Мы шли по пещере, и звук наших шагов падал и разбивался, едва возникнув. Я давно уже не был тут, месяца полтора, наверное? Кажется да, примерно так. С тех пор, как прилетели земляне, у меня было не так много свободного времени, и, кроме того, я не хотел привлекать много внимания к этому месту, которое мы объявили заповедником и на посещение которого объявили строгий мораторий. В принципе, было совсем не трудно следить за выполнением этого запрета, поскольку любой человек, прибывший на Марс и выполняющий тут по контракту какую-либо работу, был крайне ограничен в свободе своих перемещений самой спецификой окружающего мира, не говоря уже о таких сложных походах, требующих специального снаряжения. И даже если бы каким-то образом они получили бы и время, и возможность для того, чтобы проникнуть в Пандору, они бы не успели, просто не смогли бы найти нужный проход из десятков возможных, учитывая, что мы еще до прибытия землян замаскировали его на совесть, а потом и еще поработали над маскировкой – просто так, на всякий случай. Поэтому, несмотря на всю ту активность, которую мы тут развернули под Куполом и вокруг него, жизнь нашего подводного мира оставалась совершенно нетронутой, и таковой мы ее и собирались оставить, безжалостно отвергая давление ксенобиологов и прочих представителей научного сообщества, которые рвались как можно скорее добраться до наших морских морд.
Не то, чтобы мы были категорически против идеи исследования марсианской фауны как таковой. Нет, конечно. Просто теперь, после того, как псины сыграли такую огромную роль в нашей жизни, мы совсем не хотели никаких необдуманных наскоков с недостаточно просчитанными последствиями. Так что ученым придется подождать, пока мы закончим с оборудованием Купола и всей инфраструктуры под ним, и тогда, без спешки, мы рассмотрим предлагаемые ими варианты расширения исследовательской деятельности в этом направлении. В принципе, если будет ясно, что и киты и псины совсем не против того, чтобы иногда пообщаться с людьми, то мы в таком случае конечно разрешим даже туристам заходить сюда. Я меньше всего хотел становиться цербером и узурпатором возможности общаться с псинами под видом охраны их спокойствия. В конце концов, этот вопрос мы решим, исходя именно из их потребностей и желаний, насколько нам удастся в них разобраться. Имея Сучку и Рика, мы могли рассчитывать на то, что нам удастся составить адекватное представление.
Первые туристы, кстати, уже появились несмотря на незаконченный отель – когда речь идет о прогулках по стеклянным дюнам Марса, об экскурсиях на отроги фарсидских гор и о возможности своими руками закрутить винт в Куполе или высадить десяток кустиков в оранжерее, вопросы комфорта не стоят так уж остро. В конце концов, нужный комфорт эти очень богатые люди смогут получить и у себя дома, на Земле. Так что бюджет марсианской колонии стал довольно быстро пополняться, и мы уже осуществили два рейса с Земли исключительно ради продвижения своих проектов, среди которых был и проект с роддомом и щЕнками, и доставка суперсовременного батискафа, который напоминал своим видом какого-то космического прозрачного жука.
Васка и Ксана шли в нескольких шагах о меня, перетискиваясь и о чем-то вполголоса переговариваясь. Где-то сзади тихо крались Сучка и Рик, тоже что-то обсуждая между собой – обрывки их голосов иногда долетали до меня. Вообще даже остальные пупсы, приходя сюда, старались брать с собой Сучку или Рика, поскольку их присутствие было верным залогом того, что не придется сидеть на берегу и час или два ждать, пока какая-нибудь из псин припрется на встречу. Псины каким-то образом легко чувствовали присутствие мелких пупсов и приплывали потискаться, просто поиграться. Одна из таких игр вызывала во мне некоторую тревожность, но все-таки в свои пять лет и Сучка и Рик были уже достаточно сообразительными, и я убрал это спазматическое беспокойство, отдав себе отчет в том, что в море, с псинами и китами, они оба чувствуют себя на порядок более уверенно, чем например я. Одной из любимых их игр был фридайвинг. Сучка цеплялась за мантию псины, которая в свою очередь оборачивалась вокруг ее рук или тела, и та уносила ее в глубину. Очень глубоко, насколько мы могли судить – дайв-компов по понятным причинам у нас с собой не было поначалу, и когда пару месяцев назад мы получили новенький D-12, то это практически ничего нам не дало – на глубины более двухсот метров он попросту не был рассчитан, и учитывая, что он не просто «не показал» глубину свыше двухсот, а еще и вышел из строя после первого же погружения Рика, было понятно, что речь идет о каких-то очень серьезных глубинах — метров триста или глубже, а как глубоко простиралось море, и как глубоко были способны уходить туда псины и киты, оставалось только догадываться. В принципе, батискаф конечно позволял ответить на этот вопрос, но насколько мне было известно, заполучив эту штуковину, Ксана в первую очередь занялась чем-то другим, что они пока держали в секрете, со дня на день обещая рассказать о своих находках, и как я понял, сегодня их терпение не выдержало.
