Глава 15

Прошло пять дней, прежде чем Андрею захотелось свалить в Луклу – посидеть в интернете, просто увидеть ребят и узнать – чем они заняты, обсудить с ними кое-какие открытия. В любой день они могли уйти в Намче, так что проснувшись в пять утра от шороха собирающейся в Луклу Ситы, Андрей поманил её к себе, и когда она подошла, одним броском накинулся на неё, как леопард, схватил, притянул, подмял под себя и замер. Сита успела свернуться в комок и тоже лежала без движения, затихнув и ожидая момента, чтобы суметь вывернуться.

Бокс её не очень-то заинтересовал, а вот для джиу-джитсу она была словно создана. Каждый день они занимались по несколько часов, и она осваивала приемы так быстро, словно вспоминала, а не изучала. Вёрткая, хитрая, и, кстати, неожиданно сильная. [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] поднял её руки вверх и подержал их немного, давая понять, чтобы она так постояла, после чего взялся снизу за подол её платья и, не торопясь, стащил его с неё через голову. Затем он также молча спустил с неё штаны. Она спокойно переступила лапками и позволила ему снять их совсем, оставшись в трусиках и майке. Её нижнее белье было всё в дырах, застиранное и ветхое. Если бы на неё нацепить классные трусики, шортики и маечку, она выглядела бы офигенно красивой. Возникшая мысль об удочерении уже имела силу решения, хотя он ещё не вполне это осознавал, стоя перед ней на коленках и рассматривая её мышцы на руках. Сита должна быть с ним, никак иначе просто невозможно. Он потискал её бицепсы и убедился, что они крепкие. Мышцы перекатывались неожиданно объемистыми и упругими бугорками на её руках и плечах, когда он проводил по ним ладонями, потискивая и сдавливая, и Сита немного напрягала их. Это очень красиво – такая мускулистая девочка.

Иначе невозможно, — почти вслух задумчиво произнёс он, вторя своим мыслям, [… этот фрагмент (3 страницы) запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]

— Я хочу познакомить тебя со своими друзьями, ладно?

Сита кивнула.

— Ты не будешь стесняться?

— Буду, — спокойно, совершенно без ужимок произнесла она.

Это было совершенно непривычно, в высшей степени удивительно – такая простота, с которой Сита говорила о себе. Так у людей не бывает. Люди непрерывно совершают ужимки, десятки, сотни ужимок, как обезьяны, задроченные бесчисленными комплексами. Наверное он и сам не смог бы вот так спокойно сказать «да, я буду стесняться». Точно не смог бы. У неё есть чему поучиться…

— У меня есть близкие друзья, и девушки и парни, я тебя с ними познакомлю, я хочу, чтобы они поучились у тебя твоей искренности, а ты чтобы могла поучиться у них. Мою самую любимую девочку зовут Алинга, я познакомлю вас и мы вместе будем [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], разговаривать, бороться и вообще заниматься чем захотим, хорошо?

Сита снова молча кивнула.

— Я завтра или послезавтра пойду в Луклу, мне надо с ними поговорить, а потом мы сюда вернемся с Алингой и может быть еще с кем-нибудь, и пообщаемся вместе, а потом и решим – что будем делать дальше, поняла, мелкий щенок?

[… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]

— Сегодня я пойду к друзьям, а завтра или послезавтра вернусь, ок?

Сита погладила его по коленке и ничего не ответила.

— Свои вещи я заберу, а перчатки оставлю тут, у тебя. Мы придем с Алингой и поживем тут вместе, а потом решим – как нам жить дальше, хорошо? Ты… хотела бы жить со мной?

— Да.

— И ты могла бы расстаться с родителями?

— Я сама по себе.

— Да, это верно…

Такой её ответ был удивителен, так как для непальцев семейные ценности очень высоко почитаемы. Для них нормально жить тремя поколениями в одном доме, и вне своей многочисленной родни они вообще свою жизнь не представляют. Всё-таки Сита необычная девочка…

Быстро собравшись, он ускакал в Луклу, полный предвкушения.

И очень вовремя ускакал, так как оказалось, что на следующий день утром они уходили в Намче. Лукла — слишком суматошное и проходное место, и даже в достаточно изолированном гестхаузе, в котором они обычно жили, не проходила атмосфера транзитного зала. И кроме того, живя в Намче, легко совершать как короткие, так и длинные радиальные выбеги – к озерам Гокьо, Ренджо и Чё-ла, к Чукхунгу и лежащими за ним просторами вершин, ледников и перевалов.

Ворвавшись в ресторан гестхауза, Андрей вцепился в удивленную Алингу и сжал её в лапах.

— Чё делаете?

— Энди! Блин! Какого черта ты исчез? Тусуешься с той клевой пупсой, да? Бросил нас, подлец?

Алинга с силой обняла его в ответ и рассмеялась.

— Клево, что ты пришел, очень клево…

— Клево, что ты мне рада… а понравилась тебе моя девочка?:)

— Конечно понравилась, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]

— И она знает, что тебя зовут Алинга?

— Конечно знает, а что?

— Ну… я рассказывал ей о тебе…, мне как-то не пришло в голову, что вы тут могли познакомиться, хотя это конечно глупость, естественно что вы познакомились, если она приходит за моими вещами, просто в голову как-то не пришло. И она никак не дала мне понять, что знакома с тобой, хотя… хотя глазки у неё улыбнулись, когда я рассказал ей о том, что хочу пожить вместе с ней и с тобой, я мог бы заметить это и понять, что вы уже знакомы.

— Да, довольно близко знакомы:)…

— Что ты имеешь в виду? [… этот фрагмент (1 страница) запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]

— … ну ты и в самом деле такой, так что не удивительно, что она мне поверила, так что это не только «моя работа», но с таким же успехом и твоя, и её.

— Просто меня удивило, что она так легко и открыто…

— Она вообще такая, ты же сам знаешь. Просто я её немного ободрила и подсказала, что делать.

— Здорово…

Андрей обнял её, и возникло странное чувство – только пару часов назад он обнимал Ситу и испытывал к ней то же самое. Хотя нет, не то же самое. Это, наверное, можно было бы сравнить с двумя деревьями. Две сосны – они и похожи и очень разные. Нежность – она и есть нежность, а все равно переживается как-то по-разному к ним обеим. А вот близость… к Алинге она отчетливее, её даже можно назвать мощной, непоколебимой – видимо потому, что Сита пока что остается ещё во многом малопонятным зверьком, который в любой момент может передумать, в ней могут выявиться какие-то неизвестные пока черты, а Алинга воспринимается, конечно, совсем по-другому – как определенно бесконечно близкий человек, в котором нет никаких сомнений, никаких потенциально темных пятен.

— Классно было бы обниматься втроем, — произнес он. – Не ревнуешь?

— Нет, совсем не ревную. Не думаю, что я могла бы ревновать вообще… ну если только кончить двадцать раз подряд, а потом напиться:)

Андрей немного отстранил её от себя и посмотрел в глазки. Вот в этом определенно есть сходство между ними обеими – Алинга смотрела ему в глаза так же спокойно и открыто, как Сита. Они очень похожи в этом. Если бы они оказались бы похожи и в остальном… а вдруг из Ситы получится девчонка, которая тоже будет вместе с ними заниматься исследованиями озаренных восприятий?

— Как ты думаешь, а Сита…

— Трудно сказать, Энди, — перебила она его. – Ну что сейчас мы можем сказать… но конечно я хочу дать ей шанс, как и ты, как я понимаю… мы дадим ей шанс, а там видно будет.

— Ты тоже будешь с ней возиться?

— Все мы будем с ней возиться, насколько я понимаю. Я на самом деле не знала – как она поведет себя с тобой, когда вернется, но судя по тому, что сейчас ты влюблен в неё по уши, мои надежды оправдались:)

— Влюблен… ну да, влюблен… но думаю, что не теряю головы при этом.

— И не теряй.

— Я и в тебя влюблен.

— Я вижу.

— Я думаю, что Сита тоже в меня влюблена.

— Это было бы очень здорово.

— И ты тоже.

— И я.

Они помолчали, глядя в глаза друг другу. Хотелось продлить это молчание [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…].

— Мы сегодня будем спать вместе, да? – Не выдержал Андрей. – Я хочу тебя всю, вообще всю. Я хочу обласкать всё твое тельце, я столько упустил… почему я не делал этого раньше? Я буду всю тебя облизывать, целовать, трогать, нюхать, рассматривать, гладить…

[… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]

— Да, так же.

— Повезло ей, — шутливо вздохнула Алинга.

— Тебе тоже сегодня повезет.

— И мне повезет, точно.

Дверь в ресторан открылась и вошла Илан, а вслед за ней Хэл.

— Ха! Явление Энди народу, — прокричал Хэл, хватаясь за меню. – Давайте жрать.

— Хорошо, что ты пришел, — Илан подошла к Андрею и Алинге и мягко посмотрела на него. – У нас тут есть о чем поговорить, и ещё я хочу, чтобы ты приласкал мои ножки так, как в тот раз.

— Ножки… да, твои ножки…, — мечтательно произнес Андрей.

— Как сегодня? – спросила Илан у Алинги.

— Сегодня много чего, давай сейчас обсудим, — Алинга обернулась, — Хэл, давай сюда, есть что обсудить, — крикнула она. – Тащи сюда меню…

— Ты тоже участвуешь в опытах? – удивился Андрей. – ты же не собиралась…

— Ну, — рассмеялась она, — собиралась, не собиралась, думаешь так просто удержаться и оставаться в стороне, когда они сидят тут и над твоим ухом рассказывают о всяком интересном…

— Тогда сначала вы, а потом я расскажу о том, что получилось у меня, — предложил Андрей.

— ОК, Энди. – Хэл прошел мимо них, нарочно задев Андрея плечом и слегка пнув Илан под попу, уселся на стул, достал из напоясной сумки блокнот с ручкой и махнул приглашающе рукой. – Хватит тискаться, идите сюда, дело есть.

Довольно неожиданно для Андрея, фронт исследований Хэла и девчачьей компании пролегал несколько не там, где этого можно было ожидать. Даже совсем не там. Вместо того, чтобы совершать усилия в направлении осознанных сновидений и выяснения состава и структуры кластеров, они занимались классификацией желаний.

— Ничего странного, Энди, — пояснила Илан, когда Андрей выразил свое удивление. – С осознанными сновидениями у нас имеется замечательный тупик, о котором массу информации может выдать Хэл, так что нам не захотелось повторять судьбу советских армий времен второй мировой, бросаемых на смерть волна за волною в самоубийственном угаре до тех пор, пока горы трупов не перекроют путь оставшимся в живых. Что касается кластеров, то мы ставим перед собой задачу их исследования по-прежнему, но… тут есть одно «но». Чтобы их исследовать, надо их испытывать. Чтобы их испытывать, надо иметь такую возможность. Нужен двигатель. Некоторый объем озаренных восприятий все мы испытываем каждый день, каждый час. Это хорошо, но этого мало для того, чтобы рассчитывать на интересные результаты при исследовании. Нам нужно получить существенно больший их объем, поэтому Алинга предложила немного вернуться назад, а именно – к радостным желаниям, так как именно они и являются двигателем, который позволяет нам прилагать упорство, испытывать предвкушение, устремленность, осуществляя штурм.

