Фриц принял меня в соседнем с его резиденцией здании, в котором был устроен ресторан, выполненный в довольно необычном дизайне, что-то в романтически-древнем стиле. Три этажа ресторана были объединены широким колодцем в их центре, так что при желании можно было, сидя на третьем, окликнуть кого-то на первом. Внутреннее пространство каждого этажа разделялось на разного размера закутки невысокими, примерно метровой высоты барьерами из резного дерева, так что мы могли уединиться, при этом оставаясь как бы среди общей тусовки на всех трех этажах. Ресторан был популярен среди местных, и я с любопытством посматривал на тех, мимо кого проходил, но и свет был внутри приглушен, да и из-за барьеров было неудобно рассматривать лица, так что в итоге мне пока что не удалось составить представления о местных обитателях, но после встречи с Фрицем я твердо был намерен начать наконец-то поближе знакомиться с ними. Я мог бы запрячь в это Машу и Клэр, но интереснее было начать самому.
Фриц восседал на огромном кресле подобно какому-нибудь Алариху или Теодориху. Мне было легко представить его одним из них, поскольку я даже отдаленно не представлял, как они выглядели, но имена были звучны и выпуклы. Перед ним на огромном блюде возлежала жареная порося с картошкой, рядом стоял небольшой кувшин с молоком и бутылка вина. На деревянном блюде лежала буханка свежевыпеченного хлеба и ещё на одном – целая охапка зелени – зелёный лук, кажется кинза и чёрт его поймет что ещё. Запах хлеба так аппетитно смешивался с запахами картошки и поросенка, что я просто мгновенно стал страшно голодным. Между деревянными блюдами стояла деревянная же соусница или что-то в этом роде, доверху наполненная солеными грибами. Это меня добило…
— Садись, — широким жестом феодала пригласил он меня на кресло напротив. – Сегодня у нас вот… — он обвел руками стоящее перед ним хозяйство, — ужин.
— Не многовато для двоих?
— Это?? Ничуть.
— И это нормальная порция для тебя?
— Абсолютно. Ты беспокоишься о моём здоровье?
— Скорее о своих догмах:) Учитывая твой возраст можно предположить, что увещевания насчет пользы умеренного питания являются в лучшим случае добросовестным заблуждением.
Я уселся и оттягивал сладостный момент.
— Ну… — он отрезал кусище от тушки и водрузил себе на тарелку, — тут ситуация такова. Если человек в целом ведет здоровый образ жизни, то термин «умеренность» лишается всякого смысла. Рекомендация такому человеку очень проста – жри сколько хочешь, пей сколько хочешь, бегай и прыгай, читай и пиши, строй и исследуй, трахайся и спи сколько хочешь. Очень просто.
— Боюсь, такая рекомендация вызвала бы сильное неудовольствие не только у моралистов, но и у обычного человека, ведь для него «жри сколько хочешь» обозначает, по факту, продолжай обжираться до посинения, стань жирным, поставь крест на своей жизни.
— Совершенно верно, Макс, поэтому я и не даю эти рекомендации простым людям, а даю их только тем, кто готов перестать быть роботоподобным дубоголовым недоумком. Если человек живет как полное ничтожество, если вся его жизнь представляет собой бег в мешке с завязанными глазами, если он, как правоверный иудей, окружен тысячью запретов и самоограничений, то во что превращается его жизнь? В кошмар, в концлагерь. Он перенапряжен, он сдавлен и полумертв, и конечно ему надо «расслабиться», поэтому для него сверхценностью становится то, что хотя бы временно даёт ему облегчение в виде забытья, отупения. Отупевший человек меньше злится, когда его сын приходит домой с грязными штанами, поэтому – вино, жратва, оргазмы, кроссворды… всё то, что отупляет. Такому человеку я посоветую разумные и опирающиеся на приемлемую для него мораль самоограничения, и это будет для него в самом деле полезно. Я ему посоветую даже сесть на какую-нибудь диету, хотя вообще говоря такое грубое и бесцеремонное вмешательство рассудка в жизнь тела, как навязывание себе диеты, является очень грубым попранием всего живого в себе, но о ком речь-то? Речь о человеке, который без диеты осуществляет над своим телом ещё более варварское насилие, так что из чего выбирать-то…
Он замолчал и стал с аппетитом, достойным лесоруба, пожирать мясо, заедать его картошкой и хлебом, и запивать, что показалось мне удивительным, молоком, лишь изредка отхлебывая из бокала с вином. Спустя минуту он запустил ложку в блюдо с грибами и, засунув их в рот, с наслаждением стал их хрумкать, попутно пихая в рот зелень. Я решил от него не отставать, повторяя всё в точности за ним, разве что молоко казалось тут совершенно неуместным, и я не стал его пить.
— Но для нас с тобой, Макс, — продолжил он спустя пару минут, — рекомендация только одна – делай всё вволю. И если вдруг тебе с какой-то дурости захочется обжираться, то мой совет не изменится – жри вволю, мой друг, жри от пуза, хоть до состояния полного обалдения, когда ты уже не можешь сдвинуться с места и можешь только лежать кверху брюхом и стонать. Всё просто. Я ведь знаю, что в остальном ты тоже живёшь по тому же принципу, а значит – ты живой человек, у тебя полно интересов и желаний, тебе захочется погонять в футбол, потрахать на этом столе свою подружку или дружка, обсудить свой бизнес, подумать над своими Странниками, и как, интересно, ты всё это будешь делать в состоянии вот такого свинского обжорства? Да никак. И это тебе не понравится. И со временем твои желания сами с собой разберутся, и у тебя начнет возникает удовольствие от того, что ты съел поменьше и можешь теперь не только лежать на спине, но ещё и сидеть в кресле и читать книжку, а потом тебе захочется большего, и в конце концов установится какой-то оптимальный для тебя режим и еды, и сна, и секса и всего чего угодно – всего, что доставляет удовольствие. И диеты тебе никакие не нужны ни в коем случае, зачем? Кто лучше твоего тела знает, что ему надо? Это регулируется путем аппетита. Вот мне сейчас хочется вина, так значит моему телу и нужно вино, поэтому оно для меня сейчас очень вкусное, а если алкоголь моему телу ни к чему, так мне и не захочется, а если я решу попробовать, оно будет невкусным. Всё проще некуда.
— Молоко… слушай, это вкусно – мясо с молоком? – Не выдержал я.
— А… ну вообще да, для меня вкусно. С хлебом, скорее, а не с мясом. Сожрать вот такой кусище свежевыпеченного хлеба, и запить его парным молоком… это блаженство, Макс, истинное блаженство, а уже потом я съем и кусок мяса, а после мяса мне захочется зелени и вина, потом еще и еще зелени, а потом грибов… ну как-то вот так, — он усмехнулся и продолжил своё пожирательное дело.
— Сколько раз в день ты ешь? – Не отставал я от него
— Два. Утром легкий завтрак, и в семь вечера – серьёзный такой ужин. Это всё. У других как-то иначе, а у меня так… кстати, насчет молока, ты хоть отдаешь себе отчет, что я сейчас исполняю свой долг, будучи истинным арийцем?:)
Мой рот был занят пережевыванием невероятно вкусной свинины, и я бровями изобразил своё полное недоумение, но видимо это получилось нелепо, и он слегка заржал, глядя на меня. Вообще в этот раз Фриц производил существенно иное впечатление, чем на наших предыдущих встречах. Сейчас передо мной был эдакий Гаргантюа, весельчак У, Портос и Декарт в одном лице. Раньше он казался намного более сдержанным и уж никак не сибаритствующим – видимо, сейчас он стал в большей степени принимать меня за своего.
— Тебе, конечно, не понять, — довольно прогудел он, сладострастно поглядывая на кусок хлеба, отправляя его в рот. – Видишь ли, надо принять к сведению, что я – человек, проведший свою молодость среди истинных арийцев, и как все настоящие эсэсовцы, я изучал руны и заучивал долбаную Эдду. Но от меня, сотрудника Анэнэрбе, да ещё из особо секретного отдела, да ещё и приближенного к августейшим персонам, требовалось нечто большее, и я, впрочем не без удовольствия, изучал древнюю историю Германии, по возможности отпинывая подальше эзотерические теософские измышления типа тех, что у мадам Блаватской… кстати, русская женщина. Её труды у нас очень уважали… Так вот, Макс, расскажу-ка я тебе кое что о древних германцах… мои предки-индоевропейцы жили на территории Европы ещё пять-шесть тысяч лет назад. Предполагают, что это было более или менее однородное племя, говорившее примерно на одинаковом языке, индо-европейском. За четыре тысячи лет много воды утекло, и племя немножко дифференцировалось – безумно медленно по современным меркам. И из исходной пра-массы постепенно выделились анатолийцы, жившие в Малой Азии, фракийцы, индийские арии и там ещё кто-то. А, ещё греки. Ну то есть те, кто впоследствии стал греками. А в районе Скандинавии образовались германцы, которые в целом были диковаты по сравнению со своими соседями. На юге жизнь вовсю бурлила. Были Микены и Крит, потом были основаны Афины в 1850 году, основали их пеласги, кстати, а в 753-м – Рим, тоже кстати пеласгами, по сравнению с которыми ахейцы были варварами, не гнушавшимися эксплуатировать пеласгов… меня постоянно заносит, — пожаловался он, глядя в пустой стакан молока, — так вот германцы оставались довольно дикими племенами, и в то время как некоторые знатоки типа Плиния Старшего выделяли среди германцев ингвеонов, тевтонов, кимвров, свевов, гутонов и прочие этносы, то для подавляющего большинства германцы представляли собою просто диковатую толпу голубоглазых, русоволосых и очень рослых мужиков. Кто-то считал, что они родственники кельтов, и возможно так оно и есть, но лично я сомневаюсь. И знаешь — что ещё знали цивилизованные люди того времени о германцах? Что это народ, который жареное мясо запивает молоком и вином! Так что неудивительно, что у нас тогда пошла мода на такое меню, но я так ем не из-за моды, а просто в самом деле нравится.
