Глава 8

Массажистка была очень мелкой и очень подвижной. Она прыгала над телом Андрея, растягивая, стискивая, потирая и сдавливая его мышцы. В какой-то момент её ножка оказалась рядом с его лицом, он развернулся на бок, крепко взял её обеими руками и прижал всей лапкой к лицу. Массажистка замерла на пару секунд, как-то спазматично протянула руку к рукам Андрея, словно собираясь отпихнуться, но так и замерла – его язык уже ласкал её между пальчиков, и положение её кисти изменилось – сначала она ослабла, затем её пальцы просто легли на его запястье. Он взял её за руку и слегка притянул её так, чтобы ладошки её передней и задней лапок соприкоснулись, и стал вылизывать, целовать их одновременно. Спустя полминуты она выпрямилась и продолжила тискать ему спину, но уже без прежней энергичности, не столько разминая его, сколько поглаживая – ясно, что всё её внимание было теперь приковано к тем ощущениям в лапке, которые возникали у неё, когда он сосал ей пальчики, вылизывал её упругую и нежную кожу.

Повернувшись, он лёг на спину, и её руки легли ему на живот в какой-то нерешительности. Взяв её за запястье, он положил её руку себе на трусики, и стоящий наполовину хуй почувствовал её тяжесть.

Секс с массажистками – довольно обыденное дело. В любой стране почти каждая массажистка была доступна, как бы они не изображали неприступность. Это, конечно, не значит, что каждая доступна именно для тебя и именно сейчас – это зависит и от её настроения, и от того, насколько ты ей понравился, и, в конце концов, от той суммы денег, которую ты ей дашь за секс. Но в конечном счёте «дать» может почти любая массажистка. И почти любой массажист, кстати. Многие сразу хватают за хуй и начинают дёргать за него удивительно бесчувственно – как за кусок мяса, как за очередную мышцу, которая попалась им в руки. Попутно они обсуждают цену своей услуги. Такой секс был неинтересен, и обычно Андрей отказывался доплачивать, после чего дёргания за хуй прекращались. Но иногда встречались девушки, для которых хуй был не просто куском мяса. И эта массажистка была как раз такая, и возникло удовольствие от предвкушения будущей игры.

Продолжая целовать и вылизывать её ножку, он левой рукой залез под рубашку и прижал ладонь к её чуть прохладной коже на спине. Просто прижал, почти не двигая рукой, и она, сначала снова напряженно замерев, опять расслабилась. В течение примерно минуты ничего не происходило – он совсем едва-едва заметно потискивал её спинку и лизал её ножку. Иногда он напрягал хуй и слегка подталкивал её руку, всё еще неподвижно лежащую на нем. Видимо, она не могла решиться и перейти от стадии пассивного позволения к стадии активного соучастия. Минута шла за минутой. Он убрал руку с её спины и показалось, что она испытала облегчение. Взяв двумя руками её лапку поудобнее, он стал посасывать её пальчики. В общем… в общем так даже было клёво – немного двигая попой можно было поддерживать постоянное ощущение её руки на почти уже полностью вставшем хуе, и её красивая ножка была в его распоряжении. Да, это было клёво. Даже если ничего большего и не будет, то это всё равно приятный опыт. Легко было испытывать нежность к этой девчонке.

Андрей отпустил её ножку и, приподнявшись, сел. Она легко могла бы, воспользовавшись этим, сделать вид, что её правая рука соскользнула с хуя, но делать этого она не стала, и рука осталась лежать на своём месте. Взяв её левую руку, он приподнял её и стал целовать – тонкая, нежная везде – не только на сгибе локтя. Можно было бы положить свою руку на кисть её правой руки, прижать к хую, дать ей понять, что сейчас он хочет вот этого… потому что сейчас в самом деле сильно хотелось подрочить, или чтобы она потискала его хуй, но делать этого он всё же не стал – намного более возбуждающей была игра «сама начнёт тискать хуй или нет». В конце концов, попросить её подрачить хуй можно было бы и позже, но не хотелось потерять шанс испытать то удовольствие, то возбуждение и ту нежность, которые возникли бы, если бы она начала сама тискать хуй. И он продолжал с нежностью целовать её руку, прижиматься мордой, вылизывать, снова целовать. Сейчас это возбуждало даже не меньше, чем вылизывание ножек. Было очень приятно целовать, потом отстраняться и смотреть, поглаживать, играться кончиками пальцев, потом крепко сжимать, потом снова целовать, потом лишь проводить губами, едва прикасаясь.

Потом он подтянул под себя правую ногу, положил руку ей на шею и посмотрел прямо в глаза. Они не были испуганными. Ну может совсем немного. Медленно, почти без усилия притянув её к себе, он прикоснулся губами к щеке. Это было охуенно… просто охуенно – целовать её щечку… потом он немножко лизнул её, ещё, и спустя минуту, взяв её голову обеими руками, он целовал всю её мордашку. Она закрыла глаза, положила обе руки ему на предплечья, и дыхание её стало тяжелым, глубоким. Когда он стал целовать её в губки, она не отворачивалась, по прежнему не двигаясь и позволяя делать с собой всё, что ему хочется. Охуенно возбуждает лизать самым кончиком языка уголок её губ… немного проникая внутрь… и очень хотелось, чтобы она начала отвечать на поцелуи. Приподняв ей подбородок, он стал с силой вылизывать шею, проводя широким языком снизу вверх, и её пальцы едва заметно сжались на его руках, а дыхание стало еще более глубоким. Сейчас это было в сто раз приятнее, чем трахаться – просто целовать её мордочку и чувствовать её возбуждение. Хотя… если бы она сидела на его хуе… да, это тоже было бы здорово…

Решив рискнуть, он расстегнул пуговицу на её рубашке. Затем – вторую… третью… и его ладонь легла ей на грудь. Маленькая, нежная… хотелось накрыть всю её ладонью и так и держать руку, даже не лапая, не стискивая – просто держать и ощущать всей ладонью этого маленького нежного зверька. Но нет… невозможно удержаться, чтобы хотя бы чуть-чуть не потискать её… А сейчас хочется чего-то немного другого… его рука соскользнула с грудки и проникла дальше, под подмышку. Да, хочется вот так держать её, положив большой палец на сосочек, и всей лапой охватывая её пиздец какую нежную подмышку, держа её тельце, как держат маленькую девочку, беря её на руки. Немного надавил большим пальцем на сосок, и она тихо простонала, и сосочек стал очень твёрдым. Охуенная, охуенная девочка… Так легко влюбляться в пупсовых нежных девочек… просто с пол-пинка… но сейчас уже всё иначе – не так, как раньше. Влюбленность может быть яркой и возбуждающей, и можно испытывать сильную нежность, как сейчас, очень сильную, так что в груди возникает наслаждение, и сильно возбуждают красивые тельца, и нравится фантазировать, нравится дрочить, но при этом… при всём при этом секс словно исчез как реальность. Секс стал чем-то таким, чего нет, вместо чего повсюду – эрзац, синтетика. Уже точно понятно – чего можно ожидать от девочки, даже если она влюбилась – стыда, ревности, снова стыда, снова ревности, желаний ходить под ручку и заботы друг о друге… Бывает и страстный секс при этом, бывают даже такие девушки, которые хотят трахаться каждый день – такое бывает редко, очень редко, но бывает – остальные просто делают вид, что хотят трахаться, уступая желаниям парня, легко обманывая и его и саму себя. «В СССР секса нет», всплыл дурацкий советский лозунг. Нет этого секса не только в СССР, как оказалось, нет его нигде вообще. Есть только синтетика. А чего хочется? Хочется живой девочки… вот как Алинга… как Крыся… интересно… интересно то, что в общении с ними обеими сексуальным фантазиям не нашлось до сих пор места! Может быть, они не так сильно возбуждают, как эта мелкая индонезийская девчонка? Да нет… возбуждают… очень сильно возбуждают… Андрей вспомнил Алингу, как она двигается, её ножки, коленки, плечи… с такой девочкой очень сильно хочется и ласкаться, и трахаться… и с Крысей – тоже… почему же так странно, что до сих пор никакие сексуальные фантазии… да ничего странного! Просто для этого не хватило времени. Просто они – не только красивые девочки, не только страстные, не только нежные, не только то и сё – они ещё и живые. В них есть жизнь – есть умные глазки, есть интеллект, есть решимость и внимательность, чувство юмора и серьезность – есть настоящий, живой человек, так что секс просто сам по себе отошел временно на задний план. Это охуенно здорово, когда девочка такая – живой человек, тогда секс просто занимает своё место среди других наслаждений, которые можно вместе с ней испытывать. А с этой девчонкой очень классно целоваться… и наверняка буду постоянно подходить к оргазму и останавливаться, если получится с ней потрахаться, буду возбужден до крайности, а кроме этого делать с ней… нечего. И этого очень мало. Секс… это как-то произошло незаметно – тот поворот в отношении к сексу, когда оно стало таким… как у человека, который смотрит на вкусную булочку, она так клево пахнет, он ее нюхает, крутит, трогает языком корочку и мякоть, но знает совершенно точно, что никогда не попробует её вкуса, так как булочка отравлена смертельным ядом…

Массажистка открыла глаза – видимо, почувствовала, что Андрей отвлекся на какие-то свои мысли.

— Придешь ко мне спать? – произнес он так, чтобы его губы немного касались её губ.

— No, no… sorry… can not…

— Почему? Приходи, я раздену тебя… ты понимаешь английский?

— Yes… I can not…

— Я раздену тебя, малышка, я буду гладить твою попку, целовать твой животик, я буду ласкать твои ляжки, я дам тебе поиграться со своим хуем, почему ты не хочешь? Ведь у тебя никогда не будет такого нежного и страстного парня… или я тебе не нравлюсь?

Она улыбнулась, обняла и крепко прижала его к себе, положив голову на плечо. Это было неожиданно и нежность вспыхнула с новой силой. Раньше он просто по уши влюбился бы в такую девочку, но сейчас – сейчас где-то там, позади всего, стояла прохладная и грустная трезвость – любовь с такой девчонкой невозможна. В самом лучшем случае она просто сделает из себя твою вещь, станет пушистым котенком, прислуживающим тебе, обслуживающим – для многих это и есть счастье. И для него когда-то это могло бы быть счастьем, наверное… на какое-то время… а в худшем случае она забудет о тебе уже завтра.

— Приходи, хорошо? Или давай я приду вечером, когда ты заканчиваешь работу, хорошо?

Он мягко отстранил её от себя, взяв за плечи, и снова поцеловал её нежные губки. Она ответила на поцелуй, и, положив руки ему на грудь, целовала его ещё, ещё…

— Я хочу, чтобы ты пришла, приходи. Я… я дам тебе денег, ты только не обижайся, я не хочу купить твою любовь – зачем мне её покупать, если я вижу, что ты уже любишь меня:)

Её лицо напряглось при упоминании о деньгах, но снова смягчилось при последних его словах, и она улыбнулась.

— Ты ведь любишь меня? Ну хоть немножко, да?

Она снова улыбнулась, прикрыв лицо рукой.

