Что мне известно о Чили? Что это где-то в Южной Америке, что там много вулканов и много моря. После Второй мировой войны тут, на уже отчасти насиженные места, осело много немцев и образовалась многочисленная диаспора, которую раньше довольно сильно пытались трясти на предмет их причастности к нацизму, но при Пиночете проще было потрясти свою бабушку, а после Пиночета уже и не осталось желающих трясти, да и всё кануло в Лету. Ещё была какая-то мутная история с самоубийством Альенде, но разбираться мне было в этом лень. В целом, оглядываясь на жуткий СССР, я был очень доволен тем, что коммунизм в Чили не прошёл.
В общем, скажем прямо — о сегодняшнем Чили я не знаю ничего кроме того, что это самая экономически развитая страна во всей Латинской Америке, что у них крайне низкий уровень коррупции и что у города Вальпараисо очень мелодичное название, и если этот пилот будет продолжать делать эти странные маневры посреди острых пиков гор, то велики шансы того, что я больше вообще ничего ни о чем не узнаю…
Мы вылетели из Сантьяго три часа назад на мелком шестиместном частном самолетике и держали курс на юг. Небоскребы на фоне заснеженных гор – это очень необычно и красиво. Мне понравилось, и я решил сюда ещё обязательно вернуться. В течение последнего часа под нами мелькали остров за островом, довольно густо натыканные в океане, и мне пришло в голову, что здесь неплохо бы построить несколько моих вилл. В конце концов мы плотно зависли над одним островом, довольно крупным, в центре которого было причудливое горное образование в виде тройной системы вулканических конусов, между которыми лежало большое лесистое плато. Именно тут, посреди конусов, пилот пролетал уже третий раз, причем в последний раз мне показалось, что он хочет почесать брюхо своему монстрику. Если в четвертый раз он решит пролететь еще ниже… я не успел подумать, чем это закончится, так как понял, что именно это пилот и намерен делать. И не просто «намерен», а уже делает. Я, конечно, не нервный, но вид стремительно надвигающейся на нас массы, состоящей из вековых деревьев, заставил меня оглянуться на Алекса. Он был невозмутим, и лишь кивнул, мол смотри вниз. Я пожал плечами, и в этот момент прямо под нами произошло нечто, что вызвало во мне желание протереть глаза: каким-то загадочным образом под нами разъехался лес! И обнажилась вполне приличная, симпатичная такая посадочная полоса, на которую мы и скользнули. Сразу после посадки мы завернули с посадочной полосы в просторный ангар, где уже стояло пять или шесть самолетов, в том числе один довольно крупный, мест на тридцать-сорок. С противоположной стороны ангара стояло несколько машин необычной формы, но я не мог подавить любопытство и пошел назад, посмотреть на посадочную полосу. Никто меня не останавливал, а Алекс крикнул вслед, чтобы я потом приходил к машине. Выйдя из ангара, я обнаружил, что вся посадочная полоса полностью прикрыта какими-то странными объектами зеленого цвета. Видимо, в тот момент, когда самолет подлетает, нажимается кнопочка и объекты оттаскиваются в стороны, и полоса очищается, а когда самолет заруливает в ангар, нажимается другая кнопочка, и полоса вновь полностью прикрывается. Эффективность маскировки этой системы я имел возможность проверить сам – мне до последнего момента казалось, что под нами всего лишь девственный лес, и ничего больше.
Вернувшись в ангар, я подошел к машине, из которой торчала голова Алекса. Я сел рядом, после чего на место водителя залез некий человек и мы бесшумно выскользнули на дорогу. Машина оказалась электрокаром, а дорога – узкой, хоть и двухполосной, полностью прикрытой сверху куполом из очень густых крон высоких деревьев. В основном дорога проходила узкими ущельями, но сделано всё было исключительно качественно – казалось, что я еду в каком-то геологическом музее.
Спустя десять минут мы прибыли на открытую местность, и дорога пошла вдоль побережья океана. Спустя еще десять минут она снова свернула в сторону одной из гор, и мы снова въехали в густую чащу, где неожиданно обнаружилось множество выстроенных в линию невысоких построек, что-то типа моих вилл – двухэтажных, с площадью основания примерно в сто квадратных метров, это я сразу оценил, поскольку мои виллы обычно имеют площадь основания около шестидесяти-семидесяти. Чего я сразу не увидел, так это то, что я пока что вижу эти домики со стороны подъезда…
Машина остановилась у одной из вилл, ворота автоматически распахнулись и мы въехали во двор, и тут до меня дошло, что сразу за виллой ничего нет. Снова захотелось протереть глаза, но я лишь помотал головой и прошел к краю. Это в самом деле оказался «край» — край обрыва высотой, как мне показалось, метров в сто. Влево и вправо, насколько было видно, вдоль всего обрыва стояли виллы, причем они оказались совсем даже не двухэтажными, поскольку часть этажей уходила в скалы, и со стороны обрыва домики казались четырех-пяти этажными. Чтобы так врезать виллы в скалы, им потребовалось, видимо, основательно поработать. Хотя, если это сравнительно мягкий известняк, то тогда другое дело.