— Мне кажется это очевидным, — перебила его Алинга. – Элементарная истина военного искусства. Для того, чтобы твой фронт продвигался вперед, необходимо обеспечить отличную работу тыла, служб снабжения, без которых любое наступление захлебнется. Вот радостные желания и являются таким тыловым инструментом. Сейчас, в данный момент, я могу испытывать какое-нибудь ОзВ, но если оно вдруг исчезнет – есть ли гарантия того, что я смогу преодолеть напавшую серость или апатию? Фактически, нам надо опереться на разнообразные желания, которые в каждой типовой ситуации позволят нам навести порядок в войсках, снабдить их продовольствием и боеприпасами и…

— Что-то военная терминология несколько меня сбивает, — смущенно признался Андрей. – Непривычно мыслить в таких категориях.

— Мне тоже, — согласилась Алинга, — но это эффективно. Хотя в общем и не обязательно, просто мне нравится наглядность… ну вот смотри.

Алинга открыла чистую страницу блокнота, взяла ручку.

— Допустим, сейчас мы начинаем исследовать кластер… ну, скажем, таинственный кластер. Его ядро образует, естественно, чувство тайны средней интенсивностью, то есть интенсивностью от четырех до шести. Это – обычное, хорошо знакомое всем нам чувство тайны.

Она нарисовала кружок и поставила в нем двойку.

— Теперь понятно, что иногда мы испытывает что-то вроде предвестника чувства тайны, слабое, на один-три. Назовем это восприятие «загадочностью».

Она нарисовала еще один кружок и поставила внутри единицу, провела стрелку от кружка с единицей к кружку с двойкой.

— Иногда чувство тайны становится пронзительным, то есть мы имеем чувство тайны пронзительного качества, и называем его «изумлением».

Она нарисовала третий кружок, проведя к нему стрелку от второго.

— Это ясно, и тут ничего сложного нет. Мы можем нарисовать несколько связей между таинственным кластером и другими, ну например, — она провела длинную стрелку в сторону, — от чувства тайны может появиться «зов». А может, — она провела стрелку в другом направлении, — предвосхищение. Но таинственный кластер у нас остается, тем не менее, куцым. В нём нет того, что должно быть. Например, нет чувства тайны магнетичного качества. Для того, чтобы его как-то определить, зацепить на крючок, необходимо достаточно долгое время и достаточно интенсивно переживать обычное чувство тайны, правильно?

Андрей кивнул.

— Ну вот давай сейчас все вместе начнем его испытывать. У каждого есть свои озаренные факторы, есть свои навыки прямого порождения… как ты думаешь – насколько нас хватит?

— Ну, — Андрей замялся и пожал плечами. – Минут пять.

— Отлично, пять минут, — согласилась Алинга. – И дофига мы всего наоткрываем за эти пять минут?

Хотя вопрос был явно риторическим, она замолчала и вопросительно смотрела на него.

— Ну?

— Ну вот. Отсюда – простое решение. Чтобы спустя пяти минут, когда запас радостного желания исчерпается в основном, найти способ продолжить переживать чувство тайны, нам необходимо найти способ это радостное желание подпинать, откуда-то его найти, породить. Это… ну как иметь рядом цистерну с топливом, когда в твоем танке топливо закончится.

Андрей снова заёрзал на стуле, и Алинга усмехнулась.

— Всё, что мы имеем – это топливо в своем баке. Мы – командиры-идиоты, которые не заботятся о том, чтобы иметь рядом цистерну. Как только топливо закончилось, мы вылезаем из танка и идем гулять в надежде, что когда-нибудь кто-то из интендантов наткнется не танк и заправит его. Тогда мы сядем и поедем дальше. Это вообще мыслимо так воевать?

— Послушай, Ал, — не вытерпел Андрей, — воевать так, конечно, немыслимо, но ведь мы не воюем…

— Вот это точно, — как-то угрюмо вставил Хэл.

— То есть?

— Мы не воюем, Энди. В этом наша проблема. Мы прогуливаемся по полю и собираем цветочки…

— То танки, то цветочки… ребята, а вы уверены, что эти аналогии вас не запутают?

— Меня не запутают, — отрезала Алинга. – Хэл прав. Мы не воюем. Говоря проще – у нас очень мало упорства и решимости. У нас нет стимула к тому, чтобы каким-то образом добиваться больших, значительно больших объемов упорства и решимости и устремленности и зова, которые бы тянули нас, пинали вперед, понимаешь? И в какой-то момент возникает чувство острого неудовлетворения этим. У тебя такое бывает?

— Бывает.

— И у меня бывает. Возникает резкий дефицит насыщенности, категорическое несогласие с тем, что у меня так мало упорства, так что в итоге мои исследования встают в самом начале и никуда не движутся. И это состояние, которое воспринимается как болезненное, которое тут же хочется заткнуть какими-то впечатлениями, на самом деле очень конструктивное, созидательное, так как из него и произрастает желание изменить ситуацию. Желание, заметь. Как оно называется?

— Ну…

— Вот именно, «ну». Это желание мы не выделяем как отдельного игрока, не даем ему названия, не подпитываем его вниманием, и в итоге оно растворяется, уходит, а между тем оно могло бы стать одним из стимулов. Мы пока что еще очень мало различаем желаний, а ведь именно они и являются топливом. Нам известно, что сам по себе акт различения восприятия приводит к его усилению, упрочнению, так что совершенно естественно отсюда вытекает желание начать различать, обозначать те желания, которые имеют отношение к укреплению упорства и решимости, согласен?

— Да. Понятно. Согласен.

— Значит, желание усилить упорство и решимость – это первая ласточка, так сказать.

— Ещё и ласточка:), — рассмеялся Андрей. – Ласточка на танке?

— Скорее на цистерне с топливом, — невозмутимо парировала Алинга. – и не совсем ласточка, а альбатрос. Желание штурма, желание решительных преобразований мы решили назвать «альбатрос». Ты можешь сейчас испытать такое желание, хотя бы слабо?

— Могу. Слабо…

— А тебе хотелось бы, чтобы это желание стало сильнее?

— Да, могу.

— А ты понимаешь, что это совершенно особое желание, отдельное желание, которому целесообразно дать своё обозначение?

— Нет… не думал об этом. Интересно. Желание штурма – вот оно, есть. Оно слабое. И есть желание его усилить, точно. Это другое желание, точно. Мне нравится!

— Конечно нравится. Различение восприятий само по себе приятно… ну вот желание усилить альбатроса мы назвали «чайкой» — чайка носится, вопит и клюет в попу альбатроса, чтобы подпинать его. Понятно – что мы делаем?

— Понятно.

— Интересно?

— Интересно.

— Теперь, испытывая альбатрос, испытывая чайку, ты можешь порождать чувство тайны, и каждый раз, когда ты столкнешься с проблемой, ты можешь испытывать ещё разные желания, обозначать их. И в итоге у тебя выявится свора желаний, каждое из которых играет свою роль в том, чтобы ты мог переживать дольше чувство тайны. Хочешь, чтобы я рассказала о тех участниках этой своры, которые мы на данный момент выделили и приручаем, или хочешь немного сам посидеть и поискать их?

— Сам! Хочу попробовать сам, так интереснее. Давайте так, — Андрей встал из-за стола. – Я сейчас погуляю, посижу, подумаю, в общем – поисследую этот вопрос, и ещё немного хочется поспать, а ближе к вечеру, ну часов в пять, соберемся тут и сверим – что у кого получилось, ок?

Ему хватило дух часов. Он ушел по тропинке, ведущей к перевалу, и там улегся у речки, выше тропы, так что никто проходящий не мог его видеть. Под ярким солнцем и голубым небом чувство тайны казалось далеким, и мысли само собой соскользнули к одному образу, который как-то уже возникал раньше – образу детей, которые появятся через двести, триста лет. Жизнь будет совсем другой, невообразимо другой. Никто не будет их насиловать школой, вежливостью, никто не будет бить их по рукам и требовать выполнения бесчисленных ритуалов. Они не будут испытывать страха, озабоченности мнением, тревожности от мыслей о будущем, они совсем не будут стыдиться своего обнаженного тела и получать столько удовольствия, сколько захочется. И родители их будут такими же детьми, только выросшими, и им просто в голову не будет приходить, что своих детей можно наказывать и заставлять. Андрей вспомнил несколько своих любимых фоток с лицами детей, которые казались совершенно свободными в данный момент, плавающими в каких-то светлых фантазиях. Такая жизнь будет, неизбежно будет, и он испытывал преданность к этим детям из далекого, недостижимо далекого будущего. Его уже скорее всего не будет, и о нём даже не вспомнят, но это ничего не меняло – преданность к ним все равно возникала и плескалась где-то тут, отдавая пронзительным наслаждением в горле, так что что-то там сжималось. Его уже не будет, он никогда не увидит этой жизни, этих людей, которые наконец-то смогут жить как люди, свободными, радостными, испытывающими чувство тайны от своих исследований, предвосхищение будущим, открытость друг к другу. Но они будут. Совершенно точно это будет, и преданность перемешивалась с отрешенностью и торжеством. Образы свободных детей из свободного будущего. Ведь они не сами собой появляются – он хочет вспоминать их, это результат желания.

Андрей нехотя оторвал часть своего внимания от переживаний и вписал в блокнот «желание использовать образы – озаренные факторы». И мысли. Мысли о том, что эти дети не будут знать страха наказания, чувства вины от того, что ласкаются, играются, делают что хотят и не делают того, что не хотят – эти мысли тоже ведь результат желания – желания использовать такие мысли как озаренные факторы для преданности.

Наскоро набросав несколько слов, описывающих эти желания, он вернулся к порождению этого состояния, которое стало словно намагниченным, устойчивым и наслаждение в горле приобрело особый оттенок – оттенок горьковатости, что ли, но не неприятной, и в то же время резонирующей с отрешенностью. Захотелось переживать это состояние более плотно, и на этот раз Андрей был уже готов различить и зафиксировать это желание, и в его блокноте появился третий пункт: «желание уплотнить испытываемое озаренное состояние».

Стало интересно.

Эти желания он несомненно испытывал и раньше, но ему не приходило в голову воспринимать их как самостоятельные восприятия, наблюдать за ними. И совершенно напрасно. Интересно, очень интересно – переживать нечто очень привлекательное и, кроме этого, наблюдать за переживаемым, различать в нём отдельные элементы. От этого словно прояснялось где-то внутри, голубое небо стало проникать внутрь, заполнять его изнутри своим аквамариновым сиянием.

Переполненный каким-то вибрирующим, свежим  удовольствием, словно воздушный шарик, он вскочил и пошел обратно в Луклу, то продолжая перебирать в уме сделанные наблюдения, то просто пялясь под ноги, наслаждаясь шорохом камней. Чувства обострились. Раньше он точно не испытывал такого отчетливого наслаждения просто от того, что шел по дороге.

