Равномерный стук колёс совершенно не мешал размышлять, даже наоборот. Мне вспомнился другой стук колёс, так похожий и всё же не похожий на этот – стук колёс синкансэна – сверхскоростного поезда-экспресса, уносящего меня из Кагосимы в Осаку. Конечно, можно было воспользоваться самолётом, но экспрессом было и интереснее, и неожиданнее, а неожиданность стала входить в мои планы… неожиданно:)
Прибыв в Осаку, я тут же вылетел оттуда в Харбин. Затем из Харбина перебрался в Хабаровск (вот уж совершенно неожиданное решение, не думал, что меня занесёт в эти края, в эту дикую страну). Посидев пару дней в Хабаровске, я, видимо, немножко сошел с ума, так как после этого оказался в Комсомольске-на-Амуре. Хрен кто меня будет искать в этой глуши. Но ведь это ещё не самая жопа? И вскоре я оказался в Ванино. Вот это уже самая жопа. Пожив и там несколько дней в гостинице, навевающей совершенно апокалиптические настроения (чем она мне и понравилась), я вернулся в Хабаровск. В какой бы гостинице какого города России я бы ни останавливался, спустя полчаса, от силы час раздавался телефонный звонок, и женский пропитый голос с интонацией, которая, видимо, полагалась эротической, интересовался – не хочу ли я провести время в компании очаровательных девушек. И каждый раз я, разумеется, хотел. Нет, я конечно не ожидал приятного секса. Я, собственно, вообще не ожидал ничего, что можно было бы назвать сексом, но чисто из любопытства, что ли, ради прикольных впечатлений… впрочем, среди того ужаса, который оказывался у меня в дверях спустя час после звонка и моего утвердительного ответа, иногда попадались и просто нормальные девушки, с которыми было вполне приятно потрахаться.
Я так и не уверился в том, что мой маршрут был достаточно зигзагообразен, и фантазия стала рисовать такие экзотические продолжения маршрута, как Февральск, Югорёнок и Галимый, но, проснувшись очередным утром в обнимку с девушкой, которая была вполне симпатичной и ласковой с вечера, а сейчас представлявшей собою аппарат, живущий единственной целью – напиться, и непременно вместе со мной, и не желающий более думать ни о чём другом (бутылка водки таинственным образом оказалась уже на столе), я понял, что если и в самом деле удалюсь в какой-нибудь Оймякон или Галимый, то, вполне вероятно, уже не вернусь оттуда живым, сожранный заживо хвалёным русским гостеприимством, который на поверку обычно оказывается около-алкогольным охуением, которое в любой момент и по любому поводу готово обернуться необузданной агрессией вплоть до мордобоя (цивилизованный вариант) или поножовщины (умеренно-нецивилизованный). Наверное, кому-то не понравится то, как я описываю русский народ? Я спорить не буду, о чём тут спорить? Просто садись и поезжай в Магаданскую или Тверскую область и поживи там. Может и понравится, у всех свои вкусы.
В результате здравых размышлений я снова перебрался в Китай, испытывая странное чувство облегчения, словно выбрался из мышеловки. Интересно, какой процент иностранных туристов испытывает те же чувства? В Китае я почувствовал себя находящимся среди отчасти цивилизованных людей, но лишь отчасти – в общем Китай мне никогда не нравился, и я стараюсь его избегать. Во-первых, потому, что по-английски там не понимают ни слова ни в международных аэропортах, ни в отелях, где, казалось бы, персонал мог бы выучить хотя бы десяток слов на английском языке. Кроме того, вездесущая сигаретная вонь, от которой невозможно спастись нигде, делает пребывание в Китае особенно неприятным. Возможно, полутора миллиарду китайцев всё равно, сколько десятков миллионов умрёт от рака лёгких, но я в их число входить не намерен. А может быть они думают, что тем, кто родился и вырос в удушливом смоге, курение уже не в силах повредить. Ну и черт с ними. Я, в общем-то, жить здесь не собираюсь.
Вылетев в Бангкок, я сел на поезд до Чианг-Рая, откуда планировал поехать на автобусе до Мэ-Сая и затем, перейдя границу с Лаосом, взять такси до Луанг-Прабанга, где и успокоиться на частной вилле, арендовав её для начала на несколько месяцев, а там видно будет.
«И хрен кто меня там найдёт», — предвкушал я под стук колёс тайского поезда. «И ведь до сих пор я не прочёл его письма!».
Да, раньше это было бы для меня совершенно немыслимо – взять такую гигантскую паузу в чтении письма, которое, очевидно, содержит информацию критической важности. Но с другой стороны, я просто следовал полученной инструкции… нет, даже не инструкции – совету. А ведь сейчас подходящее время, чтобы его прочесть, разве нет? Поезд только отошел, ехать всю ночь, делать нечего, настроение лирическое…
Я достал из своего мелкого рюкзака пакет, открыл его и заглянул внутрь. Пачка листов бумаги. Точнее даже две пачки. Я положил пакет рядом с собой и достал записку, которая прилагалась к нему. Записка была написана уверенным, сильным почерком на обычном, невзрачном листочке, вырванном из блокнота. Этот почерк мне был очень хорошо знаком – почерк Алекса. Но прежде чем я прочел содержимое записки, мой взгляд упал на подпись. Подписана она была числом 732. Это было очень давно, просто невообразимо давно, когда Алекс вводил меня, желторотого новичка, в курс дел, разъясняя мне те или иные протоколы. Как-то между делом он мне сказал, что есть ещё один протокол – только между нами двумя. Если я когда-то получу от него записку, которая будет содержать исключительно важную и требующую всей полноты внимания информацию, и если потребуется, чтобы я был совершенно точно уверен, что эта записка в самом деле от него, то он подпишет её этим числом.