Алекс был тут явно не впервые. Выпрыгнув из машины, он пошел к коттеджу, поманив меня за собой. Подходя к дверям, я обратил внимание на то, что здесь вообще много электроники – не только в воротах. Двери распахнулись, опять-таки автоматически, и мы вошли внутрь. Внутри было солнечно и в то же время не жарко. Центральный зал, куда мы попали, скорее был похож на зону ожидания или отдыха. Лестница справа вела на второй этаж, а та, что по центру, уходила вниз. Интерьер внутри был сделан без роскоши и особого изыска (я совершенно автоматически сравнивал это со своим творчеством), но тем не менее приятно – много зелени и неброской подсветки, много ручейков и водопадиков, много разных укромных уголков, где можно было видеть или какой-нибудь минерал с подписью, или макет чего-то, или просто стол со стулом. В общем, это конечно было не жилое помещение, а скорее административное здание, сделанное с довольно приятным мягким вкусом.
Мы пошли на второй этаж, который, если судить по цифре «семь», был именно седьмым. Небольшой холл, по стенам которого висели картины и фотографии, вел в несколько комнат. Алекс толкнул дверь одной из них и мы вошли внутрь. У окна в глубине большой комнаты стоял стол, и какой-то человек, поднявшись со стула, кивнул мне и что-то сказал типа приветствия. Что именно он сказал, я не расслышал, потому что моя челюсть медленно отваливалась, и я занялся возвратом её на место. Дело в том, что этим человеком оказался… Фриц.
— Я должен был убегать, запутывая следы, от Фрица, чтобы в конечном счете приехать к нему в логово? – вкрадчивым тоном я спросил у Алекса, который с совершенно невозмутимым видом плюхнулся в кресло.
— Присаживайся, Крис, — совершенно обыденным тоном, будто ничего не случилось, произнес он. – Я же тебе говорил, что Фриц – директор Школы.
— Да, но ты же мне и говорил, что если Эмили прибыла ко мне с ним, то ситуация серьезная…
— А она и есть серьезная, — все так же невозмутимо продолжал Алекс. – Но опасность исходит не от Фрица в данном случае, хотя, конечно, следует отдать ему должное и признать, что сам по себе он довольно опасен… — Алекс улыбнулся, и Фриц ответил ему аналогичной чарующей улыбочкой.
— От Эмили, что ли? От неё исходит опасность?
— Нет. Опасность исходит от Альберта, и даже не столько от него, сколько от Роба. Знаешь, Роб довольно специфический человек… ну о нём я расскажу попозже. Дело в том, что когда я узнал о том, что Эмили и Фриц собираются навестить тебя, у меня в голове зажглась красная лампочка. И то же самое, несомненно, произошло с Альбертом и Робом. До тех пор, пока вы все где-то обретаетесь по одиночке, занимаясь каждый своим делом, баланс сил остаётся неизменным. Но когда вы трое оказываетесь в одном месте в одно время, то баланс нарушен, и согласно протоколам, Служба должна вмешаться. И я в точности не знаю, какого рода вмешательство сочтет адекватным Альберт, и ты не знаешь, и Фриц вот не знает, а раз так, то лучше не рисковать и быстро обрубить ниточку.
— Что такого необычного в том, что мы встретились втроём? Мы часто подолгу общались и более обширной компанией, хотя бы вот с Гансом…
— Когда ты говоришь «мы общались», ты кого имеешь в виду? – перебил меня Алекс. – Тайскую проститутку?
— Я говорю о себе, я говорю…
— О себе? – Снова перебил он меня. – Ты кого имеешь в виду?
Я усмехнулся и тоже уселся в кресло.
— Что за ерунду ты спрашиваешь, Алекс.
— Совсем нет. Кого ты имеешь в виду, говоря «я»?
Нет, дураком он конечно не был, и треплом тоже. Кажется, мне пора напрячь мозги, а то Фриц стал поглядывать в мою сторону с некоторым удивлением.
— Тебе пора начать напрягать мозги, Крис, — словно прочтя мои мысли произнес Алекс. – Ты в компании умных людей, отнесись к нам с уважением, пожалуйста.
Пожалуй, в части сарказма, впрочем, довольно доброжелательного, сегодня он меня переигрывал.
Я откинулся на спинку кресла. Вид из окна за спиной Фрица был совершенно непередаваемо изумительным. Противоположный край пропасти отстоял от нашего совсем ненамного, казалось, лишь на двести-триста метров. Интересно, как образовалась такая глубокая и узкая расселина в вулканических горах? Я читал о расселинах, возникающих продольно на склонах вулканов под действием потоков воды, стекающих с их склонов – забыл, как такие расселины называются, но это ущелье уж слишком широкое и глубокое для этого, тут вода миллионы лет должна течь.
На стене слева от меня стояли стеклянные стеллажи, в которых на аккуратных полочках лежали красиво подсвеченные минералы. Ну, по крайней мере это увлечение у нас общее, Машу бы сюда… Вспомнив о ней, я вдруг остро почувствовал, как давно я их обеих не видел. Мною снова овладело то самое настроение, в котором я пребывал, когда Фриц посетил меня на моем холме – странная смесь светлой грусти и мягкого предвкушения.
Встав, я подошел к одному из стеллажей. На верхней полке красовался огромный кусок любимого Машей мориона. Она бы описалась, если бы увидела его, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] – размером с голову бизона, наверное, с несколькими десятками торчащих в разные стороны крупных кристаллов. Мне стало смешно от того, что в этот момент я неожиданно почувствовал укол ревности, представив, что Маша описалась бы от этого кристалла без участия [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Ревновать к кристаллу, это нечто новое в моем богатом сексуальном опыте…
— Такой, наверное, трудно найти, — произнес я куда-то в пространство. На полке пониже лежал неизвестный мне минерал глубокого синего цвета, и рядом с ним – еще один, тоже синий, но посветлее. Я вопросительно взглянул на Фрица.
— Тот, что слева — корнетит. Другой – линарит. Довольно редкие, — прокомментировал он, откинувшись на спинку стула и наблюдая за мной.