Войдя в Луклу, он неторопливо шел по центральной улочке, словно плывя над встречными портерами, туристами и коровами, пока его взгляд не наткнулся на кафе Starbucks с висящей на двери табличкой о том, что тут есть интернет. В интернете он не был давно, и, кроме того, почитать последние новости… это было таким спокойным, нейтральным способом получить вялые впечатления, которые ему и хотелось, чтобы продолжить, не сбивать своё состояние.

Запахи свежих плюшек изменили его желание и, сделав заказ, он уселся на свободный диванчик, отключившись от внешнего мира, и мысли снова вернулись к прежней теме. Дети, не знающие страха. Дети, не знающие чувства вины. Дети, которые могут спокойно ласкаться, спать, бегать, читать – делать то, что приятно, что влечет своей таинственностью или просто сиюминутно нравится.

Очень сильно захотелось что-то сделать для того, чтобы это будущее приблизилось, чтобы эти времена наступили хоть немного быстрее. Стали возникать разные хаотические идеи о том, как можно было бы влиять на детей еще до того, как они будут раздавлены, но разве это что-то изменит? Изменить ход истории с помощью каких-то локальных действий, влияние которых – как укол булавочной иголкой для динозавра? И в то же время это отнимет массу времени и сил, так есть ли в этом какой-то смысл? Нет в этом смысла… Если и действовать, то как-то совершенно иначе, но как…

— Как насчет того, чтобы пожить для себя.

Андрей вздрогнул от неожиданности и обернулся. Сзади него – в пространстве между диваном и окном, стоял человек и в упор смотрел на него. Спустя пару секунд он отошел от окна, обошел диван и, не торопясь, присел рядом. Только тут до Андрея дошло, что эта фраза была сказана по-русски, причем совершенно без акцента. Инстинктивно он испытал досаду и напрягся, так как встреча с соотечественниками всегда была для него крайне маложелательной – русские туристы навязчивы и агрессивны, они требуют внимания и сильно обижаются, если не получают его, становятся агрессивными и мстительными. Но, очевидно, не в этом случае…

Сидевшие на соседних диванах туристы – немецкая пара и несколько японцев, не обратили на них никакого внимания, уткнувшись в свои ноутбуки – днем в интернет-кафе обычно малолюдно. Андрей положил блокнот с ручкой на журнальный столик и повернулся, чтобы рассмотреть этого человека. Он производил странное, очень даже странное впечатление, но чем? Что-то неуловимо загадочное, даже пугающее. Андрей мысленно осадил себя, сел поудобнее, немного развернувшись к нему лицом, и еще раз рассмотрел снизу доверху. Человек сидел совершенно спокойно, словно нарочито подставляясь под взгляд. Он был совершенно зауряден – серые мешковатые штаны, ободранная висячая футболка, какой-то бабушкин свитер, дурацкие горные ботинки, которые тут носят зачем-то все туристы. Плечи немного опущены, локти нелепо прижаты к туловищу… обычный турист, тут таких тысячи, но почему тогда, отчего это странное пугающее чувство? Хотя сейчас ничего пугающего уже не было… нет, снова появилось. Ошибка? Какой-то турист-дурак совершенно случайно произнес сакраментальную фразу? Андрей немного подался вперед и вперился прямо ему в лицо. Туповатый взгляд. Но он не был таким! Андрей теперь развернулся всем телом и откровенно смотрел ему прямо в глаза, похерив всякую вежливость. Перед ним было лицо туповатого вежливого стареющего туриста, и ничего с этим нельзя было сделать. Человек пошевелился – положил ногу на ногу, правую руку положил с поручня себе на колено, немного повел плечами, и на Андрея снова накатила волна страха – обычный турист так не двигается! В этих движениях – таких простых – была внутренняя сила, собранность и взрывная энергия. Тигр в овечьей шкуре. Показав себя Андрею телом, а у него не возникло ни на секунду сомнений в том, что это было сделано специально, в то же время человек продолжал поддерживать свое лицо в прежнем состоянии полудебильной расслабленности.

— Я уже все понял, — произнес Андрей, идя ва-банк. – Теперь можно показать и лицо.

И хотя он был готов и ждал, но всё равно вздрогнул от неожиданности, когда лицо этого человека немедленно изменилось. Какая непостижимая малость отличает лицо дебила от лица живого человека! Что-то совсем слегка, почти неуловимо изменилось, и теперь перед Андреем было умное, суровое лицо со взглядом, который, казалось, прожигал насквозь. Такого взгляда он еще не видел. Это было лицо человека, который… который… Андрей старался подыскать слово… который способен отпилить себе руку, если это потребуется для выживания. Почему-то пришел именно такой образ. Если бы этому человеку пришлось отпилить себе руку для своего спасения, он бы сделал это так же, как отрезая ветку дерева, и на его лице не промелькнуло бы ни жалости, ни ужаса, ни боли. И потом он никогда не жалел бы о потерянной руке – он просто забыл бы о ней в тот же миг как о том, чего никогда и не было, и продолжил бы жить дальше.

— Как насчет того, чтобы пожить для себя, — повторил человек, прямо как Джо в тот первый раз.

— Во второй раз я не скажу снова такую же глупость, и не буду утверждать, что уже живу для себя, — ответил Андрей. – Кроме того…, — он задумался на несколько секунд, — я вообще уже перестал понимать, что такое «жить для себя». Раньше мне казалось, что я это понимаю, а сейчас перестал понимать. Тут есть какой-то… оксюморон. Невозможно жить для себя, живя для себя, это какой-то парадокс, который я вижу, но не понимаю.

Андрей сам не заметил, как на него опустилось спокойствие и доверие. И хотя человек продолжал восприниматься как нечто таинственное, страх исчез. Было приятно просто сидеть с ним рядом и рассуждать о том, о чем до сих пор подумать не было времени или желания. Никогда раньше он так отчетливо не ощущал этот странный эффект присутствия.

Человек молча смотрел на него, и Андрей продолжил.

— Каждый раз, когда я начинаю особенно остро чувствовать наслаждение от «жизни для себя», на передний план всегда выходит желание жить для других. И я этого не понимаю. Не превращаюсь ли я в клушу-мамашу, которая, будучи лишена вообще всякой собственной жизни, превращается в жалостливо-ненавидящий придаток к своим детям? Ведь такая мамаша тоже «живет для других». Нет, понятно, что разница огромная… и все равно это немного смущает. Я испытываю преданность в такие моменты, я хочу сделать все, что могу для тех, кто мне симпатичен, я хочу содействовать их желаниям, а сумасшедшая мамаша становится придатком к своему ребенку просто потому, что он её ребенок, ей насрать на его восприятия, на его желания, и она, заявляя, что «примет его всякого», на самом деле немедленно возненавидит его и захочет раздавить, сломать, переделать, «исправить», как только он сделает шаг в сторону от ее ожиданий. Это мне понятно, но почему жизнь-для-себя неизбежно приводит к преданности и, через неё, к жизни-для-других? Вот это мне непонятно. Да я никогда об этом и не думал, если честно… а почему ты меня об этом спрашиваешь?

— О чем?

Голос человека оказался не менее удивительным, чем его взгляд. Глубокий, выражающий силу и богатый обертонами.

— Что? – не понял Андрей.

— Я тебя ни о чем не спрашивал.

— Ну… ты спросил…

— Я не спрашивал, — повторил человек. – Я предлагал.

— Предлагал…, да, наверное… а почему так, а? Ты знаешь ответ на этот вопрос?

— А ты хочешь его найти?

— Наверное хочу, — пожал плечами Андрей, — но видимо не очень, если только сейчас задумался об этом. Ты уже… встречался с ребятами? Они сейчас живут в…

— Знаю, — перебил его человек. – Нет, не встречался, это не входит в мои планы. Не сейчас.

— А что входит в твои планы? Ты знаешь Джо?

— Знаю.

— И встречаться с ним тоже не входит в твои планы?

— Не входит.

— Угу…

Андрей замолчал, не зная, что сказать дальше. Человек тоже молча рассматривал его. Хотя это даже нельзя назвать словом «рассматривать». Он скорее просто спокойно смотрел на Андрея, будто бы позволяя возникать в себе каким-то мыслям или ясностям о нем.

— Как мне тебя называть, — наконец спросил он?

— Джон.

— Ага, — рассмеялся Андрей. – Тот, значит, Джо, а ты Джон. И много вас таких, Джонов? Следующий будет Джозеф? Или Питер?:) И вообще, в России нет никаких Джонов, Джон.

— Меня тоже нет в России, да и России уже нет.

— То есть, — Андрей как-то глупо усмехнулся, — что ты имеешь в виду?

— Ты же в интернет-кафе, почитай новости.

— Хорошо, почитаю…

Они снова замолчали, глядя друг на друга.

В этот момент его ухо выловило из речи японцев слово «Россия», и он понял, что все они как раз и заняты тем, что посоветовал ему человек – читают новости о России, и судя по их возбужденным лицам, там что-то явно интересное. Сидящий на диване справа немец тоже вдруг быстро заговорил что-то своей подруге, тыкая пальцем в монитор, и стало ясно, что и они читают те же новости. Японский он понимал существенно лучше, чем немецкий, но не настолько, чтобы разобрать беглую возбужденную речь.

— Президент России пошел навстречу демократическим изменениям, — произнес человек, — и согласился внести изменения в конституцию, согласно которым теперь один и тот же человек не может занимать пост президента не два срока подряд, а просто «два срока», ну и поскольку конституция теперь будет новая, прежние его сроки не учитываются, и он планирует пойти на выборы на новые два срока. Ну естественно, если народ «ему поручит».

— Гениально! – возмутился Андрей.

— В Москве по этому поводу начался великий бардак, ввели танки, пролилась кровь, и в этот момент неожиданно Омская область заявила о том, что отделяется от России. Чего-то подобного могли ждать от Татарстана, от Кавказа, но Омская область? Так что это было совершенно неожиданно для Москвы, и, кроме того, дотянуться дотуда своей длинной карательной рукой оказалось не так просто – хватало проблем и танков на улицах Москвы. Всё случилось слишком быстро. На следующий день об отделении заявила Карелия, что было, пожалуй, еще менее ожидаемо. И тут всем стало ясно, что танки из Москвы рано или поздно уйдут, у власти встанет тот или иной царь, и тогда уже несдобровать тем, кто решился на такой шаг и полетят головы, но главное – всем стал понятно, что если и есть хоть малейший шанс на то, чтобы покончить с московским рейхом, то именно сейчас. И пожар вспыхнул везде и сразу. О своем отделении заявили два десятка, три десятка регионов. У московского спрута не хватит голов и рук, чтобы придушить всех, так что… России больше нет.

