*) Можно сказать, что сейчас, месяц спустя, я испытываю некоторую растерянность, когда пробую систематизировать полученный опыт. Наверное, рано систематизировать. Надо просто продолжать действовать. Кое-что, тем не менее, становится определенным, и я это запишу. Надеюсь, вам это пригодится.
*) Первый, и, видимо, ключевой момент состоит в том, что Странник может демонстрировать поведение, которое можно обозначить как «заинтересованность в тебе», а может этого и не случится, и тогда, собственно, никакого опыта и не будет.
Вообще необходимо с самого начала определиться с тем, что все те термины, которые я буду использовать, имеют, разумеется, «очеловеченный» смысл, и надо об этом всегда помнить, чтобы не совершить глупые ошибки. Мне сейчас лень давать точные определения этих терминов, так как пока достаточно и этого описательного подхода. Из моих описаний и так будут ясны примерные значения этих терминов.
*) Итак, Странник проявил ко мне интерес и стал выходить на контакт. Со своей стороны я продолжал накапливать энергию, ну и проявил элементарную наблюдательность, заметив, что появлению Странника предшествует особый звук, раздающийся у меня в ушах. Это звук стука в дверь. При это я понимаю, что никто, естественно, нигде не стучит, но в голове, тем не менее, этот звук раздается совершенно отчетливо. Так он сообщает, что придет. Это может быть в любое время суток. Если это случается днем, то я просто знаю, что он где-то тут, и это, в общем, все. Если вечером, то я могу подождать его появления, отделившись от тела или просто в полудреме – этого достаточно, чтобы он сам, появившись, помог мне отделиться.
До меня быстро дошло, что коммуникация эта двусторонняя. «Позвать» его я могу следующим образом: во-первых, испытывая желание, предвкушение того, что я снова услышу стук, а во-вторых, как бы вслушиваться, вспоминать его звучание. Я исхожу из гипотезы, что Странник воспринимает это как призыв, и может появиться в период от нескольких минут до нескольких часов. Может и не появиться. Я предполагаю, что ему стало ясным, что его дневное появление ни к чему не ведет, если я не собираюсь поспать, так что теперь он и перестал приходить днем. Обычно я в течении дня несколько раз подзываю его, и он появляется вечером или ночью. Если он собирается прийти, он дает знать об этом с помощью «стука».
*) Следующий важный момент – довериться Страннику и позволить помощникам перетащить тебя в другую область осознания. Все это требует пояснения.
1. Доверие. У меня оно возникло с первой же встречи, но при этом я чувствовал, как словно бы тут рядом колышется океан дикого, животного, сметающего все на своем пути страха. Если я позволил бы ему прорваться, это был бы конец. Я уверен (об этих уверенностях я скажу позже), что способность удержать этот страх в его границах также зависит от уровня энергии. Я уверен, что если хоть раз позволить страху прорваться и затопить тебя, то потом преодолеть его будет крайне сложно.
Доверие тем сложнее испытывать, что, как я уже говорил, внимание Странника воспринимается как всепроникающее, а уровень его сознания (при том, что я затрудняюсь разъяснить этот термин) ощущается как на порядок более мощный.
2. Насколько я сейчас понимаю, Люди и Странники относятся к очень разным типам сознающих существ. Адекватная, осмысленная коммуникация между нами если и возможна, то лишь при условии, что мы оба осуществляем значительный «сдвиг» своего сознания. Термин «сдвиг» я разъяснить пока не могу даже себе, но из последующего кое-что прояснится. Мы можем… с известными оговорками (см. далее) общаться, если определенным образом осуществим изменение своего сознания. Можно провести аналогию с тем, как если бы встретились с такой формой жизни, которая требует температур в области минус ста градусов. Чтобы общаться без скафандров, нам пришлось бы очень тепло одеться и померзнуть, а им надо было бы попотеть с угрозой теплового удара. Поцелуй повлек бы за собой ожог и обморожение.
3. В силу того, что мы очень разные, на начальном этапе Страннику требуется содействие помощников, чтобы в такой степени изменить мое сознание, чтобы далее он смог бы меня «подцепить» своими силами. Я хочу описать, как это происходит у меня, при этом надо опять-таки иметь в виду, что если я говорю «вода», то это надо понимать, как «нечто, воспринимаемое мною как «вода» в измененном состоянии сознания».
Итак, отделившись от тела, я попадаю в область «выбора стихий». Фактически, я могу воспринять ручей или вулкан и т.д. Мне не известно – насколько широкий спектр «стихий» доступен мне или другому человеку, можно ли его расширять и т.д. На данный момент «ручей» очень удобен и приятен мне, и я всегда пользуюсь именно им. «Вулканом» я воспользовался только один раз.
Отделившись от тела я хочу увидеть ручей и вижу его. Сейчас это просто. я плюхаюсь в него и вижу, как по дну ползают существа, похожие по консистенции и расцветке на моллюсков тридакн (без раковин). Я опускаюсь на дно и сосредотачиваю на них свое внимание. Они каким-то образом «зацепляют» меня, а дальше происходит перетаскивание меня «вглубь». Для меня это выглядит так, словно я перемещен «вниз», «под землю», что и соответствует моему «перемещению» на другой уровень осознания. «Внизу» есть множество уровней, и чтобы начать общение со Странником, одного уровня недостаточно. Тридакны перемещают меня на первый уровень, причем мне не удается сохранить при этом сознание – я его теряю на время. Перемещаться с первого уровня на более низкие я могу уже самостоятельно, наверное, хотя до сих пор меня всегда сопровождали другие сущности, описать которых довольно сложно. Сознание при этом не теряется.
Во время спуска вниз, мое сознание формирует привычные и приятные мне образы на месте этих существ, и сам спуск также приобретает привычную мне форму. Выглядит это так, словно я спускаюсь по лестнице внутри пещеры, сопровождаемый симпатичными мальчиками и девочками. Механизм работы сознания в целом ясен: сталкиваясь с тем, чему нет аналогов, оно воссоздает приятные и привычные образы.
