Начался отлив, и неожиданно быстро обнажилась так же неожиданно широкая полоса мелкого прибрежного дна, на который тут же зачем-то выползают местные детишки – и просто потусоваться, поиграться и поплескаться в образовавшихся лужах, и чтобы пособирать ракушки. Некоторые дети вместе с родителями иногда собирают тут же водоросли. Ракушки затем отправляются на Бали – в многочисленные магазинчики, где их предлагают туристам, или для украшения отелей, а водоросли сушатся здесь же, на берегу, и потом оптом продаются для производства лекарств и косметики – кажется так. В первые дни после сбора водорослей, когда они только начинают активно сохнуть, от них исходит довольно сильный запах, который, впрочем, легко уносится прибрежным ветерком.
По тропинке, которая еще час назад в полной мере могла бы считаться «прибрежной», а теперь превратившейся скорее в «лесную», шли два белых туриста – мужчины, один из которых выглядел лет на сорок, и другой – на тридцать. Местные посматривали на них с любопытством, так как западные туристы на островах рядом с Амбоном до сих пор встречаются исключительно редко – и перелеты сюда какие-то замысловатые, да и жить тут туристам практически негде, так что тот, кто построил здесь довольно роскошный по индонезийским меркам туристический коттеджный поселок, был, видимо, заядлым оптимистом, или просто попытался занять пустующую пока что нишу. В общем, почему нет? Бали давно уже стал перенаселенным курортом, и жители соседних островов посматривают на них всё с большей и большей завистью несмотря на распространенное до сих пор среди индонезийцев мнение об испорченности балийских нравов. Нравы нравами, а зарабатывать кучу денег хочется всем, так что поневоле закрадываются нечестивые мысли – а так ли уж плохи нравы на Бали, а что вообще это такое «испорченные нравы», и почему зарабатывать много на респектабельных западных туристах – это плохо… конечно, туристы ходят в шортах, но Коран вроде как и не запрещает этого… да и голые ляжки туристок на самом деле чертовски привлекательны… так что сидят они и думают вот так, а некоторые уже не думают, а бросились вдогонку, особенно ближние к Бали острова к востоку от него – Ломбок, и даже Флорес с его охуенским дайвингом в Лабуанбаджо и знаменитыми комодскими варанами, которые, несмотря на своё название, отлично себя чувствуют не только на Комодо, но и на Ринче.
Так что туристов даже на самом Амбоне крайне мало, не говоря уже о соседних мелких островках. За последние полгода автохтоны, конечно, немного попривыкли к небольшой тусовке, которая обосновалась тут в этой недавно выстроенной турбазе, и всё равно вид белого человека вызывал огромное любопытство – совершенно благожелательное, впрочем, несмотря на то, что ходили какие-то смешные слухи об их странных обычаях и несмотря на их клевые ляжки, а скорее даже благодаря им, поскольку каждый раз, когда одной из этих странных туристок приходило в голову потрогать местного паренька или дать потрогать себя, то это вызывало самый бурный энтузиазм и исключительно прочную эрекцию, хотя и тщательно скрываемые от случайных зрителей. Примерно такой же энтузиазм возникал и тогда, когда интерес к взаимному общупыванию с местными пареньками проявляли не туристки, а туристы. А вот местные девушки были совершенно, абсолютно, бескомпромиссно исключены из эротических игр – в этом мусульманская добродетель находила своё полное и безусловное одобрение. Для местного парня потискать, пососать, потрахать, равно как и дать потрахать и потискать себя, независимо от пола партнера, было невероятно возбуждающим, запоминающимся на всю жизнь впечатлением, пусть и неприличным, но как бы не осуждаемым, если все это происходило тайно. А вот в том, что касается девушек, здесь мораль не позволяла никаких поблажек – ни на шаг, ни на дюйм…
Во время отлива в некоторых местах вода ушла так далеко, что обнажились удивительно широкие песчано-илистые поля, густо утыканные верхушками растущих снизу корней мангровых деревьев. Солнце, идущее к закату, хоть и перестало обжигать, но всё ещё было очень жарким, так что песок был совершенно сухим. Быстро по такому полю не походишь – совсем не хочется, споткнувшись, приземлиться на такой довольно острый и прочный пенёк, так что когда двоё туристов, прервав и без того неторопливый разговор, свернули с тропинки в сторону уползающего моря, они стали медленно продвигаться вперед, а потом и вовсе остановились. Один из них присел на корточки и стал копаться рукой в горячем песке, другой же просто сел на песок попой. Судя по всему, разговор давался им нелегко. Проходящая мимо стайка девочек застыла, в упор пялясь на них и тихо переговариваясь, рассматривая их мускулистые руки и ноги, совсем не тонкие и угловатые, как у местных мужчин. Один из туристов приглашающее махнул им рукой, и они с визгом и смехом побежали дальше по дорожке, подпрыгивая и оживленно перекрикивая друг друга, выпучивая глаза. Так вот, если посмотреть со стороны – жизнерадостная стайка девчонок, и хочется вытеснять тот могильный ужас, которым наполнена вся их эротическая и сексуальная жизнь. Точнее было бы сказать – могильный ужас отсутствующей эротической и сексуальной жизни. Только ведь они-то об этом и не задумывались, и не задумаются. Для них это – нормальная жизнь, «как у всех», как они себе это представляют. Когда телевидение доберется до этих забытых богом мест, то они смогут с изумлением убедиться, что их понятия относительно «как у всех» несколько ошибочны, но только и это, видимо, ничего не изменит в этих диких обычаях.