— Охуенно! Это… не верится просто, охуенно. Теперь вместо одного урода, поддерживающего других уродов, появится штук пятьдесят новых стран, каждая из которых начнет наводить порядок у себя, строить свою политику, экономику, культуру. Правда, не верится… мне казалось, что в ближайшие сотни лет этого просто не может произойти… интересно, когда такое происходит на твоих глазах, меняется мир.

— Немного интересно, да, — согласился Джон. – А что с преданностью?

— С преданностью не знаю что… но вот что… ведь получается, что… вот все эти мудаки, которые так ненавидят стремление к удовольствию, которые видят в этом зло, эгоизм, которые культивируют самоизнасилование ради каких-то других, безразличных им людей, лишь из чувства долга, то они-то и есть самые мракобесы. Именно такие люди и становятся злобными, ненавидящими тиранами, у которых никогда не сможет появиться симпатия и желание содействия симпатичным им людям… если ты двадцать лет из чувства долга или жалости прислуживаешь разваливающейся тупой старухе только потому, что она – твоя мать, то разве ты не возненавидишь весь мир? А вот я… мне глубоко плевать на свою мать….

Андрей совершенно забыл уже про распавшуюся Россию, увлеченно развивая свою мысль.

— Мне глубоко плевать на свою мать, которая уже десятки лет живет, будучи омерзительным, ненавидящим, тупым человеком. Мне глубоко насрать на своего отца, который, будучи интеллектуально развитым человеком, выбрал быть до предела тупым, с которым я не мог никогда обсудить вообще ничего, что хоть немного требует различения восприятий и элементарной искренности. Прогнившая насквозь атмосфера семьи с ее ханжеством, подавлением «неправильных» желаний, взаимной ненавистью и скандалами – что может быть противней? И это далеко не самая хуевая семья из тех, что я видел. И во что должен превратиться человек, который заставляет себя «любить» и жалеть это уродство, этих уродов? Я вижу, во что такие люди превращаются – в такого же урода, который начинает теперь насиловать своих детей и ненавидеть всякого, кто говорит, что необходимо общаться только с теми, кто тебе интересен, и плевать – родственник или не родственник. Они становятся частью системы, они теперь хотят гарантий от своих детей. Это натуральная тоталитарная секта, и если кто-то посмеет только заронить в головы их детей мысли о свободе, об удовольствии, о стремлении к приятному, они захотят тебя уничтожить, и так было и в старой России, и так будет и в пятидесяти её осколках, хотя, конечно, в некой стратегической перспективе, чем более развита страна с точки зрения экономических и политических свобод, тем больше у людей шансов найти свои интересы, и чем больше они будут увлечены своей жизнью, тем в меньшей степени они будут превращаться в паразитов, высасывающих соки из своих детей.

Джон все так же молча смотрел на Андрея, не перебивая, позволяя ему выговориться.

— В этом есть какая-то тайна… жизнь для себя – жизнь для людей. Начинаешь жить для себя – начинает хотеться содействовать другим. Что-то в этом… фундаментальное, что-то из самой глубины человеческой природы.

— И?

— Что? – не понял Андрей.

— И что дальше?

— Пока не знаю. Может быть, это говорит о том, что…

— А…, — Джон махнул рукой. – Философия никому не нужна, Энди.

Андрей отметил, что Джон знает его имя, но ведь и понятно, что не случайно он на него наткнулся.

— Ты имеешь в виду…, да, я понял, что ты имеешь в виду. Нефига теоретизировать, надо исследовать. Исследовать преданность, так?

— Так, — кивнул Джон.

— Я собираюсь это делать. Нет, я это уже делаю! Алинга предложила выделить главные желания, свора которых носится вокруг исследований озаренных восприятий, так что я вот сейчас как раз этим и занимался.

— Ты выбрал именно преданность?

— В каком смысле? Я просто… хотя…

Андрей задумался.

— Получается, что так, что я выбрал… но я просто взял то, что самое простое… нет, я бы не сказал так… не то чтобы «простое», а может самое интересное. Алинга вроде бы с чувством красоты экспериментирует…

— Думаешь, в этом есть какая-то закономерность? То, что меня тянет к…

— Думаю, есть. – Джон наклонил голову, словно любопытная ворона, и замер в такой позе. – Кроме того, твоё лицо…

— Что моё лицо? Слушай, а кто тебе рассказал обо мне?

— Неважно.

— Зато интересно.

— Есть вещи поинтересней.

Андрей выжидательно промолчал.

— Я тебе вот что посоветую, — задумчиво произнёс Джон, — давай ты построишь интернат для детей.

— Что??:)

— Интернат. Для бездомных детей, или таких, жизнь которых мало отличается от жизни бездомных. Сам построй. Сам выбери место, сам отбери детей и кондоров.

— Кого? Кондоров?

— Кондоров. Все эти «учителя», «наставники», «воспитатели», всё это давно себя скомпрометировало, испакостило и уничтожило, и эти слова ассоциируются только с каким-то гадостями, поэтому тех, кто возится с детьми, оказывает на них влияние, содействует им, мы называем «кондорами».

— Интернат…, — Андрей недоуменно пожал плечами, но Джон остановил его жестом ладони.

— Мы тебе всё дадим и во всём поможем. Дадим программу, инструкции, поможем с выбором земли и подписанием договора её аренды у государства на пятьдесят или сто лет, покажем то, что уже построено, сделано, запущено в работу, так что тебе, на самом деле, останутся только управленческие функции, ну и плюс подбор людей – кондоров и детей.

— Ну, блин…, — Андрей рассмеялся и откинутся на спинку дивана. – Ты застал меня врасплох. А как же.. ну… наши исследования?

— Так я тебе и предлагаю. Я тебе именно это и предлагаю, ты что, не понял? Вместо того, чтобы сидеть за столом и пыжиться, втыкая в порождение озаренных восприятий, распихивая скептиков, усталость, борясь с обыденностью, я предлагаю тебе заняться делом, практическим, конкретным делом, каждый шаг, каждый этап которой может резонировать с преданностью. Это же очень просто. Ну разумеется, только в том случае, если эта идея тебя захватит… вот смотри…

Джон полез в мелкий рюкзак и достал оттуда… ту самую таинственную карточку! У Андрея натурально перехватило дыхание и выпучились глаза.

— Это… что? – только и смог выдавить он из себя.

— Это? – Джон повертел карточку в руках с таким видом, словно сам впервые её видел. – Это, ммм…, устройство.

— Чего? – Андрей остолбенело вперился в Джона и рассмеялся. – Какое ещё на хрен «устройство»?

— Ну, просто устройство.

Он потыкал в карточку пальцем и Андрей увидел, что передняя панель засветилась и стала похожей на обычный айфон.

— А что столько эмоций по этому поводу-то?

— Ну…, — я видел такой же у Джо.

— Ну естественно, такой же у Джо. И что? Ты прямо как пещерный человек при виде консервной банки.

— Но таких штук еще не существует!

— Господи, Энди, ты правда как ребенок. Существует, не существует… Мы из тех, кто не сидит на жопе, Энди. Мы работаем. У нас есть цели, есть интересы. Чтобы в этом мире что-то делать, необходимо иметь для этого деньги. Вот чтобы строить интернаты, нужно вложить в этот проект немало денег. Деньги потом возвращаются и приумножаются, и в этом есть довольно глубокий, я бы сказал, философский смысл: тот проект, который не окупается, преждевременен. Я имею в виду проекты в целом, конечно, а не каждую отдельную часть – так же, как в любой коммерческой фирме. Есть затратные части – зарплата сотрудникам, расходы на рекламу и так далее, но в целом проект должен окупаться. Так же и тут, в наших социальных преобразованиях. Проекты должны в целом окупаться, что и является косвенным признаком своевременности, востребованности, адекватности. Меня не прельщает перспектива посадить себе на шею лоботрясов, которые будут дохнуть от скуки и прожирать имеющиеся средства. Моя цель – создавать сообщество активных, интересующихся жизнью людей, и такое сообщество должно быть самоокупаемым в своей цельной форме.

— Подожди, но я не согласен, — возразил решительно Андрей. – Например, я легко могу представить себе девочку, которой просто нравится читать книги, изучать биологию там, или физику, или математику. Если я найду такую девочку, я немедленно возьму её к себе в интернат и предоставлю ей все возможности для того, чтобы она занималась тем, что ей так нравится, пусть хоть сто лет сидит и читает, изучает. А по-твоему получается…

— По-моему получается, что ты витаешь в облаках, Энди.

— Ну почему?

— Ты представляешь себе какую-то нереальную картину, вот и всего. То, что ты описал, нереально.

— Почему?

— Потому что интерес цепляется за интерес. Это закон природы. Если ты обнаружишь девочку, которая будет сутки напролет сидеть за учебниками, то это будет означать, что её интересы этим не ограничатся. Никогда. И если в реальной жизни такие персонажи в самом деле имеются – своего рода книжные черви, то это не в силу того, что у них вот так интересы странно перекосились, а силу того, что они раздавлены, искажены, болезненно испорчены. И они убегают от жизни в свои кабинеты и книги, в свои исследования и науки, а в наших интернатах такого быть не может – люди там развиваются свободно, а это означает – в разных направлениях. Неужели ты по себе не замечал этого? Начинаешь учить японский – хочется посмотреть и малайский. Открываешь книгу по путешествиям – возникают интересы в географии, геологии, истории. Посидел за книжкой – захотелось побегать, потискаться. Наткнулся взглядом на что-то – возникла бизнес-идея. И так далее.

— Замечал.

— Иначе и не может быть, так что твоя воображаемая девочка не станет всю жизнь сидеть за книгами, её заинтересует и многое другое. В частности, её, как человека интеллектуально развитого, заинтересует рано или поздно и возможность изменить что-то в окружающим мире с помощью денег. И эти деньги она может захотеть заработать сама – просто потому, что это интересно, это игра, понимаешь? Для тебя слова «бизнес», «самоокупаемость» неразрывно связано с самоизнасилованием, со страхом будущего…

— Уже не совсем так, хотя раньше так и было, согласен. Сейчас уже не совсем…

— Ей наверняка будут интересны бизнес-проекты её друзей, — продолжал Джон. – Вот представь себе, что Алинга открыла какое-то предприятие, какой-то бизнес – тебе не будет интересно узнать – чем она занимается, какие перспективы, какая маркетинговая стратегия? Будет интересно, — ответил за него Джон. – Это не значит, что ты будешь обязательно глубоко вникать, но интересно точно станет, может быть даже захочется что-то такое сделать самому для её бизнеса. И если ты считаешь её бизнес перспективным и интересным – тебе не захочется инвестировать в него? Просто чтобы стать акционером? Возможно и захочется, после чего ты можешь уже сидеть годами за теми же книжками, но уже будучи акционером, то есть – зарабатывая, то есть – окупая своё проживание, существование.

— Понятно…

— И конечно, даже в таком качестве акционера не каждый захочет выступать, кому-то в самом деле может оказаться вовсе неинтересной эта часть жизни – бизнес. Такое возможно. Но я говорю об окупаемости проекта в целом, а не о том, что каждый должен сам зарабатывать себе на жизнь. На самом деле достаточно одному иметь успешный бизнес, чтобы успешно прокармливать десять, сто, а то и тысячу людей, а уж если таких людей – через одного, то понятно, что это и означает окупаемость проекта в целом.

