— Кидай, кидай скорее! – мелкий пацаненок в несколько прыжков проворно запрыгнул на большой кусок скалы и кричал вниз девочке, держащей в руке мяч.
— Нет мне, мне, — позади девчонки подпрыгивал от нетерпения еще один пацан постарше.
Слегка наклоненная горная полянка, покрытая жесткой, короткой травой, то покрывалась клочьями облаков – так, что на двадцать метров вперед ничего не было видно, то высвобождалась из его лап, и тогда в разрывы белесой пелены вверх по склону был виден небольшой поселок – домов на 10-12.
— Кидай, кидай, а я кину ему, — продолжал кричать пацан на скале. Его маска на лице давно сбилась в сторону и почти слетела, но он не обращал на это внимания – здесь не бывает чужих, а при своих маленьким можно и так. [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…].
Едва не потеряв равновесие, он перебежал на соседний выступ скалы.
— Кида…, — начал он, но, увидев, что девочка уже валяется на траве, раскинув руки, разочарованно замолчал и полез вниз.
Спустившись, он заметил, что и пацан тоже валяется.
— Ну блин!, — разочарованно пробормотал он, — пришли ведь в мяч поиграть…
Подойдя к девчонке, пацаненок сел рядом. [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…].
— Вставай, ну вставай, — капризным голосом сказал он и полез тормошить ее. Увидев какой-то короткий обрубок, торчащей у нее в шее, он непонимающе поднял голову, и тут же его череп был размозжен тяжелой арбалетной стрелой.
В тумане немедленно нарисовалось несколько десятков человек, так закутанных в плащи, что скорее напоминавших призраков, и стремительно стали продвигаться по бездорожью вверх в обход деревни – через кочки, камни, ощерившиеся острыми колючками кусты.
Спустя полчаса туман внизу поляны как будто бы сгустился, но это был не туман: сотни вооруженных людей – пеших и конных – направлялись вверх. Засевшие выше деревни воины из передового отряда без каких либо затруднений перестреляли, как шинш, несколько фигурок, метнувшихся было от деревни вверх. Путь для армии был открыт, и некому было предупредить о вторжении.
В единственной комнате уютного небольшого горного домика сидели пятеро. За одним большим круглым столом. Пламя, вырывающееся из камина, давало неясный, перемежающийся свет, то освещающий лица, то погружающий их в тень, и когда лица освещались, было видно, что у троих из них выражение мрачное, тревожное, у четвертого – спокойное, а лицо пятого человека, сидящего спиной к огню, было все время погружено во мрак.
С двух сторон к дому вплотную прижимались две скалы высотой метров в шесть, на вершине каждой из которых укрепилось раскидистое деревце, с третьей стороны была пропасть, а с четвертой открывалось кажущееся бескрайним пространство высокогорной тундры, уходящее вниз. Дом стоял на самой вершине горы, и подход к нему был тщательно перекрыт вооруженными до зубов людьми – один кордон, второй, третий…
Внутри комната была отделана с варварской роскошью: по стенам – шкуры тахоргов, на полу – мех арахнодонта с ворсом в десять сантиметров длиной. На столе — чашки из драгоценного прозрачного голубого кроникса, кувшин из еще более драгоценного черного торлерита. По верху комнаты под потолком шли ряды отдушин, в глубине которых несложно было предположить готовые вылететь смертоносные стрелы арбалетов. Кресла, в которых сидели люди, были сделаны из редчайшей – красной — породы уранового дерева. Поверхность массивного стола украшали выгравированные изящной вязью крины из древнего кодекса Велестра.
Если эти люди и разговаривали между собой, то разговор этот был странный – только двое у камина тихо переговаривались между собой, в то время как остальные молчали. Между ног у каждого из пяти примостилось по девушке – [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], которые старательно отсасывали, облизывали и дрочили им члены.
— Я хотел показать тебе…, — раздавался полушепот, — я написал это, сведя в одну систему то, что мне известно, чтобы, опираясь на известное, начать путь в неизвестное, ты дал мне в руки инструмент, ты дал мне опыт, которого мне не забыть, теперь все остальное зависит от меня, я хочу пройти весь этот путь сам с самого начала, хочу продолжать бороться, я построю новые университеты…
— Хорошо, хорошо, ты построишь университеты, но не здесь… А листы эти сейчас опасны. Ты уже не забудешь, что написал, и моей науки ты не забудешь, так что я прочту это и уничтожу.