И вот, спустя пару минут после того, как Эмили и Фриц решили сделать перерыв на обед и удалились в ресторан, предназначенный для питания будущих постояльцев моих вилл, а пока что кормящий меня самого и всех тех, кто участвует в постройке, охрана сообщила, что ко мне пришел некий мальчик и настоятельно требует меня самого, отказываясь говорить что либо ещё. Я вообще держусь довольно открыто, о чём охранникам известно, и у меня бывают довольно странные (особенно для японца) знакомства, поэтому мальчику не пришлось долго ждать. Я попросил Эмили и Фрица начинать ланч без меня и пошел посмотреть, чего хочет от меня мальчик и достаточно ли он симпатичен, чтобы поболтать с ним подольше, а может и не только поболтать:)
Мальчик оказался очень даже пупсовым, но мои мысли вскоре пошли совсем в другом направлении. Он протянул мне пакет и записку. Открыв её, я тут же и вперился взглядом в подпись 732, испытав лёгкий ступор. Содержание записки, впрочем, лишь усугубило это моё состояние.
Я снова раскрыл её и ещё раз, медленно, смакуя, прочёл.
«Крис, ситуация срочная и не терпит отлагательств. Я полагаю (некоторая доля здравого смысла, значительная доля осведомленности и неплохая доля работы квантового компьютера), что тебя посетит Эмили. Если она придёт одна, то эту записку и этот пакет тебе не передадут. Если же реализуется второй вариант (а я думаю, что будет именно так), и вместе с ней придёт некий старый человек, именующий себя, вероятно, Фрицем, то мальчик передаст тебе записку и пакет.
Крис, ты меня очень хорошо знаешь. Я надеюсь, что тогда, когда мы с тобой так тесно общались, я не был таким уж заносчивым недоступным старым пердуном, каким я себе иногда кажусь, и ты смог почувствовать во мне не только наставника, но и друга. Я надеюсь на это, потому что прямо сейчас я хочу от тебя странного, и очень прошу тебя последовать моему совету. Я хочу, чтобы ты немедленно, безо всяких приготовлений и отлагательств, исчез прямо сейчас. Я не сомневаюсь, что у тебя, согласно известному протоколу, есть для этого всё необходимое. Я учил тебя, и я знаю, что ты, будучи хорошим учеником, всегда имеешь пути отхода. Исчезни прямо сейчас. Появление Фрица в твоей жизни может означать очень серьезную угрозу для самого твоего существования. Я думаю, ты понимаешь, что со стороны Службы за тобой всегда был и есть присмотр, но и это теперь стало представлять угрозу. Давай сделаем так. Уходи прямо сейчас самым нелепым и непредсказуемым маршрутом. Фриц этого не может ожидать и он не готов. Эмили этого может ожидать, но она не может ожидать того, что вмешаюсь я – просто потому, что она не знает о моей роли в её жизни. Со своей стороны я прерву слежение за тобой со стороны Службы, и никто не сможет его восстановить (во всяком случае в ближайшее время), поэтому если ты выберешь достаточно причудливый маршрут, то исчезнешь для всех. И это очень важно.
В пакете, который сейчас передан тебе, находится довольно разнородная информация, которую можно свести к двум основным темам: 1) история нацистского оккультизма в той части, в которой она имеет отношение к работе Службы, и 2) некоторые факты о первых руководителях Службы и их важных связях. Изучение всего этого натолкнет тебя, вполне вероятно, на кое-какие мысли. Изучи эти материалы позже – когда у тебя будет лирическое настроение и достаточно свободного времени:) Я писал их постепенно, может быть для себя, может быть для тебя, думай как хочешь.
Если ты захочешь встретиться со мной, чтобы обсудить возникшие вопросы, то воспользуйся соответствующим протоколом — тем, который, как и эту подпись, знаем только мы двое.
732»
В тот момент, когда я впервые прочёл это письмо – там, на Окинаве, я сразу понял, что безмятежное возлежание на шезлонге закончилось, причем независимо от того, какое я приму решение. Меньше всего я предполагал, что Алекс решил пошутить или что-то в этом роде. Если он пошел на такой нетривиальный шаг, то за этим в любом случае кроется что-то серьезное – вот то главное, что я уяснил себе за долю секунды. Водит ли он меня за нос в какой-то своей игре с Эмили или тем более с совершенно непонятным мне Фрицем, или всё, что он пишет, соответствует действительности, или частично, или ещё как-то – так или иначе, я оказался замешан в какой-то серьезной истории. Ну, в общем, что тут удивительного… я же не в частном пансионе работал, а на Службе.
Осталось принять решение, и я его принял. И теперь я сижу в тайском поезде, в котором до этого ездил раз в жизни, и впереди – тихая жизнь в Луанг-Прабанге до тех пор, пока я не разберусь – что к чему. Вынужденное расставание с Клэр и Машей меня совершенно не радовало, но, в конце концов, мы все взрослые люди и сможем адекватно отнестись к этому – как к очередному этапу нашей интересной жизни.
