— Мы найдем его, Макс! Если он еще жив, мы его найдем, это же… ну в этом нет ничего сложного! Это же не «сны», это именно воспоминания.
Тэу возбужденно ходил из угла в угол, то останавливаясь, чтобы заглянуть мне в глаза или сформулировать что-то, то снова продолжая тыкаться по углам.
Приехав в свое логово, я поставил велик с внешней стороны веранды, и в этот миг оттуда на меня прыгнуло что-то плотное, что в наступающих сумерках я не успел отчетливо рассмотреть. Инстинкты сработали, и спустя несколько секунд моя правая рука проскользнула под нащупанный мною подбородок, а левая легла на затылок нападавшего, так что игра была сыграна, и я почувствовал похлопывание по своему бедру. Выпустив его из захвата, я на всякий случай отошел на шаг в сторону, и только теперь разглядел, что это и был Тэу.
— Чингачгук? – Спросил я, посмеиваясь. – Привет тебе, большая нога, на тропе раскуривания бамбука.
— Ловкий ты, блин, — с сожалением пробормотал он, стискивая свою шею так, словно собираясь придушить самого себя.
— Все нормально?
— Нормально…
— Что привело Большую Ногу в мой фигвам?
— Скорее «Большую Голову», Макс. Точнее, «Большой Ум»!
— О!.., — уважительно простонал я и, войдя в комнату, пошел включать чайник. – Умище, значит…
— Есть идея, понял? – Заговорщицким тоном произнес Тэу, встав на моем пути к сыру Philadelphia, и это была вторая его тактическая ошибка за сегодняшний вечер, и я снова устроил ему мягкую посадку на пол.
Это возымело, наконец-то, должный эффект, и теперь он стал держаться на разумном расстоянии. Его голос вкрадчиво влез в моё ухо только тогда, когда я, с чашкой чая в одной руке и бутером с сыром в другой, примостился в кресле.
— Мы найдем мальчика под деревом, понял? – Сдерживая возбуждение проговорил он. – Мы найдем его и расспросим.
— Мальчик под деревом?? – Я посмотрел на него, изображая сочувствие. – Я слишком сильно передавил тебе сонную артерию? Ты обожрался котлетами?
— Я не ем котлеты, я их не люблю. Мы найдем его, ведь в этом нет ничего сложного. Мы не делали ничего подобного раньше просто потому, что это было незачем, в этом никто не видел никакого смысла, и потом мы больше занимаемся глубокими и очень глубокими воспоминаниями, а фридайвингом занимаются только ребята из группы Фрица, и насколько я понимаю, им это тоже незачем, потому что у них как раз все наоборот – если мы уходим слишком глубоко, чтобы искать кого-то в живых, то они ныряют совсем мелко, на несколько минут, на час, и соответственно перед ними тоже просто не могла возникнуть такая задача.
— Фридайвинг… это ты имеешь в виду эксперименты Фрица с изменением хода истории – истории, которая еще не успела по сути стать историей?
— Вот именно.
— Я никогда не расспрашивал их о том, что именно они делают, что получается, что нет, и как… и зря, ведь это интересно…
— Конечно это очень интересно, Макс. Это на самом деле пиздец как интересно. Фриц – тот еще фрукт, а вот Йост… он мог бы многое рассказать, он парень открытый.
— Голландец?
— Нидерландец. Может он и голландец, я не знаю, можешь спросить… но насколько я помню, его родители родом из Зеландии, а сам он родился тут, на острове.
— Ну… я это и имел в виду, Тэу… нидерландец значит. Островитянин-нидерландец Йост. Хорошо, я у него поспрашиваю. Надеюсь, он общается не в стиле machtspolitiek, как это любит Фриц.
— Фриц?? Ben je mal? Фриц – добродушнейший человек, просто у него есть свои особенности.
— Я это и имел в виду, Тэу, — с улыбкой повторил я, — in grove trekken, разумеется… и что там с фридайвингом?
— Да я не об этом, я о мальчике.
— Ну… я люблю симпатичных мальчиков, но ведь ты предлагаешь заняться фридайвингом? Разве это не значит, что мы должны взять за жабры Йоста и хорошенько его расспросить?
— Я не предлагаю заниматься фридайвингом, ты что, сыром отравился? Я предлагаю найти мальчика. Раньше этого никто не делал, а мы сделаем и поспрашиваем его.
— А в чем, собственно, такой большой интерес фридайвинга? Нет, я понимаю, что ты про мальчика, понимаю, не лезь в бутылку… но что про фридайвинг?
— Ну как что? Это же суперстраховка. Теоретически, конечно… Это же нечто такое, что может вообще перевернуть новую страницу в истории человечества. Представь себе, как обогатилась бы, к примеру, наука, если бы Тьюрингу в свое время помешали совершить самоубийство?
— Это утка, Тэу. Может и удобная с точки зрения борьбы за права сексуальных меньшинств, но утка. Тьюринг погиб случайно во время эксперимента, отравившись парами цианида.
— Да?… ну ладно. Хорошо. Представь себе тогда, как…
— …как обогатилась бы наука, если бы кто-то притормозил машину с Ландау тем скользким зимним вечером, — помог ему я.
