Если с Фобоса смотреть на Марс, то он будет занимать четверть неба. Вот это должно быть зрелище! А сам Фобос отсюда выглядит почти что как Луна, только в два раза меньше. И двигается непривычно – с запада на восток, и пролетает над головой три раза в сутки. Мелкая искорка Деймоса неторопливо плетется ему навстречу. Кажется, я видел его позавчера? Значит снова увижу послезавтра. И что изменится от того, что я его увижу? Да ничего.
Ничего не меняется и в том, о чем я думаю каждый вечер, ложась спать. Как я ни изворачивался, это не меняется, и хрен знает – изменится когда-то или нет. Единственный способ хотя бы как-то укоротить этот мысленный диалог, это доработаться до посинения, да так, чтобы спать хотелось до полусмерти, но это не вариант. После такого самоизнасилования целый день ходишь полусонный и в конце концов хочется лечь хотя бы на час, и все повторяется снова и снова. Я же мог догадаться. Все мы могли догадаться. Должны были. Это же так просто – сопоставить информацию про метановые выбросы и про то, что они происходят из пещер, и вспомнить о том, что мы-то блять тоже живем именно в пещере!
Сезон пыльных бурь окончился два месяца назад, и скоро зима. Я так привык к спокойному, безмятежному Марсу, что бури застали меня врасплох. Казалось, что поверхности планеты больше нет, и что я живу на дне океана красной пыли. На расстоянии вытянутой руки уже не видно ничего, и окружающий рельеф превратился для меня в картинку, спроецированную на внутреннюю поверхность шлема. Иногда прояснялось, но лишь затем, чтобы я мог увидеть пылевые вихри высотой в сотни метров, несущиеся со скоростью сотен километров в час.
Инвентаризация заняла примерно неделю. Ну, собственно, особенно инвентаризировать было и нечего. Все что находилось в пещере, было уничтожено вчистую мощным взрывом. Был бы уничтожен и я, если бы не палатка, обмотавшаяся вокруг меня, защитившая от потоков раскаленного газа и амортизировавшая удар. Повезло и в том, что сначала я долбанулся о покатый свод пещеры, и мой палаточный кокон мягко положил меня у основания дальней стены, цепляясь за все неровности скалы.
Естественно, что все наше коммуникационное оборудование также было надежно спрятано в пещере, и лишь антенны выведены наружу. Но это меня беспокоило меньше всего. Даже более того – вообще не беспокоило. Будучи интровертом, я даже с удовольствием примирился с тем, что больше нет никаких контактов с Землей. Ну нет и нет. Тут есть, конечно, кое-какой аспект… но об этом я старался не думать. Ну, это не единственное, о чем я старался не думать, а все же мысли возвращались. Ведь если нет контактов, нет передач сигнала, значит и шоу с аудиторией в несколько миллиардов телезрителей закончилось, и значит поток денег, которые должны были компенсировать расходы на экспедицию и питать ее расширение, иссяк. И..? И вот хрен знает что дальше. В общем нельзя было не допустить и такого варианта, что дальнейшие инвестиции будут сочтены нецелесообразными. И значит больше никто не прилетит. Никогда. Это была… неприятная мысль, мягко говоря. Но тут по крайней мере был виден конец: через два года все прояснится, и либо они прилетят, либо нет. А вот этой шарманке «как мы блядь не догадались» конец, видимо, будет нескоро.
В общем это было немного странновато… с самого начала это выглядело диким, неестественным, приснившимся – полет в один конец на Марс. Потом как-то привыкли, засосали дела, новые впечатления. А теперь это стало совсем нереальным. Один на Марсе. Да еще и, возможно, навсегда. Это как-то… ну не совсем то. Совсем не то. Когда-то очень давно, нереально давно, я понял для себя одно простое правило: если жизнь становится невыносимой, нужно занять себя по-максимуму хоть какой-нибудь работой, которая имеет смысл в том случае, если в будущем все наладится. Деньги нужны всегда, так что если ты расстался с девочкой и накатывает депрессия – просто погружайся по уши в работу, в бизнес, в обучение – во все то, что понадобится, когда произойдет какой-то новый поворот. Он ведь наверняка рано или поздно произойдет. Так же я поступил и сейчас.