А с другой стороны… я так сижу тут и рассуждаю о Луанг-Прабанге, а между тем я ещё и не начал читать материалы Алекса. Может быть мои планы изменятся после того, как я с ними ознакомлюсь? Ну, настроение лирическое, на соседней полке сидит и мирно посматривает в окно тайская проституточка средних лет, которую я снял прямо на вокзале с условием, что она проведет со мной несколько дней в качестве, так сказать, личного секретаря с интимными функциями при поездке по Таиланду и Лаосу, и что она будет молчать и не пытаться меня развлекать, когда я ничего от неё не требую, и что когда мы будем заниматься сексом, чтобы она не пыталась выжимать из меня оргазм и не изображала возбуждение. Она показалась достаточно сообразительной и адекватной в то время, когда я объяснял ей свои условия, и пока что со своими обязанностями она справлялась хорошо, и я надеялся, что и дальше так и будет. Пятьдесят долларов в сутки чистой зарплатой, видимо, показались ей вполне достойной компенсацией за эту простую и, видимо, привычную для неё работу.
Я сказал ей закрыть дверь в купе на замок и достал бумаги из пакета, но, взвесив, решил, что настроение всё же недостаточно лирическое. Я сказал ей раздеться, и через пол минуты она стояла передо мной совсем голая. Повернув её к себе спиной, я привлёк её к себе поближе и стал неторопливо целовать её упругую тёмную попку. Это было очень приятно, и сейчас не хотелось ничего другого. Я держал её за бёдра и прикасался к попке губами, тёрся лицом, прижимался щеками, потом повернул её и стал целовать ляжки, живот и губки письки, немного залезая языком между ними. Потом я сказал ей встать на колени и заняться моим хуем, что она и стала делать без спешки и нарочитого возбуждения. Моё настроение стало теперь уж точно лирическим, и я взял первый лист из первой пачки.
«Что-то необходимо взять в качестве отправной точки и затем уже, исходя от неё, двигаться вперёд или назад. В качестве такой точки я возьму Анэнэрбе (Ahnenerbe). В целом эта организация, основанная в 1935-м году, представляет собой малоосмысленное образование, идеологически опирающееся на дикую смесь самых разнородных эзотерических и полу-научных представлений, а политически и организационно преследующее вполне нормальную для гитлеровской Германии цель – осуществлять пропаганду, сеять маловразумительное и вряд ли долговечное. Но среди всевозможного мусора, к которому можно отнести и книгу Германа Вирта «Происхождение человечества», и «Тайную Доктрину» Елены Блаватской, попадались зерна вполне добросовестных исследований и вполне научного подхода. Например, Фридрих Хильшер тесно общался со Свеном Гединым — всемирно известным шведским путешественником и исследователем Тибета, а этот Хильшер – не кто иной, как наставник Вольфрама Зиверса – будущего генерального секретаря и вдохновителя Анэнэрбе. Тесно общался Хильшер и с профессором Карлом Хаусхофером, о котором тут уместно сказать пару слов. Жизнь Хаусхофера состояла из двух основных ипостасей: научной и оккультной. Окончив Баварскую военную академию, он преподавал военную науку и был советником при японском командовании. Позже он преподавал географию в Мюнхенском университете, а венец его политической карьеры пришелся на посредничество между Третьим Рейхом и Японией при заключении ими военного союза. При этом его интерес к Востоку не был чисто политическим и военным, и какое-то время, достаточно продолжительное, он плотно общался с некими тибетскими ламами и черпал из их мудрости. Затем каким-то образом он якобы вошел в контакт с Гурджиевым и якобы стал его учеником. Всё это имеет мало значения, но для нас важно то, что Карл Хаусхофер стал играть роль одного из центров оккультной жизни Германии, а оккультизм был той силой, которая оказывала заметное влияние на нацистскую верхушку. Организационно оккультизм центрировался в так называемых «Обществе Туле» и «Обществе Врил», к которым Хаусхофер имел самое непосредственное отношение и которые, собственно, послужили основной для создания Анэнэрбе. Среди тех, кто имел прямое отношение к Обществу Туле, следует отметить Адольфа Гитлера, Рудольфа Гесса, Генриха Гиммлера, Дитриха Эккарта и Альфреда Розенберга. Фигура Гитлера нам сейчас малоинтересна, поскольку хоть он и был человеком, определявшим историю двадцатого века, но как личность представлял из себя удивительно мало. Фигура Розенберга интересует нас ещё меньше, равно как и Гиммлера, поскольку жизнь увлекла их в прагматическое русло, не связанное с нашим исследованием. Дитрих Эккарт, оказав огромное влияние на Гитлера, умер уже в 1923-м, и именно Рудольф Гесс, второй человек в национал-социалистической партии (после Гитлера), будучи по своей природе мечтателем и философом, и стал тем человеком, который больше интересовался практическими аспектами оккультизма, нежели политикой и войнами. И именно ему и пришлось столкнуться с некими аспектами реальности, которые имеют значение для нас.
Не будет преувеличением сказать, что национал-социализм вырос из Общества Туле – слишком много видных нацистов вышли оттуда или имели к нему отношение. Считается, что нацистов привлекали идеи, которые культивировались Обществом Туле – идеи расового превосходства арийцев и прочая эзотерика, но в тридцать третьем это общество было фактически распущено и запрещено, а его основатель Рудольф фон Зеботтендорф арестован по приказу Гитлера. Однако, кое что у него оставалось в запасе для торговли с Гитлером и Гессом, и Зеботтендорфу дали возможность убраться в Турцию.»
