Когда свора ребят, снявшись с места в одно мгновенье, свалилась лавиной с лестницы вниз, Андрей подошел к Йолке и сел рядом с девушкой, снова преодолев приступ застенчивости.
— Интересно, что они подумали обо мне, каким я им показался – старым, заторможенным и забитым?
— Так ты бы спросил.
И снова прямой взгляд глаза в глаза. Какие у нее охуенские глаза…
— Спрошу.
Пришлось снова устранять неловкость, теперь уже от того, что он просто сидит и смотрит на нее, и спазматически хочется о чем-то говорить, чтобы не было паузы, чтобы как-то разбавить этот неожиданно интимный и пронизывающий обмен взглядами. Два раза рот Андрея уже приоткрывался, и каждый раз он закрывал его снова.
— Как тебя зовут?
Даже такой простой вопрос ему было непросто задать, и он понял, что проигрывает борьбу с этой неприятной и парализующей, липкой влюбленностью, которая раньше казалась ему верхом счастья и полноты жизни, и поэтому сейчас он чувствовал себя словно на вершине скользкой ледяной горки – стоит ступить чуть вниз, и дальше уже несет и тянет неудержимо, как ни барахтайся всеми четырьмя лапами. Так и сейчас – автоматизм интерпретации такой влюбленности как чего-то крайне привлекательного парализовал его попытки воспрепятствовать этому, и когда он понял, что неудержимо соскальзывает дальше, возникло упорство и желание не превращать эту историю в банальную семейственность, вслед за которой тут же придут ревность, скука, желание обладания и прочие психопатии. Необходимо преодолеть эту хрень любой ценой! Это так похоже на проблемы с белками-прионами, о которых он прочел только вчера! Стоит только одному больному приону попасть в организм человека, как остальные – здоровые белки-прионы – приходя в контакт с ним начинают принимать болезненную форму, слипаются и начинают убивать другие прионы, пока весь организм не погибнет – комки слипшихся прионов заполняют клетки мозга и наступает смерть. И если такие больные прионы вызывают коровье бешенство, то болезнь, поражающая человека в результате такой патологической влюбленности, также является своего рода бешенством – человек теряет и здравый смысл, и способность испытывать полноту жизни, и ОзВ, у него исчезают все интересы — всё пожирается ядовитым соединением жажды обладания вниманием, ревностью, желанием производить впечатление и всего сопутствующего, и в конце концов его личность полностью распадается, и порой – навсегда, так как в тяжелых формах это бешенство приводит к тому, что ты хочешь даже чтобы эта девушка умерла, чтобы только не быть свободной от тебя, и возникают желание убийства, ненависть к ней и ко всем тем, кто ей интересен – такие тяжелые отравления можно излечить только приложением всех сил, всей своей воли, а кто способен на это? Кто тренировался в устранении НЭ и тупости? У кого есть, таким образом, иммунитет? Да практически ни у кого.
— Майя.
Снова прямой взгляд глаза в глаза, и этот ее взгляд и успокаивал и ободрял, помогая ему собраться, мобилизоваться против липкой сентиментальной гнили. И снова ничего не хотелось говорить, а просто смотреть в ее глаза.
Внизу послышался нарастающий шум, и спустя минуту в комнату ввалилась всё та же свора щенков, втаскивая за собой, как маленькие муравьи тащат большого, мужчину среднего роста лет сорока. Судя по тому, как он обменялся взглядами с Йолкой и Майей, Андрей понял, что они были знакомы. Удивило то, что на Андрея он вовсе и не взглянул, словно его и не существовало!
— Кто он? — Шепотом спросил он у Майи, и по ее взгляду понял, что ответа не будет.
Пришедший мужчина сел в углу, прислонившись к стенке, и так и не произнес ни слова, теребя волосы на головах двух или трех пупсов, завалившихся на него. Его повадки были… незрелищные, что-ли, лишенные той обычной поверхностной каши из микрожестов и мимики, что присутствует почти у каждого. Он был наполнен глубокой уверенностью в себе, и движения его были скупые, простые и в то же время не простецкие. Глядя на то, как он гладит пацана по голове, Андрей почувствовал, словно эта уверенность и спокойствие переливается в него самого. Повадки сильного зверя, в котором собранность и расслабленность сочетается с взрывной готовностью к броску.
