Я прихожу сюда почти каждый день – к замку города Осака. Дела привели меня сюда, в этот город, где нет домов, а есть только коробки из стекла и бетона, где нет улиц, а есть только участки территории, предназначенные для перемещения между этими коробками. И этот замок шестнадцатого века – единственное место в городе, где исчезает гнетущее чувство сдавленности, которое наползает сантиметр за сантиметром, пока ты… не ходишь, не гуляешь, нет. По такому городу нельзя «гулять», а можно только перемещаться, менять местоположение.
На большом холме, прямо в центре города, окруженный наполненной водою рвом пятидесятиметровой ширины и двадцатиметровой глубины, обнесенный рядами мощных стен, сложенных гигантскими гранитовыми глыбами, крупнейшие из которых весят более ста тонн, стоит этот замок – единственное место, где ты наконец получаешь шанс вернуться к самому себе, к своим мыслям и чувствам.
Я сижу здесь на скамейке, под голыми ветками мощных деревьев. Прямо передо мной – многоярусное древнее сооружение, позолоченная верхушка которого врезается в голубое небо где-то в сотне метров надо мной. У его стен — японских сосны с живописно искривленными стволами и ветками – «сонарэмацу». Взгляду приятно останавливаться на них. Мимо проходят люди, в основном – сами же японцы, туристов в Осаке совсем мало. Многие девушки носят короткие юбочки, и на их нежные ляжки я смотрю с таким же наслаждением, как и на небо, на прозрачные ветки, на мощные валуны.
Весной – уже через пару месяцев – ветки покроются листвой, но меня уже тут не будет. Вряд ли я когда-либо ещё приеду сюда, в этот неуютный, неприспособленный для жизни город, созданный каким-то безжизненным мизантропом.
Но именно тут мне и пришла в голову эта идея. Когда я позвонил Рэнду по видео-скайпу и спросил – не против ли он того, чтобы я описал несколько историй, к которым оказался причастен, он лишь пожал плечами, обронив сентенцию насчет того, что он и не связывался бы со мною, если бы не был уверен в моей адекватности, и что моего здравого смысла вполне достаточно, чтобы самому решать – о чем можно писать, а о чем – нет.
Я и не сомневался в том, что он не будет против. К тому же, мне не пришлось долго раздумывать о том – с чего начать, какой выбрать стиль и так далее. Я не писатель, и поэтому счастливо избавлен от всех этих утомительных премудростей, не считая зазорным просто и бесхитростно описывать все события так, как они и происходили. И именно тут – сидя рядом со стенами средневекового японского замка, я и решил начать записывать свои рассказы, и поэтому, как только все дела были завершены, я тут же сел на электричку и укатил в Нару – древнюю японскую столицу всего лишь в часе езды от Осаки. Сейчас Нара – это мелкий городок с двух- и трехэтажными домиками, соседствующий с огромным городским парком, в котором можно подолгу бродить или сидеть посреди древних храмов, просторных холмов, по которым бегают целые стада ручных оленей.
Чтобы получить максимум удовольствия, я покупаю у входа в парк побольше специальных «оленьих крекеров» и иду подальше, вглубь, к самому подножию большого холма Вакакусаяма, примыкающего к парку. Этот холм виден издалека – поросший высокой травой пшеничного цвета, зажатый между склонами, покрытыми густым лесом. Наверх холма ведет бетонная лестница, но я туда не иду – я обхожу его слева, где начинаются едва заметные лесные тропинки, идущие вверх. Здесь – настоящий, густой лес, и можно подниматься по склону, наталкиваясь на небольшие стада диких кабанов, белок-летяг и оленей. Тут, где лес вплотную подходит к открытому пространству, бродят олени, не такие перекормленные, как внизу, и, увидев в моих руках вкусное печение, они собираются вокруг меня вдесятером, вдвадцатером, пинают под попу, вылизывают руки и хватают печенье своими мягкими губами. Я подношу печенье к уху, и тянущаяся к нему морда оленя прикасается к моей щеке, трется об нее, и прямо напротив моих глаз – глаза оленя – большие, влажные, выразительные. Я сажусь на корточки, и спереди, сзади, слева, справа, и даже сверху – оленьи морды, с которыми можно играться до тех пор, пока не исчерпывается запас печенья, после чего они пугливо разбегаются в стороны.
Поднявшись наверх, я сажусь там в любом месте – на пригретой солнцем полянке, среди высокой и густой травы, словно паря над бескрайними просторами, уходящими в дымку, и делаю там эти свои записи.
Очередная поездка в Семпорну была для меня просто очередной поездкой за развлечениями. Я был там уже много раз – на востоке Борнео, почти что на самой границе с Индонезией. Я приезжаю сюда за дайвингом: он тут настолько интересен, что это перевешивает главный минус – кроме дайвинга делать тут, в Семпорне, совершенно нечего. И дело не только в Сипадане. Конечно, Сипадан – это нечто совершенно уникальное, но кроме него тут еще два-три десятка островов, возле которых полно интересных дайв-спотов. Мабул, Капалай, Сибуан, Матакинг, Сингамата… все разные, везде есть что-то свое особенное, интересное. Но, конечно, Сипадан просто вне конкуренции с его 600-метровыми подводными пропастями, висячими коралловыми садами, множеством акул (совершенно безобидных), огромных черепах, барракуд, тунцов, макрелей, наполеонов и прочих сотен видов рыб, тысячами мельтешащих прямо перед носом – огромных и мелких.
Ну и пещера, само собой. Пещера – это нечто особенное.
В пещере этой побывали тысячи, а может и десятки тысяч дайверов, но что значит «побывали»? Подавляющее большинство просто заплывает в первый большой зал вместе с дайв-мастером, проплывает немного вглубь, даже не добираясь до конца зала, и разворачивается обратно. Чтобы проникнуть глубже, надо получать квалификацию «пещерного дайвера», пройдя соответствующий курс. Курс довольно простой, но надо учитывать, что подводные пещеры – это особое явление. Они часто вызывают панические и около-панические состояния даже у уверенных в себе людей, причем понимаешь это только тогда, когда туда заплываешь, когда тебя со всех сторон охватывает тьма, наползающая и густеющая с каждым движением твоих ласт, и в этот момент ты особенно остро, всей шкурой, всем нутром чувствуешь свою крайнюю уязвимость, ненадежность, незащищенность, так что очень многие из тех, кто совершил это короткое погружение в передний зал, испытывают впоследствии стойкое нежелание повторить это опыт, не говоря уже о том, чтобы продвигаться глубже.
Конечно, сотни людей, тем не менее, пещерные курсы прошли, после чего совершили пару экскурсий в самое её нутро, чувствуя себя покорителем неведомых глубин. Там, где заканчивается передний зал, начинается резкий подъем вверх, и в итоге с глубины в двадцать два метра ты поднимаешься на десять. Здесь, если развернуться, еще видишь вдалеке широкое голубое пятно входа, а уже затем — полная, вечная темнота. После поворота налево, пещера образует достаточно широкий лаз высотой примерно метра в полтора. Новички здесь испытывают новые приступы панического страха, так как поначалу кажется, что между потолком и дном слишком мало места, и еще необходимо огибать сталактиты и сталагмиты в дрожащем свете фонарика. В этом месте происходит смешивание теплого и холодного потоков, и вода начинает словно переливаться, вибрировать. Спустя двадцать метров начинается вход во второй большой зал, и приступы клаустрофобии исчезают, успешно сменяясь… противоположным страхом! Когда не видно ни дна, ни потолка, ни дальних стен пещеры, возникает довольно неприятное чувство потери ориентации. Судорожно цепляешься взглядом за элементы скал, до которых дотягивается луч фонарика, но гид уже плывет дальше, огибая поднимающиеся со дна скалы, и некогда осматриваться и привыкать, и уже спустя два-три зигзага в этом бесформенном пространстве темноты ты полностью теряешь понимание – откуда ты приплыл. Это, конечно, прибавляет страха, и многие в конце концов выплывают из пещеры с твердым решением больше никогда туда не возвращаться. И в общем, это разумное решение.
Если же тебе удалось преодолеть позывы панического страха и просто плавать в свое удовольствие, доверившись гиду и придерживаясь веревки, то вскоре пещера начинает казаться простой. И это, увы, самый опасный момент, так как пещера проста только тогда, когда опытный гид водит тебя по самому простому маршруту. Я, к примеру, понял это только тогда, когда сунулся в пещеру один. Имея квалификацию дайв-мастера, техдайвера и пещерного дайвера, я без особого труда смог устроить себе одиночное погружение, пообещав сопровождающему дайв-мастеру, что просто буду плавать вдоль рифа. Убедившись, что остался один, я спокойно поплыл внутрь. Без веревки, конечно. Зачем? Ведь это простая пещера.
Реальность внесла очень серьезные поправки. Добравшись до конца первого зала я, следуя привычному маршруту, поднялся выше и обнаружил, что можно не поворачивать сразу же налево, а проплыть еще немного вперед. Раньше я этого не видел, было не до этого. Луч фонарика выхватывал впереди какие-то куски скал и было понятно, что в том направлении — буквально десяток метров или даже менее того до дальней стены. Испытывая приятное замирание от этого микроисследования пещеры, я двинулся вперед. Спустя полминуты я преодолел это расстояние и обнаружил, что монолитная, какой она сначала мне показалась, стена представляла собой лишь нагромождение камней в том месте, где дно сходилось с потолком, и посреди всего этого обнаружился проход куда-то вправо и… вниз! Пещера продолжалась! Резкий всплеск сплавившихся тревоги и предвкушения заставил мое сердце активнее забиться, дыхание участилось и я немного потерял контроль над плавучестью, приподнявшись на полметра и коснувшись аквалангом потолка. Инстинктивно поднял голову и чертовски больно долбанулся ею о выступ сталактита. Вот идиот… Сбросив воздух из компенсатора, я опустился, но опять слишком резко, и теперь уже впечатался в дно, подняв клубы ила. Еще раз идиот… хорошо хоть что я не уплыл слишком далеко… ну я же в конце концов не дурак, чтобы соваться в незнакомое место без веревки, да еще и в одиночку.
Чтобы выползти из облака ила, я продвинулся еще на пару метров вперед.
«Это безопасно, это безопасно», — повторял я про себя, успокаивая наползающую тревогу при мыслях о плотном облаке ила, оставшемся позади. «Это и в самом деле безопасно, так как сейчас я просто развернусь и поплыву назад. Я просто проплыву через облако ила и там дальше будет чистая вода и выход. Сейчас поверну».
Мне быстро удалось привести себя в норму и успокоиться, фиксируясь на мыслях о том, что выход точно сзади меня. Но темное пятно загадочного прохода впереди меня захватило, как магнитом. Вот так уплыть, даже не заглянув туда? Такой мелкий ил оседает долго, так что ни завтра, ни может быть даже послезавтра сюда уже не сунешься. «Ну может только чуть-чуть загляну вот за этот камень и сразу же назад. Это метра три-четыре всего лишь».
Треугольной формы расщелина, за которой зияла чернота, казалась просто чертовски привлекательной. Только загляну туда и обратно. Ведь там – проход в нутро пещеры, в котором побывали в лучшем случае лишь несколько инструкторов. Туристов в такие узкие ходы, да еще и с покрытым илом дном, не пускают ни в коем случае. Это смертельно опасно, даже если натянут шнур: взметнувшийся ил, полная потеря ориентации, приступ паники, запутывание в шнуре, сбитая маска, новый взрыв паники… и прощай. История пещерного дайвинга знает сотни, тысячи случаев, когда, казалось бы, в самых простых условиях люди погибали.
Отогнав от себя разные неприятные образы, я продвинулся вперед. Пещера не обманула моих ожиданий – в самом деле за расщелиной тянулся проход куда-то дальше и глубже, и чувство тайны, перемешанное со страхом, окружило меня. Я немного сдул компенсатор и мягко лег животом на скалы, устроившись поудобнее. Посмотрев еще с минуту туда, вглубь, я поборол опасное желание продвинуться вперед еще чуть-чуть и, мысленно похвалив себя за такое завидное здравомыслие, приподнялся и развернулся, чтобы вернуться назад. Еще одно небольшое облачко ила взметнулось из под моих ласт… и в этот момент я понял, что не имею ни малейшего представления – куда плыть. Продвигаясь вперед, легко думать «вернусь назад». «Всего три-четыре метра» на самом деле превратились в шесть-семь, а луч фонарика рассеивался на мириады ярко светящихся и ослепляющих искорок в облаках взметнувшегося ила, и не освещал вообще ничего. «Назад» — это могло быть и туда, левее, и туда – значительно правее. Вот это жопа… Ладно, ладно. Самое главное, оставаться спокойным. Что там с воздухом… сто бар! С таким воздухом можно хоть всю пещеру проплыть туда-сюда два раза, так что… спокойнее… Укротив всплеск паники, я просто поплыл в наиболее вероятном направлении. Три метра, пять, семь… и ничего. Выхода не видно, и фонарик по-прежнему бессилен, так как облако ила оказалось значительно большим, чем я думал. Если нет никакой видимости, то плавать «туда-сюда» может и не получиться – будешь кружить как идиот, утыкаясь в стену. Снова в памяти всплыли истории о том, как погибали в подобных ситуациях… Воздух… блин, вот это да… понять показания приборов невозможно. Свет фонарика – словно беснующаяся мерцающая плазма, и даже приближая датчик вплотную к маске, я не вижу ничего, вообще ничего. Ладно… я только что проверял воздух, значит все в порядке. Надо просто выбрать направление и плыть… куда??? Пока я пытался рассмотреть показания приборов, я уже немного развернулся… то ли влево, то ли вправо… то ли вообще не развернулся… вот твою мать… если плыть вперед, то я вполне вероятно как раз и поплыву в тот неизведанный кусок пещеры. Охрененно… ну ладно, если я увижу тот треугольный проход, я ведь пойму, что это он… наощупь пойму? Наощупь могу и не понять. Вот так люди в пещерах и гибнут. Какого хера я поперся сюда без веревки?!! Идиот… идиот…
Замерев, я опустился на дно. Поднялось еще одно облако ила, но это уже было все равно. Теперь уже все равно, это уже ничего не меняет. Надо продумать – что делать. Веревки нет. Это страшно хреново. Была бы веревка – закрепил бы ее здесь и стал бы делать радиальные выходы, пока не нашел бы. А веревки нет. А значит… надо действовать.