Там было написано следующее:
«Исходные данные для построения Науки Великих Путешествий, которая, по словам Учителя, в будущем сольется с неизвестной мне Великой Наукой о Веществе:
1) ОзВ так влияют на физическое тело, что
а) старение замедляется
б) болезни или не наступают, или проходят быстро и без осложнений
в) выносливость увеличивается
г) внешний вид тела становится резонирующим с чувством красоты, нежностью – это касается и пропорций тела, и кожи, которая становится эластичной, приятного цвета и приятной на ощупь.
2) Интенсивные ОзВ приводят к появлению разнообразных физических переживаний (ФП) – то есть таких ощущений, которые не появлялись до этого и не появляются впоследствии, если ОзВ перестают испытываться. Область проявления ФП не ограничена – они могут испытываться в любой части тела, и даже – как это ни кажется невозможным – вне видимых границ тела.
3) Старение тела (то есть повышенная утомляемость, подверженность заболеваниям, подверженность вялости, подверженность «плохому самочувствию» вообще, ослабление сексуальных и эротических восприятий, такое изменение пропорций и внешнего вида, которое делает тело непривлекательным эротически, не резонирующим с нежностью и чувством красоты.
4) Сны несомненно существуют.
Во сне плотность психической жизни может быть значительно увеличенной, то есть за одну и ту же единицу времени во сне можно пережить ОЧЕНЬ много – так много, как в бодрствовании не бывает.
Во снах гораздо чаще можно испытать ОзВ такой интенсивности и пронзительности, какая в бодрствовании бывает редко или вовсе не бывает.
5) Опыт внетелесных восприятий (ВТО) несомненно существует.
В ВТО я чувствую себя сознающим существом, могу думать, испытывать эмоции, видеть окружающий мир – совпадающий с тем, что я вижу в бодрствовании, или не совпадающий.
Зрительное восприятие окружающего мира в ВТО может меняться точно таким же образом, как это происходит, когда я в бодрствовании перемещаюсь.
При «перемещении» твердые объекты – например стены — не являются препятствием.
При «перемещениях» зрительные восприятия могут меняться таким образом, какое соответствует в бодрствовании перемещению на большие, и даже на огромные расстояния либо с большой, либо с огромной скоростью, либо вовсе моментально.
Ощущений, соответствующих телесным ощущениям в бодрствовании, в ВТО нет.
Процесс начала ВТО сопровождается такими ощущениями, которые однозначно интерпретируются как «отделение от тела».
«Отделение от тела» может сопровождаться такими зрительными восприятиями, которые соответствуют изменению местоположения «отделенного центра сознания» — назовем это «выходом из тела».
Может быть несколько способов «выхода из тела» — выкатывание вбок, выход через голову, горизонтальный подъем вверх, вертикальный подъем.
Для начала выхода из тела необходимо и достаточно иметь таковое желание, но степень удаления и степень свободы в «перемещениях» зависит и от других обстоятельств – наличия НЭ, страха, ажиотажа, мыслей-скептиков и т.д.
Можно испытывать ощущение «отделения», но при этом не испытывать желания выйти из тела – этому состоянию также присущи все качества ВТО – потеря контроля над произвольными движениями тела, появление «другого зрения», которое функционирует даже в том случае, если глаза закрыты.
Отделению от тела нередко, особенно на начальных этапах, сопутствует чувство сильной, а порой и сильнейшей, парализующей тревожности – как возникающей автоматически и бесконтрольно, так и в связи с мыслями о «потере тела» и в связи с потерей контроля над произвольными движениями.
Под потерей контроля над произвольными движениями я имею в виду такую ситуацию, когда желание «хочу подвигать рукой» или «хочу повернуть голову» не может реализоваться – ни малейшего движения физическим телом сделать невозможно, нет соответствующих ощущений, вместо них есть чувство полной анестезии (иногда оно может быть неприятным) + тело воспринимается этим «другим зрением» как полностью неподвижное. Только при предельном напряжении контроль над телом можно восстановить, при этом ВТО прекращается.
Во время ВТО часто возникает восприятия неких других сущностей – имеющих форму и не имеющих ее (в таком случае возникает уверенность-10 в том, что в данном объеме пространства существует некое сознающее существо, но зрительного его восприятия нет), похожих на обычных людей и непохожих.