— А скажи, — обратился к Андрею мальчик, чью голову теребил мужчина, лет девяти, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] взгляд Андрея невольно ухватился за них и никак не хотел отрываться. – Как бы ты отнесся к человеку, который не имея медицинского образования использовал для лечения доверившихся ему больных людей некий материал, токсичность которого ему самому неизвестна. После этого он опубликовал имена этих пациентов безо всякого их согласия и подробности их болезни. В процессе лечения людям были сделаны инъекции смертельно опасных микробов без какого-либо предварительного испытания на животных. Ну и некоторые из его пациентов умерли. Что бы ты сказал о таком человеке?
— Псих! – Вырвалось у Андрея прежде, чем он успел подумать.
— То есть ты бы такого человека предал суду и рекомендовал бы приговорить его к пожизненному заключению? – Утвердительной интонацией продолжил свой вопрос мальчик.
Андрей снова испытал странно-тянущее чувство – мелкий девятилетний пупс [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] и таким же взглядом задает ему вопрос, которого ну никак нельзя было от него ожидать. Это похоже на викторину, где взрослые заставляют детей вызубривать сложные фразы, и затем смеются над ними и умиляются, как полные идиоты. Но тут викториной и не пахло. Необычно было смотреть в эти совершенно детские глаза и понимать, что мальчик не просто оттарабанивает заученную фразу, а вполне понимает ее смысл, и хуже того – понимает ее, чего доброго, и получше самого Андрея, иначе зачем бы вообще был этот вопрос?
— Да, я бы предложил поступить именно так, — после минутной паузы все же согласился Андрей, так и не найдя подвоха.
— Клёво! – Засмеялся пацан. – Только что ты засадил пожизненно Луи Пастера, который, проведя такую безумную акцию, подтвердил то, что нашел спасение от бешенства.
— А…:).
Андрей улыбнулся. Да, поймали его на простую наживку.
— Я не учел, что это событие могло происходить в прошлом, и что подвергнутые такой операции люди были обречены на смерть.
— И ты всегда, читая историю и оценивая людей, отдаешь себе отчет в том, что в каждом времени и в каждом обществе в этом времени – своя мораль, причем далеко не единая во всех слоях общества, и что глупо судить людей прошлого по теперешним меркам? Ты отдаешь себе отчет в том, что в одном социальном окружении превозносится то, что в соседнем порицается как гнусный порок? И то, что, не встав на место того человека в том окружении, в котором он вырос, с теми представлениями о чести, долге и справедливости, которые он механически – как и все остальные люди во всех обществах и временах – перенял от других людей, мы даже приблизительно не может оценить – насколько тот человек был хорош или плох для своей эпохи и своего общества?
— Нет.
— Не всегда?
— Не… — Андрей запнулся. – Нет, не «не всегда», а наверное даже никогда…
— Наверное? – Не отставал пацан.
Андрей непроизвольно сжал зубы. Он по-прежнему так и не смог начать относиться всерьез к этим детям, и давал такие ответы, к которым легко было предъявить претензию в недостаточной искренности, а недостаточная искренность – по сути это просто неискренность.
— Нет, я точно никогда не делаю этого.
— Значит твои представления о тех, кто жил раньше, неверны?
— Ну…
Сначала Андрей хотел сказать, что его представления лишь отчасти неверны, то до него тут же дошло, что между гением и героем и спасителем человечества от смертельного вируса и невежественным киллером – разница слишком велика, чтобы говорить о какой-то «неполноте» представлений, но чтобы вот так с ходу признать все свои представления о людях прошлого неверными… для этого требовалось некое существенное усилие в искренности.
— Да, они целиком неверны, — согласился он.
— А как ты думаешь, — теперь на Андрея накинулась девочка с двумя торчащими косичками, от чего ее вид был ну совершенно детский, — у ежей транспозоны более активны или нет?