Плюнув на сомнения и выставив вперед руку, чтобы не удариться головой о скалы, я поплыл туда, где, по моему представлению, должен быть выход. И уткнулся в скалу. Чуть ниже… дно. ОК. Развернувшись, поплыл в другую сторону. Буду так плавать, пока не кончится воздух или пока не натолкнусь на выход. Шансы большие, так как выход довольно широкий, и найти его легко – если только не заплыть в то самое «нутро», но туда-то как раз вход узкий.
Решение оказалось верным, и спустя две минуты я увидел вдали смутно-голубой свет, означающий жизнь.
Больше никогда я таких глупостей не делал. Впоследствии оказалось, что в том направлении пещера имеет несколько проходов вперед и вниз, и более того — еще одна узкая щель уходила вправо, и всё там было покрыто очень густым слоем ила, взметнув который можно было потерять ориентацию уже навсегда, поэтому туда соваться можно было только с веревкой и, желательно, не в одиночку. Проходя потом более серьезные, уже профессиональные курсы пещерного дайвинга, я не раз побывал в том правом крыле пещеры, отрабатывая сложные процедуры в условиях нулевой видимости при нарочно поднятом иле, снятой маске, запутавшись в веревке, которую заботливо обматывал вокруг моей спарки инструктор.
Хаотичные обрывки всех этих красочных пещерных воспоминаний заметались в моей голове, когда вчера вечером Брэд предложил поучаствовать в погружении в пещеру в качестве подсадной утки. Для заключительного занятия с какой-то семейной парой, сдающей на сертификат пещерного дайвера, ему нужен был по крайней мере один, а лучше два добровольца, которые в соответствии с заранее оговоренным планом должны будут имитировать возникновение проблем, с которыми и придется справляться его студентам. Одна подсадная утка у него уже была, но Брэд хотел двоих, и использовал все свое красноречие, чтобы убедить меня принять участие.
Не то, чтобы у меня это предложение вызвало восторг. Не вызвало. Даже наоборот. Просто пещерный тренинг всегда несет с собой элемент непредсказуемости. Даже несмотря на то, что всё заранее спланировано, никогда невозможно знать наверняка – как всё пойдет. А вдруг кто-то из студентов запаникует? Маловероятно, конечно, но… И потом, можно спланировать что угодно, а жизнь внесёт свои коррективы, и в пещере это может стать смертельно опасным. Но всё-таки Брэд – исключительно опытный инструктор, и в пещере ему будет помогать Шэннон – тоже инструктор с большим пещерным опытом… инструктор, или, точнее, инструкторша с пухлыми ляжками, большой грудью и немного отстраненным взглядом. Ну и интересно, в конце концов. Всё-таки какое-то разнообразие, какие-то впечатления, на что особенно Брэд и упирал, неплохо меня зная. В общем, почему бы и нет?
На лодке Брэд познакомил меня с первой подсадной уткой — мужчиной лет тридцати пяти или сорока, трудно было сказать более определенно по его немного обгоревшему на солнце лицу, а знакомиться ближе и не было повода, да и не очень-то и хотелось. Все, чего я хотел – урвать немного впечатлений, по возможности оставаясь в стороне от всяческих дайверских тусовок с их непременным курением и тошнотворно бессмысленными разговорами. К счастью, он оказался неприлипчивым.
— Рэндел Шмеллинг, — представился он, так широко и естественно улыбаясь, словно испытывая ко мне самые теплые чувства, — можно просто Рэнд, — добавил он, после чего просто убрал улыбку с лица и, сев на скамейку, так и не проронил больше ни слова в течение всего часа, пока лодка шла к Сипадану.
Это мне тоже понравилось — тем более, что и без улыбки его лицо оставалось спокойным и на удивление приятным в отличие от других европейцев, которые, снимая маску натянутой улыбки, превращаются в сморщенных гномов, переполненных какой-то дрянью по самые уши.
Семейная пара тоже произвела вполне приличное впечатление. Деловитые, мало-эмоциональные, шведы какие-то или норвежцы, я не стал уточнять, какая мне разница. Обоим между тридцатью и сорока. Нормально, в общем. Совсем неплохой вариант. Настроение улучшилось, и только теперь я понял, что все-таки испытывал некоторое напряжение из-за опасений, что мои попутчики по погружению в пещеру окажутся с сюрпризами. Ладно, значит все ОК.
От участия в первом совместном погружении Брэд милостиво меня освободил, поскольку там был чисто технический экзамен на знание основных пещерных навыков. Приключения должны были начаться во втором погружении, так что я с наслаждением плюхнулся в воду рядом с drop-off, спустил весь воздух из компенсатора и, провожая взглядом уходящую в пещеру группу, перевернулся вверх ногами и с наслаждением пошел на глубину головой вниз, немного подрабатывая ластами для ускорения. Говорят, это смотрится очень впечатляюще, когда я вот так ухожу в темную глубину. Но сейчас производить впечатление было не на кого, что и к лучшему – лучше сосредоточиться на погружении. Сорок метров, шестьдесят, восемьдесят… я прекратил двигать ластами, прикрыл глаза, максимально расслабился и, не шевеля ни единым мускулом, чтобы предельно снизить потребление сжатого воздуха и минимизируя тем самым поступление азота в организм, скользил в черную глубину. Большой палец правой руки установлен на кнопке поддува воздуха в компенсатор, кисть левой руки – перед глазами, чтобы я мог неотрывно смотреть на компьютер и следить за глубиной. Девяносто… ну вот, появилось азотное опьянение, теперь – внимание, полное внимание. И пора переворачиваться.
Перевернувшись головой вверх, немного поддул воздуха, и падение замедлилось. Девяносто пять. Опьянение стало серьезным. Звук выдыхаемого воздуха стал приятно мелодичным, как нежная музыка. Я знаю этот симптом. В глазах – зеленые вспышки. Тоже знаю. Онемение рук и ног, спина уже почти не чувствует акваланга – тоже знакомо. Если сейчас поддуть воздух на всплытие, я не услышу ни шипящего звука, и спиной не почувствую упругость наполняющегося компенсатора. Это хорошо известно, и страх удается сдерживать на допустимом уровне. Сто. Сто один. Больше ничего нет – только компьютер перед глазами, только его циферблат, на котором уже с трудом различаются цифры в полумраке. Если посмотреть по сторонам, ничего уже видно не будет – не потому что темно, а потому что зрение стало туннельным и коротким. Это нормально. Главное – следить за компьютером. В нем моя жизнь. Сто пять. Это я? Я еще погружаюсь или я уже перестал дышать, упал на дно и лежу там мертвым, а какой-то другой человек все еще жив. Это деперсонализация. Я даже помню это слово. И главное – я понимаю, что означают цифры на моем компьютере. Это самое главное. Не пропустить тот момент, когда я перестану их понимать. Сто десять. Да хоть сто двадцать. Главное – я еще понимаю значение этих значков, а значит я еще сохраняю те остатки сознания, которые заставят меня вжать кнопку поддува компенсатора, чтобы я смог всплыть. Сто пятнадцать. Это очень много. Слишком много. Кажется, я уже умер, и мое сознание, отделившись от тела, продолжает свою игру перед тем, как окончательно угаснуть. В глубине под мной – яркий свет, и это здорово, это успокаивает – я иду навстречу свету, а значит – к безопасности, прочь от тьмы, нависшей надо мной. И резкая вспышка паники
“Это конец!”
“Я ошибся”.
Больше ничего не было – ни цифр на компьютере, ни самого компьютера – ничего. И это был конец. Загустевший воздух вливался в мои легкие с каждым вдохом, но он нес в себе лишь смерть – новые и новые порции азота, которые теперь меня убивали. Которые меня уже убили.
“Кнопка!”
Последняя вспышка сознания.
“Кнопка!!”
Палец вжался туда, где должна была быть кнопка. Не отпускать. Только не отпускать. Даже если палец случайно сдвинулся и я тупо давлю в никуда, теперь главное – не отпускать, так как это мой последний шанс…
На семидесяти я пришел в себя, стремительно летя вверх. Слишком стремительно! Реакция мгновенна. К шестидесяти я уже сдул компенсатор и плавно ушел обратно на восемьдесят – чтобы “остыть”, сделать там декомпрессионную остановку. Восемьдесят! Поразительно, как меняется восприятие глубины. Восемьдесят метров – это уже дома, уже наверху. Полное ощущение безопасности, спокойствия. Тоже признак азотного опьянения, кстати… но сейчас уже полный контроль. Добрался до ста – теперь можно поплавать несколько минут здесь, на сотне, чтобы привыкнуть, акклиматизироваться. Удивительно свежее сознание, словно я на двадцати метрах! Очень необычно и очень приятно. Хотя по теории этого быть не должно, ведь азот продолжает накапливаться. Слабая эта теория… для таких глубин она слабовата. Ни один дайвер в мире, как кажется, не имеет понятия об эффекте акклиматизации к глубине. Во всяком случае, я нигде об этом не читал. Оно и понятно – мало кто исследует эти глубины на воздухе. Тут только траймикс.
Кстати, куда же в итоге я упал? Поднеся компьютер к глазам, я чуть не выронил загубник. Сто двадцать семь метров… Охренеть… Это значит, что мне повезло. Это значит, что меня спасла только самая последняя вспышка сознания, которой могло и не быть. Со ста пятнадцати до ста двадцати пяти я падал уже без сознания, уже на пути к смерти. И все-таки, жажда к жизни меня спасла. Привычка страстно хотеть жить. Ну и везение, конечно. Так нельзя больше, это глупость, ужасная глупость. А все спешка. Надо было спокойно прибавить несколько метров, остановиться на ста десяти или ста двенадцати, побыть там минуту-другую и убраться наверх. Но спешка… такая спешка в следующий раз меня убьет. Так как через два дня я уже улетал, было ясно, что в этот раз мне не добраться до своего рекорда, и в самый последний момент включилась чертова алчность — алчность к рекорду на фоне сильного азотного опьянения.
Мне повезло. И больше так делать нельзя, никогда. Только по схеме – прибавляя по два-три метра, акклиматизируясь, и никак иначе. И неплохо бы сопровождающего партнера на траймиксе… а еще неплохо бы найтрокс в баллонах вместо сжатого воздуха – какой-нибудь слабенький двадцать пятый или двадцать седьмой – будет меньше азота, а это – несколько дополнительных метров, и кроме того — лишний кислород, который будет отрезвлять. Кислород конечно опасен, но существенно меньше, чем азот – если лишь прикоснуться к глубине и ускользнуть вверх. Даже с парциальным давлением в 3 или даже в 4 единицы – это довольно безопасно, если только «коснуться» и тут же всплывать. Такая короткая экспозиция вряд ли приведет к кислородному отравлению. С другой стороны, если это случится… с азотным опьянением можно бороться, его можно терпеть, оно растет постепенно, а если ударит судорога отравления кислородом, то это верная смерть. И предсказать этот удар невозможно, и спастись после него тоже – загубник выпадет изо рта и человек захлебывается. Нет, ну его к черту… если уж и брать найтрокс, то не больше чем двадцать пятый. Надо будет попробовать.
Предстояло провести полтора часа на берегу перед следующим погружением. Жарко. Очень жарко. Раскаленный песок, горячее море, и до сих пор сохранялось немного взвинченное состояние после пережитого на глубине. Подойдя к столу, на котором служащий разложил нашу еду, я уселся на скамейку, и Брэд — эта многоопытная хитрая лиса, сразу заметил это мое состояние.
— Опять? – ухмыльнулся он.
— Ну…, — я покосился на шведов.
— Они знают, — успокоил меня Брэд. – Здесь все уже давно знают, Энди, что есть тут один псих, который погружается к самому дьяволу.
— Но мне не хотелось бы, чтобы все знали кроме этого еще и то, что этот псих – именно я. Не хочется разборок с PADI.
— Ерунда. – Брэд взял банан и смачно откусил кусок. – У директоров и у самих рыльце в пуху. И на сколько сегодня?
— Сто двадцать семь.
Банан застрял в горле Брэда, так что он чуть не подавился.
— Ну это ты… о господи… Энди, это пожалуй ты перебрал, а?
Он покачал головой и шумно выдохнул.
— Я не знаю, Энди, не знаю… Ведь где-то надо остановиться, — он развел руками. – Просто ведь если так и дальше пойдет, то рано или поздно… ты же понимаешь, что есть предел, который человеку не перейти, и когда ты достигнешь его, ты умрешь, вот и всё, другого выхода не может и быть, разве нет?