— Вот именно. А ещё мы можем представить другое… — он замолчал и как-то странно на меня посмотрел.
— Ты о Клэр? Нет, я спрашивал Фрица про Клэр. Они могут вернуться в недавнее прошлое реальной истории и изменить его, но не могут вернуться в прошлое, чтобы изменить что-то в чьем-то глубоком воспоминании, ведь наше проникновение в глубокие воспоминания потому и возможны, что не меняют хода истории. Их как бы нет. Мы появляемся там, и наши следы стираются, их нет, они словно не запечатлеваются в исторической ткани, чем бы она ни была. Когда я прихожу в то место в то время, там ведь нет Клэр, и я не могу ее остановить.
— Это я понимаю, но я не об этом… ладно, это не так важно. Итак, ты согласен поискать мальчика?
Я сморщился, потому что совсем не этим мне хотелось заниматься в ближайшее время. Что это нам может дать? Ну, допустим, мы его найдем, и что? Я спрошу его, что он помнит из далекого детства. Сейчас ему около девяноста, если он вообще жив, ну и прошамкает он что-то про то, что жил когда-то там-то и там-то, да, сидел под деревом, ничего больше не помнит…, ерунду какую-нибудь начнет вешать на уши… и на хрена это все надо?
Я все это изложил Тэу без околичностей и предложил ему самому слушать старческие бредни, раз ему это надо. Но похоже, что и ему была ясна бесперспективность затеи, которая, выходит, имела скорее терапевтический эффект – когда не знаешь, что делать, то делая хоть что-то, немного успокаиваешься. Хреново, что Тэу перешел к психотерапии…
— Я в психотерапии не нуждаюсь, — продолжал я. — Либо я делаю что-то осмысленное, либо ничего. Так что к черту старика, тем более, что мне будет малоприятно увидеть, во что превратился пупсовый пацан, кончающий мне в руку и замирающий от взрыва наслаждения с затуманенными голубыми глазками. К сожалению, информатор, насколько я понял, появляться не намерен, поэтому…
— К сожалению? Может и не к сожалению?
Я задумался. Интерпретировать нежелание информатора влезать в эту историю я как-то не додумался, а между тем тут было о чем подумать.
— Если спасти Клэр было бы невозможно для меня, но доступно для него, — начал я спустя минуту раздумий, — то наверное, он бы появился. Если он уже продемонстрировал свой интерес к нашей компании, то значит заинтересован в результате хотя бы в небольшой мере. Если спасти Клэр невозможно никому, то… я думаю, что и тогда он бы дал это знать, ну просто чтобы не плодить ненужных надежд и не привязывать нас к бесперспективной задаче, если только…
— Если только не куча других вариантов, — уныло закончил Тэу. Если он не считает, что ты получишь полезный опыт, даже если конечный результат будет заведомо негативным. Если он вообще знает, что происходит. Если он сейчас вообще хочет воспринимать информацию от нашей группы, если, если…
Глядя на то, как Тэу становится все более мрачным, я начинал чувствовать себя все большей свиньей, умалчивая о своей идее. В конце концов человек, с которым у Клэр были… ну то есть «есть», а не «были»… близкие отношения, вообще-то заслуживает того, чтобы получить надежду. И потом, я ведь еще совершенно не обдумывал вопросы страховки. Просто так возлечь рядом с Клэр в таком же состоянии как она… это не выход, а полная жопа. Но с другой стороны, а как Тэу сможет мне хоть в чем-то помочь? А с третьей стороны, вдруг его голова что-то родит?
Меня бросало то в одну, то в другую крайность, и в подобных ситуациях у меня уже была выработана привычка не принимать никаких решений, если время позволяет. Вопросу надо дать отстояться. Время, в общем-то, позволяло, и несколько часов или даже несколько дней вряд ли что-то тут могли бы решить. Чисто физиологически состояние Клэр было идеальным.
Подняв взгляд на Тэу, я вдруг обнаружил, что он внимательно всматривается в мое лицо. Слишком внимательно, чтобы это был просто интерес к моим мыслям.
— Макс?
Я неопределенно развел руками, и напрасно – сейчас каждый мой жест выдавал фальшь.
— Макс, я… не дурак. Я умею делать выводы.
— Ну…
— Ты вряд ли принимаешь меня за пиздобола или неврастеника.
— Нет, не принимаю…
— Отсюда следует простой вывод: если тебя не увлекла идея найти мальчика, как она увлекла меня, то это произошло не потому, что ты человек действия, а я – пиздобол.
— Не потому.
— Это произошло потому, что есть что-то более серьезное, за что ты хочешь уцепиться. Точнее, за что ты можешь уцепиться, иначе ты не стал бы так категорически отметать призрачные шансы. Призрачное отметают, когда имеют в руках…
— Я понял ход твоей мысли.
— И всё?
— Что и всё?
Я тянул время, пытаясь завязать разговор из серии «я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду», но смысла в этом было немного.
— Понял и всё?
— Не совсем. Я думаю.
— Я вижу, что думаешь. Не мог бы ты подумать вслух? Это ведь меня… касается, Макс.
