землю. Проблема была каким-то образом связана именно с этой планетой. Не знаю, все и осталось таким запутанным и непонятным, и информатор мне не стал ничего объяснять, просто сунул меня в банку и отправил сюда…
— Возвращаться не планируешь?
— Чтобы опять начать умирать каждый вечер? Что-то не тянет, знаешь ли… да и об этом ли сейчас думать? Сейчас у меня в голове другое, совершенно другое.
— Терраформирование Марса?
— Ну это тоже, само собой…
— То, что ты облапаешь меня, набросишься и потрахаешь?
— Это тоже само собой:)… если мне что-нибудь достанется после Кая:)
— Достанется…
— Ну и в кого Кай больше влюбился – в тебя или Машу?
— Ну… тут есть в кого влюбиться, Макс, уж поверь мне:), есть в кого…
— Может и я тоже в кого-нибудь влюблюсь?
— Даже не сомневайся! Тут знаешь, какие девочки… ну, ты помечтай пока, завтра я посмотрю на тебя:)… так и чем же занята твоя голова?
— Сейчас об этом трудно рассказать. Прилетишь, поговорим…
Клэр всмотрелась в монитор и посерьезнела.
— Но ведь все в порядке?
— В полном. Просто есть вещи, которые требуют серьезных… ээ… раздумий. Прилетишь, вместе и обсудим. Смотри, чтобы Фриц дожил до посадки!
— Фриц, о…, — рассмеялась она. – Ему труднее всех, наверное. Он вообще одиночка, интраверт, а тут… два месяца быть впрессованным в … столько людей:) Ну на самом деле было прикольно, ты не думай… хотя в следующий раз, если он будет, я бы все-таки предпочла… что?
Она отвернулась и прислушалась к чьему-то голосу.
— Все, Макс, я сваливаю. Тут начинаются приготовления к посадке, это займет целые сутки, так что мы снова ужимаемся по стенам, чтобы не мешать экипажу. Все, завтра, жди, я тебя изнасилую, жди!
Монитор вырубился и я улыбнулся. Иногда кажется, что все движется очень медленно, но порой темпы становятся какими-то запредельными, так что приходится себя усмирять, останавливаться и переводить дыхание, отделяя самое интересное и важное от не самого. Похоже, что цементный завод, например, я увижу уже в готовом виде. Мельком… И прокладка маршрутов сейчас пойдет удесятеренными темпами – новые вездеходы, новые люди, успевай только кататься и проверять, а когда кататься, когда тут столько всего… и особенно теперь, когда вот это…
Я встал со стула и вышел из кабинета. До вечернего совещания с руководителями направлений я еще хотел зайти на плантацию, взглянуть на какую-то новую травку, которая у нас готовилась в качестве главного кандидата на завоевание открытых марсианских пространств. Какая-то суперустойчивая должна быть травка… Потом интересно было бы взглянуть на новую буровую установку, которую пока что по частям собирали под куполом на главной площадке, и уже через пару дней собирались вывезти на восток, чтобы там вгрызться глубоко в почву, километров на десять, может даже глубже, чтобы получить новые данные об устройстве коры планеты, толщина которой в этом месте предположительно достигала минимальных сорока километров. И производство палладия и рутения совершенно неожиданно уже вышло на вполне приличные объемы, что привело к ожидаемой активизации инвесторов, и неплохо бы найти время и обсудить проект нового завода, который мы могли бы поставить прямо в районе месторождения, и вместо того, чтобы возить сюда руду, все делать прямо на месте. Далековато, конечно, но… при таком планируемом объеме производства мы вполне могли бы обеспечить автономное существование завода. Вот и получится, кстати, второй город на Марсе. Надо туда съездить, еще раз посмотреть своими глазами. Коос уже прокладывает туда удобную, размеченную трассу – не доезжая до Арсии повернуть строго на юг, потом на восток, пересечь Плато Сирия и снова на юг, пока не уткнешься в Борозды Кларитас. Там-то наши зонды и нашли внушительное месторождение, и теперь уже не экспериментальные килограммы, а вполне промышленные тонны и десятки тонн редкоземельных элементов мы начнем там добывать. Все так быстро… но это ощущение чрезмерной скорости возникает еще и от нехватки людей. Теперь людей станет намного больше, насколько я понял по не очень туманным намекам на «селедочную упакованность» нового транспорта, а за ним следуют еще два, набитые оборудованием и специалистами. Как только мы поставим нужное количество людей в нужных местах, работа войдет в свое нормальное русло, и освоение Марса перестанет напоминать постоянный аврал. Хочется сделать небольшой перерыв. Уже слишком долго я занимаюсь только делами, пусть и пиздец какими интересными. Но накапливается некий перекос в насыщении магистральных направлений, связанный с дефицитом событий, переживаний и открытий в моем собственном путешествии, путешествии внутри себя.