ВТО наступает при полном расслаблении тела – как правило при засыпании, но еще до того, как начался сон. Во всяком случае есть уверенность на 10, что «я не сплю».
6) Опыт осознанных сновидений (ОС) несомненно существует.
ОС всегда начинается из самого обычного сна. В некоторый момент вдруг возникает сомнение в том, что я сейчас бодрствую – этому может предшествовать наблюдение событий, совершенно невозможных в мире бодрствования, после чего возникает удивление, после чего возникает сомнение – не сон ли это? Но и после того, как вся эта цепочка событий произошла, ОС может и не возникнуть, т.е. во сне ты скажешь себе «нет, конечно это не сон» и сон продолжится.
В ОСах можно испытывать ОзВ исключительно высокой, даже экстатической интенсивности несмотря на то, что в бодрствовании этого не бывает или бывает крайне редко.
ОСы бывают разного уровня «осознания», то есть когда есть ОС, я могу, находясь в нем, оценить уровень ясности своего сознания – от очень мутного, до очень ясного. Чем более мутный ОС, тем скорее он прекращается и переходит в обычный сон, и тем меньше вероятность испытывания в нем ОзВ.
В ОСах есть полноценные физические ощущения! Причем зачастую намного более яркие, чем в бодрствовании. Например можно испытывать необычайно яркие эротические и сексуальные впечатления.
Сюжет ОСа можно предоставить развиваться самому по себе, а можно им управлять. Чем более ясный ОС, тем легче им управлять. Управление ОСом достигается простым желанием. Любой сюжет может быть по желанию порожден, в том числе и самый необычный. Например девочка можно захотеть, чтобы у нее был член, и у нее будет член.
Если девочка таким образом «порождает у себя член» и трахает кого-то в ОСе, то впоследствии – когда она пробудится и опишет свои ощущения в члене в мельчайших деталях, окажется, что эти описания в точности, до последней детали соответствуют тому описанию, какое сделал бы мальчик.
В силу простоты управления сюжетом ОСа, его можно использовать для реализации таких желаний, которые из-за своей специфики не могут быть реализованы в бодрствовании.
Чем более ясный ОС и чем больше в нем доля ОзВ, тем с большей вероятностью желание встретить некое «просветленное» существо (то есть искреннее, испытывающее яркие ОзВ, обладающее глубокой ясностью и пр.) будет реализовано. Полученный в результате этой «встречи» опыт с высокой вероятностью будет очень значим – или в силу переживания необычных ОзВ, или в силу появления ясности и т.д.»
— Все кончено! — неожиданно громко проговорил сидевший лицом к огню. Суровые складки его лица выдавали исключительно развитую волю и властность, не чуждую жестокости. – Все кончено, и тут нет места для сомнений. Я не могу уже ничего.
— Ну не совсем ничего, Майринк, не совсем…, — вкрадчивым голосом возразил сидевший по правую руку от него человек с высоким лбом и горящим взглядом.
Резкий удар по столу прервал его фразу.
— Хватит, Тракс! – Майринк сделал движение, словно собирался встать, девушка быстро отпрянула, чтобы не поцарапать его член зубками, но тот остался сидеть, мрачно смотря в стол перед собой, сплетая и расплетая пальцы рук, и девушка продолжила свои ласки. – Все кончено, я сказал. Примем то, что нас ждет, как мужчины, а не как бабы, ползающие под столом и надеющиеся на милосердие. Донесения верные – по всей стране толпы под руководством монахов Ордена разносят в клочья школы и университеты. Кто не успевает скрыться – того до полусмерти избивают или уничтожают на месте.
Какая-то тень скользнула и исчезла, и в руках Майринка оказался листок бумаги. Нетерпеливо, почти раздраженно открыв его, он пробежался по нему взглядом и с досадой бросил в сторону.
— Идиоты. Как будто сложно предположить, что я не стал бы полагаться только на наблюдателей в деревне… Они уже близко. Передовой отряд уничтожил деревню и через полчаса они будут тут, потом подойдут остальные, и на этом все закончится.