Когда спустя несколько минут из-за поворота показался ещё один турист, он сразу же ускорил шаг, увидев этих двух, и вскоре подошел к ним, встав рядом, широко расставив ноги.
— Придумали что-нибудь? – спросил он с интонацией, в которой безошибочно угадывалось отсутствие ожиданий на позитивный ответ.
— Я бы так не сказал…, — отмахнулся один из них.
— Ну, значит по крайней мере вы не обманули моих ожиданий:)
— Это да… этого добра сколько угодно… оправданных ожиданий насчет неоправданных надежд…
Снова воцарилось молчание. За деревьями плескалась уходящая вода – всё дальше и дальше, и сейчас можно было бы, добравшись до убегающего берега, ещё и пройти по колено в воде метров пятьдесят, аккуратно обходя морских ежей и звёзд, копошащихся на мелководье.
— Ну и что дальше? – не отставал подошедший. – Идём смотреть телек и пить пиво? Присоединимся к армии заворачивающихся в простынь и идущих строем на кладбище?:)
Несмотря на невеселые слова, грустным он не казался.
Никто не ответил.
— Я вот что хочу сказать, — продолжал он, — мой опыт… хотя тут даже нет смысла апеллировать к опыту, достаточно сослаться на здравый смысл… так вот, никто из вас не будет, надеюсь, отрицать, что отсутствие выхода, отсутствие решения является само по себе определенным состоянием, которое, будучи, как я уже сказал, состоянием…
— Ты что, прохвессор, решил нас задушить что ли своими словесами? – вяло отбрыкнулся один из сидящих. – Отвянь…, ну чё пристал…
Тот хихикнул и продолжил.
… вот, значит, я и говорю, что будучи определенным набором восприятий, состояние тупика точно так же доступно для исследования, как что угодно другое.
— Да, да, исследовать можно что угодно, Форест, что угодно, это великолепный подарок…, спасибо тебе за мудрость, ты потрясающий парень, ну всё, проваливай теперь, проваливай давай.
— Ну а что? – искренне удивился он. – Это же в самом деле так!
— О господи, ну конечно это так, но вопрос-то в другом – если наш циклон зашел в тупик, то мы становимся просто автомобилем без бензина. Можно, конечно, погулять вокруг, но ты уже не сядешь и не поедешь.
— Вам следовало бы знать, что Exxon решила продать и свои бензозаправки и нефтеперерабатывающие заводы в Японии.
— Это ты к чему, Форест?? Солнце вроде не так уж сильно и жарит…
— Ну это я к тому, что весь мир постепенно переходит на альтернативные источники энергии:)
— Блин…
— И я пока что не согласен с тем, что мы в тупике.