— Я не могу поверить… сорок три человека! Это невозможно, это же просто невозможно, ну просто не может набиться столько людей в жилой отсек корабля! Ну пятнадцать, ну двадцать… это я еще могу представить, но сорок три, Клэр… Фриц, кому это пришло в голову??
— Ну кому… — Фриц стоял, озираясь вокруг, — да никому, просто то этому хочется, то эта не может не полететь… новая планета, все-таки, набивались, набивались.
— Как вас вообще выпустили?
— А кто нас может не выпустить?
— Ну… вообще-то да, я все как-то живу прошлым, когда Компания решала все вопросы.
— Некому нас не выпускать, да… по картинкам знаешь, оно как-то все тут по-другому.
— Лучше, хуже?
— На картинках? На картинках плоско, не создается такого впечатления. Ну это как ниагарский водопад – фотографируй его, снимай на камеру, а толку – лишь плоские картинки, а в реальности он сразу сшибает с ног впечатлением нереальности. Тут что-то похожее…
— Вряд ли ты мог предположить в возрасте тридцати-сорока лет, что будешь гулять по Марсу и кататься тут на вездеходах:)
— Сорока лет?? Макс, когда мне было сорок лет, Марс был для людей примерно такой же абстракцией, как розовые летающие бегемоты. Самой такой фантазии «ходить по Марсу» еще и в фантастике не было. По Луне ходили, это да. Точнее летали, мышелюди. Острова из горного хрусталя, сапфировые горы, двуногие бобры почему-то, козы с рогом, растущим посередине лба… кстати, синего цвета были те козы, а где ваши козы синего цвета?:)
— Ну не знаю, наши козы где-то тут, появятся еще. Они себе на уме. Хотя одна коза тут точно должна быть… ага, вон она.
Сучка, конечно же, уже с хитрой мордой окучивала узкоглазого мальчика, который пребывал, похоже, в состоянии шока – и от того, что стоял под огромным прозрачным куполом, за пределами которого высились циклопические стены каньонов, и от девочки с зелеными глазами и фиолетовой кожей, которая оказалась, вопреки опасениям, реальной, живой, теплой и очень даже прыгучей, точно как коза.
— Господи, она ведь в самом деле фиолетовая! – Выдохнул Фриц, видимо испытывавший нечто близкое к чувствам корейского пацана.
— Фриц, ты как ребенок:) Ну подойди к ней, не бойся, она не укусит.
— Фиолетовая, — продолжал бубнить Фриц, боком, как краб, придвигаясь к ней. – И глаза! Этого не может быть…
Сучка, будучи единственным тут марсианским пупсом, оказалась, конечно же в центре внимания, и, насколько я видел, нисколько этому не смущалась, внимательно и неторопливо переводя свой взгляд с одного землянина на другого, в то время как они, похоже, все испытывали единое чувство спертого дыхания при виде такого чуда. Я как-то недооценивал, насколько необычно это зрелище для обычного землянина, и это ведь при том, что на фотках и видеозаписях они видели все это уже много раз.
Конечно, для пупсов это тоже будет шквал впечатлений – сразу сорок три человека.
— Сколько среди вас пингвинцев, а сколько специалистов?
— Ну даже как-то не знаю, как тебе ответить, Макс, — чуть ли не обиженно ответил Фриц. – А в Пингвинии только бестолочи что ли живут, специалистов нет?
— Ну я… да, не то спросил, — заржал я, хлопая его по плечу. – Сколько пингвинцев?
— Тридцать четыре. Остальных взяли со стороны, потому что крупные ученые, ну и мы их конечно проверяли, не так просто подряд брали, разумеется. Я думаю, они в конце концов с нами и останутся.
— Это клево. Блин, могу себе представить, как это будет восприниматься пупсами – сорок три личности, сорок три индивидуальности, ученых, инженеров.
— А тебе хватит впечатлений? – раздался голос из-за спины, и я увидел Машу.
— Вот теперь точно хватит!
Я обхватил ее и прижал к себе. Вот она сильно изменилась. Все-таки была почти ребенком, когда мы виделись в последний раз, а сейчас они с Клэр – как сверстницы.