Я и сам понимал, что его это «касается», и в конце концов, какого черта…
Как и следовало ожидать, Тэу всё понял буквально с полуслова, но вопреки моим ожиданиям, помрачнел еще больше.
— Дерьмо… — наконец произнес он, и я не нашелся, чем ему возразить. – Первостатейное дерьмо, Макс. Ладно, я на тебя не обижаюсь… теперь… Я бы и сам сто раз подумал, прежде чем рассказать о своей идее. Это ведь… вот что теперь нам делать? Сунуться и стать овощем? Не сунуться и бросить её?
— Ну, во-первых, «не сунуться», это не означает «бросить», потому что может найдутся и другие подходы, может она и сама выберется, то есть нас никто не заставляет мчаться сломя голову.
— Клэр осталась на той стороне, — медленно произнес Тэу, сцепив пальцы рук, словно притормаживая, успокаивая свои мысли. — У этого есть причины. Причины могут быть двух типов… о! Об этом я раньше не думал!
Он замолчал, и я подавил в себе рефлекторный спазм желания подогнать его.
— Макс, причины могут быть двух типов. Первое – то, от чего мы всегда отталкивались – она не может вернуться. Но есть и второе – она не хочет. Понимаешь?
Он хмыкнул, встал и подошел к окну.
— Что, если она просто не хочет возвращаться?
— Это невозможно. Она не может не понимать, что мы тут окажемся в сложном положении и фактически сломаем ход текущей жизни. В таком случае ей целесообразно было вернуться, описать нам суть и, если есть желание, вернуться обратно.
— А если там возникло нечто, что требует экстраординарных мер? – Не сдавался он.
— Тэу, это несерьезно. Что может быть такого экстраординарного в Германии тридцатых годов прошлого века, чтобы…
Тэу как-то по-особенному медленно повернулся, и до меня дошло. Мы пялились друг на друга с минуту, и потом почти синхронно произнесли: «Фриц».
— Я кретин… — пробормотал Тэу. – Я всегда говорил о «девяносто лет назад», и никогда не формулировал конкретной даты. А ведь это сороковой год двадцатого века, Германия. Это Бавария, Макс. Бавария сорокового года двадцатого века. Окраина Мюнхена. Какой же я кретин…
— Фриц… — снова повторил я и сам отметил, что в моей интонации зазвучали угрожающие нотки. – Неужели это возможно? Тэу? Ты Фрица знаешь дольше и, видимо, лучше меня. Это возможно?
— Смотря что такое «это», — в раздражении бросил он и было хорошо заметно, что он с трудом сдерживает себя от какого-то эмоционального всплеска. – «Это», как ты выражаешься, может быть чем угодно. Это может быть совместным с Клэр экспериментом, это может быть невольным…
— Только не надо мне про «невольность», ладно? – Перебил я его. – Если Фриц что-то делает, он не делает это «невольно», незачем унижать его и выставлять дурачком несмышленым. И в любом случае он мог все рассказать нам. Почему не сказал?
— Макс, это всего лишь гипотеза…
— Согласен. Это гипотеза. И сейчас мы превратим ее в нечто большее.
Тэу с какой-то обреченностью наблюдал, как я подошел к интеркому и вызвал Фрица. Значит, понимал, что «гипотеза» уж слишком похожа на правду.
Я еще в прошлый приезд научил местных поваров готовить фаршированный перец, пельмени, борщ и голубцы. Почему-то ничего не вышло с сырниками, и я плюнул — вполне хватало блинчиков с грибами, яйцом и луком, так что сейчас я сначала сожрал один перец, а теперь пил чай с блинчиками. Тэу мрачно восседал в кресле и о чем-то напряженно раздумывал. Конечно, тут было о чем подумать, и не только ему, на самом деле, но я принципиально отказался плодить домыслы и просто ждал. Я мог бы пофантазировать насчет Фрица, но в отношении Маши я этого делать не хотел. Раз Фриц сказал, что он сейчас приедет вместе с Машей, значит я дождусь их сначала, потом я их выслушаю, и только потом буду думать. Именно в этой последовательности, а не в какой-то другой. Хотя, конечно, её участие во всем этом сразу вызвало какой-то неприятный… осадок, всплеск, но я отстранил это. Маше я доверяю, и не буду ничего обдумывать, пока не выслушаю ее – это вопрос принципа. Фрицу я тоже доверяю, но все-таки это не совсем то, что я испытываю к Маше. После того, как, выслушав мой прямой вопрос, если не сказать «прямые обвинения», Фриц коротко и обрывисто сказал, что сейчас приедет с Машей и повесил трубку, меня занимало только одно – почему она вводила меня в заблуждение? Мне не хотелось использовать слово «обманула», заведомо несущее в себе негативный оттенок, но и «введение в заблуждение» звучало ненамного лучше, так что я пошел пить чай с блинчиками. Блинчики были чертовски вкусными, но не настолько, чтобы воспрепятствовать моим мыслям кружиться вокруг этой темы. Наш разговор с Фрицем состоялся десять минут назад, значит приедет он еще минут через десять-двадцать, и Тэу может сидеть и пухнуть, конечно, если хочет, а я хочу себя чем-то занять.