Можно провести аналогию с нашим зрением: мы видим лицо красивой девочки, хотя при рассматривании с помощью микроскопа увидим нечто иное.
Спустившись на несколько уровней, я достигаю такой степени сдвига осознания, что коммуникация со Странником наконец-то становится возможной. Для меня Странник предстает в образе девушки, находящейся в области яркого света. Мы можем с ней общаться напрямую, словами. К сожалению, я не вполне ясно осознаю себя в этом состоянии, и не могу до сих пор сформулировать ни одной ясной мысли, которые она мне говорит. Я воспринимаю ее вполне ясно в тот самый момент, когда она говорит. Я знаю, что ее мысли просты и логичны, но смысл их расплывается уже спустя десять-двадцать секунд после того, как меня начинает «поднимать обратно». Сначала ясные мысли замещаются довольно расплывчатыми символическими образами, а затем и это забывается. Я понимаю, что у меня не хватает энергии, чтобы запомнить ее слова. То, что она говорит, сводится к советам, предложениям провести определенные исследования, эксперименты в области моих восприятий. Я рассчитываю постепенно накопить энергию.
4. Угрозы со стороны существ и Странника я по-прежнему не ощущаю, скорее наоборот.
5. Проникновение через вулкан: я «увидел» перед собой вулкан, и на его склоне я также встретил существ-проводников, внешнего вида которых сейчас не помню. С их помощью я погрузился в жерло и проник далеко внутрь. Там меня встретил другой Странник. Его мое сознание облекло в форму мужчины лет сорока, сильного, энергичного и умного. Он рассказывал мне об устройстве этих уровней и чем-то еще. Мне не удалось сохранить ни единого фрагмента этой информации.
6. Можно предположить, что существует несколько Странников или несколько их разновидностей, различие между которыми мое сознание оформляет в виде разных «стихий» и образов.
7. Невозможно не провести параллель между моим опытом и религиозными конструкциями «ада», «кругов ада», а также персонажами разных «богов». Вполне можно допустить, что подобные опыты спонтанно или под влиянием наркотиков случались с другими людьми. Странника «из ручья» легко стали воспринимать как «бога ручья» и так далее. Происхождение политеизма, свойственного примитивным языческим культам, вполне возможно из этого источника. Далее политические соображения привели к монотеизму.
8. Использование наркотиков для получения этого опыта равносильно прыжку с крыши ради испытания ощущения свободного полета. Это тоже относится к области прямой ясности. Наркотики дадут острые впечатления ценой разрушения личности, отняв всю энергию и лишив последнего шанса. Путь к эволюции лежит не через самоубийство и дезинтеграцию личности, а через накопление энергии путем устранения негативных эмоций и тупости, культивирования озаренных восприятий и радостных желаний, через наслоение кристалла. Критериями накопления энергии являются рост насыщенности жизни, расширение спектра озаренных восприятий, и так далее.
Закончив на этом свой отчет, я выслал его всем, включая Машу (пусть читает), и пожалел о том, что не могу выслать его в Службу. На мой взгляд, ничего полезного из этого бы не вышло. Не сейчас.
Свое время в течении дня я проводил очень просто – на стройке своих вилл. Обычно я выкупал большой холм и строил там десяток вилл плюс общую инфраструктуру – бассейн, спортцентр, ресторан, обзорные площадки и вообще все, что придет в голову. Затем все это погружается в густой парк. От первого до последнего элемента я придумывал сам – от дизайна коттеджа до элементов парка, и это было приятным и интересным занятием, которое естественным образом сочеталось с накоплением энергии и опыта общения со Странником. Турист, который мог позволить себе жить в такой вилле, тратя около пятисот долларов в сутки, попадал в целый мир лабиринтов, неожиданных инсталляций в неожиданных местах, пещерок, водопадов, ручьев, разнообразных рощ, составленных из персиков или манго или бамбуков или акаций, берез, араукарий. Он мог посидеть на берегу лесного пруда или поваляться на песке на берегу в окружении пальм, полазать по скалам или залезть в гущу парка юрского периода, пробираясь меж широченных кустов лимонной травы высотой в метр, обходя нагромождения двухметровых валунов, забираясь по лесенкам на огромные деревья и обнаруживая в их густых кронах уютные микро-домики.
Мне нравится перемежать дикую растительность с необычными инсталляциями, создавая неповторимый контраст. Внутри своего коттеджа турист имел все элементы цивилизации: уникальный дизайн, огромные окна с живописным видом, кабинет, спальню, общий зал. Паровая кабина, сауна, джакузи… в общем, ты попадал в рай. Неудивительно, что рано или поздно виллы облюбовывались людьми, которые проводили здесь недели и даже месяцы, тем более, что меню ресторана насчитывало шестьсот позиций, и рецепт каждого блюда я доводил до совершенства сам.
Сейчас в моем списке элементов парка для строящегося комплекса вилл было уже больше двухсот позиций. Некоторые я придумывал сам, некоторые идеи заимствовал во время путешествий. Ты мог месяцами жить в такой вилле, и каждый день обнаруживать что-то новое на территории комплекса. Крупные элементы парка были нанесены на карту, но и элемент неожиданности я хотел сохранить, для чего уже после окончания строительства я запускал на территорию всех, кому было охота, и они придумывали какие-то мелкие элементы. В последнем комплексе, который был запущен три месяца назад, состоялось нашествие Маши, Клэр и Ло, так что парк пополнился сотнями элементов, часть из которых оказались неожиданными и для меня самого. Каждый комплекс вилл приобретал свою индивидуальность, и перемещаясь с континента на континент, ты получал и привычный комфорт и кучу новых впечатлений. В конце концов мне надоело извиняться за отсутствие свободных вилл, учитывая то, что моими клиентами были в основном очень известные и богатые люди, и я взял у Маши сто миллионов, одновременно запустив строительство пятидесяти комплексов по десять-двадцать вилл в каждом. Маша и Клэр тоже увлеклись этим занятием, поскольку тут было сколько угодно простора для идей в ландшафтном и архитектурном дизайнах, и можно было в любой момент вмешиваться в любой этап строительства или отползать в сторону, занимаясь своими делами.