— Просто я знаю, что деньги тебе наверняка нужны, поэтому я хочу тебе их давать, если ты будешь моей девушкой… если хочешь, мы можем просто спать вместе, а если хочешь – поехали куда-нибудь попутешествуем?

В этот момент он уже и сам не знал – насколько серьезно он всё это предлагает. Вернее – нет, если бы она согласилась, конечно это было бы клево – путешествовать с такой девчонкой, купить ей пупсовую одежду, чтобы она шла рядом с ним – в кроссовочках, шортиках… всё-таки этого так сильно не хватает – хотя бы немного влюбленной в него красивой девочки, к которой и у него возникала бы влюбленность, нежность, желание обнимать её, целовать, смотреть как она двигается… этого сильно не хватает – сильнее, чем казалось до сих пор…

Что же тогда неясного в отношении этой девочки? Неясно – как далеко это могло зайти. В самом ли деле она может оказаться такой, чей смысл жизни не замыкается на своей маме с бабушкой и муже с детьми? Крайне маловероятно, почти совсем невозможно. Невозможно. А ведь его никто не любит. Никто.

Это «никто» как-то особенно гулко прозвучало в голове и отдалось в сердце – что-то там вспыхнуло и отдалось по всему телу тонкими жаркими ниточками. Никто не любит. Так не должно быть… но ведь так легко влюбить в себя – столько девочек, которых так легко влюбить, но всё уже было, было и хватило по горло. И вот перед ним стоит девочка. Приложить совсем немного усилий, совсем немного денег, и она поддастся и будет исправно играть любую роль, какая ему будет нужна. Захочет – и будет сидеть дома и готовить еду и стирать трусы. Захочет – и она будет гулять с ним в шортиках и кроссовочках. Ну не она, так другая… и это будет забытьё, это будет ещё хуже, потому что есть только одна вещь, которая хуже, чем когда тебя не любят – заснуть и забыть про это, нажраться суррогатом.

Он снова отстранил её от себя, взял её голову двумя руками, посмотрел прямо в глаза. Немного смущена и не знает, видимо, чего ещё от него можно ждать. Привлёк к себе и снова поцеловал – покорно подставляет свои губки и целуется. Вот он – кошмар. Кошмар будет, если не удержаться от выворачивающего наизнанку позыва уколоться и забыться – представить, дорисовать, поверить в то, что там, за этими глазками, живая девочка, полюбить её изо всех сил, наслаждаясь ею, отдавая ей себя… но как страшно потом будет протрезвление… выныривать из такого страшно, есть опыт…

— Ну, придешь? – снова спросил он, и сам по своей же интонации понял, что ничего уже не ждёт. Придёт, не придёт – в общем будет всё то же, что было и раньше. Два дня, ну три… ну неделя! А потом – на его глазах девочка начнет превращаться в скучающую жену, живущую ожиданием мужа, его внимания, и что самое ужасное – она будет счастлива, ну вернее это она будет думать, что счастлива, или для неё это и в самом деле счастье… заебала эта путаница в словах. Есть субъективное чувство счастья, и даже в полной жопе кто-то будет твердить, что счастлив, и хуй с ним, а есть конкретные восприятия – или они есть, или их нет – тут уж никакой субъективности.

— Virgin…, — вдруг почти прошептала она.

— Что? Девственница? Ну и что… а… слушай, я тебя не изнасилую, правда, поверь мне. Не будет никакого секса, если сама не захочешь, ничего не будет! Просто буду целовать тебя… вот так… тебе же нравится? Нравится. Я буду всё тело твое целовать, тебе будет очень-очень приятно, и никакого секса, ну, согласна?

— Yes…

— Значит – придешь?

— No, can not…

— Угу… ну понятно…, — Андрей успокоительно покачал головой. – Хорошо, хорошо, ну нет так нет.

Её лицо просветлело, и до него дошло, что он уже давно заебал её своими домогательствами, и она только и ждёт, чтобы он отъебался. Целуется? Ну и что… Вон в Таиланде пупсовые тайки с такими уёбищами целуются, что иногда рвотные позывы возникают, а они целуются, щебечут, прижимаются… Чем же она займется после того, как он уйдет? Грустные мысли навязчиво лезли одна за другой, пока он одевался. Ну займется она тем же, чем занималась до того, как он пришел – она выйдет на улицу, сядет перед своей этой конурой и будет сидеть, тупо щурясь на закатное солнце, а завтра она будет сидеть тут и щуриться на восходящее солнце, и так будет день за днём – сидит, делает массаж разным гоблинам, потом снова сидит, перекинется парой слов с соседками из мелких лавок, стоящих по обе стороны от её домика. Какая космическая, невероятная безысходность…, но она так не считает и не выглядит несчастной – несчастным как раз выглядит он… отчего же такой приступ тоски? Почему так остро, так болезненно – снова так же, как в те самые первые недели, когда он оторвал от себя всё то, что не оправдало надежд и уже никогда их не оправдает? Этому должна быть причина.

— Пока, малышка…

Погладил её по голове, отдал деньги – она подобострастно сложила ручки перед собой и поклонилась, взяла деньги. Да никогда её от этого уже не отучишь… да она и стараться не будет – ей нормально…

Должна быть причина, почему так снова всё болезненно. Ну… да, и в общем – всё понятно… Алинга – вот она, причина. Крыся… тоже отчасти. Девочки, которых наверное можно было бы любить вот так – полностью открывшись, на равных, но будут ли они любить его?

Так сильно не хотелось задавать себе этот вопрос, что сразу стало ясно, что здесь-то собака и порылась… У них тут жизнь, это видно, это чувствуется. Тут жизнь, к которой он пока что не имеет никакого отношения. Он тут чужой, и станет ли своим… это большой вопрос. Да и захотят ли они? С другой стороны, присутствие Джо… тут есть какой-то замысел, тут есть какая-то игра, ну конечно тут есть игра, как будто для него это новость! Джо играет в свои игры – только ли с ним? А если он играет и с Алингой? Ведь какие-то намеки были на этот счет… нет, сейчас уже не вспомнить. Но это, всё-таки, шанс. Надо взять и разобраться, открыто – с Алингой, с Джо, с Майком и с Карлосом и с Ташей – со всеми ними надо расставить точки над «i», а не ждать, пока там что-то само срастется. Существование Алинги изменило всё, и если до сих пор его в целом устраивало плыть по течению, то больше не устраивает. Течение прибило его в эту удивительную заводь, и он никогда себе не простит, если безропотно позволит этому течению так же себя и унести. Джо придется принять это к сведению, ему придется дать ответы на кое-какие вопросы.

Они сидели вчетвером – Андрей, Джо, Алинга и Майк. В том же коттедже, куда он направился сразу после массажистки. Андрей был так решительно настроен, что даже не успел удивиться такому совпадению обстоятельств. Они сидели за столом, и один стул был свободен. На него Андрей и уселся.

— Ждёте кого-то?

— Ммм… да, — кивнул Майк.

— Я не помешаю? Мне очень надо задать несколько вопросов – Алинге, Джо…

— Нет, не помешаешь.

Такая покладистость немного сбила его настрой.

— Мне нужно разобраться…

— Хорошо, разберись…

Андрей вздохнул. Больше всего не хочется произвести впечатление истерика.

— Джо, мне нужно знать – что ты со мной делаешь, зачем. В неизвестности я больше жить не могу. Есть проблема, Джо…, — интонация его стала извиняющейся, и в самом деле возникло чувство вины. – Я люблю Алингу, очень сильно люблю… и я понимаю, что я тут для вас чужой, посторонний человек. И просто вот так покорно отсидеть здесь своё и унестись на плоту или машине дальше – это меня не устраивает.

Джо продолжал сидеть, как сидел, без единого движения, без какой-либо мимики. Расслабленно, и в то же время упруго. Мда… пока как-то не очень…

— Алинга, — Андрей повернулся к ней, — я не из тех, кто повисает на шее и обслюнявливает, давя на жалость. Пойми – я хочу… я хочу понять – смогу ли я стать частью твоей жизни, сможешь и захочешь ли ты стать частью моей. Найдутся ли у нас общие интересы, будет ли между нами взаимная любовь или нет. И ещё…

Чертовски не хотелось касаться этой темы, но Андрей продавил это, потому что решение, принятое им утром, оставалось в силе и даже укрепилось – с Алингой нельзя позволить себе неискренности и лживости, потому что так можно потерять всё.

— И ещё я должен понять – в самом ли деле я тебя люблю. Не является ли это просто очередным фантомом. На самом деле я почти не знаю тебя, и мне очень… некомфортно, что ли, говорить об этом, но сказать я должен – я не знаю – люблю ли я тебя или созданный моими болезненными фантазиями образ.

— Почему же они болезненные, — с удивлением спросила Алинга.

— Они… нет, они не болезненные, они охуительные, но вот отрезвление будет очень болезненным, если оно, конечно, будет… мне немного страшно – влюбиться вот так по самые уши, воспринимать тебя как живую, любимую, близкую девочку, от которой нет секретов, с которой приятно во всём – страшно потому, что такое уже было и… сама, наверное, догадываешься, чем заканчивалось. Но… эти страхи – это всё ерунда. Для меня сейчас главное другое – дадите ли вы мне возможность приблизиться к вам, пожить с вами, разделить ваши интересы.

— Наши интересы разделить непросто, Энди, — неожиданно проговорил Джо. – Даже боле чем непросто.

— Хорошо, непросто, ладно. Сейчас – на данный момент, Алинга – моя любимая девочка, и я хочу узнать о ней всё – чем она живет, чем дышит, о чем мечтает, к чему стремится, как проходит её день, с кем она дружит, с кем…, — Андрей едва уловимо запнулся, — целуется, с кем трахается, как трахается, что ест, я хочу знать всё. Нет… вы только не поймите неправильно, я не имею в виду, что хочу тебя контролировать, Алинга, я…

— Никто тебя не понимает неправильно, Энди, здесь собрались неглупые люди, — улыбнулась Алинга.

— Я тебя понял, Энди, — продолжил Джо. – У тебя много вопросов, но с этими вопросами ты обращаешься не по адресу.

— То есть как?

— Ну тебя же интересует жизнь Алинги?

— Да.

— Значит у неё и спрашивай, мы то тут с Майком причем?

— Джо, — упрямо возразил Андрей, — не делай вид, что ты тут не при чем. Тут я оказался по твоей воле, разве нет?

— Трудно с этим было бы поспорить, — Джо улыбнулся и слегка поднял открытые ладони кверху, словно сдавался.

— Конечно трудно… И раз ты меня сюда притащил, значит ты меня отсюда можешь и утащить, и меня это не устраивает. Мне нужна определенность. Конечно, свои личные вопросы я могу обсудить с Алингой, это я понимаю, но у меня теперь есть вопросы и к тебе. Я ДОЛЖЕН узнать – в какую игру ты со мной играешь.

— Мне кажется, ты не договариваешь…, нет?

— Не договариваю? Не понимаю… о чем ты?

— Тебя ведь интересует не столько это, сколько кое что другое?

