«… отвесный скалистый берег моря, большие волны, которые бьются о скалы. Огромная, просто неисчислимая масса существ, чем-то похожих на крабов, карабкается на скалы из моря. Их столько, что движение воспринимается как ковер — между ними нет просвета. Сила волн такая, что если волна попадет на «крабов», то их, кажется, затянет обратно в море, слизнет за секунду. В стороне от ползущего по скалам живого потока стоит на камне краб, он один, две передние лапы задраны кверху и клешни расставлены. За его спиной видно море. Когда смотрел на этого краба, то было отчетливое восприятие нежности-10 к нему – он стоит на камне, и – удивительно — поза, в которой он задрал лапы кверху, резонирует с решимостью. Поймал себя на том, что начинаю и впрямь относиться к нему как к «крабу» — прекратил это механическое различение, сосредоточился на центральных волокнах и добился устойчивого озаренного различающего сознания интенсивностью на 8. Хочу называть их не «крабами», а как-то иначе, чтобы легче было устранять накатывающие приступы механического различающего сознания. Например – пусть это будут «акранцы». Приступил к порождению проникновения, что было совсем несложно в силу интенсивной нежности к ним. Изолировал интегрируемые восприятия и прямо на ходу стал их анализировать по методу Дворака. Среди перенятого конгломерата различил четкое восприятие отсутствия страха смерти, приятие всего, что происходит, острой, пронзительной преданности к морю…»
Серена выключила голограмму, и всё погрузилось в темноту. Да, всё сходится. Снова включила комп и вызвала Берту и Томаса.
— Дело сделано, я была там. – Торжествующе произнесла она. – Томас, я прочла твое описание, всё сходится точь-в-точь, ошибки быть не может.
— Отлично. Значит, идея с пещерой оказалась правильной.
— Я слишком инертная, слишком тупая… по сравнению с Бертой, — интонация Серены была радостная несмотря на то, что содержание фразы радостным не казалось.
— Никогда заранее не знаешь, — пожал плечами Томас. — Внешне все наоборот – ты живчик, ебешься, носишься, всегда на виду и всегда «на коне», а Берта – задумчивая, более пассивная в сексе, не такая взрывная, да собственно вообще не взрывная, она три раза подумает, прежде чем сделает, а в осознанных сновидениях – всё наоборот – стоило Берте прорвать первый рубеж, и дальше у нее пошло легко, а у тебя – наоборот – сначала пошло легко, а потом застряла как коряга на мели.
— Клёвую идею ты придумал с пещерой, Томас! – Серена снова стала похожей на саму себя, чуть не подпрыгивая от возбуждения. – Очень клёвую! Я приду скоро наверх. Часик еще тут посижу, подумаю, и приду.
Небольшой зал, примерно шесть на десять метров, стал домом для Серены в последние две недели. И тянулись эти две недели, как два месяца. Непрошибаемой стеной встал для нее очередной этап в освоении ОСов.
А началось всё несколько месяцев назад, и началось бурно, и ничто не предвещало серьезных затруднений. После того, как Джейн отправилась создавать бизнес и исчезла с горизонта, Серена, как и остальные, ждали со дня на день, что и их отправят в том же направлении. И просчиталась. Дракончики распорядились иначе. Серена и Берта были отданы на полное растерзание Томасу, и именно он, а не Флоринда, стал обучать их ОСам – осознанным сновидениям. Почему совершили такую замену – им не стали объяснять, да это и не важно – Томас, так Томас. Флоринда забрала Арчи и Магнуса, и они втроем переселились куда-то в другое поселение. Фосса и вовсе отошла от управления их группой (сказала, что это временно), и сосредоточилась на работе с ежами – что-то там у них затевалось интересное, но у Серены и своих дел хватало выше крыши, и любопытствовать она не стала, да и вряд ли ее любопытство было бы удовлетворено.
Томас взялся за нее с Бертой всерьез, и если раньше Серена в основном лишь рассуждала о штурмах, «готовясь» к ним, то Томас никаких подготовок не признавал – во всяком случае сейчас. Он просто заставлял их делать то, что он требовал, и даже слушать не хотел никаких возражений, в какие бы благообразные одежды они с Бертой ни пытались их облечь.
Целую неделю они жили, как в кошмарном сне – каждые десять секунд, от пробуждения и до засыпания, они повторяли вслух фразу «возможно, я сейчас сплю». Это на самом деле было тяжело, но спустя неделю они обе уже и во сне повторяли эту же фразу, правда, совершенно автоматически, тем не менее Томас был этим вполне удовлетворен. Он вообще отказался что-либо обсуждать и объяснять, требуя лишь послушания – мол сначала результат, потом разговоры, при этом умалчивая – что, собственно, он считает «результатом».
Вторая неделя прошла под знаком вопроса «я сейчас сплю?» и последующей оценки своего состояния – по пунктам: а) расплываемость объектов при пристальном рассматривании, б) контроль последовательности событий – то, что происходит сейчас, сравнивается с тем, что было пять минут назад – логична ли связь? Нет ли такого, что пять минут назад они были в Австралии, а сейчас в Африке? в) контроль наличия озаренного фона. Каждый такой акт занимал полминуты, и полминуты давалось на отдых. Самое сложное заключалось в том, что Томас требовал максимальной активности во время этих упражнений, и они играли в футбол и волейбол, изучали науки и языки, трахались, общались в чатах с обычными людьми в интернете, участвовали в создании программ по обучению детей и прочее и прочее. Главное – продолжать выполнять программу во время любой деятельности. И снова это сработало. Спустя неделю и она, и Берта каждую ночь по несколько раз выполняли всю программу во сне, среди обычной сновидческой суеты, правда осознания так и не возникало, но Томасу это, похоже, было совершенно безразлично, и они заражались его уверенностью в успехе, подчиняясь ему все более энергично.