— Сложно это все переварить, сложно… ты понимаешь, ведь я жил тут пятнадцать лет… «один дома»:), совсем один во всем Космосе, для всех мертвый, восставая из пепла, так сказать. А теперь все словно вернулось назад, как путешествие во времени, это очень, очень странно…
Это и в самом деле было очень странное чувство. Я чувствовал, что меня засасывает водоворот чувств, с которыми мне становилось все труднее справляться. Я и не думал, что настолько отвык от прежней жизни. Вроде как мы переписывались, переговаривались даже, а все-равно они словно были из одного мира, из одной Вселенной, а я из другой, и сейчас, когда эти Вселенные слились воедино, меня охватило странное цепенящее состояние безвременья, как будто больше нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, и слова «было» и «будет» потеряли всякий смысл, и всякое соотнесение событий со шкалой времени — лишь игра воображения, подогретого марсианским тусклым солнцем. Это оцепенение стало совершенно физическим, я чувствовал сильнейший прилив анестезии в груди, плечах, а затем и в голове, руках, мои движения стали, видимо, неестественными и скованными, и Клэр, переглянувшись с Машей, просто увела меня оттуда.
В моей комнате, куда то ли я привел Клэр, то ли она меня, меня немного отпустило и я почувствовал себя снова в своей тарелке, но все-таки говорить ни о чем не хотелось. Хотелось просто поваляться, смотря на нее, держа ее за руку, тиская ее морду и пропитываясь ясностью, что мой мир снова необратимо изменился. На этот раз – снова в счастливую сторону.
Солнце взошло над Марсом, и длинные предрассветные сумерки испарились, когда я на полном ходу влетел на вездеходе в ангар. Сколько я носился? Час, полтора? Где-то так. Нет, больше, ведь я только час несся зачем-то к Арсии, хотя было совершенно понятно, что я туда не полезу вот так. Что это было? Попытка пробить свой страх? Попытка доказать себе, что я вообще-то могу вот так сорваться с места в любой момент и прыгнуть туда? Ну так глупо это. Никуда я не прыгну. Во всяком случае, не так. А как еще?
Вот это была проблема. Чтобы прыгнуть в колодец с умом, мне потребуется поддержка. И не просто кто-то, кто контролирует верхнюю лебедку, а… а кто еще? Этого я и не знал, и не совсем понятно, как вообще к этому подступиться. Ведь если организовывать настоящую экспедицию, это значит привлечь людей, объяснить им, а что я им мог объяснить? Ну что… а разве я не могу просто изложить все, что было? Кажется, просто. Ну да, просто. Проблема в том, что я не очень-то понимаю – что же там было…
Вроде как я могу восстановить какие-то события после того момента, как огромный каменный… каменный? Ну пусть каменный… червь? Ну пусть червь, хотя слово какое-то не очень приятное, пусть это будет бегемот, раз уж я там в шутку думал о бегемотах… вот есть же безногие ящерицы – от змеи почти не отличишь, пусть и это будет безногий-безухий-безглазый каменный бегемот… после того как бегемот завис надо мной, что было? Я в шоке и почти парализованный лежу прямо под ним, это помню. Парализованный – уж слишком точное слово. Подозрительно точное, я бы сказал… Неужели я был в самом деле именно парализован? Вот похоже на то… Помню чувство абсолютной беспомощности. И еще мешает туман в голове. В моей голове был туман. Чертовщина. Если бы я был внимательней, я бы заметил, что этот туман появился еще задолго до того, как я приблизился к центральному залу. Странный какой-то туман, знакомый. Знакомый по глубоководному дайвингу, точно. Как при азотном отравлении, только немного иначе, а в чем иначе, понять не могу. Мысли спутывались, эйфория была, но никакого туннельного зрения, никаких звуковых галлюцинаций – просто в чистом виде смещение восприятия своего «я». В чистом виде деперсонализация, если так можно сказать, не отягощенная никакими побочными эффектами, как при азотном опьянении.
И это как-то связано с бегемотом? По-видимому, да, потому что чем ближе я к нему подходил, тем больше терял что-то важное. Нечто большее, чем последовательность мыслей. Нечто большее, чем чувство своей индивидуальности. Это больше походило на какой-то фундаментальный сдвиг в самой основе формирования восприятий… дичь, ну как вот это все рассказать? С другой стороны, тут не новички собрались. И Фриц, и Клэр с Машей уже такого понавидались на Земле… и получается, опять я вляпался! На Земле – в «стену», а тут – в «бегемота». Везет мне:) Но куда деваться. Просто так я это оставить не могу, в одиночку соваться – самоубийство, значит… никуда не денешься – надо собирать команду, все рассказывать, договариваться и решать. Вместе. А что… получается, что очень вовремя они прилетели!
Я закончил свой не слишком длинный монолог и откинулся на спинку стула. Кажется, никогда еще мой небольшой кабинет не был так плотно упакован людьми, так что Хидэки – физик японского происхождения лет сорока, живший уже несколько лет в Пингвинии, в середине моего рассказа предпочел перестать пытаться усидеть на половине стула с Конрадом и дослушивал уже стоя. Фриц настоятельно посоветовал мне пригласить Хидэки, когда я ему в общих чертах обрисовал ситуацию, поскольку тот, будучи широкообразованным физиком, мог бы, вероятно, оказаться полезным. За его личные качества Фриц поручился, и мне этого было достаточно. Участие Конрада как ксенобиолога было неизбежным, ну и Клэр и Маша были тут тоже. Шесть человек в кабинете три на три.