На меня эта история произвела довольно слабое впечатление, хотя в целом мне импонировало его почти фанатичное увлечение историей, а его ум и эрудиция делали почти любой разговор с ним об истории довольно интересным не только потому, что он фонтанировал информацией, но и тем, что нередко проводил любопытные параллели, делал неожиданные выводы.
Заметив, что мне не очень интересно, он ободряюще махнул мне рукой, словно призывая жрать, а не слушать его, и я в общем так и сделал. Тут я обратил внимание на то, что ест он совершенно не так, как это делают старики и дряхлые развалины. Если понаблюдать за дряхлым человеком во время еды, ты легко заметишь, что он каждый свой глоток сопровождает мерзким хрипящим выдохом. Выпьет ли он глоток чего-либо или проглотит кусок еды, он выдаст вот такой отвратительный звук – квинтэссенцию старческости и дряхлости. Это звуко-испускание можно использовать и как критерий дряхлости, и тогда еще раз можно убедиться, что даже в двадцать лет многие люди начинают стремительно дряхлеть. Фриц ел как животное. Здоровое такое, активное животное, и звуки он издавал соответствующие – иногда немного причавкивал, как это делают собаки, иногда с хрустом вгрызался во что-то, и в целом его физиономия была эдакой здоровой, активной. Я задумался о том, почему же старики издают эти мерзкие звуки, но в голову лезло что-то явно несущественное. Тогда я представил себя дряхлым и сам издал несколько таких звуков, потом ещё раз, и вдруг я поднял взгляд и увидел, что Фриц в упор воззрился на меня! Я рассмеялся и объяснил ему, каким именно занимаюсь исследованиями. Он кивнул и продолжил жрать.
— Может, дело в чувстве собственной важности? – Предположил я вслух?
Он лишь яростно отрицательно помотал головой.
— Может это желание привлечь к себе внимание?
Аналогичная реакция. Наконец он прожевал свой кусок и, положив руки на стол, чуть наклонился в мою сторону.
— Ты можешь гадать сколько хочешь, Макс, а я знаю точно. Просто потому, что я и сам был дряхлым. Это было давно, но я хорошо помню. В какое-то время у меня был… ну скажем так, кризис, связанный с тем, что возраст подходил к очень почтенному, и я как-то сдулся и обнаружил, что старею, так что взял себя в руки и в конце концов нашел смысл своей новой жизни, так вот, Макс, дело в том, что дряхлость – это не просто состояние тела, это ещё и состояние души, психики. У дряхлого человека, будь он реально старый или из молодых стариков, в жизни ничего не остается, понимаешь? Ни мечтаний, ни творческих замыслов, ни стремлений, ну ничего. Ничто их глубоко не трогает, они просто тлеют и доживают своё просто потому, что тело ещё функционирует. И в их внутренней жизни ничего не остается, совершенно ничего, кроме… физиологии. Физиология становится главным и зачастую единственным содержанием их угасшей жизни. Их болячки занимают их ум, а эмоциональную сферу полностью занимают физиологические отправления. Они срут, ссут, отрыгивают, чешутся, издают разнообразные звуки, и это, по сути, и есть тот эрзац, которым они заменили свою эмоциональную жизнь. Физиологические проявления как бы напоминают им – я еще жив, и это их как-то утешает, успокаивает… вот в чем дело.
— Блять… — только и произнес я.
— Угу, — кивнул он. – Вот так живут люди.
— Когда я хожу в треки, огромное количество мужиков лет за сорок и даже за тридцать издают такие звуки за едой.
— Неблагоприятные условия, отсутствие комфорта и некоторые физические лишения ускоряют дряхление. Оно может быть локальным, возможны ремиссии до определенной степени… в общем, вся эта трупология мне малоинтересна, Макс.
Произнеся это, он прищурился и улыбнулся, и я понял смысл его подколки: я только что сообщил, что его рассказы малоинтересны, но что я взамен предложил ему самому? Рассуждения о каком-то разлагающемся говне? Ну ладно…
То ли под влиянием вина, то ли от того, что я окончательно махнул на попытки вести во время ужина осмысленный разговор, в голову полезла уже полная ерунда. Например, почему «хуевый» это плохой, а «пиздатый» — это отличный. Подход, опирающийся на значение корня, тут был обречен, поскольку один и тот же корень мог легко использоваться в словах, имеющих диаметрально противоположную окраску: «хуевый»-«охуенный». И тут до меня дошло, что раз эти два корня изначально амбивалентны, что в общем легко объяснить их высокой эмоциональной окраской, поскольку они связаны с крайне табуизированными понятиями, в то же самое время означающими нечто, что играет огромную роль в жизни человека, то значит надо попросту перейти в другую область, и эта область очевидна. Если спросить человека – является ли буква «а» храброй или трусливой, почти все без исключения скажут, что она храбрая, причем дадут ей максимальную оценку в баллах. Букву «е» оценят как романтическую, а «и» — как синюю и так далее. То есть каждая буква, и отсюда каждое сочетание букв в сознании человека определенного этноса имеют определенные ассоциации, и чисто фонетически «пиздатый» звучит очень бодро, энергично, ярко, и конечно легко это слово соотнести с чем-то хорошим, в то время как «хуевый», опять таки чисто фонетически, легко ассоциируется с чем-то унылым, вялым. Вот и весь ответ.
Как ни странно, меня развеселило это умственное упражнение, и я понял, что, кажется, я переел и перепил. Это меня тоже, кстати, развеселило… Вообще было в самом деле очень вкусно, и я был благодарен Фрицу за урок сибаритства, даже если он и не собирался целенаправленно мне его давать. Сейчас мне хотелось найти Клэр. Сегодня утром, когда они с Машей уезжали из моей виллы, она сказала, что делала записи во время нашего расставания, но специально не хотела мне их высылать, а просто писала в своем дневнике, причем для того, чтобы предупредить нечаянный момент слабости, она писала их от руки, чтобы уж точно не выслать мне их, а передать, когда я приеду. Она затруднилась с тем, чтобы как-то осмысленно объяснить мотив такого действия, но я и не настаивал, потому что мне и самому не было до конца ясно на самом деле, почему и я, со своей стороны, выбрал такую же политику.
Административные дома занимали довольно-таки небольшую часть «побережья», как они почему-то называли край обрыва, и жилые комплексы начинались уже спустя сотню метров от ресторана. В основном они уходили в глубь скалы на два-три этажа, и еще два-три этажа были сверху. Сама их форма и протяженность довольно сильно варьировалась, видимо, в зависимости от рельефа, а может и по другим причинам. Комната Клэр была в комплексе розового цвета. В наступающей темноте мне не удалось понять наверняка, но показалось, что этот цвет – естественный цвет камня, которым была облицована верхняя часть дома. Спустившись на третий нижний этаж и войдя к ней домой, я обнаружил, что термин «комната» не совсем адекватно описывает трехкомнатные апартаменты. Гостиная, спальня и кабинет. Как сказала Клэр, это типовая конфигурация жилья у каждого проживающего на острове члена Школы. В общем я согласен, что это оптимум. Не роскошно, но и не тесно, тем более что всегда есть возможность пожить в довольно многочисленных общественных коттеджах, расположенных в разных уголках острова, как например тот, в котором сейчас живу я. Если ты устаешь от своего дома, то можешь спокойно занимать любой из пустующих общественных коттеджей, которых вполне достаточно и в ущельях, и на побережье, и в лесах, и даже на вершинах гор и даже внутри пещер. Не знаю, как бы мне жилось в пещере, но наверное пару дней было бы прикольно.
— Хочу почитать твои записи, — сказал я ей, увидев, что она, похоже, чем-то занята.
Она кивнула, притащила меня в гостиную и, сунув в руки объемистую тетрадь, исчезла в кабинете, крикнув, что когда мне надоест знакомиться с образцами её эпистолярного творчества, я могу найти её там.
— Ладно, деловая колбаса, — крикнул я ей вслед и, завалившись на пухлый диван, начал читать.
«Различила сегодня, от чего серость. Кажется, основная причина — я не даю себе возможности просто быть, пытаться становиться самой собой. Я налипла сама на себя как строгий цензор и сдерживаю, ограничиваю себя по-всякому. Так было всё детство, и мне всегда казалось, что так и должно быть — это правильно, все так живут. Так вот я только сейчас, кажется (несколько дней спустя нашего расставания), различила всю масштабность этого самоограничения. Раньше я различала только отдельные его куски, но не все вместе. Причина – во внушенном мне с детства чувстве собственной ничтожности и уверенности, что я просто не могу быть самой собой. В уверенности, что я должна быть кем-то другим, а самой собой быть нельзя. Эмили изменила мою жизнь, но я приняла это изменение как само собой разумеющееся, как дар, в который просто надо вцепиться обеими руками, и я так и сделала, и никогда потом не залезала в своё прошлое, а зря, потому что оттуда ещё тянутся эти мерзкие руки, которыми меня душили. Вот сейчас я различаю всё это, и хочется просто расслабиться, и дать себе быть, выкинуть на помойку все те уверенности, что ещё тянутся из детства. И кажется, что начнется что-то новое, я даже не знаю что — просто всё будет по-другому — проще, интересней, и мне начинает казаться, что я никогда ещё и не жила за исключением моментов, когда была с Эмили и потом с тобой, с Машей, и мне было очень клёво. Хочется повторять, что я не жила, не была самой собой. Это очень приятно понимать, и я не хочу упустить эту ясность».