Получилось идеальное сочетание внешних дел и внутренних исследований, что всем нам очень нравилось.
В этих конструкциях никогда не было никакого плана. Я придумывал что-то, затем добавлял что-нибудь еще и еще. Сначала я придумал идею скайлайна – тропа, шириной в два фута, огороженная перилами, и водруженная на колонны высотой в пять-шесть метров. Она петляла по всей общественной территории холма, проходя сквозь заросли сосен или бамбуков, мимо прудов и крон высоких пальм, образуя смотровые площадки и порой ныряя в искусственные пещеры. Затем к скайлайну добавилась подсветка, потом мне приходило в голову, что в одном месте можно над скайлайном пустить водопад, потом хотелось сделать ответвление в виде канатной лестницы, ведущей к хижине на дереве. Потом я вляпывал зеркальную пирамиду посреди горизонтально посаженных деревьев манго, а в другом месте густо сажал груши, и так далее, элемент за элементом, создавая уникальный и неповторимый парк.
Не меньше мне нравилось создавать инсталляции и внедрять их в уголки парка. Тут для творчества вообще не было предела, причем даже довольно простые конструкции в общем контексте были очень зрелищны. Например, десяток стекол, каждое в виде узкого прямоугольника высотой в два метра, ставятся вертикально параллельно друг другу, утапливаясь в цемент, поверх которого набросана мелкая галька. Казалось бы – очень просто и вряд ли будет зрелищно, но если рядом стоит скала, с которой течет ручеек, и если вокруг растут широколистные папоротники, и солнечные лучи, преломляясь, уходят в заросли роз, то даже такой простой элемент начинает выглядеть сказочно.
Используя режим видеоконференции, я, сидя на Окинаве, мог управлять постройками на всех пятидесяти стройплощадках. Получаса планирования было достаточно, чтобы создать одно-двухнедельный фронт работ. Конечно, многие ландшафтные и архитектурные элементы повторялись, но я не видел в этом проблемы или недостатка.
Прилетел Ганс, и я целый час водил его по холму, таская с места на место, делясь с ним идеями. Я понимаю, что трудно увидеть раздолбанный холм моими глазами – таким, каким он будет через два года, но Гансу все же удалось немного увлечься проектом. В конце концов ему захотелось построить паркурную площадку, и идея показалась мне здравой. Я выделил ему участок рядом со спортцентром, в котором была качалка, спа, борцовский и боксерский залы, и отдал проект паркурной площадки полностью на его усмотрение при условии, что наряду со сложными элементами, подходящими для нас, там будут и более простые, начиная с таких, которые будут по силам и столетним людям. Среди моих клиентов довольно много старых и очень старых, причем они по большей части отнюдь не сидят в дряхлости. Особенно это характерно для японцев и южнокорейцев, которые даже в столетнем возрасте с удовольствием занимаются на тренажерах. Ганс согласился, и я задумался о том, не сделать ли мне такую площадку в каждом комплексе. Еще я обдумывал идею сделать небольшой лапательный зоопарк, в котором некоторые птицы и животные свободно бы гуляли и их можно было бы тискать. Пока я склонялся к тому, что это может оказаться слишком хлопотно.
Ганс трудился довольно добро, и уже через три дня передо мной лежал проект паркурной площадки, привязанный к местному рельефу. Мы вместе спустились к строящемуся спортцентру, и я пытался себе представить, как все это будет увязано друг с другом, как вдруг с необычайной ясностью я вспомнил, что в моем контакте со Странником был еще один необычный момент, о котором я совершенно забыл.
Она предложила мне получить какие-то знания, и я согласился, но поскольку никаких знаний после этого мною получено не было, то не удивительно, что все это вылетело из моей головы. Однако было кое-что другое, что я списал на общую смутность своего сознания, а также на то, что общение воспринималось в основном не в форме линейного осмысленного дискурса в рамках определенного синтаксиса, а в форме символической, а значит – расплывчатой, допускающей разные трактовки. Так вот это другое было странными образами тонких веретенообразных объектов, которые летели ко мне, входили в меня и где-то внутри меня оставались.
Сейчас я совершенно ясно это вспомнил, потому что прямо в данную минуту где-то внутри меня возник удивительно ясный образ разворачивающегося веретена, при этом возникла исчерпывающая ясность в отношении одного аспекта моего взаимодействием со Странником. Получается, что Странник все-таки дал мне знания! Какие еще знания есть во мне, и при каких условиях они вскроются? Это оставалось совершенно неясным. Но сам факт того, что мое общение со Странником все же оказалось предметным, меня просто ошеломило. Оказывается, я так до конца и не верил в это. Но теперь для сомнений уже не оставалось места, так как я в самом деле получил определенные знания, которыми теперь обладаю. Еще, конечно, нужно было их проверить практически, но у меня не было сомнений в их адекватности, тем более, что они очень логично встраивались в мою текущую систему представлений.
Все это я вывалил Гансу и обнаружил, что он почему-то не разделяет моих восторгов. С весьма задумчивым видом он отложил в сторону планы паркурной зоны, уселся на траву и принялся очень сосредоточенно покусывать травинку. Видимо, сказанное мною каким-то образом совместилось с чем-то, чего я не знал, и судя по выражению его лица, ситуация была довольно запутанной. Меня это удивило, так как насколько мне было известно, у Ганса не было пока что определенного опыта со Странниками в силу того, что переход от накопления багрянца к наслоению кристалла давался ему непросто.
— Что-то не так? – наконец не выдержал я.
Ганс слегка поджал губы и очень по-доброму посмотрел на меня, так что я посерьезнел.
— Как ты был наивным, так и остался, Макс, — наконец произнес он. Кто-то кроме тебя имеет контакт со Странниками?
— Насколько мне известно, нет…
— Отсюда ничего не следует? – вкрадчиво поинтересовался он.
Я задумался. Имеет ли он в виду то, о чем я подумал?… Не хотелось бы, но…
— Ганс, не хочешь ли ты сказать, что это выглядит подозрительно?