И какого же хрена ему от меня надо?
Я переместился на полку пониже. Ну, это я знаю что – роскошный, просто редчайшей красоты, нежно-зеленого цвета огромный кристалл эльбаита. Вообще-то такие экземпляры не только трудно найти, но и довольно недешево купить. Понятно, что здесь я нахожусь в сердце мощной финансовой империи, размер которой мне сейчас даже трудно вообразить, но кристаллы ценой в десяток, а то и два десятка тысяч долларов, всё-таки впечатляли. И тут их довольно много – вся стена уставлена стеллажами, и беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что и другие образцы были не менее эксклюзивными.
Я окинул их взглядом и пошел обратно к креслу, размышляя о том, до какой величины могло бы разрастись состояние, которой в середине прошлого века было грандиозным (всё-таки капиталы нацистской партии должны были быть внушительными сверх меры даже во время заката тысячелетнего рейха), если грамотно инвестировать имеющиеся средства в бизнесы по всему миру. Я думаю, что это должны быть миллиарды, если не десятки миллиардов долларов. Да, это внушает, бесспорно…
— Понятно.
Это я бросил Алексу.
— Ситуация изменилась, когда изменился мой статус, — продолжил я, рассматривая свои ногти. – Раньше я был подающим надежды аналитиком, экспериментатором с определенными способностями и неплохой энергией. Это было… ну было и было. Потом я стал любимчиком Эмили. Ну у неё много любимчиков, на то она и Эмили. Потом я наладил контакт со Странниками и удостоился внимания информатора, суть фигуры которого мне совершенно сейчас непонятна.
В этом месте я заметил, что веко Фрица немного неестественно дернулось, и мне стало понятно, что персона информатора его не то весьма интересует, не то беспокоит.
— А потом я вдруг стал будущим директором, — продолжил я, — правда пока что не понимаю, откуда это вытекает, но вам виднее…, и неожиданно оказалось, что на моём холме, в одном месте и в одно время собрались первый и третий директора Службы в компании с человеком, возглавляющим некую Школу, о которой мне пока что почти ничего неизвестно, но известно, что это человек, оперирующий триллионами долларов и в течение последних ста лет за компанию с Эмили опутывающий мир своими связями, глубину и ширину которых трудно вообразить. Не удивительно, что это вызывает тревожность.
— Насчет информатора, — Фриц положил руки на стол и тоже стал разглядывать свои пальцы, — хочу, чтобы ты сразу знал, что это человек, который не играет ни за одну известную нам команду. Всё, что нам о нём известно, выглядит просто смехотворно. Он давал советы ещё Эмили, когда та была нежной девушкой, молодой сотрудницей Анэнэрбе. Потом он давал советы ещё одному человеку, с которым тебе уже не доведется встретиться.
— Вайс? – Наугад бухнул я, потому что никого другого в голову не пришло.
— Да, — кивнул он. – Невероятно талантливый и мощный человек… был… И вот теперь информатор дал советы тебе.
— Точнее, нам, — поправил его я.
— Нет, Крис, тебе. Его советы были для тебя, в этом нет сомнений, и неудивительно, что и пригодились они пока что именно тебе.
— Ну, — я развел руками, — хорошо. И?
— Эту школу основали мы с Эмили, — перевел тему Фриц. – Это было… очень давно.
— Мило. Впечатляюще:) – поддел его я, чтобы посмотреть на его реакцию.
Он улыбнулся.
— Это была грандиозная работа с грандиозными целями.
— Анэнэрбе 2.0?
— Нет, те времена ушли безвозвратно, — Фриц встал и потянулся. – Жизнь ушла вперед, а мы ушли ещё раньше. В нашей школе мы воспитываем… людей, людей нового поколения.
— Истинных арийцев? – я снова попытался его поддеть, и снова безуспешно.
— Можно и так называть… некоторым это нравится по старой привычке, но в общем сейчас этот термин уже устарел и отвалился, поскольку свои расовую и оккультную окраски он потерял уже давно, и какой смысл его реанимировать в другом значении… я этого смысла не вижу.
— Значит, здесь у вас возрожденный Оберайхльберг?
— О, нет. Скорее тогда уж Вевельсбург, а вообще тут у нас всё гораздо масштабнее. Тут почти как отдельная своя страна, а не просто замок. Свой мир, свои ценности, своя мораль…
— Существенно отличающаяся от морали «сверхлюдей» из гитлерюгенда и СС?