Я отложил листы в сторону и уставился в окно в некоем недоумении. Зеботтендорф, Хаусхофер, Гитлер, Гесс… какая-то странная смесь. Каким образом вдруг это стало касаться меня?? Сначала Эмили из СС, теперь это…
Проституточка между тем нежно полизывала мои яйца и посасывала хуй, и я решил посмотреть – что будет дальше. Несколько листов, в которых продолжалась рассматриваться роль Общества Туле на нацистскую верхушку я всё же пропустил – общая идея мне была понятна, а детали малоинтересны.
«Если полистать книги семнадцатого и восемнадцатого веков, имеющие отношения к химии, то может показаться, что химия — это утопическая мутотень, не имеющая отношения к реальности. Такое впечатление сложилось бы потому, что в те времена многие мошенники и просто идиоты были увлечены самыми разнообразными идеями – от превращения ртути в золото до создания философского камня. Между тем, химия как наука всё же существует, и именно химии мы в общем-то и обязаны тем, что наша жизнь сейчас такая, какая она есть. Преувеличить роль химии в техническом прогрессе невозможно.
Примерно такая же ситуация складывается и с оккультизмом. Существуя в бесчисленных формах, он, словно плотный занавес, надежно прикрывает кое-что вполне практическое, на что некоторые оккультисты случайно наталкивались, так как же как и древние алхимики постепенно узнавали нечто вполне материальное о свойствах веществ.
Современная пропаганда показывает нам величайших людей как пигмеев и шутов. Наполеон – придурковатый солдафон. Гитлер – ещё более придурковатый ефрейтор. Сталин – дурачок, прозевавший войну. Так полагает народ, которому исправно (с благими, конечно, целями) промывают мозг. Между тем, все трое несомненно были великими людьми, ярко-талантливыми. Вопрос о том – как именно они применили свои таланты, к теме отношения не имеет. Если бы Гитлер был придурковатым ефрейтором, смешно таращившим свои усики и выпучивавшим глазки, то следует также признать мудаками и идиотами десятки миллионов немцев – представителей не самой отсталой нации, мягко говоря… Тех самых немцев, которые пошли за Гитлером и его командой до конца. Служители пропаганды и прочие продажные публицисты могут, конечно, проституировать историю и здравый смысл, но Гитлер, конечно, дурачком не был. Не был он и профаном, восхищающимся фокусами престидижитаторов. И уж тем более не были простодушными дурачками Гиммлер, Борман, Кальтенбруннер, Шелленберг и Геббельс. Не были идиотами, пляшущими под дудку придурков, Гудериан, Манштейн, Роммель и прочие. И значит, если верхушка НСДАП так плотно увлекалась всякими Обществами Туле, то не потому ли, что среди разного пузыристого мусора, который предназначался для пускания пыли в глаза и создания пропагандистского шарма, были и зёрна чего-то очень важного, вполне предметного? Будучи публицистом или историком, я просто обязан был бы задаться этим вопросом. Будучи хорошо информированным членом Службы, я могу ответить на этот вопрос утвердительно.»
Так, наконец-то экскурс в историю нацизма подходит, кажется, к Службе, а значит и к Эмили и ко мне… Я перевернул ещё несколько листов, в которых Алекс тщательно упоминает ещё штук так пятьдесят имён, многие из которых мало что мне говорили. Всё-таки моё знакомство с историей, надо признать, довольно шапочное. О жизни Тиберия или Нерона я знаю больше, чем о жизни Рудольфа Гесса. Вообще это странно, и вряд ли тут обошлось без промывки мозгов – конечно, гораздо спокойнее подсовывать людям историю древних государств, чем раскапывать то, что может выявить кучу лжи и разного говна. Один Нюрнбергский процесс чего стоит… такого гнусного судилища, где преступники, у которых руки по уши в крови, осуждают невинных на смерть, давненько наша история не знала, а ведь если начать это всё раскапывать, столько вони поднимется… мало не покажется. Поэтому Тит Ливий во всех странах предпочтительнее Шпеера – ну его, от греха подальше…
Я взял другую пачку листов. Насколько я понял, материалы в ней относятся непосредственно к жизни Эмили.
«Согласно мифологии, или, если угодно, теории, исповедуемой «Группой изучения германской древности», или, иначе, «Обществом Туле», арийская раса происходит из древней Гипербореи – области, находившейся в древние времена далеко на севере, рядом с Исландией и Гренландией. Согласно их представлениям, именно там и находилась Атлантида, после гибели которой в результате геологической катастрофы древние арийцы расселились прежде всего по расположенной рядом Скандинавии, образовав страну Туле. Скандинавы, таким образом, являются ближайшими потомками атлантов, поэтому поначалу именно среди немцев, шведов, голландцев, датчан, норвежцев и финнов члены секретной группы Анэнэрбе искали генетический материал, подходящий под свои особые цели. Впоследствии поиски распространились и на другие североевропейские страны, поскольку, во-первых, там удавалось найти людей с требуемыми способностями, а во-вторых это не противоречило теории, ведь потомки атлантов со временем вполне могли проникать и глубже в Европу.