Интересно – как же псины и киты способны не просто нырнуть и вынырнуть, а именно тусоваться на такой глубине? Как они решают проблему декомпрессионной болезни? Видимо, и у них и у земных китообразных есть какой-то схожий механизм? Покопавшись в книгах я обнаружил гипотезу, согласно которой земные киты «решили» этот вопрос так: их мощная жировая прослойка пронизана густой сетью кровеносных сосудов, и этот жир поглощает азот из крови во время глубокого погружения, а во время быстрого всплытия, будучи «медленной тканью», медленно отдает азот обратно, тем самым предотвращая вскипание крови. Но псины-то точно лишены мощной жировой массы, и значит у них есть какой-то другой механизм.
Ксана прилетела где-то месяц назад, притащив с собой, помимо обычных грузов, тот самый батискаф и, плюс к этому, какое-то серьезное медицинское исследовательское оборудование. Если сказать, что я охуел от ее появления, то это ничего не сказать. Из импульсивного и непосредственного девочки-подростка она превратилась хоть и в менее импульсивную, но не менее открытую и непосредственную девушку, и я снова влюбился в нее с первого взгляда. Мы снова проводили довольно много времени вместе, и я порадовался тому, что в свое время со своими пупсами разбирал вопрос ревности с особенным тщанием, так что сейчас такое переключение моего внимания не стало проблемой. Пупсы легко приняли Ксану, и то, что она теперь частенько прилипала ко мне, обтискивала, прижималась, спала со мной, не вызвало никакого охлаждения или напряжения между нами. Возможно еще и из-за того, что Ксана с не меньшей нежностью и страстностью прилипала и к ним самим, включая самых мелких, а они, впервые в своей жизни увидев девушку-трансика, были в полном восторге от таких необычных эротических и сексуальных впечатлений.
Вооруженные батискафом, ребята рванулись проводить свои исследования. Результаты накапливались и выкладывались в интернете для всеобщего рассмотрения, но в конце концов им стало понятно, что без квалифицированных специалистов они так и будут топтаться на месте, ограничиваясь мелочами, так что в итоге выбор пал на одного ученого, который уже работал на базе. Конрад с таким энтузиазмом вызвался им помогать (какого ученого не прельстит перспектива стоять у истоков марсианской зоологии?), что мы пересмотрели его контракт, выделив большую часть его рабочего времени на проведение этих исследований, и учитывая, что и в свободное от работы время он занимался тем же самым, процесс пошел. Еще двое помощников должны были прилететь одним из ближайших рейсов уже специально для того, чтобы оборудовать лабораторию по ксенобиологии и запустить ее работу. Отдавая, видимо, себе отчет в том, что дальнейшее оттягивание раскрытия всех тех, пусть и неполных, данных, которые им уже удалось собрать, никак не способствует тому, чтобы я проникся их энтузиазмом и приложил бы максимум усилий к разворачиванию лаборатории, Ксана и Васка сегодня прискакали ко мне и потащили в пещеру, обещая показать «нечто», так что Конрад уселся за обработку и выкладывание результатов на сайте Марса, а мы ушли вниз.
Обычный свет фонарика действовал на шарообразные бактериальные маты убийственно, выжигая на них огромные проплешины и угнетая их рост, из-за чего мы и отказались от их использования, ведь эти бактериально-водорослевые сообщества являлись частью рациона псин, но теперь у нас были источники мягкого, красного света, поэтому я мог рассматривать нашу бухту сколько угодно.
Вообще батискаф был трехместным, но габариты моих пассажиров позволяли некоторые вольности, так что Васка залезла на заднее одиночное сиденье, а мелкая Сучка без проблем засунулась к нам вперед, вполне удобно устроившись буквально на коленях у меня и Ксаны. Когда моя рука потянулась к кнопке включения двигателя, Ксана с предупреждающим вяканием перехватила ее.
— Что?
— Не надо включать его. Мы ведь плывем не закат смотреть, а в логово псин.
— Но это электрический двигатель, он почти бесшумный, от него нет грязи…
— Почти бесшумный?:)
— Да, а что?
— Бесшумный для кого?
— Ты хочешь сказать, что их слух настолько чуткий, что даже звук работающего электродвигателя создаст для них дискомфорт?
— Ну смотря где. Там, где мы будем, лучше избегать даже таких звуков, а вообще… ты представляешь себе, насколько обоняние собак более чуткое, чем наше?