Кое в чем повезло. Повезло, что успели произвести первичный засев в теплицах. Повезло, что теплицы планировалось в ближайшие дни расширять, и все оборудование для этого было вынесено наружу. Повезло, что теория не подвела, и у меня теперь два гектара теплиц и еды на десятерых. Хорошо, что успел разобраться в том, как поддерживать работу всей этой системы. И хорошо, что площадь плодородной почвы растет. И хорошо, что походный надувной отсек так и остался нетронутым в спускаемом модуле, и теперь у меня здесь дом. Я поставил его под огромным куском нависающей скалы, чтобы он всегда был глубоко в тени. Хорошо, что есть бортовой компьютер в «Пантере» с библиотекой, инструкциями, и теперь можно год за годом все это читать, изучать, исследовать… рано или поздно ведь все равно сюда прилетят люди, и если это случится уже после того, как я умру, они смогут получить все накопленные мной данные.
Нет, на самом деле я в это не верю. На самом деле я уверен, что даже если Mars One будет свернут, люди все равно прилетят сюда. Через тридцать или пятьдесят лет, но прилетят. Я к тому времени изменюсь очень сильно, наверное. А они? За пятьдесят лет на планете может произойти что угодно, начиная от эволюционного скачка, заканчивая средневековьем. Ну… если средневековье… тогда они и не прилетят, а будут изучать библию с торой и кораном.
А тогда и хуй с ними.
Никак не могу примириться с тем, что я теперь тут один. Ведь мог бы догадаться…
Обычно я стараюсь не вспоминать, но иногда происходит странный сдвиг восприятий, и воспоминания наоборот придают почему-то сил и решимости выжить. Возникает интерес, как например исследование пещеры, за ним – мысли типа «нахуй все это надо» и «я тут совершенно один», и тогда, если я возвращаюсь к воспоминаниям, хочется продолжать исследования как бы вопреки стихии, убившей всех. Но я-то выжил. И продолжая исследования, я как бы придаю больше смысла их прежней жизни, что ли?
Я провалялся тогда без сознания часа два или три, и очнувшись, увидел лишь черноту. И атавистический всплеск паники, когда понял, что вокруг меня – скалы. Впереди, слева, справа – скалы. Я в каменном мешке. Я сдвинулся чуть назад и ногами уперся снова в скалу. Снова всплеск паники, но это ерунда. В конце концов, если меня тут и завалило взрывом, то откопают же. Продвинувшись чуть вперед я с трудом протянул руку и обнаружил что камни там, впереди, шатаются и за ними, кажется, есть пустоты. Значит можно попробовать. Перебрать стену перед собой так, чтобы образовался узкий пролаз. Но куда он ведет? Если вглубь пещеры, то какой смысл? Ведь откапывать меня будут со стороны входа.
Минут пять я так лежал в нерешительности, пока не вспомнил, что вообще-то в моих часах есть компас. Магнитное поле Марса исчезающе мало по сравнению с земным – в пятьсот раз слабее. Но этого достаточно, чтобы улавливать его с помощью современных технологий. Еще пару минут я переваривал то, что показал компас. Да, ошибки нет – впереди как раз выход из пещеры, значит буду копать. Продвинувшись хотя бы на несколько метров я могу ускорить свое освобождение на час… или на полчаса… трудно сказать, насколько это значимо, но запас воздуха в моем скафандре имеет свои пределы…
Потом я плохо помню. Время то появлялось, то пропадало. Похоже, несколько раз я попросту засыпал. Зато я хорошо помню момент, когда, очнувшись от забытья, я увидел впереди себя искорку света. Это означало, что уже утро, и что я продвинулся довольно далеко.
Эта прогулка вглубь пещеры стала уже регулярной, и начинают появляться регулярные темы для внутреннего диалога, это не нравится. Единственный способ избежать этого – продолжать учиться и во время этих прогулок. И я продолжаю. Самая актуальная сейчас тема – понятно какая. Рингвудит. Увы, в имеющейся библиотеке я мог почерпнуть очень немного. Исследование этого удивительного минерала продвинулось очень незначительно с того момента, когда он был открыт на кончике пера, ведь добраться до него физически пока что, с имеющимися технологиями, не представляется возможным. Этот минерал залегает на глубине от четырехсот до семисот километров под поверхностью Земли, то есть глубоко под земной корой, и представить его себе можно как пористую твердую губку, сжатую огромным давлением. И губка эта впитала в себя грандиозное количество воды, суммарный объем которой равен десяти объемам Тихого океана. Открытие это пролило свет на множество вопросов – от уточнения механизма движения тектонических плит и вулканизма, заканчивая ответом на один из самых животрепещущих вопросов ранней Земли – куда подевалось столько воды, сколько было миллиарды лет назад?
Теперь я первый в истории человек, который может подержать куски рингвудита в собственных руках.