Я включил монитор, подключился к школьной видео-библиотеке и выбрал первое попавшееся – лекцию по астрономии под названием «колонизация Вселенной». Так как мне хотелось на некоторое время заслать свои мозги подальше отсюда, то тема колонизации Вселенной отлично подходила. Судя по сопроводительному коду, лекция была для новичков. Сначала я автоматически «переводил» для себя это словосочетание как «лекция для детей», но после того, как поприсутствовал на нескольких занятиях, где девятилетние дети обращались с уравнениями Шрёдингера и n-бранами более ловко, чем я со своим блинчиком, я перестал это делать. Так что «для новичков» – это как раз то, что надо, потому что ничего серьезного сейчас мои мозги не смогут переварить.
На мониторе какая-то пупса лет четырнадцати сидела на коврике и рассказывала, а вокруг нее, насколько можно было увидеть, сидели, лежали, стояли на ушах, тискались и, кажется, даже трахались человек двадцать, а может и больше судя по звукам, иногда долетающим до микрофона откуда-то с периферии.
— Интересно, что колонизация Вселенной всё-таки возможна — это просто вопрос техники, и всё. Конечно, это бесконечно неразрешимый «вопрос техники» при современных технологиях, но все-же… еще сто лет назад никто бы не поверил в телевизоры и марсоходы. Как только люди создадут двигатель, который сможет постепенно разгонять корабль до скоростей, близких к скорости света, колонизация Вселенной, ну чисто теоретически, станет возможной, и я, вылетев с нашего космодрома, через пару лет приземлюсь в соседней галактике, или долечу хоть до центра Вселенной, найду там клевую планету и буду сидеть там, как дура, потому что мне тут клево, и переселяться на край Вселенной мне совершенно ни к чему, и не уговаривайте:)
Пупса остановилась, задумалась о чем-то на несколько секунд, и продолжила.
— Это объясняется очень просто: если я разгонюсь до почти-световой скорости, то в соответствии с теорией относительности пространство передо мной сожмется (только для меня, а не для зрителей с Земли) и станет очень коротким, и мне потребуется пара лет, чтобы преодолеть его (несмотря на то, что для наблюдателя с Земли даже свет будет лететь туда миллионы или миллиарды лет). Именно этим эффектом объясняется то, что в космических лучах, прилетающих на Землю, мы обнаруживаем пи-мезоны и мю-мезоны, время жизни которых в наших лабораториях исчисляется ничтожными долями секунды, а их источники лежат в миллионах световых лет от нас. Они летят почти со скоростью света, поэтому с их точки зрения они пересекли миллионы световых лет за долю мгновения».
— Получается, что фотоны, которые всегда несутся с нашей сточки зрения со скоростью света, достигают любой части Вселенной за… э… за ноль секунд? – Вставила другая девочка.
— Они как бы и не «достигают». Так как они всегда имеют скорость, равную скорости света, то в их системе отсчета ни времени, ни протяженности не существует вообще. Фактически получается, что любой фотон всегда присутствует везде… что бы это ни значило:)
— Хорошая добавка! – Выкрикнул кто-то посреди общего смеха.
— Добавка необходимая, — невозмутимо продолжала «докладчица». – Если вы возьмете двух физиков и покажете им уравнения из квантовой механики, они кивнут, пожмут друг другу руки и легко найдут общий язык, болтая о чем-то своем. Квантовая механика – одна из самых обильно подтвержденных экспериментально теорий, ну просто потому, что на нее завязаны все современные технологии. Так что справедливость уравнений для всех очевидна. Но если мы теперь попросим этих же физиков поделиться своими интерпретациями этой формулы, то скорее всего начнется длинная и эмоциональная дискуссия, итогом которой вполне может быть и метание друг в друга блокнотов и карандашей:) Интерпретации у всех разные, и все они выглядят абсурдно для нашего здравого смысла, так что ряд физиков вообще предпочитает не ломать себе мозг и перестать вообще пытаться интерпретировать эти бесконечно странные вещи, фактически отказываясь тем самым от того, чтобы называться физиком.
— Хочу привести в пример вероятностный характер квантовых явлений, — вставил паренек лет десяти. – Одни считают, что законы квантовой физики имеют принципиально вероятностный характер, а другие – что мы просто мало знаем, и когда узнаем побольше, сможем точно прогнозировать.
— Не сможем мы точно прогнозировать, это ясно, мир не может быть детерминированным!…
— Философия не может влиять на физику!…
— Это не философия, это здравый смысл!…
— Наш здравый смысл и не должен и не может включать в себя то, что в принципе лежит за пределами наших чувств!…
— Это что – здравый смысл что ли, когда Бор, объясняя, почему электрон не падает на ядро, просто постулирует, что он и не должен ни излучать, ни падать, потому что есть якобы стационарные орбиты? Сидя со своим здравым смыслом он никогда бы не открыл бы этого…
— Здравый смысл состоит в том числе и в том чтобы отказываться от него, когда переходишь границы его приемлемости…
— И кто определяет эти границы?…
На мониторе начался небольшой срач, и я порадовался тому, что вся эта неразбериха не была вырезана из записи. Было прикольно слушать и смотреть на них, что совершенно не мешало восприятию лекции. Даже наоборот. Сухое изложение скорее бы утомило, а так, вольно или невольно, зритель и сам вовлекается в процесс обсуждения, даже если… нет, почему «даже если» — именно потому как раз, что обсуждение сваливается в дружеский эмоциональный срач. Хочется сразу быть там, хочется тут возразить, тут поддержать… и тут потискать…:)
Наконец шум затих, и ведущая снова взяла ход процесса в свои руки.