«У меня иногда возникает чувство, что мне ужасно повезло, что я встретила Эмили, тебя, Машу, Ганса, Ло и всех тех с кем я дружу сейчас, и что могу с ним тусоваться, видеть, быть рядом, что это какое-то нереальное счастье, и ещё кажется невероятным иногда, что и ты меня любишь — это кажется удивительным часто, хотя на самом деле что тут удивительного?»
«Я меняю интерпретацию с «я без Макса, это так плохо и так грустно» на «сейчас у меня есть возможность побыть без него, не испытывать к нему привязанности и зависимости от него, получать удовольствие от этой свободы. Действует:) Становится легко и свободно, но стоит отвлечься, и этот эффект постепенно пропадает, замыливается. Мне совершенно необходимо научиться быть счастливой не только с тобой, но и без тебя.»
«Есть уверенность, что если я буду тебя любить, то все остальные вопросы или проблемы можно будет решить при желании. Что любить тебя — самое главное. Интересная штука происходит с желанием тебя видеть, когда понимаю, что в ближайшее, и даже не в ближайшее время я тебя не увижу. Возникает что-то, похожее на неизменность. Что бы ни произошло, что бы я ни делала — я буду хотеть тебя увидеть. Можно заниматься чем угодно, сидеть в вялости или насыщенности, испытывать скуку или интерес, читать, гулять, общаться с кем-то — при любых обстоятельствах я буду хотеть тебя, как будто это самое прочное, неизменное во мне. И почему-то спадает и ажиотаж, и пропадает тревожность при мысли, что я не увижу тебя скоро. Возникает спокойствие, и даже радостно немного становится. Радостно вроде от этой самой неизменности. Нравится, что пропадает чувство потери и возникает приятное чувства одиночества. Я понимаю, что радость от встречи будет одинаково сильной вне зависимости от того, произойдет ли это сейчас или через месяц, и понимаю, что встреча неизбежно будет — и от этого тоже возникает неизменность. Всё равно это произойдет, так что можно расслабиться и не кусать локти:) После этого усиливается насыщенность и легкость.»
«Изменилось восприятие времени. Это случилось несколько дней назад. Обычно мне кажется, что месяц — это очень мало, он пролетит быстро. Сейчас кажется, что это какой-то неизмеримый срок — целая маленькая жизнь. Кажется, что и минута, и день могут длится очень долго — а тут… месяц! как год. А если на самом деле мы расстались не на месяц и не на два, а больше… Когда пару дней назад думала, что увижу тебя аж только через месяц, то возникало неприятное ощущение, похожее на удушение, как будто начинает не хватать воздуха. Я думала: вот тянется эта минута, она очень долгая, а за ней будет следующая. Когда-то в обозримом будущем будет непонятное «завтра». и казалось, что «через месяц» никогда не наступит — это слишком долго, я не смогу дождаться. Конечно, когда выныриваю из таких состояний и начинаю снова заниматься нашими с Машей делами, такой психопатической реакции нет. Всё-таки это ужасно интересно – всё то, что я тут узнаю, чему учусь, и очень приятно, что есть столько интересных людей со своей жизнью.»
«Я пока что ещё ни с кем тут не трахаюсь из парней, но я заметила, что возникает что-то сильно приятное, наслаждение или ещё что-то такое похожее, просто от понимания того, что в тебя легко влюбляются клёвые девочки. Мне хочется, чтобы их стало много! Ну и мальчиков конечно тоже:)»
«Удивительно, что у тебя именно ко мне такое отношение, что ты любишь меня. Для меня это самое охуенское, что можно только представить. Я бы за это всё отдала, кажется. И охуенно что не нужно отдавать ничего для того, чтобы это было:) — это и так просто есть.»
«У меня возникает… взрослость, что ли, и особенно пронзительная самостоятельность от того, что ты решил меня пока не видеть, и даже почти не писать, и я сама по себе живу. От того, что ты меня не жалеешь, не прилепился ко мне и не прилепил меня к себе несмотря на то, что тебе со мной сильно приятно. Немного еще возникает восхищение тобой — тем, что ты можешь вот так — любить и не прилепляться. И еще понимание, что ты воспринимаешь меня как полноценного человека, как личность, а не свой придаток. Еще есть понимание — если ты считаешь, что я могу и без тебя жить насыщенно, то значит так и есть, и возникает доверие себе и взрослость.»
«Я понимаю, что я действительно очень красивая (когда смотрю на себя в зеркало), и возникает удивление и насыщенность от этого. Мне нравится на себя смотреть. На грудки, попу, животик, морду. Я даже не знаю, что из этого красивей. Верчусь перед зеркалом, рассматриваю. У меня возникает радость от того, что ты можешь получать удовольствие от всего этого — всего моего тельца, меня. Радость от того, что я могу тебе это дать. И Машу я тоже люблю, и мне тоже очень приятно, когда она меня гладит, целует, и говорит, что я самая красивая девчонка. Мы с ней обе самые красивые, и она тоже очень сильно тебя любит.»
«Мне хочется быть ближе тебе. Я согласна, что есть какой-то предел в моей близости — так вот хочется за этот предел перешагнуть. Может, это получится, если я буду продолжать работать над собой, накапливая багрянец, и может быть когда-нибудь смогу наслаивать кристалл. Мне хочется, чтобы ничто, ни одна вещь не вставала между мной и этой близостью. Ни одна эмоция, ни одно хаотическое отвлечение, ни один страх. Чтобы это было главным. И когда я хочу это испытывать, то часто почти сразу это и получается. Не уверена, что получается до конца. Я думаю, что это можно и сильнее, и глубже еще испытывать. Я хочу полностью, вся тебе отдаться. Я не знаю, что конкретно я тут имею в виду. Это просто какое-то желание, которое резонирует со словами «отдаться полностью». Не «отдать» — потому что отдать мне нечего, при этом слове сразу представляется что-то денежное-материальное или связанное со знаниями, которых у меня пока для тебя нет. А вот именно отдаться, себя отдать. При этом возникает ощущение какой-то тягучей теплой массы в груди, которая в основном мягкая и вязкая, но иногда при усилении восприятий становится твердой, плотной и горячей. Когда эта «масса» твердеет и горячеет, то появляется очень сильное желание чего-то по отношению к тебе, которого я не могу ни понять, ни реализовать. Я офигенно рада, что ты есть в моей жизни, вне зависимости от того — находишься ли ты рядом со мной физически или нет. Прямо сейчас для того, чтобы радоваться, мне достаточно просто знать, что ты есть, получаешь удовольствие и любишь меня.»
«Ещё из детства. У меня как-то очень давно, очень рано сформировалась уверенность, что если я буду вести себя как умная и уверенная, себе на уме, то от меня все будут шарахаться. Вроде когда я так вела себя с кем-то, то как раз шарахаться и начинали. Родители точно сразу начинали шипеть со злобой, и я привыкла к мысли, что если я буду такой, то меня любить не будут, и замечала, что когда веду себя как милая глуповатая пай-девочка, то ко мне начинают проявлять позитивное отношение, и я сразу же не чувствую себя такой одинокой, и вроде какие-то друзья появляются, и родители не так злятся. То есть это такой механизм заполучения позитивного отношения людей к себе, который сформировался в самом раннем детстве. У меня есть образ, что этим тупым всё дается легко, не нужно особо прилагать усилий для получения желаемого, а уверенным в себе людям очень сложно, так как постоянно приходится бороться, они одиноки и их никто не любит. А мне всегда хотелось, чтобы было легко, чтобы не нужно было прилагать никаких усилий, выживать. О, ещё мне уверенные в себе женщины казались бесчувственными, холодными, жесткими. Как-то не получалось представить уверенную в себе и одновременно нежную, дружественную женщину. Может, потому, что я таких никогда не видела, и когда я впервые встретила Эмили, у меня была к ней настороженность как раз из-за этого.»
«Иногда возникает что-то невыносимо приятное, когда понимаю, что ты сильно любишь Машу, а она тебя, и что появятся ещё и другие девочки, которых с тобой будет связывать влюбленность. Это невыносимое возникает буквально на секунды, и в такие секунды мне даже не надо, чтобы ты меня любил, меня как будто просто нет. Точнее, совсем нет желания обладать твоей любовью ко мне.»
«Это безумно интересно, Макс – Школа, наши планы и наши тренировки. Я просто не могу вобрать и переварить все эмоции и впечатления, которые возникали сегодня и вчера. Больше всего — ожидание какого-то восторга, чего-то удивительного, радость, предвосхищение, чувство тайны, уверенность в своих силах. И вдруг – наползает грусть сильная по тебе, но я её отпихиваю и снова жить становится невыносимо приятно.»
«Иногда, когда мы делаем длинный перерыв, когда просто предоставлены сами себе на пол-дня или день, по настроению, я иногда начинаю чувствовать себя замороженной и вспоминается то время, когда я точно такой была. Иногда возникает атавистический страх того, что не может же вот такого быть, чтобы можно было просто и счастливо жить, что обязательно должно потом что-то помешать, случиться. И ещё сегодня поняла, что я придерживаю себя, чтобы не слишком быстро развиваться, чтобы все не оказалось слишком клёво, типа мне и так хорошо — ты меня любишь, Маша меня любит, я здесь, в Школе, и всё, больше ничего и не надо, уже и так слишком хорошо. Вот поебень то…»
«Представляешь, я несколько раз даже начинала плакать при мысли о том, что ты и Маша так сильно любите друг друга. Особенно пронзительная нежность возникает к вам обоим, когда отчетливо представляю, как вы тискаетесь, и как тебе сильно приятно, и ей тоже. Хочется, чтобы тебе ещё с кем-нибудь было бы так же приятно, как со мной и с ней.»
«Мне с тобой пиздец как приятно. Мне кажется, я столкнулась с чем-то таинственным, сильным и необъяснимым, влюбившись в тебя и найдя тебя. Ещё моё отношение к тебе воспринимается как стержень, на который нарастает всё остальное живое, и кажется, что если этого стержня по какой-то причине не станет, остальному живому будет некуда прилипнуть, как будто меня самой и не будет больше, если я тебя разлюблю. Ещё мне кажется, что я всегда ждала и искала тебя.»