— Где-то читал. В миллионы раз.
— Вот именно. Так что если ты скажешь, что тут ничем не пахнет, то какая-нибудь такса с тобой сильно не согласится, уверенно возьмет след и пойдет по нему. А слоны, например, могут слышать низкочастотные колебания за сотню километров, так что не мерь других животных по себе. Мы, конечно, типа цари природы, но цари с довольно примитивно устроенными органами чувств:)
— Ладно, — я демонстративно сложил руки на груди, — может ли царь природы поинтересоваться, как именно мы…
Батискаф отчетливо качнуло, и я удивленно обернулся. Конструктивно батискаф скорее походил на футуристический автомобиль, в передней и задней части которого находились двигатель и исследовательское оборудование, а размещенная по центру кабина представляла из себя прозрачный шар, позволяющий смотреть в любом направлении, и я испытал какое-то не очень приятное ощущение, обнаружив, что пара псин облепила хвост батискафа. И тут же еще пара приклеилась к носу, после чего Ксана выпустила воздух из поплавков, и мы медленно, но неуклонно пошли вниз, увлекаемые псинами, а голые ноги плавающего вокруг нас Рика уплыли вверх.
— Они знают, куда нам надо? – поинтересовался я.
— Они знают, — уверенно заявила Сучка. – Они знают, чего я хочу. Ну или Рик.
— И как это происходит?
— Не знаю. Просто знают.
Может быть, способность пятилетки различать и анализировать свои восприятия были еще недостаточно развиты, и со временем она сможет сказать что-то определенное на этот счет? Подождем, увидим…
Мягкий свет, заполняющий кабину, освещал пространство вокруг на расстоянии пары метров, и Ксана включила внешнюю подсветку, но это ничего не дало – просто вода повсюду.
Глубиномер показывал, что мы приближаемся к двумстам метрам, и температура за бортом заметно выросла – с обычных двадцати двух, двадцати четырех до тридцати двух градусов. Когда направление движения батискафа изменилось, что я смог понять только по боковому ускорению – вокруг нас по-прежнему не было ничего, за что мог бы ухватиться глаз несмотря на исключительно высокую чистоту воды – думаю, что видимость была метров на сто, не меньше.
Спустя еще секунд двадцать вода вдруг изменилась – она больше не была совершенно прозрачной, а еще спустя десяток секунд стала попросту мутно-грязно-желтой, и температура выросла еще на четыре градуса.
— Они решили устроить нам сауну? – поинтересовался я.
— Сернистые выбросы, — прокомментировала Ксана. – Прямо под нами гейзеры, но самое прикольное будет ща… вот!
Неожиданно вода снова очистилась до состояния кристальной прозрачности, и впереди в десятке метров я увидел обширную область ярко-розового цвета. Спустя несколько секунд мы вплыли в нее, и весь мир вокруг стал розового цвета.
— Догадываешься, что это? – Сучка обернулась ко мне, заглядывая в глаза.
— Ну… пара вариантов есть. Или это водоросли… что-то типа тех, что живут в Саргассовом море…
— Не водоросли.
— Тогда это могут быть галоархеи.
— Да, — удовлетворенно подтвердила Сучка, — это они.
— Значит, здесь насыщенный соляной раствор??
— Он самый, — ответила Ксана. – Около пятнадцати процентов сверху, до тридцати процентов ниже.
Про галоархеи у меня были довольно отрывочные знания. Насколько я помнил, эти удивительные существа нашли какой-то способ существовать в насыщенном растворе хлорида натрия, что дало им удивительную возможность существовать в течение миллиардов лет в условиях полного отсутствия конкурентов и естественных врагов. В силу этого факта или по какой-то другой причине, среди галоархей нет ни единого известного науке патогена, что тоже крайне необычно для мира микроорганизмов. Так как они живут в условиях крайне высокой концентрации соли, на Земле их можно найти в солончаках, на кристаллах соли в прибрежной полосе, на соленой рыбе, в рассолах. Из-за большого содержания каротиноидов они и получают свою розовую, или красную, или оранжевую окраску. Они могут выживать в полной темноте при условии, что в воде растворен кислород и органические соединения, которые они используют в качестве источника энергии. Что они используют тут? Какие органические соединения они здесь могут находить? Что-то, что выбрасывается вместе с гейзерами? Отходы жизнедеятельности животных? Скорее всего последнее.
Теперь батискаф двинулся вверх и мы вынырнули из розового озера, вода которого не перемешивалась с чистой водой, лежащей сверху. Ксана ткнула пальцем вверх, я задрал голову и даже вздрогнул от неожиданности – буквально в двадцати метрах над нами парили в невесомости киты! Их тут было штук десять и они, словно огромные дирижабли, так лениво шевелили плавниками, словно мы попали в мир замедленного времени.