— Конечно, тут есть несколько прикольных моментов. Ну, во-первых, ракетостроителям придется попутно решить вопросы защиты меня и моего корабля от сверх-жесткого излучения, ведь в соответствии с эффектом Допплера даже мягкое реликтовое излучение, пронизывающее Вселенную, превратится в жестчайшую, сжигающую всё радиацию, ведь если я очень быстро лечу навстречу мягкому длинноволновому излучению, то его частота для меня начнет увеличиваться, и оно будет постепенно превращаться в высокочастотное жесткое излучение, так что и я, и мой корабль просто поджарятся, если что-то не придумать. Во-вторых, надо будет как-то суметь избегать встречных объектов, ведь даже ничтожная, микроскопическая пылинка, которая встретится мне на пути, на таких скоростях превратится в бронебойный снаряд, пронизывающий всё на своем пути, а мне не хочется превращаться в сито…
— Это кажется невозможным…
— Двести лет назад доставка сообщения из Америки в Европу за одну секунду считалась бы не просто невозможной, но автора такой идеи сдали бы в психушку…, — отрезала девчонка и продолжала. – Есть еще кое-что прикольное. Я-то прилечу в Туманность Андромеды за пару лет, а на Земле пройдет четыре миллиона! Ваще-то это немного неуютно — пропустить все самое интересное:). И кроме того, не успею я, оторвавшись от Земли, хорошенько позавтракать, как ко мне в окно кто-то постучится. Это и не удивительно, ведь если по моим часам прошло полчаса, то на Земле пройдут десятки тысяч лет, и за это время создадут космические корабли, намного более скоростные, чем мой. Отсюда ещё один прикол: совершенно необязательно делать мой корабль приспособленным к жизни. Можно не брать ни еды, ни воды, ни даже много воздуха. Какой в этом смысл? Все равно через десять минут или через полчаса меня догонит корабль, который будет намного более совершенным, и я просто к ним переберусь и полечу на нём.
— На том корабле тоже нет смысла ничего оборудовать, потому что и его через полчаса снова догонят, и ты переползешь уже туда, — вставил кто-то.
— А с ускорением? Что с ускорением?..
— С ускорением мы можем подсчитать. – Девочка откинулась назад, облокотившись на руки, и стала считать вслух. – Возьмем, для комфорта, ускорение, равное 1g. Лично я предпочитаю именно такое:) Хотя нет, нет! Давайте сделаем полтора! Тогда, тусуясь при таком ускорении свободного падения, я быстро накачаю свои мышцы! Итак, полтора. Это значит ускорение, равное пятнадцати метрам в секунду за секунду. То есть каждую секунду работающие двигатели будут увеличивать мою скорость на пятнадцать метров в секунду.
— Получается, изобретать надо не так уж много? – вставил кто-то из-за кадра. – Создать ускорение в полтора g может и самый обычный двигатель.
— Авотхуй:) Масса-то будет расти по мере увеличения скорости, и начиная с какого-то момента почти вся энергия, передаваемая от двигателя ракете, будет перекачиваться в массу ракеты, а не разгонять её… ну вот, значит за минуту скорость вырастет до девятисот метров в секунду, через час – до пятидесяти четырех километров в секунду, через сутки – примерно до… умножим на сто и разделим на четыре для простоты, значит через сутки – до полутора тысяч километров в секунду, и через двадцать дней мы имеем скорость, близкую к скорости света. Теоретически:)
— Слушай, — какой-то паренек, сидящий рядом с ней, вцепился в её руку, — если фотон фактически всегда есть везде, то это нельзя использовать в качестве средств коммуникации? Или нет… нельзя ли…
Из монитора раздались звуки открывающихся дверей и шагов – кто-то вошел в комнату, и сразу общее внимание переключилось на него. Потом настала тишина, какие-то невнятные голоса и неразборчивые слова, потом донеслось «срочно»… «я потом в записи посмотрю», потом снова что-то неразборчивое, и все засмеялись. Я решил налить вторую чашку чая, и, поскольку у них там и так возник перерыв, не стал искать на интерфейсе кнопку паузы, и тут камера и вовсе оказалась загорожена чьей-то спиной, и я уже почти отвернулся, как вдруг до меня дошло! Я резко обернулся обратно к монитору и увидел, как изображение спины окончательно сфокусировалось, и меня словно огрели по голове – я, не отрываясь, смотрел, как спина отодвинулась от камеры дальше, еще дальше, пока человек пробирался между сидящими на полу, и в конце концов стало окончательно ясно, что это спина Маши, и только теперь до меня дошло, что и голос за кадром не случайно показался мне знакомым – это был голос Фрица.