— Я думаю, тут есть нюансы, Брэд.
— Ну какие нюансы, Энди, какие??
— Самочувствие. Если я привыкаю к определенной глубине, я иду дальше. Если я понимаю, что привыкания уже не наступает, то соответственно я дальше просто не иду.
— В этой логике есть изъян! – Брэд погрозил мне пальцем. – Всё было бы так, если бы каждый день был похож на предыдущий, но это не так. Каждый день разный, и ты – ты тоже каждый день разный. Сегодня ты выспался, а завтра нет. Сегодня ты спокоен, а завтра нервничаешь или тебя одолевают посторонние мысли. И если сегодня ты отлично чувствовал себя на ста двадцати семи, то завтра всё может оказаться совсем не так!
— Я это понимаю.
— И?
— Так ведь и я не оказываюсь на глубине моментально. Я ведь туда погружаюсь, понимаешь? Постепенно. И я отслеживаю – что я испытываю на девяноста, на ста, на ста десяти. Это дает мне информацию о том – какой я сегодня, что мне сегодня светит или нет.
Незаметно для себя, я увлекся спором с Брэдом. Меня несколько уязвляло то, что, будучи с одной стороны моим почитателем и всячески помогая мне в моих сумасшедших погружениях и советами, и техникой, с другой стороны он не упускал случая, чтобы попробовать отговорить меня от продолжения экспериментов. Мне очень импонировало то, что в этих своих побуждениях он не переходил грань, за которой начинается фанатичность и навязчивая забота, и всякая моя просьба заранее была обречена на его всемерную поддержку. Например, когда я захотел поставить мировой рекорд игры в шахматы на глубине (на сжатом воздухе, конечно), он лишь попросил меня быть моим страхующим дайвером и заодно кинооператором. Загрузившись траймиксом и видеокамерой, снабженной огромными прожекторами, делающими ее похожей на какого-то космического краба, он покорно опустился вслед за мной на сто метров и выполнил роль партнера и кинооператора. Это было очень необычное чувство, словно в полусне – расставлять шахматные фигуры на глубине в сто метров, находясь под прессингом нарастающего азотного опьянения, а затем пытаться делать какие-то осмысленные ходы, наблюдая, как с каждым вдохом вздрагивает и двигается стрелка давления в единственном баллоне. Конечно, на такие погружения я обычно беру с собой дополнительный баллон с кислородом, чтобы ускорить последующую декомпрессию.
Впоследствии он не упускал случая, чтобы похвастаться тем, что принимал участие в таком погружении, и всё равно раз за разом старался отговорить меня от продолжения экспериментов, так что наши дискуссии в конце концов приобрели характер шахматных встреч, где два старых противника, уже отлично изучивших друг друга, почти автоматически повторяют первые ходы вплоть до того момента, когда кто-то не применит своей новой домашней заготовки, обостряющей спор.
Так что неудивительно, что в пылу очередного такого спора я не обратил внимания, что Рэнд прислушивается к разговору. Да и что тут странного? Всякий дайвер, попавший в поле тяготения черной дыры под названием «сверхглубокий воздух», оказывался эмоционально втянутым в эти дискуссии. Не выдержали и шведы, выдав пару скептических банальностей и догм, почерпнутых ими из дайверской среды. Но Рэнд… он, казалось, не столько вслушивался в ход нашей дискуссии, сколько изучал меня, немного склонив голову набок и с каким-то веселым любопытством рассматривая мое лицо.
— Любишь эксперименты, значит, — спросил он меня, когда мы с Брэдом заключили перемирие в нашей бесконечной дискуссии, и тот отошел к пальмам, уведя за собой шведов, где они начали развешивать веревки между стволами, тренируясь с закрытыми глазами выполнять те или иные процедуры. Такие тренировки на поверхности очень полезны перед тем, как лезть в пещеру.
— Смотря какие, — удивленно пробубнил я, слегка ощериваясь, но затем смягчившись, увидев, что на его лице нет признаков осуждения и моралистической нахрапистости. – Глубокий воздух люблю, бороться за сохранение сознания люблю, бегать в горах, добираться до пределов с тем, чтобы идти еще дальше, при этом взвешивая, оценивая риски, тренируясь принимать решения…
— Адреналин? – уточнил он. – Или…
— Или, — перебил я его. – Конечно, и это тоже, но не только. В конце концов, тот, кто тупо сидит на месте, подвергает себя большей опасности чем я, так как он не вырабатывает в себе привычки принимать решения в критических условиях, не готовит свое тело и свою психику, и либо просто хиреет в серости и обыденности, либо падает жертвой в простейшей критической ситуации, от которых никто не застрахован.
— Ага, — удовлетворенно кивнул он, — то есть в долгосрочной перспективе…
— Вот именно. В долгосрочной перспективе я выигрываю, и выигрываю очень много. Я бы сказал – бесконечно много, так как никакими цифрами нельзя выразить разницу между жизнью, прожитой в шкафу с нафталином и между жизнью, прожитой в поисках, экспериментах, событиях, приятной борьбе, самосовершенствовании.
— Ну…, — Рэнд улыбнулся, — ты прирожденный оратор, похоже. И язык подвешен, и мысль живет, и говоришь убедительно. Люди за такими идут… особенно, если есть куда.
— Кажется, ты на что-то намекаешь:), — рассмеялся я.
— Да нет, нет… Бизнес-то идет нормально? – уточнил он?
— Что?
— Твой бизнес. Он идет нормально?
— Бизнес? Ну… а что ты знаешь о моем бизнесе?
— Ничего. Я просто предположил, что такой человек как ты не может просто так просиживать в конторе. Наверняка у тебя есть свой бизнес.
— А… ну да, так и есть. Я открыл несколько отелей, ничего особенного… но вообще это интересно. Я провел эксперимент…
— Я так и знал, — рассмеялся он. – ты не можешь без экспериментов даже в бизнесе.
— Ну вообще да, мне было бы скучно делать что-то такое… обычное, среднее, ничем не выделяющееся… а чем живешь ты?
Я перевел разговор, так как сейчас не хотелось рассказывать о своих делах.
— Тоже. Свой бизнес. Оказываю услуги.
— Секс? – я решил его поддеть, но к своему разочарованию не получил ожидаемой эмоциональной реакции.
— Секс и бизнес… вещи для меня несовместные.
— Из моральных соображений?
— Нет, простой расчет. Много ли можно заработать своим телом? Тело одно, две руки, две ноги, один член, много ли тут наработаешь? А вот мозг – совсем другое. Он хоть и один, но способен творить многое.
— Значит, ты продаешь мозг.
— Да, — кивнул он.
— Типа… консалтинг?
— Да, можно так сказать.
— Помогаешь пенсионерам покупать акции?
— О, только не это, — рассмеялся он. – Знаешь, был проведен такой опыт: обезьяна тыкала пальцем в список акций, и их покупали. По итогам квартала обезьяна заработала больше, чем девяносто пять процентов инвестиционных компаний со всеми их грёбаными аналитиками, получающими миллионы. Никто не способен предсказывать рынок, никто. А если кому-то это удается, то вспомни об этой обезьяне – ей тоже удалось «предсказать». Нет, Энди, такая работа разрушает самоуважение. Зарабатывать, выдавая себя за прорицателя, это тухлятина. От этого тухнешь. А я люблю жизнь – ну вот как и ты.
Я отметил про себя, что парень оказался совсем не прост, и порадовался тому, что, кажется, получится получить хотя бы немного впечатления от разговора – редкое удовольствие, которого я уже и не жду.
— Тогда что продаешь?
— Ну как бы это сказать, — неторопливо произнес он, то ли задумавшись, то ли тоже не желая влезать в детали своей жизни.
— Ну? – подпихнул я его? – Хотя бы коротко, обещаю не быть назойливым:)
— Коротко… я интерпретатор.
— Бррр, — я помотал головой. – Это что такое?:) Впервые слышу.
— Да, это непросто объяснить… я выполняю заказы людей, которые хотят сделать так, чтобы вместо одного факта появился другой. В общем… я создаю факты, используя в качестве строительного материала то, что остается в головах у людей после того, что они что-то пережили.
— Хм…, — я почесал подбородок. – Понятнее пока не стало. Что значит «создаешь факты»? Факты есть, какие они есть, и когда ты называешь себя «интерпретатором»…
— … то я просто упрощаю объяснение, — перебил он меня. – Но на самом деле я создаю факты, так как мы вольны выбирать из множества непротиворечивых интерпретаций.
— Выбирать? — Я покачал головой. – Если можно выбирать, то это уже по определению не факт.
— Фактов нет, Энди. Хотя можно сказать так: факты – это и есть совокупность восприятий в оболочке интерпретаций. Без интерпретаций фактов нет. Никогда. В принципе. Ты привык думать о фактах, как о чём-то, что существует в единственном числе и не допускает других, столь же верных истолкований, как то, что ты назвал «фактом», но если это может быть справедливо для физики… я бы сказал, для классической физики, то в мире психологии – совсем не так.
— Если ты имеешь в виду то, что одну и ту же ситуацию разные люди…
— Нет, речь не об этом. – Он посмотрел на свой дайв-компьютер, взглянул на пирс. – Речь не о том, Энди. Если ты сфотографируешь что-то, то ты получишь всего лишь совокупность пикселов, а не факт. Фактом эти пикселы станут только после того, как ты интерпретируешь их, причем интерпретации нужны не только для того, чтобы оценить увиденное с той или иной точки зрения, но чтобы даже различить их. Это понятно? Между восприятиями и превращением их в факты есть сочленение. Есть место, где они словно склеиваются, переходя друг в друга. Интерпретации – это и есть тот механизм, тот клей, который их соединяет вместе, и вот именно в это сочленение я и встреваю, выполняя функцию стрелочника, и я пытаюсь перевести рельсы так, чтобы едущий по ним поезд поехал по рельсам нужных мне интерпретаций. И так как фактов без интерпретаций не бывает, то я и говорю, что создаю факты. Это понятно?
— Ну… это по крайней мере интересно! Неожиданно. Хотя пока и непонятно, честно говоря. И… за это платят??
— А как же, Энди, — рассмеялся он. – Люди всегда платят за создание нужных им ценностей, а факты – величайшая ценность.
— Ты мог бы привести какой-нибудь пример?
— Это непросто… нет, не знаю…
Он энергично замотал головой, так что мне стало понятно, что ничего больше из него не выжмешь.
— Ну ладно, главное, что платят и работа непыльная, как я понимаю, — примирительно улыбнулся я.
— Непыльная? – С неожиданным удивлением он воззрился на меня.
— Ну да…, я имею в виду…
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. — Он как-то помрачнел, и взгляд его словно углубился куда-то внутрь. – Иногда она очень даже пыльная, я бы сказал… иногда… всё начиналось как забава, игра. Потом я обнаружил, что на этой игре можно зарабатывать, и это было прикольно, необычно, хотя я и не рассматривал это как серьезный финансовый источник. Но потом появился один крупный заказ, потом другой, и я понял, что тут есть нечто большее, чем игра. Чем больше я получал опыта, тем успешнее была моя работа, тем шире распространялась информация о моих услугах, и как-то вдруг получилось так, что денег стало так много, что можно было уже и не заботиться о них, просто время от времени выполняя заказы. Это было… неожиданно… и приятно, да. Приятно. Но иногда – чересчур пыльно, да…:)
Он улыбнулся, и это у него получилось как-то грустно.
— Пора. – Рэнд махнул в сторону пирса и я увидел Брэда, который махал нам руками.
Лодка встала над пещерой, и Брэд провел краткий брифинг. Я слушал его вполголоса, так как уже знал сценарий погружения – шведы должны идти первыми, прокладывая веревку, затем я с Рэндом. Брэд и Шэннон будут плыть параллельно. В какой-то момент мы с Рэндом должны будем создать проблемы, с которыми шведам придется справляться. Насколько я знал Брэда, он наверняка приберег что-нибудь неожиданное для своих студентов – на то она и тренировка, чтобы получать навыки владения собой в неожиданных ситуациях. Можно было ожидать, что он в самый напряженный момент подкрадется к своему подопечному и собьет с него маску в ту самую минуту, когда он будет освобождать от веревки запутавшегося партнера, или что-то в этом роде. Доплыв до конца переднего зала шведы должны повернуть налево, и дальше вся тренировка пройдет в узком проходе между двумя залами, где возможности маневрирования несколько ограничены.
Воспоминания о моих собственных тренировках были немного тревожны, так как тогда пришлось понервничать, ежесекундно ожидая проблем с любой стороны. Тогда Брэд не только сбил у меня маску, но еще и выдрал изо рта регулятор в тот самый момент, когда моим запасным регулятором дышал мой партнер. Это было очень, очень непросто – справиться с приступом паники, оценить ситуацию и принять адекватное решение… Воспоминания прилипчиво наслаивались одно на другое, и было что-то болезненно-приятное в них – в том страхе, который подспудно жил в них, в том тревожном возбуждении при ожидании опасных ситуаций… Так, а что это вообще происходит, а??