— Кому как…
— Ясно. И кому же?
— Ну…, — Ганс прилег, облокотившись на локоть, и взял очередную травинку.
— Ясно. Значит Эмили.
— Что ты знаешь о ней, Макс?
— Очень мало… а что?
— Она ведь не всегда была такой, какая сейчас. У нее было прошлое. У нее есть прошлое!
Я насторожился. Совершенно исключено, чтобы он знал что-то о Службе, но что тогда он имеет в виду?
— Ты что-нибудь знаешь о том, каким она была человеком до того, как заинтересовалась накоплением багрянца?
— Да, она рассказывала, Ло рассказывал, Клэр…
— Хорошо, хорошо, а до этого?
— Нет, — я пожал плечами. – А что?
— Похоже, это будет долгий разговор, — с каким-то сожалением и едва уловимой гримасой недовольства произнес он и покачал головой.
— Но если это необходимо, то почему бы и нет?
— Необходимо… кто же знает, необходимо или нет… я даже не знаю с чего начать… ну вот сколько ей лет?
— Восемьдесят семь.
— Значит, когда она родилась? До второй мировой или после?
— Ого! Вторая мировая :), — рассмеялся я. – Я как-то не думал об этом… ну до.
— Когда война кончилась, был ведь страшный бардак, да?
— Ну, конечно, — согласился я. – Союзники готовы начать новую войну, уже друг с другом, Фултонская речь Черчилля, в которой он открыто называет Советский Союз врагом рода человеческого…
— Вот это очень хорошо, что ты читал Фултонскую речь, — вставил Ганс. – Но были ли это только речи, или за ними стояли какие-то действия?
Я пожал плечами, так как представлял себе все это довольно смутно.
— Мне придется прочесть тебе небольшую лекцию на эту тему, если ты хочешь понимать происходящее.
— Подожди, — остановил я его. – Ты должен прочесть мне небольшую лекцию о послевоенной политике, чтобы я смог понять… происходящее сейчас??
— Вот именно.
— И это имеет отношение к Эмили?
— Самое непосредственное.
Да, Ганс умел удивлять…
— Хорошо… сейчас…
Я позвонил управляющему и дал ему пару текущих указаний, сказав не беспокоить, после чего жестом предложил Гансу начинать.
— Сотрудничество с русскими во второй мировой было для англо-американцев чем-то вроде вынужденного военного союза с дьяволом, поэтому неудивительно, что по мере того, как немцы уступали, и по мере того, как война шла к концу, европейцы и американцы вынужденно задумывались о том, какой будет следующая война, и мысли эти были невеселыми. Чертовски окрепшие и опытные советские войска перли в Европу, и ни для кого не было секретом, что сладчайшей мечтой коммунистов было завоевание всей Европы, а желательно и мира. Они, собственно, никогда и не скрывали того, что их цель – распространение коммунизма по всему миру, и того, что в окружении капиталистических стран коммунизму не выжить. Оно и понятно – только создав концлагерь во всем мире они создали бы условия, при которых убежать из коммунизма было бы некуда, и перенять идеи свободной личности, свободной экономики было бы неоткуда. У счастью, решение этой жуткой проблемы пришло оттуда, откуда его не ждали. Когда Эйнштейн написал Рузвельту письмо о том, что немцы пытаются расщепить атом, и что американцам надо срочно заняться тем же, его вежливо поблагодарили, а письмо положили в ящик. Эйнштейн не оставил своих попыток, и в конце концов добился своего. Как известно, Оппенгеймер и его команда бомбу-таки построили. И сбросили на японцев, дабы заставить тех капитулировать. Не помогло. Тогда после первой, плутониевой, в ход пошла вторая, урановая. Помогло. Японцы капитулировали, правда до сих пор не выразили своей благодарности американцам, и вот мы сейчас на Окинаве, и представь себе, что мы предложим японцам поблагодарить американцев за обе эти бомбы, что будет?
— Выкинут нас нахер из Японии.
— Вот именно. Между тем, если бы вместо этих двух бомб состоялась бы обычная войсковая операция высадки американцев на японские острова, то погибло бы не сто тысяч и не двести, а четыре-шесть миллионов японцев, ну и пол-миллиона американцев заодно… уж это подсчитать было легко, опыта было предостаточно.
— А загрязнение территории…?
— Чем! – Удивленно воскликнул Ганс. – Жалким килограммом урана? Вот когда рванул Чернобыль, и в воздух поднялись тонны!… вот это было да… ну вот, взорвалась бомба. В Японии. А что это означало для Сталина?
— Это означало… полный пиздец его планам «освобождения» Европы.
— Вот именно. Мир был спасен, а Сталин испытал глубочайшее разочарование в своей жизни – второе после того, когда он понял, что его советские подданные миллионами бросают оружие, сдаются в плен и встречают немцев как освободителей. Поэтому на парад победы старик не пошел, а тихо хоронил мечты коммунистов. И раз Сталина остановили, то и третью мировую начинать не стали – все равно это было бы ужасной безрезультатной мясорубкой, да еще и после шести лет только что закончившейся мясорубки…
Ганс сделал паузу. Понятно, что говорить на эту тему он мог бы часами, и я прямо-таки видел сожаление на его лице от того, что приходится остановиться.
— Тем не менее, приготовления все же вплоть до 1946 года были. Собирали объединенную армию американцев, англичан, французов и …
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Немцев??
— Разумеется немцев, — кивнул он. – Около двадцати немецких дивизий было укомплектовано и готово снова начать войну на восточном фронте. Но, идея была признана неосуществимой и война на этом завершилась. Но история пошла дальше. Каждый хотел урвать, что мог. Как известно, русские заполучили в частности, ракетные технологии, разработанные гениальным фон Брауном, что и позволило им послать Гагарина. Американцы ухватили приз побольше – самого фон Брауна, что и позволило им послать людей на Луну. Это то, что хорошо известно. Но многое осталось в тайне. Многое превратилось в легенды, но ясно одно – то ценное, что победители нашли в Германии, они постарались прибрать к рукам. Русских больше интересовали шмотки, американцев – технологии. Немаловажно и то, что немцы изо всех сил создавали проблемы для восточных варваров, и максимально искали сотрудничества с Западом.