— Кроме нас кто-то знает? – Уточнил Фриц.
— Нет.
— А Коос?
— Все, что он знает, это то, что для дальнейшего исследования колодца необходимо установить стационарный лифт, огородить края для предотвращения падения камней, создать внизу значительный запас баллонов жидкого воздуха и без моего разрешения не позволять никому спускаться туда, чтобы не испортить важный для научных исследований участок.
— Мне не очень понятно, как подобраться к твоему бегемоту, если ты уверен, что он оказывает подавляющее психическое влияние на сознание. – Задумчиво произнесла Маша. – Может просто законсервировать дырку и обходить ее подальше?
— А любопытство? – Возразил я.
— А жизнь и психическое здоровье? – Парировала она.
— Я жив и здоров.
— Благодаря собственным осмысленным действиям или благодаря тому, что бегемот подарил тебе жизнь?
На это мне уже ответить было нечем.
— То есть, Макс, ты предполагаешь, что этот твой бегемот – это живое существо? – Понятно, что Конрада этот вопрос интересовал более всего.
— А как еще объяснить? Ну видимо да, живое. Хотя если говорить о том, каков он снаружи, то это… просто камень. На Земле ничего подобного нет.
— У носорогов тоже бывает очень жесткая шкура, — начал Конрад, но я его перебил.
— Я лапал носорогов. Этот бегемот – это просто камень, именно камень, понимаешь?
— Ну а если что-то вроде моллюска, который живет в неорганической раковине? – не отступал он.
— Ну, внутрь камня я заглянуть не могу, — развел я руками.
— Приборы могут. Пошли заглянем.
— А тебя не останавливает риск того, что ты не сможешь к нему подойти, оставаясь тем, кто ты есть, сохраняя способность к разумному мышлению и поведению?
Конрад как-то улыбнулся двусмысленно, и я понял, что он просто не воспринимает эту угрозу всерьез.
— Понятно, — подытожил я. – Тогда обсуждать нечего, конечно. Перед тобой неизвестное животное, путь к нему известен, ну если он не уползет куда-то дальше в проходы, конечно. Ты идешь к нему со своими приборами, общупываешь, получаешь результаты, рассказываешь нам, и мы думаем, что делать дальше.
— Да погоди ты, Макс, — сморщился Фриц.
— Чего именно? Конрад взрослый человек, я ему не мать, он получил имеющуюся информацию, обработал ее, принял определенное решение, и флаг ему в руки.
— Тебе будет легче, если он оттуда не вернется, что ли?
— Легче мне не будет, но после того, как Конрад туда сходит, у нас в любом случае появится новая информация и в том случае, если он вернется, и даже в том, если не вернется.
— Ну вот этого второго случая мне хотелось бы избежать, — философски заметил Фриц. – Хидэки, а как ты можешь объяснить то, что стрелка компаса, сделанная из совершенно немагнитных материалов, вела себя так, словно находилась под влиянием каких-то магнитных возмущений? Это вообще реально?
Хидэки, стоявший с совершенно невозмутимым лицом, улыбнулся и сложил руки на груди.
— Совершенно немагнитных материалов не существует, Фриц. Абсолютно все вещества обладают магнитными свойствами, просто некоторые в большей степени, некоторые в меньшей. Возьмем, например, диамагнетики. При отсутствии внешнего магнитного поля диамагнетики не проявляют никаких магнитных свойств, но если поместить их в мощное магнитное поле, такие свойства они начнут проявлять, намагничиваясь в направлении, противоположном направлению внешнего поля, и каждый атом диамагнетика приобретает магнитный момент. То же относится к парамагнетикам. Тут надо понимать простую вещь: атомы диамагнетиков не обладают собственным магнитным моментом, поэтому, когда появляется внешнее магнитное поле, то в соответствии с законом Ленца в них появляются слабые круговые токи, стремящиеся компенсировать действие поля. Это понятно?
Хидэки стал искать что-то глазами, руки его полезли в карманы, и я понял, что вот этому надо воспрепятствовать. Если он доберется до бумаги и ручки, то нам придется уже иметь дело не с его словами, а с математикой, в которую мне сейчас вникать хотелось меньше всего.
— Нет, погоди, не стоит, — я остановил его рыщущий взгляд. – Давай так, словами, и чем проще, тем лучше. То, что ты говоришь, это… вполне понятно, не надо в это углубляться.
— А, ну ладно… — пробормотал он, и мне показалось, что я прямо-таки ощущаю его страдания от того, что нельзя прямо сейчас накинуться на бумагу и заполнить ее тысячами формул и значков. Мне известно это чувство научного фанатизма, когда спазматически хочется влезть максимально глубоко в дебри, забыв, по сути, о том, для чего это все нужно.