Мы уже доплыли к концу входного зала, поднялись наверх и должны были поворачивать налево, но… шведы поплыли направо! Какого черта, интересно? Я оглянулся, нащупал фонариком Брэда, но тот не подавал никаких признаков того, что что-то идет не так, и просто следовал параллельно нам, также уходя вправо. Шэннон плыла за ним. Вот блин… это неприятно… Ну во-первых, потому что справа – довольно тесные коридоры с очень илистым дном, в отличие от чистой поверхности трубы, соединяющей оба зала. Но главное – это значит, что я совершенно напрасно слушал брифинг так невнимательно. Видимо, в последний момент Брэд изменил план? Нет… я бы заметил. Ерунда какая-то…
Расслабленность исчезла, и я полностью включился в происходящее. Сейчас Рэнд должен подать знак, и тогда я к нему подплыву и намотаю веревку ему на акваланг, после чего подам световой сигнал «проблема» движением луча фонарика впереди шведов. После этого… вот чёрт… да что это происходит??
Швед, плывущий первым… или шведка, я не посмотрел кто плыл первым… он не пошел вниз в ту систему вертикальных ходов, а завернул еще правее. Это как-то… ну совершенно незачем. Что происходит? Стало как-то тревожно.
Я был там – в проходе, идущем совсем направо, но всего лишь раз в жизни, поскольку делать там особенно и нечего, а место сложное – проход постепенно сужается, становится в конце концов настолько узким, что остается только развернуться и поплыть обратно, причем дно там очень, очень илистое… Вдвоем там ещё нормально – предельно аккуратно работая ластами «по-лягушачьи» плывешь вперед, насколько возможно, потом разворачиваешься, неизбежно поднимая облако ила, но это не важно, так как ты уже плывешь назад. Это вдвоем. Но вшестером?.. Ну ладно, вшестером тоже можно развернуться, цепляясь за веревку, но мы-то сюда приплыли не просто так ил ластами месить, мы же вроде как тренироваться должны, проблемы создавать для шведов, а какие тут могут быть проблемы, я не понимаю…
Пока я лихорадочно перебирал эти мысли, мы уже продвинулись глубоко в эту щель. Ну маразм… ну обмотаю я сейчас Рэнда веревкой, и что они будут делать? Разматывать? Ну… что угодно, только не разматывать… Господи, и как они плывут?? Я плыву четвертым, и уже ни черта не вижу из-за поднятого ила. Мало того, что они забрались в эту щель, так еще и плывут как идиоты, взбаламучивая ил… или это тоже заранее было оговорено с Брэдом?… Неприятные сомнения стали закрадываться в голову… что-то ту не так. Кстати, а где он, Брэд? Шведы прокладывали веревку по правой стене, и мы вплотную к ней прижались, цепляясь за веревку и продвигаясь вперед уже практически вслепую. Слева еще оставалось достаточно места, и там где-то блестел фонарик Брэда. Шэннон, похоже, просто осталась сзади, так как ей уже протискиваться было некуда.
В конце концов мое терпение истощилось, и я потянул Рэнда за ногу. Надо возвращаться, не нравится мне все это. Рэнд остановился, но кроме его ног и ласт я уже ничего и не вижу. Откуда-то спереди появилась его рука и палец, изображающий знак вопроса, прижался к моей маске. Так пока видно. Спрашивает – чё надо. А что я могу ему ответить?? Продолжаю тянуть назад. Остановились. Ждём. Видимо, Рэнд теперь тянет шведку, а шведка – шведа. Ждём. Бурные клубы ила стали вздыматься впереди. Понятно, значит разворачиваются, ну наконец-то. Нога Рэнда вырвалась из моей руки и исчезла. Разворачивается значит, пора и мне. Развернулся. Жду снова. Кто-то нащупал мою ногу, пихает ее вперед. ОК, значит все развернулись, пора. Придерживаюсь за веревку левой рукой, и уже не заботясь о правильности лягушачьих движений, плыву назад. Теперь я первый. Теперь все просто – по веревке назад. Брэда не видно вообще, но он сам разберется – наверное просто поплывет назад к чистой воде, ориентируясь на рассыпающиеся искры света от наших фонарей.
Что-то многовато для сегодняшнего дня…
И вдруг – взрыв! Взрыв??
Инстинктивно намертво вцепляюсь за веревку, оборачиваюсь. Что-то непостижимое. Там, где должен быть Рэнд – нечто совершенно феерическое, что не поддается никакому пониманию. Мозг словно оцепенел. Извержение вулкана?? Бурлящее облако пузырей, словно ураган, торнадо, и внутри его, видимо, Рэнд. А что это был за звук взрыва?
Сквозь изумление и тревогу пробивается мысль: «это тренировка, просто Брэд придумал что-то новое». Тренировка… ну значит шведы сейчас должны подплыть к Рэнду и начать разбираться – в чем дело. Не завидую я шведам… ох, бля… это еще что??!!
Из ослепляющего облака ила и воздушных пузырей на меня стремительно вылетела какая-то черная масса и пронеслась мимо, отчаянно работая ластами, так что я едва успел прикрыть голову свободной рукой, и очень вовремя – мощный удар ластой по руке всё-таки меня настиг, но маска не слетела. В этот же момент еще одно тело ринулось мимо меня прямо в бурлящее облако пузырей. Это мог быть только Брэд.
Это просто какой-то…
И в этот момент наконец-то стало совершенно пронзительно ясно – это не тренировка. С Рэндом что-то случилось, куда-то унесся сумасшедший швед, и там в глубине еще осталась шведка, и где-то вне арены событий болтается Шэннон.
Проблема.
В пещере.
В узком, заиленном до почти полной невидимости проходе.
Бурлящее облако воздуха и ила, в котором сейчас три человека.
Надо уходить. Надо разобраться.
Уходить или разобраться?
Если в пещере паникующий дайвер, то значит надо уходить, иначе он в своей панике убьет и себя, и тебя.
Паникующий… Рэнд? Не складывается. Значит, надо разбираться. Если запаниковала шведка, то так или иначе Рэнд и Брэд сейчас там, значит им может понадобиться помощь.
Две секунды, пока я всё это обдумывал – для пещеры это много. В пещере даже секунда – это много, когда что-то случается. Снова возникло острое чувство предельной беспомощности и уязвимости, которое иногда возникает в подводных пещерах. Такое чувство и приводит иногда к панике, если не умеешь его притуплять. Всего лишь несколько лишних секунд без воздуха, и человек умрет. Дома в ванной можно спокойно полежать минуту под водой, но тут не ванна – тут за спиной два тяжелых баллона, тут стресс, тут полная неопределенность, и если ты остаешься без воздуха, то перед тобой со всей своей неотвратимой мощью прорисовывается смерть, что отнюдь не добавляет спокойствия…
Поэтому, как только я принял решение, я немедленно ввалился в бурлящее облако, так ни черта и не понимая. И первое, на что я наткнулся, было… лицо Рэнда. Без регулятора во рту!! Почему он не взял запасной? Где его второй регулятор? Эти мысли пронеслись за долю секунды, но обдумывать их некогда. Срываю с себя свой запасной регулятор и пихаю ему в рот. Взял, отлично. Шланг от запасного регулятора уходит куда-то дальше. Значит… кто-то через него дышит. Кто-то… шведка значит! Где Брэд, он что – спятил?
Брэд буквально уселся на спарке Рэнда и что-то там активно фигачит. Спустя пару секунд бурлящее облако уменьшилось и… совсем исчезло. Мозг начинает снова работать. Значит была утечка. Точнее – разорвало шланг наверное. Отсюда и взрыв, и воздушный ураган. Брэд перекрыл первую ступень, но почему так долго, и почему Рэнд не сделал этого сам? Некогда. Пора назад. Видимость снова нулевая – пока мы тут крутились, нас настигла туча ила, и вдруг кто-то с силой вырывает регулятор у меня изо рта!
Это произошло так неожиданно, что я ничего не успел сделать. Вот замечательно теперь стало… Паники не возникло. Я постучал пальцем по маске Рэнда и аккуратно подергал регулятор в его рту. Он понял. Отдал. Теперь главное – успокоиться и начать наконец выбираться из этой дьявольской щели. Три вдоха, и отдаю регулятор Рэнду. Теперь его очередь. Потом снова моя. Шланги перепутаны самым невероятным образом, но система стала устойчивой, никто не бьется в панике, все как-то дышат.
Дышать вдвоем по-очереди из одного регулятора и на открытой воде – не самое простое дело, а если еще и плывешь куда-то, да еще в пещере, да еще когда надо держаться за веревку, когда ни черта не видно…
Как гигантский краб, мы, раскорячась, выплыли наконец-то в зал. Шэннон. Рэнд отцепляется от меня и берет запасной регулятор у Шэннон. Шведка тоже отцепилась и плывет в паре с Брэдом. Мы выжили.
Еще пара минут – и мы у выхода. Смотрю на лицо Рэнда – кажется, он улыбается, но в маске не поймешь. Ну я бы на его месте улыбался, во всяком случае… Показывает мне что-то. Не понимаю – что это? А… нифига себе! Шланг, ведущий от баллона к регулятору, кончается… ничем! Нет регулятора. Просто ровный срез. Теперь все понятно. Какая-то проблема в первой ступени, и давление из баллона со всей своей мощью бьет по регулятору и отрывает его от шланга, из дырки хлещет воздух – вот чем было это «торнадо».
Показываю знаками – что там с баллоном? Рэнд жмет плечами, имитирует движение пальцев, закручивающих вентиль, соединяющий оба баллона, и снова жмет плечами. Ясно. Значит он попробовал закрыть клапан сам, но что-то заело, поэтому воздух беспрепятственно вышел из обоих его баллонов. Что случилось со шведкой, и почему у нее кончился воздух, это мне совершенно непонятно. Кстати, мужа ее не видно… но он точно всплыл, это понятно, ведь Шэннон тут.
Значит у шведки кончился воздух, она берет запасной регулятор у Рэнда, в этот момент – взрыв, после чего за считанные секунды без воздуха остаются они оба. Брэд изо всех сил пытается все-таки закрыть клапан, чтобы сохранить минимум воздуха во втором баллоне, но и ему это не удается… кстати, очень странно… И тогда я даю свой запасной регулятор Рэнду, а мой у меня прямо изо рта вырывает шведка – думаю, она и не могла видеть, что я через него дышу – просто в отчаянии общупывая пространство она наткнулась на шланг и потянула его на себя. Ну в общем логично…
Мы всплыли, и меньше всего сейчас хотелось продолжать строить гипотезы. Содрал маску, поддул компенсатор… солнце… жизнь! Второй раз за сегодня я радуюсь тому, что жив.
Рэнд тоже плавает тут пузом кверху, и тоже, видимо, наслаждается жизнью. Вынырнул Брэд, не спеша снял маску и принялся задумчиво рассматривать обрывок шланга, потом заплыл за спину Рэнда и стал ощупывать средний вентиль. «Раньше надо было щупать, когда готовил оборудование», — возникла слегка озлобленная мысль, но тут же испарилась в жарком воздухе. Злиться неохота. Хочется радоваться жизни. Что было, то было. Судя по озабоченному лицу Брэда, ему это будет хорошим уроком… и хорошо, что регулятор оторвался уже на обратном пути! Если бы это произошло там – в самом дальнем конце этой щели, то всё, всем нам четверым была бы крышка. Брэд и Шэннон спаслись бы, а мы, зажатые там в самом узком месте вместе с паникующими и вырывающими друг у друга регуляторы шведами… кстати, а где этот швед?
Швед уже был в лодке, и он был весьма и весьма мрачен, что было видно даже отсюда. Ну и хрен с ним, сволочь он конечно – бросил свою подругу, или жену и умчался, оставив нас разбираться. Ну… такова специфика пещерного дайвинга: тут часто бывает так, что каждый сам за себя, если только вас не связывает крепкая дружба или профессиональные обязательства.
Забравшись в лодку, я с удивлением отметил, что вопреки всему мне хочется пойти и на третий дайв. Только неглубоко и, пожалуй, не в пещеру. Хотя, если без шведов, то почему бы и нет… Шведы что-то лопочут по-своему, вроде вежливо, но как-то напряженно. Женщина заплакала, Шэннон бросилась ее утешать… ну это не для меня, пусть устраивают свои мексиканские сериалы, если им интересно.
Но мексиканский сериал оказался со шведской начинкой. Женщина с размаху влепила пощечину своему мужу и еще громче зарыдала. Ну… что тут сказать… иногда приходится узнать о своем муже то, что тщательно стараешься вытеснять. Иногда такие дорисовки стоят жизни… одно дело – дорисовывать мужа, если ваша жизнь ограничивается домом и работой, и другое – если ты погружаешься с ним в пещеру или идешь на восхождение.
— Блин, ну не люблю я этого…, — Брэд поморщился и как истинный джентльмен предоставил возможность Шэннон самой улаживать дело. – Но какого черта он оторвался, я не понимаю, — пробубнил он, уселся на мокрую скамейку и снова стал вертеть перед собой оторванный регулятор.
Я подошел и сел рядом.
— И почему заклинило клапан? – Продолжал недоумевать Брэд. – Рэнд, ты помнишь, мы же вчера собрали твою спарку, не было же никаких проблем с клапаном, а?
С виновато-беспомощным видом Брэд смотрел на Рэнда, как побитая собака.
— Я помню. Все было в порядке. — Рэнд подошел и подсел к Брэду, положив руку ему на плечо. – Твоей вины здесь нет. Это несчастный случай, совпадение. Брось, Брэд, всё нормально.
— Ну, я не знаю…, — Брэд беспомощно покачал головой и махнул рукой. – Ладно, паркуемся, отдыхаем.