— И все это как-то связано с Эмили? – аккуратно вернул я его в нужное мне русло.
— Эмили… бардак после войны полный был, говоришь?
— Полный, — согласился я.
— Значит, легко было в новых документах поставить себе любой возраст? Особенно если ты человек, в котором заинтересованы некие силы.
— Хм… ты хочешь сказать, что… что Эмили не 87 лет? Что она…
— Значительно старше, — кивнул Ганс. – Если во время войны ты был несовершеннолетним подростком, то какой с тебя спрос? Пинок под жопу и вали отсюда.
— А если тебе тридцать…
— Вот тогда тебя ждет денацификация, — кивнул Ганс. – Будут копать. И в подмышку заглянут…
— Что?? – тут я уже совершенно охуел.
— Господи, Макс, что за священный трепет?
— Эмили служила в СС??
— Тебя это так удивляет, словно ты узнал, что она родом с Марса… да сотни тысяч служили в СС. По большей части это были просто элитные войска. Некоторые привлекались к охране концлагерей, откуда и пошло это клеймо «он служил в СС». И еще в СС были особые, элитные подразделения, где люди занимались порой очень странными, необычными вещами. Всем сейчас известно о мистической стороне этого дела, об увлечении эзотерикой, об экспедиции в Тибет… только все это пена, а занимались они, в том числе и… догадайся чем.
Если бы я уже не лежал, то сел бы. Это не укладывалось в голове. Эмили была первым директором Службы. Служба создана где-то в послевоенные годы. Эмили работала в СС и занималась… тем же, чем мы занимаемся сейчас. Значит, союзники получили и документы, и сотрудников. После войны было не этого, и их просто придержали поближе. А потом разобрались… и запустили проект заново.
Кирпичики выстроились в цельную картину, но белых пятен было еще много. Знает ли Ганс о Службе? Кто такой этот информатор? Вот это самое интересное.
— Кто тогда этот информатор, Ганс?
— Честно, не знаю. Эмили наверное знает. Лично я думаю, что он из тех, кто оказался союзникам просто не по зубам, и они решили, что лучше иметь его в качестве консультанта, чем вообще потерять.
— А что было с Эмили? – как бы попутно поинтересовался я.
— Тоже не знаю. Я думаю, что она так или иначе участвовала в какой-нибудь программе НАСА или НАТО… она вряд ли расскажет, да я и не думаю, что там что-то серьезное. Типа внешнего консультанта. Может быть ей раз в год задают какой-нибудь вопрос… я не знаю, Макс.
Ну что ж, значит о Службе он не знает. Но что же такое эта Служба, я уже теперь не знаю и сам.
— Есть о чем подумать, Макс, да?
Он поймал меня. В тот момент растерянности он меня поймал. Хитрожопый… почему Эмили не взяла его на Службу?…
— Знаешь больше, чем говоришь, Макс? – продолжая просверливать меня взглядом, продолжал он. – Ладно, можешь не говорить…
он махнул рукой и о чем-то задумался, но задуматься больше причин было у меня. Надо сопоставить все еще раз. Значит, началось все еще до второй мировой. В недрах СС было создано спецподразделение, секретность которого была на порядок круче «Анэнэрбе». Эмили оттуда. Информатор оттуда. Затем все разнесли, но англо-американцы успели кое-кого прибрать к рукам. Затем они начали свой проект, поставив во главе тех, кто в вопросе разбирается – Эмили. Альберт, возможно, из той же команды, из СС? Почему-то это мне кажется маловероятным. К тому же фон Брауну очевидно были приставлены умные люди – присматривать. Альберт и его предшественники – тоже. Блин… разумеется это именно так, ведь Альберту около пятидесяти, и никак не сто… Но вот что важно… Предыдущая команда, выходит, отчасти сохранилась. Кроме Эмили и информатора есть кто-то еще? Если она сохранилась, то между ними должны были остаться, как бы сказать, узы близости. Работая на Службу, Эмили не могла отрезать от себя прошлое, да и были ли в этом заинтересованы те, кто создал, а точнее возродил, Службу? Если есть старая группа, то есть и групповые интересы. В какой степени эти интересы совпадают с целями Службы? Далее… покинув Службу, Эмили создает новую группу. Теперь мы уже имеем три группы. Все чертовски запутано.
— Ганс, вернемся к началу. Что там ко мне у Эмили? Какие у нее подозрения? Почему она сама… она прислала тебя ко мне, чтобы что-то проверить? – дошло до меня наконец. – Я прав? Что именно?
— Я скажу тебе, что именно она попросила меня проверить, — наконец произнес он. – Но неужели тебе самому не ясно? Ты ведь умный парень, Макс?
Наши взгляды встретились, и мне стало понятно, почему он задает этот вопрос. Для чего бы Эмили его ни прислала, в чем бы она ни попросила его разобраться, цели своей он пока не достиг, поэтому и вытаскивает меня на этот разговор. Отсюда – два варианта. Помочь ему или начать игру… с какими целями? Цель игры может быть только одна в условиях, когда я сам ничего не понимаю – запутать его, так чтобы мы все оказались в равных условиях ничегонепонимания. Но это имеет смысл лишь в том случае, если бы я пришел к выводу, что они играют против меня, и что у нас разные интересы, а в этом я как раз отнюдь не был уверен. Если бы Ганс был не столь отстранен, если бы он помог мне помочь ему… тогда я или заметил бы фальшь и отстранился, или фальши бы не обнаружил, и тогда по-прежнему мог считать, что мы заодно. Мне надо было, чтобы Ганс как-то себя проявил, и я решил пойти напролом.
— Мне нужна твоя помощь.
— Помощь? – удивился он. – Что ты имеешь в виду?
— Попроси меня помочь тебе. У тебя есть задача, и ты не понимаешь, как ее решить. Попроси меня помочь тебе.
