— Это неверно. – Менгес аккуратно погладил по голове огромную, диаметром в полтора метра черепаху. Ее выпуклые выразительные глаза пялились с любопытством на валяющихся на мелководье людей. Тора тоже протянула руку и погладила ее кожистые «подмышки» — такое странное, противоречивое ощущение от прикосновения, словно гладишь мягкий камень. Черепаха медленно развернулась, пихнула Тору в бок огромной задней ластой и пошла на глубину.
— Неверно что именно?
— Неверно, что история с тигром и дельфинами застала всех нас врасплох. Может быть вас она и удивила, но не нас. Не тех, кто профессионально занимается изучением животных.
— То есть контакта с животными ждали? Но ведь можно было тогда и самостоятельно пробовать завязать с ними какое-то общение
— Не то чтобы ждали, но не исключали, что рано или поздно это произойдет. – Менгес ткнул пальцем в направлении уплывшей черепахи. – С кого-то это рано или поздно должно быть начаться – с вот этих вот черепах, живущих по 200 лет, или с ворон, или дельфинов…
— А тигры? С дельфинами понятно – с ними пытались наладить контакт еще пятьсот лет назад, но тигры…
— Опасные хищники, да? – Улыбнулась Росомаха. Она прилетела вместе с Менгесом, и судя по всему тоже должна была принять участие в эксперименте. Про Росомаху Торе было известно, что, будучи коммандос, она время от времени преподавала в школах щенов и ежей.
– Когда-то так и было, — продолжала она, – тигры были просто опасными хищниками, вороны – просто безобидными городскими птицами, дельфины – просто симпатичными дружелюбными морскими млекопитающими. Животные были просто частью окружающей среды, не более того. Но те, кто изучал их поведение, уже в двадцатом веке обратили внимание на то, что что-то начинает меняться. В специализированных биологических журналах стали появляться статьи, которые воспринимались скорее как приколы, нежели симптомы чего-то значительного. Некий биолог наблюдал, как обычные городские вороны по очереди залетают на покатую крышу здания и скатываются оттуда вниз на попе, доезжают до нижней части крыши, срываются вниз и летят наверх снова. Другой биолог наблюдал стаю ворон, которые развлекались иначе: одна ворона залетала повыше и роняла какой-нибудь предмет, а остальные старались схватить его – кто первый его хватал, тот в свою очередь летел наверх и так далее – по кругу. Необычные игры. Раньше такого не наблюдали или, по крайней мере, не считали достойным упоминания.
— Я видела что-то такое! Мне нравятся вороны, особенно крупные, сине-стального цвета, и я часто смотрю, как они возятся, носятся, играют в игры, разговаривают…
— Да, — Росомаха перебила Тору, — сейчас такие игры ворон уже не редкость, мы привыкли к тому, что они играют в сложные игры, что у них есть определенно довольно сложная социальная организация, что у них есть язык, но еще пятьсот лет назад это было удивительным – раньше такого просто не было – вороны просто летали туда-сюда и подъедали на помойках что придется. Насчет хищников тоже людям пришлось несколько изменить свои представления. Раньше их представляли как неких роботов – как только хищник проголодался, он несется за жертвой и безжалостно ее убивает и поедает. Но – опять таки уже в двадцать первом веке стали раз за разом замечать удивительные вещи – леопард, убивший бабуина, бросает его, словно что-то не совсем нужное, и возится с детенышем бабуина, как со своим – играет с ним, учит его карабкаться на деревья, кормит – что-то стало меняться. Или косатки – хищные морские млекопитающие – научились новому способу охоты на тюленей – отгоняют льдину с тюленем подальше в море, всей компанией ускоряются и перед самой льдиной тормозят – поднявшаяся волна смывает тюленя с льдины в полную власть хищников – тут бы им наброситься им сожрать… а они не жрут!