Мы снова выгрузились на берег и уселись за большой деревянный стол, на который Брэд водрузил большую синюю пластиковую коробку с бутербродами, фруктами и термосами. Рядом с нами из кустов вылез огромный варан длиной в метр и, сопровождаемый воплями туристок, прокосолапил через всю поляну куда-то под деревянный настил, на котором дайверы, приезжающие на Сипадан, тусуются во время перерывов между дайвами. По сравнению с теми двухметровыми гигантами, которые водятся на Ринче и Комодо, они довольно безопасны, но кормить их с рук я бы не советовал – могут запросто откусить палец. Мелкие вараны с удивительной ловкостью карабкаются по деревьям и иногда сидят там, наверху, поглядывая вдаль и думая, наверное, о таинственных островах на том краю моря.
Шведка продолжала всхлипывать, сидя на самом краю скамейки, и Шэннон придерживала ее за талию, продолжая ворковать что-то утешительное, но как тут утешишь? И полной дуре будет понятно, что муж оказался сволочью… Виновник семейной трагедии сидел на противоположном конце скамейки и мрачно зыркал в полном молчании, пожирая свой законный бутер.
— Вот тебе и непыльная работа, — вдруг пробормотал Рэнд, и я в этот момент подумал о том, что осталось совершенно непонятным – это его имя или фамилия? Или вовсе ник? Ну впрочем все равно.
Наконец до меня дошел смысл сказанного им.
— Ты это серьезно? Ты хочешь сказать, что это происшествие связано с твоей работой? Но… каким образом? Почему вообще ты думаешь, что тут есть какая-то связь? В каком смысле?
Он оглянулся, словно чтобы убедиться, что нас никто не слышит.
— Это не просто разрыв шланга, Энди. Край оторванного регулятора совершенно ровный, как ножом отрезало.
— Ножом… это ведь не просто аналогия?
— Боюсь, что нет. Кто-то аккуратно надрезал шланг ножом. Скорее даже тонким лезвием. При беглом осмотре перед погружением этого было не видно.
— Но в первом погружении ведь все было нормально.
— Я не погружался.
— Как, разве ты не должен быть плыть в пещеру вместе с …
— Нет, мы и не планировали. Я просто сидел на лодке.
— Понятно… И значит проблема с клапаном…
— Неслучайное совпадение, — Рэнд кивнул и вздохнул. – Кто-то хорошо поработал над моим снаряжением вчера вечером или ночью, что совсем несложно, так как в отличие от обычных дайверов-туристов наше снаряжение готовится заранее, наши спарки подписаны, и любой, кто пробрался в компрессорную, мог бы совершенно спокойно осуществить свои замыслы. Ну в общем, мне следовало бы конечно это предположить…
— Рэнд, это ведь… покушение на убийство, вообще-то…, — осторожно заметил я. – То, как ты описывал свою профессию… это как-то не производило впечатление чего-то опасного.
Рэнд как-то криво усмехнулся и взглянул на свой дайв-компьютер.
— До следующего погружения еще сорок минут… пойдем прогуляемся по берегу?
— ОК, пошли, — кивнул я, и мы побрели в сторону от пирса, загребая ногами белоснежный песок.
К счастью, солнце немного прикрылось легкими облаками, что сделало его жжение не столь нестерпимым, но если бы мы не были уже хорошо загоревшими, получасовая прогулка даже под таким солнцем привела бы нас в госпиталь. Почти экватор…
— Ты не совсем, видимо, понял, Энди, что моя профессия, моё увлечение – это не просто психотерапия или философствование. Я уже сказал тебе, что создаю факты – если и не в физическом, естественнонаучном смысле этого слова, то в смысле психологическом, а это самое главное для нас, для нашей жизни. Мы, принимая решения, опираемся не на научные данные, а на то, как мы воспринимаем мир, как мы интерпретируем его.
— Послушай, — встрял я. – Мне конечно понятно, что ты стараешься объяснить мне все это так, чтобы не касаться впрямую того дела, которое повлекло за собой попытку убить тебя. Только я ничего не понимаю в твоих объяснениях. Если ты в самом деле хочешь мне что-то объяснить, то расскажи просто и прямо о текущей ситуации. Я не болтун, я обещаю, что никто не узнает от меня всего этого. Если ты хорошо разбираешься в людях, то должен видеть, что так оно и есть. И в конце концов… всё это ударило не только по тебе, но и по мне, и по остальным людям. Мы все могли бы остаться там, если бы твой шланг разорвало минутой раньше, или если бы паника шведов приняла бы более агрессивный характер. В каком-то смысле ты ответственен за это, разве нет? Ничего этого не было бы, если бы ты просто отказался от дайвов сегодня, если понимал, что тебе угрожает опасность. И поскольку ты остался жив, то опасность, по-видимому, сохраняется, а я сейчас гуляю тут с тобой, а значит продолжаю подвергаться опасности. Я хочу знать – что из себя представляет эта опасность, понимаешь? Я хочу понимать, какого рода угроза нависает надо мной. Так что… мне кажется, что было бы справедливым, если бы ты рассказал мне всё.
Рэнд внимательно, и даже, я бы сказал, с некоторым уважением посмотрел на меня. Я спокойно выдержал его взгляд, так как и в самом деле говорил то, что думал. У меня не было лихорадочного ажиотажа выведывать чьи-то тайны, да и, признаться, мне и вообще мало хотелось иметь дело с такими тайнами, которые угрожают моей жизни. Но я не привык закапывать голову в песок, и уж если мне угрожает какая-то опасность, то я предпочитаю знать о ней всё, нежели отбрасывать в сторону неприятные мысли. Меня непросто запугать, и всякая угроза, направленная на меня, вызывает во мне прежде всего встречную агрессию. Раньше это было моей проблемой, и мне пришлось существенным образом скорректировать свой характер, чтобы прекратить эту ослепляющую воинственность перед лицом угроз. Холодный рассудок всегда предпочтительнее слепой ярости.
— Хорошо, — кивнул он. – Ты прав. Я…
Он замолчал и шел так, молча и видимо раздумывая о чем-то, пару минут. Мне было о чем подумать, и я его не торопил. Приятно, когда есть о чем подумать, когда есть что попереживать. Раньше для меня было мучительным любое незапланированное ожидание, которое оборачивалось просто потерей времени, болезненной скукой. Пустая жизнь – это проблема, и заполняет её кто как может. Кто вином, кто работой, кто семьей, но в сухом остатке всё равно будет пустота и глубокое разочарование. Единственное, что по-настоящему наполняет твою жизнь, это изменение самого себя. Создание самого себя. Нет счастья или несчастья. Бывают счастливые и несчастные люди. Ведь чтобы жизнь стала насыщенной, необходимо не только создавать что-то комфортное вокруг себя, но и менять себя самого, иначе ты все равно останешься все тем же ржавым роботом, который мучается в самых комфортных условиях. Чтобы жизнь стала насыщенной, надо исследовать свои восприятия, необходимо затыкать те дыры, в которые утекает насыщенность твоей жизни, и открывать те краны, через которые насыщенность втекает. Чисто инженерная работа, которая всегда была мне интересна. Люди с увлечением копаются в проводах, математических символах, приборах и механизмах. Они любят изучать устройство экономики, атома и нейрона, но по какой-то удивительной причине они не любят копаться в самом себе. Почему люди не используют свои инженерные навыки для того, чтобы создавать самое ценное, что у них есть – себя самого? Это загадка.
— Я тут не для развлечений, — наконец начал Рэнд. – Брэд об этом не знает, конечно. Для всех я – просто турист, который приехал подайвить. Дайвинг я очень люблю, и кстати… ты возьмешь меня в глубокие погружения? Мне хотелось бы поучиться… мне и траймикс интересен, и ребризер, но глубокий воздух – нечто особенное, так как там приходится бороться с самим собой, как я понимаю…
Я промычал что-то неопределенное, так как совсем не был готов к такому вопросу и даже не рассматривал Рэнда как потенциального партнера в глубоких погружениях.
— Ладно, — махнул он рукой, — потом об этом… Так вот я тут по работе. Я получил заказ. Довольно крупный заказ. Некая девушка из Куала-Лумпура наняла меня для того, чтобы я создал в голове у ее деда нужную ей интерпретацию. Этот дед – не очень старый человек, ему за шестьдесят. Но он богат — ему принадлежит крупный отель, и у него рак в неизлечимой форме. Жить ему осталось два-три месяца, и все в семье уже смирились с его предстоящей смертью. Ну, «смирились» — это сильно сказано, так как главное, что сейчас всех его родственников занимает – это завещание. Самые сильные позиции у его дочери, которая последние несколько лет проводит с ним почти все время, ухаживая, организуя его лечение… ну, мы на самом деле не знаем, что именно она там организует, но, скажем так, выглядит это как лечение. Моя клиентка – внучка этого человека, причем у ее отца с этим стариком крайне напряженные, почти враждебные отношения, да и сама она находит его очень неприятным человеком, и отношений не поддерживает.
— И она хочет, чтобы старик в своем завещании распорядился так, чтобы ей досталось побольше?
— Ну… фактически она ни на что не рассчитывает, так как дед плотно оккупирован семьей дочери, а семья сына отодвинута на очень задний план. Но получилось так, что её подруга по университету рассказала о ситуации своему отцу, а тот был наслышан обо мне через своего друга, с которым мы познакомились как раз тут, на Сипадане. В общем, почти все мои клиенты находят меня именно так – через знакомых, через знакомых знакомых, так что это нормально.
— И она решила рискнуть?
— Рискнуть? – удивленно переспросил Рэнд. – Чем? Она ничем не рискует, и я думал, что ничем не рискую и я – просто попытка, вдруг что получится. На данный момент враждебное отношение старика к своему сыну и к моей клиентке даже обострилось, так как он стал совершенно психованным и вдарился в какую-то религию, а они, видите ли, несмотря на то, что он на смертном одре, по-прежнему не переваривают его. Так что ей ничего не светит при данных обстоятельствах.
— Но ты же работаешь не бесплатно?
— Я работаю за результат. Согласно контракту, мне причитается десять процентов от того, что будет отписано моей клиентке в завещании.
— Интересно… и как ты собираешься изменить его интерпретацию?
— Здесь требуется не только точный расчет, но и импровизация. В значительной мере импровизация. В настолько значительной, что по сути нет никаких инструкций и правил. Ну почти нет. Передать кому-то мои знания и навыки было бы возможно, но передать искусство импровизации – нельзя, а без этого ничто не сработает. Видишь ли, речь идет о такой неуловимой материи, как уверенность. Да, в общем можно было бы сказать, что я пытаюсь изменить не просто интерпретацию, но уверенность. А уверенности, владеющие человеком, зачастую никаким образом не опираются ни на здравый смысл, ни вообще на реальность в каком-либо виде. Примеров этому… миллиарды, — Рэнд широко развел рукой, словно пытаясь охватить этим жестом весь мир. – Весь мир управляется слепыми уверенностями, весь, почти без исключения. Если ты даже крупный ученый, ты будешь в своих работах придерживаться строгой логики и научного метода, но стоит только рассмотреть твою жизнь за пределами твоей научной работы, как выяснится, что всё, чем ты живешь, построено на песке слепых, ни на чем не основанных уверенностей. Отсюда и крайняя сложность той задачи, которую я перед собой ставлю – изменения уверенности с последующим изменением её интеллектуальной оболочки, то есть интерпретации, откуда уже вытекает изменение характера деятельности человека. Это ясно?
— Да. В целом… да. Но…
— Я понимаю твое «но», — рассмеялся Рэнд. – Тебя не устраивает то, что я говорю о тотальности слепых уверенностей. Тебе кажется, что это касается только глупых, недоразвитых людей, и уж конечно не касается тебя.
— Ну что-то в этом роде, да, — улыбнулся я.
— Эта сегодняшняя несчастная жена работает преподавателем в университете в Осло…
— Я почему-то думал, что она шведка… ладно, и что?
— То, что она интеллектуально развитая женщина.
— И?
— Ты смотрел на нее? На ее тело, я имею в виду?
— Ну… да, она красивая. Стройные сильные ноги, попа, красивая грудь…
— Откуда ты знаешь, — перебил он меня? – Откуда ты знаешь, что у нее красивая попа и грудь?
— Ну как, — я усмехнулся в растерянности, — просто мне они кажутся красивыми.
— А её соски тебе нравятся?
— Я не очень понимаю, какая связь…
— Ответь, Энди – тебе нравятся её соски?
— Да, нравятся. Они крупные, торчат так… хочется их погладить, ну и вообще…
— Хорошо.
Рэнд удовлетворенно потер руки, и я понял, что он приготовил мне какую-то ловушку, но даже отдаленно не мог понять, какую именно.
— Значит, красивые соски, красивая грудь, красивая попа. Но видишь ли, Энди, ты не мог видеть ни груди, ни попы, ни тем более сосков. Всё, что ты видел, это ее трусики и лифчик.
— Ну, блин… Рэнд… ну конечно, но я же вижу… э…
— Вот именно, ты видишь. Она одела трусики… я бы сказал даже «трусищи» и лифчик, но это совершенно ничего не меняет в том, что ты видишь ее тело, особенно когда ее трусики и лифчик мокрые. Согласен?
— Ну да, конечно.
— А теперь ответь – согласится она снять лифчик и трусики и показать тебе голую грудь и голую попу? Ну допустим, что никто больше этого не увидит, а только ты. Она согласится?
— Думаю, что ни за что:)
— А её муж?
— Тем более!