— Значит, чисто теоретически возможно, что рядом был источник мощного магнитного поля? – Уточнил Фриц.
— Да, пожалуй. И кстати, психические странности, которые описывает Макс, тоже вполне это подтверждают.
— То есть? Магнетизм может влиять на сознание?
— Смотря какой «магнетизм». Если очень сильный, то обязательно будет влиять.
— Это я подтверждаю, — снова встрял Конрад. – Сильное магнитное поле может сильно влиять на тело человека, ну, соответственно, на его мозг, хотя науке доподлинно не известно – как именно искажается сознание человека, кто бы стал проводить такие опыты…
— Влияние возникает именно из-за того, что говорил Хидэки?
— Не только… Я бы сказал, скорее в последнюю очередь. – Конрад положил ногу на ногу, и, кажется, приготовился к тому, чтобы что-то рассказать и уже открыл рот, но затем запнулся и обвел нас взглядом. – Мне рассказать?
— Давай, — кивнул Фриц.
— Человеческие тела вовсе не являются диамагнетиками, как может показаться. Ну конечно, мы не притягиваем к себе железные предметы, и тем не менее железа в нас достаточно.
— Эритроциты в крови?
— В том числе и эритроциты, конечно, представляющие собой упакованные молекулы гемоглобина, представляющие собой хелатные комплексы, где атомы железа как бы сращены с органикой. Это железо и окисляется кислородом во время дыхания, и именно так кислород и переносится кровью по организму… это да, но если мы говорим о сознании, о мозге, то надо знать, что мозг живых существ нередко весьма чувствителен к силовым линиям магнитного поля. Мы знаем, что многие животные ориентируются, используя вот эту способность чувствовать магнитное поле. Птицы и черепахи используют данные о магнитном наклонении, которое разное на разных широтах, а лососи и летучие мыши принимают в расчет горизонтальную компоненту магнитного поля Земли. Кроме них, очень многие другие животные отлично чувствуют магнитное поле: морские моллюски, саламандры, тритоны, шершни, медоносные пчёлы, аллигаторы…
— Я не понимаю, что значит «чувствовать» магнитное поле, перебила его Клэр. – Это некое такое особое чувство, которое нам никаким образом понять нельзя?
— Ну это не совсем верно говорить, что они «чувствуют» магнитное поле, конечно. Мы ведь тоже не «чувствуем» свет. Есть посредники, есть определенные рецепторы, которые подвергаются влиянию света или магнитного поля.
— Эти рецепторы есть и в мозгу и они содержат магнитные вещества?
— Вот именно. Например у некоторых бактерий есть специальные такие образования, магнетосомы, представляющие собой, по сути, цепочку из микрочастичек железа. И в присутствии магнитного поля эта цепочка выравнивается вдоль силовых линий, и таким образом бактерия отлично чувствует направление магнитного поля.
— Круто. Иметь у себя в животе металлический лом, повороты которого дают тебе возможность ориентироваться:) – рассмеялась Маша.
— Ну что-то вроде того, да… Глаза птиц и мух-дрозофил содержат молекулы криптохрома, которые также магнито-чувствительны, а у бурых летучих мышей…
— Ладно, ладно, стоп. – Я поднял ладонь, останавливая его нарастающий словесный поток. – Тебе не нужна бумага и ручка, это твое преимущество:), но давай ближе к делу. Я не дрозофила и не бурая мышь, и даже не птица. Скажи что-нибудь обо мне.
— Скажу и о тебе. В тебе, в том числе в твоем мозге, содержатся частицы магнетита. Например в форме ферритина. У птиц его существенно побольше, у тебя поменьше, примерно пять миллионов кристаллов на грамм мозга. В мембранах его еще больше, около ста миллионов кристаллов на грамм. И этот магнетит – это тебе не диамагнетик и даже не парамагнетик, и его отклик на магнитное поле в миллионы раз активней.
— Значит, если человека поместить в мощное магнитное поле, то все эти кристаллы начнут откликаться на него, нарушаю нормальную работу мозга?
— Определенно, — кивнул Конрад. – Транспорт ионов между клетками может очень серьезно нарушиться.
— И это окажет тормозящее влияние на способность рассуждать?
— Наверняка.
— Так… ну значит тут тоже сходится, — Фриц довольно потер руки. — А насколько мощными должны быть эти поля?
— Вот тут я не смогу вам сказать что-то определенное. Ну например птицы реагируют на магнитные поля от двадцати до ста пятидесяти микротесла.
— Микро! – Воскликнул я.
— Микро, конечно. Они же должны ловить магнитное поле Земли.