— Транспозоны… у ежей?? – Удивился Андрей.
Майя что-то сказала девочке с косичками, она мотнула головой и поправилась.
— У детей – вот у таких детей, как мы,…
Майя снова что-то ей сказала и девочка задумалась.
— Что такое транспозоны, я помню. — Стал отвечать Андрей. – Это длинные цепочки азотистых оснований, которые могут перемещаться по ДНК. Если под «такими детьми» ты имеешь в виду детей, которые развивают свой интеллект, порождают ОзВ…, — Андрей сделал паузу, и затем уверенно продолжил, — да, порождают ОзВ, то в таком случае если какие-то мутации и будут происходить, то они явно должны носить конструктивный характер, так что мутаций сдвига рамки у вас должно быть меньше, а мутаций за счет активности транспозонов – больше.
— Это понятно, но я хотела спросить о другом… отменяю свой вопрос – я не могу тебе его задать, потому что ты ничего еще не знаешь.
— О чем это? – Поинтересовался Андрей.
— Это несущественно, — девочка подвела окончательный итог твердым голосом и махнула рукой.
— Что тебя сейчас больше всего интересует?
Пацан, задавший этот вопрос, смотрел на Андрея несколько скептически несмотря на то, что казался младше других.
— Тебе сколько лет? – Не выдержал и решил полюбопытствовать Андрей.
— Семь.
— Ты кажется младше других, но выглядишь более… более взрослым…, нет, это не то слово, наверное более серьезным.
Краем глаза Андрей заметил, что Йолка и мужчина переглянулись при этих его словах.
— Да, я более серьезный, — подтвердил пацан, — но я не зануда:)
— Отлично! А то, глядя на вас всех, у меня какой-то ступор возникает. Я чувствую себя слишком легковесным великовозрастным детиной – даже по сравнению с Йолкой или даже по сравнению с…
Андрей перевел взгляд на мужчину, но тот так и не посмотрел на него в ответ.
— Сейчас меня интересует…, — Андрей замялся, — сейчас, вообще-то, у меня интересов почти нет – в последние два дня они резко снизились в степени охвата и в интенсивности, и это меня беспокоит.
— О чем тебе особенно неприятно вспоминать? – Продолжал расспрашивать пацан, переложив ножки с одной на другую. – Тут так же, как и при отравлении едой – если какая-то еда была испорчена, то именно о ней потом противно вспоминать.
— Нет, видимо в моем случае эта закономерность не сработает… противнее всего вспоминать о том, что мне как раз интереснее всего.
— То, что ты говоришь, это бред.
Андрея снова передернуло от таких резких слов, исходящих от малолетки, но слишком явным было отсутствие надменности или агрессии в его интонации и выражении лица, так что произнеся про себя эту фразу пару раз, Андрей наконец-то смог произнести ее не как выражение презрения, а как констатацию факта.
— Не может быть отравление от того, что прямо сейчас тебе интереснее всего.
— Нет, я имел в виду…
— Не надо ничего иметь в виду, — с совершенно спокойным и даже почти улыбающимся лицом добивал его пацан. – Да ты не переживай, просто нас самих еще с годовалого возраста обучают ясно выражать свои мысли, а ты наверное вырос где-то в глуши, среди невежественных людей. Если в математике ты вместо «проинтегрировать» произнесешь «продифференцировать», то разве ты потом скажешь что «я просто имел в виду»? Почему к разговору о восприятиях ты относишься так свысока, что можешь выражаться так неточно? На что ты рассчитываешь? Какой ясности хочешь добиться?
— Не могу избавиться от ощущения, что когда ты говоришь эти слова, ты попросту повторяешь их за кем-то, — не выдержал Андрей.
— Так и есть, эти фразы я повторяю за кем-то, — неожиданно согласился пацан. – Но это не значит, что я не понимаю их значения. Я хочу учиться у тех, кто умнее меня, хочу перенимать их ясность, и даже иногда их повадки, я хочу, чтобы они влияли на меня, что в этом странного? Что странного в том, что я выбираю тех, чье влияние на меня делает мою жизнь интересной, а меня – умнее?