— Да нет…, почему ты так думаешь?

— Если Джо так думает, то скорее всего так и есть, Энди, — мягко заметил Майк. – Если ты когда-нибудь поймаешь Джо на ошибке в его предположениях, скажи мне об этом и я закажу тебе рождественского гуся в яблоках:)

Андрей развел руками и замолчал. А спустя несколько секунд до него дошло.

— Я понял… да, рождественского гуся закажем потом, Майк.

— Ну я же говорил…

— Ты прав. Не знаю, почему это вылетело из головы, ведь я думал об этом ещё пять минут назад. Да, меня больше всего сейчас беспокоит другое – в какую игру ты играешь с Алингой, и не требует ли логика этой твоей игры убрать её куда-нибудь подальше от меня. Это меня пугает больше всего.

Джо кивнул.

— Мне сильно не нравится мысль, что Алинга для тебя может быть просто пешкой, которую ты двинешь туда, куда тебе захочется.

— Почему вообще есть такие опасения, Энди?

— Ну, почему… Джо, ну почему? Ну потому, что я ничего о тебе не знаю кроме того, что ты очень умный, очень богатый и очень, очевидно, влиятельный человек, и ты можешь всё, и я перед тобой – просто клоп, у которого за душой нет ничего своего, только чертова кредитка, которая завтра уже не будет работать, если ты захочешь. Я уже пожалел, что не создал никакого запаса, ну можно ведь было бы хотя бы мелкий бизнес открыть, отель какой-нибудь небольшой, чтобы был постоянный источник дохода… Я идиот, конечно…

— Разве я когда-то сделал что-то плохое для тебя?

— Нет, Джо, нет. Тревогу вызывает сам факт твоей власти надо мной и Алингой. Понимаешь?

— Понимаю, понимаю.

— Поэтому я не хочу жить в такой неопределенности, я хочу точно знать – какие у тебя планы на меня, на Алингу, и я хочу, чтобы эти планы не помешали мне любить её, не помешали нам общаться.

— Понимаю…, — кивнул Джо.

— Я не знаю, хочешь ли ты, чтобы Майк…

— Энди, — перебил его Джо. – Я тебя понимаю. Но сейчас я хотел бы сам задать тебе один вопрос, ну, или если тебе будет угодно… да подожди ты, подожди, — остановил он Андрея, который порывался что-то вставить, — если тебе угодно — у Алинги есть к тебе один вопрос.

— У Алинги?

Андрей подвинул свой стул ближе к ней, взял её за руку.

— Какой вопрос, Алинга?

— Сдаётся мне, Энди, что этот вопрос ты уже слышал и раньше…

— Да какая разница? Какой вопрос?

— Как насчет того, Энди, — тщательно выговаривая слова начала она, — чтобы просто пожить для себя, а?

После некоторого замешательства, в течение которого Андрей тупо пялился на Алингу, он наконец рассмеялся.

— История повторяется:). Но где тут трагедия и в чём фарс? Ладно… не буду отступать от законов жанра, и отвечу вполне ожидаемо – а я вроде и живу для себя, разве нет? Сейчас у меня намного больше оснований говорить так, чем в тот прохладный туманный вьетнамский вечер…

— … когда Энди  в лучших традициях западного вестерна влез в мою комнату и чуть не совратил при этом почтенную вьетнамскую женщину…, — закончил Джо.

— Вау! А про неё-то ты откуда знаешь? – Андрей был совершенно изумлен.

— Ничего таинственного на этот раз. Она рассказала мне сама.

— Всё равно удивительно… мне казалось, что она не из тех, кто вообще кому-то может об этом рассказать, а уж тем более – туристу… почему она тебе рассказала?

— Потому что я у неё спросил.

— Всё равно странно…

— Не так уж странно, если учесть, что спрашивал я её об этом в тот момент, когда мой хуй был в её попке, — улыбнулся Джо.

— Блин… :) Да, этого я не ожидал… мне показалось, что она точно ни на что не согласится.

— Иногда нужно просто потратить больше времени, Энди.

— Или денег…

— Или денег, — согласился Джо. – В данном случае – именно времени.

— Тебе нравится соблазнять девушек?

— Нравится, так же как и тебе, Энди.

— Это… что-то вроде коллекционирования?

— Это что-то вроде влюбленности. Мне нравится влюбляться.

— Вот уж…, — Андрей с сомнением покачал головой, — это мне было сложно предположить… ты влюбляешься?

— Разве это сложно – влюбиться в девушку? В женщину?

— Разве это просто?

— Понимаешь, Энди, во многих девушках есть то, что можно полюбить – ну хотя бы потому, что она – человек. В человеке вообще много такого, что можно полюбить – просто потому, что это человек.

— Звучит… весомо, Джо, но… мне испытать симпатию к собаке в сто раз проще, чем к человеку, которого я встречу на улице.

— Мне тоже. И всё же я не отказываюсь от своего утверждения. Человек – намного более развитое существо, поэтому в нём по определению больше того, что можно полюбить.

— В нём больше и того, что вызывает отвращение. Что-то не видел я собак, которые плюются лишь потому, что ей не сказали «привет». А вот в Египте мне каждый второй торговец плевал вслед и говорил гадости, если я у него ничего не купил. А девушкам, жившим в моем отеле, египтяне вслед кричали «шлюха» — просто потому, что они девушки, потому что они в шортах. Ты предлагаешь мне их тоже полюбить – потому, что они люди, более развитые и так далее?

— Энди, говоря про «них», ты акцентируешь внимание на их отвратительных проявлениях. Я не предлагаю тебе любить их отвратительные проявления.

— А если других проявлений нет?

— Другие наверняка есть, но они остаются от тебя скрыты за той ненавистью, которую ты у них вызываешь.

— То есть неприятных людей нет? Ты это мне хочешь сказать?

— Полно неприятных людей, я не об этом. Вот представь себе, что разразилась атомная война, все забросали друг друга нейтронными бомбами. Ну или эпидемия. Все умерли, и люди, и собаки, только у тебя оказался иммунитет. И вот ты один, бродишь по миру, в котором никого больше нет. Ты бродишь месяц, другой, ты в отчаянии. И вдруг – проходя мимо какого-то дома, ты слышишь доносящиеся оттуда невнятные звуки. Там кто-то живой. Ты бросаешься туда, и кого ты отчаянно хочешь там увидеть – египтянина, который плюнул тебе в ноги, или собаку? Что бы ты выбрал?

— Мне кажется, я бы выбрал египтянина, а потом пожалел бы об этом.

— А я сразу выбрал бы собаку, — неожиданно заявил Джо, — так как я трезвомыслящий человек и понимаю, что с таким египтянином мне не ужиться, и в конце концов нам придется либо разойтись, либо кто-нибудь кого-нибудь прибьёт.

— А как же те качества, которые в нём по-твоему есть, за которые можно его любить?

— Они могли бы проявиться при определенных обстоятельствах, но… такие обстоятельства скорее всего не наступят, и он будет ненавидящим и опасным.

— Я запутался… Ну в общем я понял – человек обладает неким потенциалом, который у подавляющего большинства людей просто не проявляется?

— Да, так. У многих людей этот потенциал умирает ещё в детстве.

— Так если он никак не проявляется… – как же можно его любить или испытывать к нему симпатию за то, что не проявляется??

— Никак. Ко многим людям симпатию невозможно испытать никак, но ко многим, тем не менее, можно. Та вьетнамская уборщица – разве в ней нет ничего, что могло бы вызвать симпатию?

— Я думаю, что есть.

— И я это нашел. Отзывчивость к ласкам, способность ласкать и поддаваться на сексуальное обучение, способность хотя бы немного влюбиться… если у человека есть эти качества, то есть и многие другие, это неизбежно. Это не значит, что вам захочется как-то особенно тесно общаться, но я говорю, что влюбиться в ту женщину было легко – влюбиться, оставаясь трезвым.

— Тут я не спорю, Джо. Я понимаю, что можно к таким женщинам испытывать симпатию и влечение, потому что они не ненавидят, не презирают тебя за то, что ты хочешь с ними ласкаться, не начинают тебя считать выродком только потому, что ты любишь секс, потому что они отзываются на ласки.

С минуту они помолчали.

— Почему ты думаешь, что живешь для себя, Энди? – вернула его к своему вопросу Алинга.

— Я делаю всё, что хочу. Правда. Ну, иногда я ловлю себя на том, что подавляю желания из неловкости или из-за того, что во мне осталось кое что от того тупого морального догматичного цензора, который живет в каждом человеке, пока его не вытравишь.

— Давай разберем этот вопрос поподробнее, Энди, — вмешался Майк, который всё это время сидел, откинувшись на спинку стула, и, казалось, даже не слушал разговора. – Иногда ты кажешься умным, а иногда… не очень:). Возможно это из-за того, что ты не общаешься с умными людьми. Это очень, очень трудно – эволюционировать, не общаясь с умными людьми, ведь когда рядом с тобой есть кто-то, кто любит рассуждать, наблюдать, делать неожиданные выводы или предположения, ты постоянно сталкиваешься с этим нос к носу, ты вынужден отстаивать свою позицию, ты можешь посмотреть на мир с неожиданной стороны, и для всего этого нужно не только наблюдать и думать – нужно определенное… везение, что ли, ведь свежая мысль может прийти или не прийти тебе в голову, неожиданная ясность может возникнуть почти без причины, или не возникнуть, и когда вас двое или четверо – ваши шансы увеличиваются пропорционально. Не просто «четверо», а четверо думающих людей, конечно… Вот казалось бы – ты получил уникальную возможность – жить как влезет. И как же ты воспользовался этой возможностью?

— Как? Я делал… делал что хотел.

—  А я так не считаю.

— Почему??

Майк вздохнул, посмотрел на Джо, подвинулся ближе к столу, положил на него сплетенные кисти рук.

— Давай представим себе, Энди, вот так, не торопясь, нам некуда спешить…, представим себе, что на месте Джо оказался ты. – Майк приподнял брови, видимо, отдавая должное абсурдности такой фантазии, потом опустил их  продолжил. — И вот ты…, подходишь к симпатичной девушке, и вручаешь ей волшебную кредитную карточку. И напутствуешь её – делай, мол, всё, что ни заблагорассудится, дорогая. Бриллианты не надо покупать, конечно… хотя, если хочется брюлик – ну купи брюлик… в общем – живи и будь довольна своей жизнью. Прекрасно. В самом деле – разве это не то, о чём она и мечтать не могла в самых розовых фантазиях? Ты о таком мечтать точно не мог, так ведь?

Андрей кивнул.