«Бывают и такие дни, как сегодня. Несколько раз появлялось состояние, во время которого была уверенность «надо что-то сделать» (и понимание, что это «что-то» меня изменит), но было непонятно – что же конкретно. Когда несколько раз наткнулась на то, что не понимаю, что хочется делать, испытала растерянность, недовольство, и это состояние пропало, но появилась вялость, желание валяться и всё. Позанималась в спортзале немного — и это клевое состояние опять появилось, хоть и слабо. И я поняла, что совсем необязательно всё время пытаться приткнуть это состояние к каким-то конкретным действиям, ведь можно просто его испытывать и делать то, что ему не мешает — а потом может и станет понятно, куда его приткнуть. Но сегодня целый день то вот это состояние непонятное, то вдруг вялость сильная, когда я из-за недовольства это состояние теряю. Вот сейчас снова есть недовольство из-за того, что уже три часа дня, а у меня такое чувство, что ничего значимого сегодня не было.»
«И ещё неприятное сегодня. Я вдруг захотела произвести на тебя впечатление своими изменениями и подгонять себя к ним и гордиться. Очень хочется произвести на тебя впечатление какими-нибудь глобальными переменами в себе, особенными открытиями в глубоких сновидениях. Для самой себя в этот момент не хочется ничего — хочется только для произведения впечатления. Вот когда об этом пишу, то это всё пропадает, и становится понятно, что у меня своя жизнь: как захочу — так и буду ей жить, и облегчение возникает. Я не хочу производить на тебя впечатление. Я пока не знаю — как сделать так, чтобы такие потуги к самоизнасилованию больше никогда не мешали мне жить. Наверно, можно просто замечать их каждый раз, останавливать. В этот раз Маша обратила внимание, что я как-то натужно выгляжу.»
«Я заметила, что когда смотрю на небо, то пытаюсь уцепиться за образ неба и ждать, что это к чему-то приведет вместо того, чтобы уцепиться за само возникающее восприятие. От первого быстро возникает усталость, а от второго — уверенность в том, что я могу что-то менять, так что выбираю второе. Наверное тебе непонятно, что всё это значит – я объясню потом. Мы называем это «работой со стихиями», и это ужасно интересно. Немного наблюдала за состоянием фонового поиска чего-то, того безобъектного желания, не знаю пока, как его назвать. Во время него есть желание найти что-то, что придало бы жизни особенно глубокий, напряженный смысл, особенно пронзительный и захватывающий интерес, и тогда есть внимательность ко всяким деталям — в себе, вокруг себя, и есть фон удовольствия от жизни. И это состояние подскакивает до максимума, когда я начинаю представлять, что нашлась ещё одна сильно любящая тебя девочка. Я сразу не могу сидеть, мне начинает хотеться физической активности и ещё чего-то, появляется сильная радость, от которой меня начинает просто распирать.»
«Сегодня в глубоком воспоминании (в реальности не очень-то глубоком, около сорока лет назад), когда мы тренировали широкие радиальные выходы вдоль коридоров, я нашла парня и мы трахались с ним. Секс был охуительный, просто пиздец — не описать, насколько было приятно. Сначала мы просто ласкались, а потом я стала [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], которую он сначала просто мыл в ванной, а потом решил сделать ей массаж. Возбуждало вообще все. Возбудило, что когда он меня мыл, намыливая грудки, письку – долго и приятно, то говорил при этом, что они должны быть чистыми, и я знала, что всё кончится тем, что в моей письке окажется его толстый хуй, и это дико возбуждало, и я ждала этого. Сначала он делал массаж в ванной, а потом на кровати. Возбуждало сильно, когда он говорил, чтобы я просто лежала, не двигала даже попой, что он сам сделает мне сильно приятно – такое мое желание ебаться и двигаться и невозможность его реализовать, беспомощность — при том, что он давал мне это, ебал меня – всё это вызывало какие-то сумасшедшие эмоции и зашкаливающее возбуждение, и я понимаю, что и сейчас пишу сумбурно. Было сильное желание еще хуя. Хотелось говорить, что я люблю его хуй – не просто сказать разок, а повторять, наслаждаться этой мыслью и фразой, сделать так, чтобы и он смог насладиться этим фактом – я люблю его хуй. И я повторяла, а он просил повторить еще. Я хотела чувствовать его хуй в себе всегда. Затем, когда мы вышли оттуда, и утром, и днём возникала яркая и радостная влюбленность в него попутно с вечной весной и наслаждением. Хотелось, чтобы он испытывал наслаждение, блаженство. Вечная весна охуенно приятна. А влюблённость – всеобъемлющая, кажется, что без неё невозможно жить, и я удивляюсь, как я вообще живу, когда её нет. Сейчас возникает опасение, что мне трудно будет вернуться к нему ещё раз, ведь всё-таки он хоть и существовал несомненно, но… в прошлом, которое было сорок лет назад, и жив ли он сейчас, а если и жив, то сейчас ему должно быть лет семьдесят или даже больше. Я наверное смогу найти его в прошлом снова, хотя пока что мне довольно-таки с трудом даётся локализация, не то, что Маше… Меня предупреждали, что такое может произойти – влюблённость в кого-то в далёком прошлом, и что с этим связаны определённые психологические проблемы. Конечно, это довольно тяжело, но отказываться от опыта глубоких воспоминаний и от опыта любви я, разумеется, не собираюсь.»
«К ночи заебала общая неудовлетворенность от сегодняшнего дня — прямо сильно неохота идти спать и заканчивать день так серо. Причина совершенно дурацкая. Я попробовала пройти через стену и ничего не вышло. Тэу предупреждал, что это нежелательно, вот так наскакивать на стену, но я решила проверить. Результат так себе: резкое локальное падение энергии, а после выхода из воспоминания – серое состояние. Стала нащупывать какое-нибудь усилие, которое сразу перенесло бы из этой серости в насыщенность, и получилось. Возникла насыщенность на 3 — мягкая, как будто начинающаяся, неустойчивая. Завтра Тэу будет учить меня, как перетаскивать друг друга в своё глубокое воспоминание. Пиздец как интересно. Но коридоры резко сужаются при этом, в общем понятно почему.»
«Дождь хуячит по крыше. Когда возникает интенсивная насыщенность, я чувствую себя маленькой девочкой, оставшейся одной в деревенском доме. Куда-то все ушли и есть удивление, что они никогда не вернутся, и я навсегда осталась одна, с друзьями, и могу делать, что хочу.»
«Иногда возникает страх, что я до встречи с тобой забуду восприятие твоего присутствия, забуду твою мимику, повадки, голос — останутся только какие-то незначимые остатки от воспоминаний, и кажется, что это чем-то сильно нежелательно для меня. Кажется, что уже сейчас воспоминания о тебе более бледные, чем раньше, а ведь прошло только два месяца.»
«Получилось!! Тэу перетащил меня к себе в глубокое воспоминание. В формулу вероятности входит несколько величин, в том числе энергия донора (того, кто втаскивает тебя к себе) и энергия реципиента (того, кого втаскивают), причем энергия реципиента идёт с половинным коэффициентом, то есть основная нагрузка ложится именно на него, и Тэу предположил, что причина неудач именно в том, что моя энергия слишком мала. С Машей ему всё удалось быстро. Я целых две недели рвала когти: подчищала любые, самые мелкие всплески негативных эмоций, побольше тренировалась, в основном лазала по скалам, и вцеплялась в мельчайшие проблески озаренных восприятий, просто как бы приклеивала к ним внимание и тормозила отвлечения. И получилось. Правда, я была вялая, и Тэу таскал меня в буквальном смысле слова за руку, но это фигня, главное – привыкнуть к самому процессу перетаскивания, чтобы подталкивать как бы саму себя, вспоминая это состояние. Состояние довольно необычное – сначала легкое головокружение, даже приступ тошноты, потом очень неприятное чувство, словно ты не в своей тарелке. У меня было такое иногда в детстве, когда я просыпалась утром и внезапно испытывала очень резкое, очень мучительное чувство того, что я совершенно не там, где мне надо быть. В этом есть что-то похожее на острое чувство просираемой жизни, но не в точности то же. Интересно, что у Маши этой «внетарелочности» совсем нет. Всё-таки чувствуется, что у нас было разное детство – она очень легко адаптируется вообще ко всему, а мне приходится как бульдозеру очищать перед собой завалы мусора. Но я изменюсь. Главное, что теперь получилось. Я ещё тебя поучу:)»
За окном уже совершенно стемнело, и вдруг заново осветилось каким-то инфернальным светом. Я вышел на балкон. Солнце, уже коснувшееся поверхности океана, в этот момент вышло из-под нависших над горизонтом облаков, и его багровые лучи осветили Ущелье. Я как-то и забыл, живя в своём ущелье, что совсем близко океан. Подо мной темнела пропасть, и это впечатляло. Девчонки ушли довольно далеко, и во мне шевельнулось беспокойство – получится ли мне догнать их со своими административными делами? Ну разумеется, получится. Бюрократические и кадровые вопросы закончились, теперь как раз мои руки развязаны и голова свободна.
Я взглянул вниз. Солнце окончательно ушло за горизонт, но висящие в той стороне облака еще подсвечивались им, а тут уже стало совсем темно. Где-то на глубине двухсот метров в чаще лавровых и буковых деревьев светились огоньки в окнах вилл, и сразу же возникло острое чувство зова. Интересно, что ночной огонёк вдали сразу вызывает это чувство, почти что автоматически. Зов легко достиг высокой интенсивности и кристалл начал наслаиваться. Я уже почти отошел от края балкона, собираясь дочитывать записи Клэр, как вдруг с отчетливой ясностью понял, что что-то изменилось, и я сразу понял – что. Если раньше я просто, доверяя информатору, говорил себе, что кристалл наслаивается, когда есть яркие озаренные восприятия, то теперь ситуация изменилась – я стал именно чувствовать этот процесс наслоения.