— Ты никогда не догадаешься, где мы находимся и что они все тут делают, — торжественно вякнула Ксана, восторженно рассматривая китов. – Чтобы разобраться в этом, Конрад придумал охуенную штуку… вон, смотри, на заднем плавнике у того кита, видишь?
Присмотревшись, я увидел что-то блестящее.
— Это зонд. Мы внедрили его в кожу кита, чтобы снимать разные показания.
— Им это не мешает?
— Нет. Не сомневайся, мы не делаем тут ничего, что бы им не понравилось, Рик и Сучка уж наверняка узнали бы об этом.
— Им пофиг! – воскликнула Сучка. – У них кожа вот такой толщины, — она развела руками, словно показывая размер глаза выловленного динозавра, — а зонд лишь немного проникает под нее. Когда мы его поставили, для нее это был просто как слабый укол.
— А ты откуда знаешь, — коварно поинтересовался я.
— Я… ну знаю… не знаю откуда. Я это чувствую, что ли, не знаю…
— Ладно, ладно, — я ухватил ее за мелкую попку и притянул к себе. – Может потом ты сможешь в этом разобраться получше.
— Этот зонд дает нам кучу данных о физиологии. Начиная с состава крови и заканчивая гормональным уровнем. Плюс к этому – вот это все, — Ксана обвела руками оборудование внутри кабины, которое уменьшало жизненное пространство до минимума, — Конрад все это установил и… я потом тебе покажу, а сейчас так и быть, расскажу – что тут происходит, только придерживай руками челюсть, ок?
— Ок:)
— Это ясли.
— Что??
— Ясли.
— Какие нахрен ясли, если тут только эти кобылы плавают? Местных китов я тут не первый раз вижу, Ксана, и это точно не дети. Дети у них мелкие, размером с дельфина.
— И все-таки это ясли. Ты думаешь, мы чего тут кипятком писаем? Ты ведь знаешь, что псинам нужны гормоны, чтобы зачать и начать вынашивать зародыш, мы с этого и начали, это Конрад заметил… ну в общем гормоны они берут от китих или от человеческих девушек, причем прикольно, что наши гормоны им чем-то очень привлекательны, скорее всего в качестве добавки, которая вносит что-то… Конрад что-то пытался тут выкопать, но пока не было времени. Неважно.
— Макс, помнишь, мы обсуждали рождение детей? – встряла Сучка.
Да, тот разговор, точнее, те разговоры, я помнил прекрасно, конечно. Еще до прилета землян, еще тогда, когда у нас уже почти не было надежды в ближайшее время их увидеть. Сначала эти разговоры были со старшими, потом со средними, потом и с мелкими. Сначала мы обсуждали потенциальный вред родов для тел Саги и Умы, а потом, еще задолго до того, как у девчонок начались месячные, я стал им объяснять необходимость предохранения, чтобы пацаны не кончали в письки девочкам, и объясняя – почему я этого не делаю. Тогда я постарался без катастрофизма, но все-таки реалистично описать все «прелести» не только беременности, но и родов, так что когда возник, чисто теоретически, вопрос о том – можем ли мы сами рожать марсиан для пополнения популяции, эта идея была воспринята совершенно без восторга и мы решили, что в качестве какого-то самого крайнего варианта мы это когда-нибудь потом обсудим, а сейчас нет, категорически нет.
— Ну и?
— Они, кажется, тебя подслушивали:)
— То есть?
— Псины оказались хитрожопыми существами, — рассмеялась из-за моей спины Васка, которую вся эта экскурсия и наш разговор сейчас интересовали гораздо меньше, чем мягкое поддрачивание хуя Ксаны и обтискивание её яичек. Просунув свои лапки между нашими креслами, она, пыхтя от возбуждения, игралась с Ксаной, полностью сосредоточившись на этом занятии.
— Да, — кивнула Ксана, — им тоже совершенно не нравится рожать. Поэтому они вынашивают эмбрион только первые пару месяцев, ну точно мы не знаем, так как мало наблюдали, а вот затем… догадайся, что они делают затем?
— Ну видимо не рожают:), — догадался я.
— И как же они воспроизводятся?
— От марсиан я могу уже ожидать чего угодно… они силой мысли исторгают их в эмпиреи к богам, где эмбрионы донашиваются!
— Шутка так себе, — скептически скривила мордочку Ксана, — но ты не представляешь, насколько ты близок к истине!
— ?
— Они действительно исторгают эмбрионы, инжектируя их в матку китам!
— Ебать…
Действительно, это было как-то очень неожиданно.
— И китихи уже донашивают детишек, как суррогатные матери. И рожают тоже они, им-то че? Им пофиг, они вон какие коровы, они рожают псин и даже не поморщатся, им это совершенно все равно.