Всё это время перед засыпанием они занимались практикой многократного засыпания и фиксацией этапов засыпания, и к концу второй недели успехи были вполне заметны. Сама практика была чрезвычайно проста – они ложились спать, каждая в отдельной комнате, и дежурный сидел рядом. Как только она засыпала, что элементарно понять по изменившемуся характеру дыхания – более глубокому и равномерному, дежурный будил ее, и так снова и снова – по двадцать, тридцать, пятьдесят раз за ночь. Ее задачей было учиться засыпать постепенно, а не одним «проваливанием», как засыпают все люди. Обнаружить последовательные этапы и начать задерживаться в них подольше, сделать засыпание дробным, пошаговым процессом, а не нырянием в сон. Утром они обсуждали результаты, приходили к общему пониманию этапов (а иногда и не приходили, и тогда вмешивался Томас и расставлял точки над «i»), и спустя две недели обе уже неплохо освоили самые первые шаги и подошли к первому ключевому пункту, как называл его Томас – фиксации своего сознания в условиях полного прекращения самоидентификации. Когда Томас объяснил им суть этого пункта, они его не поняли, ведь с точки здравого смысла это противоречиво – как же можно сохранять сознание, если пропадает самоидентификация? Но Томас неумолимо прекращал любые рассуждения на этот счет, требуя просто делать то, что он требует – слово в слово. Серена раз за разом проходила всю предварительную цепочку – а) возникновение особенно плотного спокойствия — фиксация, б) отключение слуха — фиксация, в) появление самых разнообразных зрительных и слуховых образов – фиксация, и затем как раз и возникала потеря самоидентификации – прекращение какого-либо смысла слова «я». Томас заставлял их учиться как можно плавней подходить к этой точке, потому что именно высокая скорость перебрасывает их сразу в засыпание, и эту скорость надо было уменьшить любой ценой, словно не перепрыгивая через канаву, а спускаясь в нее с тем, чтобы повернуть и пойти по руслу ручья, а не дальше по дороге.
Томас был прагматиком в высшей степени, поэтому он притащил их на полянку на самом отшибе Базы, у забора, и там они взяли лопаты и своими руками выкопали узкую канавку, проложили перпендикулярно ей тропинку, и затем дни напролет, по шесть, по восемь часов ходили по этой тропинке взад-вперед – идешь по тропинке, подходишь к канавке, замедляешь шаги, заносишь ногу, чтобы переступить ее, и не перешагиваешь, а наступаешь вниз, поворачиваешь и идешь по канавке, потом возвращаешься к тропинке и идешь назад. Это было по-настоящему утомительно, но это сработало! И снова Серена чувствовала себя уверенней Берты, добивалась результата быстрее.
Потребовалось два-три дня, чтобы закрепить результат – бесчисленные засыпания и бесконечное хождение по тропинке с канавкой, но теперь – когда наступал полный хаос образов, надо всем доминировало одно – она притормаживает и идет в сторону. И этот образ схождения в сторону сопровождался приливом особенной трезвости, в которой не было «я», и тем не менее было что-то, что она просто назвала вслед за Томасом «осознание» — как будто что-то следило за совокупностью восприятий в этом месте, не отделяя тем не менее себя от этой совокупности. Томас был прав – говорить об этом не был толку – надо было делать.
Дальше снова пошли более простые для Серены этапы: «вторая серия шагов», первым из которых было — зафиксировать определенный образ. Зафиксировать… легко сказать, но его еще вспомнить надо было:) И снова Томас прошибал стену лбом – несколько дней они обе по несколько часов в день смотрели на выбранный Томасом образ – излучина реки, с одной стороны которой зеленая травянистая полянка, окруженная густым лесом, а с другой вздымались горы. Фотка была очень уютная, очень хотелось оказаться в таком красивом месте. В конце концов образ полянки они изучили так, что могли, кажется, описать каждый кустик и каждую ветку, каждый камень и изгиб реки и горы, и прошло еще больше недели, прежде чем они научились вспоминать эту картинку и фиксировать ее.
Второй шаг второй серии Томас обозначил как «оживить картинку». Он описывал это так, что видеть просто плоскую картинку – недостаточно, они должна стать объемной, живой, трава должна начать пахнуть, ветерок с реки должен чувствоваться – картинка должна стать трехмерной, живой, насыщенной звуками, ощущениями, запахами. На вопрос «как» он только махал руками, мол хватит трепаться – делай давай. И они «давали делали». И сделали. И действительно – нечего было трепаться на эту тему, так как само желание сделать картинку реальностью было и необходимым, и достаточным условием результата, а уж как это происходило – ну как-нибудь потом это можно поизучать, а сейчас перед ними стоит прагматическая цель.
Третий шаг казался совершенно мистическим – они должны были найти друг друга на этой полянке! Серена испытала, наверное впервые с момента начала занятий с Томасом, неуверенность и сомнение в своих возможностях, что уж говорить о Берте… И то ли эти сомнения и в самом деле были обоснованы, то ли наоборот – сами сомнения и были препятствием, только тут они обе встали как вкопанные – неделя шла за неделей, а результата не было – полянка оставалась девственно пустой. Томас посоветовал не паниковать, а привыкать к полянке, изучать ее, ходить по траве, получать удовольствие, валяться, купаться в речке, чувствовать ветер. Остальные занятия он прекратил и дал им полную свободу действий, сохранив только упражнение по многократному засыпанию с тем, чтобы они привыкали к этой полянке.
А потом он снял и это требование, порекомендовав обеим уделять побольше внимания физической активности. Наступила пауза в занятиях, и она в самом деле была им нужна – слегка ошалевшим от такой напряженной программы. Серена снова стала играть по два часа в день в большой теннис, заниматься математикой, плавать, трахаться. Томас категорически запретил даже близко подходить к оргазму, так что она чаще ласкалась, чем трахалась, а если и трахалась, то короткими забегами – полминуты секса, и перерыв. Берта продолжила сочинять музыку на синтезаторе, осваивать прыжки в воду с десяти метров, учить санскрит и заниматься дзюдо.
Каникулы продлились десять дней, и когда Томас одним прекрасным утром позвал их к себе в комнату, они поняли, что пора возвращаться к работе. Обе испытывали и энтузиазм и предвкушение, чему Томас немного поспособствовал тем, что при них поговорил по голофону с Мерком, обсудив особенности каких-то сейенов. Мерка они видели впервые, хотя уже слышали о нем, как об одном из первопроходцев в другие миры. Он оказался тридцатилетним парнем, ну во всяком случае – имел внешность тридцатилетнего парня, и как-то странно посматривал на них обеих, словно недоумевая – какого чёрта Томас с ними возится. Их разговор был практически непонятен, но это интриговало. Было ясно, что сейены – это какие-то человекоподобные существа, с которыми Томас и Мерк встретились в мирах ОСов, и которых они изучают.
— Мы делаем только первые шаги, — пояснил девушкам Томас. – Очень многого не знаем и не умеем. Уточняем маршруты, картографируем местность, если так можно сказать. Учимся ориентироваться, и не забываем о безопасности. Очень много перестраховываемся, и от этого продвигаемся медленно.
— Перестраховываетесь от чего? – Спросила Берта.
Томас развел руками.
— А откуда же я знаю? От чего-то того, чего мы можем не знать, не учитывать, не предусмотреть. Если просто наблюдать – тут проблем нет, но это не так интересно, это не дает ни продвижения, ни контакта.
— А что вы делаете кроме наблюдения?
— Входим с ними в контакт, а чтобы войти в контакт – надо иметь что-то общее, это понятно?
— А сам визуальный контакт, это разве не общее? – Продолжала спрашивать Берта.