— Теперь понятно.

— Вот например, это устройство, — Джон повертел в руках таинственную хрень. – Откуда у тебя к этой штуке такой нездоровый интерес, Энди, а?

— Ну…, — Андрей улыбнулся, — тут длинная история. Когда я только познакомился с Джо, я нашел её у него, и потом мы с Хэлом недавно снова рассматривали её, и мне точно известно, что современные технологии до такого не дошли, и потом ещё два странных субъекта вешали мне лапшу на уши, что Джо инопланетянин… это смешно, Джон, я понимаю, но вот всё равно для меня всё это загадка.

Пока Андрей всё это говорил, Джо смотрел на него со всё большим изумлением.

— Ну ты даешь… инопланетянин, говоришь?:) Сильно… Энди, всё просто и довольно-таки банально. У Джо есть свои источники дохода, и они, скажем так, довольно-таки серьёзные. В частности, он владеет компанией, которая производит разного рода технологические новинки. Ему это интересно – быть на переднем крае технологий, что-то придумывать самому, инвестировать в фантазии талантливых инженеров. Это устройство выглядит как обычный айфон, но на самом деле обладает целым рядом совершенно необычных свойств. Джо потратил около пятидесяти миллионов долларов на развитие этого проекта за последние три года.

— Сколько??

— Да, и оно того стоит, представь себе. Чисто венчурные, рискованные вложения на стартовом этапе составили около пяти миллионов, что тоже очень немало, и лишь в последний год была вложена львиная часть от этих пятидесяти миллионов, но уже под определенные гарантии, так что это уже заведомо окупленные инвестиции. Фактически, проект уже продан. Точную сумму я не знаю, но что-то около миллиарда.

— Бля:)

— Ну а как ты себе представляешь? Гугл будет вечно сидеть на своем айфоне? Время айфона кончится, технологии уйдут вперед, и тот, кто засиделся, сойдет с арены или, как минимум, перестанет снимать сливки. Поэтому все активно создают что-то сами, непрерывно ищут что перекупить у независимых компаний – это вечный процесс, и компания Джо занимает достойную позицию на этом рынке. Вот Гугл собрался добывать полезные ископаемые на астероидах, которые вращаются вокруг Земли – тоже мощный шаг вперед, в совершенно новые области технологий, и само собой, что они стремятся к сотрудничеству с теми, кто способен обеспечить им такой прорыв чисто технологически, и насколько мне известно, компания Джо уже получила важный контракт от Гугла, ещё не сделав ровным счетом ничего в этой области, просто потому, что всем ясно, что какая-то ставка да сработает – то ли на компанию Джо, то ли на компании его конкурентов – это риски Гугла, их инвестиционные риски, на которых Джо отлично заработает даже в том случае, если ничего приемлемого ему самому создать не получится. А ты – инопланетяне… Хэл тоже, значит, за компанию с тобой за инопланетянами бегает? Я смотрю, вы нашли себе дело по душе:) Инопланетяне далеко, Энди, и легко фантазировать на эту тему. Легко, но малоинтересно, потому что совершенно непродуктивно. Гораздо интереснее жить здесь и сейчас, прямо тут, делать конкретные дела, менять и себя и окружающий мир… Ладно, давай про детей. Смотри, что сейчас у нас есть.

Джо снова уткнулся в свой прибор.

— Так, Непал… В Непале у нас сейчас четыре работающих интерната. Всего то. Целых четыре. Сейчас в них живут в сумме восемьдесят пять детей от двух до шестнадцати лет.

— После шестнадцати они уходят?

— Ну, это вопрос терминологии. В каком-то смысле, они непрерывно уходят, и в каком-то смысле – никогда не уходят.

— Куда они уходят, если уходят?

— Кто куда. Они же все разные. Насчет того, кто уходит. Сейчас у нас…, — Джо потыкал пальцами, потом остановился и оглянулся. – Надоело тыкать пальцами, прошлый век. Поскольку продукт уже продан Гуглу, и не сегодня-завтра им завалят все магазины по всему миру, то я не думаю, что мы тут кому-то навредим, если попользуемся некоторыми его возможностями…

Он что-то переключил на боковой панели, и перед изумленным Андреем возникла объемная полусфера матово-белого цвета – настолько реальная, что захотелось потрогать её руками.

— Почти обычная голография, — пояснил Джо. – Но существенно продвинутая, поэтому я могу менять по своему выбору не только форму интерфейса – хочу будет сфера, хочу – куб, хочу – панель, но могу еще менять и прозрачность, глубину. Могу сделать глубину естественной, вот такой как сейчас, когда каждый элемент в полусфере я могу достать рукой, хотя достаточно только указать на неё пальцем, или могу сделать её такой глубокой, какой захочу, хоть в десять метров, — он сделал жест, и полусфера вытянулась, создавая полную иллюзию того, что она простирается далеко за пределы интернет-кафе, формируя своё собственное пространство.

— Когда элементов много, или когда ты хочешь обозреть сразу большой объем информации, такой глубинный интерфейс удобнее, а управление тогда осуществляется не столько тыканием пальца в нужном направлении, сколько взглядом – специальные датчики следят за движением моего зрачка и точно определяют объект, на который я смотрю. Пальцы лишь управляют выбранным объектом. В общем, можно настроит управление под себя, как удобней. Значит, сейчас у нас на данный момент шестьдесят четыре выпускника. Вот они все передо мной, — Джо кивнул вперед, где «на расстоянии» нескольких метров от них плавали в пространстве несколько десятков оранжевых шариков. – Каждый такой шарик я могу взглядом и движением пальца развернуть, получить любую связанную с этим человеком информацию. Шестьдесят четыре человека, это конечно очень мало, но мы не так давно запустили тут этот проект. Пятеро из них сейчас работают на солидных должностях в хороших фирмах, хотя им нет еще и двадцати лет, а кое кому нет ещё и восемнадцати.

— Немного, — вырвалось у Андрея.

— Ты имеешь в виду, пятеро из шестидесяти – это немного?

— Да.

— Конечно, немного. Но прежде чем оценивать, что много, а что немного, напомню тебе, что все эти дети были никем, вообще никем, и какое будущее им светило? Быть портерами или полоть грядки всю жизнь или вообще умереть. Мы подбираем их отовсюду – и из Тераев, это равнинная часть Непала, рядом с Индией, и в горах. Находим или круглых сирот, или с очень бедными родителями, которые счастливы до невозможности, что из их семьи убирается ещё один рот, ну ещё и от того, конечно, что их ребенку дают такой офигенный шанс – получить образование, построить свой бизнес, стать влиятельным человеком, имеющим множество влиятельных и обеспеченных друзей. Мы подбираем то, что общество выкинуло на свалку, иногда в прямом смысле этого слова.

— То есть прямо на свалке находите?:)

— Смешно?

— Ну…

— Смешно, — кивнул Джон, — пока сам этого не увидишь, а как увидишь, так уже не смешно… Вот мне как-то довелось посмеяться… эта история произошла со мной в районе Канченджанги. Родился в одной семье ребенок, а им не то что ребенка, себя кормить нечем, а они все равно рожают… ну вот родители тянули-тянули резину, но не вытянули, и когда ему было около двух лет, они и решились от отчаяния – задушили его и закопали кое как в лесу под ветками. А другие его случайно нашли. Ребенок оказался жив – недодушили его. Я был в соседней деревне, мне рассказали, я пошел посмотреть. Посмотрел, и мне понравилось то, что я увидел, и забрал его к себе. Было совсем не смешно, когда при виде протягиваемых к нему рук он начинал синеть и задыхаться от страха…

— Да, это не смешно, — согласился Андрей, — а сначала всё равно было смешно. Ты меня что, провоцируешь на чувство вины?:) Бесполезно, мне кажется… А что с остальными выпускниками?

— Если ты имеешь в виду их личную жизнь, то это так коротко не расскажешь, так как общаясь с нами, с нашими кондорами, с другими людьми, вовлеченными в сферу нашего общения, они становятся не просто гомо сапиенсами, а что касается легко формулируемого, то… пятьдесят три человека открыли собственный бизнес и занимаются им. Для большинства из них – это и игра и источник дохода, для меньшинства – просто игра. Вообще наша система в этих интернатах довольно близка в Саммерхиллу за тем исключением, что в Европе ты всё равно сильно ограничен различными правилами, инструкциями, а у нас в этом смысле полная свобода. Мы вольны давать детям любое образование, какое сочтем нужным и какое они захотят воспринимать. Они могут к своему шестнадцатилетию хоть вообще ничего не знать, не уметь ни читать ни писать – это их личное дело, и государство вполне удовлетворено хотя бы тем, что их одевают и кормят. Здесь само то, что ребенку дают еду, уже является достаточным, и никто не будет докапываться до тебя с какими-то нормативами и правилами, так что у нас полностью развязаны руки, а это означает, что руки развязаны у наших детей. Они учат, что хотят, когда хотят, и сколько хотят, они играют столько, сколько хотят, и для них вся жизнь – это игра и стремление к удовольствию. Цель кондоров – заинтересовать, и для этого есть свои подходы.

— Например?

— Общение, игра. Любая игра. Например игра в словодел. Когда десяток пацанов и девчонок увлеченно играют в словодел, задумываясь при определениях слов, то удержаться в стороне от играющих трудно – это затягивает, и кондор может подогревать интерес, спрашивая определение самых простых слов. Вот попробуй, например, определить слово «стакан» или «тросик» — не так-то просто. Кондор может подогревать интерес, объясняя, что означает то или иное слово, рассказывая что-то интересное, что связано с новым для них термином. Заодно ребенок легко учится тому, что позволяет ему соревноваться с большим успехом, и попробуй объяснить шестилетнему ребенку, что такое структурно-функциональный подход к определению термина? Он уснет на твоем третьем слове, и без крика и угроз ты своего не добьешься, и всё равно он успешно всё забудет через час. Игра – вообще основа всего. Игра даёт человеку содержание, насыщает жизнь, являясь переходным этапом к жизни-исследованию. Игра делает человека свободным, пробуждает в нём интерес к жизни, и конечно же это не может остаться без внимания взрослых, поэтому детские игры, как и всё остальное, жестко модерируются. В это играй, а в это – не смей. Ну например, какие родители спокойно отнесутся к тому, что их ребенок в течение полугода или года каждый день играет в компьютерную «Цивилизацию»? Они его сгноят, компьютер выкинут, внушат комплекс вины и заставят «играть» в «правильные» игры. А вот у нас есть несколько детей, которые половину своего времени в течение полугода или года тратят именно на игру в цивилизацию. Вот сидят и сутки напролет играют друг с другом по сети. Могут месяц почти вообще не вылезать из-за этой игрушки. И может быть они особенно тупые? Да ничего подобного. И других развлечений у них хватает, если внимательно присмотреться. Посидишь несколько часов за компом – захочется и в бассейне поплескаться и побоксировать и кино посмотреть и пару слов английского выучить и потискаться. У них нет комплекса вины, поэтому они просто делают, что хотят. Большая ошибка думать, что чувство долга и принуждение могут способствовать находить радость в том, чтобы смотреть и искать — это сказал Эйнштейн – автор «газообразного беспозвоночного».