Структура Анэнэрбе была крайне разветвленной, поскольку внешняя, так сказать экзотерическая её составляющая, будучи тесно связана с нацистской верхушкой и нацизмом вообще, по необходимости должна была быть широко интегрирована в разные сферы общественной и научной жизни Германии. Президентом был Генрих Гиммлер, и количество отделов Анэнэрбе со временем достигло пятидесяти. В их число входили отделы астрономии, архитектуры, филологии, биологии, геологии, естествознания доисторического периода, карстов и пещер, генетики растений, древней истории, истории кельтских народов, рунологии, философии, народной медицины и прочее и прочее. То есть фактически это было нечто вроде Академии Наук. Работали там отнюдь не профаны. Например, именно в Анэнэрбе в отделе «Н» Август Хирт – профессор Тюбингенского университета, выявил клетку рака у мыши и уничтожил её с помощью своего метода. Насколько известно, это первый в истории случай излечения от рака.
«Группа специфического исследования истории», как они себя называли, будучи секретной, была поначалу приписана к отделу так называемой «зооистории». Вряд ли кто-то ясно понимал, что такое «зооистория» — видимо, нечто вроде палеонтологии, и поскольку палеонтология, по-видимому, была совершенно оторвана от текущей реальности, ими мало кто интересовался, а особо любопытные отправлялись в те места, где под чутким руководством того же Гиммлера людям недвусмысленно разъяснялось – чем стоит интересоваться правильному арийцу.
Эмили, отобранная в группу специфического исследования истории, была чистокровной шведкой из небольшого северного городка и обладала требуемыми талантами. Сначала она прошла общее обучение, с наслаждением просиживая часы, дни, недели и месяцы в огромной библиотеке замка Оберайхльберг. Возглавлявшая библиотеку Аннегрет Шмидт была не в курсе секретных дел отдела, но знала, что есть «неприкасаемые», которым дозволялось влезать в любые архивы и стараться удовлетворять любые их интересы, и к которым лучше близко не подходить, чтобы не познакомиться поближе с хорошо известными методами перевоспитания особенно любопытных.
После того, как Эмили, по мнению руководства, дозрела до получения более специфических знаний, она была переведена, уже в сороковом году, в замок Вевельсбург, где скромно проживала со своими подругами и друзьями в небольшом общежитии в стороне от основной эсэсовской массовки, шумно изучавшей чтение рун, изучавшей Эдду и занимавшейся прочей херней. В этом огромном нацистском культурном центре маленькой группе легко было затеряться, пользуясь в то же время возможностью общаться с высокими персонами из руководства, чье появление здесь было вполне естественным и не могло вызвать никаких подозрений.
Общение членов группы с персонами из высшего руководства Германии было необходимым элементом всей этой программы, что станет ясным из нижеизложенного, поэтому Эмили, вместе с другими молодыми талантами, довольно близко познакомилась со всеми теми, чьи имена вызывали восхищение и почитание. Гитлер, Гиммлер, Геббельс, Гесс, Борман… ты можешь назвать почти любое громкое имя и быть уверенным, что Эмили очень неплохо с ними была знакома и проводила немало времени в неформальной обстановке. Руководство проекта настаивало на том, чтобы между членами группы и руководством партии были не только дружеские, но и интимные связи, но в этой части были проблемы. Так, например, Геббельс был попросту не в курсе задач, стоявших перед группой, и искренне не понимал, зачем ему усложнять и так непростые отношения со своей супругой лишь потому, что это туманно советует Гесс. Борман был слишком подозрителен и лишь спустя несколько лет, приобретя огромную власть и, вместе с ней, чувство мимолётности сущего, всерьез озаботился тем, чтобы не остаться в стороне. Гитлер, в целом скорее скептически относившийся к проекту, тоже не горел желанием совокупляться с молодыми шведками и немцами, подвергая опасности свою репутацию. В конце концов, эта идея была спущена на тормозах, и насколько нам известно, только с Гессом у Эмили сложились искренние отношения, включавшие в себя и близко-интимные.
Будучи любимицей второго человека в партии, пользующегося к тому же всеобщей любовью и почитанием в Германии, Эмили быстро заняла соответствующее положение в группе, но надо признать, что своими способностями она вполне этого заслуживала, так что это не вызывало недовольства и нездорового соперничества. Лидерские её качества, сексуальная обаятельность в общении как с мужчинами, так и с женщинами, покровительство Гесса – всё это привело к тому, что в сорок третьем она возглавила проект и повела его в том направлении, в каком считала нужным. Между тем страна всё больше увязала в войне, что делало проект «специфического исследования истории» всё более и более важным для будущего Рейха. С другой стороны, руководителям Германии с каждым днём становилось не до контроля за группой, а Эмили отнюдь не стремилась всю свою жизнь подчинить интересам верхушки страны. Её увлекали фундаментальные исследования, поскольку открывавшиеся перед ней перспективы захватывали воображение.
Внутри самой группы возник раскол, с каждым годом приобретавший всё более острые формы. Гесс с 10 мая 1941 года уже не мог помогать своей пассии, а скромно сидел в почетном заключении в Тауэре, но Эмили сумела разобраться сама. Насколько нам известно, она заключила соглашение с Борманом, который и раньше обладал огромной властью, но с сорок четвертого эта власть стала поистине безграничной, и её с избытком хватило, чтобы навести порядок в группе и навсегда отбить у тех, кто в ней остался, желание вставлять Эмили палки в колеса. Каковы были договоренности Эмили с Борманом доподлинно неизвестно, но можно предположить, что устраивая свой отчаянный бросок на запад из бункера рейхсканцелярии вместе с Аксманом, он полагался отчасти именно на них. На что он рассчитывал, раскусывая ампулу с цианистым калием перед заблокированным советскими танками железнодорожным мостом Инвалиденштрассе, мы уже не узнаем, да и вряд ли это интересно.»