— Значит, если я попал в поле, напряженностью в один-два тесла…
— То твоим мозгам ничего хорошего не светит.
— И ты все еще рвешься навестить бегемота?
— Уже не очень… если и в самом деле гипотеза магнитного поля такой мощности…
— Индукции. – Перебил его Хидэки.
— Что?
— Индукции. Тесла, это мера индукции магнитного поля…
— Ну да… наверное, тебе виднее. Не важно… не рвусь, в общем. Но мне до сих пор это кажется невозможным. Нет, послушайте, это же совершенно невозможно!
— Такая сила магнитного поля?
— Ну да. Никакое живое существо не способно генерировать поле такой мощности, да вы что вообще?:)
Конрад рассмеялся и хлопнул себя по колену.
— Много ты видел марсианских животных? — вкрадчиво поинтересовалась Маша.
— Да какая разница?? Марсианские, юпитерианские, это не имеет никакого значения. Это же просто самые общие вещи, относящиеся к живым существам.
— Углеродным… — тихо вставил Фриц.
— Ну… господа, мы, надеюсь, не будем сейчас обвинять меня в углеродном шовинизме?:)
— Нет, отчего же, — неожиданно встрял Хидэки. – Конечно, живые существа, состоящие из углерода и воды, неизбежно будут очень скептически относиться к любым гипотезам относительно того, что жизнь может возникнуть и на других носителях.
— Я отношусь скептически к этому просто из общих соображений, Хидэки. Тебе как физику, могут быть неизвестны все слабые места теорий происхождения жизни не на углеродной основе… тут ведь все довольно просто. Химически и термодинамически молекула углерода совершенно уникальна, поэтому-то… ну вот например ты знаешь, каково многообразие органических соединений? Их уже известно четырнадцать миллионов! А неорганических? Сто пятьдесят тысяч. Понимаешь?
— Кремний, фосфор и бор также способны формировать молекулы высокой сложности.
— Ну! — Всплеснул руками Конрад, — физики против химиков:) Ну могут, да. Могут. А с молекулами на основе углерода их все равно не сравнить.
— А зачем сравнивать? Я не предлагаю нас сравнивать. С таким же успехом ты можешь сказать, что вирус настолько примитивнее человека, что существовать не может. Я говорю, что не вижу принципиальной невозможности создания жизни на основе молекул, состоящих из фосфора, кремния и бора. Будет эта жизнь примитивнее нашей или нет, это вообще другой вопрос, так что незачем подменять эти темы.
— Хорошо, ладно. – Конрад аж подпрыгнул на стуле и рванулся в бой. — Но без углерода молекулы такой сложности, как ДНК, построить тебе не удастся.
— А зачем? – спокойно парировал Хидэки?
— Ну как же зачем? А как будет проходить естественный отбор, где будут осуществляться мутации, каким образом?
— А зачем?
— Зачем мутации? Чтобы эволюционировать!
— Зачем эволюционировать?
— Чтобы приспосабливаться к изменяющимся условиям окружающей среды.
— Когда в последний раз изменились условия окружающей среды на Марсе? — так же спокойно, хотя уже и едва заметно улыбаясь загонял его в угол Хидэки.
— Э… ну… — Конрад понял, что его загнали в угол и замолчал.
— Три миллиарда лет назад? – продолжал Хидэки. – Четыре? Три с половиной? И для чего живым существам приспосабливаться к изменениям окружающей среды, если на протяжении миллиардов лет эта среда практически не меняется? Жизнь на земле вынуждена изо всех сил бежать, чтобы хотя бы оставаться на месте. Живые существа вынуждены непрерывно приспосабливаться к изменению климата, к эволюции конкурентов, к эволюции паразитов, к эволюции того, что служит им пищей. Жирафы жрут листву акаций, и акации вырабатывают способность впрыскивать в свои листья яд, когда их жрут жирафы, и жирафы начинают заходить с подветренной стороны, а акации обучаются испускать в воздух сигнальные молекулы для оповещения всех деревьев рощи, и жирафы начинают совершать короткие набеги… ничего, что я вторгся в твою область? Но марсианская жизнь ни в чем таком не нуждается, и было бы глупо тратить такие огромные ресурсы на сохранение способности к изменчивости в мире, где ничего не меняется. Почему бы им, в таком случае, не сформировать пусть даже простую материальную основу своей жизни, после чего весь свой эволюционный пыл не пустить на… ну например на развитие сознания?
— О! Разумные камни, решающие дифференциальные уравнения в уме?:) – рассмеялся Конрад.
— А зачем им решать уравнения? Они могут не испытывать в этом потребности или, по крайней мере, пожертвовать этой возможностью ради развития своего психического мира.