— Так. Прекрасно. Проходит несколько месяцев, проходит год, и вот, весь в предвкушении, ты снова встречаешь ту замечательную девушку и смотришь – как же она живет? Как она устроила свою судьбу? И видишь… видишь нечто такое, от чего у тебя портится аппетит и вообще глаза на лоб лезут. Кстати…, я рассказываю про девушку, так ты имей в виду, Энди, что это не воображаемая девушка, а вполне реальная, Алинга её тоже знает, она смотрела за этим экспериментом. Так что я не фантазирую, а рассказываю о том – как было. И как же эта не очень глупая, довольно красивая, во многом симпатичная девушка устроила свою жизнь? У неё есть теперь парень. И она с ним трахается. Он считает её ничтожеством, но терпит рядом с собой, потому что в неё можно сливать. Когда ему надо, она покорно раздвигает ноги, и он её ебёт. Не ласкает её, конечно – да он и не способен. Ну сожмет ей сиськи пару раз, ущипнет за попу – и довольно. Несколько раз он говорил ей, что не любит её, и вообще никого не любит, но она в это не верит – считает, что он наговаривает на себя, потому что такой честный и требовательный, и у неё даже влюбленность к нему усиливается – вот какой искренний и самокритичный у неё парень. Трахает он её без презерватива, так как, видите ли, в презике ему неудобно, и в итоге она залетела. Аборт делать не хочет, потому что боится аборта, и сказать своему парню о беременности тоже боится. Сейчас она уже на четвертом месяце, и голова её занята тем – как она будет жить после рождения ребенка. С матерью, скорее всего, будет жить – с той самой матерью, которая называет её проблядью и тварью пакостной – просто за то, что она залетела, не будучи замужем. Мать её пьет, и когда напивается, буквально вытирает о неё ноги, но когда проспится, плачет и просит прощения, и наша девушка её, конечно, прощает, так как вид плачущей матери, как, впрочем, и вообще вид плачущего человека, для неё невыносим.

Майк встал, прошел к холодильнику, достал из него пакет с соком и вернулся к столу.

— Ну там ещё разные мелочи… это не так важно…, хотя и интересно. До того, как она поняла, что беременна, она переписывалась с Алингой, а потом переписываться перестала – она просто стала другим человеком. Став беременной и решив рожать, она в мгновение ока превратилась в мать, и мгновенно стала испытывать отчуждение ко многим идеям, которые, будучи девочкой, воспринимала с интересом – например идею о свободном сексе. Фактически, она стала даже испытывать к Алинге враждебность, что и выяснилось при встрече. Ну вот, наступает, значит, момент истины. Ты, как ангел, снова являешься пред нашей девушкой и спрашиваешь – как она живет, как дела? Ну… и теперь догадайся – что ты от неё слышишь?

Он вопросительно посмотрел на Андрея, открыл пакет с соком и выпил несколько глотков.

— Ну…? – повторил он.

— В общем…, — Андрей представил эту историю, и чем больше представлял, тем яснее становилась ситуация, — понимаю, к чему ты ведешь. Думаю, что она сказала, что делает то, что хочет.

— Вот именно! Вот именно это она и сказала.

— Но я не думаю, что нахожусь в такой же ситуации, потому что я задумываюсь…, я всё-таки задумываюсь над своими желаниями, отделяю «надо» от «нас самом деле хочу»… в чём ты видишь сходство?

— Да, ты задумываешься, — согласился Майк, — поэтому ты сейчас тут, а не с женой и ребеночком. Но вот вопрос – достаточно ли глубоко ты задумываешься? А?

— Мы с Джо и это уже обсуждали… ну тогда, когда мы говорили о стандартных желаниях – путешествовать, покупать…

— Обсуждали, хорошо. И что? Ты после этого прекратил путешествовать?

— Нет…, но мне хотелось путешествовать.

— Хотелось…, хорошо, тебе хотелось. Но тогда позволь задать тебе такой вопрос… это будет всем вопросам вопрос, это такой… окончательный вопрос:), — улыбнулся Майк.

— Ну…

Андрей в самом деле был немного заинтригован, потому что совершенно не понимал, к чему идёт разговор. Ведь здесь нет никакой неискренности, совершенно точно нет.

– Если ты, Энди, — начал Майк, и сделал драматическую паузу на пару секунд, — делал то, что тебе хотелось, если ты разграничивал «надо», «положено», «правильно» и «хочу», «предвкушаю» и «пошло оно всё нахуй, я просто вот этого хочу», тогда…

— Ну..:)

— … тогда, Энди…, — Майк придвинулся к нему, положил руку на его предплечье, сделал заговорщицкое лицо.

— Ну!

— … тогда ПОЧЕМУ ты несчастлив?

Майк при этих словах неожиданно крепко хлопнул Андрея по плечу и откинулся обратно на спинку стула.

— Почему, ебать тебя в рот, ты несчастлив, а? И почему ты не задаешь себе этого вопроса?

Надо сказать, вопрос в самом деле оказался неожиданным. В первый момент он показался даже глупым, что ли… – ну а почему, собственно, он должен быть счастлив?? Счастье – не такая простая штука… и когда Андрей  мысленно дошёл до этого момента, то тут же и притормозил – снова вспыхнуло предвосхищение открытия. Всего один вопрос Майка – и перед ним открылась глубина, в которой теперь нужно разобраться.

Алинга слегка постукивала подушечками пальцев по столу и смотрела на него. Джо казался немного рассредоточенным, ну или наоборот – сосредоточенном на каких-то своих мыслях.

Почему я не счастлив, если делаю то, что хочу? Этот вопрос, по сути, является вопросительной формой утверждения, согласно которому любой человек, который делал бы всё, что хотел, неизбежно, неумолимо был бы счастлив. Счастье понимается людьми как нечто непостижимо сложное, как то, что не может быть достигнуто какими-то определенными простыми действиями. Счастье, ну то есть состояние счастья, давно уже вынесено за скобки всей жизнедеятельности, и разный пиздеж на эту тему узурпирован эзотериками и прочими пиздоболами. Конечно… очень мило. Сначала сделать из своей жизни уродство, кошмар, помойку, воняющую самыми омерзительными отходами в виде ревности, скуки, стыда и агрессии. Сначала превратить свою жизнь в первосортное гавно. Превратить свое тело в отходы производства. Превратить свой мозг в кисель, вытекающий через уши. Превратить свой секс в физиологическую процедуру позорного толка. Превратить свою работу в ежедневную тошнотворную обязаловку. И после всего вот этого садомазохизма с умным и печальным видом заявить – счастье, братья мои, в этой жизни недостижимо, невозможно. Его могут, вроде как, вручить нам церковники или дети, но и тогда оно скорее номинально, чем фактически переживаемо. Со всей ненавистью, порой граничащей с материнской любовью, люди уничтожают всякие ростки живого в себе и вокруг себя, после чего разводят руками и грустно констатируют – ну нет в жизни счастья, ну нет его. Счастье – в детях, в работе, в семье, в служении родине… то есть для людей счастье переходит в категорию хоть и крайне неприятных и утомительных, но почетных дел. Есть просто  утомительное гавно, а есть такое утомительное гавно, которые называют счастьем. Какая фантастическая система самооболванивания…

Ну а если взглянуть на это иначе – со стороны человека, который точно знает, что счастье – состояние счастья – есть, то где же его искать, кроме как не в желаниях? Желания… Конечно, если делать то, что хочешь, не можешь не быть счастливым. Это же так очевидно. Это же пиздец как ясно, почему это раньше не приходило в голову?

Вот желание… очень хочется потискать ножки Алинге… положить руку на её грудку – это настоящее, живое, радостное желание. Я стану счастливее, если сделаю это? Стану. Однозначно стану, нет никаких сомнений…

— О чем думаешь? — нарушил молчание Майк.

— Думаю… перевариваю твой вопрос.

— Предлагаю переваривать вслух. Хотя, если это сильно неудобно, то и ладно.

— Не знаю… можно попробовать. Мне ясно, что реализация радостных желаний делает меня счастливым. Это ясно… на любом примере. Сейчас я представил, что поцелую Алинге ножки, и я этого хочу и я стану счастливым на данный момент. Это конечно не какое-то эпохальное счастье, это просто счастье, локальное, существующее сейчас, но меня и интересует именно такое счастье – счастье сейчас, в данный момент, пусть слабее или сильнее, но счастье. Если я это сделаю, если возьму её ножку, прижмусь к ней мордой, я стану счастлив… может быть это… может это и есть одна из причин того, что счастье ускользает? Его ищут в чем-то большом вместо того, чтобы, наконец, идентифицировать счастье как реализацию привлекательных желаний. Чувство собственной важности?

— Я вот одного не понимаю, Энди, а почему ты сейчас-то этого не делаешь? – задумчиво спросила Алинга.

— Чего не делаю?

— Ножки мне не целуешь. Почему? Только что ты сказал, что это сделает тебя счастливым в данную минуту… так почему ты этого не делаешь? Ты рассуждаешь о том, что могло бы мешать реализации радостных желаний, но ножки мне не целуешь. Как это понять?

Андрей тупо смотрел в стол, и в самом деле понять этого не мог. Почему-то проблема автоматически переползла в категорию теоретических, принципиальных. Действительно – что мешает продолжать рассуждать, и при этом поцеловать ножки Алинге? Получить это удовольствие… конечно, удовольствие отвлечет… а подавление удовольствия не отвлекает? Не омертвляет? Вот жопа…

— Это неловкость, конечно… кажется стыдным – вот так полезть под стол и целовать твои ножки.

— Ты ханжа, Энди.

— Да…

Он отодвинул стул, встал на коленки и взял в руки её ножку, которую она немного выставила из-под стола.

— У тебя охуенно красивые ножки…

Прикоснувшись губами к её лапке, он вдохнул её запах. Запах лапки любимой девочки.

Он сел на попу, приподнял перед собой её ножку и рассматривал, иногда прижимая её к губам, потом снова отстраняя и рассматривая.

— Получается совершенно очевидный, ну просто до смешного очевидный ответ. Если прямо сейчас, прямо в данный момент, я не счастлив, то это… вот именно это, самим фактом… доказывает, что прямо сейчас я НЕ делаю то, что хочу, а скорее всего даже делаю то, чего не хочу. В данную секунду… я вот хотел взять в руки… вот именно так, обхватив двумя руками, твою ножку… хотел смотреть на неё… мне очень нравится смотреть на твоё тельце, Алинга… и целовать иногда её… и сейчас я это делаю, и вот сейчас, в данную секунду я считаю себя счастливым. Это ведь так ясно… и если спустя минуту я не буду считать себя счастливым, то это ведь и значит, что я уже… уже делаю какое-то гавно… блять… это ведь так ясно, так просто…

Андрей осторожно положил ножку Алинги себе на бедро, обхватил голову руками, слегка взъерошивая волосы и отпуская.