— И даже эта фраза звучит так, словно ты ее за кем-то повторяешь!
— Так и есть, эту фразу тоже не я сам придумал. Я услышал эту мысль, и она мне понятна, нравится, она дала мне ясность, что в этом нежелательного??
— Но не ведет ли это к потере индивидуальности?
— Ведет ли к потере индивидуальности перенятие хода рассуждений, который мне кажется ясным, точек зрения, которые мне кажутся достаточно обоснованными? Нет, я так не думаю. Мне сложно провести сравнение на самом себе, потому что я…, ну неважно, а вот например когда к нам приходит с курсов новый интересный мальчик или девочка и остаются тут у нас жить, то это увидеть легко – хорошо заметна эта разница между ним, только пришедшим сюда, повторяющим тупые догмы, которые он уже успел нахватать, и ним же после того, как он год или два послушал рассуждения морд, поучился у них думать, перенимая в том числе и конкретные фразы и жесты… Я не вижу никакого ущерба для личности в подражании тому, что нравится. Вот нас тут, — он кивнул в неопределенном направлении, — перед тобой полтора десятка. Мы все перенимаем примерно одни и те же восприятия примерно у тех же людей, и разве мы похожи на селедки в банке? На роботов, лишенных индивидуальности? Нет, мы очень разные, очень!
— Да, я согласен, — кивнул Андрей. – Насчет отравления – противнее всего вспоминать то, что на протяжении последнего месяца было самым интересным – о генетике.
— А, ну тогда все понятно. Ты просто переел.
— Переел?
— Да, скорее всего то желание, которое было радостным и захватывающим, стало механическим. Например сначала ты учил генетику потому что было очень интересно, а в конце стал учить ее, ну например чтобы дочитать до конца главы. А что ты вообще делал в последние два-три дня с этой генетикой?
Андрей чувствовал себя пациентом на приеме терапевта, и, как ни странно, испытывал полнее доверие к этому мелкому щенку.
— Последние два дня писал статью о цикле Кребса – хочу вставить ее в «Курс генетики XXV века», так как там она прописана, на мой взгляд, недостаточно детально.
— Покажи?
Андрей достал комп, открыл файл и протянул пацану. Тот стал быстро бегать глазами по тексту, и это было поразительно – он явно понимал все то, что там написано! В восемь лет блин!!! Ну а что… Андрей, в общем, и сам был из вундеркиндов – играть в шахматы научился в два года, читать – тоже, математикой и физикой увлекся в пять лет, и если бы его не запихнули в школу, если бы просто оставили в покое и помогали заниматься тем, что интересно, так и он в восемь уже вполне мог бы освоить много всего из разных наук.
— Да, так и есть, — с довольным видом произнес пацан. – Сначала ты пишешь действительно ясно, а вот здесь у тебя в параграфе про интерференцию генов написано: «Если siРНК образуется в результате разрезания дайсером дцРНК, то микроРНК транскрибируется с генов». Это же чушь получается! Читая такую фразу начинаешь думать, что siРНК может образовываться и каким-то другим путем, а не в процессе разрезания дайсера дцРНК. Фраза понимается правильно, если, например, переделать ее так: «Если siРНК, как мы знаем, образуется в результате…» и так далее — так получается понятно и правильно.
— Да… согласен, но разве это что-то объясняет?
— Объясняет. Дальше еще есть несколько фраз – вот тут, вот тут…, смотри!