Он задумался. В самом этом факте, что он задумался, не было ничего подозрительного. Конечно, он хотел понять – что это мне даст, и довольно быстро он это понял.
— Ясно, Макс. Я понял, чего ты хочешь. Я клянусь тебе, у меня нет задних мыслей. Я и ты – мы члены одной команды, я обещаю тебе. Ты хотел это услышать, ну вот я говорю это, и я знаю, что у тебя чистый слух, я знаю, что ты мне поэтому поверишь. Ну так что?
— Ну что… Ганс, а чего ты хочешь? Понять, не превращаюсь ли я в зеленого человечка? Я открываю новые возможности человека. Человека, понимаешь? Наслоение кристалла доступно каждому, кто искренне этого хочет, кто не хочет травиться разным дерьмом в виде злости, тупости и жалости к себе, тупому и сирому. В вонючих зеленых человечков нас превращают не интенсивные озареные восприятия, а именно тупость и негативные эмоции. Разве это не ясно?
— Ясно. Это всем совершенно ясно, но контакты со Странниками – это новый шаг, большой шаг вперед, и мы опасаемся, не начал ли ты играть за новую команду, пусть даже при этом ты руководствуешься совершенно гуманными, совершенно прекрасными идеями об эволюции человека, идеями о… сверхчеловеке… понимаешь?
До меня стало доходить.
— Эмили боится остаться на обочине в качестве недочеловека?
— У нее была возможность увидеть, к чему привели прекрасные идеи создания сверхчеловечества, Макс…
— Те идеи не были прекрасными, — возразил я. – Те идеи были тупым расизмом.
— Да, несомненно. Но их авторам они казались прекрасными…
— Черт возьми, ну и что? Мы теперь должны отказаться от эволюции только потому, что какие-то люди раньше устраивали концлагеря, опираясь на идеи фашизма, расизма, коммунизма и прочего говна??
— Да нет же, Макс, нет. Никто не говорит об этом. Но мы хотим быть уверенными в том, что человек, который эволюционирует и превращается в сверхчеловека, не перестает быть человеком, не превращается в очередного фюрера или генсека в своих мечтах. Мы просто хотим быть в этом уверены.
Я пожал плечами и тоже сунул в рот травинку.
— Хорошо, убеждайтесь, проверяйте… лично я ничего доказывать не хочу. Мои оценки людей, которые варятся в догматизме, тупости и злости, были и будут очень резки, но если кто-нибудь из них захочет поднять голову перестать быть недочеловеком, то всё, что я испытываю, это мощное, открытое желание помочь ему, дать совет, дать ему возможность вырасти, добраться до глубоких переживаний. Означает ли это, что я остаюсь человеком? Я думаю, что да. Но сентиментальных и слюнявых сочувствований тем, кто выбирает быть религиозным фанатиком или злобным ревнивым карликом, от меня не будет. Я буду в оппозиции к таким людям, я буду бороться с ними цивилизованными методами, и против садизма я буду противопоставлять свою волю, и свои знания, и свои умения, в том числе те, которые я почерпну у Странников.
— Можно ли назвать цивилизованными те методы, которые лежат далеко за пределами всего, что до сих пор известно цивилизации, Макс?
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказал, — Ганс развел руками, — «цивилизованными» они станут только тогда, когда будут признаны таковыми цивилизацией :)
— Предлагаешь подождать, пока этого не случится?
— Нет. Предлагаю просто вдумчиво пользоваться терминами. Ты можешь называть эти методы разумными или гуманными, но не цивилизованными. Мы вышли далеко за пределы того, что в рамках «цивилизованности». Так же питекантроп, который откажется убить соседа ради вкусной морковки, выйдет за пределы своей цивилизации.
— Ну хорошо, — сдался я. – Отстань, я понял, понял, согласен. Что ты доложишь Эмили?
— Что ты в полном порядке, и что я рекомендую ей оказывать тебе содействие.
— Я предпочел бы, чтобы содействие мне оказал информатор, — буркнул я.
— Возможно, что это как раз отчасти зависит и от Эмили, не так ли?
— Не знаю. Ганс, мне нужна практическая помощь. Я хочу реальной работы. Если ты хочешь знать, то перспектива погружаться в удивительные области сознания вместе со Странниками привлекает меня меньше, чем перспектива объявления войны тем садистам и маньякам, которые ежедневно калечат миллиард детей, раздавливая в них сексуальность и выращивая их них новых психопатов, садистов и маньяков. Остановить этот замкнутый круг, разорвать его, освободить пару поколений детей от этого варварства – вот эта задача захватывает меня гораздо больше, но решить ее… цивилизованными методами невозможно, потому что цивилизация стоит на защите этого варварства.
— Хочешь [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] миллиарду детей в осознанных сновидениях? – улыбнулся Ганс.
— Хочу. Хочу начать с сотни или тысячи, хочу научить их делать это с другими, хочу запустить цепную реакцию к свободе, но без Странников, я думаю, мне ничего не светит. Без тех знаний, что они, возможно, могут мне дать. Если группа Эмили что-то добыла в своих исследованиях, что позволит мне наладить более конструктивное взаимодействие со Странниками, то пусть придет и даст мне это. Пусть, блять, они начнут делать что-то полезное вместо того, чтобы оглядываться или проверять – не хочу ли я стать фюрером.
— Хочешь, чтобы и я письки лизал? – Всё с той же улыбкой поинтересовался он.
— Вообще хочу, да. Ганс, ну а что тебя удивляет?
— Нет, я просто спросил… я вот думаю, если человечество еще не доросло, то может быть это и значит, что еще рано?
— Боже, Ганс, — теперь уже рассмеялся я, — какие эпические мысли, какой вселенский размах. Человечество… рано… Если я могу спасти от психического уничтожения ту или иную пупсу, если могу сделать так, что десять или сто или тысяча детей вырастут нераздавленными, способными глубоко мыслить и чувствовать, то что мне в твоей философии?