— Трахают что-ли?:)
— Может и трахают:), — Росомаха рассмеялась и легла на спину. Вода мягко переливалась через нее, огибая выпуклые грудки. – Через несколько минут они выталкивают тюленя обратно на льдину и уплывают. Объяснить как-то это надо, сначала стали думать, что так косатки учат навыкам охоты своих детей, а потом оказалось, что дети тут ни при чем – просто играют они так, дружат. Животные стали дружить. Да, они продолжали охотиться и поедать друг друга, и все же они стали дружить – выбор жертв стал выборочным, естественный отбор изменился – раньше хищники убивали слишком старых или слишком молодых, или больных. Теперь добавилось еще одно правило отбора – хищники перестали убивать тех, с кем они или другие члены их стаи дружат.
— Таких примеров много, — подхватил Менгес, — очень много. Начиная с двадцать первого века – лавинообразный рост наблюдений о том, как между животными, которые по всем правилам должны быть смертельными врагами, устанавливаются отношения дружбы, содействия, взаимных игр. Но наблюдали недолго – начавшиеся религиозные войны затмили собой все остальное – не до биологии с астрономией стало людям – как бы выжить. А когда, спустя четыреста лет, наступил новый порядок, и мы снова стали наблюдать за животными, то оказалось, что мы кое что упустили, и упустили серьезно. Я даже думаю…, — Менгес взял паузу и посмотрел Торе в глаза, — я думаю, что если бы мы вовремя не остановились, животные завершили бы процесс человеческого самоуничтожения. Есть основания предполагать, что они даже сейчас способны в любой момент нас уничтожить, как зловредный мерзкий вирус, на миллионы лет оккупировавший планету. Они научились многому за это время. Когда ты думаешь о том, что вот мол дельфины и тигры готовы выйти с нами на контакт, ты думаешь об этом с умилением, мол братья наши меньшие, по головке их погладим и приласкаем, умненькие такие, надо же… — есть такое, сюсюкаешься с ними в своем внутреннем диалоге?
— Нуу…. да, наверное да.
— А я не сюсюкаюсь. Я готовлюсь. Готовлюсь как к самому важному экзамену, который мы должны выдержать, чтобы выжить.
— Не понимаю… — Тора встала лапами на кораллы, подгребая руками воду для равновесия. – В каком смысле – выжить?
— Я думаю, что они хотят просто понять – оставлять нас на этой планете или уничтожить, как сорняк.
— !!! – Глаза Торы округлились, и челюсть натурально отвисла.
— Вот она, — усмехнулся Менгес, — реакция гомо сапиенса – царя природы. Сама мысль о том, что кто-то может спихнуть его зловонное тело с лица планеты, кажется ему кощунственной. Не сомневайся – спихнут, если захотят. Люди никогда не готовились к этой войне, и если животные нам ее объявят – не сомневайся, мы очень быстро все умрем, тут даже просчитывать ничего не надо, и так все очевидно. Но мы…, — продолжил Менгес, остановив открывшую было рот Тору, — мы, конечно, все просчитали. У нас нет ни единого шанса. Если они захотят – нас не станет. И если раньше это «если» было чисто гипотетическим, лишь сюжетом для фильмов-страшилок, то теперь это не так. Теперь животные в самом деле способны так организоваться, чтобы объявить людям войну. Нам страшно повезло, что мы успели закончить наши войны, прежде чем их эволюция не дошла до такой точки, когда наши войны закончили бы они сами.
— Невероятно! – выдохнула Тора. – Значит миллионы лет они эволюционировали, и…
— Эволюция – не линейный процесс.
— Не линейный? Не понимаю. А какой же?
— Я же говорю – он не линейный. Какой он именно – мы не знаем, но знаем, что не линейный. Если для примера взять способность животных организоваться между собой так, чтобы уничтожить зловредную опухоль, то эта способность была проявлена и раньше. Помнишь – были такие динозавры? Помнишь, что их не стало?