— Нет. Чтобы был контакт, мы должны видеть их, а они – нас, и не заблуждайся насчет термина «видеть» — глаза тут совершенно не при чем, просто нам привычен образ «смотрения», вот мы так и говорим. На самом деле, когда осуществляется взаимный контакт, происходит настройка по одному из восприятий, при этом мы – привыкшие к зрению и слуху, испытываем восприятия «видения» и «слышания». А они испытывают что-то свое – какой-то свой тип восприятия мира, который для них тоже является своего рода «видением» и «слышанием», но это не то, что есть у нас, хотя именно с сейенами мы особенно близки.
— Странно, — задумалась Серена. – Но почему ты думаешь, что они не просто видят и слышат, как и мы? Почему ты считаешь, что их способ восприятия совершенно отличен от смотрения и слышания?
— Просто потому, что мы – разные существа, мы живем в разных мирах. Если бы мы состояли из тех же самых восприятий, нам не надо было бы пересекать линии, мы просто жили бы вместе и общались бы – вот как ты со мной.
— Пересекать линии?
— Об этом позже. – Томас махнул рукой. – Можно представить себе, что целая совокупность миров лежит на одном широком поле, по которому идут длиннющие, бесконечные грядки-линии. Мы, люди, ходим по нескольким грядкам – ощущения, мысли, эмоции, желания и присущий нам тип различения. Если эти грядки засраны, замусорены, то наша жизнь состоит из омрачений и мы топчемся в грязи. Если омрачения устранены, то грядки ровные и красивые, и мы носимся по нашим линиям и живем в мире ОзВ. По соседству лежат другие наборы грядок, но чтобы до них добраться, надо выбраться из колеи, пересечь лежащие между нашими грядками промежуточную ничейную территорию, то есть – пересечь линии. Это только аналогия, хотя в ней есть кое-что, что делает ее не просто аналогией, поэтому мы ее и придерживаемся.
— То есть, чтобы с ними общаться, мы должны перебраться на их грядки?
— Нет. Правильнее сказать иначе – мы должны притянуть к себе хотя бы одну их грядку – как если бы это была тянущаяся струна – притянуть и положить рядом со своими, и тогда между нашими мирами в твоем месте образуется связь, мостик, или можно сказать, что ты сама становишься таким мостиком. Знаешь – что такое «сильное ядерное взаимодействие»?
— Конечно:) – Улыбнулась Серена. — Это силы, которые удерживают внутри ядра протоны и нейтроны. Если бы не сильное взаимодействие, то положительно заряженные протоны разлетелись бы со страшной силой.
— Знаешь, что эти силы короткодействующие?
— Да. Если отодвинуть протоны друг от друга немного подальше, то сильное взаимодействие резко ослабнет, и протоны разлетятся – на этом основан принцип атомной бомбы – медленные нейтроны влетают в ядро, расталкивают протоны, сильное взаимодействие становится слабее, чем сила электрического отталкивания, и ядро разлетается.
— Ну так вот аналог такого взаимодействия есть и в струнах восприятия. Вот ты – крепкая девочка, ты – цельная личность и не рассыпаешься на сгустки восприятий. И происходит это именно потому, что пять твоих струн стиснуты специальной силой – по аналогии с сильным ядерным взаимодействием мы называем эту силу «сильной» — не оригинально, но понятно:) Смерть наступает в результате того, что человек подвергается некоторому воздействию, которое, как медленный нейтрон, разбивает струны, растаскивает их друг от друга – это очень примитивное описание, но пусть пока будет так. Удар может быть разовый, или к смерти может приводить совокупность ударов – в этом случае человек сначала болеет, потом умирает. И если протон притянуть к имеющемуся ядру достаточно близко, то он притянется этим сильным взаимодействием и получится новый химический элемент. Если притянуть еще одну струну в свою совокупность, она также притянется сильным взаимодействием, и ты станешь существом, который объединяет в себе и качества человека, и некоторые качества того другого существа, в чей состав восприятий входила эта струна. Мы такое притягивание называем «интеграцией восприятий». Повторяю – это очень грубое описание, на самом деле тут есть целый ряд особенностей, и некоторые мы уже хорошо изучили, а некоторые – не очень.
— Например какие «не очень»? – Любопытство Серены достигло максимума.
— Например – не любая струна может быть притянута безболезненно и безопасно. Интеграция некоторых струн может дестабилизировать твою собственную совокупность.
— То есть… убить??
— Не обязательно. Но не исключено.
— Вау…
— Есть признаки таких опасных интеграций, мы их изучаем. Но дестабилизация – не обязательно смерть. Дестабилизация может приводить к тотальной перестройке струн, после которой образовавшийся конгломерат становится вновь устойчивым, и можно так сказать, что ты проходишь через смерть, через некий аналог смерти.
— Это так опасно?
— Не так. Мы – достаточно крепкие существа. Нам присущ инстинкт самосохранения, так что на самом деле нужно сильно постараться, плюнув на все предупреждающие признаки, чтобы в самом деле умереть. На самом деле…, — Томас испытывающее взглянул на Серену, затем перевел взгляд на Берту, — на самом деле это САМОЕ интересное, что мы обнаружили.
— Проход через смерть?
— Ну.., это звучит слишком драматично, ведь на самом деле смерти не возникает – мы называем это «перекомпоновкой». Простым интегрированием восприятий мы можем, так сказать, перемещаться в «нашем поле», общаясь с теми существами, которые состоят из линий, лежащих на той же плоскости. Я не говорю, что это неинтересно, это чертовски интересно, но есть вещи и поинтереснее, вот что я хочу сказать. Перекомпоновка выводит тебя на другое поле, и там мы встречаемся с такими мирами и такими существами, которые никакая человеческая фантазия вообразить не может, так что нам приходится изобретать специальный язык, чтобы описывать и фиксировать увиденное. В случае перемещения по своему полю такой язык не требуется, так как если я, к примеру, интегрирую какую-либо струну из другого мира нашей плоскости, то происходит автоматическое подстраивание под привычные нам восприятия, а именно – я увижу живущее там существо таким, как будто он или человек, как это происходит в случае сейенов, или течения в океане, или краб, как у акранцев, или матовая сияющая сфера – такими мы видим этеров, а может завтра ты откроешь мир, который будут населять волки с хвостом на носу – может быть что угодно, наверное:), но так или иначе, воспринимаемое нами мы сможем описывать в терминах собственного мира, и когда мы будем общаться, то я буду воспринимать или голос или танец или что-то еще, что опять-таки будет иметь понятный эквивалент из нашего мира, и у него тоже найдется свой эквивалент для описания того – как он воспринимает нас..
— Понятно, — кивнула Берта. – А при перекомпоновке такого не происходит?