Я снова подошел к краю и снова стал смотреть на огоньки внизу, в темноте. Чувство красоты от едва подсвеченных ушедшим солнцем перистых облаков переплеталось с зовом, и я совершенно четко переживал, испытывал, ощущал процесс наслоения кристалла. Это было совершенно новое, совершенно неизвестное ранее ощущение, да, именно ощущение, и я неторопливо подыскивал резонирующие образы, чтобы не спугнуть его, но ничего подходящего не подбиралось, а потом вдруг разом возник образ, как будто сияющий пурпурно-золотистым цветом нежнейший, и в то же время невероятно прочный, чистый лепесток оборачивался вокруг кристалла, сияющего как кусок льда, подсвеченный изнутри, и прирастает к нему, сливается с ним. Но это был именно образ, пусть и яркий и устойчивый, а само ощущение, которое при этом возникало, вообще не поддавалось описанию, и я плюнул. Потом подберу какие-нибудь слова.
Само это ощущение, сама моя способность испытывать теперь его – всё это воспринималось как нечто очень важное, как очень значимый этап в моём развитии, и, сдерживаясь, чтобы не подпрыгнуть до потолка, я ушел обратно в комнату, испытывая восторг и торжество. Плюхнувшись на диван, я открыл тетрадь на том месте, где закончил чтение, но так и не смог начать, потому что ещё одно открытие огромной важности прямо-таки ёбнулось в меня, и в этот момент я почувствовал уже знакомое разворачивание веретена, сопровождающееся всё тем же, уже знакомым образом, как нечто тонкое, диаметром в несколько миллиметров, и длиной сантиметров в десять, развернулось и растворилось. Значит, веретена являются, скорее всего, «письмами», которые доставляются адресату не просто по факту его существования, а лишь тогда, когда он дозревает, дорастает до способности вскрыть их. Это как рука, протягиваемая навстречу тому, кто сам протянул свою, а не просто лежит как бревно.
Это было на самом деле открытие, открытище! У меня даже перехватило дыхание, и я нарочито медленно отложил тетрадь в сторону, произнося вслух раз за разом фразу «аккорды сливаются». У меня уже был печальный опыт того, что некое открытие, возникнув и сильно поразив меня своей необычностью, уже через две-три секунды забывались, причем напрочь, с концами! Удивительное явление. Словно ты стоишь с закрытыми глазами под фруктовым деревом, плоды которого улучшают твое зрение и увеличивают твой рост, делая другие плоды более доступными, и вот ты подпрыгнул особенно удачно, наугад выбросив руку в очень высоком прыжке, захватил ветку с сочным плодом, уже общупал и обнюхал его, а потом как-то расслабился и отпустил ветку, и она снова улетела ввысь, и теперь тебе уже никак не удаётся снова так удачно подпрыгнуть, чтобы поймать её. Очень обидно, просто иногда бывало до слёз. Я, конечно, успокаивал себя тем что раз я однажды ухватился за это прозрение, оно неизбежно придёт и ещё раз, если я буду продолжать двигаться в выбранном направлении накопления энергии, но всё-таки всё равно, очень обидно.
И вот сейчас я непрерывно твердил вслух фразу, которая грубо описывала суть моего открытия, и ещё мне хотелось поскорее придумать подходящий термин. По опыту я знал, что и то и другое являются действиями, которые позволяют «удерживать ветку», пока плод не снят. Просто удивительно, с какой необузданной силой наваливаются отвлечения, когда совершаются открытия! Словно течение, оттаскивающее пловца от берега, неумолимое и грозное. Но в этот раз я победил. Я не только словесно «привязал его» — я знал, что и этого самого по себе недостаточно, и иногда остаёшься как дурак у разбитого корыта, твердя фразу, которая уже совершенно потеряла всякий смысл.
Что-то подобное описывал Роберт Вуд, когда экспериментировал с наркотиками. Под наркотой он постиг какую-то очень важную вещь и сумел даже записать её, но очнувшись, он прочёл лишь следующее: «кожура банана больше, чем сам банан». Из этого он сделал вывод, что все озарения, происходящие под наркотой, являются полным бредом, и к наркотикам больше не прикасался. В том, чтобы не прикасаться к наркотикам он не ошибся, а вот в выводе насчет бреда он оказался неправ. Под некоторыми наркотиками в некоторых исключительных ситуациях человек и вправду может получить значимые для него озарения, но толку в этом никакого нет – эти разовые переживания никаким образом не могут быть притянуты в обычную, обыденную жизнь человека, от чего она начинает восприниматься ещё более серой и унылой, что ещё больше тянет человека к наркоте, и в этом штопоре он в итоге и врезается в свою могилу.
Помня об этом смешном опыте Вуда и о своем печальном опыте того, как я несколько раз оказывался с пустышкой в руке, я не просто сформулировал эту исходную фразу, но и быстро придумал подходящий термин – «сплав». Это пока что был только всплеск, только одна яркая искра, но эта искра в буквальном смысле слова осветила передо мной путь. «Прямо как Ленин», — усмехнулся я и за неимением другой бумаги под рукой стал делать записи с обратной стороны тетради Клэр, тщательно вспоминая мгновенье за мгновеньем этого необычного переживания.
Всё началось с того, что чувство красоты переплелось с зовом, и это было вполне обычно – обычный аккорд озаренных восприятий. Потом был второй аккорд: восторг и торжество. Но затем произошло нечто: переживалось это так, словно чувство красоты не просто переживалось совместно с зовом, не просто тесно переплелись друг с другом, но как-то особенно «плотно» прижались друг к другу, особенно ярко вспыхнули в результате взаимного влияния друг на друга, и в этот момент из этой пары возникло нечто совершенно новое, не сводимое ни к чему предыдущему, обладающее совершенно особыми свойствами. И затем, несколько секунд спустя, в точности то же самое произошло с парой «восторг + торжество» — тоже краткий всплеск чего-то настолько нового и необычного, что оно тут же распалось, исчезло, и сейчас я помню только впечатления от пережитого, но не могу восстановить сами переживания.
Тут возникает сразу две аналогии: аналогия с тем, как два химических вещества, сплавляясь, дают материал совершенно нового качества. Так, например, сталь, будучи сплавом железа с углеродом, бесконечно отличается по своим свойствам и от железа, и от углерода. Другая аналогия: термоядерный синтез. Два атома дейтерия, под огромным давлением притиснутые друг к другу, порождают на свет гелий-3. Ну пусть всё-таки будет термин «сплав». И еще… было еще что-то очень важное! Вот идиот! Я хлопнул себя по лбу и вскочил с дивана. Неужели забыл?
Я закрыл глаза и сделал все возможное, чтобы очистить свой ум от всяких мыслей и образов, после чего резко восстановил картину того, что было пять минут назад, и спустя пару секунд вспомнил.
С огромным облегчением я плюхнулся обратно и записал: «кристалл играет роль катализатора в образовании сплавов». Ура. На самом деле в следующий раз я всё равно увидел бы это, конечно, и всё равно возникло сильное удовольствие от того, что я сумел вспомнить вылетевшее из сознания. Понравилось само это усилие полного сосредоточения.
И всё-таки я не понимаю, почему я должен оставлять глубокие воспоминания где-то за скобками. Фриц убеждал меня в том, что Служба и Школа не должны сливаться, ну так я этого и не хочу. Это не значит, что мы не можем, каждый со своей стороны, исследовать одно и то же явление! А я ясно чувствовал, хотя пока не мог бы это обосновать, что глубокие воспоминания непременно пересекутся с темой Странников. Поэтому я с особым удовлетворением открыл новую страницу и аккуратным, четким почерком написал:
«Направления работы Службы:
1. Странники
2. Кристалл
3. Глубокие воспоминания
4. Сплавы»
«И еще неплохо бы заменить слово «Служба» на что-то более благозвучное», — подумал я и вернулся к чтению записей Клэр, испытывая совершеннейшую безмятежность и чувство отлично сделанной работы.
«Сегодня, когда гуляла, чувствовала себя как любопытный пес: мир казался каким-то новым и очень красивым, и хотелось все облазить и обнюхать. Всякие мелочи вокруг стали значимыми: деревья, мелкие пруды, полянки, тропы, и мне хотелось всё исследовать. Валялась в стоге сена, пялилась на очень красивое дерево с розовыми цветками, от которого радость возникала. Охуеть какое всё красивое — деревья, пухлые белые облака, холмы, и восприятия казались обновленными, омытыми от прошлой серости и усталости, и казалось, что сейчас передо мной и мордами Земли нет никакой перегородки для того, чтобы получать удовольствие от них. Стали возникать мысли, что я очень люблю этих морд и мне хочется показать их тебе. Возникает состояние любопытного пса — детскость, любопытство, желание исследовать и облазить что-то вокруг, и немного захотелось какого-нибудь сексуального приключения — хочется дать себя кому-нибудь полапать или потрахать и общаться при этом по минимуму. Когда валялась на сене, стало возникать одно из любимых состояний, которое бывает от жары, валяния и деревенских приятных впечатлений, которые есть тут — безмятежность, глубокая расслабленность, довольство, приятная лень. При этом в некоторые моменты времени вроде никаких желаний нет, но есть вот эта насыщенность, и кажется что время теперь будет тянуться медленно-медленно, и столько всего интересного может произойти.»