— Я знаю, что скорее всего они погибли из-за крупного метеорита, который врезался в Землю шестьдесят пять миллионов лет назад, и поднявшаяся пыль…
— Только очень глупый человек может поверить в эту ерунду, — перебил ее Менгес. – Люди просто не хотели думать, им нужна была какая-то очень простая версия, и они ее придумали. Пыль, видите ли… А потом, значит, появились млекопитающие?
— Ну да…
— Все было не так. То, что млекопитающие появились не после динозавров, а при них, стало известно еще бог знает когда. Млекопитающие живут на земле более восьмидесяти миллионов лет, то есть двадцать миллионов лет они соседствовали с динозаврами – как соседствуют с нами. А потом им «надоело», условно говоря.
— Но метеорит! Он ведь в самом деле упал в то время, когда динозавры исчезли. Это совершенно точно, так как в почве тех лет обнаружена очень высокая концентрация…
— Метеориты падали и раньше, что же ты думаешь – это единственный такой метеорит?
— Но получается… что же ты хочешь сказать, что падение метеорита и вымирание динозавров – случайное совпадение?
— Нет, вряд ли совпадение – совсем даже не совпадение. Давай двигать к берегу, – Менгес развернулся и поплыл к пляжу. – Не совпадение это, конечно. Просто упавший метеорит создал условия, которыми животные воспользовались – ослабленные динозавры не смогли долго сопротивляться ударам животных. И вымерли. Если бы динозавры вымерли именно от метеорита – почему тогда и животные не вымерли вместе с ними?
— Все равно это странно… — Тора недоверчиво покачала головой, — как же животные… ну если даже сотня львов нападет на одного апатозавра или тиранозавра – это же как блохи для собаки! И потом – динозавры большие, им просто еды могло не хватить после того, как в результате падения метеорита замедлилось воспроизводство растительности.
— Ты еще маленькая и очень мало знаешь. Но по крайней мере ты можешь отдавать себе отчет в том, что ты очень мало знаешь. Конечно, сказывается еще и то, что ты росла не среди щенов и ежей, а в обычной семье… вот и нахваталась оттуда разной ерунды. Расхожая иллюзия того, что динозавры были огромные и страшные, ошибочна. В своей основной массе динозавры были совсем небольшие – размером с лошадь или овцу. Группа организованных животных справится с такой жертвой без труда. Но, видимо, и степень этой организации была не такая, как сейчас, и что-то еще, чего мы не знаем, поэтому динозавры умирали сравнительно медленно – процесс их исчезновения занял миллион лет, наверное. Но теперь – все иначе. Теперь животные уже другие – на новом витке своей эволюции. Проанализировав известные нам игры и тренировки животных, мы знаем наверняка – они убьют нас в считанные годы. Всех. Если захотят. Конечно, мы сами помогли им в этом, почти полностью самоуничтожившись… Так что, Тора, нам предстоит не просто милая беседа с тигрятами – нам предстоит экзамен. Экзамен на право остаться на этой планете. Вот поэтому-то…, — Менгес сделал паузу, пока они выбирались на берег, прошли вверх и улеглись на дощатый настил, — поэтому для меня все остальное – вторично. Путешествие сознания – прекрасно, Бодхи и дракончики – восхитительно, прогрессорство и освоение новых миров – впечатляюще, но все это вторично. Главное – мы должны доказать, что достойны остаться. Что мы – не динозавры. Что мы успели прийти к пониманию необходимости освободиться от яда негативных эмоций, что мы очень хотим путешествовать в озаренных восприятиях. И поэтому я буду всеми силами тянуть одеяло на себя в этом эксперименте. Против тебя в том числе! – он с силой ткнул пальцем в направлении Торы, и взгляд его был твердым и уверенным. – Я знаю, что ты одна из тех, кто писает от восторга при мысли о прогрессорстве. Ты испытываешь и симпатию к существам, стремящимся к ОзВ, и предвкушение новых впечатлений и приключений… но подумай вот о чем – кто будет помогать твоим, условно говоря, «пацанам и девчонкам» из других миров, если нас не станет? – Менгес смотрел на нее в упор, ничего не говоря больше, и Тора просто не могла не признать, что он прав, что все теряет свой смысл, если животные объявят людям войну, и как ни тяжело было отказываться от немедленной реализации мечты о воспитании стремящихся существ из других миров, сейчас главное – другое. Сейчас главное – выжить самим. Доказать, что мы тоже эволюционировали, что мы хотим и будем развиваться вместе.