— Марсиане придумали, как избавиться от библейского проклятия?:)
— Погоди, погоди, — Ксана чуть не подпрыгивала от возбуждения, то ли от предвкушения рассказа, то ли от работы лапок Васки. — Ведь чужеродный эмбрион, он именно чужеродный.
— Точно, — дошло до меня. – Организм китов должен их отвергать. Иммунитет. Как они справляются с этим?
— Совершенно удивительно они это делают, — торжественно заявила Ксана. – В нашей медицине мы делаем примерно то же самое, когда имплантируется какой-то орган и нужно как-то подавить работу иммунитета. Люди принимают иммунодепрессанты, но тут надо пройти мимо Сциллы и Харибды. Слишком мало иммунодепрессантов – орган будет отвергнут. Слишком много – иммунитет сильно пострадает плюс побочные эффекты крайне неприятны. Но псины с китами придумали нечто, что кажется поначалу абсурдным. Вместе с инжекцией эмбриона псины впрыскивают в китих совершенно убийственно концентрированную смесь иммунодепрессантов. Это скорее иммуно-киллеры, а не депрессанты. Лейкоциты погибают вообще все, почти все.
— Но это же пиздец! Это ведь верная смерть, организм становится беззащитным перед самой ничтожной инфекцией, — изумился я.
— Чтобы инфекция могла напасть, она должна быть.
— Ну разумеется.
— Теперь вспомни о галоархеях и сернистых гейзерах.
— А… то есть ты хочешь сказать, что они потому тут и болтаются, что это у них что-то типа изолятора, куда никакая зараза проникнуть не может?
— Конечно. Никакие бактерии не способны выдерживать такую концентрацию солевого раствора. Ты представляешь себе, какой здесь колоссальный градиент ионов натрия на клеточной мембране? Никто кроме галоархей такое выдержать не способен. В свою очередь, внутренняя среда животных совершенно непригодна для жизни галоархей, поэтому среди них нет патогенов – наши тела им нафиг не нужны.
— А, точно…
— Что?
— Я как раз тут думал, в чем причина того, что среди них нет патогенов… значит они тут плавают…
— Плавают тут, сверху, в чистой зоне, периодически погружаясь в область концентрированной соли, окруженные сернистыми испарениями, их организм начинает с удесятеренной скоростью воспроизводить новые лимфоциты. Конрад считает, что вещества, запускающие это ускоренное производство, содержится в той же смеси, впрыскиваемой псинами.
— А смысл тогда в чем? – не понял я. — Новые лимфоциты появятся, нападут на чужеродный эмбрион…
— Вот в том-то и писк. Не нападут они на эмбрион, так как новые лимфоциты уже не воспринимают эмбрион как чужеродный! Он уже типа свой, родной, ведь они появились, когда он уже есть, прижился.
— Мда… — только и смог произнести я. – Но ведь это значит, что и нам стоит попробовать такой же подход в имплантологии?
— Конрад в этом уверен. Сейчас как раз сидит там, строчит:) Клево ведь они придумали?
— Придумали? Ты считаешь, что псины именно «придумали» это, что это не результат эволюции?
— А для тебя псины – просто животные? – Сучка снова повернулась и ко мне, и серьезность ее мордочки дала мне понять, что, отвечая на этот вопрос мне следует быть аккуратным.
— Послушай… ты же знаешь, что я не воспринимаю псин так же близко как ты, ну просто потому, что у меня ведь даже нет таких органов чувств, какие есть у тебя. Вот у тебя есть боковая линия, как у рыб, которой ты чувствуешь море так, как мне и вообразить не получится, но это же не значит, что я отношусь к этому как к какой-то ерунде. Мы еще даже не знаем на самом деле, что ты за такое таинственной мелкое существо, и я думаю, когда ты подрастешь, мы узнаем больше… поэтому о псинах я просто ничего сейчас не могу сказать определенного. Да, для меня они по большей части животные, но ведь и дельфины для меня тоже животные, хотя я отдаю себе отчет в том, что у них есть и язык, и культура, и социальные связи, но между нами есть пропасть, коммуникативная пропасть, и поэтому я не могу воспринимать их на равных с людьми, но это же не значит, что для меня это просто кусок плавающего мяса, просто забавная игрушка. Вот может с твоей помощью мы и сможем преодолеть эту пропасть между людьми и псинами. Так что да, сейчас я когда говорю о псинах, я говорю не «они придумали», а в терминах эволюции.