— Нет. Мы называем это «путешествием в вертикально-ориентированные миры», так как при этом мы выходим из «своего поля», словно перемещаясь на условно более «низкие» или «высокие» поля, и там такой взаимной подстройки не происходит, поэтому…, — Томас развел руками, — поэтому все это намного сложней, сейчас об этом нечего говорить.
— Я уже слышала этот термин – «вертикально-ориентированные миры», — пробормотала Серена. – Теперь понятно.
— Вам до этого пока еще далеко, да и в мирах нашего поля достаточно всего интересного.
Томас, видимо, собирался закончить эту тему, но Берта его остановила.
— А что происходит между полосами наших линий?
Томас загадочно посмотрел на нее и улыбнулся.
— Самое интересное там и происходит:) Раньше мы считали, что это – мертвая зона, и в некотором смысле так оно и есть. Очень похоже на ДНК, в которой лишь малая часть – около трех процентов – занята экзонами – последовательностями нуклеотидов, которые участвуют в построении белков, а все остальное – интроны, и долгое время генетики считали, что интроны – мусорная часть генотипа, ну а потом оказалось, что в них – самое интересное. Не всякая совокупность близлежащих линий образует мир. Мы не знаем – каков процент мирообразующих линий, потому что для этого, видимо, надо дойти до края, а мы пока даже не знаем – существует ли он, этот край, но судя по уже освоенным и картографированным нами пространствам, этот процент еще меньше, чем в генотипе – может одна десятая процента, но на самом деле подсчет весьма затруднен, потому что мы считаем не промежуточные линии, а скорее их эквиваленты, потому что интронные линии нечеткие, и пересечение их переживается как помутнение сознания.
— А почему интронные линии – это самое интересное?
— Именно потому, что когда ты перемещаешься туда, но находишь способ зафиксироваться там на некоторое время, то оказывается, что в таком положении на тебя начинают действовать некие силы, которые как раз и приводят к твоему вертикальному перемещению. Силы эти различны в различных интронных областях.
— Получается – как парусник, который выходит в море и оказывается в области действия неизвестных течений?
— Примерно так. Но говорить об этом нечего – сначала необходимо освоить плавание у берега, а уж потом… если кто-то из вас захочет… то там видно будет.
Разговор с Томасом произвел на девушек должное впечатление, и эксперименты с полянкой возобновились с прежним упорством, и последующие несколько дней они занимались чертовски странным делом – приходили на травянистую полянку, расходились к ее краям, например Берта шла на восточный край, а Серена – на южный, и затем шли одновременно к центру. Приближаясь к середине полянки, они медленно поворачивали головы – Серена направо, Берта – налево, и когда они оказывались в поле зрения друг друга, то останавливались и не смотрели сразу в глаза, а начинали осмотр друг друга, словно прыгая взглядом по разным частям тела, время от времени посматривая в глаза друг другу, пока окончательно не устанавливался зрительный контакт глаза-в-глаза. Потом расходились к краям и повторяли все снова. Час за часом. День за днем. А начиная с девяти вечера – многократное засыпание – по пятьдесят, по сто раз.
Но на полянке они по-прежнему гуляли в одиночестве. Единственным существенным прогрессом было то, что полянка теперь достигалась намного легче, намного уверенней, и оставались они на ней намного дольше. Примерно каждое пятое засыпание заканчивалось результативно, но это был не тот результат, к которому они стремились.
Томас добавил к их хождению по полянке порождение уверенности в том, что они обязательно встретят там друг друга, и немного видоизменил практику. Теперь кто-то один из них, например Серена, выходила на полянку первой, озиралась и не видела Берты. При этом она продолжала стоять и порождать уверенность, что Берта точно должна появиться. Спустя минуту выходила Берта.
Еще два дня – и снова безрезультатно.
— Ладно, рано или поздно мы прошибем это, — успокоил девушек Томас, собрав их на всё той же полянке. – Давайте устроим соревнование. Та, кто первой увидит другую, получит от меня приз – я возьму ее в путешествие к акранцам. А может еще и к этерам.
Серена и Берта заерзали на попах.
— Ну что сидите, вперед – кто первая, та и получит путешествие! И еще – с этого момента вы – соперницы во всем. Не пропускайте друг друга нигде – старайтесь войти и выйти первыми. Играйте с теннис друг с другом, плавайте наперегонки, боритесь, переманивайте друг у друга мальчиков когда кто-то собирается потрахаться, выясните, наконец, кто из вас лидер, а кто – всего лишь жалкое охвостье!
В течение последующих нескольких дней на Базе воцарилось легкое сумасшествие – Берта и Серена ходили друг за другом и боролись за лидерство, и это было впечатляюще! Если они подходили к какой-нибудь двери, не стоило надеяться, что в эту дверь можно было в ближайшем будущем войти – лучше залезть в окно или пройти по обходной лестнице. Если ты подходишь к мостику, где сцепились два барана, то иди вокруг, иначе окажешься в пруду вместе с кем-нибудь из них. Серена была более проворна, но Берта могла противопоставить этому немного бОльшую мышечную массу, и эти занятия несомненно укрепили их физически – на следующий же день у них болели все мышцы, но в решении задачи они не продвинулись ни на шаг – поляна была пустой несмотря ни на что.
— Ладно, сегодня прилетает Мерк, — бросил на ходу Томас, проходя мимо них, когда они решали принципиальный вопрос – кто будет сейчас писать на этом унитазе. Победила Берта, но поскольку писать ей не хотелось, она просто старалась удерживаться на унитазе, в то время как Серена, отчаявшись спихнуть ее оттуда, попросту забралась ей на спину и с торжествующими воплями описала ее с ног до головы.
Полученная новость примирила их на минуту, и Берта, стаскивая с себя описанную одежду, поинтересовалась – чем это им грозит.
— Мы с ним попробуем сделать эту работу за вас, — ответил Томас. – Вы обе слишком слабовольны, слишком раскисли тут в дружественности и довольстве.
В девять часов вечера дверь, ведущая из холла в ресторан, оказалась заблокирована, так что желающие пожрать шли вокруг – через пруд. Спустя две минуты ценой разорванной футболки (наверное, уже двадцатая за сегодня футболка, разодранная в клочья) Берта прорвалась. За ней почти вползла обессилевшая Серена. Томас и Мерк валялись у камина, рассматривая какие-то листочки с эскизами и записями.
— Томас, уже девять, мы идем спать, вы будете нам помогать?
— Будем, идите.
— Но мы идем прямо сейчас, разве ты не будешь спать?
— Идите.
— Ну… то есть вы нам будете помогать позже, не прямо сейчас?
— Прямо сейчас будем, идите. – Упорно твердил свое Томас, почти не отрываясь от изучения листочков.