— Неожиданно… — Тора была в замешательстве, мысли путались и никак не складывались в ясную картину. – Казалось бы – войны закончены, мы победили, впервые в истории человечество стало представлять собой сообщество людей, стремящихся испытывать ОзВ или, как минимум, не противостоящих этой цели, мы начали восстанавливать и Землю, и животных, мы ведь столько всего начали делать, как же так получилось, что животные могут нас уничтожить? Именно сейчас! Я понимаю – двести лет назад, когда все было в крови, но сейчас?..
— Ничего странного, — Менгес достал джойстик, открыл голографический экран и сделал какую-то короткую пометку. – Для тебя двести лет – целая жизнь. А для них? Их сознание отличается от нашего очень сильно, мы даже еще не знаем – как именно. Мы обладаем сознанием индивидуальным, а они – «родовым» или «видовым» — мало назвать это как-то – это необходимо прочувствовать на своей шкуре. Они – это их вид в целом, а может не только вид, а и более широкий класс, объединяющий их на протяжении сотен тысяч, миллионов лет. У меня, у Росомахи, да вот даже у тебя есть тот или иной опыт интеграции восприятий морд земли, и в том числе и растений, камней, животных. Ты знаешь, что один из характерных признаков интеграции морд Земли – специфическое чувство «вневременности», и это – одна из подстерегающих нас опасностей на этом пути. Но мы в самом начале пути, мы только нащупываем почву, ставим первые эксперименты, и даже самые первые опыты показывают – насколько сильно сознание животных отличается от нашего. Они, возможно, даже не заметили, что мы изменились, что человечество стало другим. А может быть – как раз заметили, поэтому и пошли на контакт.
— Лебедь, рак и щука, значит…, — пробормотала Тора.
— Кто? – Менгес удивленно поднял брови. — Какая еще щука?
— Русская басня о том, как сговорились лебедь, рак и щука тащить повозку – один тянет в море, другой в небо, третий не помню куда. Вы же все уверены в том, что именно ваша цель самая значимая, и все будете друг против друга, что из этого получится? Неужели вы – ВЫ, и не можете между собой договориться?
— Договориться? – Менгес рассмеялся. – Все-таки ты плохо понимаешь, что тут происходит – никак не можешь оторваться от каких-то стереотипов, навязанных тебе твоими родителями, видимо. Мы как раз договорились. Мы договорились – каждый будет делать то, к чему его сильнее всего влечет. Мы договорились об этом еще в самом начале – в Декларации Нового Мира. Такого рода противостояния возникают всегда, просто ты к этому привыкла – я хочу посадить дерево тут, а ты – там. Каждый прилагает усилия, чтобы реализовалось его желание – аргументирует, собирает сторонников, уговаривает. В конце концов вопрос каким-то образом решается, потому что затягивать его решение не хочет никто – но вопросы, с которыми ты сталкиваешься в повседневной жизни – мелкие, от них не зависит ни твоя жизнь, ни тем более жизнь других людей, и уж тем более от них не зависит будущее человечества. И когда перед тобой встает вопрос в самом деле огромной значимости, огромен соблазн струсить, отказаться от тех принципов, на которых мы договорились строить новый мир. Помнишь рассказ Майка о том, как он интегрировал восприятия родителей, пеленающих своих детей?