— Тогда подскажи решение! Давай вот сюда свои альтернативные источники:)
— Да нету у меня решения, нету, но я всё равно не считаю, что мы в тупике. Вся проблема высосана из пальца, серьезно. Ты просто хочешь получить всё и быстро, а если что-то сразу не даётся тебе в руки, ты сдуваешься. Это что, по-твоему, тупик? Это слабость, а не тупик. Это не какое-то там объективное препятствие. Это – твоя личная слабость, Майк. Это – определенная совокупность восприятий, понимаешь? И она называется «неумение держать удар», вот и всё. Ты столкнулся с проблемой, ты бьешься об неё день, два, месяц, второй, ты бьешься об неё год, а стена как была, так и остаётся неприступной. И теперь ты начинаешь испытывать пораженческие настроения, ты уже говоришь не о задаче, а о проблеме, задача стала называться теперь проблемой, потом всё это обрастает пораженческими настроениями, и вот – пожалуйста — перед нами возникает пресловутый «тупик», и мы преклоняем колени перед новой святыней.
Форест стоял над ними и вбивал свои слова как гвозди.
— У тебя есть другой циклон, Майк?
— Нет, в том-то…
— А раз нет, значит мы должны дальше пробивать стену.
— Отсутствие результата снижает интенсивность желаний, Форест. Циклон рассеивается, и в итоге остается кучка слабоинтересных желаний. Это и есть объективное явление, это и есть простая механика восприятий.
— Конечно, конечно, это всё замечательно, всё верно… но только ты, Майк, не знаешь ответа на один простой вопрос – ЧТО будем делать мы в этом состоянии? Что мы будем делать, оказавшись в положении, когда продвижение в интересующем нас направлении полностью отсутствует, когда сильное радостное желание затухает, поскольку никакого продвижения нет.
— А есть варианты? – третий турист тоже вступил в разговор.
— Варианты, Хэл, есть независимо от того – знаем мы или не знаем об их существовании, давай исходить из этой простой истины.
— Фигня это, а не истина, — отмахнулся тот.
— Это истина, что бы ты ни говорил. У меня в жизни было сто тупиков, наверное, и в конце концов оказывалось что? Что я просто как баран пёр туда, куда переть нет смысла. Проходило время, я остывал, и открывались новые направления, новый смысл. Так что всё равно, так или иначе, в данных обстоятельствах возникнет какое-то определенное желание у каждого из нас – кто-то будет жить так, а кто-то иначе. Я просто предлагаю продолжать рассматривать это как исследование – исследование того, как пробиться сквозь стену, как выйти из тупика.
— Рассматривать то мы можем как угодно… хочешь, я как божье провидение начну это рассматривать, только откуда взять интерес, Форест? Боги мне безразличны, и исследование тупиков, увы, тоже.
— Интерес и возникнет сам, если это будет именно продолжением исследования. У тебя есть то, что мы называем «циклоном» — сильное радостное желание.
— Было, Форест, было. Не есть, а было.
— Хорошо, было. Оно выделилось из множества других, оно захватило тебя, вокруг него выстроилась «патина» — совокупность остальных радостных желаний, так или иначе связанных с циклоном. Почему создавшуюся ситуацию ты не рассматриваешь как часть задачи? Отсутствуют результаты. Циклон потерял силу в связи с этим. Но если ты будешь рассматривать задачу поиска способов все-таки пробиться к результатам как составную часть циклона, то это и приведет к тому, что…
— Рассматривать я могу, Форест. Могу, я уже это сказал, а ты не услышал. Ты не понимаешь другого – всё это не приводит к тому, что циклон наполняется силой. Ну хорошо, я могу сказать сам себе всё то, что ты мне говоришь, мы уже и говорили об этом, ну или почти об этом уже не раз, и я сам прекрасно могу закончить за тебя все твои замечательные мысли. Мы всё это уже обсуждали, но факт остаётся фактом – сильное радостное желание в условиях отсутствия минимального результата ослабевает и, в конце концов, полностью теряет свою силу. Я не говорю, что я теперь пойду водку пить и смотреть телевизор с утра до ночи. У нас такого варианта нет просто потому, что его нет, потому что мы не склонны в любом случае к самоубийству, к самооболваниванию. Но дальше так жить тоже нельзя.
— Так и я о том же, Хэл! Майк, ну я ведь о том и говорю – дальше так жить нельзя. Вы сейчас пришли к такому моменту, когда дальше так жить нельзя. Это и означает, что вы подошли к какому-то поворотному пункту. Это конечно не совсем то, что вы искали…
— Это СОВСЕМ не то, что мы искали, Форест!