— Получается, что кремний-фосфорная жизнь может оказаться более психически развитой по сравнению с нами, углеродными и белковыми, просто потому, что вместо того, чтобы устраивать себе теплый туалет, они вообще избавились от проблем, связанных с суетой белковой жизни, сформировали приемлемые для сохранения своего сознания условия и после этого миллионы или миллиарды лет совершенствуют свой мир эмоций, переживаний, мыслей? Так что ли?:) – Машу явно захватила эта картина и она смешно вытаращила глазки, видимо, пытаясь вообразить глубоко чувствующий камень.
— Да кто же знает, — пожал плечами Хидэки. – Любые спекуляции на этот счет совершенно беспочвенны, в общем. Но что я хочу отметить, тем не менее, что белковые существа в самом деле не способны были бы вырабатывать магнитное поле с индукцией в один-два теслы, они сами бы попросту разрушились…
— Ну я бы предостерег тебя, коллега, от фантазий на тему того, что доступно, а что недоступно белковым существам. Изучение экстремофилов нас научило многому…
— И все-таки есть пределы, коллега:)
— Кто тебе сказал, что магнитное поле с силой в одну теслу переходит эти пределы?
— Мда… ну ладно, ладно! – Фриц поднял руку и остановил эту дискуссию. — Хидэки, спокойней, ну что ты рвешься в бой, как будто твою священную корову режут… Конрад, нам тут надо решить вполне предметную задачу, не надо… ну ладно. На чем мы остановились?
— На том, что Макс подвергся влиянию сильнейшего магнитного поля, и на том, что белковые существа создавать такое поле скорее всего не способны.
Конрад усмехнулся, не в силах просто молча перетерпеть такое науко-хульство.
— Хорошо, я согласен, что в какой-то невменяемой теории такого исключать нельзя, и если вам так нравится мечтать о кремниевой жизни и фосфорной поэзии, ну пусть так, — все-таки вставил он, не удержавшись. – Я соглашусь, что представить какую-то принципиально новую биохимию чрезвычайно трудно, но, возможно, именно в силу того, что она и невозможна.
— Хорошо, это я усвоил, — подытожил Фриц. – Кстати, может быть вам всем будет забавно это узнать, но в конце шестнадцатого века довольно известные ученые того времени приписывали магнитным силам духовное происхождение. Например Уильям Гилберт в своем труде «De Magnete» сообщал, что…
— Фриц, в конце шестнадцатого века они могли и ведьм на костре сжигать, и сжигали… — возмутился Конрад таким вольным параллелям между ним и какими-то невеждами шестнадцатого века.
— То есть, — Клэр улучила момент и встряла, — если предположить, что бегемот — это неорганическая форма жизни, и именно поэтому он и способен генерировать такое огромное магнитное поле, и в таком случае само магнитное поле и может быть материальным носителем его сознания?
— О… — простонал Конрад и отмахнулся, но Клэр так просто было не сбить.
— В таком случае, проникая магнитным полем куда-либо, включая мозг Макса, бегемот проникает прямо в него своим сознанием, и если учесть, что человеческий мозг так или иначе функционирует на той же по сути основе очень слабых электрических токов и магнитных полей… то получается, что контакт с бегемотами может быть нащупан непосредственно, ну как бы телепатически.
— Но будет ли защищено сознание человека при этом?.. Судя по тому, что Макс вообще ничего не помнит из того, что с ним было после того, как бегемот завис над ним, и первые его воспоминания просыпаются уже далеко в коридоре, по пути в шахту колодца… защититься от такого поля можно?
— Сверхпроводник. – Коротко ответил Хидэки.
— Сверхпроводник… — промычал Фриц. – Вообще-то да. Но разве сверхпроводник нельзя пробить сильным магнитным полем?
— Можно. Тут просто борьба сил, конечно.
— Но мы не способны ничего такого сделать, ни тут на Марсе вообще, ни в пещере тем более. Чтобы создать такой сверхпроводник…
— Нет, исключено, — покачал головой Хидэки. – С полем с индукцией в несколько тесла нам не справиться.
— Мы еще не знаем в точности, какова сила их поля, — заметил я.
— Вот именно! – вставила Клэр. – Нет никакой гарантии, что они использовали всю свою силу. Нет, ну в любом случае это не вариант.
— Погодите, — вмешался я. – Если мы допускам, что эти существа разумные, то увидев, что мы применяем такую защиту от них, как сверхпроводимый… эээ… сверхпроводимую капсулу… ведь мы можем сделать примитивную сверхпроводимую капсулу?
Хидэки кивнул.
— Ну вот. Они поймут, что сильное магнитное поле для нас вредно, нежелательно, и тогда они смогли бы его уменьшить настолько, чтобы, оставляя возможность коммуникаций, не вредить нам?
Конрад откашлялся и стал молча переминаться на стуле, словно отсидел попу.