Усталость, накопившаяся от многочасовой борьбы, сначала тяжело навалилась на Серену, и она пошла под холодный душ. Спустя пять минут рабочее спокойное состояние было поймано. Берта подсказала Серене еще две недели назад, что у нее намного легче получается попасть в стартовую точку, если она лежит совершенно без движения – так, что начинают пропадать ощущения – сначала в пальцах рук, потом в кистях, и так далее. Видимо от перевозбуждения она два раза подряд проскочила слишком далеко, и дежурный ее будил. На третий раз она собралась и вскоре оказалась на зеленой полянке. Десятки раз она уже была тут, и каждый раз испытывала изумление от того – насколько это все-таки необычное состояние – осознанное сновидение! Совершенно трезвое, ясное состояние, и в то же время – сон! Серена осмотрелась вокруг – никого. Мгновенная вспышка досады устранена. Интересно – когда появится Томас? Или Мерк? И как это будет вообще, если они не спят, а сидят и разговаривают? От прошедшей вспышки досады сознание немного помутилось, и Серена села на полянку и стала делать озверядку, и с каждым актом сознание прочищалось, и спустя несколько минут стало кристально чистым. Серена проводила лапой по траве, срывала травинки, пробовала их на вкус – всё абсолютно реально, и всё же это сон. Осмотревшись еще раз, она убедилась, что полянка пуста. Она рассмеялась при мысли о том, что и Берта сейчас сидит где-то на полянке и тоже нифига не видит. Интересно – просто они сформировали две разные полянки, которые надо каким-то образом совместить, или полянка одна и та же, просто по какой-то причине они друг друга не видят?
Серена встала и пошла к речке. Вода была необычной – не такой, как бывает в бодрствовании. Она казалась более тяжелой, более ртутной, что-ли. Она присела и погрузила ладонь в реку – вода и в самом деле была намного более вязкой, чем в бодрствовании, и вдруг вода стала совсем твердой! В нее по-прежнему можно было опустить руку и поболтать ею, и при этом вода была твердой – как одно совмещалось с другим, в сознании не укладывалось. Спустя несколько секунд возникла твердость выше пупка и в голове, и за считанные секунды твердость усилилась до десяти! Серена отшатнулась от реки и отвела взгляд – твердость уменьшилась и стала приятной. И каждый раз, когда взгляд возвращался к поверхности реки, твердость скачкообразно вырастала, и каждый раз она спадала, когда Серена уводила взгляд. Значит ли это, что в сновидении созерцание происходит намного более легко и естественно, чем в бодрствовании?
Снова бросив взгляд на полянку, Серена увидела лишь зеленые колышущиеся под ветерком травинки. Из леса никто не выходил, и тут она заметила, что и лес совсем не такой, каким она привыкла его видеть в бодрствовании. И в этот момент она отдала себе отчет в том, что что-то изменилось. Что-то странное, беспокоящее появилось непонятно где, как будто прямо внутри нее. Она попыталась сбросить, устранить это ощущение, но оно лишь усиливалось, и в конце концов Серена почувствовала, что шея у нее скована, словно чьей-то хваткой. Спустя несколько секунд помимо ее воли голова стала поворачиваться налево. Возник легкий испуг, но это был знакомый симптом. Чувство атавистического страха, которое возникает при спонтанных выходах из тела, может достигать параноидальной силы за считанные секунды, если ему потакать, поэтому Берта и Серена потратили еще месяц назад некоторое время на профилактику такого страха, так что сейчас устранить возникший спазм было легко. Голова, между тем, повернулась на девяносто градусов налево и удерживалась в таком положении, как Серена ни пыталась это изменить. И вдруг – она не поверила своим глазам – перед ней оказалась Берта! Она не выходила из леса и не пришла с краю полянки – просто только что ее не было, а прямо сейчас она уже есть!
Берта тоже пялилась на нее во все глаза, видимо, тоже испытывая такое же изумление. И судя по тому, как неестественно она стояла, слегка размахивая руками, словно пытаясь зацепиться за что-то или наоборот – отцепить что-то от себя, Серена поняла, что и ее голову кто-то или что-то схватило и держит. Значит… это работа Томаса и Мерка! Но самих их нет.
— Ты меня видишь? – Донесся глухой и неуверенный голос Берты.
— Вижу, и ты меня тоже?
— Тоже.
Они выглядели как два Дауна, стоя боком друг к другу, как крабы, готовые разбежаться при первых признаках опасности.
— Интересно, я тоже выгляжу по-дурацки, — снова спросила Берта.
— Почему «тоже», — начала было Серена, но тут же рассмеялась, и вслед рассмеялась и Берта, и хватка начала ослабевать.
— То, что меня держит, ослабевает, когда я смеюсь, — сказала Серена.
— У меня тоже. А ты видишь – что меня держит?
— Нет.
— И я нет.
— Очень продуктивно общаемся…
И они снова заржали.
— Если ты меня еще раз насмешишь, то может быть я совсем стану свободной, — проговорила Серена, и вдруг поняла, что ее не надо смешить, что она может рассмеяться прямо так – без всякого повода – просто захотев, чтобы ей стало смешно, и она начала ржать, контролируя при этом силу смеха так, чтобы не выпасть из осознания.
— Что, что, над чем ты смеешься, что? – Непонимающе стала спрашивать Берта.
— Ни над чем – просто захоти смеяться и будешь смеяться!
Берта задумалась на пару секунд и стала смеяться тоже. Через минуту Серена почувствовала, что удерживающая ее сила исчезла почти совсем, тогда она захотела, чтобы ей перестало быть смешно, и смех прошел.
— Не заигрывайся с этим, если ты уже свободна – прекращай, — посоветовала она Берте.
Теперь они могли подойти друг к другу и рассмотреть внимательно.
— Глаза, — показала Берта пальцем в направлении своих глаз. – Видишь?
Серена всмотрелась в глаза Берты и охуела от неожиданности и чувства красоты. В то время, как во всем остальном тело Берты ничем не отличалось от того, каким оно было в бодрствовании, глаза представляли собой мерцающие поразительной глубиной озерца.
— Мне почему-то кажется, что не стоит смотреть друг другу пристально в глаза, — пробормотала Серена.
— Возможно, — согласилась Берта. – Давай пока не будем.
— Совершенно непонятно – как Мерк и Томас делают это, ведь они не спят!
— Совершенно непонятно.
— Мозги неповоротливые.
— Да.
— При этом ясность кристальная!
— Да.
— Очень странно. Я привыкла к тому, что рассудочная ясность и ОзВ-ясность всегда идут в связке, а тут – нет.
— Еще бывает так, что рассудочная ясность есть, а ОзВ-ясности нет.
— Точно. А тут – словно все наизнанку – ОзВ-ясность такая естественная, гибкая, текучая, а рассудок ползет за ней, как перегруженный грузчик.