— Автор чего?:)

— Интересно стало?

— Ну, да.

— Вот именно. Несколько слов, и тебе стало интересно, и ты готов послушать, что я тебе расскажу, и потом ты побежишь рассказывать об этом своим приятелям, чтобы посмотреть, как и их лица выражают удивление, и это единственный способ учиться с наслаждением, поэтому наши дети личностно растут в десятки раз быстрее, чем те, кто живет в тюрьмах под названием «семья» и «школа». Конечно, тут ещё очень важно, чтобы были такие кондоры, которые и сами активно развиваются, много знают, многим интересуются, во многое играют – в словодел, в цивилизацию, в физические и химические опыты, в бизнес.

— С тем, что ты говоришь, я согласен на все сто, но я всё равно не понимаю, как так получается, что у вас вот именно всё получается, ведь дети – не ангелы, бывают среди них…

— А, ну так я же сказал, — перебил его Джо, — мы отбираем детей. Я разве говорил, что мы берем всех подряд? Мы их отбираем, очень тщательно, и для этого тоже есть свои приемы. Например, кондор приходит в школу и проводит там тестовый урок – например, предлагает всем поучиться играть в шахматы или побороться и так далее. Дети сразу расслаиваются на тех, кто с удовольствием учится чему-то новому, идет на контакт, ластится, разговаривает, и тех, кто сидит со скучающим видом и ничего не хочет. На самом деле, это довольно трудно – найти подходящего по нашим критериям ребенка, мы не снижаем планку, ну по крайней мере пока не снижаем. Нам нужна исключительно творческая, радостная, игривая и дружественная атмосфера в наших интернатах… ну кстати мы называем их не «интернат» а «гнездо», надоело это слово… Вот тот пацан из мусорной кучи. Я его взял из человеколюбия что ли? Из жалости? Ничего подобного. Я взял его, потому что он мне понравился, потому что он проявил такие реакции, которые мне понравились.

— А если бы не понравились?

— Не взял бы.

— И у тебя не возникло бы при этом…

— Возникло бы, — отрезал Джон. – Но я человек дела. У меня есть дело, и я его делаю. Главная жизненная задача человека — дать жизнь самому себе, стать тем, чем он является потенциально. Самый важный плод его усилий — его собственная личность. Это сказал Фромм. И мы учим этому наших детей. И нам уже известно, что человек, который живет для себя — на самом деле живет для себя, а не просто машет этими словесами как лозунгом, при этом насилуя себя и других, — такой человек неизбежно захочет жить и для симпатичных ему людей. У меня есть дело, и оно не должно пострадать из-за моей жалости или глупости. Я не хочу из-за жалости засунуть в компанию симпатичных мне, активных, с высокой поисковой активностью, дружелюбных детей с живыми глазами кого-то злобного, тупого, агрессивного или хотя бы мрачного или депрессивного. Мне не хочется, чтобы в компании симпатичных мне детей появилось напряжение, враждебность, недоверие. Я не могу сделать комфортную жизнь вообще всех независимо от их качеств – мир слишком огромен и в нем слишком много дерьма, и это дерьмо привносят в мир как раз те люди, которые и не хотят переставать быть дерьмом, зато с удовольствием закидают тебя претензиями и обвинениями. Но я могу делать конкретные вещи для конкретных симпатичных мне людей, чтобы они затем вокруг себя распространяли те принципы, которые мне кажутся важными, основополагающими, чтобы они сами своим примером оказывали влияние на тех, кого я не могу взять в наши гнезда в силу их неприятных особенностей характера. Я знаю, что мои возможности ограничены, и я делаю то, что могу. Интересы симпатичных мне людей неизмеримо более ценны, чем интересы безразличных или тем более неприятных людей. Тот, кто меня осудит за такую позицию, пусть покажет пример – пусть наберет себе всех подряд, и мы посмотрим – что получится, а получится гадючник. И дефицит денег, кстати, не проблема. Настоящая проблема – дефицит людей, имеющих необходимые качества и соответствующие желания.

— Мне это понятно. Я думаю, что у меня получится быть трезвым и не поддаваться на порывы жалости.

— Смотри, если скажешь такое вслух, тебя заклеймят безжалостным и жестоким.

— А…, — Андрей отмахнулся, — мне насрать. Ну и даже если исходить из того, что жалость целесообразна, то такой подход, который ты описал, всё равно оправдан – если ты жалеешь какого-нибудь неприятного человека, то почему ты не жалеешь приятных тебе людей, жизнь которых этот человек сделает неприятной? В любом случае – отбор симпатичных людей оправдан с любой точки зрения.

— Энди, ты рассуждаешь так, словно люди, которые будут тебя обвинять в жестокости, о чем-то вообще думают. Многие люди скорее умрут, чем подумают, что, собственно, постоянно и происходят.

— Клёво сказано:)

— Это Бертран Рассел. Человек с очень трезвой головой. Так что, детей мы отбираем, а не берем всех подряд. И поскольку у нас способность разбираться в людях на приемлемом уровне, то и результат соответствующий.

— Кажется необычным, что вы обучаете детей вести бизнес. Это здорово.

— Это просто необходимо, иначе все кончится тем, что у нас на руках повиснут тысячи, миллионы людей, которые не способны прокормить себя. Ну и ещё это интересно, это игра. Фактически, если рассматривать ситуацию с чисто экономической стороны, у нас не просто интернат, а бизнес-инкубатор. Дети получают знания о маркетинге, они получают реальные возможности для того, чтобы начать свой бизнес, и это интересно многим хотя бы потому, что это основа их будущего благополучия, комфорта. Мы даем им понять, что не можем и не будем содержать их после того, как они покинут гнездо, и разъясняем, что это соответствует и их собственным интересам. Не всем бизнес интересен, но перспектива обеспеченной или, по меньшей мере, сытой жизни является отличным стимулом. А мы заинтересованы в этом ещё и потому, что это отличное средство от инфантильности. Конечно, мы им помогаем – идеями, инвестициями, связями, да они и сами себе очень здорово помогают, ведь пока они у нас растут, то много общаются, перемещаются из гнезда в гнездо, мы часто устраиваем смешанные тусовки, и в итоге они становятся друг для друга как минимум близкими приятелями, а нередко – как братья и сестры… ну не в русском, а в непальском смысле этих слов:) И они начинают приобщаться к бизнесу, как к игре, с настолько раннего возраста, что когда им становится четырнадцать-шестнадцать лет, то вопрос обычно стоит не «чем бы заняться», а «чем более интересно и прибыльно заняться из десятков доступных и понятных вариантов». Мы хотим, чтобы выросли сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч людей, которые получили образование в наших гнездах, впитавших наши основополагающие взгляды на жизнь, способных оказывать влияние на окружающих людей. Но до сотен и тысяч пока что, конечно, очень далеко.

— Такие люди наверняка будут очень тесно сотрудничать, помогать друг другу.

— Естественно. Мы со своей стороны будем им помогать, пропихивать их, пользуясь своими финансовыми возможностями, своими связями, но главное – чтобы со временем они могли бы это делать уже без нас, полностью самостоятельно. Если, представь себе, наш выпускник станет мэром города, разве есть сомнение в том – кого он в первую очередь будет рассматривать в качестве кандидатов на ответственные посты, на руководящие места? Конечно же тех, кто ему близок, понятен, обладает схожими принципами, кто вместе с ним изучал книгу Ли Куан Ю и читал историю возрождения Грузии, Финляндии, Гонконга, кто наслаждался книгами Траута и Займана, учитывался Юргеном Графом и Шахаком, Гайто Газдановым и Хокингом. Короче говоря – тех, кто является членом одной и той же субкультуры.

— Это… очень интересно, — Андрей словно вынырнул из оцепенения. – Новые Васюки…

— Точно, сверхновые Васюки:), — улыбнулся Джон. – Васюки новейшего времени в исполнении уже не Бендера, но людей с практической хваткой и ясными целями. Манилов мечтал о хрустальном мосте, а спустя сто пятьдесят лет люди стали не только мечтать, но и строить хрустальные мосты пачками. Мечты похожие, но пути разные.

— Но я пока что не могу представить…

— А ты представь.

— Строить, например…

— У нас в Непале есть своя собственная строительная компания. Строим VIP-отели, VIP-апартаменты, так что и с новым гнездом легко справимся. На нас работают адекватные инженеры, у нас свои, проверенные, знающие наши требования и владеющие нашими технологиями бригады плиточников, сантехников, электриков, садовников, «железобетонщиков»… в общем, всё есть. Дизайнеры тоже есть, так что ты можешь сам придумать – как всё это будет организовано, можешь посоветоваться с нашими дизайнерами, чтобы всё учесть. Лучше, конечно, посоветоваться:)

— Хорошо… оформлять все вопросы с детьми, ведь взять ребенка в гнездо…

— У нас есть свои юристы, которые занимаются в том числе и этими вопросами, и при необходимости за найденным ребенком выезжает его помощник, решает все вопросы на месте, доставляет в гнездо.

— Так, ну а земля? Брать её в аренду…

— Всё делается от лица специального фонда, зарегистрированного в Сингапуре…

— В Сингапуре!…, — выдохнул Андрей и нервно хихикнул.

— Что?

— Нет, ничего… Сингапур мне очень нравится.

— Этот фонд специально создан для открытия гнёзд в разных странах, под себя он и арендует землю.

— Арендует землю… лучше бы арендовать Землю, а не землю… попроси Джо – пусть он поскорее изобретет Звездные Врата, чтобы мы могли взять себе целую новую планету. Было бы клёво. Своя планета…

— Угу, я попрошу… Вообще у нас в разных странах отличные связи, так что хоть Непал и супер-коррумпированная страна, гордо реющая среди лидеров мировых рейтингов коррумпированных стран, проблем с этим у нас нет. Коррупция тут носит, я бы сказал, в основном доброжелательный характер, то есть люди берут деньги, но после этого считают себя обязанными сделать то, что обещали. Новичка и человека без связей тут могут обмануть, конечно, но это не наш случай. Так что, земля будет, не проблема. Выбирай место, которое тебе нравится. Можем дать тебе специалиста, ты с ним поездишь, посмотришь разные варианты, их полно.

— Блин:)

— Привлекает или отпугивает?

— Привлекает, это точно. Очень даже сильно привлекает. Я не хотел бы увязать в этом очень глубоко и надолго, но если есть возможность передать это кому-то, то это очень здорово. Ну деньги, я так понимаю, не проблема.

— Деньги дадим. Для начальных инвестиций они понадобятся, а вообще у нас финансовые вопросы устроены так – существует другой, коммерческий фонд, зарегистрированный в том же Сингапуре, и пятьдесят процентов этот фонд имеет в каждой фирме, которая открывается нашим ребенком, если он хочет нашего участия, а он, конечно, хочет.