— Это ведь так очевидно, так просто… всё понятно теперь. Я ведь в точности как та тётка, которая родила своё чадо, обслуживает мужа и твердит, как испорченная пластинка – «я счастлива, я счастлива». Конечно – она счастлива! Ведь у неё есть всё то, что надо для счастья – ребенок, муж, сервант и мама помогает, ну чё еще надо?? Я счастлива, блять, точно счастлива! И чем гнуснее её жизнь, тем с большим остервенением она орёт – я счастлива, счастлива! И она тебе горло перегрызёт, если ты скажешь ей, что ребёнок у неё неприятный, и муж тиран, и мать стерва. Это какая-то… какая-то фиксация… фиксация уверенности, что ли? Ну и я, получается, сижу в той же жопе. Денег ведь у меня полно? Путешествовать могу куда захочу? Ебаться могу сколько влезет? Читаю, учу языки, боксом занимаюсь… я счастлив, точно счастлив! Как и та тётка, я уверяю себя в своём счастье, подсчитывая наличие или отсутствие атрибутов счастья, которые появились в моей голове в результате обычного перенятия мнения авторитетов или на собственном опыте даже – это ничего не меняет. Есть опыт того, что иногда нравится учить языки, читать исторические книги, трахать трансиков и так далее. И теперь, если у меня всё это есть, я ДЕЛАЮ ВЫВОД, что счастлив. Я уверяю себя в том, что счастлив. Я делаю выводы и уверяю себя, но не делаю главного – я не спрашиваю себя – есть ли у меня сейчас ЧУВСТВО счастья? Нахуя спрашивать, если я точно знаю, что счастлив? Ну и кроме того…

Андрей задумался на минуту, снова притянув к себе лапку и целуя её.

— …и кроме того… что толку задавать себе эти вопросы? Ведь я знаю, на самом-то деле я точно знаю, что почти в любой момент, когда бы я ни спросил себя об этом, то окажется, что сейчас счастья и нет! Но и это я умудряюсь вытеснить, переврать, объяснить… любая ебанутая мамаша или жена-подстилка делает то же самое – она всегда объясняет – почему в данный момент счастья нет. Потому что у мужа настроение плохое, потому что денег не хватает, потому что ребенок орёт и требует внимания, но поскольку она счастлива, то счастье наступит, непременно наступит… но позже… или даже так – счастье уже есть, просто оно вот такое вот, счастье, счастье со слезами, счастье с болью, не будет несчастья, так и счастья не оценишь и прочее гавно… ну до такого я конечно уже не опускаюсь… в общем, понятно. Конкретно счастья нет, но это расценивается как… издержки, что ли. В целом я счастливый, но счастье вообще штука расплывчатая, и сейчас условия не совсем те… и не надо понимать счастье так буквально, что вот прямо всё время я теперь должен быть счастлив… тысячи отговорок. Я влился в струю. Я попытался сойти с рельсов, и сошел… на запасные пути, и теперь иду по другим рельсам, уверяя себя, что рельсов теперь нет, что я свободен. Новые рельсы соответствуют моим представлением о счастье, но не чувству счастья. Куда не пойдешь – везде рельсы. Сверни с рельсов – пойдешь по рельсам, идущим в сторону. Свернешь с них – обнаружишь себя на рельсах, сворачивающих в сторону от рельсов, по которым ты свернул… и так до бесконечности, дурной фрактал какой-то, и нет никакого рационального выхода. Это.. это как с той плановой экономикой – учесть, рассчитать миллиарды рыночных тенденций нереально, свободный рынок сам ставит всё на места, определяя цену тому или иному. А мы, получается, занимаемся планированием счастья! Такой же безнадежный коммунистический проект. Как будто счастье можно рассчитать! Как будто есть такой способ – запустить супермощный компьютер, который будет тебе подсказывать – какое действие вот в эту минуту сделает тебя счастливым! Абсурд, абсурд полнейший… Полный идиотизм, ведь у меня всегда, в каждый момент времени есть уже всё, что мне нужно – чувство счастья… ну или чувство насыщенности жизни, сейчас для меня это синонимы, а так как-то понятнее. Я же прямо сейчас, в каждый момент времени могу сказать – сейчас насыщенность жизни такая-то. И всё! И нахуй мне суперкомпьютеры?

Андрей отпустил лапку Алинги и снова встал, опёрся на спинку стула.

— Понятно, что важно не свалиться на рельсы обычного понимания того – что насыщает жизнь – не броситься учить науки или языки только потому, что когда-то это было интересно или иногда бывает интересно. Если сейчас мне хочется учить английский, а я начну читать физику, а через пять минут я захочу читать физику и начну учить английский, то буду несчастлив, хотя с формальной точки зрения всё ок, я же занимаюсь приятными для себя делами… приятными когда? Вот главный вопрос. Приятно должно быть сейчас. Я ведь уже был близок к этому, я думал почти вот об этом же самом, но остановился на полпути. Хотя… тогда я бы и не смог додуматься, ведь тогда я только начинал понимать, что даже радостные желания могут затягивать куда-то, незаметно превращаясь в не такие уж и радостные, и опыта тогда было очень мало. Так что… попробовать то, попробовать иное… да, это интересно, но отдаваться-то необходимо только тому, в чем я чувствую резкий прирост насыщенности именно сейчас, именно в данный момент, а значит нужен постоянный контроль… и заниматься необходимо тем, что дается очень легко, даже если и приходится прикладывать приятные усилия. Приятные вещи, то есть те, которые поддерживают высокий уровень насыщенности жизни, всегда легко делать, даже если нужны усилия… если трудоёмко… тут путаница в словах, но мне всё ясно.

— Ну… хорошо…, — подытожил Джо, убедившись, что Андрей замолк, и почесал шею. – Теперь… нам надо принять решение… сами знаете какое.

Он посмотрел сначала на Майка, потом на Алингу, потом снова на Майка.

— Отсюда, как минимум, два вопроса…, — продолжал Андрей, не обращая внимания на их обсуждение. – Первый – необходимо создать привычку постоянно оценивать насыщенность своей жизни. Именно постоянно. И для этого любые средства хороши, хоть ежеминутный будильник. Но этого мало. Допустим, сейчас я замечаю, что насыщенность жизни отсутствует. Значит прямо сейчас я делаю не то, что хочется, а просто еду по колее. И что же теперь – останавливать деятельность? Прекращать? А если эта деятельность важна, если её нежелательно переносить? Если она жизненно необходима? Ну, хорошо… так ли много именно жизненно необходимых действий? Ебанутая мамаша ринется подтирать сопли своему дитю и тоже будет считать это жизненно важным… Это вторая проблема. Необходимо в этом быть искренним, чтобы определять – что ты делаешь из необходимости, а что из неловкости…

— Есть и третья, Энди, — задумчиво заметила Алинга.

— Какая?

— Ну вот пока мы не знаем… я не знаю – говорить тебе или не говорить, а подождать, пока сам дойдешь в процессе своего… развития. Или, например, намекнуть как-нибудь, чтобы поскорее дошел.

— А почему не сказать? Зачем… почему так существенно, чтобы я именно сам дошел? Ведь идет время, и мне хочется жить более интенсивно, более интересно.

— Вот и живи более интенсивно, и более интересно живи, — интонация Джо не оставляла сомнений в том, что решение по этому вопросу отрицательное.

Алинга и Майк тоже поняли это так же, судя по всему.

Обиды не возникло совсем! Это было очень классно. Не было такого чувства, что его отставляют в сторону, отодвигают. Наоборот, возникло приятное состояние, когда впереди что-то интересное, но пока непонятно что. Но что-то точно есть. И было приятно предвкушать, предвосхищать это будущее. И, что совсем неожиданно, появилось чувство… равенства, что ли. Его тут принимают как равного, поэтому с ним разговаривают, ему задают вопросы и принимают решения. Сам тот факт, что они тут собрались, о чём-то его расспросили и приняли какое-то решение показывает их интерес к нему, и ему очень хочется этого интереса, хочется быть приобщенным, близким к ним и к их исследованиям. И вообще – если трезво посмотреть на ситуацию, то нет никакого «негативного» решения – они что-то решили не говорить, зато сколько всего они сказали! Чего стоит только вот это открытие про желания и счастье… чего еще надо? Превратиться в энциклопедию хороших советов и покрыться пылью? Коллекционирование «полезных советов» — это состояние уже печально ему знакомо… Итак – во всяком случае найден вектор, который ведет его как минимум к двум целям: исследованию своих желаний и насыщенности, и к тому, чтобы стать ближе ко всей этой компании, чтобы сделать, таким образом, свою жизнь ещё более интересной.

— Я… вот что хочу! – неожиданно для себя выпалил Андрей им вслед, когда они уже все трое выходили из коттеджа, — я хочу писать отчеты о самом интересном, с чем столкнусь в своем исследовании насыщенности, и хочу вам показывать. Как это сделать?

Джо посмотрел на Алингу и усмехнулся чему-то. Видимо, понять эту усмешку можно было бы только в контексте того, что они тут о нём говорили в его отсутствие.

— Живи пока здесь. На втором этаже одна кровать свободна. На второй кровати спят Элли и Мэй, так что тебе обеспечены неспокойные вечера, ночи и утра…

— То есть? – не понял Андрей.

— Очень трудно спать или читать или заниматься чем-то своим, когда эти две самки ебутся как кролики…

— Классно:)

Хуй встал только при мысли о том, что они будут ласкаться и ебаться прямо при нём, и можно будет смотреть и дрочить, а может быть даже они дадут себя потрогать, полизать, понюхать…

— Элли скажет тебе, как подключиться к нашей сети и куда высылать отчеты, чтобы их читали все, кому интересно. В тему писем обязательно пиши что-нибудь осмысленное, ну скажем «исследования насыщенности». Кому будет интересно, тот и прочтет.

— И ты прочтешь? И Алинга? И другие?

— Кому будет интересно, тот прочтет, — отрезал Джо, подпихнул Алингу и закрыл за собой дверь.

И наступила тишина. Тихо было и снаружи, и внутри. Конечно, снаружи доносился слабый скрип пальм под порывами ветерка, и отдаленные голоса, и возникали, как обычно, неважные мысли, обрывки сегодняшних разговоров, обрывки мыслей без начала и конца, и всё же в то же самое время было очень тихо. Такая тишина бывает в те редкие моменты, когда происходит что-то значительное, и даже непонятно сначала – что именно, и только по этой тишине и можно распознать, что что-то важное сдвинулось, какие-то тектонические сдвиги, глубоко под почвой – на поверхности всё стоит нетронутое и неизменное, как и раньше, а где-то в чудовищной глубине тектонические пласты пришли в движение и высвободили энергию, которая пробьётся на поверхность рано или поздно – может сейчас, а может и через месяц или даже через год.

Он поднялся на второй этаж. Под ногами поскрипывали деревянные толстые ступеньки. Что-то в его жизни не так. Отчетливое ощущение дискомфорта. Неуютность… такая неуютность хорошо знакома. Она пришла из глубокого детства – когда что-то резко менялось, например когда из одной школы переходил в другую, или когда переезжали в новую квартиру — был новый двор, новые соседи, новые дети во дворе, или вот ещё когда клали в больницу – при этом всегда возникало тянущее, мучительное чувство дискомфорта, чувство ожидания болезненной адаптации.

И вдруг до Андрея дошло – как-то легко и совершенно естественно, без усилий дошло (вот оно – последствие тектонического сдвига), что уже долго, слишком долго в его жизни нет чего-то важного – нет какого-то… писка, нет чего-то стержневого, без чего жизнь постепенно превращается в размеренное накопление впечатлений, всё более и более серых. Ничего не приходило в голову конкретного, кроме слова «стержень». Не хватало и не хватает какого-то стержня, вокруг которого и происходило бы всё остальное. И на самом деле можно было бы заниматься всем тем, чем он занимался до сих пор – скалолазать, заниматься дайвингом… кстати, дайвинг! А ведь это очень интересно… дайвинг… это наверняка связано как-то друг с другом… стержень… дайвинг… почему я отказался от дайвинга?