— Не важно, не придирайся, послушай меня. До сих пор вы просто бились головой об стену, но теперь вам приходится отступить, и что дальше? Ведь что-то будет дальше! Вопрос лишь в том – что именно. И разве это не от вас зависит? В любом случае эта идея у вас из головы не выветрится, это ведь совершенно ясно. И у меня из головы она не выветрится тоже.
— С тобой проще, Форест, тебе повезло – у тебя два циклона.
— Да, повезло, как же… ты пойди спроси у Карлоса – как нам всем повезло:)
— А что, у вас тоже жопа?
— Тоже жопа, представь себе. Полная, окончательная, вселенская, космическая жопа!:)
— Что-то ты слишком весёлый для вселенской жопы…
— А я просто уже смирился, вот и всё. Вы ещё переживаете, а я уже смирился и теперь что мне остается? Остается заново всё… всё заново, да – всё пересмотреть, перетрясти, и это оказалось неожиданно интересно, и есть в этом что-то свежее.
— То-то Карлос сегодня такой «свежий» сидел:), — съехидничал Хэл.
— Ну… мы вот сидим и думаем – что дальше. И мы не говорим о «тупиках»… надо всё перетрясти. И вам, и нам.
— Ситуация разная, Форест. Очень разная. – Майк подвинулся так, чтобы можно было опереться о локти, опрокинувшись назад и не уткнувшись в мангровый корень. – У вас по сути дела тупика не будет никогда. Пси-хирургия тупиков иметь не может в принципе, в этом преимущество этого циклона. Вы влияете на людей, вы тащите их за уши вперед. И если даже результаты были бы сплошь отрицательными, а это, кстати, не так…, то всё равно полно всякого рода явлений, которые можно осмысливать, всегда есть десятки разных подходов, которые вы ещё не опробовали. В любой момент может появиться такой человек, опыт с рабством которого даст вам ключ к чему-то новому. Но у нас… иначе. У нас всё предельно просто. Мы не можем даже ногу поставить на порог того мира, в который стремимся попасть. Мы знаем точно, что он есть, у каждого из нас есть спонтанный опыт такого рода, но все наши попытки проложить туда дорожку окончились полной неудачей. Полной, Форест! Вы получаете разные результаты, а мы результатов не получаем вообще! Ты понимаешь разницу? Для тебя это не будет и не может быть так болезненно, потому что у тебя кроме нашего исследования есть еще пси-хирургия. Тебе повезло. Вот еще ты можешь кивнуть на Джо:) – тоже тот ещё фрукт, хрен его знает – на чём держится его вечный и неизменный энтузиазм. Может он играет с нами в какую-то игру, а может он просто сильнее нас, выносливее, а может у него не один циклон, как у меня и Хэла, и не два, как у тебя, Карлоса и Марса, может у него их три или пять… я не знаю. И может быть у него не всё так безысходно как у нас. Я знаю одно – я в тупике, и дальше так жить нельзя, согласен с Хэлом.
— Повезло нам??
Казалось, что Форест испытал даже возмущение.
— Мы получаем разные результаты?? Блин…, — он рассмеялся. – Еще вчера я бы наверное возмутился…
— Да ты и сейчас возмутился:)
— Ну не важно… ну вот сейчас я тебе покажу, как нам повезло… ща…
Форест полез в боковой карман и извлёк оттуда наладонник.
— Ща… ну вот, письмо от девушки, с которой я лично возился два года. Два года, Хэл! И не только я, кстати… на, прочти, а потом я тебе дам следующее прочесть, давай, давай, читай, отвлекись от своих тараканов.
— Давай сюда…, — Майк протянул руку и забрал наладонник у Фореста. – Я прочту вслух…
«Я не хочу общаться с тобой, не хочу, чтобы ты активно задавал мне вопросы. Потому что я представляю, что если буду пытаться честно говорить о своих восприятиях, то не выдержу чувства вины и самобичевания или того, что не смогу различить, что испытываю. Немного можно было бы с тобой общаться, но я не знаю о чем.»
— Да… воодушевляет…, — Майк криво усмехнулся.
— Читай, читай…
«Когда ты мне написал, отвечать не хотелось, я могу представить желание общаться с тобой только в каком-то неопределенном, нереальном далеком будущем и подумала, что я просто буду ждать, когда появится желание общаться. Так что не хочу тебе отвечать, не хочу насиловать себя. Я думаю, что ты не такой монстр, каким я тебя представляю.»