Я отложил пачку листов в сторону и погладил по голове проституточку, которая неторопливо и, я бы сказал, методично, но совсем не формально-механически игралась с моим хуем, облизывая его, посасывая, покусывая и поддрачивая. Очень приятно вот так валяться и заниматься своими делами, когда вот такая опытная женщина играется с хуем. В моем воображении вспыхивали и гасли призрачно-фантастические картины. Эмили трахается с Гессом. Эмили сидит у камина рядом с фюрером в Берхтесгадене. Эмили и Гиммлер прохаживаются по территории замка Вевельсбург и обсуждают историю жизни Генриха I Птицелова, чьим воплощением он себя считал. Эмили и Герман Вирт обсуждают создание отдела специфических исследований истории при Анэнэрбе… Я чувствовал себя Остапом Бендером, в воображении которого вспыхивали бриллианты и прочие побрякушки, но описанные тут события, в отличие от бурных фантазий последнего, вполне вероятно и в самом деле имели место.
Я взял пачку обратно и бегло просмотрел последующие десяток листов, пока мой взгляд не остановился на слове «Чили».
«Отдел специфических исследований истории, переместясь почти в полном составе на юг Чили ещё в начале сорок пятого, прекратил своё формальное существование, но не свою деятельность, которую Эмили полностью реорганизовала и направила на новые цели в рамках «Школы ариев». Термин «арии» при этом полностью потерял свои этнические коннотации и стал обозначать то, что, по-видимому, в него вкладывал Зеботтендорф ещё до того, как его идеи были приняты и возглавлены нацистами – совокупность людей, обладающих особыми личностными качествами. Люди будущего. Люди, готовые и способные к опережающей эволюции. В Школу отбираются дети, обладающие определенными выдающимися качествами, при этом значение понятия «выдающийся» очень сильно отличается от того, который принят в современной традиции.
Воспитателями работали поначалу старые члены Отдела, но постепенно их состав пополнялся теми, кто вырос и получил образование непосредственно в Школе.
Вопросы финансирования никогда не стояли остро перед Школой. Отчасти это обусловлено теми же упоминаемыми выше договоренностями с Борманом, который, с одной стороны, в августе сорок четвертого в Страсбурге провел переговоры с представителями германской промышленности о выводе капиталов партии и частных капиталов за пределы Германии, а с другой стороны не сильно полагался на этих людей и имел собственные тайные мысли на этот счет. Есть все основания полагать, что Борман был не просто безликим функционером, который боролся с другими претендентами на теплое местечко – такой человек вряд ли мог бы быть так приближен к Гитлеру, но искренне болел за дело нацизма и думал о том, как в будущем возродить нацистское движение. Поэтому не кажется странным, что в поисках человека, которому он мог бы доверить и капиталы и возрождение нацизма, его внимание остановилось на Эмили и на её проекте Школы в Чили. Тем более он был бы разочарован, если бы не погиб в сорок пятом, а дожил бы до наших дней и узнал, что первое, что сделала Эмили, основав Школу, это поставила жирный крест именно на самой идее расизма, к которой у неё всегда было если не отвращение, то во всяком случае острое недоверие. Да и сложно было не пропитаться отвращением к идеям расизма, проживая столько лет среди эсэсовцев, среди которых все поголовно были «чистокровными арийцами», но очень немного умственно и психически развитых. Я думаю, что любой адекватный человек взбесился бы, увидев, как туповатые породистые дети фермеров воображают себя сверхлюдьми, а всех остальных – недочеловеками.
В Школе исповедуется простой принцип – ценность человека определяется исключительно его личностными качествами, а не чем-либо ещё.»
Я снова отложил бумаги в сторону и снова погрузился в размышления. Да… кто там говорил, что у Эмили есть «история»? Я тогда и понятия не имел, что всё настолько запутано… Это не просто «история», это «История!»:) Но вот тема исследований что-то не раскрыта…
Я полистал бумаги вперед-назад, но так и не нашел упоминания о том – чем же собственно занимались в Отделе, чем занимаются в Школе и почему же всё это имело такое огромное значение для нацистской верхушки. Да, похоже Алекс поймал меня на крючок:) Прочесть всё это и потом мирно успокоиться в Лаосском Баден-Бадене, занимаясь своими скромными исследованиями… это на меня не похоже, и Алекс это хорошо понимает – не зря он так тихо и тактично указал на возможность встретиться:) Ладно… протокол значит… хорошо. Да, я прекрасно помню этот протокол, который Алекс создал специально для нас двоих. Это будет прямо как встреча резидентов… шпионские игры какие-то… раньше всё-таки это было под эгидой Службы, а теперь – какая-то самодеятельность. Впрочем… если в самом деле пророчество, ну или прогноз Эмили о моем скором директорстве верен, то значит мои действия – это действия директора Службы… ну в каком-то смысле:), и значит имеют под собой вполне твёрдое основание. С другой стороны, что такое «скоро» для человека, которому «хорошо за сто лет»? Это может быть всё, что угодно, хоть двадцать лет.