— Я нисколько не возражаю, Макс, я согласен. Никакие размышления о судьбах человечества не могут остановить конкретные действия в поддержку конкретного симпатичного человека. Но я-то пока ничего не могу сделать.
— Ну как же не можешь… разве активное наслаивание кристалла не привлечет Странников? Разве это не даст тебе возможность принять активное участие в исследованиях? Знаешь, мне кажется, что дело не в том, что они питаются там какой-то энергией, которую берут от нас… ну может отчасти это так и есть, но главное, мне кажется, в том, что они нас всерьез начинают воспринимать, когда мы перестаем быть пустыми. И если они что-то от нас берут, то я этого не замечаю, и никакого ущерба не испытываю, а вот то, что жизнь моя стала насыщенней и интересней в результате контактов с ними, это факт. Так что… я даже надеюсь, что они что-то могут брать от меня, потому что это значит, что они будут больше заинтересованы в общении, будут больше давать. Вот бы только в точности понять, что именно их привлекает…
— Ну, пока что достаточно и того, что мы уже знаем, не так ли?
— Я бы так не сказал. Но за неимением лучшего… в любом случае наслаивание кристалла и накопление энергии – это очень интересно. Посмотрим… а что касается твоего плана паркурной площадки, то он хорош. Запускай, пусть делают, а там видно будет, может добавим что-нибудь, впишем в остальную инфраструктуру.
Стоило мне теперь ожидать визита Эмили? Наверное, но мной овладело такое спокойное безразличие. Есть два безразличия: первое, когда энергии мало, и уже не охота беспокоиться – будь что будет, все лучше чем ничего. Второе, когда жизнь очень насыщена, и тоже в целом безразлично, по какому руслу потекут события.
Я залез на верхнюю точку своего холма. Море, казалось, лежало очень близко, и сумасшедшие японцы еще не успели забетонировать берега. Вся Окинава уже была ими испоганена, но близлежащие острова еще сохраняли свой девственный вид, и я твердо был намерен не позволить им уничтожить побережье острова, где я купил себе холм. Я уже инициировал общественное движение за сохранение естественного обличия острова – без бетонирования побережья и русел речушек, без оборачивания холмов и рощиц рядами колючей проволоки. Если потребуется, я прибегну к тяжелой артиллерии, но пока что, кажется, я добьюсь своего и так.
Сидя на вершине холма, я ждал Странника. Среди знаний, полученных мною из «раскрывшихся веретенообразных тел», было и знание того, в каких формах Странник проявляется, когда приходит ко мне, когда я в нормальном состоянии бодрствования. И он пришел. Ком ветра диаметром с десяток метров. Вокруг – штиль или обычные порывы ветра, а внутри мощные потоки воздуха. Звук также совершенно не похожий на тот, который теоретически может быть от ветра. Он (или скорее она) был тут, и мне просто было это приятно, а затем я понял, что «просто приятно» — не совсем «просто», а по-особенному приятно, и вдруг – резкий всплеск яркого наслаждения. Новое наслоение в кристалле! Значит, гипотеза о том, что Странники просто потребляют что-то от нас, является как минимум половинчатой, так как в данном случае его присутствие дало мне возможность испытать это особое наслаждение, этот особый тип блаженства.
В течении нескольких минут я пытался определить, описать, идентифицировать это блаженство, и в конце концов решил, что самое точное, это обозначить его как «наслаждение существования», довольно необычный тип. Получается, что сейчас шло наслоение «существования». Интересно, это характерно в основном для Странников, или именно для этого Странника, или просто одно явление в ряду других, или как-то связано именно с этой формой контакта с ней?
Все эти вопросы я формулировал несколько формально, отвлеченно. Опыт покажет.
Периоды активной деятельности иногда сменяются периодами полного её отсутствия и отсутствия малейшего желания какой-либо деятельности. Раньше такие спады в желаниях меня тревожили, но сейчас я стал относиться к этому спокойнее, когда заметил, что насыщенность жизни при этом снижается несущественно, и что есть особое удовольствие от ничегонеделания. Иногда после завершения периода ничегонеделания я обнаруживал, что в совокупности желаний произошли существенные изменения, словно во время этой тишины происходила какая-то переоценка интересов и ценностей.
Именно в такой период времени мне на голову и свалилась Эмили, причем не одна. С ней был какой-то довольно старый мужчина, хотя и весьма энергичный и неглупый, как мне показалось. Я вяло поприветствовал из обоих, сидя в шезлонге у заросшего пруда, где они меня и обнаружили.
— Пойду-ка я покакаю…, меланхолично ответил я на приветствие Эмили. – Это займет минут десять, посидите тут… чудесный пруд, между прочим. Сейчас я научился делать пруды, производящие впечатление многолетней глухой заброшенности…
Сидя на унитазе, я неожиданно подвергся приступу очередных детских воспоминаний. Я был исключительно застенчивым, что иногда приводило к мучительным ситуациям. Например, я страшно стеснялся ходить в туалет, особенно какать, и когда мне приходилось жить в детских лагерях или лежать в больницах, я предпочитал откладывать покак на потом. Желательно – на ночь, когда все уже спят. Иногда я доводил себя даже до болезненных состояний. Причем откуда это всё взялось, я пока не вспомнил.
Вернувшись, я нашел их там же, и как и в начале, мне это было безразлично, и я снова завалился на шезлонг, равнодушно пялясь в небо.
— Это Фриц, — произнесла Эмили.
— О, Фриц! Чудесно. Зови меня Иваном, — отреагировал я.
— В прежние времена мы всех русских звали Иванами, — кивнул он. – Всех тех, с кем наши сталкивались на востоке.
— Тебе тоже довелось повоевать в СС?
— Поработать, — кивнул он. — Поработать в СС мне довелось, а повоевать – нет, зачем мне это… ты, как я погляжу, человек тихий, спокойный, ты меня поймешь. Зачем воевать?
— Ну как… территории, возврат того, что отняли у Германии после Первой Мировой, восстановление справедливости…, — вяло перечислял я.