— Блять, это же не запись! – Проговорил я растерянно, и Тэу что-то там буркнул в ответ. – Это трансляция в реальном режиме времени! И Фриц забирает Машу, чтобы ехать сюда. Вот я идиот-то:)
Рассмеявшись, я выключил экран и поперся наливать вторую чашку чая. У меня было еще минут десять-пятнадцать до их приезда, и этого вполне хватит, чтобы выкинуть из головы колонизацию Вселенной, сожрать еще один блинчик и собраться с мыслями.
— Я, разумеется, не стану тебе говорить, что это моя затея и Маша тут не при чем, — едва войдя в дверь заявил Фриц. – А, Тэу… ну и хорошо, что ты тут тоже. – Маша тут очень даже «при чем», и если ты обижен на меня, то тебе придется разобраться с своих отношениях и с ней тоже.
— Я не обижен. Я просто хочу разобраться. Мне не нравится, что меня отодвинули в сторону… — я бросил взгляд на Машу, которая залезла на спинку дивана и разлеглась на ней, как пантера, — не потому, что это ущемляет мое чувство собственной важности, а потому, что это, возможно, лишает меня возможности более адекватно участвовать в процессе спасения Клэр. Кроме того, если у вас есть какая-то информация, которая могла бы пусть мои мысли по определенному руслу, то это еще и вопрос моей безопасности, потому что на данный момент мои мысли потекли следующим образом…
Я все-таки налил себе вторую чашку чая и сожрал вожделенный блинчик, рассказав свою идею уже второй раз за вечер.
— А мне и нечего добавить к этому, — дослушав меня до конца, воскликнул Фриц. – Идея прикольная, конечно, почему бы ее не проверить, но если результатом будет сам знаешь что, то что будем делать?
— Этого я не знаю. Я пока хочу узнать другое. То, что Клэр пересекла стену… это было ее собственной инициативой, или ты ее подтолкнул каким-то образом?
— Сказать, что я ее подтолкнул, было бы неверно, но я с ней обсуждал один вопрос… и она знала, что для меня это очень важно, и вполне вероятно, что ей особенно сильно хотелось получить результат и как-то удивить меня.
— Какой же вопрос был у тебя в Мюнхене в сороковом году? Ты что, решил переписать историю?
— Переписать историю? Я думаю, что это невозможно, Макс. Да мне и не надо было ее переписывать. Все, чего я хотел, это узнать кое-что. Это личное, и я не думаю, что тебе что-то даст, если я расскажу…
— Но Клэр…
— Клэр сделала глупость! – Отрезал он, повысив тон. – Придя в горы не следует терять голову и носиться, не глядя под ноги, так можно и в пропасть ебнуться.
— Но разве тот, кто привел человека в горы, не должен был рассказать ему о правилах безопасности?
— Разве тот, кто идет в горы, не должен сам интересоваться своей безопасностью, Макс?
— Разве тот, кто привел в горы человека, который по какой-то причине не выясняет правила безопасности, не должен напомнить ему об этом, если испытывает к нему симпатию?
— В своих аналогиях мы ушли слишком далеко, — недовольно произнес Фриц и плюхнулся на диван. – О какой безопасности ты говоришь… Клэр придумала, видимо, ту же самую идею, которую рассказал ты, и решила устроить нам всем сюрприз, и совершила глупость. Я думаю, она предполагала, что мы не одобрим бездумные прыжки туда-сюда, и захотим продумать эксперимент, продумать вопросы безопасности, поэтому и решила ускорить ход событий, вот и ускорила. И насколько я понимаю, ты тоже первым делом не ко мне пошел, когда до тебя дошло, что сделала Клэр, а тоже занялся какой-то партизанщиной вместе с Тэу, разве нет? Так чем ты лучше? Такой же болван. И если бы ты прыгнул вслед за ней, мы с Машей тоже были бы виноваты?
— Нет, вы не виноваты. Но… вот еще что мне кажется странным. Маша, ты выглядишь довольно спокойной, я бы сказал. Глядя на тебя можно предположить, что есть что-то, что тревожит тебя в этой истории с Клэр, но в целом ты выглядишь спокойной, и не похоже, чтобы ты воспринимала эту ситуацию как очень серьезную. Что такого знаешь ты, чего не знаю я?
— Я знаю то, что ничего не знаю. Это и делает меня спокойной. А ты, ничего не зная, думаешь, что что-то знаешь, и это начинает тебя мучить. Это неврастения в чистом виде, Макс.
— Не понимаю, о чем ты.
— Мы не знаем ничего, — так же спокойно продолжила она. – Мы не знаем, пересекла ли она стену, кстати… почему ты уверен, что она ее пересекла? Ну допустим, она впрыгнула в неё, а почему ты уверен, что она ее именно пересекла? Почему ты вообще думаешь, что за стеной есть область чистого пространства, а не просто равномерная серость, равномерное «ничто»? Ведь эта область совершенно закрыта от нас, мы так думаем и говорим, потому что это удобно, но говоря «закрыто» мы невольно подразумеваем, что там есть что-то, что от нас закрыто, а почему ты уверен, что там что-то есть? Если эта область принципиально закрыта от нас по причинам чисто физическим, чисто материальным… ну примерно так же, как от нас закрыта возможность позвонить во вчера, то может быть этой области попросту и не существует? Не существует линии связи «сегодня-вчера», и мы можем говорить, что она от нас закрыта и начнем воображать, что она в принципе-то есть… понимаешь?