Мы вылезли в Чианг-Рае и купили билет на отправляющийся через два часа автобус до Мэ-Сая, расположенного прямо на границе с Лаосом. Моя сексуальная секретарша подсуетилась, куда-то исчезла и вернулась с информацией о том, что в Мэ-Сае она теперь знает чудесный коттеджный гестхауз прямо на берегу речки, разделяющей обе страны, где можно в полной тишине и изоляции от внешнего мира провести время, наслаждаясь красивыми видами природы. Понизив зачем-то тон, она также сказала, что если я захочу понаслаждаться не только видами, но и телами [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] лаосок, то она легко это обеспечит. Девочки пересекают границу, чтобы подзаработать телом в благополучном в этом смысле Таиланде, и они с удовольствием обслужат такого нежного и сексуального (и щедрого) господина, как я.
Я отказываться не стал, хотя и не очень хотелось связываться с нелегальной проституцией. С другой стороны, в Таиланде проституция тоже нелегальна несмотря на то, что сотни тысяч девушек промышляют ею совершенно открыто. Ну, там будет видно, в общем. Лаосская [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]… почему бы и нет. Приняв это размышление за пожелание, моя секретарша с энтузиазмом кивнула и горячо пообещала, что найдет мне самых красивых и покорных любовниц. Я пока что не стал её отговаривать, только подсказал, что парни меня тоже интересуют, и может даже больше, чем девочки. Она неожиданно оживилась и, сообщив, что этот вопрос она решит не менее легко, добавила, что небольшое сексуальное приключение можно устроить прямо сейчас, так как у её подруги, которая живет прямо тут, в пяти минутах от автовокзала, есть замечательно красивый сын [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Они как раз оба сейчас дома и почему бы нам их не навестить вместо того, чтобы торчать тут на вокзале?
Паренек в самом деле оказался очень ласковым и красивым, и в то время, пока подруги уединились на кухне, он, получив указания от своей матери и более детальные рекомендации от моей «секретарши», быстро разделся сам и раздел меня, после чего, встав на колени и взяв в рот мой уже вставший хуй, стал так нежно и профессионально его сосать, играясь пальцами с моими яичками и дырочкой в попке, что было понятно, что опыт в этой области у него уже немаленький. Потом, хитро поглядывая на меня, он уложил меня на кровать и стал целовать и вылизывать мои нижние лапы, и я понял, что моя помощница уже успела верно уловить мои пристрастия. Это было очень и очень красиво, когда он уселся на мой хуй и стал на нем ерзать. Конечно, это очень сильно возбуждало – изящный темнокожий парень, сидящий на моем хуе и очень умело двигающий попкой, но если выделить самое интенсивное из всех чувств, которые он во мне сейчас вызывал, то это все-таки было чувство красоты и так легко резонирующей с ним нежности. Я сел, прислонившись к стенке, и теперь его тело и его мордочка были прямо передо мной. Я гладил его плечи, живот, ляжки, ножки, мордочку. Он обнял меня и сначала порывисто прижался, а потом стал меня целовать в губы своими пухлыми губками. Инстинктивно я немного дернулся, когда дверь в кухню открылась и обе подружки с любопытством оттуда выглянули. Потом мать паренька подошла к нам, что-то тихо спросила у него и он кивнул, не переставая ерзать попкой и целовать меня. Я обратил внимание, что в этот момент хуй у него, до сих пор полувставший, теперь уже полностью встал. Я представил себе отношения между русскими матерями и сыновьями и поразился тому, насколько же все-таки по-разному живут люди на Земле.
Положив его на спину, я задрал ему ножки и стал вылизывать их, продолжая аккуратно трахать его в попку, и в этот момент его хуй стал пульсировать и выбрасывать фонтанчики спермы, и его мордочка выражала такое наслаждение, что нежность к нему стала буквально невыносимой и я отметил, что в моем кристалле теперь появится слой нежности. Судя по тому, что он продолжал валяться с закрытыми глазами и лицо его по-прежнему выражало наслаждение, ему и после оргазма было приятно в попке, и я продолжал его трахать, целуя ему ножки, поглаживая животик в сперме. Его мать засунула мне в попку два пальчика и очень умело действовала ими, играясь пальчиками другой руки с моими яичками, так что мне теперь приходилось через каждые десять-двадцать секунд останавливаться, чтобы не подходить к опасной грани оргазма. Сама она при этом оставалась полностью одетой, и этот контраст только добавлял мне возбуждения. В конце концов я вообще уже не мог больше двигаться, наслаждаясь необычайно приятными, просто-таки экстатическими ощущениями в попке от ее пальцев, и нежность, сопровождаемая блаженством, продолжала и продолжала пропитывать всего меня.
Когда мы уходили, я спросил – могу ли я поцеловать её ножки? Она рассмеялась, села на стул и вытянула свои лапки. Парень, по-прежнему голый, опередил меня, бросившись к ней, схватил её ножки, по-детски чмокнул их и призывно протянул мне, и так и держал их в руках, пока я их целовал. Я встал и тихо спросил Ради на ухо, достаточно ли будет заплатить сто долларов. Она ответила, что совершенно необязательно платить, и тем более не обязательно платить так много, ведь я не клиент, а друг. Я удовлетворился её ответом и протянул стодолларовую бумажку женщине. Судя по удивленно-восторженному лицу и довольным прыжкам её сына, я понял, что в этом доме я теперь желанный гость. На обратном пути к автовокзалу я делился с Ради своими мыслями на тот счет, что тайское общество устроено очень странно – с одной стороны открытая проституция, к которой население относится совершенно без осуждения, как я мог заметить это раньше, когда трахался с проститутками и гулял с ними совершенно открыто по деревне, в которой они живут. И с другой стороны – уголовное преследование даже за обладание дома искусственным хуем. Про ту странность, которая связана с совершенно патологическим культом личности, я говорить не стал, памятуя о том, что эта тема для любого тайца ебануто-священна, и я не рассчитывал, что прогрессивность взглядов Ради простиралась так далеко, что она могла бы обсудить непредвзято эту тему.