— Помню.
— То же самое. Родители думают – да, конечно это может и не слишком здорово – пеленать ребенка, но ведь так делали всегда, а вдруг что-то такое случится нехорошее, если мы поступим не как принято? Давай пока сделаем как положено, а потом подумаем… Это «потом», конечно, так никогда и не наступает. Так и тут – ты говоришь – опасное дело, давай-ка его сделаем… по старинке – подавляя радостные желания и прочее. Мы так не хотим – мы будем следовать выбранному пути – через свободную конкуренцию радостных желаний – к путешествию в озаренных восприятиях.
«Валялась на пляже — в одном-двух метрах от высокой лодки. Я лежала и делала циклическое восприятие уверенности. Подлетела ворона, села на борт лодки, стала пялиться на меня и орать (очень громкие крики, карканьем не назовешь). Орала минут пятнадцать! Ее несколько раз сдувало:) — дул сильный ветер, и во время таких порывов иногда ей удавалось вовремя пригнуться и вцепиться когтями, но раз восемь порывы заставали ее врасплох и сносили с борта. Пару раз ее перекинуло за борт, и она высовывалась оттуда, продолжая каркать. Один раз она села на кевларовую часть борта, в которую не вцепиться, и проскользила по ней метр, растопырив крылья и пытаясь сопротивляться очередному порыву. Все равно упорно возвращалась и начинала каркать мне в морду. Возникла к ней преданность. Снова вернулась к мыслям о том, что мы все еще по прежнему воспринимаем окружающих нас животных, птиц, растения, океан – как что-то недоразвитое по сравнению с нами. Мы уже не убиваем живых существ, но уверенность в том, что они какие-то недоразвитые – сохраняется. Я откопала целый ворох материалов по исследованию коммуникативных повадок растений и животных – и еще раз убедилась – все еще впереди. Нам еще предстоит открыть этот мир для себя, или наоборот – открыть себя для них. Через осознанные сновидения или через интеграцию восприятий или как угодно иначе. Обнаружила, что у меня до сих пор есть пережитки, атавистические страхи при мысли о том, что можно интегрировать восприятия живых морд – животных, гор, неба. Возникают мысли «ты перестанешь быть человеком» — наверное что-то подобное испытывали люди, когда только начинала развиваться технология распечатки биологических органов на струйном биопринтере. Страх потери индивидуальности, страх «вторжения чужеродного». Возможно, что-то подобное испытывали люди, ступая на вновь открытый континент, организовывая там изолированные поселения – страх потери «человеческого образа», страх неизвестного. Нам предстоит пережить, преодолеть этот страх перед живыми существами. Мы так хотим замкнуться, утонуть в своей «неповторимой» индивидуальности, что даже не замечаем того, что озаренные восприятия исключительно сильно резонируют с желанием приблизиться к мордам Земли, перенимать восприятия, расширять свои горизонты так же, как раньше люди расширяли их с помощью путешествий за море.
Растения общаются! Вроде все мы это давно знаем, но когда подбираешь кучу материалов в одно место, оказывается, что изолированные знания на эту тему словно обволакиваются привычным «они все равно неполноценны», «ну что они могут», «ну да, с некоторой натяжкой это можно назвать общением, но о чем собственно они могут общаться». Да, вот это, наверное, главное – «о чем, собственно, они могут там себе общаться»? Мы – люди – наши дела чертовски важны, даже если все что мы делаем, это ругаемся, ненавидим все вокруг, пьем пиво и смотрим телек – все равно – мы – цари природы. А о чем там могут общаться, скажем, кусты акации… ну смешно это, всего лишь деревяшки с листьями. Удивительно, что древние люди – довоенные уродцы, гниющие в своих омрачениях, с уверенностью на 100 считали, что они – истинные цари природы, самые важные существа в мире. Наверное – тем сильнее эта догма, чем тупее и ничтожнее человек. Когда во мне озаренные восприятия проявляются ярко и чисто, нет даже проблесков надменного отношения к мордам Земли – хочется их тискать, отдаваться им, испытывать преданность, ласкать, передавать им свои восприятия и перенимать у них.