— Глупый ты, Макс, — с некоторым сожалением произнесла Сучка, – но все-равно ты очень клевый и я тебя очень люблю…
Она обняла меня за шею и прижалась ко мне, и будь я проклят, но с псинами, которые просто плавали вокруг нас, иногда прикасаясь к батискафу краями мантии, что-то явно случилось в этот момент. Мне трудно описать это, поскольку сами их тела трудноописуемы – находящиеся в постоянном движении, словно переливающиеся, и уж тем более неописуем «язык» их тел. Но определенно, они отреагировали на всплеск чувств Сучки. Удивительно…
— А мы не притащим сюда с собой бактерий? – Внезапно дошло до меня.
— Нас не случайно протащили сначала через сернистые гейзеры, а потом через концентрированную соль, — успокоила меня Ксана. – И постоянные купания китих в солевом растворе уничтожат остальное. Я думаю, псины отлично понимают, что делают, так что…
В этот момент я увидел странную картину – большая псина появилась справа от нас, и ее мантия полностью обхватывала что-то объемистое, что наполовину высовывалось наружу, и я сначала не понял – что это такое, а когда понял, то вздрогнул – блять, это болтались ноги Рика! А сам он был внутри мантии!
Ксана, заметив мою реакцию, успокоительно похлопала меня по руке.
— Ты думаешь, Рику будет приятно, если он своей головой сунется в сернистые гейзеры?
— То есть она его…
Договаривать мне не пришлось, так как в этот момент мантия раскрылась, освобожденный Рик уцепился рукой за голову псины, и они за полминуты подплыли к батискафу.
— Тут ведь двести метров! Ему точно хватит воздуха?
— Хватит, — Сучка махнула рукой Рику, и тот ответил. — Нам хватает. Странно, что вы такие, что вам не хватает. Конрад считает, что это связано с тем, что у нас какая-то немного другая структура тканей, позволяющая перед погружением фиксировать кислород и постепенно его использовать.
— Несчастный Конрад разрывается между исследованием нас и псин, — хихикнула Васка. – И еще Рик и Сучка ему не даются.
— Я даюсь! – Возразила Сучка. — Почему не даюсь, я даюсь. Просто не всегда есть время, вот вчера он мне делал опять томографию и сказал, что нашел странную аномалию системы кровообращения, что у меня есть сосудистое ответвление, которое позволяет при необходимости омывать желудок венозной кровью, а это типа позволяет усиливать действие желудочной кислоты и каких-то ферментов, ну я не помню, и я могу переваривать то, что вот ты хрен переваришь!
— Ничего, мне и так хватает. – Скорчила мордочку Васка и навалилась сзади на Ксану, целуя ее в щеки.
— А если ему надо будет всплыть, то двести метров… да и еще, я так понимаю, надо проплыть довольно много горизонтально, чтобы попасть в нашу бухту… сам Рик ведь такое расстояние не проплывет?
— Отсюда нет, не проплывет, — согласилась Ксана.
— Значит если псины проворонят или не поймут…
— Они не проворонят и не не поймут, — уверенно отрезала она. – Рик рассказывал, что когда он экспериментирует с погружениями, псины отлично чувствуют, какой у него запас кислорода, и начинают сами проявлять беспокойство, если он слишком задерживается, и начинают его подпихивать кверху.
— Уж не слишком ли они умны… — пробормотал я, сам не очень понимая, какой смысл я в это вкладывал, но и в самом деле – мысль о том, что передо мной не просто умное, а, судя по всему, чрезвычайно умное и чуткое существо, вызывало какие-то странные чувства, среди которых был почему-то и элемент дискомфорта. Проблеск дремучих ксенофобских инстинктов? Ну может быть…
— Кстати насчет эволюции, — Ксана наклонилась вперед, мягко отцепив от себя Васку, и, покопавшись в файлах, загрузила картинку.
Наклоняясь к монитору, краем глаза я увидел, что псина снова плотно обхватила голову Рика и потащила его обратно, и испытал облегчение – несмотря на уверения Ксаны, фон тревожности все-таки оставался.
— Что это?
— Распределение веретенообразных нейронов в тела псины. Нейроны фон Экономо, VEN, ты ведь о них знаешь.
— Знаю. В общих чертах…
Про VEN я читал еще до марсианской эпопеи, но тогда о них было известно очень мало, так что во время своего пятнадцатилетнего самообучения мне практически нечего было о них узнать, а после этого слишком много времени я тратил на вопросы обустройства колонии и государства, так что мой «университетский» этап временно приостановился, о чем я часто сожалел, урывая час-другой на то, чтобы пополнять знания.