— Почему?

— Странный вопрос. А ты бы не захотел?

— Ну…, — Андрей пожал плечами, иметь сто процентов…

— Сто процентов от чего? – перебил его Джо.

— От прибыли своей фирмы, конечно. В каком смысле? Не понял твоего вопроса.

— От прибыли, понятно, но от какой прибыли?

— А, понятно…

— С помощью фонда его фирма будет в десять, двадцать, пятьдесят раз крупнее – за счет инвестиций, связей в разных инстанциях и просто связей, кросс-маркетинга, юридической поддержки и прочего и прочего, так что пятьдесят процентов в такой фирме неизмеримо более выгодно и удобно, чем сто процентов в своей, изолированной фирме. Ну и таким образом этот фонд зарабатывает и участвует в формировании общего бюджета всей нашей компании.

— То есть, учредители этого фонда… некие конкретные люди… они кто?

— Все те, кому близки и интересны наши цели. Все те, что хочет принимать участие в решении бизнес вопросов.

— Никогда не думал об этой стороне дела. Ну вот… Илан, Алинга, Хэл, Майк… Таша… они что – как-то участвуют в этом?

— Спроси у них.

— Хм. Ладно. С этим понятно. Ещё вопрос. Кондоры. Чтобы управлять гнездом, чтобы влиять на детей…

— Да, это ключевой вопрос, как я уже говорил. Кондоров дадим. Дадим одного опытного и несколько новичков – из числа наших же выпускников. Если ты заметил, шестьдесят четыре минус пять минус пятьдесят три равняется не нулю. Остается еще шестеро. Эти шестеро и есть те, кто захотел работать на нас, работать кондорами. На самом деле, и у каждого из них есть свой бизнес-проект, просто они не так активно заняты этим, и у каждого свои увлечения – по сути, эти шестеро, наверное, самые разносторонне увлеченные люди, другие и не могли бы быть кондорами. Если у тебя нет ничего за душой, что ты передашь другим? Чем заразишь, кроме гриппа? Так что, кондоры будут. Фактически, я предлагаю тебе только запустить этот проект, а потом можешь отойти от дел в любой момент. Чисто административными делами у нас занимаются наёмные менеджеры, на которых ты все дела и сможешь передать хоть с самого начала, если не будет желания вникать в детали.

— Ты меня просто загнал в угол, — рассмеялся Андрей. – Это предложение, от которого нельзя отказаться, прямо как в «Крёстном отце».

— Ну и насчет выбора детей. Во-первых, можно просто проходить по деревням и рассказывать людям о проекте. Они будут активно помогать, притаскивая детей на просмотр. С собой, конечно, нужно иметь непальского переводчика – лучше взять одного из кондоров, наших выпускников. Во-вторых, обходи школы – тоже желательно из удаленных горных или равнинных бедных поселений. В-третьих, уже имеющиеся интернаты для сирот или детей нищих родителей – их в Непале много, как государственных, так и частных. Можно, как я говорил, проводить разные тестовые уроки чего угодно – физики, бокса, географии, японского языка – что угодно, это не имеет значения, потому что нам нужно выявлять детей, которых тянет к чему-то новому, к знаниям. Ищи тех, кто активно будет принимать участие в твоей игре, кто будет тянуться к тебе лично, смотреть на тебя влюбленными или доверчивыми глазами. Это очень важно. Важна первая естественная реакция детей на тебя. Кто-то потянется, а кто-то насторожится. Кто-то будет влюблено улыбаться и ластиться, а кто-то зыркать и отстраняться.

— Но ведь может быть так, что ребенок, ласковый и открытый с другим человеком, именно ко мне не испытает симпатии и открытости, и тогда получится, что я его упущу?

— Конечно. Только это, во-первых, маловероятно…

— Почему?

— Энди, скольких парней и девушек из нашей компании ты уже знаешь? Десять, двадцать?

— Ну…

— Ну. Кто из них испытал к тебе настороженность, подозрительность?

— Никто.

— К кому из них ты испытал то же самое?

— Ни к кому, конечно!

— Вот именно. Дошло?

— Доходит. Но всё-таки вдруг…

— Хватит ныть, — поморщился Джон. – Вдруг, вдруг… Повторяю – мы делаем то, что в наших силах, что ты разнылся тут, как старая баба? Мы делаем что можем, и упускаем то, что не в силах ухватить, и сколько можно об этом говорить?

— ОК, ок, — Андрей поднял руки, сдаваясь. – Я понял. Это интересно. Интересно то, что можно своими руками, прямо вот с нуля, построить охуенное гнездо, в котором будут расти охуенные пацаны и охуенные девчонки, и…

— Вот именно, своими руками. Любое действие может стать озаренным фактором, любое событие, всё что угодно. Ты сможешь накопить огромную коллекцию озаренных факторов для преданности, предвосхищения и других восприятий. Смотреть, как привозят цемент на территорию, потрогать цементный мешок, заглянуть внутрь, взять пригоршню цемента и почувствовать, как он сыпется между пальцев. Слышать грохот привозимых железок для того, чтобы делать железобетонный каркас здания. Смотреть, как ставят окна, как выкладывают кирпичные стены, как кладут плитку и прокладывают провода. Как грубый гипсокартон превращается в элегантный навесной потолок. Десятки, сотни различных мелочей, к которым ты испытывал бы полнейшее безразличие при других обстоятельствах, и любая из них может стать озаренным фактором.

Говоря всё это, Джо, не афишируя, всматривался в лицо Андрея, словно выискивая, вынюхивая на нём следы тех реакций, которые он ожидал увидеть. И, по-видимому, увиденное его устраивало.

— Насколько я понял, нужно найти человек двадцать?

— Сколько хочешь, столько и найди. Хорошо бы найти человек двадцать, но если будет пять, то пусть пять – постепенно найдем еще. Если найдешь сто – значит пусть будет сто, построим оперативно еще гнезда. Мне кажется, что для одного гнезда оптимально иметь не больше пятидесяти человек, хотя… это не обязательно, в общем. Что получится, то и получится, будешь получать свой опыт, а вместе с тобой и мы.

— Я хочу сто человек!

— Давай, давай, — усмехнулся Джо. – Сто так сто. Хоть двести. Это не так просто, как кажется, когда смотришь на пупсовые мордочки местных детишек. На самом деле, не так много из них в самом деле имеют значительный запас жизненных сил, желания развиваться и жить интересной жизнью. Большинство предпочтет сидеть и скучать целыми днями. Хотя, у тебя может появиться и свой подход, своя точка зрения на всё это. Пробуй, это твой опыт, твоя жизнь. Исходи из того, что главная цель всего этого для тебя заключается в том, чтобы использовать всё это для порождения преданности.

— Никогда раньше мне не приходил в голову такой простой и естественный способ массированного порождения преданности, поиска озаренных факторов. Интересно почему?..

— Инерция, ничего удивительного. Время от времени необходимо останавливаться, просто останавливаться и задавать себе вопрос – то ли я делаю, что на самом деле хочу? Не встал ли на рельсы, начав вытеснять то, что уже не хочется делать то, что когда-то начал? Не начал ли подавлять желания, которые требуют смены обстановки и вида деятельности? Такое желание мы называем «сова» — ассоциация с мудрой птицей, которая своими огромными глазищами всматривается в восприятия, и даже темной ночью способна отчетливо ясно разглядеть всё, что ей нужно.

— Сова, клёво:) Новый зверь в зверинце радостных желаний. Мы сейчас как раз…, — начал Андрей и остановился. – Тебе известно, чем мы сейчас тут занимаемся?

— Да.

— Алинга знает тебя?

— Видела.

— Многозначительный ответ:) А Илан?

— Илан знает, да.

— А Хэл?

— Мы знакомы немного.

— Интересно, он ощетинивается на тебя так же, как на Джо?

— Я бы не назвал это «ощетиниванием». У него, я бы сказал, обостренная потребность в искренности, наложенная на малоприятный опыт общения с людьми в раннем детстве, поэтому любая закрытость от симпатичного ему человека воспринимается им несколько преувеличенно, что ли, но не настолько, чтобы оказывать слишком существенное влияние. У каждого есть своя история, каждый из нас пришел сюда со своими инвалидностями, благополучно полученными в результате того, что мы выросли среди обычных людей, которые испытывают гораздо больше агрессии, тупости и депрессии, чем чего-то привлекательного…

— Что не мешает этим людям успешно дорисовывать своих родителей-тиранов, даже если те – конченые уроды… вообще я вот не понимаю этого, — Андрей подозвал официанта, заказал еще чашку чая. – Ни хрена не понимаю. Вот даже если ребенок живет в тотальном кошмаре родительского насилия, даже если впоследствии он добивается рассудочной ясности в том, что его родители – отвратительные или, как минимум, малоприятные, тупые, догматичные люди, которым совершенно наплевать на то – счастлив он или нет, главное – чтобы ходил по линеечке и был хорошим мальчиком, да это относится не только к родителям, а и к женам, мужьям, своим детям… вот вроде человек все уже понимает, всё разобрал и сделал выводы, а ничего не меняется – всё равно механические дорисовки, механические уверенности сохраняются, и это создаёт в нем глубокую психологическую трещину, непримиримый разлад между ясностью и уверенностями, и конечно ясности начинают замыливаться, тупость снова стремительно надвигается, и вот я не понимаю – ну почему это именно так? Почему так дико сложно добиться адекватной уверенности, адекватной ясности в отношении человека, который по своим проявлениям очевидно неприятен, очевидно гнилой, опустившийся? Я не понимаю этого даже с эволюционной точки зрения…

Джон хрюкнул.

— Глубоко копнул:) Эволюция… Сложно рассуждать об эволюции, будучи существом, время жизни которого по сравнению с эволюционными сроками короче краткого мига…

— Ну да, а что? Ведь такая феноменальная тупость чисто эволюционно невыгодна! Тупой человек, который безбожно дорисовывает доброе там, где его нет, где, наоборот, полно говна, — он же беззащитен. Эта слепота делает его безоружным перед людьми. Разве нет?

— На первый взгляд да.

— Ну?

— Ну значит мы чего-то не учитываем.

— Что тут можно не учитывать? Тупость есть тупость. Ты же не хочешь сказать, что тупость даёт её носителю какое-то эволюционное преимущество? Это был бы нонсенс, оксюморон: «эволюционное преимущество тупости».

— Не знаю… вполне возможно. При определенных обстоятельствах. Надо подумать.

— Ну, блин, что тут думать? – продолжал наскакивать Андрей, словно воробей, — тупость эволюционно выгодна? Ну так давай и мы начнем тупеть!

— Я же сказал – «при определенных обстоятельствах». Мы другие, Энди. Мы вышли за пределы, очерченные для тупых людей, для homo sapiens, и пошли дальше. Подожди, я подумаю.