— И ты считаешь, это хоть сколько-нибудь разумно? Ты УЖЕ фактически видел и можешь сколько угодно еще разглядывать ее грудь и попу, так что же меняет факт тряпки? Ровным счетом ничего. Но показаться всем людям в мокром купальнике – естественно и привычно, она без сомнений гуляет в мокром купальнике по всему пляжу, подставляясь взглядам всех желающих. Но показать тебе грудь и попу без купальника она откажется категорически, она сочтет это даже попыткой сексуального домогательства, она могла бы подать на тебя в суд и чувствовала бы себя оскорбленной. Вот и скажи – есть в этом какой-то смысл?
— Нет в этом смысла…
— Нет, вот именно. Это пример того, как работает слепая уверенность. Она просто есть, и точка. Размышления, разговоры, аргументы – всё это значения не имеет. Даже если она рассудочно в беседе с тобой согласится с приведенными мною аргументами, её слепая уверенность останется непоколебима, и лучшее, чего мы могли бы добиться, это состояние раздвоенности, когда ее здравый смысл противоречит ее слепой уверенности, её слепой вере, и это очень некомфортное состояние, поэтому люди стремятся от него избавиться, и они отлично привыкли это делать путем вытеснения мешающего опыта. Например, она может попросту забыть об этом разговоре. Или она может помнить, что этот разговор был, и она сможет даже вспомнить мои аргументы, но она не будет этого делать, просто подавив свои воспоминания. Фестингер назвал это «когнитивным диссонансом». Он, и вслед за ним многие психологи достаточно подробно описали это явление, но никто не может и подступиться к вопросу о том – как же менять слепые уверенности. По сути, зачастую даже очень сложно понять, какие слепые уверенности есть в человеке, так как в течение долгого времени, часто даже в течение всей жизни он может совершать поступки, совершенно противоречащие его слепым уверенностям, что, конечно, порождает в нем глубокий внутренний раскол, фрустрацию, которая медленно его убивает.
Рэнд сделал паузу, словно его отвлекла какая-то мысль, и я постарался ему не мешать. Мне приятно, когда рядом со мной кто-то размышляет. Это как-то умиротворяет, что ли. Это приятно почему-то само по себе… ну как например мне было бы приятно, если бы красивые и симпатичные мне парень с девушкой ласкались бы, занимались сексом рядом со мной. Или девушка с девушкой… или парень с парнем:)
— Тут даже другой вопрос интереснее, — продолжил Рэнд. – Мы далеко не всегда знаем о том, какие слепые уверенности довлеют над нами! И мы понятия не имеем о том, как изменить ситуацию, когда ты обнаружил в себе слепую уверенность, и даже если ты знаешь, что эта уверенность портит твою жизнь, что она мучительна, деструктивна. Что уж говорить о том, чтобы менять уверенности в других…
— Но судя по всему, тебе это все-таки удается, раз тебе удается зарабатывать этим?
— Удается, — кивнул он. – Иногда. Иногда нет. Это в значительной степени искусство, а не технология. Ну то есть тут иногда просто надо словно вжиться в человека, слиться с ним, стать им, чтобы почувствовать – как подобраться к его слепой уверенности. Конечно, по мере того, как я получаю опыт влияния на других… и главное, на самого себя…
— На себя… это интересно. Вообще знаешь, меня всегда увлекали идеи, связанные с изменением самого себя. Правда, чаще всего это кончается ничем.
— Да, — Рэнд сочувственно развел руками. – Почти всегда это кончается ничем, потому что ты подходишь к этому не как инженер, а как…
— Как дурак?:) – подсказал я ему.
— Как дурак, — кивнул он с улыбкой. – Но это очень большая тема, и если мы начнем говорить об этом, то…
— Давай вернемся к твоему заказу. И как ты решил действовать?
— Это просто. Для начала нужно просто где-то пересечься. Моя клиентка выяснила, что старик всю жизнь мечтал погрузиться с аквалангом, но никогда этого так и не сделал. Нередкая ситуация, когда люди, живущие у моря, никогда не купаются, а те, кто живет у леса, не ходят туда. Это кажущиеся, фантомные мечты. Человек уверен, что мечтает о чем-то, но это лишь слепая уверенность. Если бы он потрудился искренне разобрать свои восприятия, он бы увидел, что никакой такой мечты у него нет.
— Откуда же тогда эта «мечта» берется?
— Да на самом деле много вариантов, — отмахнулся Рэнд. – Эта уверенность может быть в своем готовом виде тупо перенята у кого-то авторитетного, это может быть много других путей, неважно. Но так или иначе, перед лицом неотвратимой смерти он решил, что должен сделать это.
— И дальше…
— Дальше – дело техники. Дайв-компания Брэда имеет отличную репутацию, и с помощью кое-каких простых действий и с помощью моей клиентки мы донесли информацию до старика. И вот он теперь тут?
— Тут??
— Ну не совсем тут. В Семпорне, я имею в виду. Два дня назад он закончил курс advanced open water, и его инструктором является сам Брэд, ведь это важный, богатый клиент. Следующий этап – тихой сапой подобраться к объекту, заинтересовать его. Это оказалось самым простым. Это делается так же, как мы с тобой познакомились на лодке – несколько дайверов, одна лодка, целый день вместе, а потом еще один и еще, разговоры, постепенное сближение…
— Понятно. И теперь что?
— Теперь настало время для окончательного шага, для завершающего действия. Завтра у него последний день дайвинга. Брэд хочет показать ему красивые места, и я ему просто как бы помогу. Старик не против, так как, будучи интровертом, он уже успел как-то привыкнуть ко мне, и ему со мной намного комфортнее, чем с другими дайверами. Мы поедем на Матакинг, и у меня будет примерно четыре часа, в течение которых у меня будет возможность сделать то, ради чего я тут.
— Интересно, интересно… И теперь мы имеем подрезанный шланг и испорченный вентиль.
— Кто-то пронюхал, это ясно.
— И решился на убийство?? Как-то для меня это дико, нереально… никогда не сталкивался с этим вживую. Детективы, боевики, Агата Кристи, терминаторы всякие, динозавры… но столкнуться с тщательно продуманным и осуществленным убийством… это настолько дико и непривычно, что я даже… я даже не испытываю самого чувства угрозы, как будто это меня не касается, как будто этого просто не может быть в реальности.
— Ну а что тебя удивляет, Энди? – удивился Рэнд. – Речь в конце концов идет о собственности на сумму в миллионы, может даже в десятки миллионов долларов! Представь себе, что ты на несколько лет поместил себя в добровольное рабство к неприятному, злобному старикану в надежде, что он оставит тебе состояние. Я потом приходит какая-то вертихвостка, и хочет все получить сама?
— Думаешь, заказчиком является его дочь?
— Ну откуда я знаю, Энди. Я не следователь, не сыщик, я не знаю. Понятно, что это кто-то из их компании, из их семьи – может и сама дочь, а может ее дети или ее муж, кто их разберет. Но понятно, что кто-то из них пронюхал о том, зачем я тут и кто я такой. И он хочет меня убрать.
— И меня заодно…
— Да, и тебе заодно, — спокойно кивнул Рэнд. – Ведь им нужно действовать очень быстро, и тут уже не до деликатничанья. Они хотят убрать меня, и если при этом погибнет кто-то еще, их это мало беспокоит.
— Значит, чем ближе я к тебе держусь…
— Да, именно так, — подтвердил он. – Делай выводы.
Выводы я сделал, и следующим утром мы мчались в катере вчетвером в направлении Матакинга: я, Рэнд, Брэд и старик. Почему? Сейчас, размышляя об этом своем шаге, я понимаю, что сделал его без особых раздумий, хотя жизнь свою ценю чрезвычайно. Я бы ни за что не стал бы подвергать её риску, если бы это не давало бы мне чего-то очень важного. Почему я решился на это тогда? Получил ли я это важное, что стоило того, чтобы снова подвергать жизнь опасности? На последний вопрос мне ответить очень просто. Конечно, получил. Я получил опыт чрезвычайной важности. Неоценимый опыт. Кем бы я сейчас был, если бы удовлетворился общими словами про то, что нашими жизнями управляют слепые уверенности, тем или иным случайным или намеренным образом внедренным в наше сознание? Конечно, я бы возвращался иногда к этой мысли и пробовал что-то самостоятельно раскапывать, но я бы не получил доступа к источнику чрезвычайно глубоких знаний, которым, как оказалось, был Рэнд. И не просто знаний, а практических навыков. Мне кажется, в итоге в чем-то я пошел даже дальше него, поскольку его больше интриговала возможность управления уверенностями в других людях, в то время как для меня это оставалось просто игрой. Прибыльной, иногда захватывающей, дающей необычный опыт, необычные знакомства, но все-таки игрой, в то время как самое главное было не в этом. Самое главное для меня было в том акценте, который постепенно установился во мне самом – в акценте на изменение самого себя. Это постепенно, даже незаметно для меня самого, стало самой захватывающей игрой, в которую я когда-либо играл. Искусство управления собственными уверенностями оказалось своего рода чашей Грааля, а Рэнд представлялся мне кем-то вроде Персифаля, но Галахадом он быть не пожелал. Может быть эта роль достанется мне.
Но почему я решился на это тогда? Наверное, дело в том, что я не чувствовал, что угроза направлена на меня лично. Конечно, я мог пострадать, но лишь как побочная, случайная жертва, и этот уровень риска показался мне приемлемым, учитывая, что на другой чаше весов были острые впечатления. Кроме того, мне очень хотелось поближе познакомиться с работой Рэнда, с его методом. Да и просто хотелось помочь ему, если это возможно. Тонкая нить симпатии протянулась от меня к нему, и я не мог равнодушно представлять, что ему угрожает смертельная опасность, а я никак не пытаюсь ему помочь. Чем-то он меня привлекал, что-то было в нём такое, что притягивало – своего рода наивная, ребяческая открытость, хотя, конечно, странно говорить об открытости применительно к человеку, столь закрытому от посторонних взглядов. Но я имею в виду другое. Открытость – не то же самое, что экстравертность. Быть открытым – не значит иметь «душу нараспашку» перед каждым человеком. Открытость – это готовность быть открытым с теми, кто окажется тебе близок.
Умар не производил впечатления смертельно больного человека. Он довольно добродушно приветствовал меня на борту, скривив нечто наподобие улыбки, и развалился на носу катера, подставив солнцу свое дряхлое тело. Мы с Рэндом уселись сзади, рядом с двумя двухсот-сильными «ямахами», так что гул моторов полностью заглушал наш разговор.
— Какие у тебя планы?
— Пока рано говорить о чем-то определенном. Есть несколько возможных сценариев, но любой искусственный сценарий всегда хуже того, который будет складываться в реальности. Так что… тебя ведь интересовала технология моей работы?
— Безусловно, — с нарочитым энтузиазмом подтвердил я.
— Ну вот и запоминай. Пусть это будет правило номер один: любому сценарию предпочитай стихийно складывающиеся обстоятельства. Они всегда бесконечно естественней всего того, что ты можешь инсценировать. Перед нами ведь не ребенок. Мы имеем дело с прожжённым прохиндеем, дожившим до старости и сумевшим построить миллионный бизнес. Таких трудно обыграть на их поле. Его уже тысячу раз пытались обманывать, и он это почует нутром, стоит только тебе попробовать сделать это самому. Он может даже не отдаст себе в этом отчета – просто почувствует какую-то угрозу, или даже не угрозу… просто ему станет немного дискомфортно, и он отдалится. А мне надо другое – мне надо, чтобы он приблизился ко мне. Уверенности проще перенимать от тех, к кому уже испытываешь доверие.
— Это правило номер два?:)
— Ну можно считать и так.
— Но если просто сидеть и выжидать, пока…
— Разве я сказал «просто сидеть и выжидать»? – Рэнд скептически взглянул на меня, и я понял, что показал себя не с лучшей стороны. – Я сказал, что мне нужны стихийно складывающиеся обстоятельства, в которых я попробую вести себя так, чтобы он как-то повернулся ко мне, что ли. Но это не значит, что я просто сижу и жду. Стихийные обстоятельства можно спровоцировать.
— Но Рэнд, как при этом ты можешь называть их «стихийными»?
— Ты снова не понял. Я не пытаюсь планировать ситуации. Я пытаюсь повысить вероятность того, что они наступят вообще, понимаешь? Я не знаю – какими они будут, я не знаю – будут они для меня удобными или нет, я не знаю ничего, но я могу повысить вероятность каких-то событий вообще.
— Потому что в мутной воде легче ловить рыбку?
— Вот именно. Хорошо сказано. В мутной воде. Я хочу замутить воду, и когда муть поднимается, как вчера поднялся ил в той чертовой щели, я должен почувствовать – как мне поступать. Это искусство, Энди. Искусство, в которое можно привносить много или даже очень много инженерии, но которое по своей сути всегда будет именно искусством. Иногда достаточно и одного слова, чтобы решить сложную задачу.
— Я тоже… часть этой мути?:)
— Да, в общем… да, — Рэнд развел руками. – Надеюсь, тебя это не смущает. Твое присутствие на борту – это дополнительный непредсказуемый элемент, и мне это на руку, хотя я еще и сам не знаю – как именно я этим воспользуюсь и воспользуюсь ли вообще, но это – дополнительная возможность.
— Ты мог бы убедить Брэда взять еще нескольких дайверов.
— Зачем? – удивился Рэнд. – Они мне не нужны.
— Дополнительная муть.
— В чем? Нет, это не муть. Муть – это ты… ну в хорошем смысле, — рассмеялся он. – А другие дайверы мне не нужны именно потому, что они совершенно предсказуемы.