«Раньше, ещё до Эмили, я всегда думала, что, конечно, у меня будут какие-то желания, и я буду как-то жить, что-то делать, но при этом я фоново воспринимала себя в стороне от самой гущи событий, как будто никакие дела не могут и даже не должны задеть меня по-настоящему, я не могу, не имею права в них полностью влиться и стать полноправным участником, а могу быть только где-то с краю, особо не высовываясь из своей норы. То ли потому, что мне это не дано, то ли потому что нет энергии, то ли потому что «нельзя», и только сейчас, когда я вместе с Машей в головой окунулась в самое настоящее созидание, в самую гущу экспериментов, людей, исследований, когда я начала чувствовать себя именно в этом центре жизненного вихря, во мне и стали пробуждаться эти детские гадкие воспоминания, и я словно стряхиваю с себя, как мокрый пёс, остатки всего того говна, которое мне навесили на уши, вбили в голову, которым я заразилась от своих приятелей, которые стали стариться ещё в детстве. Сейчас я наконец-то нащупала это чувство настоящей жизни, и постоянно кажется, что я еще не совсем «внутри», что я всего лишь приблизилась к самому настоящему, самому интересному, и мне кажется, что пространство вокруг начинает вибрировать, и грудь наполняется чем-то живым, сильным, и я не могу больше сидеть. Хочется что-то делать, ещё и ещё, прорываться глубже и глубже.»
«Очень интересно, что происходит у тебя, что ты делаешь, что там раскурочиваешь и что строишь. Наверняка у тебя получится что-то очень интересное. Фриц поговорил с нами о том, что ни при каких обстоятельствах нельзя сливать Школу и Службу, что мы и дальше должны работать независимо, по своим принципам, согласно своей сложившейся атмосфере и сложившимся подходам, и что это очень важно, даже если мы сейчас это не вполне понимаем. Так как и ты согласился с этим принципом, то и мы с ним соглашаемся, хотя действительно пока что не очень понятно, зачем это нужно. Но это ведь даже интереснее (кстати, может поэтому?:). Ведь это не мешает нам заниматься исследованием одного и того же, и я предвкушаю, что когда ты приедешь, мы тебя затащим в глубокие воспоминания и будем учить, как маленького мальчика. Меня это даже возбуждает:)»
«Я потрахала Тэу. Было просто спокойно приятно – красивый и нежный парень, красивый хуй, я просто завалила его на улице, раздела и села на его хуй, ерзала на нем, и мы смотрели на облака, на деревья. Мимо пробегала Тэрри, сначала она остановилась и смотрела, виляя хвостом и словно улыбаясь, а потом стала пытаться покусывать меня за пальчики лап, прикольно:) Возникало какое-то пронизывающее, полностью охватывающее сексуальное желание. Кажется, что оно во всём теле, а не только в письке, и оно потом как-то незаметно перетекает во влюбленность, или наоборот — влюбленность иногда перетекает в него.»
«Заметила ещё один свой глюк: во время устранения привязанности к тебе иногда возникает атавистический страх, что я «случайно» устраню и влюбленность. Из-за него восприятия становятся вялыми и смазанными. Я периодически спрашиваю себя — что это за влюбленность такая, если она исчезнет после устранения привязанности? Тогда это ни фига не влюбленность, ведь я же сейчас устраняю что-то омраченное, неприятное, и тогда наступает ясность и спокойствие, и хочется продолжать дальше. И ещё я различила, что когда есть привязанность, то всегда, без исключений, возникает что-то старческое и скучное, тухлая предопределенность, предрешенность, из-за которых совершенно исчезает чувство свежести и вечного путешествия. В какой-то момент, когда мне показалось, что привязанности нет совсем, что она убрана начисто, возникло такое необычное чувство, к которому подходит слово «зависание», как будто нет никаких точек, к которым я прикреплена, прибита, ничто меня не удерживает, и из-за этого даже возникла растерянность, а потом – восприятие себя легкой, свободной, текучей — я могу пристать к чему угодно и отстать в любой момент, меня вообще ничто нигде не держит, и это ТАК приятно! Но влюбленность при этом не исчезает, она просто становится другой — я начинаю чувствовать себя более отдельной от тебя, самой по себе. Я поняла, что это отсутствие точек привязи возникало спонтанно за последние две недели, всплесками. Не помню, было ли оно когда-то до этого. Оно офигенное. И ещё, когда я устраняю привязанность, то возникает приятное ощущение в теле — легкости, воздушности, словно моё тело почти ничего не весит! Пропадает восприятие неуклюжей инертности. Мне кажется, это настолько особенное восприятие, что я его даже записала в свой список озаренных ощущений.»
«Еще изменилось моё отношение к Маше. Сейчас, когда мы столько времени проводим вместе, и не просто «проводим», а занимаемся всем этим, и помогаем друг другу, делимся чем-то друг с другом, мне только сейчас стало ясно, что раньше я, оказывается, испытывала сильную озабоченность её мнением. Ну то есть сейчас эта степень озабоченности кажется сильной, а ведь раньше я её даже не замечала. Оказывается, я всё время пыталась произвести на неё впечатление, словно хотела доказать ей, что я могу быть интересной и получить её внимание, и когда сейчас снова это вдруг возникло, я почувствовала себя в этот момент больной, неадекватной. Зачем было так пытаться произвести впечатление?? Может, это из-за ревности, которую я тоже не различала. Она со мной спокойно и клёво общается, я вижу, что приятна ей, что она влюблена в меня, и сейчас к ней есть чувство равенства.»
«Мы разговаривали с Сабриной. Она тоже из Рио, и в Школу попала вместе с Тэу, ещё когда ей был один год. Их забрали из приюта в Школу, протестировав каким-то образом и убедившись, что они перспективны. Вообще это удивительно, что им удалось создать такой тест. Насколько я поняла, за основу тут был взят MMPI, но его в конце концов так радикально переработали, что от изначального варианта почти ничего не осталось. Удивительно, что в результате теста и собеседований удается так точно отделять интересных детей от неинтересных. Но вот как отсортировывать детей в возрасте одного года?! Когда они и говорить-то не умеют. Сабрина говорит, что теоретические основы такого тестирования заложил ещё Пиаже. Я пробовала полистать его книги, но пока неинтересно. Так вот мы с ней говорили, и она рассказывала о работе в их химической лаборатории. То, что тут есть солидная химическая лаборатория, само по себе не удивительно, тут вообще много всего такого, чем можно хоть с утра до вечера заниматься. Меня удивило то, что Сабрина занимается этим как своей основной деятельностью, и никого это не напрягает. По её словам, она с восьми лет туда начала ходить и её просто засосало туда. В принципе ей знакомы и опыты глубоких воспоминаний и другие «внутренние направления» Школы (кстати, ты наверное почти ничего ведь об этом ещё и не знаешь!), но последние двенадцать лет она львиную долю времени занимается именно химией – просто потому, что это ей страшно интересно. Они создают новые вещества и материалы. Многое патентуют, и таким образом даже вносят свой заметный вклад в бюджет Школы. Ты в курсе, что «благородные газы» уже перестали быть благородными? Это её последнее увлечение. Оказывается, фтор – не самый сильный окислитель в природе, но обнаружилось это случайно, когда ученые создали гексафторид платины и оказалось, что он в два раза более сильный окислитель – настолько, что смог «лишить девственности» ксенон. Сабрина показала мне опыт по соединению ксенона и PtF6 – со стороны просто прикольный школьный опыт, в результате которого получается желтенький порошок. Но для того, кто понимает, что происходит — фактически, чудо – инертный газ вступает наконец-то в соединение, это конечно незабываемое зрелище. Недавно им удалось окучить неон, впервые в мире, создав еще боле зверский окислитель, и сейчас они тут все на ушах – исследуют новое вещество, и что-то там экстраординарное в его свойствах, я еще не разобралась. Кажется, они утверждают, что теперь самолеты будут делать из соединения титана, бора и их нового детища – что-то там про то, что бор окисляется атмосферным кислородом, а этот окисел поглощает атмосферную воду и при этом создаётся наноплёнка воды, которая вместе с этим новым материалом тыры-пыры, я уже половину забыла:) Суть-то в том, что я различила в себе совершенно идиотское нежелание заводить интересы, связанное с уверенностью, что если я начну их заводить, то буду «тратить» свою энергию на что-то, то есть у меня заведение интересов наитупейшим образом ассоциируется, оказывается, с потерей насыщенности, свободного времени, энергии. Это всё потому, что я раньше, кажется, совсем не понимала — что такое интерес, как он возникает, и только сейчас стало предельно понятно, кристально ясно, что интерес на самом деле ведет к накоплению энергии, а не к её потере. Да, это что-то прочно во мне оставшееся после вдалбливания родителями. Ещё мне стало понятно, что интерес может возникнуть на фоне насыщенности энергией — когда энергии так много, что хочется её куда-то деть, и идея о том, чтобы выучить слово или покачать что-нибудь или поиграться в лаборатории с аминокислотами, воспринимается с энтузиазмом.
Они там сейчас пытаются продавить последний благородный газ – гелий, и я теперь туда часто захожу и начинаю постепенно разбираться – что к чему. Иногда мне не очень понятно – почему они называют это «химией», потому что на самом деле это в чистом виде атомная физика. Раньше это казалось безумно сложным, но когда есть люди, которые на пальцах тебе что угодно объяснят, то отношение к этому меняется. Например вчера я поняла, наконец-то, что такое «туннельный эффект» — поняла не просто так, как «понимала» раньше, а по-настоящему поняла, и могу даже производить несложные расчеты на компьютере.»
«Гелий не поддаётся:) Зато поддаются коридоры. Они, оказывается, упругие! Это очень необычно, и даже Кауа мало что может сказать по этому поводу. Фриц тоже только разводит руками и пинает нас экспериментировать дальше, а что нас пинать, мы и так… Пока изучаем. Так что я сделала открытие.»