Берта задумалась
— Возможно это связано с тем что в бодрствовании мы свой рассудок целенаправленно тренировали много лет, а в ОСе – нет.
— В следующий раз возьмем с собой учебники:) – пошутила Серена.
— В следующий раз нам надо суметь сделать все это самим!
— Да. Только вот непонятно – что именно делать-то? За шею себя хватать что-ли?
— Дело не в шее, — Берта стала осматриваться, словно ища кого-то. – Я думаю, это ощущение в шее – вообще просто попутный эффект, не имеющий сам по себе никакой значимости.
— И я так же думаю, только… только это не «думание», это ясность. Офигительное наслаждение, когда вот так легко возникает ясность!
— Согласна, это ясность.
— Значит, если нам в этом состоянии так доступна ясность, то следует этим и пользоваться!
— Точно, — оживилась Берта, — мы сейчас поступаем как человек, который случайно оказался в ОСе и вместо того, чтобы управлять собой с помощью своих желаний, пытается передвигаться с помощью мышц. Если мы хотим получить ясность – необходимо захотеть ее получить.
— Хорошо – значит я хочу получить ясность в том, что сейчас целесообразно сделать, чтобы в следующий раз сделать все самостоятельно.
— Я уже знаю.
— И я!
— Так что можно не говорить.
— Можно, но я скажу на всякий случай, — возразила Серена, – мы должны перестать заниматься фигней и перепрожить несколько раз тот процесс, в результате которого мы стали видеть друг друга.
— Интересно! – Твоя мысль не противоречит моей ясности, но я бы выразила ее иначе: нам следует запомнить вкус нашего узнавания, мы должны привыкнуть к тому, что видим друг друга тут, на полянке.
— А давай сделаем как в бодрствовании? Давай будем ходить по полянке?
— Клево!
Они разошлись в разные стороны, и Серена заметила, что ей не нужно договариваться с Бертой о том – кто пойдет первым, просто она хотела пойти первой, и сначала это желание словно натолкнулось на препятствие, а потом препятствие исчезло.
— Ты решила пропустить меня первой? – Крикнула Серена.
— Да. И ты об этом узнала по тому, что исчезло сопротивление твоему желанию, так?
— Точно!
— А мы можем не орать – слышно будет все равно! – Крикнули они одновременно и рассмеялись.
— Ладно, давай!
Насколько Серена могла судить, прошло около двух часов, как они занимались хождением по полянке, отрабатывая привыкание к тому, что они видят друг друга.
— Прошло уже часа два, наверное, — наконец сказала Серена.
— Мне непонятно, как тут можно отсчитывать время. Понятно, что на каждый акт мы тратим минуту, и сделали уже около ста заходов – ну значит часа полтора-два. Но вот только какой это имеет физический смысл… это большой вопрос, ведь время – понятие очень неопределенное. Для меня, во всяком случае.
— Я читала несколько подходов к определению времени…
— И ни черта не поняла, я думаю:), — рассмеялась Берта.
Они перестали ходить по полянке и сели рядом с речкой.
— Осознание удивительно устойчиво. Невероятно. – Серена осматривала свое тело, речку, горы за речкой, Берту – всё было совершенно устойчивым, ясным, и была полная ясность, что это сновидение.
— Я думаю, что времени здесь вообще нет, так как нет физических процессов, — продолжала Берта. – Время определяется через определенные циклические процессы, происходящие, например, в атомном мире, а здесь нет атомов.
— То есть, мы состоим не из атомов… во блин. А из чего же мы состоим?? – Серена с какой-то опаской потрогала свою ногу.
— Не знаю. Пока не знаю, но уж ясно, что не из атомов. Из атомов состоит наше тело, которого здесь нет и быть не может. Здесь мы можем летать, кстати, ты помнишь об этом?
Берта, не меняя позы, поднялась над землей и зависла в метре от нее. Серена хихикнула и сделала то же самое. Они сдвинулись к воде и теперь «сидели» прямо над потоком.
— То, что мы есть сейчас – это всего лишь наша уверенность в том, что мы такие. Неужели тебе это не ясно?
— Когда ты говоришь, мне кажется все ясным.
Серена сосредоточилась, и ее шорты исчезли, а между ног торчал огромный, сантиметров в тридцать и толщиной сантиметров в восемь член. Она с изумлением вперилась в него, аккуратно взяв руками.
— Получилось…, — недоуменно произнесла она.
— Подрочи его! Я тоже хочу. А еще, кстати, выеби меня таким, всю жизнь мечтала.
Серена попыталась подстроиться под Берту, но в висячем положении ей это не удалось.
— У меня бедная фантазия:), — рассмеялась она. – Я не могу себе представить – как можно трахаться вися в воздухе – все время хочется обо что-то опереться, несмотря на то, что я понимаю, что в этом нет необходимости. Давай переместимся на траву.
— А зачем…, — задумчиво произнесла Берта. – Я и так могу.
Спустя пару секунд два негритенка материализовались и стали трахать Берту одновременно в письку и попку, члены у них обоих были огромны.
— Ты управляешься со всем этим так, словно всю жизнь только этим и занималась! – Воскликнула Серена.
— Просто ты – экстраверт, а я скромница, мне чаще приходилось жить в воображении, чем тебе, — срывающимся голосом ответила Берта. – Охуительно… как это охуительно – вот так трахаться… и размеры значения вообще не имеют, кстати.
Члены негритят уменьшились до размера в несколько сантиметров, но судя по стонам Берты ее удовольствие не уменьшилось.
— Имеет значение… не размеры, а то – что ты ожидаешь получить, это ты… и получаешь…
— Не кончи Берта! Эй, осторожно, сделай перерыв, ты сюда трахаться что ли пришла? Если ты кончишь, наша пара распадется, а я хочу вдвоем исследовать эти миры, чтобы была еще чья-то точка зрения, чтобы мы могли друг другу подтверждать то, что было.
С видимой неохотой Берта сосредоточилась, и негритенки исчезли.
— Такие необычные, совершенно чистые и пронзительные чувства, — мечтательно произнесла она. – Я точно буду ебаться в ОСах, ну хотя бы иногда:)
— Будешь, будешь ебаться, но давай не сейчас.
— А что сейчас?
На этот вопрос у Серены ответа не было.
— Кстати, ты уверена в том, что вернувшись в бодрствование, мы будем все помнить?
— Не уверена. Но надеюсь.
Они снова помолчали.
— В мире бодрствования как-то было полно всего – книги, плавание, теннис, практики, а тут – как рыба на берегу… ну хорошо. Мы сейчас видим только узкую часть мира – полянку, лес, кусок реки и горы. А что дальше?
— Фиг знает…
— Почему бы не исследовать?
Серену эта идея явно заинтересовала, но Берта энтузиазма не проявляла.