— Если они предсказуемы, то тебе легче их использовать для своей игры.
— Ничего подобного, — отрезал он. – Они предсказуемы не только для меня и для тебя, но и для него, — он мотнул головой в сторону Умара. А это значит, что здесь просто появится предсказуемый всеми сторонами элемент, то есть — балласт. Балласт мне ни к чему. Арену нужно очищать от балласта.
— Правило номер три, так что ли?:) Пожалуй, я бы это записал… не возражаешь?
Мне показалось, или в самом деле в его глазах тогда мелькнуло некоторое напряжение, этого я не знаю. Так или иначе, он не стал возражать, если мои записи будут касаться только технических моментов, что полностью меня устраивало. Нет никакого смысла в подробных описаниях, так как жизнь все равно полнее описаний. Достаточно иметь несколько реперных точек, чтобы, отталкиваясь от них, можно было бы легко восстановить события в памяти, перепрожить их и при необходимости описать. Поэтому я достал свой блокнот и стал делать в нем время от времени краткие пометки.
— Значит, ты не знаешь – когда начать и как. Ты просто попробуешь сделать так, чтобы возникали непредсказуемые ситуации, чтобы они возникали естественно, а затем, пользуясь складывающимися обстоятельствами, попробуешь оказать такое влияние на Умара, чтобы он пересмотрел свое завещание?? Ну… звучит странновато:)
— Только если верить в разумность всего того, что происходит, Энди. Эта вера глубока в каждом человеке. В каждом. И с одной стороны эта вера выполняет одну из религиозных функций — она утешает. С другой стороны, она часто становится источником бессмысленных страданий. Как и любая вера, в общем…
— Если бы я не верил в разумность всего происходящего в мире, мне бы не показалась странной твоя затея? – Переспросил я, испытывая удивление от этой мысли. – Пока не вижу связи.
— Конечно, это именно так. Если бы ты понимал, какое огромное место в этом мире занимает чистый и откровенный абсурд, тебе было бы несложно предположить, что может произойти еще одни абсурд: решение о наследовании многомиллионного состояния может в самый последний момент измениться под влиянием совершеннейшей ерунды. Но это именно так, Энди. Я конечно, сочувствую твоему такому наивному и симпатичному верованию, но наш мир абсурден на девяносто девять процентов. И это в лучшем случае… Вспомни только – сколько абсурда происходит в связи со слепыми уверенностями, которыми переполнен каждый человек.
Мне оставалось только в сомнении покачать головой. В принципе соглашаясь с его логикой, я не имел ни малейшего представления о том, как на самом деле все это сработает.
— Кстати, у тебя больше не было проблем с покушениями?
— Нет, пока нет. Но я переночевал на всякий случай не в своем отеле… просто снял номер в первой попавшейся ночлежке. Просто на всякий случай.
— Бомбу какую-нибудь не ждешь в лодке?
— Бомбу?:) Нет, не жду… Тут явно всё у них на скорую руку. Наверное, информация дошла до них в самый последний момент, и все, на что их хватило, это подкупить какого-то мальчика, чтобы он испортил мое снаряжение. Довольно примитивно. Хотя, сработало ведь… Они же в конце концов не профессиональные преступники. Ну представь себе, что ты вдруг захотел кого-то убить. Это только в кино все так просто – нанял киллера, подложил бомбу… на самом деле это практически безнадежно. Чтобы найти киллера, надо как-то решиться на это, найти соответствующих людей, а это само по себе и опасно, и непросто. Вообще любые контакты с криминалом чреваты непредсказуемыми поворотами судьбы. Я думаю, что в конце концов они решили просто успокоить себя тем, что у меня все равно ничего не получится. Людям это свойственно… и опять-таки эта позиция вытекает из веры в осмысленность происходящих событий.
Пока мы разговаривали, он поглядывал на Умара, но тот не подавал никаких признаков жизни, просто развалившись и посапывая. Наконец, лодка причалила к пирсу островка, стоящего перед Матакингом, и надо было выходить, чтобы поставить свою подпись. Мы неторопливо вывалились на деревянный настил, ведущий к конторе, который оказался покрыт какой-то совершенно неудобной металлической сеткой, так что босыми ногами ходить по ней было настолько неприятно, что почти что больно. Рядом стояли лодки из других дайв-компаний, и все туристы, морщась, молча ковыляли.
Пройдя несколько метров в раскоряку, я испытал прилив возмущения – то ли от того, что малайцам совершенно наплевать на туристов, то ли от того, что эти туристы настолько безропотные овцы, что никому даже не приходит в голову высказать претензию, поэтому, поставив свою подпись, я сказал сидящему за столом офицеру, что раз они приглашают сюда туристов, то могли бы позаботиться о том, чтобы им было удобно тут ходить. Судя по его изумленному лицу, претензию он слышал впервые в жизни. Стоящий рядом служащий неловко улыбнулся, и что-то сказал офицеру, после чего они сделали вид, что отвлеклись на что-то.
— Если мы приезжаем сюда как гости, то мы могли бы быть и повежливее, — раздалось у меня над ухом, и я с изумлением осознал, что это был голос Рэнда.
— Что ты имеешь в виду, — опешил я от неожиданности. – В смысле – «повежливее».
— Мы тут гости, — покровительственно продолжал увещевать он, — и вряд ли нам стоит качать тут свои права и диктовать им свои условия. Это прекрасная страна, прекрасные люди, и спасибо им, что они пускают нас сюда, на эти чудесные острова.
Он улыбнулся служащему, поставил свою подпись, сказал офицеру «спасибо» и отошел на шаг от стола, уступая место Умару.
Если где-то на краю моего сознания и забултыхалась мысль о том, что тут что-то нечисто, то она была напрочь вытеснена приливом праведного возмущения, которое я испытал при этих его словах. Особенно меня взбесило то, что стоявшие рядом туристы благосклонно взирали на Рэнда, словно показывая своим видом свое согласие с ним.
— Я считаю иначе, — громко возразил я. – Эти люди здесь работают, и они должны создавать нормальные условия туристам, которые сюда приезжают. Я заплатил свои деньги, и хочу получить за это если и не уважение, то хотя бы минимальное внимание к себе.
— Деньги, деньги, — неожиданно проскрипел Умар. – Если ты заплатил деньги, это еще не значит, что все должны теперь тебе кланяться.
Он выпрямился, поставив подпись, и смотрел на меня довольно неприязненно.
— А кто просил кланяться? – полез в бутылку я. – Вы все тут стоите и делает вид, что все в порядке, а эти люди, которые тут работают, начинают думать, что так и должно быть. Но так не должно быть. Я не прошу мне кланяться. Я прошу думать о туристах и делать так чтобы им было комфортно.
— Ну Вам же сказали, что мы тут гости, — просипела какая-то европейка с выражением надменности на лице.
Удивительно, насколько люди, ведущие себя как овцы, становятся высокомерными и презрительными, когда сталкиваются с человеком, который отстаивает свои права! В принципе, не было никакого смысла связываться с этой старой каргой, но и отступать тоже смысла не было.
— Ну, во-первых я не гость, а клиент. Я говорю, если Вы конечно способны понимать сказанное, что они как раз и обязаны следить за нашим удобством, потому что мы — клиенты, которые, заметьте, заплатили свои деньги, чтобы приехать сюда, и с этих денег дайв-компании заплатят налоги, и нечего в меня тут тыкать гостеприимством, я в гости ни к кому не напрашиваюсь. Я просто плачу деньги.
— Да что Вы все о деньгах, — возмутилась она. – Находятся же люди… заплатили свою копейку и теперь хотят, чтобы перед ними все расстилались. У вас отличный остров, вы прекрасные люди, спасибо вам, — отчетливо и размеренно, словно таким образом мстя мне, произнесла она, обращаясь к офицеру.
Тот смутился еще больше и начал непроизвольно сползать под стол, совершенно не желая встревать в конфликт туристов и не имея ни малейшего понятия о том, как надо себя в таких случаях вести.
— У Вас отличный остров, но не надо забывать, что сюда приезжают люди, и платят за это свои деньги, и Вы обязаны предоставлять им соответствующий комфорт несмотря на то, что находятся и такие клиенты, которых и помойка устроит, и которые у себя дома своим гостям, видимо, подкладывают гвозди на стул, — не менее размеренно произнес я, обращаясь к нему же.
Судя по ее лицу, она лишь значительным усилием воли сдержала себя от того, чтобы не наорать на меня или не вцепиться мне в лицо.
Брэд с лицом мученика подошел ко мне и, подпихивая меня к выходу, примирительно пробурчал, что пора заниматься дайвингом, для которого мы сюда и приехали. Ему уж конечно не хотелось ввязываться в какие-то конфликты тут, будучи владельцем дайв-центра. А мне в принципе было наплевать и на туристку, и на офицеров, и вообще все это не стоило и выеденного яйца, поэтому я не стал сопротивляться и пошел к лодке. Немного подождав идущих вслед Рэнда и Умара, я открыл уже было рот, чтобы что-то сказать, но Рэнд довольно агрессивно и выразительно отмахнулся.
Вот этого я никак от него не ожидал. Ну понятно – бешеная старая туристка, которая, сохраняя приторное лицо культурного человека, постоянно кипит от возмущения. Понятно – старый злобный малаец, которого к тому же убивает рак. Но Рэнд?? Ему-то что под хвост попало?
В общем, тут и для меня была своя политика, и ссориться с Рэндом не хотелось. И потому, что просто не хотелось, и потому, что именно с ним не хотелось – все-таки он приятный человек.
Матакинг – это по сути два острова, соединенных между собою длинным песчаным перешейком, полностью уходящим под воду во время прилива. Во время отлива тут можно гулять под жарким солнцем, погружая лапы в песок.
Рэнд о чем-то вполголоса разговаривал с Умаром, и оба выглядели совершенно добродушно. Ну что ж, по крайней мере какой-то контакт у них наладился, но по-прежнему непонятно – каким образом он планирует перевести разговор на взаимоотношения Умара и его наследников, да еще и каким-то образом изменить его решение. Кажется, на этот раз придется ему признать свое поражение, ведь если он рассчитывал на какое-то мое содействие или невольное участие, то сейчас, после этой глупой ссоры, и этот план провалился. Ну, в конце концов, я сюда приехал за дайвингом, решил я и выкинул из голову посторонние мысли.
— Давай туда, налево! – прокричал Рэнд, обращаясь к стоящему на носу лодки Брэду.
Тот с сомнением покачал головой.
— Давай, давай, там здорово! — Он обернулся к Умару и махнул ему головой. – Умар, присоединяйся, давай убедим этого старого окуня поддать нам жару.
Умар встал, явно не понимая, о чем идет речь.
— Там, на восточной оконечности острова, — Рэнд махнул рукой, — потрясающее, великолепное, обалденное место. Смотри, видишь, остров узким длинным клином врезается в океан?
Посмотрев в ту сторону, я увидел, что еще одна длинная коса уходит в ту сторону, переходя в узкий, длинный коралловый риф, как нож врезающийся в океан довольно уже далеко от земли.
— Там сходятся два течения, — продолжал Рэнд. – Они приходят с океана и сливаются тут, ударяя в остров и разбегаясь по обе стороны. Это то самое место, где вершатся судьбы! – продолжал восторженно орать Рэнд, более походя на экзальтированного дурака, чем на того уравновешенного серьезного человека, каким я привык его видеть.
— Ну что ж…, — криво улыбнулся Умар, — я не против, совсем не против, да… давайте, хотя моя судьба в решениях уже не нуждается, она уже предрешена… но я не против, а что, давайте.
— Постой, Рэнд, — Брэд был настроен нерешительно. – Сейчас начался отлив, там будет сильное течение, мы не сможем там погружаться…
— Ерунда, ну же, Брэд, ерунда. Зачем ты пугаешь нас, взрослых людей? Мы приехали сюда за впечатлениями. Давай, давай, поворачивай.
Он подошел к сидящему за рулем катера малайцу и повернул штурвал. Брэд вздохнул и стал готовить якорь.
Спустя пять минут катер подошел к острому окончанию рифа и продолжал двигаться вперед. Риф уходил под воду очень постепенно, и еще две–три минуты мы двигались вдоль него в открытое море. Волны неожиданно выросли. Метровые и даже полутораметровые валы набегали на лодку и довольно серьезно раскачивали ее.
— Нет, ребята, давайте не сегодня, — Брэд выглядел немного встревоженным. – Очень сильное течение, и еще волны…
— Отлично, решено! Погружаемся тут. Брэд, я хочу увести отсюда нечто настоящее, понимаешь? Не плюхание в теплом бассейне с детишками, а настоящее, боевое погружение. Как мужчины! Умар, одевай сьют.
— Ладно, я проверю…, — пробурчал Брэд и стал одевать ласты.
Он плюхнулся в воду, и его тотчас стало относить от катера. С большим трудом, ожесточенно работая ластами, он добрался до катера, ухватился за веревку, подтянулся и перебросил свое тело через борт.
— Придется трудно, — с сомнением произнес он. – Катер будет стоять тут, на якоре, а нам придется проплыть против течения метров двадцать, чтобы добраться от края рифа, там мы уйдем вниз и поплывем по течению, оставляя стену рифа справа, все понятно? Внизу течение будет, возможно, слабым, ну а если нет, то нас подберут там… ладно, пошли.