— Очень существенно. Я понимаю, что возможно ты находишься под впечатлением того, что и я, и Эмили занимали очень важные посты в СС, ведь формально у нас были даже звания, и звания высокие… ты знаком с тем, какие были звания среди офицерского состава в СС? – заметно оживился он и рассмеялся, заметив, что я заметил его оживление. – Да, да, конечно, Крис, конечно есть ностальгия, но не по ублюдках вроде… да черт с ними, и вспоминать неохота, а ностальгия по прежним временам, по нашим тогдашним надеждам, устремлениям, и вот даже такая хрень как звания, любые в общем мелочи, которые оказались для нас не сильно изгаженными… но в те времена это для нас был вполне естественный способ проводить свои исследования, и даже более того – единственно возможный. В СС служили около миллиона человек, и подавляющее большинство их составляли так называемые «части усиления СС», которые позже были переименованы в «войска СС». Они просто сражались, Крис, сражались за своё отечество, сражались с тем, что считали страшным злом, и, если хочешь знать, я тоже считаю, что они дрались за своё отечество против страшного коммунистического зла, нависшего над миром. Конечно, они присягали лично Гитлеру, но они сражались именно за отечество, потому что Гитлер не существовал как нечто отдельное от их страны, он был как бы персонифицированным воплощением… ну так вот, старшим был конечно рейхсфюрер СС, в единственном лице Генриха Гиммлера. Ну, формально их было пять за всё время, но это неважные детали… Оберстгруппенфюрер СС – на ступеньку ниже, но это звание считалось как бы несерьезным, искусственным, так как введено было то ли в сорок втором, то ли в сорок третьем, то есть уже слишком поздно, поэтому мы все полагали это звание равным званию обергруппенфюрера, тем более, что и по звучанию они почти идентичны. Дальше следовали группенфюрер и бригадефюрер. Еще дальше – оберфюрер и штандартенфюрер. Потом штурмбаннфюрер с четырьмя звездами, и так далее, не важно. Так вот согласно протоколу были определенные проблемы с порядком оформления допуска к определенным… эээ… людям и в определенные места, если у тебя было звание ниже штандартенфюрера, а специфика нашей работы была такова, что оформлять допуски нам было некогда, и вообще Эмили страшно противилась этой мутотени, и как-то раз, когда очередной мудило отказался нас пропускать в Берхтесгаден из-за того, что какая-то закорючка была не в порядке, она просто послала его подальше, развернулась и ушла, ну и я последовал за ней, и когда Гиммлер перед ней извинился… да, представь себе, — воскликнул он, заметив изумление на моем лице, — Гиммлер извинился, и между прочим, он вообще был очень вежливым и тёплым человеком… не из тех, чья вежливость хуже плевка, а в самом деле открытым и тёплым, таким он уж мне запомнился… и она спросила его – кто обладает большими секретами – какой-нибудь группенфюрер или мы? Кто обладает большей возможностью устроить теракт или еще как-то навредить фюреру – мы или кто-то другой? Если мы – просто в силу того, что часто проводим время с высшим руководством страны, то какого черта нам доверяют в одном, и не доверяют в какой-то ерунде? Гиммлер рассмеялся, и спустя несколько дней все члены нашей группы получили звание штандартенфюрера, что довольно удивительно, поскольку женщины в принципе не могли быть членами СС! Но если Гитлер мог сам решать, кто является евреем, а кто нет, то и Гиммлер позволял себе решать, кто является женщиной, а кто нет:) Когда речь идёт об охране жизни первых лиц, многие правила перестают действовать, уступая место здоровой целесообразности.
— Мне до сих пор трудно представить Эмили в форме СС, — рассмеялся я. – Какие-то совершенно несовместные вещи.
— Они несовместны прежде всего потому, что у тебя мозг промыт насчет СС, — отрезал Фриц. – И кроме того, она никогда и не носила форму СС, поскольку, как я говорил, такой формы и не могло существовать для женщин. Кажется, какое-то время её пытались обязать одевать в форму СС-гефольге… это вспомогательные женские подразделения, формально относящиеся к юрисдикции СС, прежде всего это связистки, штабистки и надзирательницы в женских концлагерях… они проходили стажировку в Равенсбрюке… тоже, столько дичайшего вранья на их счет сейчас развелось… Ну форма такая довольно невзрачная, но Эмили наотрез отказалась, и на это плюнули.
— Мало того, что женщина-штандартенфюрер, да ещё и без формы…
— Да, и некоторые очень даже злились по этому поводу! Ну и в общем после этого вопросы с допуском прекратились, а мы получили возможность выпендриваться, но делали мы это без зла и без злоупотреблений, просто… ну понимаешь, когда в очередной раз сталкиваешься с каким-нибудь ретивым мудаком, тешащим своё эго за счет простого человека, или попросту издевающегося, то показываешь ему свой дубовый листочек… ну ты понимаешь, о чём я, и интересуешься, куда он предпочел бы отправиться в отпуск – в Маутхаузен или Аушвиц, и смотришь, как эта шваль, чуть не кланяясь и пресмыкаясь, уползает в своё змеиное гнездо. А насчет Гиммлера… подождем, пока напишут честную историю. Я думаю, лет через пятьдесят напишут, конечно, не вечно же длиться этому сумасшествию… тут всё примерно как с Гёссом, который под пытками признался в том, в чём его заставили признаться, ну так под пытками люди признавались и в том, что копали туннель из Москвы в Токио… а в общем мне уже все равно, просто есть общее чувство грубо попранной справедливости, но разве могло быть иначе? А справедливость восстановят, куда ей деваться.
— У вас здесь пишут историю? – поинтересовался я. – Ну настоящую историю, как свидетельства из глубоких воспоминаний.
— Разумеется, — кивнул он. – Ещё как пишут. Это интереснейшее направление, ну просто… до писка интересное:)
Видно было, что эта тема оживила его существенно больше, чем перечисление разных фюреров.