— О, ну видишь, не все так плохо! Ты хоть и монстр, но не такой!:)
— Да, очень смешно…
— Ладно, ну что ты загрустил, это не тупик, надо просто поискать другие варианты…:)
— Да, очень смешно…, давай сюда.
Форест выцарапал комп и стал засовывать его обратно в карман, потом передумал, снова включил.
— Хорошо, вот еще почитай…
— Да ладно, Форест, я понял, у вас там жопа.
— Нет, погоди… вот, почитай – это ещё одна девушка пишет, тоже двухлетний стаж «тренировок» у нас.
«Я всех вас ненавижу, всех, мне омерзителен каждый человек, с которым я имею дело. Потому и держусь от всех вас подальше, потому что меня тошнит от всех. Если бы я только разрешила себе, я бы каждую минуту высказывала претензии каждому, с кем встречаюсь, потому что все омерзительны. Я ненавижу Джо. Меня заебало, что каждый раз, как я встречалась с ним, я испытывала омерзительное чувства униженности и беспомощности. Я ненавижу его за то, что эта сука Алинга любит его своей собачьей любовью. Ненавижу её за это, блядь.
Форест, тебя я тоже ненавижу. Сколько можно это скрывать? Заебало скрывать, заебало, заебало, заебало делать вид, что я хочу с тобой дружить. От тебя меня перекручивало немного меньше, чем от Алинги, но тоже невозможно было просто жить, когда ты рядом. Я всё время себя чувствовала как на допросе, с внимательным следователем, который отслеживает каждый мой шаг. Я всё время ждала, что ты сейчас что-нибудь заметишь, на что-нибудь укажешь, и мне ПРИДЕТСЯ что-то с этим делать. Если даже и не придется, я всё равно себя буду чувствовать дерьмом, ах, как я посмела ничего не сделать со своей тупостью. Тут дело даже больше не в тебе. Я заметила, что ненавижу всех, кто не хочет исследовать свои восприятия. Я представила, что я сама говорю «не хочу это разбирать, отстань», и у меня восприятие себя дерьмом, уродом, который лелеет вот эту мерзость и всех шлет нахуй, не трогайте мое желание насиловать, не трогайте мое презрение. Блядь, я двуличное дерьмо, я и разбирать сама не хочу, и насилую себя непрерывно уверенностью, что должна разбирать, должна ненавидеть себя за то, что не хочу разбирать. Какая же я дура, что не послала тебя сразу же, как только мне стало некомфортно. Это огромная ошибка, что я просто терпела твои указания, отъебись от меня навсегда, никогда больше ни на что мне не указывай, я не хочу от тебя слышать ни одного слова. Всякий раз, как ты мне на что-то указывал, у меня возникала уверенность, что ты меня сейчас за это ненавидишь, что если я ничего не сделаю, ты меня сожрешь своим негодованием.
При этом я ещё и ненавижу всех, кто говорит при мне, что не хочет что-то разбирать. Я бы изнасиловала каждого из вас, клещами бы вырвала то, что мне нужно. Я возненавижу и привлекательного мне человека, если он откажется разбирать то, что я считаю значимым.
Меня сегодня прорвало, вдруг как будто переклинило, и я захотела вылить свою ненависть, столько ненависти, сколько только есть. Ублюдки. Слова кажутся слишком мягкими, чтобы выразить, сколько же ненависти к вам я испытываю, мне хочется каких-то других слов, более злобных, желчных. Ублюдки, мрази, суки, суки, твари, дерьмо. Подонки — смехотворно мягкое слово, как на него можно вообще обижаться?»
По мере чтения, голос Майка становился всё более глухим, а руку с наладонником он невольно отодвигал всё дальше от себя.
— Ладно… я, пожалуй, дальше читать не буду.
— Это цветочки, Майк. Хочешь, я тебе ягодки покажу?
— Что? Вот это «цветочки»??
— Сейчас, погоди…, — и Форест стал тыкать пальцем в экран.
— Нет, ну его в жопу… в жопу, Форест, в жопу. В жопу ваши ягодки, — замахал руками Майк. – Я всё понял, понял. Отстань…
— Ну вот то-то… Так что нечего гордиться тут своей жопой и выпячивать её – у нс жопа не хуже вашей:)
— Значит и вам дальше так жить нельзя, — философски заметил Хэл.