Эти нейроны есть только у гоминид (человека и человекообразных обезьян), а также у слонов и китообразных. Они имеют уникальное строение, имея только один большой слабо-ветвистый базальный дендрит, и один очень большой аксон. По размеру они в несколько раз крупнее остальных нейронов. И именно эти нейроны отвечают за сложное социальное поведение животного. Они – своего рода «рассредоточенный командный пункт». То, что они есть и у слонов и у человека, говорит одну очень важную вещь – то, что они являются неизбежным этапом эволюции животного, когда оно из просто животного превращается в личность, а также – в социальную единицу со сложным внутригрупповым поведением и развитым эмоциональным и ментальным миром. Так что… конечно нет ничего странного, что у псин есть веретенообразные нейроны, поскольку уже в общем понятно, что по своей сложности и развитости личности они вряд ли уступают слонам и дельфинам.
— Видишь? – Продолжала теребить меня Ксана.
— Нейроны? Вижу… как вам удалось получит такую картинку??
— Откуда я знаю… тут вот специальный томограф, — она ткнула пальцем в небольшой черный ящичек с серебристой панелью управления и небольшим монитором. – Я захватываю цель в монитор, нажимаю кнопку… и получаю картинку.
— Прикольно… чувствую себя динозавром… ну и что?
— А тебя не смущает их количество?
— Судя по картинке… довольно густо. Ну насколько я помню, у человека насчитывают около полумиллиона VEN, так что на фоне ста миллиардов остальных нейронов в мозге, это капля в море. У китообразных их вроде бы на порядок меньше, чем у человека, и слабее выражена их кластеризация, что является важным параметром.
— А теперь посмотри тут… — Ксана ткнула кнопку, и я увидел число.
— Это что?
— То самое.
— Количество веретенообразных нейронов у псины??
— Ага.
— Тридцать миллионов??
— Вот именно.
— Твою мать…
— Не грусти, Макс, — она шутливо пихнула меня в бок. – На твою должность президента Марса они не претендуют.
— Ну… надо все-таки понимать, что количество само по себе не непременно является критерием развитости… — пробормотал я.
— … сказала одна мартышка другой, разглядывая томограмму человека, — рассмеялась Ксана.
— Нет, ну почему. Ну вот голова слона в сто раз тяжелее моей, это же не значит…
— Но мы же сравниваем не массу костей, Макс, и даже не массу серого вещества, а количество и сложноорганизованность нейронов, играющих ключевую роль в формировании эмоционального мира животного… у тебя что, ревность?
— Мы тебя все равно любим, Макс! – пискнула Сучка, снова обнимая меня и шутливо утешая. – Мы для тебя сделаем классный зоопарк, и там тебе будет хорошо!
— Да… спасибо, спасибо, чертовски благодарен. Не забудьте давать мяса, чтобы шкурка лоснилась.
Ксана заржала и откинулась на спинку кресла.
— Пора, — подвела она итог.
— Валим? – уточнила Сучка.
— Валим.
С некоторым недоверием я покосился на псин, и снова возникло это тревожное чувство, какое бывает когда смотришь в бездну, когда в тот же миг все псины, словно по команде, следуя одному зову, снялись с места, подплыли, аккуратно взяли батискаф и потащили его из яслей. При этом я совершенно отчетливо видел, что ни Сучка, ни Ксана не подавали им никакого сигнала. Означает ли это, что псины так же отчетливо чувствуют мое состояние, или у них контакт есть только с нашими мелкими пупсами? На некоторое время возникло состояние беспомощной раскрытости, но в конце концов, чего мне опасаться? Я ведь не злобный гоблин. Че есть, то есть. Ничего патологического, так что… неважно.
На обратном пути мне показалось, что вдалеке мелькнул какой-то необычный силуэт, похожий на манту, диаметром в несколько метров, но с нашим освещением, скорее предназначенным для иллюминации, чем для рассматривания чего-либо, было бесполезно вглядываться.
— Вы видели тут мант?
— Нет… из животных только псины и киты.
— Значит показалось… хотя мы же только тут бултыхаемся, на поверхности. Не исключено, что в этом море еще много чего водится.
— Рыба тут точно есть, — заявила Сучка. – Я видела разных, когда купалась, но к яслям рыбы обычно не подходят, наверное потому что вода там для них невкусная, а мы всю неделю только тут и тусовались.
— Рыба… — плотоядно причмокнул я. – А почему бы нам не вылавливать ее для еды? Ну, в небольших количествах, нам ведь много не надо. Или даже лучше – не вылавливать ее из моря, а сделать рыбью ферму прямо рядом с бухтой, разводить ее и жрать, а?
— Я за, — поддержала Ксана, — хотя какова эта местная рыба на вкус, еще надо проверить.
— Ну а почему бы ей не быть вкусной? Мы же видим, что в целом жизнь тут развивается аналогично земной. Схожий минеральный состав земли, бактерии и растения тут приживаются хорошо, схожие формы китообразных и головоногих… вообще прикольно, что эволюция из многих возможных направлений в конце концов выбирает нечто весьма схожее. Конвергенция в эволюции – естественный процесс как на Земле, так и, видимо, на Марсе.