— Ведь первым делом что спрашивает невежественный человек, когда говорят про историю, про герменевтику? Он спрашивает – а на кой черт мне это надо? И верно, ему этого и не надо, потому что он тёмный и невежественный, и ум его ещё не родился как таковой, пребывая в дикости и первообразной своей мрачной и сырой чувственности, которой есть дело только для наслаждений более чем примитивных – нажраться, выебать самку, выебать конкурентов-самцов для утверждения статуса, поспать и снова нажраться. Так ведь он даже поебаться на самом деле не в состоянии так, чтобы получить удовольствие! И зачем ему история? Но человеку, который пробуждается к удовольствию и подлинной чувственности, история нужна, просто необходима. Я даже не говорю о чисто прагматичной стороне этого дела, ведь всем понятно, что неверно и дурно истолкованная, а тем более перевранная, история ведет нас в пучину бессмысленных повторений ошибок, а разве у людей есть время на исторические ошибки? У людей есть время на свои собственные, для того жизнь и дана, чтобы поступать, ошибаться, получать опыт, поступать, учиться, поступать, ошибаться, получать опыт… это и есть наша жизнь, но разве не было бы горько обнаружить, что вся эта персональная история зиждется на каком-нибудь глобальном, фундаментальном заблуждении типа «торжества коммунизма» или «торжества нацизма»? Сколько умнейших, честнейших людей просто таки просрали свои жизни лишь потому, что ум их был затуманен ложными историческими предпосылками? Это ладно, — он махнул рукой, переводя дыхание. – Но в изучении истории есть наслаждение, удовольствие, даже блаженство. Разве наши историки руководствуются возвышенными словесами типа тех, что я тут произношу? Конечно, они согласятся со мною, но тем ли они руководствуются в своих повседневных экспериментах? Да конечно же нет. Их влечет удовольствие, да, такое простое и банальное слово «удовольствие», которое так много значит для нас, людей. Удовольствие от познания – не это ли главный двигатель, питающих настоящих ученых? Даже физика – разве не выросла она из простого удовольствия от созерцания падающих тел? Разве химия не появилась из простого удовольствия от наблюдения за превращающимися веществами? Сейчас наука настолько коммерциализирована, что говорить об удовольствии даже становится стыдно! А что это за ученый, который стыдится наслаждения от занятия наукой? Что за любовник, который стыдится своей возлюбленной? Может ли он в самом деле доставить удовольствие и себе, и своей девушке?
— Криса мальчики больше возбуждают, — крякнул Алекс и тихо заржал, но Фриц, похоже, был совершенно непробиваем, исключительно устойчивая личность:)
— Может ли любовник по-настоящему проникнуться чувствами своей… своего возлюбленного, если стыд затуманивает его сознание, пусть даже стыд этот подспудный, лишь готовый проявиться и тихо плещущийся, подобно ядовитому кислотному озеру, и отравляющий своими эманациями саму его способность глубоко чувствовать? Настоящий, истинный ученый испытывает глубокое наслаждение, когда его ум осветляется новыми познаниями, да даже не в познании дело, не в нём самом… как бы это сказать…
Фриц задумался и мне очень ярко вспомнилась картина задумавшегося Ганса – когда-то чертовски давно, в прошлой жизни… интересно, как же должен чувствовать человек, у которого за плечами целый век и даже больше? И не просто «век» тлеющего существования, а сто лет сверхактивной созидательной деятельности.
— Узнать, это не главное. Главное – понять, понимаешь, Крис? Ты понимаешь, я знаю. Ты может быть и не формулировал для себя это вот так, но ты должен это понимать. Ты еще слишком молод, ты еще только что вылупился из яйца, образно говоря, и твой ум очень сырой и мало готовый к обобщениям, к синтезу, молодые, формирующиеся умы аналитичны, а не синтетичны, но ты уже отравлен наслаждением поиска понимания, и ты понимаешь, что уловить взаимосвязь, постичь причины и следствия – вот то, что даёт несравнимо больше наслаждения, чем непосредственное узнавание. Связь важнее того, что именно она связывает – важнее в смысле того, что это дает несравнимо больше наслаждения, а для чего еще жить, как не для наслаждения? Ну ладно, для кого-то личное наслаждение вторично, а первично – счастье для других, для любимых и близких. На самом деле это просто логическая ошибка, полагать так, просто для этих людей счастье близких приносит наибольшее, опять таки, личное наслаждение, и самый яростный альтруист является, просто по определению, яростным эгоистом, но эгоистом в позитивном, эволюционном смысле этого слова, когда ему очень хорошо тогда, когда хорошо ближнему, а другого альтруизма и не существует, а разные фанатичные устремления, не направленные на собственное удовольствие, так и следует называть фанатизмом, альтруистической обманкой. Что превратило Германию в ад? Что вообще всегда превращало государство в ад на земле, не знаешь? Попытки человека сделать его земным раем, вот что. Это Фридрих Гёльдерлин сказал, ты с ним знаком, ты знаешь…
— Черт побери!
Я вскочил, изумленный, но потом сел обратно, пытаясь изобразить понимающую улыбку. Понятно, что Фрицу известно всё про наши исследования и глубокие воспоминания, что известно Эмили. Но мне показалось нечто очень странное, нечто, я бы сказал, пугающе завораживающее. Мне показалось, что он говорит это не просто как человек, который получил письмо от Эмили или, скажем, послушал её рассказ, а как человек, который БЫЛ там со мной, в восемнадцатом веке, в Тюбингене, и в этот момент возникло совершенно иррациональное чувство, что я даже его помню, что я его видел, что я даже больше чем просто «видел»…
Не в силах успокоить вырывающееся возбуждение, и даже привстав с кресла, я перебил Фрица, который продолжал развивать свою тему.
— Фриц, я тебя знаю? Ну, Тюбинген, Нитхаммер, Гёльдерлин… я тебя знаю?
Он остановился и почесал затылок с немного виноватым видом.
— Кажется, я сказал лишнего, Алекс?
Тот пожал плечами и покачал головой, то ли укоризненно, то ли с сомнением.
— Ты знаешь, с кем имеешь дело, Фриц. Сам решай, всё равно рано или поздно…
— У нас будет время обсудить это, Крис, но сейчас ещё не время, поверь, — с необычно тёплой интонацией, так нехарактерной для него, произнес Фриц, и я, кивнув, уселся обратно.