Кустики акации испускают феромоны, предупреждающие соседние кусты об опасности, когда жираф начинает поедать их листья. Это люди узнали еще пятьсот лет назад. Чудесно. И на этом они успокоились – прекрасно – можно восхищаться – кустики акации не совсем уж деревяшки – что-то там они испускают. В головах тех людей это представало в виде специальных шестеренок – химических процессов. Люди думали так – «ага, интересная какая там химия». Они вытесняли, что ведь все то, что происходит у них в телах – точно такая же химия, и что вообще – если человека пропустить через мясорубку, то окажется, что он состоит из такого-то количества таких-то химических соединений. Но значит ли это, что вот эти элементы – и есть «человек»? Разве это какая-то сложная идея? Сложно разве добиться ясности в том, что человек – это несомненно груда мяса, но НЕ ТОЛЬКО это. Сложно разве сделать шаг вперед и сказать себе – гора – это куча камней, но ТОЛЬКО ли это? Им было не до этого. Поэтому только сейчас, когда мы перестали как невменяемые создавать все новые и новые модели пылесосов, и стали заниматься тем, что в самом деле интересно людям с проблесками озаренных восприятий – только сейчас мы узнали, что те же самые кустики акции испускают феромоны не только в случае опасности – фактически, они испускают их всегда, а разве это что-то удивительное? Разве удивительно, что, например, цветы всегда пахнут? Мы к этому привыкли – ну пахнут, сорвать их и в вазочку. А что такое «пахнут»? И оказалось, что «пахнут»-то они всегда по-разному – грандиозное количество разнообразных сочетаний химических веществ – неуловимое для носа, но легко уловимое для приборов. Это ведь язык! Они реагируют на то, что «слышат». Для них мир слабых электромагнитных полей – все равно, что для нас библиотека или кинотеатр. Они чувствуют, реагируют, сообщают, они живут и общаются, и их язык – вполне возможно – в тысячи раз более сложный и богатый, чем наш – язык дебилов-царей-природы. Мы стоим перед какими-то эпохальными открытиями благодаря тому, что мы стали путешествовать в осознанных сновидениях, стали интегрировать восприятия живых морд и делать многое другое – смешно, нелепо даже вообразить, что когда-то полумертвые люди думали так – «ну да, озаренные восприятия, ну что-то типа наркотика, подумаешь – большая радость все время лыбиться как идиот». Книги Кастанеды и Бодхи, появившиеся примерно в одно время… кстати – случайна ли эта одновременность? Случайно ли это сходство в некоторых проявлениях Бодха и Дона Хуана? Я залезла в архивы – ты помнишь, как морды описывали те странные истории, что происходили у них с Бодхом? Сначала – странные потоки «совпадений», когда Бодх отвечает на только сформулированные и еще незаданные вопросы, комментирует открытия и желания, о которых морда еще никому не говорила, помогает вспомнить давно забытого человека, описывая его внешность, повадки, его квартиру — потом вообще эта странная история, описанная Яркой – помнишь ее? Я имею в виду вот эту:
«Я, Бодх, Л. и С. ехали в автобусе — там внизу обычные автобусные сиденья, а над ними, как в поезде, есть еще полки, на которых лежат. Я и Бодх ехали на одной такой полке — у нее с одной стороны на всю стену окно, с двух коротких сторон тоже стенки — перегородки, а четвертая сторона без стенки, там коридор и есть занавеска.