— Мне не кажется, что это что-то очень необычное, — возразила Ксана. – В конце концов это вопрос чисто физической и химической оптимизации, которая постепенно переходит и в единообразие и схожесть форм жизни. Чтобы зачерпнуть воды, надо что-то типа ведра. Чтобы сорвать плод, нужно что-то типа руки, а чтобы плавать – надо что-то вроде плавников, так что… по-моему, все эти фантазии насчет инопланетян в виде каких-то жутких пауков не учитывают как раз того, что дивергенция широко распространена в природе, когда разные организмы в результате эволюционного развития приобретают схожие черты, иногда чертовски схожие, как например те же археи и бактерии.
— Ракопауков нам тут не надо, — поддержал её я, — а вот всяких кошек, собак, лемуров и прочей живности не хватает… Может нам тут завести зоопарк?
— Зоопарк – это охуенно! – Сучка радостно подпрыгнула и ускакала на заднее сиденье к Васке, где они стали изображать то ли охоту гепарда на антилопу, то ли брачные игры апатозавров.
Дав батискафу завершающий пинок, псины мгновенно смылись. Наддув поплавки, мы вынырнули на поверхность в двадцати метрах от берега. Рик уже тусовался там, конечно же, но – и это было неожиданно – с ним был кто-то еще. В красном свете и с такого расстояния трудно различать черты лица. Ну Конрад пришел, наверное. Включив электродвигатель на самый малый, мы подрулили к берегу, и я с удивлением обнаружил, что это не Конрад, а Дэвид. К вопросам ксенобиологии он, насколько мне известно, не причастен никаким боком, но в таком случае он мог сюда прийти лишь для того, чтобы сообщить мне что-то срочное. Даже очень срочное. Надеюсь, Фобос не упал прямо на наш купол?
Я вылез из кабины лишь после того, как по мне промчалось стадо баклажанов, и, приглядевшись, понял, что лицо Дэвида выражает скорее некий ажиотаж, нежели тревожность, хотя в таком свете уверенно различать мимику довольно сложно.
— Поплавали? — как-то загадочно расплывчато поприветствовал он меня.
— Да, поплавали. Впечатлений дофига. Теперь я всеми четырьмя лапами за то, чтобы активно достраивать нашу медицинскую био-ксено-и-прочее-и-прочее-лабораторию, так как тут неисчерпаемый источник знаний и впечатлений.
— Ну и отлично, — все так же странно-отвлеченно продолжал он. – Пойдем теперь, что ли?
— Ну… пойдем конечно… а что?
— Ничего, пойдем… а может лучше поедем? Я тут на колесах.
Он развернулся и шагнул к вездеходу.
— Ладно, поедем.
— Мы пешком! – Крикнула мне вслед Ксана, едва успев увернуться от совместного прыжка голодных фиолетовых звероящеров.
Пока мы ехали к выходу, меня грызло любопытство – какого черта он приперся? Но я не стал поддаваться на провокацию и завел обычный разговор о разных деталях разработки конституции – чем больше мы создавали разных статей, тем больше новых и необычных идей возникало, и это было чертовски интересно – строить совершенно новый мир. Если Дэвид хотел меня заинтриговать, то ему же первому и придется сдаться и начать разговор – я не поддамся на провокацию.
— Вы ведь рано утром выехали? — наконец начал он, и я понял, что он не выдержал и сдался.
— Да.
— Солнца еще не было?
— Нет.
— А теперь солнце есть.
— Это замечательно.
— Ага…
Но на этом наше плодотворное обсуждение погоды завершилось, и, вывернув руль, чтобы обогнуть большой кусок скалы, который являлся поддерживающей структурой нашей маскирующей декорации, я вывел вездеход на финишную прямую. Точнее, на очень даже извилистую кривую. Выскочив на полном ходу из пещеры я немного прищурился – несмотря на мгновенную пропитку хамелеонового стекла кабины солнцезащитным составом, перепад освещенности все-таки был большим, но уже спустя секунду мои глаза снова расширились. Я резко затормозил, так что Дэвид чуть не клюнул носом в приборную панель, и в полном обалдении озирался. Дэвид торжествующе потирал руки.
— Это… что? – наконец произнес я.
— Сам знаешь что, — с усмешкой ответил он. – Это тундра.
— Сам ты тундра, — задумчиво парировал я, все еще не веря своим глазам, но объективная реальность настойчиво заявляла о себе: повсюду, куда я мог дотянуться взглядом, привычно серо-красная поверхность Марса исчезла, а вместо нее красовался сочный зеленый подшерсток.