— Да, значит так.
Форест запихнул комп в карман и взглянул на часы.
— Так что я хочу закончить… я что говорил? Что если вы понимаете, что дальше так жить нельзя…, то я считаю, что это и означает, что из тупика вы уже выбрались. Тупик, это когда ничего нет и ничего не хочется, вот это и есть тупик… Я, кстати, хочу участвовать, так или иначе, в том, что будет дальше в вашем проекте. Я хочу знать – какое решение примет каждый из вас, и может быть попробую сделать так же, а может придумаю что-нибудь сам… а что происходит вообще с вашей патиной? Как ведут себя остальные — средние, мелкие радостные желания?
— Ничего особенного… живут себе по прежнему. Я бы не сказал, что там есть какие-то значимые изменения… а что там с «плохой девочкой»?
— Ну что там…, — Форест усмехнулся, — кое-как, тоже жопа в общем.
— Даже несмотря на то, что мы всё ей разжевали??
— Майк…, тут проблема в другом. Разжевать, объяснить, направить и напутствовать – это одно, а начать делать – совсем другое. Она никак не хочет стать «плохой девочкой», понимаешь? Она хочет стать такой «плохой девочкой», чтобы оставаться при этом хорошей, и я пока не знаю, какой тут сделать шаг. Вернее я знаю – нет таких шагов. Нету их. Жопа. Мы приплыли к грандиозной жопе. Пси-хирургия – красивая, но несбыточная мечта. Рабство эффективно для тех, кто в нем и не нуждается. Офигенно получилось.
— Так в чём вопрос, Форест? — вмешался Хэл.
— Да… проблема… Синдром хорошей девочки, мы это называем… чего это тебя потянуло на пси-хирургию?:)
— Немного интересно, хотя…
— Хотя всё равно считаешь это ерундой?
— Да это и есть ерунда, Форест. Мечты ни о чём… ничего вы не добьетесь, вы не понимаете главного – если человек не хочет, то он и не будет, хоть ты вокруг него хоровод води, хоть пляши, хоть умоляй или стой на коленях, пой ему песни и хоть тресни, а если он хочет перестать быть тупым и ненавидящим, то легко добьется всех тех целей, которые вы пытаетесь достичь всеми своими хитроумными приспособлениями. Вы просто сотрясаете воздух словами там, где нужно делать, а делать они не будут. Не будут! Пиздеть будут, а делать – нет. А вы как дети малые, ей богу… ваша доверчивость и наивность граничит с клинической формой инфантильности.
— Мы пытаемся добиться максимального КПД. Не понимаю, почему ты считаешь это бесполезным. Если у человека есть хотя бы слабое желание изменить свою жизнь, сделать её более насыщенной, то можно совершать одни действия или другие, вот мы и ищем такие, которые максимально эффективно использовали бы тот запас энергии, который есть в этом человеке, чтобы он смог забраться на следующий уровень, где энергии станет больше.
— Вот…, вот в это и есть порочность вашего подхода, ну разве это не ясно? Что, вот даже теперь не ясно? После всех ваших жоп – всё ещё не ясно? Вы так хотите найти кого-то близкого и интересного, и побольше, ну а кто же не хочет? Я тоже хочу, сильно хочу! Но в пси-хирургию не лезу, потому что не очень-то верю в неё. Вы так хотите найти живого человека, хотите оживить тех, в ком теплится жизнь, что начинаете раздавать слишком много авансов, на слишком многое смотреть сквозь пальцы, а единственно адекватным правилом раздавания авансов должно быть «никому и никогда», понятно? Вот непреложный закон – никому и никогда никаких авансов. Сначала человек доказывает свой интерес — к общению на такие-то темы, к совместным делам в бизнесе, к совместным экспериментам в чём-то, или к изменению своих состояний. Доказывает, понимаешь? И только потом уже получает встречное общение, поддержку и так далее, и никогда наоборот. Ответ на инициативу новичков должен быть симметричным, а не опережающим.
— Наверное… наверное ты прав.