Она ответила что-то невнятное про парадоксы, которые есть в любом обществе, и что в тайском обществе проституция как таковая конечно есть, но лишь в злачных районах, где тусуются туристы, типа бангкокского Патпонга, а в остальном проституции вроде как и нет. Я рассмеялся, приобняв её и заметив, что железнодорожный вокзал далековато от Патпонга, тем не менее мне потребовалось ровно пять минут, чтобы найти себе девушку-попутчицу. Она остановилась, удивленно смотря на меня, а потом неожиданно спросила, не думаю ли я, что она проститутка? Вопрос поставил меня в тупик не меньше, чем история о сексе Эмили с Гитлером, и я стал понимать, что я чего-то тут не понимаю. Рассмеявшись, она игриво пихнула меня в бок и потянула дальше. Пока мы шли к автобусу, она доходчиво, как глупому несмышленышу, разъяснила мне, что она не проститутка. Просто она ездила навестить свою мать и шла с поезда домой, увидела меня, улыбнулась мне и я улыбнулся ей, и она подумала, что я приятный мужчина, и может быть с этим человеком получится приятно попутешествовать за его счет, поэтому ответила на мое приветствие и согласилась поехать со мной, когда я предложил. Разумеется, деньги имеют значение, и она сейчас со мной за день зарабатывает столько, сколько на своей работе в книжном магазине – за две недели, поэтому она с радостью будет сопровождать меня столько, сколько мне захочется, и её даже не обижает то, что я принял её за проститутку – это даже забавно, и ей очень нравится со мной ласкаться и трахаться.
— Вот так у нас заведено, — продолжала она, когда мы уселись на сидениях туристического комфортабельного автобуса и двинулись в путь. – Можешь считать это проституцией, но для нас это – просто сексуальная открытость, что ли. Любая девушка, — она ткнула пальцем в окно, — возмутится твоему предложению потрахаться за деньги, и она же с легкостью отдастся тебе и поедет с тобой путешествовать даже за небольшие деньги, если ты ей приглянешься. Конечно, это грубо, в целом, это не значит, что так и будет вообще с любой девушкой или женщиной.
Я задумался. И было над чем. Оказывается, в каком-то смысле я тут дикарь, а они – цивилизованные люди. Сексуальную открытость я автоматически называю проституцией, особенно если девушка хочет денег. Точно так же воспринимают москвичек жители Кавказа и Средней Азии, которые приезжают из своих чудесных краёв, где женщины известно какое занимают место и известно как одеваются, и видят – девушки ходят в открытых платьях! В шортах! Ну точно, проститутки. А раз проститутки, их можно купить, а если отказывается, значит зловредная проститутка, пренебрегает, можно и изнасиловать её, а чё, всё равно это всего лишь проститутка…
Тут в мою голову закралась уж совсем крамольная мысль, и я раздумывал пару минут, прежде чем решился задать вопрос – не покажусь ли я совсем наивным.
— Слушай, а твоя подруга… и её сын, ну они ведь занимаются проституцией, правильно я понимаю?
Ради вытаращила свои глазенки, демонстративно отстранившись от меня, словно чтобы получше рассмотреть, потом заржала и прижалась ко мне.
— Глупый ты, Макс, ну просто пиздец какой глупый. Разумеется она НЕ проститутка, а как ты мог подумать, что её [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] сын занимается проституцией, это вообще курам на смех. Это приличная, хорошая семья, хоть и без отца, но отец на самом деле тоже есть и часто бывает у них и помогает. Женщина работает учителем в музыкальной школе, и её сын [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], которого ты, между прочим, только что лишил девственности!
Если сказать, что я охуел, значит ничего не сказать.
— Он впервые трахался с мужчиной???
— Точнее будет сказать, что он просто впервые трахался, — улыбнулась она. – Просто мне подумалось, что такой мужчина как ты… это будет наилучшим вариантом для того, чтобы познакомить его с сексом. Агун согласилась со мной, и как видишь, все получилось просто замечательно.
— Но он был… Ради, он был очень опытный, он так сосал мой хуй… и так ерзал попкой, сидя на хуе…
— Господи, он сосал и ёрзал, — рассмеялась она. – Во-первых, у нас дети уже в шесть лет примерно понимают, что такое секс и как трахаться, и что удивительного, что [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] ведет себя естественно и умело? Он уже видел столько порнухи, сколько хотел, и давно нафантазировал себе всякого разного, поэтому конечно он был и умелым и нежным и страстным, когда попал в руки не менее нежного и умелого и страстного мужчины.
— И Агун не боится, что он станет геем?
— Геем? – Искренне удивилась Ради. – А с чего он вдруг станет геем, с какой такой стати? Господи, ну и дремучие же вы, фаранги… — она ласково погладила меня по плечу, так что даже слово «фаранг» прозвучало в её устах необидно, затем порывисто обняла меня и поцеловала. – Не переживай, он не станет геем, или станет геем, или станет катоем, это совершенно все равно. Главное, что он станет тем, кем захочет, ему будет из чего выбирать, и с ним всё будет в полном порядке.
Она шутливо ущипнула мою ляжку и отвернулась к окну, оставив меня в полном недоумении и сомнениях на тот счет, что я неплохо знаю окружающий мир.