Он сел за стол, уставился на верхушку мощной bottle-palm, основание ствола которой было где-то в низине под коттеджем, достал блокнот и стал делать пометки по мере того, как ход мыслей достигал того или иного значимого рубежа.

Став дайв-мастером, он затем около полугода больше никуда не рыпался, довольствуясь обычными погружениями – посмотреть на рыб, потопленные корабли, пещерки… но потом всё-таки захотелось двигаться дальше. Закончив курс технического дайвинга, он, не делая перерыва, сразу же прошел курсы траймикс-дайвера, и научился погружаться не просто со спаркой, но и на траймиксе – смеси кислорода, азота и гелия. Это открывало перед ним, ну чисто теоретически, любые глубины. Завершающее курс погружение состоялось на ста пятидесяти метрах, и плавая на этой немыслимой ещё недавно глубине, он смотрел ещё ниже – туда, куда теперь можно было добраться, лишь меняя концентрацию газов, увешиваясь гирляндами баллонов для осуществления спуска и подъема. Впрочем, простые расчеты сразу же показали, что всё гораздо сложнее, чем кажется. Чем больше на тебе висит баллонов, тем сложнее ориентироваться в хитросплетении регуляторов, тем больше ты ограничен в подвижности, тем выше цена даже самой маленькой ошибки или неисправности. Без поддержки очень опытных глубоководных дайверов, годами занимающихся этим делом, и пусть небольшой, но толковой командой техподдержки, соваться на глубины за двести метров было самоубийством. И в конце концов ему повезло, когда он вышел на одного из опытнейших в мире глубоководных дайверов, который согласился с ним попробовать поставить мировой рекорд. И почему-то… почему-то этот проект так и остался лежать невостребованным, откладываясь сначала на несколько месяцев, потом на год… Почему? Не потому ли, что уже тогда зарождалось понимание того, что мир бесконечен, что можно становиться сверхопытным глубоководным дайвером, или можно начать пилотировать самолеты, или ставить уникальные рекорды в гималайском трекинге, пробегая за сутки или двое нереальные расстояния. Можно было многое. Чем больше возникало мелких увлечений, тем яснее становилась необъятность мира впечатлений. Тем яснее становилось то, что назревает какой-то кризис, но какой? Кризис выбора – нет, сначала он так и думал, но нет, это не то. Выбирать на самом деле несложно – что тут сложного? Куда тянет сильнее, туда и идешь. Проблема в другом… вот этот самый стержень… и чего он приплелся к моим мозгам? Стержень… Когда это слово проговаривается, то возникает узнавание, возникает предчувствие ясности. Каким-то образом эти явления связаны – то самое нарастающее чувство дезориентированности, ослабления насыщенности во время самой что ни на есть увлеченной деятельности, и этот пресловутый «стержень».

Надо разобраться. Факт за фактом, пункт за пунктом. Спокойно и не торопясь. Андрей испытывал совершенное спокойствие сейчас, сидя в этом коттедже и чувствуя себя тут как ворона на верхушке дерева – в любой момент ветер может подуть и согнать её отсюда, но ей не за что тут цепляться – она просто перелетит туда, где сможет усесться и пялиться на облака.

Радостные желания усиливают насыщенность жизни. Это – железобетонно, это – стопроцентно, тут не о чем рассуждать и спорить. Это – твёрдая почва. Абсолютно твердая. Это раз. Хорошо.

Он достал ноутбук, открыл новый файл и внёс туда эту запись: «радостные желания усиливают насыщенность жизни». Затем откинулся на спинку стула и стал протискиваться через тушки мыслей, прокладывая там не без труда дорогу – как будто он идёт по пляжу, на котором валяются тысячи котиков.

К этому простому факту надо что-то добавить. Просто добавить, как Эйнштейн добавил к законам Ньютона. Эйнштейн, Макс Планк, Максвелл, де Бройль… они добавили кое что к классическим законам, не отменив их, но скорректировав их внешний вид… в тех областях, где… так, понятно. Релятивистские законы не отменили законов Ньютона, они показали, что законы Ньютона нужно записать немного иначе, а раньше мы не могли этого сделать, потому что мы попросту не исследовали природу на таких высоких скоростях, близких к скорости света. Мы плаваем на пароходах и ездим на машинах, и релятивистские формулы нам не нужны.

Андрей цеплялся за физику, потому что было ясное чувство, что этот ход мысли точно куда-то выведет. Другим словами он описывал что-то такое, что пока не удавалось описать на языке восприятий.

Высокие скорости были недоступны… кое что было недоступно. И мне кое что недоступно! И обычным людям тоже до хрена всего недоступно. Насыщенность! Вот что недоступно, ёб твою мать, точно! Ну, теперь можно отстать от физики:)

Резкий всплеск радости, какого-то необузданного веселья прорвался наконец наружу, захотелось ёбнуть чем-то по столу, или похуячить грушу хуками и джебами. В итоге он полу-взревел, полу-взвизгнул, как дикий хряк, соскочил со стула и походил туда-сюда, успокаиваясь. Захотелось подрочить, поебаться с кем-нибудь, чтобы какой-нибудь паренек трахнул его в попу, или самому кого-нибудь трахнуть…, и в этот момент до него дошло, что это всё неспроста. Такой всплеск позитивных эмоций, щенячьего восторга, необузданной активности и даже сексуальный острый всплеск – всё это не просто является эмоциональной реакцией на новое открытие, а ещё, кроме этого, сюда вплетается что-то такое, чему необходимо поставить заслон. Все эти эмоции, эта свора сильных желаний – трахаться, дрочить, поноситься с мячом, попрыгать за воланчиком, даже пожрать захотелось как-то подозрительно нестерпимо…! Кажется…, это способ вытеснить! Это способ, с помощью которого осуществляется вытеснение. Защитный механизм. Человек консервативен. Психика консервативна. Конкретный набор восприятий – то, что мы называем личностью, существует в каком-то виде в данный момент, пусть это будет «суб-личность». Как бы субличности ни конкурировали друг с другом, все они выставляют заслон чему-то принципиально новому. Это просто… это просто закон, согласно которому осуществляется жизнедеятельность субличностей. Это консерватизм… скорее конструктивного толка. Он защищает личность в целом от неуравновешенности той или иной субличности, от спонтанных решений, которые могли бы причинить вред человеку в целом, ведь люди очень слабо владеют собой. Они практически не рассуждают, у них нет ориентиров в виде насыщенности – они слепы и глухи почти на сто процентов. В этих условиях доминируют механизмы защиты. Сто раз измерь, один раз отрежь. Это эффективно. Поэтому… пусть этот механизм существует и работает, пусть эта старая дворовая собака сидит в своей конуре и гавкает на случайного прохожего, зачем вмешиваться? Переучивать старого пса – всё равно что…

Андрей наконец прекратил и эти мысли. Возбуждение надо было как-то снять, после чего сесть и продолжать – добить этот вопрос, довести мысль до состояния полной ясности. Простой способ сбить возбуждение известен – физическая активность. Отжаться, покачать пресс, шею, лапы, попу… Спустя пару минут состояние стало приемлемым, и он порадовался, что до сих пор никто не пришел, и можно ни на что не отвлекаться.

Никогда раньше он не смог бы добраться до этой ясности в отношении радостных желаний, просто по той причине, что раньше он никогда не проводил достаточно времени в состоянии с высокой насыщенностью! Очень просто. Вот оно – «релятивистское» условие в теории насыщенности:) До тех пор, пока насыщенность очень слабая или, в самом лучшем случае, слабая, закон о радостных желаниях… ну, пусть это будет «первый закон о радостных желаниях»:), изъятий, кажется, не знает. И бессмысленно даже думать о каких-то «релятивистских эффектах насыщенности» до тех пор, пока объем этой насыщенности мал. Ситуация начинает меняться, когда человек… когда человек в процессе своей деятельности…, в процессе отделения желаний механических, которые идут от «надо» и «прилично», от желаний радостных – от тех, которые… которые… когда их испытываешь, тогда есть предвкушение… селекция своего рода… мичуринец…

Приходилось прикладывать усилия для того, чтобы не начинать придавать мыслям красивую форму – это происходило почти автоматически и, на самом деле, мешало думать… читать, конечно, удобнее четко выраженные мысли, а вот думать… когда думаешь, удобно думать кусками, обрывками, а паузы заполнять потом – пока что можно просто перепрыгивать с одной очевидности в другую, а мостиков понастроить потом – не проблема…

… мичуринец… селекция… И вот, я делаю что хочу, путешествую, ебусь, читаю, учусь… как называется пролив между Антарктидой и Южной Америкой?.. вчера выучил, сейчас не помню, и хуй с ним. Насыщенность возрастает. Всё то, чем я занимался – особенно начиная с момента, когда Джо влез ко мне в штаны… условно говоря… интересно, а почему он до сих пор не попробовал залезть ко мне в штаны?.. я был бы совсем не против сейчас, кстати… влез он в мои мозги, в мою жизнь. С этого момента я стал делать намного больше того, что хочу. Дело даже не в деньгах, кстати! Почему-то это мне тоже раньше в голову не приходило… на деньгах я зациклился, потому что так принято думать, есть такая религиозная вера – «деньги позволяют реализовывать желания». Отчасти так оно и есть, конечно, и некоторый…

Андрей перебил себя мысленно, быстро напечатал в файле «насыщенность стала высокой – релятивистские эффекты насыщенности», чтобы уж точно не забыть.