— Понимаю.
— Кроме того, мы знаем, что время в осознанных сновидениях и в глубоких воспоминаниях течет совершенно не так, как тут, в бодрствовании. Ты можешь провести неделю там, а тут пройдет пять минут. Что нам известно о том, как ведет себя время внутри серой стены? Вдруг оно там точно так же, но замедлено? Тут проходит неделя, а там до тебя только доходит, что ты вляпался во что-то и пора назад? Я ничего не знаю об этом.
— Есть основания предполагать такую временную… хрень?
— Есть. Если бы ты внимательно читал наши отчеты по исследованию упругости стен, ты бы это увидел. Попытка внедриться в стену приводит к отбрасыванию тебя в прошлое. В прошлое воспоминания, конечно. При особенно хорошем усилии ты можешь в итоге оказаться у стены еще до того, как начал ее пинать.
— Интересно… да, я это упустил.
— Если она влетела туда глубоко…
— То?
— То откуда я знаю… что, если ее откинуло очень глубоко во времени внутри глубокого воспоминания?
— Если ее отбросило назад, — встрял Тэу, — то мы могли бы поискать ее следы в более ранних событиях в этом же месте.
— В насколько более ранних? Как туда попасть? Уверен ли ты, что искать надо именно в этом месте? – Фриц стал перечислять и демонстративно загибать пальцы. — Это все гадание на кофейной гуще. Кроме того, ее могло не отбросить, а она могла там каким-то образом застрять. Мы ни хрена не знаем. Мы вообще ни хрена не знаем!
— Так ты предлагаешь что… просто ждать?
— А… Макс, я уже и не знаю, что теперь делать. До этой минуты я думал, что да, ждать. Состояние её организма отличное, она просто спит. Мы знаем, что время может образовывать немыслимые петли, уплотнения и разреженности, я имею в виду – психологическое время. — Фриц замолчал на минуту, внимательно рассматривая свои ногти, потом продолжил. – Но теперь я боюсь, что ждать мы не сможем.
— Что изменилось, Фриц? – Подала голос Маша.
— Изменилось то, что я не могу поручиться, что этот субъект, — он ткнул пальцем в моем направлении, — не отправится пробивать головой стену прямо сейчас, после нашего ухода. Когда было непонятно, что делать, мы могли ждать. Теперь…
— Макс… — Маша сползла вниз и села рядом с Фрицем, потом сползла еще ниже, на пол, и уселась так, прислонившись к дивану. – Мы можем договориться, что мы просто подождем еще пару дней? Тэу, мы можем договориться?
— И что будет через пару дней?
— Ты сам говорил, что некоторым вопросам лучше дать отлежаться, и может быть получится так, что решать ничего и не надо будет.
— Говорил. Но Клэр, это не «некоторые вопросы». Фриц ссылается на чудесное состояние ее тела, но обрати внимание, что мы теперь уже говорим о ее «теле», а не о ней. И мне не нравится то, что у нас есть её «тело». И мне не нравится еще и то, что я понятия не имею, что происходит не с ее «телом», а с ней самой, понимаешь?
Я старался говорить так, чтобы убрать из своего голоса металлические интонации, которые так и пытались туда прорваться. Боюсь, мне это не вполне удавалось…
— Маша, если ты висишь над пропастью, изо всех сил цепляясь за ветку, то пока ты цепляешься, пока есть силы, состояние твоего тела великолепно. Прекрасно работают бицепсы, отлично функционирует сердце и почки… ты понимаешь, о чем я?
— Я об этом не подумала…
— Ну вот, я подумал. И…
Я замялся, потому что до последнего момента так и не решил для себя, стоит это говорить, или нет.
— Ну?
— И мне неприятно то, что ты приняла решение отстранить меня. Что ты не пришла, не поговорила со мной о том, что ты думаешь о Клэр, что ты знаешь о том, какое именно отношение имеет ко всей этой истории Фриц с его какими-то счетами к прошлому.
Во мне конечно оставалось сомнение, и я был далеко не уверен в том, что прав, но, начав говорить, я уже не смог остановиться.
— Мне не нравится, что ты и Фриц создали маленький закрытый клуб, в котором мне не нашлось места. Я понимаю, что Фриц выращивает тебя себе на смену. Я понимаю, что он не просто руководствуется чисто прагматической целью осуществления преемственности, но заодно и содействует тебе, помогает стать умнее, самостоятельнее, сильнее, решительнее, способной принимать решения и так далее. Но я считаю, что умный и решительный человек – это не тот, кто отодвигает в сторону возможность посоветоваться с близким и неглупым человеком. У каждого свои методы, но и у меня есть своя позиция. В ситуации, когда жизнь… жизнь, понимаешь? Не какая-то ерунда, а жизнь Клэр находится под угрозой, мне кажется, стоит отставить в сторону вопросы тренировки будущего руководителя и воспользоваться любой возможностью найти решение проблемы.