— Не закончится. – Человек, сидящий спиной к огню, обладал голосом, столь же уверенным в себе и властным, но агрессивности в нем не ощущалось. – Полное уничтожение все равно невозможно. Знание останется среди людей – в виде обрывков идей, клочков бумаги, легенд, передающихся из уст в уста. Мы слишком много сделали, чтобы теперь одним актом вандализма можно было бы все уничтожить. Даже те, кто сейчас сжигает университеты, сами не зная того уже несут в себе зерна будущего – их концепции уже подверглись корректировке — хоть и малозаметной, но значимой. Их бытовые привычки уже немного изменились. Ну и кроме того – остался ты и твои ближайшие придворные, — говорящий обвел рукой Майринка и людей, сидящих по обе стороны от него.
— А…, — досадливо бросил тот, нервно оттолкнув сосущую его член девушку, — хватит, хватит уже! Когда сюда явятся бригады Стентора во главе с этой сукой, и найдут тут тебя, — кивнул он на сидящего спиной к огню, — все будет закончено и для нас. Нас обвинят в предательстве интересов народа и попрании памяти богов, злостном развращении подрастающего поколения и прочих смертных грехах, после чего распнут на радость идиотам, жаждущим секса и зрелищ, и на Пандоре воцарится мрак и кретинизм на веки вечные.
— Ну, — мягко заметил его оппонент, — положим меня они тут не найдут, и его тоже не найдут, — кивнул он в сторону человека, сидящего справа от него.
— Да найдут же! – Майринк снова был готов выйти из себя. – Эти твари последнюю мышь найдут, я говорю тебе – они везде, мы окружены и это конец.
— Государь, — почтительно произнес человек, сидящий слева от Майринка, — позвольте мне называть вас именно так, хотя мы и говорим на искусственном языке, принесенном нам из других миров этим почтенным господином, чтобы окружающие подданные не поняли нас… позволю себе заметить, что если этот господин говорит, что его тут не найдут, то так оно и будет. Прошу простить мою наглость, но не забывайте, что и моя жизнь стоит на карте. Убьют всех, если тут найдут его, а Вы знаете, мой государь, что я не из тех, кто отличается храбростью перед лицом смерти…
— Это точно… уж чем-чем, а храбростью ты, Квикс, не отличаешься! И еще неизвестно – отличаешься ли ты верностью! – Гневный взгляд Майринка мог бы наверное ошпарить.
-… эээ… я отношусь к Вам, Государь, со слишком большим уважением и почитанием, чтобы позволить себе оскорбиться на Ваши слова, произнесенные в горестном состоянии духа, и позволю себе еще раз обратить Ваше внимание – мне, как и Вам, сейчас грозит ужасная смерть под пытками, а я – посмотрите на меня – совершенно спокоен. Ну хорошо, ну не совершенно… и это потому, что я точно знаю, Государь – этот почтенный господин умеет исчезать без следа, и он не демонстрировал эту свою колдовскую способность Вам до сих пор, видимо, лишь из уважения к Вашим чувствам, поскольку я, когда имел честь наблюдать это, самым постыдным образом грохнулся в обморок и описался. Вернее – сначала описался, а потом грохнулся в обморок.
— Черт знает что…, — пробормотал Майринк, — ладно, посмотрим… но если… если они тебя тут не найдут… о…, — лицо Майринка приняло зловещее выражение, — ведь тогда этому все будут свидетели – люди из бригад, люди из моей собственной охраны, люди из внешней охраны, их начальники и самые мелкие солдаты – все! Все увидят, что я не якшаюсь с государственными преступниками и попирателями святых заветов прошлого, как меня в этом обвиняют. Тогда… тогда я обвиню этих свиней в предательстве Родины, поскольку они оскорбили мерзким подозрением своего Государя! Тогда это их жопы будут скворчать на Большой Сковородке Верховного Святилища! Ну, Стентор конечно отмажется, эта хитрая обезьяна найдет кучу оправданий, но он же вынужден будет найти крайнего – кто-то ведь должен оказаться виновным в таком святотатстве, в таком гнусном оскорблении Государя, который денно и нощно бдит, очей не смыкает, все думает – как спасти отечество от пакостей святотатцев, публично поедающих и делающих прочие мерзопакости… придется ему сделать шиншиллами отпущения своих ближайших помощников – тех, кто якобы ввел его в ужасное заблуждение своими змеиными языками и мерзким колдовством.