— А, справедливость… ну, я не думаю, что её можно было добыть путем вторжения в Польшу, в СССР… знаешь, — размеренной интонацией продолжал он, — тогда все говорили о справедливости, и все были воодушевлены тем, сколько всего Гитлер сделал для воссоединения немецкого народа, варварски разделенного Версальским преступлением.
Его голос был вполне приятен, по голубому небу ползли редкие облачка, мне было хорошо, и я никуда не спешил, и мне было совершенно всё равно, слушать про Гитлера или Рамзеса, или вовсе не слушать.
— А поляки уперлись. Ни шагу назад. Не отдают Данциг, и всё тут, а ведь там немцы… А Гитлер напирает, и вроде как всем понятно, что Данциг надо отдавать немцам. И англичане, и американцы, и даже французы – все понимают, а поляки уперлись. А потом и вовсе – взяли и начали вторую мировую. Это сейчас у всех мозги промыты, а тогда всем было ясно, что войну начали поляки, ведь они ещё весной 39-го начали всеобщую мобилизацию, а законы военной науки просты – начало мобилизации, означает начало войны, ведь остановить мобилизацию, или, положим, провести её, а войну не начать – это невозможно. Это все понимали и понимают, ведь что такое «мобилизация»? Это же не просто солдатикам оружие раздать. Это – чудовищное напряжение для все страны, это полный перевод всей экономики, всей промышленности, транспорта… ну всего на военные рельсы. Провести мобилизацию и не начать войну – это полное самоубийство, это значит отбросить страну на десять лет назад, то есть стать отсталым и беспомощным. Всё это понимали, и у кого нашлись слова осуждения, когда Гитлер ударил первым? Да ни у кого, даже у союзников Польши, англичан и французов, поэтому Великобритания и Франция хотя формально войну Германии и объявили согласно своим договорам с Польшей, а ни одной пули не было ими выпущено, пока уже не стало слишком поздно, и Польша перестала существовать.
— Вот тогда, — интонация Фрица стала оживленной, — тогда я еще хотел воевать, потому что было за что, была ясная угроза польской оккупации, а этого, знаешь ли, не хотелось совершенно. А потом точно также всем стало ясно, что СССР нападет. Сосредоточение огромных, невиданных ранее масс войск, техники у самых границ не оставляло другого варианта, и вот тогда у здравомыслящих людей стало возникать недоумение – разве есть смысл повторять судьбу Наполеона? Всем было известно, что нет горючего, нет в общем почти ничего. Разумный человек превратил бы всю Польшу в сплошной оборонительный вал, и пусть русские ломают там шеи, как они сломали ее в Финляндии, как они ломали ее там, где немцы переходили в оборону. Но сомнения еще оставались, и исчезли уже после первого удара. Спустя месяц русской армии уже не было. Совсем не было. На освобожденных от коммунизма территориях немцев встречали с цветами. Вот тут и надо было остановиться, вгрызться в землю, построить на сто километров в глубину оборонительных сооружений. Но Гитлера понесло, и многим, если не всем, стало ясно, что это конец. Мне тоже это стало ясно, и я понял, что это не моя война. Так что не стрелял я ни в Иванов, ни в Джонов, ни в кого. Я работал, и Эмили работала, и вся наша команда работала, прекрасно понимая, что плоды этой работы достанутся не немцам. Мы с самого начала отдавали себе отчет в том, что придется рано или поздно обрывать концы, и готовились к этому, поэтому когда все стало разваливаться, мы уже имели и нужные контакты и пути отхода.
— Куда же вас унесло? – не выдержал я. – Все-таки мое любопытство проснулось помимо моей воли.
— В Чили. Частично в Чили, частично в США, а кое-кто подготовил для себя особый план отхода.
— И вам удалось сохранить все, что было исследовано?
— Да, все. После войны Эмили… ну ты знаешь, где она стала работать…
— А ты нет?
— А я нет.
— А зачем ты приехал сюда? – я постарался максимально неожиданно перевести тему, чтобы застать его врасплох и увидеть реакцию – ту первую, непосредственную реакцию растерянного и сбитого с толка человека, по которой иногда много чего можно увидеть.
И это мне удалось. На мгновение он утерял ход мысли, и сквозь черты его лица проступила озабоченность, но не злость, не страх разоблачения.
— Я приехал помочь, — наконец ответил он.
— Помочь? Ну… в общем я сейчас практически ничего не делаю… вот, в небо пялюсь.
— Мы думаем, Макс, — встряла Эмили, — что у нас есть кое что, что тебе пригодится. Ты забрался довольно далеко в своем общении со Странниками, и мы полагаем, что именно ты должен унаследовать то, что удалось добыть нам. Это не получил никто, — добавила она немного торжественно, — ни союзники, ни Служба.
Признаться, я был в самом деле несколько шокирован.
— Ты хочешь сказать, что…
— Я не передала эту информацию Службе, — повторила она. – Я честно исполняла свой контракт, но… но не более того. Это наши общие достижения – мои, Фрица…
— Информатора? – вставил я.
— Да, и его, и я не могла и не хотела единолично распоряжаться этим, и мы решили, что пока не время.
— А теперь – время?
Эмили хмыкнула и улыбнулась.
— И мне, и Фрицу уже хорошо так за сто. Это первое. Ты пробрался далеко, ты молод и энергичен, это второе.
Теперь уже хмыкнул я, представив, как «энергично» я сейчас смотрюсь со стороны.
— И третье, Макс, состоит в том, что ты нам нравишься и мы в тебя верим.
— Скажешь ему про четвертое? – полюбопытствовал Фриц.
— Ну… да, скажу. Четвертое тоже есть… сейчас… поэтому, Макс, мы передадим тебе свою информацию. Ты согласен?
— Да!
Я не думал ни секунды, и вся моя вялость куда-то испарилась. Я снова был собран, упруг и готов впитывать новые знания.
— Но прежде… о каком четвертом ты говорила?
Эмили переглянулась с Фрицем, словно не будучи вполне уверенной в том, что мне следует об этом говорить.
— Четвертое, и немаловажное состоит в том, Макс, что очень скоро ты станешь новым, третьим Директором.