— Да, — словно собирая разбегающиеся мысли, попытался продолжить Фриц, но было видно, что сейчас что-то иное уже отвлекает его. – Попытки человека превратить землю в рай, причем он забывает про рай для себя, он забывает про то, что смысл его жизни – в удовольствии для себя, и уже потом и уже через это – удовольствие для других, поэтому мы видим целые плеяды выдающихся подвижников, которые, стремясь к добру и понимая его, увы, отвлеченно, оторванно от частного удовольствия, создают столько зла и страданий и для себя, и для близких, и для людей вообще… в истории должна быть польза… я понимаю это, должна быть польза, а не только удовольствие… мы должны жить лучше и науки должны помогать нам в этом не только в смысле субъективного наслаждения… и какая же предметная польза от исторической науки, от наших прямых и непосредственных постижений… ведь наша история – это лишь эмбрион, зародыш…
Его мысли явно уносились прочь, он откинулся в своем кресле, сжимая и стискивая пальцы, а потом и руки его расслабились. Я взглянул на Алекса и случайно перехватил взгляд, который он бросил на Фрица. Это был взгляд, в котором читалось и уважение, и даже, я бы сказал, преклонение, если бы это слово не имело подобострастного оттенка. Близость и благодарность, которую испытывает человек к тому, кого, тем не менее, считает более глубоким и более развитым, вот что-то такое. Да, на Альберта он так никогда не смотрел:), хотя что я видел, в общем, лишь одна встреча. Нет, точно к Альберту он так не может относиться, да оно и понятно, в общем…
Мне был приятен вид задумавшегося и умного человека, поэтому я приостановил очередной рвущийся из меня вопрос, и подождал.
Наконец Фриц поднял свой взгляд и сначала смотрел словно сквозь меня, затем постепенно сфокусировавшись.
— Какие именно знания ты хотел передать мне? Что вы с Эмили имели в виду?
— Ну… разное, разное, столько всего, Крис… Понимаешь… — он окончательно вернулся к реальности, и в его глазах снова что-то зажглось. – На самом деле тут все сложно…
— Тебе, я думаю, будет интересно научиться преодолевать стены, — вставил Алекс, и Фриц кивнул. – Технология эта вполне отработана, ну ты знаешь при каких граничных условиях, и работа эта идет дальше… например мы выясняем, какие именно процессы в большей степени способствуют затвердеванию стен, и, соответственно, что способствует тому, чтобы как можно дольше держать их проницаемыми, это ужасно интересно… потом оказывается, группа наблюдателей при шунтировании всё-таки оказывает довольно серьезное влияние на процесс, и мы изучаем – какое именно, и с чем это связано…
— Но мы рассчитываем не только дать, мы рассчитываем и взять, — неожиданно закончил за него фразу Фриц. – Конечно, нам приятно поделиться с тобой знаниями, но… не хочу, чтобы это прозвучало потребительски или торгашески, но ты должен знать, что мы на тебя очень рассчитываем. Представь себе, что некий ученый, настоящий ученый, не карьерист, изучает что-то… физика там, химия, генетика… и вдруг он узнает, что где-то по соседству есть другой ученый, у которого есть недоступные первому средства, вещества, оборудование… конечно ему будет приятно встретить коллегу и поделиться с ним своими знаниями, но он будет также страстно искать и его помощи и содействия.
— У меня… нет ничего такого, — развел я руками, и смутное подозрение закралось в мою голову, что возможно они что-то себе надумали, что-то нафантазировали, и теперь ждут от меня чего-то такого, чего я им дать не могу. – Повторяю, — громко произнес я, — у меня ничего такого нет, и если ваш интерес ко мне вследствие вашей ошибки на этом исчерпался, то… без обид, мне было приятно с вами пообщаться, и я все-равно был бы чертовски благодарен, если бы вы поделились своими знаниями со мной просто так, из чувства естественного сродства, которое истинный ученый испытывает к другому, но если нет, так и нет, у меня интересная жизнь и я с удовольствием вернусь туда, где остановился…
Тут я в самом деле остановился, поскольку заметил улыбку на губах Фрица.
— Крис, я сейчас на пальцах покажу тебе, что у тебя есть и чем это может всем нам пригодиться.
— Если ты о моей попке, то и в самом деле, до вчерашней ночи я и не подозревал, что у меня есть такое сокровище, и если бы не старая опытная тайская проститутка, то и не узнал бы…
Я уже знал о том, что сбить Фрица с толку не удастся, тем более такими примитивными методами, уж всяких попок он, я думаю, навидался в своей жизни предостаточно.
— У тебя есть Странник. Раз. – Он загнул палец. – У тебя есть кристалл, это подтвердил информатор, а значит он у тебя есть. Это два, — он загнул второй. – А значит, у тебя есть что? У тебя есть энергия, которой нет у нас, и у тебя будет её ещё больше и ещё неизмеримо больше, поскольку твоя… дружба, скажем так, со Странником даёт тебе доступ к таким уровням энергии, которые нам и не снились, пусть даже эта энергия не в полной мере твоя, пусть ты можешь её пока что только занимать у Странника, но тем самым приучая себя к ней, перестраивая своё тело так, что со временем оно сможет самостоятельно…
— Откуда тебе известно про возможность брать энергию… взаймы? – перебил я его. – Мне, например, ничего об этом неизвестно.