Упругие? Не очень понятно, что имеется в виду. Я попробовал себе представить, но не получалось. Если они как-то поддаются и их можно раздвинуть, то значит ли это, что те области, которые раньше от нас были закрытыми, становятся доступными? Или мы можем наблюдать но не можем влиять? Ну что толку гадать, надо спрашивать и присоединяться к исследованиям. Я поставил на полях жирный знак вопроса. Уже было восемь вечера, Клэр по-прежнему копошилась в своём кабинете, и я начал чувствовать первые лёгкие проблески приближающейся сонливости – вчерашняя ночь с Клэр и Машей всё-таки оставила меня сильно невыспавшимся… но пока что ещё нормально, а через час, наверное, пойду спать. Был бы парашют, можно было бы прямо отсюда прыгнуть в мою виллу:)
«У меня сейчас иногда возникает слабое чувство одиночества (на 1-3). Ещё резонирующие с этим состоянием слова — самодостаточность, отделённость, но почему-то больше всего хочется называть это одиночеством. Во время этого переживания появляется восприятие уникальной ценности своей жизни. При этом значительность, значимость для меня самой всего того, что со мною происходит, что я испытываю, вырастает в несколько раз, а озабоченность мнением других людей резко падает. При этом совсем не возникает безразличия к ним — просто возникает чувство, что моя жизнь теперь в основном вертится именно вокруг меня. Я меньше думаю о том, как меня воспримут, что подумает. Блин, это возникает так слабо и редко – и уже так приятно! И есть ясность в том, что я одинока (сама по себе, отдельна). Слово «одинокий», «одиночество» часто связано с негативными ассоциациями, но мне упорно хочется именно его использовать. Это состояние на него сразу отзывается.
Я думала, что нельзя одновременно испытывать это одиночество и влюбленность, но оказалось, что и влюбленность стала приятней вместе с ним. Из неё исчезла хватательная составляющая – я сама по себе, но люблю при этом, и у меня не возникает хватательного рефлекса к тебе или к Маше, желания захапать побольше вашего внимания.
Ещё наблюдение — когда я испытываю это одиночество, то ты кажешься ближе, чем когда-либо ещё, а ближе ты кажешься, наверно, потому, что я понимаю, что рядом с тобой это можно ещё полнее и сильнее испытывать. Любить — и чувствовать себя приятно одинокой. Это охуенно.»
«Я разнылась при Кауа, что мне неясно, какие у меня могут быть сильные интересы, и он просто ответил, что я могу ещё долго этого не понимать, что интересы вырастают постепенно, и что в такой ситуации целесообразно не просто сидеть и грустно ждать, а активно готовиться к тому моменту, когда мне станет ясно, куда ещё меня влечет. Можно продолжать делать то, что приятно — делать тело более сильным, ум — более развитым, ну и вообще развиваться как-то понемногу в своё удовольствие, и относиться ко всему этому не как к изолированным действиям, а как к подготовке к ещё более клёвой и интересной жизни. Такой подход мне нравится.»
«Стало возникать чувство простоты. Можно ведь ничего из себя не изображать, не выдавливать, а быть собой – ведь это самая простая вещь в мире. Выдавливание какого-то образа начинает казаться странным – зачем это делать? Наверное, это реакция на то, что окружающие люди всегда будут испытывать неодобрение, если я буду сама собой и не буду стараться под них подстраиваться. Но тут меня окружают совсем другие люди. Озабоченность начинает восприниматься чужеродным телом – тяжелым, неприятным, сильно портящим жизнь. Возникают всплески какой-то особенной близости, которую хочется назвать предельной — при которой начинает казаться, что я от тебя неотделима. И из этого – сильное желание сделать что-то, чтобы это выразить, сохранить, усилить, и есть непонимание – как это сделать, растерянность и немного тоска. Тоска по тому, чтобы всё время это испытывать, жить в этом. Вообще восприятия без такой близости начинают казаться сухими и обыденными.
Возникает ещё иногда доверие с оттенком детскости, простоты. Странно — при всём при этом общаться с тобой хочется меньше, чем вчера и позавчера. Сильно приятно от того, что ты есть, что ты приедешь.»
«Поиск стержня в себе и вообще каких-то живых восприятий резонирует с таким образом: я медленно, одну за одной, срываю шелуху озабоченностей, неуверенностей, представлений о правильном и неправильном, и с каждой содранной частичкой шелухи всё больше приоткрывается ядро, которое под ней сокрыто. И в этом ядре находится единственно интересное, настоящее и живое. Обычно я занимаюсь просто тем, что вожусь с шелухой, перебираю её, веря, что такое перебирание к чему-то приведет — это глупо. Зачем вообще возиться с этим мусором, уделять ему столько внимания, если можно его просто убрать и забыть?
Мне иногда становится понятно (на несколько секунд-минут), что я по какой-то причине держу в себе то, что просится наружу — что-то жадное до жизни, свободное, радостное. Держать это в себе мучительно. Быть недовольной, серой, жить, подавляя желания — мучительно. Возникает облегчение при мысли, что можно это прекратить.»
«Я ничего не могу сделать, чтобы как-то искусственно вызвать в себе интересы, навязать себе что-то — хочется просто помнить об этом и успокоиться, перестать терзаться на эти темы. Я не могу искусственным, не радостным путем добиться чего-то радостного — и всё тут. Что будет — то будет. От такой позиции возникает спокойствие и желание от себя отстать, тем более что на самом деле интересов очень даже хватает, просто я сравниваю себя с другими… а нахрен сравнивать?
Сейчас захотелось устранять беспокойство не быть достаточно интересной, и это легко получается. Возникает такой образ: я отделяюсь в какую-то сферу, в которой мне радостно, солнечно, приятно, при этом вы все тусуетесь где-то рядом, мы пересекаемся иногда. Образ такой сферы резонирует с отсутствием тревожностей, связанных с общением. Эта сфера легкая, но прочная»
«Я почти ничего не пишу о наших исследованиях, о событиях в Школе, о новых знакомствах, а только о своих чувствах. Но я уверена, что тебе будет интересно. Тебе ведь интересно?»
Я улыбнулся и посмотрел в сторону закрытой двери её кабинета. Захотелось подойти к ней, обнять, прижать к себе, но это я сделаю позже, через полчаса, когда пойду спать. Вряд ли она утерпит и не припрётся сразу же ко мне:)
«Хочу ещё немного написать о себе после того, как побыла в своём детстве. Несмотря на то, что я была очень забитой, робкой и стеснительной девочкой, мою жизнь можно было бы охарактеризовать как поиск и напряженное ожидание чего-то настоящего. Поиск какой-то смутно понимаемой правды. Жизнь людей вокруг и мир вообще казались какими-то фальшивыми, надуманными со всеми их правилами, обязанностями, злобой, жалостью, депрессиями. Я знала, что существует какой-то источник живости, добра и искренности, который доказывает, что жизнь – это не просто какая-то фигня, которую можно выкинуть на помойку, отдав её лживым действиям, и что можно наслаждаться и при этом не превратиться в монстра, став цельным человеком.
Когда я рассказала об этом Наоки, она сказала, что это очень важный критерий, который они используют в своих тестах по выявлению интересных и подходящих для Школы детей.
Эти догадки и уверенности жили во мне, не высказанные, принося чувство неудовлетворенности вместе с острым желанием искать это настоящее. Я искала его в книгах, фильмах, мальчиках, влюбляясь в них. Жизнь обычных людей казалась картонной, вымученной, и я не понимала – как же можно жить так всерьез, из года в год? Как можно не искать того настоящего, что так нужно мне?
Когда меня нашла Эмили и я с ней поговорила — раз, другой, у меня возникло абсолютное узнавание. Это оно – нет сомнений. Такое простое, ясное и пиздец насколько нужное. Это то, чего мне так сильно не хватало, без чего все казалось картонным и лживым. Радость узнавания была очень сильной, и облегчение, что я наконец нашла это в реальном, живом человеке. Сейчас я вспоминаю тот момент, когда впервые с ней встретилась и посмотрела в её глаза, и возникает наслаждение.»
«Не кончать – это очень важно. Я вспоминаю себя обкончавшейся и меня охватывает даже некоторый ужас – как можно жить в таком состоянии, выжатом как лимон, в котором никакие интересы, никакие переживания не могут даже приподнять головы. И я благодарна информатору, который обратил на это наше внимание и буквально потребовал, чтобы мы не кончали.»
«Я сейчас чувствую себя счастливой. Я рада клевым шортикам, которые выбрала сегодня, рада красивому нежному хую Тэу, рада глазам Маши и упругой попке Сабрины, которую я быстро совратила. Рада, что иду по тропинке между старыми деревьями. Радо тому, что сейчас утро и будет день. Рада, что есть влюбленность в тебя, и что я могу общаться с такими интересными людьми. Рада тому, что Тэу клёво потрахал меня, что сейчас до сих пор в письке необычно острые, немного щекочущие и глубокие ощущения. Рада тому, что ты приедешь и познакомишься со всеми ними, их тут много, и я сама ещё мало кого знаю.
Один раз от этих сегодняшних ощущений в письке возникло что-то настолько приятное, что все как будто отступило — просто хотелось идти по тропинке, чувствуя землю босыми лапами, и переживать это. Не могу описать, что именно возникало. Это длилось всего несколько секунд. Было похоже на безграничную, всеохватную, глубокую влюбленность, от которой хочется стать совершенно другим человеком, изменить в себе вообще все.»
«Я изменюсь.»
