— Я понимаю творчество не так, как ты. Совсем не так.
Он сидел, облокотившись на спинку стула и сложив руки на груди, словно подчеркивая этим, фиксируя, утверждая дистанцию между нами. Ну… дистанция и в самом деле между нами есть, и немалая. И это непривычно и вызывает смутные завихрения то ли беспокойства, то ли какой-то неуютности, неустроенности – словно открытая форточка во время ливня и сильного ветра – вроде немного некомфортно, когда ливневые брызги влетают в комнату, а с другой стороны как будто соприкасаешься с живым, ярким и таинственным. Конечно, и раньше такое было, что я чувствовал себя менее глубоким, менее опытным и умным — и во время общения с Фрицем, и с Эмили, но тут… тут совсем другое, и к этому непросто привыкнуть.
— Для тебя творчество, это всегда деятельность, созидание чего-то материального, ощутимого. Трудно представить себе творчество, которое не является творческой деятельностью, да? Невозможно.
Я кивнул, пожав плечами.
Он говорил медленно, иногда делая довольно большие паузы между фразами, и это тоже непривычно. Вообще-то, это довольно непросто и, я бы сказал, ответственно – говорить вот в таком стиле, с разрывами, паузами. Это надо быть очень уверенным в себе человеком. Ну и надо быть уверенным, что тот, с кем ты говоришь, не дурак – это утешает… Ведь если в паузах собеседнику будет попросту скучно и не о чем задуматься, то он начнет воспринимать тебя напыщенным дураком, а значит, если ты не хочешь, чтобы так и случилось, то все, что ты говоришь, должно быть наполнено смыслом в такой степени неожиданным и свежим, чтобы это в самом деле потребовало бы некоторого времени для переваривания, осмысления. Ну… ему пока что это всегда удавалось…
— Творчество – это всегда деятельность, — так же неторопливо продолжал он, — это всегда созидание, разумеется… и это несомненно только до того момента, пока у тебя вдруг не окажется достаточно энергии, чтобы получить опыт, который научит, что это совершенно не так. Что настоящее творчество – это то, что происходит с тобой, что ты переживаешь, а не то – как именно ты выражаешь это, и выражаешь ли вообще.
Снова пауза и тяжелый взгляд, который ощущаешь почти физически. Мысль меня задела. Интересно – иногда мысли пролетают, а иногда – останавливаются и останавливают время, захватывают, порождают пространство чистой ясности. Ведь бывает же ясность, которая пока еще не выражена мыслью и вполне может даже обойтись без этого, не теряя своей сути, а иногда даже очищаясь, становясь пронзительней именно в силу этой невыраженности, отсутствия четких дефиниций, границ, оттенков. Творчество – то же самое. Сейчас я переживаю именно это – творчество. Оно ничем не выражено – ни словом, ни жестом, но оно есть прямо сейчас – вот то же самое обостренное чувство творчества, которое мне знакомо.
За стеклом, отделяющим ресторан от внешнего мира, два мальчика лет семи-восьми. Один сидит на ступеньке, вытянув босые лапы, второй стоит и смотрит на дорогу. Я мог бы тысячу раз пройти мимо и обратить внимание только на босые лапки обоих пацанов, испытать всплеск нежности и желания прикоснуться, обласкать, обнять, и все бы ограничилось именно этим – безусловно приятным, конечно. Но этим бы и ограничилось. А сейчас я смотрю и… нежность создает общий фон, а главное – вот этот взгляд мальчика. Понятно, что если бы мне сейчас было дано прочесть его мысли или испытать то, что он испытывает, то в этом бы не было совершенно ничего интересного, это очень простой мальчик с простой пупсовой мордочкой. Нет совершенно ничего, что выделяло бы эту ситуацию из других, ничего совершенно! И все же… как будто весь окружающий мир плоский, а этот мальчик – выпуклый. Что-то есть в этой ситуации, что делает ее уникальной, особенной. И я переживаю ту же пронзительную открытость таинственному, что от ветра и ливня, и он прав – это и есть творчество, творчество простого переживания удивительно глубокого и удивительно простого момента. Я могу это описать словами, мог бы нарисовать или выразить музыкой, но это вторично и сейчас кажется совершенно несущественным. Главное – чтобы подольше продлилось это распахнутое чувство, чтобы не схлопнулось это первобытное, свежее пространство в груди. Много что откликается. Вот эта девушка, что идет мимо, совсем кстати не пупсовая, а очень даже обычная – но и она почему-то «выпуклая», и ее созерцание усиливает, поддерживает это молчаливое творчество.
Это переживается как открытие, мощное, торжественное открытие – того, что есть вот эта основа творческого состояния, что я переживаю это и теперь знаю, что это есть. И конечно хрен кому это объяснишь, отнесутся как к зауми, херне. Для них это и есть херня. Человеку, лишенному энергии, можно сказать о самой великой вещи на свете, а для него это будет просто бред и словоблудие.