Жить в пещере я так и не могу. Ну пока что не могу. С одной стороны, результаты анализов ясно показывают, что выбросы метана происходят лишь раза в несколько лет, и видимо только в тот сезон, когда Марс подходит к Солнцу на минимальное расстояние. Видимо, сказывается работа приливных сил. Поэтому прогулки внутрь пещеры я воспринимаю спокойно, а вот заснуть в ней все-таки пока не могу. Может позже.
Спустя месяц после взрыва, когда основные, срочные работы, были завершены, я наконец решился залезть в пещеру как можно глубже. Было ли это чисто научным интересом – проверить, откуда же все-таки происходит метановый выброс, или было в этом что-то другое, трудно сказать, но так или иначе, гулять во время песчаных бурь по поверхности было малоосмысленно, и я день за днем прокладывал маршрут внутрь и вниз. Иногда я тратил несколько часов на то, чтобы продолжать расчищать путь, делая его проходимым для «ягуара» – это очень сильно экономило время на начальном участке. Иногда приходилось сбивать камни, иногда наоборот – засыпать ими глубокие щели. Наверное через пару месяцев я смогу доезжать на «ягуаре» прямо до самого колодца, а вот дальше… дальше уже только ногами.
Колодец представлял собой огромную дыру диаметром метров двадцать, ведущую вниз под очень крутым углом, градусов так сорок пять. Газоанализатор, ставший моими «метановыми глазами», показал, что повышенная концентрация метановых следов ведет именно туда, вглубь. Ну это было вполне естественно. Скорее всего, где-то там, очень глубоко, находятся фумаролы – трещины или отверстия, через которые выходят вулканические газы, и вот там можно будет еще раз поискать жизнь, ведь в фумарольных газах обычно много водяного пара, что при наличии других веществ делают фумаролы удобным рассадником бактериальной жизни. Пока трудно понять, смогу ли я как-то использовать эти бактерии – видимо нет, ведь на поверхности им не выжить, но чисто научное значение этого открытия было бы гигантским. Хотя… залежи самородной серы мне бы пригодились, это да. Да и не только она, а и другие минералы, залежи которых имеют бактериальное происхождение.
Карабкаться по стене колодца очень легко что вниз, что вверх – полно удобных выступов, так что я успеваю и тут продолжать заучивать информацию про фумаролы, экстремофилов и прочем.
Начиная с полутора сотен метров начинают попадаться рингвудиты – удивительно близко к поверхности Марса. Теперь понятно, куда делась и марсианская вода – значительная ее часть тут же, в этой каменной губке, которая простирается вглубь планеты непонятно как далеко, возможно на десятки километров, ну мне туда не добраться, конечно.
Сегодня я не тратил время на прокладку пути для «ягуара», и проехал на пару километров больше, чем обычно. Новый мостик, который я сделал пару дней назад, позволил теперь сэкономить полчаса времени в одну сторону. Что мне откроют эти добавочные полчаса, я скоро узнаю. Может и ничего – все та же пещера, которая может тянуться еще на десятки или, может быть, даже на сотни километров, и тогда вся моя работа впустую, разве только… разве только если мне удастся спустить один из «ягуаров» вниз по наклонному колодцу? Мысль клевая, но не очень. Во-первых, обратно наверх я его уже никогда не втащу. Во-вторых, нет никакой гарантии того, что дальше не встретится еще какой-нибудь провал или другое непроходимое для него препятствие. Ну и таскать пустой аккумулятор вверх по пятисотметровой трубе… удовольствие ниже среднего. Хотя это можно еще пережить, но вот перспектива засунуть «ягуар» в дырку только для того, чтобы убедиться, что это ровным счетом ничего нового мне не дало и после этого навек распрощаться с ним – это как-то не очень…
В первый месяц я проводил много времени в надувном отсеке, просиживая у Саги и Умы, наблюдая, как ровно поднимается грудь, как исправно работают искусственные легкие. Теперь я прихожу к ним реже и реже. Наверное это потому, что я на самом деле уже не верю, что они смогут вернуться к жизни, хотя вслух себе в этом признаваться не хочется. И наверное еще потому, что не хочу, чтобы снова и снова возникал вопрос – было бы все иначе, если бы я сделал другой выбор? Вдруг кто-то другой на их месте выжил бы? Глупо думать об этом. Что сделано, то сделано. Но был ли мой выбор на сто процентов обусловлен именно трезвой оценкой их состояния? Не повлияли ли мои личные симпатии? Вот на этот вопрос я не могу ответить совершенно уверенно, но это не значит, что я намерен до конца жизни сидеть и мучить себя. Что сделано, то сделано. В конце концов мы не роботы, и личные симпатии являются неизменной составной частью всех наших мотиваций.