Качка была очень приличной, и нам потребовалось около пяти минут, чтобы нацепить акваланги и усесться на скамейки. Волны, казалось, стали больше, и Умар выглядел испуганно, судорожно цепляясь за стальной стержень, на котором крепился тент. Теперь надо было встать на скамейку, затем сесть на борт и плюхнуться спиной вниз в океан.
Умар попробовал встать, но тут же чуть не опрокинулся на спину, но мне удалось подхватить его и удержать.
— В самом деле есть смысл в том, чтобы делать это? – Еще раз поинтересовался я, так как Умар выглядел довольно жалким. Видимо, его еще и укачало, и его ноги дрожали, даже когда он сидел.
— Хватит, Энди, заткнись! Если ты трус, можешь забиться под лавку и визжать там, но не надо нам мешать.
Рэнд, похоже, окончательно спятил…
— Иди к черту, Рэнд, — вяло огрызнулся я, — причем тут трусость? Ты хочешь дайвинга или…
Неожиданно он подскочил ко мне с лицом, перекошенным от какого-то мрачного возбуждения.
— Не указывай, что нам делать, ты, сучий сын! Ты всю жизнь протираешь штаны, ты в жизни не встречался с трудностями, ты не боролся со стихиями, как мы, — обрушился он на меня. – Умар, ты готов?
Умар, судя по цвету его лица, и в самом деле был «готов», но тут к нему подошел Брэд, помог ему подняться на скамейку и усадил его на бортик. Умар изо всех сил вцепился в него руками и совсем не был похож на морского волка, привыкшего бороться со стихиями, так что я не выдержал и засмеялся. Если до сих пор Умар был бледным от страха и качки, то теперь он еще и позеленел от ярости. Глядя на меня ненавидящим взглядом, он натянул на лицо маску, сунул в рот загубник.
— Готов?! – проорал ему в ухо Брэд, перекрикивая усилившийся ветер.
Тот кивнул.
— Рэнд, давай, прыгайте одновременно, присмотришь за ним.
— Что? Я? Нет. Я не поплыву с ним.
Брэд опешил и чуть не выронил Умара за борт.
— То есть это как??
— Я не буду плавать с ним, — отрезал Рэнд. – Ты будешь его напарником, а я поплыву с Энди.
— Слушай, ты что… ты…, — Брэд чертыхнулся и с грохотом стащил Умара обратно на скамейку. – Мне же еще надо акваланг одевать, его ведь течением унесет к черту!
Рэнд не шелохнулся.
— Я поплыву с Энди, я же сказал.
Умар содрал маску и бросил ее на пол.
— Я не погружаюсь, идите к черту!
Он расстегнул пояс компенсатора и стал сдирать с себя акваланг. Брэд вытаращил глаза, но быстро сообразил, что это очень даже удобный предлог отменить погружение в этом месте.
— Давай, туда, в центр, — крикнул он водителю, и катер пошел к перемычке, соединяющей оба острова.
Уже спустя минуту волны совершенно прекратились, и даже ветер ослаб, так что мы снова оказались на курорте. Просто удивительно. Подплыв к перемычке, мы встали на якорь. Вода тут была совершенно спокойна и абсолютно прозрачна.
— Будем погружаться здесь. Пойдем сначала вдоль острова, потом повернем на девяносто градусов вправо, потом еще, сделаем круг и вернемся, — неторопливо объяснял Брэд, проверяя еще раз акваланг Умара. – Тут красивые кораллы, целые огромные поля кораллов… значит я иду с Умаром…
— Нет, с Умаром пойду я, — встрял Рэнд.
Брэд рассмеялся и воззрился на него.
— Рэнд, тебе солнцем голову нагрело? Ты сегодня совершенно какой-то долбанутый.
— Я в норме, а что?
— Я хочу плыть в паре с Брэдом, — злобно выкрикнул Умар, — и хватит уже, сколько можно ждать? Я, между прочим… свои деньги не за это заплатил, — неожиданно выдал он.
Я заржал, как конь, и снова удостоился злобного взгляда Умара.
— Умар, всё вот ты о деньгах, да о деньгах, — поддел я его. – Что это ты о деньгах вспомнил? Получай удовольствие, вот тебе солнце, вот вода, а деньги…
Не то, чтобы мне доставляло удовольствие поиздеваться над ним, но я не смог устоять, чтобы не отплатить ему той же монетой, когда он взъелся на меня.
— Умар, Брэд, вы не понимаете… Это же разные вещи, — удивленно пожимая плечами произнес Рэнд. – Там была сложная ситуация – волны, ветер, сильное течение, и я ни за что не сунулся бы туда с Умаром, а вот с Энди – с ним мне было бы спокойно, так как когда трудно, когда опасно, я предпочитаю тех, кто искренен, кто прям и открыт. Поболтать о том и о сем мне приятнее с Умаром, он человек вежливый и приятный в общении, но в тяжелой ситуации я хочу оказаться рядом с Энди, хотя он бывает сложным в общении. Неужели это непонятно?
Он подошел поближе и сел напротив нас.
— Умар, мы мило с тобой болтали, в то время как Энди наскакивал на нас и на офицеров. Да, он беспокойный, он наезжает с претензиями, когда ему что-то не нравится, он везде сует свой нос, он чего-то требует и он не позволяет заткнуть себе рот ни мне, ни тебе, но это и означает его искренность, прямоту. И когда становится трудно, я отхожу подальше от лживо-вежливых людей… ну вот таких как ты, извини, Умар, и приближаюсь к тем, что хоть и груб, но прям и открыт. Такой – не подведет, не бросит. Ты думаешь, тебе близки те, кто вокруг тебя хороводы водит? Я так не думаю. На самом деле, лично мне близок тот, кто вопреки мнению, вопреки всеобщему осуждению или всеобщей похвале остается самим собой, и я знаю, что хоть Энди и в обиде на меня, хоть он и готов броситься на меня и обругать за мое соглашательство и мягкотелость, но именно он мой настоящий друг, а не тот, кто смотрит мне в рот и поддакивает. Извини, Умар, такова жизнь. И если мне придется умереть, то я хочу помнить не о тех, кто лебезил и пресмыкался передо мной, а о тех, в ком есть дух, в ком есть жизнь и характер, кто несмотря ни на что остался верен себе, а значит – и мне, даже если при этом мы с ним были как чужие просто потому, что мы очень разные. Ну а сейчас, Умар, я могу пойти на погружение и с тобой, я могу снова тебе улыбаться и поддакивать, потому что мне на тебя наплевать, потому что ты мне чужой и безразличный человек. Идем?
Старый малаец словно окаменел, слушая его, а теперь он привстал, в гневе отмахнулся и, чуть не плюнув, обернулся к Брэду.
— Ты идешь со мной, Умар. – Успокоил тот его. – А вы оба… плывите куда-нибудь в другом направлении, встретимся на лодке через час.
Спустя две минуты Брэд и Умар, молча собравшись, плюхнулись за борт, и мы остались вдвоем с Рэндом.
— Значит… всё это было срежиссировано и продумано, — подвел я итог. – Ты меня обвел вокруг пальца. Я ведь почти до самого конца не понимал, что происходит.
— Я же говорил, Энди. Я жду стечения обстоятельств, и они наступили, когда ты сцепился с той женщиной. Я понял, что вас можно обоих раззадорить и попытаться попутно зацепить Умара. Так и вышло. Каша заварилась, муть поднялась.
— И ты уже тогда имел план…
— Нет, тогда я еще не понимал в точности, как именно буду действовать, но общее направление хода событий уже начало вырисовываться, и пока мы плыли к Матакингу, план постепенно прояснялся, шаг за шагом. Нет необходимости заранее создавать жесткий план. Это даже неэффективно, так как жизнь продолжается, стечения обстоятельств продолжают возникать, поэтому и достаточно, и необходимо иметь лишь общее представление… своего рода гибкий план. Обстоятельства, возникающие в результате твоих гибко-целенаправленных действий, раскрываются новыми ответвлениями, новыми возможностями, среди которых ты можешь выбирать наилучшие. Конечно, это требует определенного…
— Мастерства, — подсказал я.
— Да, пожалуй и мастерства…
— Ясно… и ты думаешь, это сработает?
— Ну… не знаю. Во всяком случае мы можем сейчас сказать, что это была ситуация, в которую Умар оказался сильно эмоционально вовлечен, а это само по себе — очень благоприятная основа. В этих условиях я пропихнул ему определенный посыл, так сказать, определенный кусок парадигмы, которая непосредственно касается нашего с клиентом вопроса. Конечно, нельзя быть уверенным в благоприятном исходе. Многое зависит от удачи. В общем, конечно, это не самая моя чистая работа:), — он улыбнулся. – Я действовал довольно грубо. На грани фола, я бы сказал. Еще немного, и у него могли бы закрасться подозрения. Главное – чтобы он не провел параллели именно сейчас, понимаешь? Именно сейчас он не должен перебросить смысловой мостик между произошедшей ситуацией и своей ситуацией с завещанием, с родственниками – это был бы крах, это вызвало бы настороженность, и он отбросил бы всё, даже не задумываясь. Он просто не позволил бы… нет, не так. Он не впустил бы всё это в себя, не стал бы переживать эту ситуацию. Моя задача состоит в том, чтобы этот мостик построился в его сознании позже, будто бы сам собой, как будто самопроизвольно, между делом, в совершенно произвольный момент. Именно тогда моя задача будет решена, потому что он будет воспринимать это как нечто, выросшее из его собственных убеждений, отношений, чувств. Ну… в общем посмотрим. Грубовато получилось, но… но вот так. На самом деле, чем более прямо я смогу указать на нужную мне позицию, добившись при этом того, чтобы смысловой мостик не был перекинут им прямо сейчас, тем эффективнее будут мои действия. Именно поэтому сильные эмоции очень желательны – они придают значимость происходящему сейчас, не позволяют ему отстраниться и задуматься о том, какого черта вообще этот парень говорит ему все эти вещи.
— Но ты вполне доволен!
— Да. В сложившихся обстоятельствах, я считаю, в целом заход был удачен. А дальше, — он развел руками, — о результате я узнаю после его смерти, когда его завещание будет вскрыто. Согласно договору, заключенному мною и моей клиенткой, мне достанется десять процентов от того, что будет ей им завещано, так что если операция завершится удачно, то я об этом узнаю из чека, который мне пришлют ее адвокаты.
— Я тоже рассчитываю на премию, Рэнд, — я погрозил ему пальцем. – Я ведь стал тем карасем, который взмутил воду!
— Хорошо, Энди, я пришлю тебе подарок, если результат будет положительным, обещаю:)
Он рассмеялся и ушел на нос лодки, но от меня не так-то просто отделаться! Я предположил, что в таком хорошем настроении он не откажет мне в разговоре, и порасспрашивал его на тему уверенностей. Он постоянно пытался свернуть на свою излюбленную ниву влияния на других людей, но меня больше интересовало другое – влияние на самого себя. Не то, чтобы он отказывался говорить об этом, но мне приходилось постоянно возвращать его к этой теме, настаивая на своем. Этот разговор производил странное впечатление. С одной стороны мне явно приходилось преодолевать его сопротивление, но в то же время он поддавался моему давлению и рассказывал очень интересные вещи, и даже покорно подождал, пока я сбегаю к своему рюкзаку, лежавшему в «сухом ящике» у кормы, и возьму оттуда блокнот с ручкой. В конце концов я, видимо, исчерпал свой лимит, и в этой ситуации он поступил просто, не опускаясь до вежливости.
— На этом всё, Энди, — просто сказал он, придержав меня за плечо, и отвернулся.
Это было сделано и сказано так непосредственно, что обида, которую я все равно, конечно, испытал, быстро испарилась, и я пошел готовиться к погружению, предполагая, что он со мной не пойдет.
Так и оказалось. Погружаться он в тот день не стал, и, когда я уже сидел на борту, взяв в рот загубник и сдув полностью свой компенсатор, готовясь опрокинуться спиной в воду, чтобы затем камнем пойти вниз, он неожиданно повернулся ко мне.
— Знаешь мое кредо, Энди? — И не дожидаясь ответа, произнес фразу, которую я не хочу переводить, так как полюбил ее в оригинале. — Far better it is to dare mighty things, to win glorious triumphs, even though checkered by failure, than to take rank with those poor spirits who neither enjoy much nor suffer much, because they live in the gray twilight that knows neither victory nor defeat.
— Рузвельт! Я помню эту фразу, — радостно откликнулся я.
Он кивнул и отвернулся, а я ушел вниз и вдоволь поплавал в приятном одиночестве в великолепных коралловых садах Матакинга, и даже наткнулся на акулу-молот и вспугнул несколько полуметровых черепах, мирно пасущихся на бескрайних водорослевых пастбищах, а спустя полгода, разглядывая заснеженную вершину Тхамсерку из своего отеля в Намче, я получил по электронной почте уведомление от риэлтерской компании на Маврикии о том, что мне в подарок передана небольшая вилла на побережье рядом с Флик-энд-Флаком. Я написал Брэду, но он сообщил, что связи с Рэндом у него нет и не было – иногда он просто прилетает и делает несколько погружений.
Всё, что мне удалось добыть через Брэда, это координаты офиса Рэнда в Сингапуре, в котором, как оказалось, нет ничего, кроме автоответчика, на который можно оставить свое сообщение о заказе. Заказывать мне ему было нечего, и я просто сообщил, что карась был рад приключению, и что если я ему ещё пригожусь для взбаламучивания ила, то всегда к его услугам.