… отчасти… конечно, так и есть – минимум денег нужен, ну хотя бы просто чтобы иметь свободное время. А вот если свободное время есть, то есть до хрена желаний, которые можно реализовывать. А те, что не получается? А ведь и сейчас многие желания реализовать не получается! Например, слетать в космос – хочется? Конечно, но невозможно – на это мне Джо денег точно не даст:), да я и не стану их тратить так… а вот слетать на Марс хочется? Ни за какие деньги не получится, но я же не страдаю от этого? Я просто знаю, что многие желания реализовать невозможно, так какая разница, невозможно потому что денег нет, или невозможно, потому что технически невозможно? Просто я знаю, что невозможно, я не отношусь к этому психопатически, вот меня это и не тревожит никак. Не так-то много нужно условий… чтобы я мог реализовывать много разных желаний, вопрос в масштабе. Хочешь ебаться? Много денег что ли надо?? Ну раньше я так и думал, пока не попал в Таиланд, где за пятнадцать долларов в час можно получить всё, что влезет, сколько влезет… или в Камбоджу и Вьетнам, где то же самое можно получить за десять, а то и пять долларов в час… да ты просто хуй себе сотрешь, прежде чем потратить сколько-нибудь значительную сумму денег. Книжки? Скачал себе на ебук и читай хоть сто лет. Телек? Да в любом отеле за десять-пятнадцать долларов в сутки – хоть круглые сутки смотри премьер-лигу, Уимблдон, тяжеловесов, пловцов, волейболистов… хотя бы четыре-пять спортивных каналов, несколько каналов с художественными фильмами – сиди и смотри, если не насмотрелся… а кто насмотрелся? Да никто. Родители, жены… еда? Ну еда тоже почти ничего не стоит… Кино? Скачивай с торрентов сколько влезет и смотри месяцами напролет. Что, очень примитивные желания? Ага… ещё одна пугалка моральная… «примитивные желания» называется. Ещё можно сказать «прихоти», «капризы» — идите на хуй, высокоморальные психопаты, сами ходите в филармонию, а у любого нормального, живого человека, вырвавшегося на свободу, девяносто девять процентов всех радостных и очень радостных желаний – вот как раз эти самые, якобы «примитивные». И это потому, что ваша навороченная, вымученная и высосанная (не из хуя, к сожалению) сложность нахуй никому на самом деле не нужна. Вы выдумываете себе «возвышенные» желания, потому что в вашем ебанутом кастрированном ублюдочном мире нормальные, естественные, клёвые желания подавляются в зародыше…

Так… обратно. Насыщенность стала высокой. И теперь… вот именно поэтому я не стал, ну пока что не стал, залезать в сверхглубину или учиться управлять самолетами, мне больше нравится что-то ограниченное по времени, короткое… потому что стало чего-то не хватать! Чего, интересно? Вот тут слово «стержень» мне и нужно, но какой точный смысл здесь должен быть?

Возникло нестерпимое желания сорваться с места, откопать где-нибудь Джо или Алингу с Майком или кого угодно ещё, наверное ведь и другие в курсе, и прямо спросить, ну Джо, он-то точно знает ответ! Нет… ща… хочется самому попробовать пробиться дальше, ещё хочется повозиться самому.

Захотелось есть. Вкусный стейк с жареной картошкой сейчас было бы здорово сожрать… и бокал сладкого красного вина… и время уже…, — Андрей взглянул на часы, — ну точно, уже пол шестого, не удивительно, что хочется есть… Стало трудно сосредотачиваться. И все же – надо закончить, ну хотя бы грубо сформулировать то, что уже так и просится быть выраженным, потом можно пойти пожрать, потом – посмотреть футбол, потом потусоваться ещё в ресторане и посмотреть, не занесет ли туда кого-нибудь интересного, ну наверняка кого-нибудь занесет, им-то тоже ужинать надо…

Значит… радостных желаний самих по себе недостаточно для того, чтобы насыщенность жизни преодолела некий средний уровень и достигла состояния «писка», восторга, яркого энтузиазма. Очень, очень странно…

Андрей снова встал со стула и стал ходить ко комнате, время от времени проговаривая мысли вслух.

… черт с ним, с «писком». Задача более прагматичная – перебраться через средний уровень насыщенности – ворваться туда, где она интенсивна… нет, вранье…

… так, это враньё, на помойку.

… задача совсем другая.

… какого чёрта? Никто ведь сейчас не смотрит, не слушает, не оценивает, зачем сейчас-то неискренность? Глупость, самоубийственный механизм…

… задача выглядит так: как научиться жить так, чтобы насыщенность была… Точка. Чтобы насыщенность была.

… отлично.

… не очень-то отлично… значит – снова был самообман, когда… про насыщенность выше среднего… проблема в другом – насыщенность есть только ИНОГДА, время от времени. И каким-то образом куски жизни между периодами насыщенности вырезаются, вытесняются, и начинаешь казаться себе человеком, живущим довольно интересной и полной жизнью. Так, это так и происходит. И так происходит у всех мудаков, значит и я такой же мудак, тот же самый механизм самоубийства – если ты почти мёртв, вытесни это и выпендривайся дальше… чудесно…

… реализация радостных желаний… приводит к тому, что насыщенность возникает, возникает время от времени – когда желание ещё сопровождается предвкушением, это иногда длится долго, часами… да, а бывает по-другому, что хуй полный, никакой насыщенности нет в помине, но это успешно вырезается, чтобы не подпортить шкурку имиджа в собственных глазах – во что удивительно, ведь нет зрителей, а всё равно происходит выпендривание перед самим собой, какой-то удивительный механизм – порождается вымышленный зритель и оценщик… хуй с ним. Проще говорить об объеме. Объем радостных желаний. Нет, объем насыщенности. Умножим длительность испытывания насыщенности на её интенсивность, просуммируем за какой-то период времени, получим объем насыщенности за это время. Классно, когда мозги имеют навыки физического и математического мышления, можно заимствовать ёмкие образы. Объем насыщенности. Но и это ещё не то. Когда насыщенность высокая, жизнь кажется очень интересной, а потом насыщенность исчезает, потом появляется снова, снова исчезает, и так может тянуться долго, вот сколько это уже тянется – с того момента, как был поставлен жирный крест на старой обычной жизни? Годы! И постепенно накапливается невытесняемое чувство, что чего-то явно не хватает…

Андрей сел на кровать, потом лёг. На короткое мгновение возник образ массажистки, сидящей на его хуе, но сейчас это было неинтересно.

… ещё одна близкая аналогия – это как в ускорителе разгоняют элементарные частицы, но чем больше их скорость, чем ближе она к скорости света, тем сложнее ускорить их хоть ещё немного – можно потратить чудовищное количество энергии, а никакого толку – энергия просто переходит в массу, и скорость почти не увеличивается. Этот образ очень подходит.

… реализация радостных желаний – это то же самое, что накачивание элементарной частицы в ускорителе новой и новой энергией, а насыщенность больше не растет… аналогия красивая, но теперь пора выкинуть её на помойку – физика физикой, а восприятия восприятиями. Есть ли способ перевалить через «скорость света» насыщенности? Через тот предел, который, возможно, существует… На что же намекала эта свинья Джо? Свинья Джо… свинка Алинга… отпорось Майк… на что-то они намекали. Они точно знают ответ на этот вопрос!

Андрей снова вскочил на ноги и поймал себя уже в проемё двери, круто развернулся, ударив ребром ладони по косяку, и снова зашагал по комнате. Джо не слизняк, его не продавишь, эта свинья будет стоять на своём, нет никаких сомнений… Ему надо принести что-то большее, чем эти полуфабрикаты, и есть уверенность, что это большее получится найти. Но можно продавить Алингу… Да..? Что-то не очень-то верится… эта девочка – нежная малышка, но не мягкотелая, это уж точно… Нет, хрен… Сейчас даже стало казаться, что проще продавить Джо, чем Алингу. Странное чувство.

… целые куски ненасыщенной жизни вытесняются. Если жизнь не насыщена прямо сейчас, что я делаю? Что я делаю, если жизнь не насыщена? Сейчас-то она насыщена, так что надо просто вспомнить. А чё тут вспоминать? Я жду. Если жизнь не насыщена, я чаще всего жду. Вот я играю в теннис. Нравится. В какой-то момент удовольствие проходит, насыщенность падает – не обнуляется совсем, конечно, это было бы просто… когда насыщенность совсем умирает, состояние становится заметно серым и неприятным, не в этом проблема.

… О!

… неожиданный поворот!

Андрей быстро подошел к столу и сделал ещё пару записей, потом снова вскочил и снова стал ходить от стены к стене.

… главным препятствием является насыщенность!! Звучит как полная хуйня, но это же совершенно ясно! Если насыщенность падает до нуля, то срабатывает привычка избегать неприятных состояний, я прекращаю играть в теннис, говорю тренеру что на сегодня хватит, я начинаю мобилизовываться… а вот если насыщенность падает до слабого уровня и остаётся на нем – вот это и создаёт проблему! Насыщенность есть? Есть. А чё ещё надо? Есть, и хорошо, значит всё хорошо, а ничего не хорошо, так как текущего объема насыщенности недостаточно, есть совершенно отчетливое чувство – недостаточно, не хватает, но тут вмешивается тупой цензор и  твердит – насыщенность есть, есть она, значит все хорошо, не выдумывай, просто подожди, надо просто переждать, и возникнут новые желания, насыщенность вырастет. И ведь так и есть – насыщенность вырастает! Я могу вяло доиграть в теннис, могу вяло пойти пожрать или посмотреть телек или подрочить, и в какой-то момент – бац – возникает предвкушение, насыщенность возрастает, и этот дурак в моей голове довольно ухмыляется и уползает, он прав, он был прав – насыщенность возникла.

… вот она – проблема. Довольство это… До сих пор слово «довольство» оставалось каким-то расплывчатым, хуй его знает – что это такое, но явно что-то привлекательное и явно что-то тормозящее одновременно! Довольство – это и есть состояние со слабой, придонной насыщенностью. Когда в целом жизнь дерьмо, то довольство – это чудесно, это очень здорово. Но этот этап давно пройден, и сейчас в довольстве проходят дни, недели, месяцы и уже годы. И всё более и более остро возникает проблема – довольства недостаточно! Хочется увеличить объем насыщенности, сильно нарастить его. Что всегда приводило к росту насыщенности? Радостные желания, конечно! Преодолеть неловкость – да, но лишь для того, чтобы могли реализовываться новые желания. Преодолеть тупость – с той же целью. Накачиваешь элементарную частицу, носящуюся по ускорителю, новой и новой энергией. Убрал пыль из туннеля – прекрасно, скорость увеличилась, частица теперь не сталкивается с мусором. Убрал неловкость, когда трахаюсь с парнем – отлично, теперь целая куча радостных желаний может проявляться. Но этому есть предел! Это – открытие…

… и почему тогда не грустно, не тревожно? Почему? Если есть предел роста насыщенности, то это ведь пиздец! Тупик. Логически – да, а состояния тупика и безысходности нет.

Возникла сонливость, захотелось пить. Нет, спать сейчас?… нет, надо брать быка за яйца. Андрей скатился по лестнице, перепрыгнув через последние пару ступенек, пнул ногой дверцу холодильник, открыл его, схватил первый попавшийся пакет с соком и унесся наверх, снова сел за компьютер и лихорадочно что-то напечатал, потом, не торопясь, встал и подошел к окну.

… фиксация насыщенности жизни! Хуета! Полная хуета! Это очень важно для тех, кто стремится к довольству, кто еще им не наелся, для кого это – желанная цель, и когда к этой цели стремишься, она кажется достижимой, и она и есть такая… она достижима, просто она не растягивается, как презик, но важно ли это? Тогда – нет. А какой смысл мне сейчас заниматься фиксацией насыщенности? Она так и так не упадет ниже определенного уровня, так как я сразу же среагирую, уже есть автоматизм. Всё, что мне это даст – я просто приближусь к этой верхней границе насыщенности, довольства станет больше. Это неплохо само по себе, но это не оправдывает тех усилий, которые потребуются на фиксацию насыщенности, на задавание себе вопросов о том – в самом ли деле я сейчас делаю то, что очень хочется… этот автоматизм уже есть, предыдущие усилия сделали своё дело, но сейчас это было бы ошибкой, сейчас это было бы закрыванием глаз на главную проблему – будь довольство на восемь или на десять, этого будет всё равно не хватать! И никуда не денется, а только будет расти вот это сосуще-гнетущее чувство просираемой жизни. Чтобы перескочить через эту «скорость света», через этот естественный предел насыщенности, который может быть достижим с помощью очистки от мусора, с помощью радостных желаний – нужно что-то другое. Нужен прорыв в новую область. Чтобы создать мощную бомбу, можно нахуячивать новые и новые тонны тротила. Но если нужен прорыв, тротил уже не поможет, хоть ты его грузовиками вози. Нужен прорыв. Нужно письмо Эйнштейна Рузвельту. А чтобы появилось письмо Эйнштейна Рузвельту, нужны опыты Ферми и Сцилларда. А чтобы были опыта Ферми, нужна работа головой – головой Лизы Майтнер… и где та Лиза?