— Так всегда, Макс, – меланхолично вставил Фриц. – Каждый раз, когда приходит время принимать решения, находится тот, кто считает, что сейчас как раз не время. И быть лидером — это означает, среди прочего, принимать решения тогда, когда ты сам решил это, а не тогда, когда существует широкий консенсус.
— Да, возможно, возможно. Я понимаю ход твоей мысли, Фриц, и я даже согласен с ним. В целом согласен. А в частности я хочу сказать, что мне очень жаль, что Маша отстранила меня, отодвинула в сторону, вот и все. Я понимаю, что человеку надо расти, становиться сильным и независимым в своих поступках и решениях и мыслях – это все чудесно и я с этим согласен. Но то, что я оказался тут посторонним, вот на счет этого я могу сказать только одно – мне жаль.
Маша попыталась что-то вставить, но я не дал ей этого сделать, повысив голос и твердо намереваясь закончить.
— И если, Фриц, ты воспитываешь в ней лидера, и если ты, Маша, решила воспользоваться этой ситуацией для личностного роста, то я не осуждаю тебя, я не пытаюсь отнять у тебя права решать, отстранять или привлекать. Но пожинай уж тогда плоды лидерства сполна. Раз хотела расти – вот и расти, и принимай последствия своих действий. Мне жаль, что ты меня отодвинула в сторону и обошлась со мной как с предметом. Я не делаю далеко идущих выводов, я не демонизирую Фрица и не хочу вызвать в тебе чувство вины, но что есть, то есть – мне очень жаль, и теперь я совсем не чувствую тебя таким близким человеком, каким ты была для меня до этого момента. Это цена, которую и мне и тебе придется заплатить.
Я замолчал, и в комнате повисло молчание. Маша иногда смотрела на меня, иногда отводила взгляд – не опускала его, а именно отводила, что, конечно, давало возможность сделать вывод о том, что она уверена в правильности своего решения, и о том, что в ней тоже сейчас выросла отстраненность ко мне.
— Слушай, Макс… — начала она таким голосом, словно хотела примирения или чего-то в этом роде.
— Нет, Маша, нет, — перебил я её. — Бывает так, что ты сломала что-то. По глупости, или по незнанию, или по неосторожности, или из злости, инфантильности, ревности и прочее и прочее. Конечно, потом хочется исправить. Так вот. Кое-что иногда лучше так и оставить сломанным.
Я встал, и мне показалось, что во взгляде Тэу, который он бросил в мою сторону, мелькнуло то ли торжество, то ли благодарность, и я понял, что он на моей стороне.
— Фриц прав, мы не сможем ни о чем договориться. Мы не сможем прийти ни к какому соглашению, Маша. Мы с Тэу поступим так, как сочтем нужным, сами. Я не могу в столь ответственном деле полагаться на людей, которые не считают меня частью своей команды. Это не игры в крестики-нолики, это не колонизация Вселенной. Не подумайте, что во мне говорит обида. Это просто трезвый расчет, трезвая констатация фактов. Маша… мне важно, чтобы ты поняла, что это не мстительность и не обида с моей стороны. В сложном деле, когда от твоих действий зависит твоя жизнь, жизнь любимого человека, требуется полная мобилизация всех твоих сил и способностей. Буду я прыгать в стену или не буду и придумаю что-то другое – так или иначе, я должен действовать с полной самоотдачей, я не должен оставлять в себе, за собой какие-то недомолвки и неуверенности. Я должен твердо полагаться на кого-то, если этот «кто-то» в игре со мной. И если в критический момент я испытаю недоверие или сомнение в партнере, это может привести к фатальному результату. Поэтому я должен брать с собой только того, на кого могу положиться полностью, всецело, без оглядки. К сожалению, ты таким человеком теперь для меня не являешься. В будущем, я надеюсь, что-то в этом изменится, но сейчас это так, и это не зависит уже ни от тебя, ни от меня. Это просто констатация фактов. Это та цена, которую и тебе и мне придется теперь заплатить. Это то, чем мы оплачиваем твое взросление, твой рост как личности и как будущего лидера. Надеюсь, что тебе и Фрицу удастся сделать что-то полезное для Клэр, даже если это будет просто ожиданием.
Я встал и пошел снова к кухонному столу, ебнув по кнопке чайника и включив его, давая понять, что говорить больше не о чем.
Боковым зрением я видел, что Фриц поднялся и пошел к двери. Видел я и Машу, которая тоже встала и пошла следом, но не своей обычной пружинистой походкой, а скорее как побитая собака. И чертовски сложно было остановить себя, чтобы не сказать ей что-то утешающее. Но исправить мы уже ничего не могли, так что по крайней мере надо было дать ей возможность пережить всё это, как взрослому человеку, что-то осмыслить, чем-то переболеть и что-то вырастить в себе, и я лишь мысленно повторил сам себе: «кое-что иногда лучше так и оставить сломанным».