Еще за несколько часов до того, как я окончательно выбрался на свободу, я стал догадываться, что дела плохи, ведь никто не копал мне навстречу. Значит копать было попросту некому. Потом до меня дошло, что я стоял в общем зале, где площадь сечения трубы была максимальна, и соответственно давление взрывной волны было минимально, а остальные находились прямо у входного шлюза, у самого узкого «горлышка» — такого удобного для устройства шлюза, и ставшего таким уязвимым во время прохождения взрывной волны.
Вот эта горка камней лежит так себе… если я решу спускать сюда «ягуар», ее придется разбирать или пытаться пройти вокруг. Но думаю, что это решаемо. Все-таки я уже просматриваю путь на предмет проходимости для «ягуара», значит, видимо, склоняюсь к тому, чтобы им пожертвовать. Все-таки наша пещера существенно отличается от тех других, что я успел пусть даже коротко просмотреть на небольшую глубину – она достаточно гладкая, и уж если делать попытку сверхглубокого проникновения, то тут. У меня сверху останется еще один «ягуар» и «пантера», и этого мне в общем хватит, а когда прилетит следующая группа, то мы и этот «ягуар» сможем вытащить совместными усилиями – подгоним к колодцу «пантеру», подцепим и вперед.
Потом я начал разгребать завал. Цеплял крупные камни к «пантере» и оттаскивал их, затем руками загружал мелкие камни на санки, отвозил «ягуаром» в сторону, разгружал, и обратно, снова и снова. Почему раньше пещера не обваливалась, а сейчас обвалилась? Возможно потому, что мы создали своими усилиями повышенное взрывное давление в узком горлышке? Или раньше вообще взрывов не было? Вероятнее всего так. Метан просто выходил на поверхность. Наверное, возгорание началось на плантациях, ведь там был постоянный свет, много электропроводки, где-то что-то оказалось или недостаточно качественно соединено, или, что скорее всего, ударная волна газа сначала разрушила приборы, перемешала их в кучу, растерла одно об другое, и затем уже произошла искра.
Да, наверное так.
Первым я откопал Васко, и было сразу понятно, что шансов тут нет. Я оттащил его тело, убедился, что пульса нет, да и быть не могло – голова была очень сильно разбита, наверное он умер сразу, что хорошо – ему не пришлось задыхаться. Не помню, чтобы я как-то эмоционально отреагировал на его труп. Просто вернулся к завалу и принялся разгребать дальше. Я понимал, что нужно как-то оградить себя от эмоций по поводу его смерти, и лучшее, что я мог в той ситуации сделать для себя, да и для спасения других, это ускорить работу.
Нави и Сага лежали рядом, и, казалось, просто спали. Обе дышали. Кажется… Я очень примерно представлял себе – как функционирует система обеспечения жизнедеятельности, и передо мной встала первая неприятная дилемма – немедленно начать подключать их к системе или откапывать дальше тех, кто может быть сейчас еще в сознании. Но все оказалось просто. Главное, что я запомнил — это как пользоваться инструкцией, так что уже через десять минут обе были подключены. От усталости я уже почти валился с ног, но понятно, что выбора не было.
Спустя еще минут десять я наткнулся на Уму. В точно таком же состоянии. И это было по-настоящему хуево, так как к системе жизнеобеспечения одновременно могли быть подключены только двое.
Спустя еще несколько минут бесплодных раскопок я понял, что оттягивание принятия решения является просто трусливым способом положиться на авось. Я отключил Нави и подключил Уму. Попытался сравнить параметры их состояния, но для этого я точно был недостаточно квалифицирован. Решение надо было принимать быстро, и я его принял. И нечего теперь думать об этом. Тину, Анику и Талиса я нашел уже гораздо позже.
В пещере ничего нового. Просто пещера – тянется и тянется, сегодня уже дальше не пройду, пора поворачивать. Но плюс в том, что непроходимых завалов пока нет, так что я бы все-таки рискнул и спустил сюда «ягуар». Это примерно две недели работы, чтобы смочь доехать на нем до начала спуска, потом придется покорячиться, прицепив его к «пантере» и бегать туда-сюда, приспускать канат, продвигаться вниз, снова приспускать. Но спешки и нет.