… Лиза это Джо…

… чё-то хуйня какая-то началась, надо вернуться к списку ясностей.

Медленно подойдя к столу, он нагнулся над компом, перечитал несколько коротких абзацев, выпил ещё немного сока и снова подошел к окну, уставившись на пальму.

… а ведь это тупик…

… ответ должен лежать где-то в области тех же желаний, это кажется несомненным. Но что может быть в радостных желаниях, кроме радостных желаний?..

… тупик.

… есть ли что-то среди радостных желаний, что упущено?

… радостные желания… они бывают разные… бывают сильные… бывают слабые, но все они приятные. Что же тут упущено?

… ага…

… начинает доходить…

… вот это всегда так поразительно – как только сосредотачиваешься на чём-то в области восприятий, так рано или поздно начинает доходить… причем чем больше опыта, тем быстрее и доходит… словно раздвигаются облака, словно просыпается вулкан и выбрасывает на поверхность то, что зрело в глубине…

… само по себе задавание вопроса о том – какова сейчас насыщенность, приводит автоматически к росту насыщенности. Это понятно. Это способ усилить довольство, это способ поднять насыщенность, но это не способ перепрыгнуть через предел… интересно, а ведь с болью точно так же, только недавно об этом думал…

… если делаешь что угодно для того, чтобы добиваться цели, хоть Будде молишься, хоть Иисусу, то  жизнь становится интереснее, даже если видимых результатов от самого этого конкретного дела вроде бы и нет – результатом тут является твоя сосредоточенность на цели – на том, чтобы быть счастливее, так что если молишься, чтобы Иисус тебя пожалел, ну так и будешь сосредотачиваться на жалости к себе, и просто вытащишь из себя всю жизнь и сдохнешь, сгниешь в ненависти… а если будешь ждать любви Иисуса, будешь сосредотачиваться на любви с вытекающими результатами… тут важно – на чем сосредотачиваешься, какие восприятия невольно порождаешь… а что с болью-то… да, и эффективность таких примитивных действий, как декламация, например, тоже связана с этим эффектом – привязывание внимания… а боль? Боль тоже привлекает внимание, и внимание, обращенное на проблему, способствует излечению, это точно…, так что обезболивающее — не всегда целесообразно применять, целесообразно испытывать приемлемую боль, так как это просто отрывает часть твоего внимания и направляет его на больной участок тела…

… это всё замечательно, но не имеет отношение к делу…

… только что было чувство, что зацепился за что-то важное, и на кой хрен меня понесло в эти дебри с болью и молитвами?…

… радостные желания бывают всякими… что-то в этой фразе есть такое, от чего становится как-то приятно… это как игра в «горячо-холодно». Бродишь по комнате, подходишь к одному предмету, другому… перебираешь мысль за мыслью, и при какой-то мысли вдруг становится «горячей». Что это за состояние такое? Состояние приближении к ясности. Удивительно… ладно, пусть это будет еще одно отвлечение, к своей мысли я ещё вернусь…

… удивительно – когда приближаешься к какой-то мысли, которая ближе к прорыву, то усиливается состояние «ближе к ясности». А что в этом удивительного? Чем ближе к костру, тем теплее. Чем ближе к ясности, тем яснее!..

… да, только «ясность» всегда была для меня понятием… двояким, что ли – либо она есть, либо ее нет. А получается, что ясность может иметь разную интенсивность, а интенсивность на десять, полную интенсивность она имеет тогда, когда ты натыкаешься на нее и берешь ее полностью в руки – тогда она настолько доступна, что ты можешь выразить её в мысли. Дать её мысленную форму. А пока в мысленной форме она невыразима, я испытываю её слабо…

… какое необычное чувство – ясность! Даже не хочется сейчас дальше рассуждать о радостных желаниях, чтобы не получилось так, что ясность вдруг прыжком станет на десять… хочется поплавать в слабой ясности, в средней силы ясности… ещё раз: радостные желания бывают разные… и снова – снова вот это чувство приближающейся ясности… на три, или на четыре? В чем ценность такого переживания слабой ясности? Ведь это сейчас переживается как очень ценное…

… ясно! Ведь обычно ясность как раз и бывает в слабой форме – в такой слабой, что мы называем ее «предчувствием». И если не уметь поддерживать её, если не уметь её испытывать, если не любить её, не получать удовольствие от неё, то она и возникать будет редко и проскальзывать сквозь пальцы… но тогда ты окажешься в крайне неудобном положении – полная ясность тогда будет возникать уже тогда, когда накопленный опыт станет ну очень, очень большим, когда уже просто нельзя не испытать ясность. Только что было как раз что-то именно из этого круга явлений – ясность, возникающая тогда, когда она уже просто не может не возникнуть… тектонический сдвиг – да, это как раз оттуда. Сначала возникает какой-то процесс… какие-то плохоразличимые восприятия начинают возникать и жить, и этот процесс нравится называть «тектоническим сдвигом» — это происходит именно тогда, когда возникает слабая ясность… точно! Не «именно тогда», а «именно это»! Это не два разных процесса, поэтому то и возникает иллюзия, что они синхронны. «Слабая ясность» и «тектонический сдвиг» — эти термины описывают одно и то же явление – первое на языке восприятий, а второе — с помощью аналогии, картинки. Отлично. И полчаса назад произошло как раз вот это – возникла ясность, которая просто уже не могла дольше оставаться сокрытой – про стержень, про дефицит чего-то крайне важного, жизненно насущного. А ведь можно было бы додуматься до этого намного раньше – ещё тогда, на начальной стадии тектонического сдвига, когда какие-то литосферные плиты сдвинулись со своего места и пришли в движение, таща на себе континенты, океаны и острова… Можно было бы, если бы я понимал великую ценность слабых ясностей…

… это значит — огромная потеря темпа! Вместо того, чтобы ухватиться за слабую ясность, испытывать её, ты просто упускаешь её, она улетает как птица. Радостные желания бывают разные. Эта фраза вызывает к жизни слабую ясность. Я помню уже это состояние – слабой ясности, я уже не испытываю дискомфорта от того, что она слабая, и что я понятия не имею – куда идти дальше. Можно получать удовольствие от слабой ясности, ведь оно есть – это удовольствие! Это приятное состояние, но если тебя несёт, если ты охвачен ажиотажем, то ты можешь поплевывать на слабую ясность свысока…, а в итоге она плюнет на тебя…

… охуеть… ведь раньше я даже РАЗДРАЖЕНИЕ испытывал, когда была слабая ясность! Вандал! Кретин! [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]

… чтобы ясность усиливалась, чтобы рыба клюнула, мне нужно взять вот эту фразу, от которой ясность возникает в слабой форме, и покрутить её, посмотреть – какие там есть варианты, что подсказывает опыт, что подсказывает здравый смысл…

… радостные желания бывают разными. Они бывают… ну хочется физической активностью заняться, мышцы покачать, или хочется книгу почитать, или хуй пососать…

… не то!

… ясность не усиливается, скорее даже уходит. Значит это – не то. Разнообразие желаний – не то направление, куда нужно двигаться, чтобы что-то найти.

… хуёво…

… так как куда двигаться ещё – непонятно…

… но фраза «радостные желания бывают разными», тем не менее, за что-то цепляется! За что же…

… разные – это и значит «разнообразные». Логически – да, это верно, а от ясности удаляюсь. Значит хуй с ней с логикой. Значит тут логика не поможет. Разные. Это слово на что-то намекает. Вот. Оно намекает. Начинать из этого слова высасывать какую-то логику – бессмысленно, потому что это слово возникло… ну как магнитом притянулось. Притянулось это слово, а могло притянуться и другое. Слово «ёжик» могло притянуться! И что теперь, открывать справочник по зоологии? Так что… логика здесь не нужна, здесь нужна игра ассоциаций.

… разные…

… блять, не получается ничего, устал…

Андрей взъерошил волосы, глубоко вздохнул. Похоже, сейчас пока это всё. Дальше не пробиться, накопилась усталость. Хочется чего-то легкого, каких-то простых впечатлений. Посмотреть как Манчестер Юнайтед хуячится в Лиге Чемпионов? Да, сойдет и это. Почитать какую-нибудь книжку о пиратах? Да. Полизать попку, потереться мордой о яички или грудки? Тоже. Поиграть в бадминтон, в футбол – всё это подходит. Хочется какой-то разрядки, какой-то приятной легкой активности. Почитать новости – даже это сойдет, но футбол все же лучше…

… стой. Футбол успеется. Слово «стержень»! Еб твою мать, как же ты забыл? Оно ведь тоже приводит к тому, что появляется слабая ясность! Значит, как результат на данный момент: первое – «разные» в применении к радостным желаниям, и второе – «стержень» в словосочетаниях «стержень жизни», «стержень существования». А слово «писк» тоже ведь сюда! Смешно, конечно… а вообще-то ничего смешного и нет. Слово «писк» ассоциативно что-то захватывает такое, что вызывает слабую ясность.

… клево, клево! Три крючка! Я подцепил ясность на целых три крючка. Я имею три приманки. «Разные», «стержень» и «писк». Целых три приманки, на которых мой зверь отзывается, унюхивая их, и начинает подкрадываться. А мне это и нужно, куда ща торопиться? Пусть подкрадывается. Слабая ясность – как нежная ботва морковки, нежно-нежно зеленая, пахучая, или даже как только выбившийся из-под земли укроп, совсем нежный. Солнце для него: «разные», вода: «стержень», и минералы: «писк». Пусть поглощает солнечный свет, впитывает воду и минеральные вещества и растет себе… хотя растениям CO2 ещё нужно из атмосферы… опять в словесный понос затягивает… будет ей и CO2 и всё, что нужно. Интересно, что бы сказал Джо, если ему рассказать?

… а хочется?

… а не хочется!:) Хочется дальше пожить, покрутить приманки, подождать – сформируется ли что-то ещё, выплывет ли ещё какая-нибудь рыбка на поверхность, усилится ли ясность. Это интересно…

… да, это интересно!

Андрей в приятном возбуждении хлопнул ладонью по столу, закрыл ноутбук, спустился по лестнице, схватил лежащее на холодильнике яблоко и с довольством, приближающимся к скорости света, вывалился наружу в поисках простых, или даже очень простых впечатлений.