— Наверняка я прав. И если бы ваша инициатива в общении не была бы опережающей, то общения никакого и не было бы. Но его так и так нет! Вы теряете не общение, а иллюзию. Не перспективных новичков, а иллюзию таковых. Вы просто разговариваете сами с собой… ну вот есть люди, которые с собаками разговаривают – им скучно в одиночестве, и они разговаривают с собакой, и вроде как повеселее становится. Вы недалеко ушли от этого шизофренического раздвоения. Грустно понимать, что никому ни хрена не надо, это ясно. А разве не грустно – вкладывать в воображаемого человека усилия, свою жизнь фактически туда вкладывать, объяснять, показывать, объяснять, показывать, призывать, помогать, разбирать… а потом, через год или два, обнаружить, что общался ты с собственным отражением в зеркале? И что на самом деле выдуманного тобой человека попросту не существует. Нет его. Есть что-то аморфное, серо-болезненное, мазохистское, которое отчаянно цепляется за то, чтобы остаться в таком состоянии навсегда. И ты, оказывается, всё это время был для него ну если не врагом, то по крайней мере чем-то опасным, неприятным.
Посмотрев на грустную физиономию Фореста, Хэл пожал плечами, словно извиняясь за неприятную истину, которую ему пришлось высказать. Затем встал, отряхнул попу от песка, и оказалось, что ростом он не ниже Фореста.
— Ты представляешь себе это так, — продолжил он, — вот есть набор восприятий у твоей рабыни. В том числе у неё есть желание измениться, перестать жить такой тошной мертвой жизнью, есть желание жить поинтереснее, ну вот поэтому она вообще к вам и приходит, общается. Хорошо. Это желание слабое само по себе, плюс ещё ему препятствуют другие восприятия – озабоченности, тупости, моральные ограничения, омертвляющие привычки, страхи ломать эти привычки и прочее и прочее, ну вот вы и говорите – давайте расчистим пространство перед её слабым желанием меняться, и тогда оно усилится, оно постепенно приведет к каким-то самостоятельным действиям. И вы ей объясняете что-то, и если она согласна побыть рабыней, то вы просто говорите ей делать то-то и то-то, что автоматически даёт ей новый интересный опыт, и в результате вы рассчитываете на то, что вот этой новой степени свободы, этих новых свежих восприятий будет достаточно, чтобы она забралась на следующую ступеньку развития, чтобы она почувствовала вкус свободы и захотела бы ещё большей свободы, или уж по крайней мере не захотела бы вернуться назад, в своё мрачное прошлое.
— Ну да, так мы и думаем. И что?
— То, что это неверно.
— Неверно в чем??
— А я откуда знаю, Форест? – удивился Хэл. – Я не пси-хирург, я не знаю – в чём, но отсутствие у вас результатов определенно показывает, что ваша теория неверна. Вы совершенно определенно упускаете из виду что-то очень, очень важное. Ну если бы это было не так, то у вас были бы результаты, Форест. Более или менее значимые, более или менее яркие, но были бы, а их нет! В точности как у нас…
— Я так не сказал бы, что их нет, почему нет? Например…
— Я знаю все твои примеры, Форест. Знаю. Я сам их вижу – Айви, Таша, сейчас вот твоя Крыся… только я не согласен с тем, что это именно ваши результаты.
— То есть?