Я перевел взгляд и остановил его на его лице. Все такой же плотный, тяжелый взгляд, который, впрочем, совершенно не напрягает, а даже наоборот, словно подпитывает.
Это слово всплыло не случайно. Это то, что я чувствую.
— Может ли само твое присутствие давать энергию, приводить к открытиям?
Я не думал, что он ответит. Он и не ответил. Отодвинул чашку, все так же неторопливо встал и ушел.
Значит на сегодня все.
На сегодня и в самом деле для меня достаточно, и он это наверняка почувствовал. Говорить о чем-то еще – значит переливать через край. В общем, я вполне себе представляю, что это можно почувствовать, глядя на человека. В этом как раз нет ничего очень уж необычного, наверное и я смог бы без особого труда это почувствовать, глядя на кого-то.
Я расплатился и вышел. Было облачно и стал накрапывать мелкий дождик, и я физически чувствовал, просто на самом деле, по-настоящему — чувствовал, что каждый момент созерцания дождя, мокрой дороги, встречных людей, черного винограда на лотке уличного торговца – каждый этот момент накапливается, наполняя изнутри. Каким-то образом я безошибочно определял – какой фрагмент окружающего мира «выпуклый» и наполняет меня, а какой безразличен. Это было совершенно очевидно, бесспорно, вне всяких сомнений, и это было так поразительно, что я чисто автоматически покачал головой от удивления и что-то пробормотал, совершенно бессмысленное, но восторженное. Хотя… почему я говорю, что «определял»? Ничего я не определял. Просто что-то усиливало наполненность, а что-то нет, вот и все. И было совершенно ясно, вот этой самой разлитой, мерцающей ясностью – ясно, что нет никакого смысла искать какие-то закономерности. Их попросту нет. Во всяком случае – их нет там, где я мог бы начать искать, а где их еще можно было бы выслеживать, я не имел никаких идей.
Всем окружающим глубоко на меня наплевать – какой-то турист, такой же мудак как и все остальные туристы. Мир просто тек мимо меня и позволял брать от себя столько, сколько я мог унести, впитать, пережить. Иногда затапливает чувством сладкого переполнения в груди, и небольшие сгустки наслаждения хаотично возникают и мягко затухают длинным нежным хвостом в совершенно произвольных местах – в паху, запястье, шее…
Вечером я смотрю сериалы. Один за другим. Практически все равно, ну просто совершенно пофиг – что там в них. Детектив или комедия, боевик или прочая хрень – какая разница. Я могу посмотреть четыре, пять серий подряд, и мне интересно. Интересно не от того, что происходит на экране моего ноутбука, а от того, что все это время происходит во мне, глубоко внутри, словно побулькивает и переливается, роняя смыслы, брызгаясь интересными вопросами или ответами. Просмотр сериалов очень подходит для этой деятельности… впрочем, какая же это «деятельность»… словно внешние, самые беспокойные контуры сознания прихватываются сюжетом, каким бы простым он ни был, и не мешают просто быть в это время. Когда выплескивается что-то особенно интересное, я ставлю на паузу и живу этим – минуту, другую, иногда могу сделать запись, а потом снова возвращаюсь к сериалам. В этом смысле просмотр фильмов ничем не отличается от прогулки.
Утром у меня теннис. Не слишком рано — чтобы не было прохладно и не рисковать растяжениями, да и высыпаться я люблю. Но и не слишком поздно, чтобы не было слишком жарко. Активная беготня и удары по мячу приносят сильное удовольствие телу, особенно когда хорошо получается. И это работает в унисон с сериалами, просто по-другому. Полное сосредоточение на процессе игры – сконцентрированность на точном подходе к мячу, на гармоничном развороте тела и замахе, на резком ударе ракеткой, быстрое просчитывание вариантов развития событий, мгновенные ускорения и взрывные пробежки – рассудок полностью успокоен на всем этом, тело полностью вовлечено и тоже каким-то образом «успокоено» прямо в процессе игры, и в какой-то момент вновь словно внутри открывается форточка, в которую задувает свежий брызгающийся ветер, и опять приходит творчество.
Я не имею ни малейшего понимания – сколько все это будет длиться и к чему приведет. Просто я следую нашему соглашению. Ну у меня и выбора нет. А если бы и был, я все равно выбрал бы именно это. Эмили привела информатора – в который уже раз она играет ключевую роль в моей жизни. Он поговорил с Фрицем и «выкупил» меня у него при условии, что мы будем встречаться через день и беседовать, и я так до сих пор и не понимаю, какой смысл он вкладывал в это слово. Значит ли это, что Фриц разыгрывал какую-то драму со своими целями, не обязательно даже плоско-корыстными? Не похоже, во всяком случае. Значит ли это, что информатор дает мне какой-то аванс и ждет отдачи спустя какое-то время? Ну, самое главное для меня тут, пожалуй, то, что кризис разрешился и моя жизнь вне опасности.