— Ну он найдет кого помельче…
— Нет, не выйдет! – торжествующе рявкнул Майринк. – Что же получится – его, мудрого и хитрого Стентора, главу Ордена, хранителя Пяти Печатей, наследника Аякомы, имеющего при себе Совет Мудрейших и прочая и прочая, и вот его и весь его дерьмовый Совет провел за нос какой-то там мелкий чинуша? Какая-то мелкая сошка? Нет… такого позора ему не простят. И поэтому предательство должно исходить от кого-то очень и очень высокопоставленного – не меньше чем члена Совета Мудрейших. Конечно, он постарается обойтись малой кровью, сдаст мне одного-двух «заговорщиков»… но я уж такой шанс не упущу — уж я постараюсь, чтобы «заговор» против Стентора, якобы сколоченный его ближайшими прихлебниками, был бы раскрыт в полной мере! Я просто раздену его! Пусть покрутится – один, без своего Совета! Черта с два он один сможет навести террор. И тогда… ну что ж, тогда по крайней мере мы спасем тех, кто выживет после этого погрома, ведь толпа дурна – быстро заводится и быстро отходит… погодите!
Явно воодушевленный, Майринк сделал знак рукой, и немедленно подле него каким-то поразительным образом оказалась тень – их способность появляться из тьмы и исчезать была натренирована до совершенства.
— Когда к внешнему кордону резиденции подойдут бригады Стентора, а будет это уже минут через пять, пусть начальник моей охраны скажет, что здесь – важное совещание Государя, главного министра и главного прорицателя, что мы ВТРОЕМ обсуждаем – как очистить государство от яда отвратительной секты развратителей тел и умов наших граждан, и любая попытка проникнуть сюда, а тем паче попытка обвинить меня – МЕНЯ – в том, что я якшаюсь с главарем сектантов, предаюсь омерзительному греху публичного поедания пищи… — это будет квалифицироваться как государственная измена, и неминуемая, страшная казнь будет ждать предателей.
Тень, как кажется, кивнула, и Майринк продолжил.
— Конечно, никто не решится нарушить запрет под такой страшной угрозой. Подождут Стентора, и когда он прибудет – еще минут через пять, я так думаю – эта тварь никогда не полезет на рожон в первых рядах… он, конечно, пригрозит расправой моей охране. Скажите ему, что подвергать жизнь честных солдат, преданных Государю, это двойное предательство, но он и это пропустит мимо ушей и все равно потребует пропустить. И когда он будет готов отдать приказ на уничтожение охраны – отойдите и подчинитесь его воле, пропустите его, но потребуйте, чтобы и начальник моей личной охраны, и командиры подразделений – все вместе присутствовали бы при разоблачении грязной крысы-предателя своего народа — государя Майринка. И намекните, что это в его же интересах, в противном случае армия может заподозрить подлог, а командирам, своими глазами все видевшими, они поверят и подчинятся беспрекословно. Он согласится, потому что точно знает, что он, — Майринк кивнул в сторону человека напротив него, — тут, и что деться ему с вершины горы некуда.
Тень исчезла, и Майринк, помолчав минуту, продолжил.
— Но можем ли мы в самом деле – даже сбросив с повозки эту гниду, восстановить учение? Поддержать тех, кто сейчас под угрозой уничтожения? Сможем ли снова начать строить…
Человек, сидящий спиной к камину, прервал его жестом.
— Я не знаю. Это зависит от тебя, от твоих помощников, от тех, кто выжил и не испугался. В истории того мира, откуда я прибыл, случались и взлеты и падения, и не раз именно просвещенность и личный пример Государя оказывали огромное влияние на последующую историю его и не только его народов… сейчас нет времени рассказывать историю – сейчас время ее создавать. Хватит сидеть между двух стульев – выбив опору из-под Стентора, сделай решительный шаг, возьми хотя бы самый минимум из Учения, пусть в самой абстрактной форме – чем более она будет абстрактна, тем легче будет ее приложить каждому к своей жизни в меру своей искренности. Не трогай самых больных мест, самых дремучих концепций – сосредоточься на абстрактной сути Учения, мотивировав это необходимостью в будущем воспрепятствовать хаосу и междоусобицам. Народы Пандоры довольно повоевали, сейчас подходящий момент, чтобы поддержать в них созидательные желания. А кто будет по прежнему взывать к агрессии…
— Я разберусь…, — хищно пообещал Майринк. – Я разберусь с ними.