Андрей после секундной паузы встал и подошел к нему, аккуратно лавируя между несколькими детьми, валяющимися на полу. Присев рядом и заглянув в комп, он оказался при этом в непосредственной близости не только от пацана, но и от мужчины, и в первые полминуты не мог сосредоточиться. То ли это было самовнушение, то ли было что-то другое, но присутствие рядом с ними – вот тут, на расстоянии вытянутой руки, повлияло на Андрея совершенно неожиданно. Сначала возник всплеск пронзительной радости, которая словно попрыгала в нем и преобразовалась в блаженство. Блаженство было мягким и слабым по интенсивности, словно не очень отдаленное эхо, но при этом пронзительность его была очень высока! Он всегда думал, что только интенсивные ОзВ могут быть пронзительными или всеохватными, а оказалось, что это совсем не так. Он затаил дыхание, чтобы не сбить, не нарушить это состояние. Прямо перед ним были две лапы – одна крепкая, с выраженными мышцами, но не неприятно-рельефная, как это бывает у спортсменов, с упругой загорелой кожей, и вторая – лежащая на ней – детская, только приобретающая очертания крепкой лапы, но уже вполне оформившаяся [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], и когда его взгляд останавливался на лапах, когда он немного наклонялся, чтобы почувствовать слабый запах кожи, блаженство усиливалось. И в этот момент он осознал, что от их тел исходит довольно определенный запах. Этот запах не был похож вообще ни на что!
Андрей преодолел позыв к неловкости и стал внюхиваться. Это был запах, который мог бы доноситься порывом ветра из долины, полной цветов, и еще в нем был привкус запаха загорелой попки девочки, и когда он отстранился на полметра, запах стал едва заметным, и блаженство резко ослабло. Придвинулся – стал вдыхать запах их тел – и блаженство само собой тут же выросло! Это точно не было самовнушением – слишком определенной, слишком явной была зависимость интенсивности блаженства от интенсивности запаха, и эту закономерность он обнаружил только сейчас, не зная о ней раньше.
Он придвинул совсем близко лицо к их лапам, уловил еще один оттенок – так пахнет выгоревший чабрец, и блаженство резко скакнуло за ту грань, о которой он до сих пор и не догадывался.
Мелькнула мысль «блаженство», но он ее отогнал, чтобы не сбивать это переживание. Хотелось дышать поверхностно, но сделав пару глубоких вдохов он обнаружил, что блаженство вполне устойчиво.
— Да, эти фразы написаны криво, — согласился он, посмотрев наконец туда, куда указывал пацан.
Блаженство не исчезало, не становилось слабее!
— Не просто криво – искажается смысл. Например тут: «Комплекс RISC после этого высвобождается и готов к работе и может продолжать разрезать следующие мРНК». Это разве правильно?
Андрей на несколько секунд задумался.
— А… нет, RISC не разрезает мРНК, а блокирует их, а разрезает их слайсер.
Такую фразу не смог бы написать человек, который сам четко понимает написанное. Это бы резало ему глаза и уши! Так что ты упустил момент, когда необходимо было остановиться, переключиться на другие интересы, стал нагромождать фразы без того, чтобы с удовольствием и не спеша разобраться в них, и язык изменился – из удобочитаемого он стал намного более техничным. Все это – критерии совершенной ошибки в реализации радостного желания.
— Да, сейчас я могу вспомнить – действительно не хотелось бросать параграф а полпути, хотелось уже поскорее закончить с ним, довести до конца, и…
— Обычная ошибка. – Резюмировал пацан, с интересом рассматривавший Андрея, рассматривавшего его коленки и ляжки. – Перфекционизм.
— Зато теперь есть опыт. Не знал, что вот так легко можно убить радостные желания.
— Отложи генетику, отложи вообще все, выполни несколько фрагментов ничего неделания и различи – какие есть желания. Им и следуй, — подала голос Майя.
— Наверное, у меня еще нет полного доверия к желаниям. Постоянно хочется найти какой-то алгоритм, критерий того – какое желание реализовывать, а какое – нет, вместо того, чтобы доверяться желаниям. Когда интерес к генетике ослаб, возник страх – а вдруг сейчас мои желания растворятся, вернутся снова в полумертвое состояние? Отсюда – спазматическое выдавливание, перфекционизм. Теперь я знаю, что отравление возникает очень быстро!
Мужчина что-то шепнул пацану, тот – соседу, и спустя несколько секунд волна докатилась до всех. Кроме Андрея, естественно.
— Пойдем, — встав, Майя обратилась к Андрею. – Прогуляемся, а у Марти, — она кивнула на пацана, разговаривавшего с Андреем, — пока есть другие дела.