Интересно, почему вообще возникли сложности там, где их никто не ожидал, включая Фрица? Почему ежедневное вытаскивание меня путем «переигрывания истории» стало требовать все больше усилий и оставлять все меньше шансов на благополучный исход? И почему все-таки «выкупил»? Означает ли это, что Фриц поначалу нарочно поддерживал мою полную зависимость от него для того, чтобы я помог ему с работой по ту сторону стены, а потом все пошло не так?
Тут, в Филиппинах, я полностью предоставлен сам себе все то время, когда я не был на встречах с информатором, и конечно первым делом я залез на сайт знакомств. Многие филиппинские девочки как раз попадают в мой фетишный типаж: мелкие, ростом сто сорок – сто пятьдесят, с красивыми лапками и пупсовыми мордочками. В ответ на мои прямые письма с предложением пожить вместе в моем отеле, заниматься сексом, примерно пять процентов отвечает с ненавистью, семьдесят – вежливо отказываются, остальные более или менее осторожно соглашаются. При этом оказалось, что те, кто вежливо отказывается, почти всегда соглашается встретиться и подумать о сексе, если я им пишу, что секс для меня не главное, что конечно я понимаю, что прежде чем решить – хотят они со мной трахаться или нет, нам надо увидеться. По мере того, как разовых встреч с тем или иным сексуальным продолжением становилось все больше, мне все больше хотелось найти девушку с очень возбуждающей мордочкой и телом, которая так влюбилась бы в меня или, как минимум, привязалась бы ко мне, чтобы в этом появилась бы нежность, а не только сексуальная страсть. Поэтому я продолжал заходить на сайт и договариваться с новыми девчонками.
Еще бы найти умную девочку… но это вряд ли. В головах у них обычный догматический бред, туда даже залезать неохота. Люди способны придумать миллионы идиотских утверждений, и заниматься их опровержением – значит просрать свою жизнь. Иногда, особенно с пупсовой девочкой, по-прежнему возникают спазматические импульсы – прокомментировать очередной бред, разъяснить ей что-то, но до реализации эти всплески уже давно не доходят – неохота тратить время своей жизни на это. Сами должны разбираться, задумываться. А именно этого они и не хотят.
Иногда снимаю местных мальчиков. Иногда сильно возбуждает трахать такую филиппинскую обезьянку, если делать это не слишком часто:) У магазина сидел парень, на вид лет четырнадцать, значит на самом деле не меньше восемнадцати. Улыбнулся во весь рот, встретившись со мной взглядом. Сел рядом с ним, поговорил три минуты о какой-то ерунде, словно невзначай потискал его за ляжку, приобнял, посмотрел на его реакцию и позвал к себе в отель. Пупсовые податливые мальчики возбуждают. Привязал его к кровати, одев на него девчачьи трусики, вылизывал лапки, попку, животик, яички. К хую специально пока не прикасаюсь, так возбуждает – дразнить его. Он так и лежит с непрерывно стоящим хуем, попискивает. Потом развязал его, дал ему делать с собой все, что он хочет, теперь иногда притрагиваюсь к его хую, сжимаю, потискиваю его. Он очень страстно сосет, вылизывает лапы и яйца, и самое возбуждающее было, когда я засунул ему хуй полностью в попку, задрав его ножки и вылизывая их, и трахал его так, пока он не кончил. Второй раз он кончил мне в рот. Возбуждает покорность, с которой он подчиняется, и страстность, с какой он сам набрасывается на мои хуй, лапы, яйца. Возбуждает обращаться с ним как с девочкой – гладить, целовать спинку, попку, плечи, прижимать его к себе, целовать в пухлые отзывчивые губки. Договорились, что и завтра придет. Дал ему немного денег, хотя он и не просил – пусть будет дополнительный стимул прийти еще раз.
Руки еще словно чувствуют упругую попку. Очень приятно, потрахав пупсового мальчика, побыв почти час на грани оргазма, неторопливо гулять по парку. Здесь почти нет людей, и это здорово.
Всю жизнь я принимал «не могу» за «не хочу», с чем и связано огромное количество заблуждений в отношении разных людей. Людей, жизнь которых раздавлена глубинным отвращением к жизни, которое довлеет над ними. Глубинный страх перед жизнью и полное нежелание что-то в этом менять. Мне никогда не понять всех этих людей, которые мирно и медленно угасают, в которых попросту нет желания биться за свою свободу, за свою жизнь, за озаренные восприятия. Это хуже смерти, этого мне не понять и не принять никогда. Для них ничего не будет, кроме угасания.
Как много, оказывается, базируется на моей вере в людей, на мечте помогать им измениться, как будто бы они этого хотят… Мое стремление продолжать собственный поиск не ослабевает, но вот это чувство космического одиночества… оно все-таки грандиозно, и с ним никогда не получится примириться, с ним можно только сосуществовать вопреки всему. И можно только вообразить, хотя и совсем не хочется, каким было бы это одиночество, если бы вовсе не было и тех немногих людей, которые пусть и не рядом сейчас, но все-таки есть.