Мы сидели, опираясь на перегородки напротив друг друга. Бодх пересел лицом к окну и, соответственно, спиной к занавеске. Я не обратила на это внимание, так как мы иногда пересаживались. Через несколько минут я заметила, что Бодх сидит обыкновенно, в его позе нет ничего необычного типа напряженной спины — прямой или сутулой. Обратила внимание на эти мысли — а почему, собственно, я обратила внимание, что он сидит естественно? И поняла, что он сидит отклонившись назад, как возле обычной стенки. Но стенки-то сзади него нет! За ним только колыхающаяся от потоков воздуха из окна занавеска, а за ней коридор.
У меня в прямом смысле слова глаза на лоб полезли и челюсть отвисла. Я думала, что сейчас потеряю сознание. Бодх надо мной смеялся, шутил, а у меня было такое потрясение, что я вообще ничего ни сказать, ни пошевелится не могла. Когда смогла говорить, то первое, что сказала – «Ты, наверно, напрягаешь пресс». Я его общупывала — пресс, спину, ляжки – но все его мышцы были совершенно расслаблены. Я села на него, облокотилась, толкалась, но он сидел так же расслабленно и не откидывался ни на сантиметр назад еще сильнее, как было бы, если бы он напрягал пресс — он не смог бы удерживать равновесие от таких толчков. Он надо мной шутил, а потом задрал ноги и положил их на окно, так что если бы он до этого все-таки держал такую невероятную позу благодаря мышцам, то с задранными ногами он бы точно ебнулся назад.
Я сидела на нем около часа. И все это время я испытывала такое же ошеломление (только двигаться и разговаривать могла), как когда только обнаружила его «левитирующим». А Бодх все это время был спокоен, голос не дрожал от напряжения, дыхание ровное, он разговаривал со мной, шутил, тискал. Он несколько раз наклонялся вперед, чтобы потискать мои лапки, а потом откидывался назад. И его движения были такими, как будто откидываясь, он прислоняется к стенке, т.е. сначала плавное скользящее движение назад, а потом мягкий толчок спины о невидимую стенку».
Как понимать вот такую историю? С одной стороны я не предполагаю, что Ярка обманывает, да кроме того слишком много других странных историй, чтобы все можно было бы объяснить обманом одной морды. И тем не менее все равно у меня есть механическая уверенность: «такого быть не может» — и ясность в том, что я не сомневаюсь в правдивости Ярки, не ослабляет паразитическую уверенность в том, что такого быть не может. Чтобы устранять этот груз механических уверенностей, необходимо конкретная практика в данном направлении, конкретные усилия, фиксации результатов – все точно так же, как мы делаем, устраняя НЭ и концепции.
А ведь и животные общаются друг с другом – это я снова продолжаю раскапывать кучи подобранной инфо. Вроде как – всем давно это известно, но что именно известно? Что обезьянки могут выучить двадцать жестов? Что собаки могут понять сотню команд? Мы снова приноравливаем все к себе и оцениваем со своей колокольни – как будто мы – центр вселенной. Нам просто невдомек, что у животных попросту другие формы коммуникации. Например, они издают звуки в ультразвуковом диапазоне – мы их попросту не слышим. Когда мы слышим поразительной сложности звуки, которые издают дельфины, и не можем никак их понять, мы попросту… начинаем верить, что эти звуки ничего и не обозначают. Хорошая позиция – если нам еще миллион лет эволюционировать до таких сложных языков, как дельфиний, значит… они просто тупые и их язык ничего не обозначает. Хорошо, что наконец-то мы ставим точку и в этом оглушающем тупоумии. Начинаем ставить точку. Чем больше я об этом думаю, тем больше согласна с тем, что то, что животные фактически пригласили нас на первое в истории человечества «собеседование», кроется огромный шанс – не для них, а для нас.
Больше нет времени, точка.»
Отправив письмо, Тора мысленно лизнула Пурну в живот, вскочила, и, энергично пнув по пути стенку коттеджа, прокричала неизвестно кому: «мы вам покажем!» — и – как бешеный гиппопотам, умчалась по тропинке в глубь острова.