— Я уже говорил тебе, что информатор общался с двумя людьми, известными нам – с Вайсом и Эмили. Он иногда давал им информацию, как бы это сказать, впрок. Мы можем с тобой и ею поделиться, конечно… и кристалл, Крис, мы ведь почти ничего не знаем о нём, ровным счетом ничего, но из самых общих соображений можно предполагать, что человек с кристаллом вряд ли будет иметь лишь одну единственную особенность – способность общаться со Странниками, ты ведь согласен?
Я кивнул.
— Допустим, взять наши опыты с преодолением стен, с исследованием карстов… ты можешь себе представить, какие новые возможности откроются перед человеком, который обладает той энергией, которой пока нет у нас? Можно ли себе представить, какие тебя ожидают новые открытия? Я, например, даже и не пытаюсь гадать на этот счет. Какой смысл. Все равно все мои фантазии будут ограничены моим прежним опытом, а тут пахнет чем-то совершенно новым, понимаешь? Совершенно! Так что, коротко говоря, у нас есть информация и технологии. У тебя есть доступ к энергии и нечто такое, что, возможно, даже будет похлеще любой чистой энергии – у тебя есть ты. Ты сам – человек, шагнувший вперед, в будущее. Ты уже сейчас не гомо сапиенс, строго говоря, потому что кристалл делает тебя уже существом высшего уровня по отношению к нам. Я вложил всего себя в Школу, Крис. Я потратил на неё сто лет, ты можешь себе это вообразить? Эмили потратила на неё сто лет. Множество замечательных людей потратили на неё полвека или четверть века или десятилетие… для каждого свой вклад значим, для каждого – это огромная часть жизни. Я хочу, чтобы и ты присоединился к нам, неважно в каком амплуа. Я хочу, чтобы ты помогал нашим обитателям, и чтобы они помогали тебе. В ближайшее время тебе предстоит стать директором Службы, это и в самом деле практически предопределено в силу действия пока что скрытых от тебя механизмов внутри самой Службы и вовне её. Ты, конечно, можешь отказаться, я, говоря о предопределенности, не имею в виду, что у тебя нет выбора. Выбор у тебя есть всегда, и ты уже продемонстрировал, что способен на самостоятельные поступки и определенную смелость, которая, конечно, необходима руководителю такой службы.
— Я добавлю, Фриц, — вмешался Алекс. – Есть вещи, которые мы изменить не можем, и в которых выбора у нас нет, Крис. Альберт должен будет покинуть пост директора в любом случае, вопрос в том – кто встанет на его место, и что он сделает. Превратит Службу в очередной бессмысленный секретный придаток к НАТО или НАСА? Развалит всё? Закуёт в бюрократические кандалы и приговорит к заплесневению? Или пересмотрит всё, с начала до конца, от первой до последней буквы, и приведет Службу в соответствие со временем?
— Почему Альберту придется уйти?
— Ну, — Алекс развел руками, — вся предыдущая деятельность Службы теперь попросту лишается смысла. Работа трапперов и кондоров лишена смысла – что толку выслеживать странности, когда у нас уже есть прямой доступ к Странникам? Зачем нам накапливать багрянец, если у нас есть тот, кто пошел дальше?
— Но полагаться на единственного человека…
— Конечно, конечно, — перебил меня Алекс. – Разумеется, что может так оказаться, что ты – некий уникум, и полученные тобой возможности так никто больше и не сможет воспроизвести. Лично ты считаешь это насколько вероятным?
— Ни на сколько, — отрезал я. – Я совершенно точно не являюсь каким-то уникумом, и у меня нет сомнений, что найдутся и другие люди, кто и кристалл начнет наслаивать, и со Странниками общаться. Просто надо этим заниматься, просто нужны люди, которые увлекутся этим, вот и всё.
— Вот и я так же думаю. Так что работа по скрупулезному выявлению странностей и корпению над квантовой игрушкой больше не имеет смысла, ведь теперь у нас есть прямой доступ, прямые технологии, которые и надо развивать. Как ты думаешь, Альберт – подходящая кандидатура для этого?
— Нет, не думаю. Но роль директора ведь, насколько я понимаю…
— Нет, Крис, — отмахнулся Алекс. – Альберт конечно не семи пядей во лбу и не бог весть какой гений, но он всё-таки достойный человек, и давай относиться к нему как к достойному человеку. Он не согласится просиживать штаны в роли зиц-председателя, перекладывая бумажки. Это человек, Крис, настоящий сильный человек, и он должен найти себя в чем-то новом, в чем-то таком, что будет достойно такого человека, как он, и я не сомневаюсь, что и последующая его жизнь будет не менее интересной и созидательной, чем предыдущая. Так что «уйдут» его, или он уйдет сам, значения не имеет. Он уйдет, это факт. И Служба требует полной перестройки, это тоже факт. И вряд ли мы найдем понимание в тех эшелонах власти, которым формально Служба подчинена, поэтому, я думаю, она по необходимости превратится в своего рода частное исследовательское бюро.
— Как именно я стану директором?
— Очень просто. Мы все проголосуем за тебя.
— Альберт и ты… и Джулия… и Олаф…
— Неважно, — отмахнулся он. – Ты на самом деле даже не всех людей в руководстве знаешь:), я согласен, это уникальный случай, но можно ли ждать чего-то обыденного от такой странной организации?
— Роб тоже проголосует за меня?
— Вполне возможно, почему нет. Хотя бы из уважения к Альберту, которого он боготворит. Но скорее всего он не останется и уйдет.
— Многие уйдут…
— Думаю, да. Селекцию тех, кто останется, проведешь ты сам и те, кому ты это поручишь.
— Значит… частное бюро… под эгидой Школы?