— Что именно ты советуешь оставить из Учения? — спросил придворный прорицатель.
— Самое основное. Пусть останется хотя бы самое основное, если мы не можем сохранить большего: четыре благородных истины. Вы их знаете, но я напоследок хочу еще раз их повторить. Первая: жизнь человека в целом несчастна, поскольку наполнена тупостью и негативными эмоциями. Вторая: существует счастье, которое люди испытывают, когда переживают озаренные восприятия. Третья: есть путь к тому, чтобы чаще и сильнее испытывать озаренные восприятия. Четвертая: этот путь восьмеричный, он состоит в 1) прекращении испытывания негативных эмоций, то есть воспоминании себя в состоянии, когда их нет, 2) порождении озаренных восприятий, то есть воспоминании себя в состояниях, когда они есть, 3) прекращении поддерживания тупости, то есть прекращении высказывания безосновательных суждений, прекращении использования слов с неизвестным значением, 4) порождении рассудочной ясности, то есть осуществлении размышлений согласно правилам логики, основываясь на наблюдениях и с использованием терминов, которым придано конкретное значение, 5) прекращении подавления тех желаний, которые не противоречат Кодексу административных и уголовных Законов, 6) поиску и реализации радостных желаний – то есть таких, которые сопровождаются предвкушением, 7) прекращении порождения неприятных ощущений (когда детей в школе заставляют часами сидеть за партой, когда пеленают младенцев и т.д.), 8) порождении приятных ощущений.
— Хорошо, — промычал Майринк.
— Хотя даже в такой короткой форме это слишком объемно. Пусть в основании, на самом нижнем уровне, лежит самое простое. Сделай само словосочетание — «четыре благородных истины» — фундаментом Учения и нравственной основой Государства. Пусть те, у кого совсем нет желания или возможности изучать Путь, у кого совсем мало ума и прочих способностей – пусть они просто из верноподданнических чувств повторяют, что самое главное – это четыре благородных истины. Те, кто чуть поумнее, могут узнать, что четыре благородных истины таковы: 1) есть страдание, 2) есть прекращение страдания, есть счастье, 3) есть путь к прекращению страданию, к счастью, 4) этот путь – восьмеричный. А самые способные пусть получают более развернутое знание в том, в чем они хотят разобраться. Пусть каждая школа, каждый университет кроме того, чтобы поддерживать Учение в целом и развивать разные науки, еще и специализируется на чем-то своем в Учении. И не трогай больные мозоли, не заставляй людей есть публично и делать прочие вещи, которые они считают непотребными. Просто сделай так, чтобы Учение развивалось, и каждый применит его к своей жизни сам. Ну что говорить, Майринк, делай, не сиди сиднем, делай!
Майринк вскочил, сжав кулаки, словно пытаясь что-то сказать, но не находя слов.
— Я тоже хочу участвовать в этом! – проговорил пятый, снова выхватив свои листки.
— Нет, Вайу, это невозможно. Тебя уничтожат. Ты должен уйти вместе со мной, у тебя будет…
— Я хочу бороться тут! Среди своего народа! Я не хочу бежать как трус!
— У тебя будет возможность бороться, но зачем просто лезть в петлю? Это что – эффективно? Геройская смерть никому не нужна, а геройская жизнь – нужна. Я же говорю – здесь тебя убьют… да и не можешь ты тут оставаться – когда сюда ворвутся люди Стентора, ни меня ни тебя здесь быть не должно, иначе – смертный приговор Майринку, и последующие века тьмы и реакции…- вдруг он резко поднял голову:
— Посмотрите – что там?!
Он махнул рукой куда-то в угол, сделав изумленное лицо, и когда все быстро обернулись, сделал быстрый жест.
— Где, что… а черт!
Изумлению Майринка не было пределов – Вайу исчез.
— Как, черт возьми…
Внезапно дверь в комнату распахнулась, и внутрь влетел человек в черном.
— Государь, я только что узнал — они схватили Майю! Они притащили ее с собой и хотят убить вас всех вместе! Передовой отряд тащит ее в железной клетке и эти желтые обезьяны Стентора кричат, что всех богомерзких преступников, как бы высоко они ни сидели, посадят в ту же самую клетку и потащат на Сковородку…
Майринк схватился за голову.