— Исследовать…, — пробормотала она, — да можно и исследовать, только…
— Ну что?
— Только вряд ли ты что-то поисследуешь.
— Но почему? Мы можем летать, мы сейчас можем вот хоть те горы перелететь. – Серене явно не сиделось на месте.
— Можем перелететь…, — вяло согласилась Берта, — только я бы тебе не советовала этого делать.
— Но… почему, блин?
— Ну подумай сама, подумай. Ну какие тут могут быть «за горой»? Тут нет географии Серена, разве не ясно? Мы в мире ОСов, тут вообще другой мир, другой. Нету никаких «за горой».
— То есть как нет, — не поняла Серена. – А что есть?
— А ничего там нет.
— В каком смысле?
— Ну в прямом, в прямом – нет там ничего, ну это же совершенно ясно, ну ты в самом деле как ребенок. Нет никакой полянки, нет никакой реки и гор нет – всё это есть только в том смысле, что мы поддерживаем этот образ, потому что нам Томас вбил его в головы. А что там за горами? Мы не создавали образа того, что «за горами», поэтому там ничего нет, ну я не знаю – как это будет восприниматься, если хочешь – попробуй, скорее всего какая-нибудь белесая муть, и возможно, что потеряется осознание, так что погоди пока проверять.
Серена выглядела чувствующей себя не в своей тарелке.
— Стало как-то неуютно, — призналась она. – То есть всё вот это есть, потому что мы это поддерживаем сами своим воображением… нет, Берта, тут что-то не сходится.
— Что не сходится?
— Детали.
— Что?
— Посмотри, — Серена ткнула пальцем в полянку, — лети сюда.
Серена переместилась на поляну и легла на нее животом.
— Смотри сюда!
— Ну?
— Смотри – травинки, комочки земли, зазубринки на травинках, понимаешь?
— Да. Мы не представляли себе всего этого.
— Вот именно.
Берта задумалась.
— Есть два варианта. Первый – мы попали не в случайно выбранный мир, а в такой, который до нас уже кто-то сформировал своей фантазией. Он или они продумали эти травинки…
— Что, вот прямо каждую травинку продумали? Нет, невозможно! Сто тысяч травинок продумать? Нет.
— Я пока не уверена, что это невозможно, — настаивала Берта. – Тысячу или десять тысяч – вопрос времени…
— То есть Томас сидел тут десять лет и травинки выдумывал? – Рассмеялась Серена.
— Да, не сходится… Погоди, есть идея!
Берта не стала перелетать, а просто исчезла с одного места и появилась на другом – у самого края леса.
— Смотри здесь!
Серена переместилась к ней.
— Смотри!
Берта снова показывала на травинки, и Серена увидела, что край полянки, примыкающий к лесу, размыт. Выглядело это очень странно, как будто кто-то приклеил картинку с травой к картинке с лесом, но швы заделал недостаточно тщательно.
— Кажется, я поняла, — кивнула Берта. – Не нужно воображать миллион травинок. Достаточно квадратного метра, а потом просто покрыть ими всю полянку.
— То есть квадратные метры идентичны?
— Я думаю, да.
— Проверить не получится, трава очень ровная, никаких там необычных травинок, повтор которых мы могли бы найти.
— Нет необходимости, — твердо произнесла Берта. – Я точно уверена, что так оно и есть, но сейчас я начинаю понимать, что во всей этой созданной картинке есть что-то, что ею не является – это как панорама, где сначала перед зрителем растут реальные кустики, а ближе к стене панорамы они незаметно переходят в нарисованную картину.
— Река?
— Река, — кивнула Берта. – Она настоящая. Понятия не имею, почему я в этом уверена и что это вообще значит, но она – реальное существо, а не картинка.
— Ни фига себе «картинка», — пробормотала Серена, срывая травинку и поднеся ее к лицу. – Абсолютно реальная… ты что??
Берта беззвучно ржала.
— Ты что ржешь?
— Эврика! – Наконец произнесла Берта. – Доказательство готово:)
— Доказательство чего?
— Сорви травинку еще раз и посмотри – что остается!
Серена аккуратно взялась за травинку, потянула ее на себя, чувствуя ее легкое сопротивление, потянула сильнее и оторвала ее, но… хотя оторванная травинка осталась у нее в руках, на том месте, где должен был быть обрывок, торчала совершенно целая и невредимая травинка!
— Ого! – Только и нашла что она сказать.
— Я права – просто картинка.- Торжествующе сказала Берта.
— А откуда же в моей руке еще одна?
— Оттуда же, откуда все остальное, откуда все толстые хуи – ты знаешь, что травинка должна оказаться в твоей руке, она там и образуется.
— Ясно. Река, значит…
Они обе переместились к реке и сели на ее берегу.
— Река совсем другая… я чувствую это, но не понимаю – как именно.
— Я тоже.
Несколько минут они сидели, всматриваясь в медленный поток.
— Знаю!
— Что?
— Знаю, как определить, что она живая! – Берта снова торжествовала. – Созерцание!
— Поняла!
Ясность возникла мгновенно, как только Берта произнесла «созерцание». Созерцание травы не приводило ни к чему – смотришь и смотришь. Созерцание текущей воды немедленно вызывало целый ворох оттенков твердости и чего-то еще.
— Она не только твердая.
— Зеркало…, — неуверенно произнесла Берта.
— Точно. Зеркало. Зеркальность. Это слово подходит идеально!
— Хочу попереживать зеркальность.
— Давай.
И минут десять-пятнадцать они привыкали к этому новому восприятию, для которого не было никаких аналогов в привычном им мире, и только слово «зеркальность» резонировала с этим восприятием, усиливая его и делая отчетливо воспринимаемым.
— Получается, что сейчас мы интегрируем в себя восприятие реки.
— Слушай, а ведь река эта скорее всего реальна! – Воскликнула Серена. – Клянусь, она реальна!
— Ну так а я о чем сейчас…
— Нет, ты не поняла! Она реальна в нашем смысле, она есть в мире бодрствования!
— А, блин…
— Мы ведь тоже есть в мире бодрствования. Надеюсь…, — неуверенно добавила Серена и они обе рассмеялись.
— Есть-есть. Если бы что-то шло не так, Томас нас давно бы уже вытащил.
— Точно. Эта река есть… то есть можно сказать так, что есть нечто, назовем это «прото-река». Прото-река существует в том смысле, что она пересекает несколько миров. Она пересекает наш мир, и мы воспринимаем ее там как обычно мы воспринимаем реку – у нее есть вкус, цвет, давление и прочее. Прото-река пересекает также мир, в котором мы сейчас, и тут она воспринимается нами как имеющая цвет, течение, зеркальность, твердость, а вот вкуса у нее точно тут нет, и давления нет, и много чего другого нет, и состоит она не из атомов и молекул – атомы и молекулы – это то, чем является пересечение прото-реки и нашего мира.