Фриц пожал плечами и тоже, видимо, не был готов уходить так далеко в своих фантазиях.
— У нас достаточно времени, чтобы провести любые исследования. Мы можем приближаться к бегемотам постепенно, наблюдая за сменой состояния и измеряя непосредственно силу магнитного поля, ведь мы сможем ее измерить, Хидэки, у нас есть такие приборы
Тот кивнул.
— Ну вот и отлично. Давайте сделаем так. Давайте все подготовим, спустимся туда, и шаг за шагом будем продвигаться вперед… что, что, Маша?
— Ну так, смешно мне… с одной стороны ты отвергаешь слишком бурные фантазии Макса, а с другой стороны, совершенно неявно вводишь в оборот свои.
— Например?
— Например фантазии насчет постепенного приближения.
— Почему ты называешь это фантазиями?
— Да потому что они основаны ни на чем. Ну представь себе, мышь крадется к кошке. Кошка сидит и пялится на нее с изумлением. А мышь такая думает: «вот круто, я в полной безопасности, я сейчас постепенно так буду подползать, пока кошка меня не видит и не реагирует, а как только она начнет реагировать, ну я тут же и отойду на шаг назад». И ползет значит, при этом, мимо носа кошки. Постепенно так, вдумчиво, радуясь своей предусмотрительности и осторожности. И кошка в любой момент, разумеется, может ее прихлопнуть, и поэтому никакой такой постепенности не существует нигде, кроме как в голове глупой мыши. Вот ты не думаешь, что ты такая же мышь, Фриц?
— Мда… в этом конечно что-то есть. Но у нас нет другого выхода, кроме как пробовать постепенно приближаться.
— Это я понимаю.
— Хидэки, а как быстро мы смогли бы смонтировать такую сверхпроводящую капсулу? – поинтересовался я.
— Ну… мы не сможем такое сделать.
— Точно?
— Исключено. – Он пожал плечами. – Как ты себе это представляешь? Мы накачаем жидкий гелий между слоями скафандра, сделанного из чего? Из ниобия? Из сплава ртути, бария, кальция и меди? Да ну, — от отмахнулся, — ну на Земле за несколько лет может и смогли бы такое чудо соорудить, нет смысла об этом даже думать, нет.
— Ясно… но ведь просто сверхпроводник я могу притащить в пещеру с собой?
— Просто сверхпроводник конечно можешь, это легко, жидкий гелий у нас есть, а смысл?
— Сигнальная система.
— Черт, клевая идея! – восхищенно воскликнула Маша. – Точно, это же отличный сигнал для бегемота! Ну вот допустим я – бегемот.
Под общий смех она надула щеки и растопырила руки.
— Я бегемот и ко мне приближается белковый Макс. Я его ощупываю своим магнитным полем-сознанием, и не смогу не заметить, что у него есть такая сверхпроводящая штука, которая мое магнитное поле деликатно так отпихивает, вытесняя из себя. Это мною переживается так, как если бы меня какое-нибудь слабое животное нежно подпихивало в попу. Это меня бы заинтересовало, особенно если бы с помощью усиления и ослабления силы сверхпроводника я бы подавала какие-то сигналы.
Конрад положил подбородок на ладони и грустно взирал на все это, видимо не понимая, что он делает в компании этих добрых, но все-таки определенно сумасшедших людей.
— Да, это было бы интересно, — согласился я. – Хидэки, когда сможешь сделать?
— Да хоть завтра.
— Значит завтра и предлагаю провести первое погружение. И предлагаю пока никого больше не привлекать к этому эксперименту. Я не хочу нездорового ажиотажа. По мере того, как мы будем получать какие-то научно подтвержденные данные, можем выдавать эту информацию, пусть и земные мозги подумают. Но я не хочу распространять те фантазии, которыми мы тут сейчас бредили.
— О! – Конрад поднял палец и покачал головой.
— Что, наконец-то ты услышал трезвую оценку наших теорий? – рассмеялся я.
— Да, вот именно, вот именно…
— Ты слишком серьезен, Конрад. Ученый должен быть немного сумасшедшим, чтобы совершать открытия. Главное, понимать, где проходит граница между гипотезами и фактами, да?
— Ты не хочешь взять с собой кого-нибудь из пупсов? – Поинтересовалась Маша. – Ведь если у них такой тесный контакт с псинами, то кто знает, может и с бегемотами им будет проще найти общий язык?
— Это было бы логично… но нет. Нет. Сначала я должен убедиться на своей шкуре, что контакты с ними по меньшей мере возможны и безопасны, ну а потом… потом может быть. Так что пока это остается между нами. Я говорю Коосу, чтобы готовил погружение на завтра, так что уже завтрашний день, будем надеяться, прольет свет на все наши сомнения и затруднения.