Джон словно «убрал» свой взгляд куда-то вглубь себя, и Андрей отметил то удовольствие, которое возникало при виде задумавшегося человека. Редкое зрелище и редкое удовольствие – задумавшийся человек. Рассматривая его лицо, пожалуй, впервые за всё время их общения делая это так детально, он обратил внимание на то, что внешне Джон совсем не выглядел каким-то особенным. Его лицо не было лицом интеллектуала. Скорее наоборот, оно производило впечатление грубоватости. Легко было бы представить такого человека, работающего водителем автобуса в Москве, например. Но, тем не менее, его лицо производило тонкое впечатление особенной красоты, особенно сейчас, или тогда, когда он увлеченно о чём-то говорит. К такому лицу возникает безмятежность, открытость, игривость. Восприятия меняют всё. Восприятия оживляют или омертвляют чистую анатомию. Даже человек с отчетливо неправильными чертами лица станет восприниматься красивым, если будет испытывать озаренные восприятия в течение значительного времени, которые наложат свой отпечаток на черты его лица, на повадки, на мимику, полностью меняя восприятие этого человека. Оруэлл был прав: в пятьдесят лет у каждого человека лицо такое, какого он заслуживает. Наверное, лет десять требуется, чтобы черты лица сформировались в соответствии с доминирующими восприятиями человека.

— А я думаю, что понимаю, почему тупость может быть эволюционно выгодна для homo sapiens. На определенном этапе развития их общества, конечно, — произнес Джон. – Люди всегда выживали большими стаями. Стаи затем постепенно снижались в численности, разбивались до кланов, мелких групп, и в конце концов мы пришли к тому, что общество разделилось на самые мелкие социальные группы – семьи. Современные западные семьи достигли своего предела минимизации – муж и жена живут отдельно, имеют свое хозяйство, и лишь на двадцать, двадцать пять лет объединяются со своими детьми, после чего снова отделяются. Если ты начнешь ясно понимать, что представляет из себя твой родственник – жена или отец или сын, то будет исключительно сложно поддерживать совместную деятельность, строить совместные планы, вести совместное хозяйство, иметь общий круг знакомых. Обострятся противоречия, усложнятся вопросы наследования, прочих форм преемственности. Семья в ее типичном западном смысле – это последний этап племенного устройства общества для людей, не имеющих отношения к культивированию озаренных восприятий.

— А у нас получается… с одной стороны мы как раз наоборот, объединяемся в большие стаи, а с другой стороны, каждый из нас – отдельная личность, отдельная экономическая единица, — вставил Андрей. – Совсем не похоже ни на что из того, что было раньше. И основы для объединения у нас принципиально другие – симпатия, а не кровь, и вообще все у нас будет по-другому, интересно как именно…

— Да, всё по-другому, — кивнул Джон. – Для меня, и для тебя все эти родственные, национальные связи – ничто, фикция.

— Говно, — мрачно вставил Андрей. – Не фикция, а говно. Весь этот…, как его… блин, забыл слово:), давно не разговаривал на русском… патриотизм, вот! Говно мерзкое. То есть если передо мной стоят пять человек, из которых один русский, то я должен, согласно современной морали, заведомо интересы этого русского ставить выше интересов остальных? Надо быть совершенно бесчувственным бревном, надо никогда вообще не испытывать симпатии, наверное, чтобы придерживаться такой бредовой идеи, чтобы быть патриотом. Нужно быть просто вообще бревном…

— Да…, — Джон попытался уловить обратно ход своей мысли, — и вот для людей семья – это основа благополучия, выживания. Поэтому для них эволюционно невыгодно видеть ясно проявления своих родственников. Такие семьи будут менее устойчивы, будут часто дробиться, и в клановой борьбе они будут проигрывать. Вот посмотри на азиатские страны, вот Казахстан например, или там узбеки, азербайджанцы – ведь там к власти фактически никогда не приходит человек. Это не Франция и не США, где есть президент у власти. У этих среднеазиатов у власти кланы, а не люди. Сначала клан приходит к власти, а затем начинает ее делить между своими, отдавая вынужденно куски соседним кланам. Так что вот… клановая стабильность является эволюционным преимуществом, а достигается она в частности и страхом клановой изоляции, и отупением, когда люди друг друга дорисовывают до последней возможности.

— В России почти так же, кажется…

— Почти. Россия, как обычно, где-то посередине между Востоком и Западом. Клановость власти по прежнему остается, но кланов много, и власть более или менее разделена между ними. Так что, Энди, борясь с тупостью в людях ты борешься ни много ни мало с великой силой эволюции!

— Да…, с этой силой мне не справиться…

— Никому не справиться с этой силой, кроме самого человека, вооруженного стремлением к озаренным восприятиям. Озаренные восприятия обладают фантастической силой, конечно… ведь иногда одного момента, одной минуты искренности достаточно, чтобы переломить всё в человеке.

— Джон, — как-то торжественно произнес Андрей. – Я вот что думаю.

Андрей выглядел в этот момент довольным и уверенным в себе, как человек, который принял трудное решение, решив что-то для себя важное.

— Давай сделаем так. Сейчас я вместе с ребятами, как мы и договаривались, позанимаюсь тут нашими исследованиями, а когда мы к чему-то придем, к какому-то завершению, к какому-то промежуточному результату, и решим взять перерыв, то я сразу же займусь созданием гнезда, хорошо?

— Тебе решать, — пожал плечами Джон, — я-то что… решать тебе.

— Ну и отлично. Значит, если обстоятельства сложатся удачно, то получится интересный опыт, — удовлетворенно произнес Андрей.

Джон уже начал приподниматься с дивана, но, услышав последнюю фразу, снова сел обратно и воззрился на Андрея.

— Обстоятельства? – недоуменно переспросил Джон. – Всё, что ты ни делаешь, ты делаешь по собственному желанию. Всё. Всегда. Если только тебя не заковали в наручники и не посадили на цепь, угрожая смертью. Люди привыкли спихивать ответственность за то, что с ними происходит, на что угодно – на других людей, на воспитание, на трудное детство, и вот на обстоятельства тоже. На что угодно. Но на самом деле, это лишь способ себя обмануть, так как всё ты делаешь именно по собственному желанию, и обстоятельства вокруг тебя складываются по большей части и в основном тоже в соответствии с твоими желаниями, детали имеют мало значения. Если ты решил, что твой долг – ухаживать за престарелой мамашей, которая давно превратилась в отвратительное растение, то можно себе представить, какого рода обстоятельства будут «складываться» вокруг тебя. Всё ты делаешь по собственному желанию, и, что очень важно понимать, в любой момент можешь изменить эти желания. В любой момент, прямо сейчас, без предисловий и «переходных этапов». Достаточно лишь понять, отдать себе отчет в том, чего именно ты хочешь, и найти в себе силы преодолеть инерцию, страхи и прочую хуйню, не забывая применять здравый смысл. Если ты понимаешь, что всё происходит по твоему собственному желанию, то как будешь оправдывать свою несчастную, убогую жизнь? Как будешь объяснять и себе самому, и другим, что живешь в дерьме, просирая свою жизнь? Так что, напиши это на бумажке, напиши эту фразу, повесь куда-нибудь на стену на видное место и почаще повторяй: «всё, что я делаю, я делаю по собственному желанию, и я могу менять свои желания в любой момент». Это порождает серьезность и предвосхищение. И торжество. И уничтожает слюнтяйство и пораженчество. Сам увидишь.

Джон встал, и, положив деньги на столик, быстро вышел из кафе, не сказав больше ни слова. Возник всплеск разочарования от того, что разговор так быстро закончился. Андрей встал, тоже расплатился и собрался уже уходить, как вспомнил о новостях из России – захотелось самому почитать о том, что там сейчас происходит. Вернувшись, он сел за компьютер, и спустя пару минут убедился, что немного опоздал – ни один российский ресурс уже не открывался. Видимо, страсти в самом деле достигли точки кипения. Би-би-си, Голос Америки и Дойче Велле, которые он открыл, снизу доверху пестрели сообщениями из России. Россия снова стала центром мира. Интересно, к чему это приведет на этот раз, спустя почти сто лет после того, как она прогремела на весь мир своим бандитским переворотом… Пробежав глазами несколько сообщений, он понял, что читать расхотелось. В конце концов, ясно, что всё уже зашло так далеко, что обратного пути нет, и с другой стороны ещё не продвинулось так значительно, чтобы наступила какая-то ясность в перспективах. Иркутск заявил о себе, как о «вольном городе», отделившись от уже отделившейся Сибирской Республики. В Москве громят не только секс-шопы, но и модные магазины с «непристойной одеждой», из книжных магазинов изымают всё, что содержит лишь упоминание о сексе, и бьют тех, кто ходит в шортах – под предлогом того, что это провокационное поведение развращает подростков и пропагандирует среди них разврат. Владивосток и область объявили себя независимыми, немедленно объявили войну Японии, сославшись на то, что мирный договор России с Японией так и не был подписан после второй мировой, и немедленно же сдались, призвав японские войска к немедленной оккупации города в надежде, что это защитит их от оккупации московской. Воспринимались эти новости как какой-то несусветный бред, но это была правда. В России вообще самый невероятный бред часто оказывается правдой. Страна контрастов, так сказать. Неповторимый путь…

Напоследок на глаза попалась статья, в которой сообщалось, что православная церковь во главе с патриархом клеймила со всех своих амвонов «западные дьявольские отродья», которые опутали Россию своими богомерзкими магазинами, после чего толпы благоверных старушек, монархистов и еще хрен поймешь кого с каменьями и дубинами прошлись по Тверской и Кузнецкому мосту, уничтожая витрины всего, что в их понимании ассоциировалось с миром запада и разврата, избивая всех, кого заставали внутри, не разбирая кто есть кто.

Крым отделился от Украины – новость последней минуты. Севастополь провозглашен новой столицей Крымской Республики. Русский язык провозглашен государственным, всякие вывески на украинском запрещены.

Копаться в догадках и прочем информационном море, разраставшемся с каждой минутой в океан, больше не хотелось. «Пусть сами сначала точно разберутся, что там происходит, завтра почитаю», — решил он и закрыл браузер.

По дороге в гестхауз он наткнулся на большую группу русских, которые стояли посреди дороги с абсолютно растерянными лицами. Кто-то орал в телефон «почему не выпускают, что значит «нет больше такой страны Россия»? Дай ему в морду, суке!», кто-то плакал, кто-то судорожно что-то объяснял соседу.

Аккуратно обойдя их, Андрей пошел дальше. Подойдя к гестхаузу, он увидел выбегающую Илан. Увидев Андрея, она резко бросилась прямо к нему. Андрей усмехнулся, представив себе, как уравновешенная обычно Илан сейчас вывалит на него что-нибудь сенсационное из российской жизни, и как удивится, когда поймет, что сейчас Андрею это пофиг. Но усмешка сползла с его лица, когда Илан подбежала ближе. Такого выражения лица у неё просто не могло быть, но оно было, и ядовитая тревожность вспыхнула ещё до того, как она открыла рот.