— Нет! – Вмешался Фриц. – Я могу решить все вопросы с финансированием ваших работ, это без проблем, но Школа должна оставаться закрытым заведением, Крис, и нет надобности смешивать две организации со столь разной историей и, я бы сказал, корпоративной культурой. Смешение корпоративных культур – что-то вроде социального рака, он дает метастазы и убивает. Нет, пусть все будет так, как есть. Школа останется самой собой, а Служба – тоже самой собой, хоть и реформированной, но это будет нечто, исходящее из неё самой, нечто такое, что произросло из самой её почвы. Да кстати говоря, я почти уверен, что и Школа претерпит некоторые изменения в связи с тем, что теперь у нас появляется нечто принципиально новое, так что ничего не будет стоять на месте.
— Ты хотел бы, чтобы со временем я возглавил не только Службу, но и Школу? – Задал я прямой вопрос в лоб.
— Нет, — Фриц улыбнулся. – Нет и нет. Может быть ты был бы и прекрасным руководителем здесь, но ты вырос на другой почве, как я уже сказал, и смешения субкультур допускать нельзя. Пожалуйста, Крис, не сделай такой ошибки, не позволь этому свершиться, какой бы заманчивой ни казалась эта перспектива.
Он смотрел на меня с такой… детской, что ли, непосредственной мольбой, что я совершенно неожиданно для самого себя произнес фразу, которая в иных обстоятельствах показалась бы мне нелепой.
— Обещаю тебе, Фриц, я не допущу этого.
Я почувствовал всё-таки себя неловко, но словно сам для себя настоял на сказанном, и повторил уже более твердо, глядя ему в глаза
— Обещаю.
Было видно, какое огромное облегчение он испытал при этих моих словах, и мне это не очень понравилось, потому что такое облегчение свойственно скорее тем, кто считает свое дело удачно завершенным, а между тем о каком завершении тут может идти речь? Работа ведь только начинается.
— Работа ведь только начинается, Фриц, — произнес я вслух, с некоторым беспокойством наблюдая за его расслабленным лицом.
— Разве бывает иначе, Крис? – произнес он всё с тем же выражением лица. – Разве может быть иначе для тех, кто всегда в поиске? Конечно, я понимаю это. Я живу… много лет, и для меня непрерывно всё начинается, но когда-то, тем не менее, это закончится, если, конечно, мы раньше не совершим какой-то прорыв, будь он связан с кристаллом или Странниками или чем угодно еще. Ты подумал, что я сдался? Нет, Крис, не переживай. Если я и умру, то в борьбе, в исследованиях глубин человеческих возможностей, я не состарюсь никогда, не беспокойся. Алекс вот меня знает, он подтвердит. Но что касается прагматических вещей, то мы должны быть уверенными, что Школа не останется без руководителя. Я собираюсь ещё работать и работать, но так или иначе я должен выращивать свою смены, понимаешь?
Что-то не понравилось мне в этом вопросе, и я насторожился.
— Понимаю… что, Фриц?
— Я должен воспитывать наследника, человека, который продолжит мое дело, если я уйду тем или иным образом. Человека, которому будет не сто лет и не восемьдесят, который вырос уже из нового мира, который впитал в себя дух нового времени, новейшего, я бы сказал, времени, который обладает уникальным характером – чувственный как девочка, упорный как бульдозер, обладающий харизмой и властный как Гитлер и скромный как Ганди. Умный как сто чертей и обладающий интуицией, как ведьма. Способный учиться и учить, имеющий исключительных друзей.
— Да…, — сочувственно покачал я головой. – Задачку ты себе выбрал по плечу:) Это же… ну я не знаю, может быть в Школе есть достаточно достойных кандидатов… черт возьми, что такое, Алекс?
Мне снова не понравилось что-то неуловимое в его взгляде, и в том, как смотрел на меня Фриц мне тоже что-то не нравилось.
— Что, что такое? Фриц?
— Видишь ли, Крис, кандидат уже есть. И более того, он уже осведомлен о своем предназначении, и в общем работа по его подготовке уже в разгаре.
— А… ну и отлично, — с облегчением выдохнул я, поскольку мои странные предчувствия не кончились в этот раз ничем неприятным. – Ты считаешь, мне следует с ним познакомиться? Ну, почему бы и нет. Если ты выбрал этого человека… наверняка мы найдем с ним общий язык. Когда мы сможем встретиться?
— Да видишь ли… когда захочешь.
— Хорошо, тогда сегодня?
— Сегодня, как мне кажется, этого сделать не получится, — как-то кривовато усмехнулся он. — Да и нет смысла…
Что-то опять у меня зашевелилось. Какая-то странная возня… ну… ладно, в общем я всегда успею, в конце концов вообще пока что нет основания полагать, что преемник в какое-то обозримое время вступит в свою должность.
— Но ведь независимо от того, станет этот преемник руководителем Школы или нет и когда именно, он ведь все равно будет активно участвовать в работе, там и познакомимся… что? Что, Алекс?
— Я просто хочу еще раз сказать, что знакомиться нет необходимости, — с настойчивой интонацией произнес он. — Знакомиться нет необходимости, Крис, потому что вы уже неплохо знакомы.
— Черт… как это? Я не знаю никого из Школы. Фриц?
— Ну я же сказал, что это должен быть уникальный человек, принадлежащий к новейшему времени, который не просто слепо примет традиции и ценности Школы, а перестроит их к требованиям нового духа времени…
— Хватит заливать про дух времени, кто он?
— Ну…, — Фриц переглянулся с Алексом и с некоторой, я бы сказал, опаской произнес.
— Вообще-то это не «он», а «она». Это Маша.