— Дьявол… Хорошо же… хорошо… пусть… значит — как бы высоко они ни сидели… хорошо… вот туда и СЯДУТ те, кто сидит очень высоко! Они знают, что мы знаем?
— Нет, Государь, они везут ее в полном секрете, ну а я купил этот секрет… а охрана там слабая, чтобы не привлекать внимания…
— Я никогда этого не забуду! – глядя в глаза человека в черном, произнес Майринк. – Я отблагодарю тебя. Ты знаешь мое слово.
— Это моя работа, Государь – покупать для Вас секреты, хранить Ваши секреты, — скромно потупив глаза произнес тот.
— Отбить. – Майринк был краток. – Любой ценой. Они не ожидают нападения, мы нападем и отобьем ее еще до того, как они будут тут. Любой ценой, понял?
Человек поклонился и быстро вышел.
Майринк молча ходил из угла в угол, минуту, другую.
— Ну что они там…, — в нетерпении бросил он. – А? – спросил он куда-то в темноту.
— Нет информации, государь, — донеслось оттуда.
— Дьявол, дьявол… — Майринк остановился и внезапно ударил себя по лбу. – Что же я медлю?
Взмах рукой, и тень уже у его ног.
— Среди сосок была девушка лет 30, да?
— Да, государь. Почтенный Квикс в последнюю неделю предпочитает зрелых сосок.
— Сейчас сюда притащат Майю. Я надеюсь… Мы должны ее подменить. Возьми эту девушку, убей ее быстро и небольно, потом, когда она умрет, проткни ее тело копьями в разных местах, вымажи ее в грязи и крови, брось на пол. Мы скажем, что наши дураки-солдаты решили, что в клетке какая-то важная персона, угрожающая Государю, похитили ее и убили, когда она пыталась убежать. Никто, кроме Стентора и его шавок, не знает – кто на самом деле в клетке, а они скоро перестанут быть опасны. Да и не будет никто в этой неразберихе… Быстро!
Подняв глаза на сидящего перед ним человека, лицо которого по-прежнему было скрыто тенью, Майринк тихо произнес: «Ты ее спасешь, верно? Спаси ее – ты знаешь, ЧТО для меня это значит ее жизнь. Да и тебе она нужна». Тот кивнул. Труп девушки шлепнулся на пол, ртутно-черная кровь ручейком текла под стол.
— Еще одна смерть, — пробормотал Майринк. – Мы рождены, чтобы убивать, убивать и убивать. Никто не защищен – ни ребенок, ни старик, ни девушка.
Наклонившись, он поправил маску на ее лице. Легко, словно боясь потревожить, провел пальцами по ее бровям.
— Этих желтых обезьян я перебью всех до единого! Всех. Эта зараза не может быть излечена. А вообще есть плюс в том, что Стентор собрал эти отбросы подле себя – иначе они были бы разбросаны и вредили бы исподтишка.
Вдруг отдаленный шум стал очень громким, скрежет металла заглушал крики и стоны, и в дверь ввалилось несколько человек, от порыва воздуха пламя метнулось в сторону и стало видно, что люди покрыты грязью и кровью, некоторые ранены, и среди них – тонкая фигурка девушки.
— Мы вырвали ее! Но они уже тут, охрана уже пропустила их!
Майринк чуть не взлетел под потолок.
— Вон отсюда все! Все!!
И когда все выбежали, он, обернувшись на человека у камина, продолжавшего спокойно сидеть, сказал:
— Все идет по плану, Бодхи. Я сейчас выйду, и когда они ворвутся, чтобы найти тебя и ее, а потом обвинить и уничтожать меня, тут не будет ни тебя, ни ее. Они перевернут каждый камень на этой горе, ведь они ТОЧНО знают, что и ты и она – тут. Но найдут только позор и смерть. И тогда история продолжится. Когда ты сюда вернешься? Через сто лет? Через тысячу? Десять тысяч? Мой прах истлеет, и за тысячи лет хаос еще не раз воцарится на планете, но люди будут помнить, люди будут создавать саги о том, что был в древности великий царь Майринк, принесший людям просвещение, Учение, благоденствие, ставший примером другим – тем, кто все же привел нашу расу к счастливой, черт возьми, жизни.