«Сегодня был охуенный день. Мигел рассказывал о стихиях. Я сначала была в каком-то игривом состоянии, и отнеслась к этому как к развлечению. Ну в общем это и есть развлечение, конечно, но это настоящее! Меня немного разрывает. С одной стороны хочется рассказать максимально подробно, с другой стороны ты всё равно не прочтешь это, пока не приедешь, а когда приедешь, то и сам всё узнаешь. Но это охуенно, охуенно и охуенно. Я сегодня впервые в жизни испытывала настоящую твёрдость. Сначала в животе, потом в голове. Идея бесконечно проста, даже примитивна, и я согласна с Мигелом, что остаётся только удивляться, что люди проходят мимо такого. Но они вообще проходят мимо всей жизни, вообще-то… У нас есть слепая уверенность, что скалы – это нечто мертвое, безжизненная материя, так сказать. Эта слепая уверенность блокирует нашу возможность контактировать с ними, поэтому мы сидели и порождали уверенность, что скала испытывает к нам симпатию. Если ты выглянешь с балкона и посмотришь на ближайшую гору, то ты увидишь этот огромный как бы скальный натёк причудливой формы, на который мы пялились. И все мы тут же стали испытывать твёрдость, не прошло и нескольких минут. Можно интерпретировать это как свойство нашей психики, которое вскрывается при создании такой уверенности, а можно принять гипотезу, что скала в самом деле обладает некоторыми восприятиями, которые мы от неё перенимаем – это в общем вопрос вкуса, если не впадать в фанатизм. А потом мы поперлись к ручью и стали порождать уверенность, что он течёт сквозь нас, и тут у меня хрен что получилось. Мигел сказал, что он знает, как помочь, и мы все набились в сауну. Когда спустя пятнадцать минут мы снова пришли к ручью, очень сильно хотелось пить, и на этот раз хотелось буквально пропитаться ручьем и было легко представить, что он течет сквозь меня, и в итоге я получила нужный результат! Затем он потащил нас на край скалы, и мы сверху смотрели на лес – отсюда он казался пушистым, как шкурка животного, и мы порождали уверенность, что гладим эту шкурку. Это получилось не у всех легко, но через полчаса всё получилось. Потом были бабочки, и потом – ветер. Пять совершенно новых озаренных физических ощущений в один день! Насколько я поняла, порождаемые нами уверенности позволяли культивировать проникновение, которое и открывало возможность интегрирования восприятий живых морд. Это совершенно новая для меня область, а в Школе этим занимаются уже давно.»
«Уже вечером всплесками стало возникать состояние, в котором я выделила три разных восприятия: детскость, сила и наслаждение своим существованием, и они все переплелись друг с другом. Детскость — это пронзительная свежесть в восприятиях, при которой кажется, что я вижу мир впервые. Есть удивление всему и любопытство. Совсем нет серости или обыденности – каждый миг воспринимается как новый и неповторимый. Нет страха. Я воспринимаю себя как тайну, окруженную другими тайнами – горами, деревьями, небом, другими мордами, которые манят меня, которые хочется узнать ближе – совсем близко. Я впервые почувствовала не просто желание, а острую, насущную потребность интегрировать восприятия живых морд. Этим я точно займусь. Наслаждение от своего существования и сила – нечто новое для меня.»
«Я часто живу как стыдливый червяк – я то прячусь, то стесняюсь, то ещё что-то – я стыжусь себя и поэтому подавляю. А тут есть восприятие себя, как будто свободно раскинувшейся во все стороны. Кажется, я как угодно могу проявлять себя, никогда ничего не стыдиться – и свободно наслаждаться при этом каждым своим действием. Наслаждаться каждой мыслью, каждым желанием, каждым преддверием действия. Я и сейчас испытываю отголоски этого. Стоит вспомнить ту гору – и это немного возникает.
Восприятие силы перекликается с таким наслаждением. Я становлюсь сильна потому, что перестаю бояться и начинаю получать удовольствие. Возникла ясность, что гора не стыдится себя – она свободно и широко раскинулась и получает удовольствие. И что это можно перенимать.
То, что я испытываю – это только слабые всплески, и понятно, что можно сделать ещё намного больше открытий и испытать намного более яркие восприятия. Я чувствую себя только немного подобравшейся к каком-то огромному таинственному миру, который прямо сейчас закрыт для меня, несмотря на эти всплески.»
«Тебя нет уже пять месяцев. Никогда бы не поверила, что такое возможно – так долго тебя не видеть, и жить так насыщенно. Я иногда говорю об этом с Машей, у неё примерно так же, но о себе она тебе сама расскажет. Мне хочется испытывать глубину. Хочется, чтобы от всех действий возникал подшерсток чего-то глубоко-настоящего. Вчера стало понятно, что от самого испытывания желания глубины глубина возникает. Удивительно – стоит просто вспомнить про это желание, поддержать его, как впечатление от себя сразу начинает меняться. Разные действия – разговоры и активности – начинают восприниматься как инструмент для насыщенности, а не неотъемлемая часть жизни, вне зависимости от того, хочу я её или нет. Кажется, непонятно написала, ну и ладно.»
«Иногда, когда возникает желание глубины, и я не понимаю сразу, как её добиться, то испытываю страх поражения и грусть, чем убиваю само это желание. И это тоже кастрация себя. Если убрать негативные эмоции из-за того, что я сейчас не понимаю, как её добиться, то можно испытать удовольствие и от самого этого желания. И, в конечном счете, не только удовольствие, а именно то, чего я хочу – глубину. Сегодня мы с Мигелом боксировали и я рассказала ему о своей находке, и он называет это «держать удар». Мне кажется, очень подходящая аналогия.»
«Это удивительно, блин – это оказывается так просто. Я столько мучилась от того, что не понимаю, как испытывать часто глубину существования, ведь она автоматически не появляется от деятельности, от интересов – а оказывается, просто достаточно ее хотеть, имея, конечно, достаточно энергии:) После этой ясности захотелось просто продолжать её хотеть. Стала возникать мягкая отрешенность, ровная сконцентрированность на себе. Без отчуждения, без уверенности, что я лучше или хуже остальных – просто возникла уверенность, что у меня теперь есть некая своя сфера жизни, отделенная от жизней других чем-то мягким, приятным, прозрачным. И это можно испытывать независимо от того, делаю я что-то или не делаю.»
«Сегодня возник такой образ: я сижу в какой-то серой и скучной хижине и знаю, что за ней скрывается яркий мир. И вот я подошла к двери, дверь уже приоткрыта, я уже чувствую запахи и немного вижу краски того мира, но чтобы открыть её полностью и выйти, нужно сделать какой-то шаг, совершить какое-то действие — не знаю какое. Мне нужно только понять, что это за действие, и я окажусь снаружи — легко и просто. И вот я сижу и пытаюсь понять, а что тут понимать? Нужно просто двигаться дальше. Интересно, что это состояние возникло не после упражнений с интегрированием восприятий, а после активного изучения немецкого. Всё очень тесно переплетено в живом человеке, одно отзывается на другое.»
« Я узнала, что ты скоро прилетишь. Прошло полгода, Макс, полгода!! Прошла целая жизнь! И я сегодня сделала открытие, от которого ты будешь, наверное, удивлен. До меня дошло, что ты любишь именно меня, а не ту, какой я стану в каком-то будущем, не какую-то розовую дорисовку (я думаю, что ты можешь дорисовывать меня по мелочам, но в том, что для тебя самое привлекательное и важное, ты не смог бы дорисовывать вот уже столько времени). И эта ясность вызвала кучу облегчения и спокойствия. Ведь когда я думаю, что ты любишь только то, что из меня может получиться когда-то, а не меня сегодняшнюю, у меня возникает много натужности, я пытаюсь как-то соответствовать нужному образу и в то же время понимаю, что не соответствую, злюсь на себя, испытываю никчемность и так далее. Но это всё не нужно, и мне вовсе не надо соответствовать образу несуществующего человека. И ещё когда я осознала, что ты МЕНЯ любишь, это было как небольшое потрясение — как будто со мной только что случилось всё самое охуенское, что только могло произойти. Вот я дура, да? Я до сих пор не понимала так ясно, что ты любишь именно меня-какая-я-есть:)»
«Перечитала некоторые свои записи. Мои любимые слова — это «испытала», «возникло», «что-то», «какой-то», «кажется» и «было впечатление». Унылые — захотелось пытаться заменять их на что-то более живое. Вот например так: «вздыбнулось чувство красоты, растеребенилась нежность глюкаво, и я встрепендюбнулась». Так намного круче, несомненно:)»
«Ты прилетаешь сегодня. Фриц очень доволен этим, ходит такой, всех теребит, поросенков заказывает особенно вкусных – хочет тебя поразить своей древнегерманской кухней. Он тебя точно любит:) Интересно, у него на тебя встаёт?:)
Вдруг очень захотелось чувство тайны. Захотелось перестать довольствоваться тем, что есть, а испытывать её ярко, жадно – как будто это единственное, что мне по-настоящему нужно. Нет, просто иногда испытывать его недостаточно. Надоело прикасаться к необычному лишь по чуть-чуть. Захотелось стать самой тем местом, где чувство тайны рождается, растёт, взрывается, превращаясь в изумление – тем местом, где находится его ядро. Где оно самое густое и насыщенное, переполняющее. Хочу замирать перед неведомым и испытывать потрясение, изумление. Хочу стать самой тайной. Звучит не очень самонадеянно? Не очень даже понятно, что это значит, но это так резонирует с чем-то ужасно приятным, с силой этого желания, что от этой фразы возникает радостное волнение, как перед первой встречей с любимым мальчиком. Хочу стать тайной, источником её. Неожиданно это желание так захватило, заполнило, что показалось, что это мой единственный, главный смысл в жизни – стать тайной. Я хочу быть тайной, и уже сейчас иногда бываю — в те моменты, когда я открыта удивительным восприятиям. Я не воспринимаю себя как источник этих восприятий – нет, они как будто существуют сами по себе, и я только иногда прикасаюсь к ним, особо не проникая туда, но сам тот факт, что я могла бы проникнуть глубже, испытывать интенсивнее, разве не удивителен? Разве не удивительна сама эта возможность? Возможность, принадлежащая мне, которую можно использовать прямо сейчас? Я воспринимаю как тайну и её, и себя, ведь я с ней связана неразрывно.»