— Точнее – мира, который мы привыкли считать «нашим», — как-то многозначительно отметила Берта.
— Верно…
— Твоя идея понятна. Я уверена, что она или верна или во всяком случае близка к тому, чтобы быть верной.
— Можно предположить, ну как гипотезу, что прото-река и прото-человек имеют свои проекции на разные миры, — продолжала Серена. – И путем интеграции восприятий…
— …мы могли бы путешествовать в тех мирах!
— Верно. Но при этом, не забудь пожалуйста, мы перестанем быть человеком, и станем чем-то другим.
— Звучит устрашающе, — заметила Берта, — но я считаю, что будет не совсем так…
— Сейчас такое впечатление, как будто мы запускаем руки в какую-то корзину и достаем оттуда знания:)
— Да… есть такое. Ну смотри – вот сейчас мы испытываем твердость и зеркальность. Но мы не перестали быть человеком.
— Не перестали. Но и не путешествуем как река.
— Не путешествуем, но может мы просто не делаем чего-то того, что для этого необходимо, но главное сейчас в том, что интеграция восприятий не меняет нашу сущность – я человек и ты человек.
— А может быть необходима критическая масса интегрированных восприятий, чтобы началось изменение эээ… сущности?
— Может, — кивнула Берта. – Может…
Они замолчали и задумались.
— И вот так же, — начала Серена, — сколько-то там лет назад, на этой полянке сидели люди и думали – может так, а может вот так. Отсюда, может быть, они начали свой путь.
Неожиданно Серена заметила, что ее состояние заметно изменилось, причем она сама и не заметила – как это началось. Это был что-то тянущее, зовущее вперед, даже немного грустное, стало усиливаться чувство потери, и Серена почувствовала опасность. То же самое с ней было, когда, занимаясь дайвингом, она упустила момент, когда степень потери контроля над сознанием перестала управляемо снижаться – тогда возникло острое чувство тревоги, которое отрезвило ее, и она пошла вверх. То же самое чувство глубинной тревоги лавинообразно начало нарастать и сейчас, и вспыхнул тот же резкий всплеск трезвости, она резко обернулась и увидела прямо перед собой встревоженное лицо Берты, и ее глаза-озерца сияли намного ярче прежнего! Мощный спазм с районе солнечного сплетения сбил ее с ног, или, во всяком случае, так показалось, она собрала в кулак всю свою волю и все свои силы, и, уже почти ничего не видя, протянула руку куда-то в сторону Берты, нащупала что-то и схватила изо всех сил, рванула к себе и рванулась сама куда-то то ли вверх, то ли прочь – но рванулась, и словно прорвалась пелена, и спустя секунду они обе, в состоянии совершенно ошалевшем, вскочили со своих кроватей, дыша как загнанные лошади, и таращились друг на друга.
От неожиданности вскочили и помощники, следившие за их засыпанием, и последующая немая сцена прервалась звуками шагов. Кто-то шел к ним в комнату, и даже не один, а двое. Снова стала нарастать тревога, но Серена сбросила ее – она была дома, на Базе, а в этом мире ей ничто не угрожало. Она подошла к двери и открыла ее навстречу шагам, и все же немного облегченно вздохнула, увидев, что это идут Томас и Мерк.
— Всё прошло прекрасно, — успокоил ее тут же Томас. – Все отлично. Единственное, чего вам не хватило, так это трезвости и осмотрительности. Если бы мы так изучали эти миры.., — он рассмеялся и посмотрел на Мерка.
— … то нас уже давно бы не было, — почти равнодушно закончил тот.
— Да, не было бы, — согласился Томас. – Если вы поняли, что река – живое и реальное существо, которое в нашем мире имеет одни свойства – известные нам, а в другом мире – другие, неизвестные нам, почему вы были так небрежны? Ну представьте себе, что какой-нибудь такой же путешественник сунется в наш мир и увидит тигра. В его мире прото-тигр – милое существо, ласкающее его слух или что-то там, а в нашем? А в нашем тигр его съест.
— Понимаю…, — протянула Берта. – Река попросту сама попыталась схватить нас!
— Конечно, — подтвердил Мерк. – В этом нет враждебности ни злого умысла ни вообще какого-либо умысла – это чисто человеческие категории. Подходящая аналогия такая — что будет, если кто-то прыгнет в реку в нашем мире только потому, что в своем мире он так делал со своей проекцией прото-реки, и испытывал при этом что-то приятное? Река разобьет его о камни и утопит, и все дела, и нет в этом никакого умысла – просто законы природы.
— Понятно, — кивнула Серена. – Что, что ты показываешь?
Берта дергала Серену за руку, показывая куда-то на стену.
— Что? Я не понимаю.
— Ты помнишь, во сколько мы начали опыт?
— В десять минут десятого, потом еще было два неудачных захода, значит примерно в пятнадцать-двадцать минут…
Серена замерла на полуслове, вперившись взглядом в стену, на которой висели часы. Они показывали без двадцати пяти десять.
В ту ночь Томас предложил прекратить опыты с засыпаниями, и вообще порекомендовал взять каникулы на неделю. Вопреки опасениям Серены, это оказалось несложным – в тот ключевой момент, когда можно было выбирать между быстрым засыпанием и медленным пошаговым уходом в ОС, они обе чувствовали себя совершенно уверенно. Один прыжок – и ты спишь.
А потом были новые опыты, овладение искусством пересечения линий, днем они изучали теорию и практиковались на полигонах, занимаясь попутно и другими своими интересами, а ночью совершенствовались в перемещениях к акранцам, вернее, совершенствовалась Берта, а Серена застряла. Как и тогда на полянке, она никак не могла сделать завершающего шага – «увидеть» мир акранцев, или, как говорили, «собрать» их мир, и Томас посоветовал ей, как он выразился, «уйти в монастырь» – уйти в пещеру на неделю или две и полностью отрезать себя от всех привычных восприятий этого мира, прежде всего зрительных и слуховых. По его мнению, это должно было ослабить ее фиксацию на привычных восприятиях бодрствования и обострить потребность в том, чтобы «собрать» ну хоть какой-то мир, просто из жажды впечатлений. И это сработало, хотя далось с большим, очень большим трудом. Переживать такую глобальную сенсорную депривацию было очень сложно – оказалось, что у Серены не так много содержания в ее жизни, которое было бы независимым от обычной жизнедеятельности. «Ты из тех, кто сдохнет со скуки, если застрянет в лифте», — говорил Томас, комментируя ее страдальческие вопли по голофону на пятый день изоляции. И вот – прорыв. Мир собран – первый ее мир за пределами человеческого, и теперь всё только начинается.