Тела Саги и Умы живы. Формально живы. Жив ли мозг? Разбираться в литературе по медицине посложнее, чем в микробиологии. Но литературы этой много, а времени теперь еще больше. В общем, я понял так, что все зависит от степени повреждения мозга, а этого я никак узнать не могу. Просто остается ждать. Чаще всего люди попадают в такое состояние после тяжелой черепно-мозговой травмы или после глобального кислородного голодания, например в результате остановки сердца или удушения. Тут, вероятно, были обе причины. Ясно было и то, что если такое вегетативное существование длится более шести месяцев, то шансы на восстановление работы мозга резко ослабевают, и лишь иногда и лишь частично функции мозга могут восстановиться. Значит еще пару месяцев шансы есть, а потом они начнут резко падать. Не хотелось думать о том – что будет, если кто-то из них придет в сознание, но останется идиотом. Хотя нет, что тут думать. Если они станут идиотами, это и будет означать, что предыдущая их личность исчезла, их уже нет, и поддерживать это существование я не буду. То есть… придется их убить. Ну значит придется.
Ухаживание за посевами – занятие довольно монотонное, и мысли снова плавают в голове. Если их тела живы и чисто физиологически нормально функционируют. Если с Земли больше никто не прилетит. То я или остаюсь тут один, или… Да, тут требуется немалое психическое здоровье, чтобы продолжать мыслить последовательно и без психопатий. Значит если спустя, скажем, год, они не очнутся, то считать их личности живыми больше оснований не будет. Но их тела живут. Черт. Где гарантия того, что с моим скудным оборудованием я смогу поддерживать нормальное существование их тел еще в течение девяти месяцев спустя год вегетативного существования? Значит надо начинать раньше. Хуево. Сейчас об этом точно рано думать, а вот через два-три месяца… И можно тогда постепенно готовиться – опять-таки изучать литературу по рождению детей от женщин в вегетативном состоянии, учиться вызывать и принимать роды. Хуйня какая-то. И все-таки, я могу сделать так, что появится два ребенка. И этих детей я смогу тут вырастить. Смогу попытаться во всяком случае. Для них нет скафандров и костюмов, значит жить они смогут только во внутренней зоне, которую мне надо будет еще где-то построить. Снова лезть в пещеру совсем не хочется, но с другой стороны, если обеспечить отсутствие возможности воспламенения метана, то ничего страшного не будет в случае очередного выброса. Ну и потом, спать можно в надувном модуле. Значит я… буду трахать тела Саги и Умы, кончать в них, пока не наступит зачатие.
Каждый шаг в этой мысли давался с трудом и каким-то внутренним выворачиванием. Я делал паузы, отвлекался на облизывание очередного кустика. В общем, сейчас уже всего так много, что совсем не обязательно так тщательно за всем следить, эти кустики уже способны и сами разобраться. Если мне удастся… получить… двух детей, то ведь эту процедуру можно будет повторить… Блять, ну все равно они уже совершенно точно будут мертвы, их мозг будет совершенно точно мертв, для них это не будет иметь никакого значения. А будет ли это иметь значение для меня? С точки зрения автономного выживания у нас все равно шансов не будет. Если с Земли не прилетят и если программа не продолжится, нам все равно тут не выжить – того что осталось в лучшем случае хватит на то, чтобы поддерживать свое существование в течение, правда, довольно многих лет, но что потом? Как-то плодиться все равно не получится – близкородственное скрещивание ставит крест на этой идее. Да и что толку плодиться? Как жить-то? Так что, если и рожать детей, то только для того, чтобы провести эксперимент по выращиванию людей на принципиально новой основе. Без всего этого уродства и кретинизма, который вбивается в людей с малолетства. Без ебаной религии, без ебаных предрассудков, без стыда секса, без подавления интересов. В общем, даже если их жизнь будет тут сложной и даже очень сложной, то все равно у них будет возможность вырасти сильными, умными, независимыми людьми, и тут будет их дом, Марс станет для них понятным и близким, и когда терраформирование Марса продолжится, именно они и смогут участвовать в этом, помогать или возглавить работу. Не говоря уже о том – насколько значим сам этот эксперимент с точки зрения человеческой культуры – вырастить таких людей, с ясным сознанием и направленностью на культивирование озаренных восприятий, интересов, насыщенность жизни. Получается, что я не могу не воспользоваться этой возможностью… ну это если она представится. Лучше бы, конечно, они очнулись. Хотя бы потому, что выращивание младенцев на Марсе в условиях расхуяченной инфраструктуры – это какая-то немыслимая афера. Можно только вообразить – как сложно впоследствии таким людям было бы взаимодействовать с землянами. И все-таки это был бы очередной исторический шаг, все равно рано или поздно на Марсе будут рождаться дети по мере его заселения, почему не сейчас?
Если ничего не изменится и через два месяца, то выбора у меня просто не будет.