— То есть этим девочкам и не надо было ничего – им достаточно было того, что они просто имели доступ к общению с тобой и другими – им достаточно было смотреть, видеть как можно иначе жить, задавать вопросы, вместе тусоваться… им ничего большего и не надо было. Понимаешь? Они изначально уже были такими людьми, которые смогли более или менее легко начать избавляться от идиотизма, мертвенности в себе, им стоило только показать пример, и дальше… дальше речь уже идет о содействии, но никак не о хирургии, прогрессорстве. Ты берешь человека с нарывом на пальце. Мы прикладываем к нарыву примочку, палец начинает выздоравливать, и тут ты кидаешься на него со своим скальпелем, делаешь пару надрезов, гной вытекает и – ура, успех пси-хирургии! Да нету никакого успеха. Некоторое ускорение процессов, которые и так, и без хирурга сами бы пришли к тому же самому итогу, просто не так быстро, не так зрелищно, что ли… так что проблема не в хирургии и не в хирургах, проблема в пациентах. Пси-хирургия сама по себе великолепна – мне нравятся ваши эксперименты, ваши игры… но она не всесильна. Пси-хирургия может помочь только тем, Форест, пойми – только тем, кто и так уже готов помочь сам себе, кто и так уже делает многое для того, чтобы изменить свою жизнь, кто и так уже чувствует сильное отторжение к жизни, наполненной жалостью к себе, суевериями, сексуальными комплексами и прочей херней. А ты пытаешься использовать её там, где она неприменима вообще. А ты меня спрашиваешь – в чем ваша ошибка… вот в этом и ошибка, а если ты спрашиваешь меня – почему те методы, которые отлично сработали у Таши, Айви и Крыси, не работают и даже, кажется, дают обратный эффект, то я тебе вот и говорю – неверна ваша теория. Вы что-то очень важное упустили. Вы видите на сцене только тех игроков, которых видите – слабое желание меняться, сильные тупости, негативные эмоции, слепые уверенности. Вы видите их и создаете новые правила игры, вносите их на сцену, заставляете играть по этим правилам тех игроков, которых вы видите, но есть еще какая-то действующая сила, которую вы не видите, понимаешь? И она – эта деструктивная сила – расстраивает всю вашу игру, и вы начинаете снова и снова думать – в чем же мы ошиблись, чего мы не учли, почему ненависть к сексу снова проснулась у этого человека, почему его привязанность к ненавидящей мамаше снова и снова пробуждается… и вы ищете ошибки в методах, и ищете, в итоге, не там! Не методы вам нужно улучшать, а прежде всего вы должны сорвать маскировочный халат с той невидимой вами деструктивной силы, которая вмешивается и все ломает. Я разве непонятно говорю, Майк?
— Я согласен…, — Майк пожал плечами. – Конечно, это очевидно, я вообще не понимаю, почему это очевидно для нас, и не очевидно для всех вас, Форест?
— Это издержки их увлечения:), — рассмеялся Хэл. – Пси-хирургия немыслима вне разговоров, бесконечных разговоров… тем более бесконечных, чем сильнее тот невидимый агент, который портит им всю игру. Чем более человек безнадежен, тем больше они с ним говорят, говорят, говорят, объясняют, объясняют, ну конечно кое что они еще и делают, но в основном они объясняют и объясняют… Если бы они столкнулись с реальной проблемой, ну как у нас…, они бы перестали трепаться и стали бы работать.
— Так они и столкнулись с ней, давно ещё, просто не хотят это понимать… ну и я понимаю, почему они этого не хотят…, — Майк снова посерьезнел. – Кому же хочется оказаться в тупике, Хэл? Сидеть, вот как мы, выпучив глаза от сознания собственной беспомощности… Никому этого не хочется, так что… долго вы, видимо, ещё будете прыгать вокруг ваших бестолковых подопечных. И чем дольше вы будете закрывать глаза на очевидное, Форест, тем больнее будет приземление… так что… ты так и не рассказал – что там с вашей очередной панацеей?
— Имеешь в виду «плохую девочку»?
— Да… Хэл не знает об этом опыте… не знаешь?
— Нет, — Хэл помотал головой. – А зачем мне об этом знать? Малоинтересно… потому что результат всё равно будет тот же самый – вы отказываетесь видеть настоящую проблему, ну хотя с чисто академической точки зрения ваши исследования все равно интересны, тут я согласен… да, согласен.
— Не очень понял – с чем ты согласен? – спросил Форест с каким-то мрачным выражением лица.
— Согласен с тем, что возясь с больными, безнадёжно не желающими излечиться, вы всё-таки отрабатываете более эффективные подходы, которые потом можно будет с успехом применить к тем, кто хочет вылечиться, а значит и может безо всех ваших штучек:)
— Ну, хорошо хоть с этим ты согласен…
— А я понимаю, — перебил его Майк, — почему у них такая ситуация, Хэл. Ведь наша лаборатория где? Она тут. Она всегда тут. Мои восприятия – и есть моя лаборатория, работай сколько влезет. А у них ведь не так. Если нет подходящего пациента, то у них вся работа встаёт! А как его найти – подходящего человека? Он может быть один на миллион… поэтому… поэтому мне понятно, когда они берут минимально подходящих – тех, у кого в самом деле есть ну хотя бы минимальное желание жить менее мёртвой жизнью, ведь если найдётся всё-таки способ и для таких людей… то представляешь – как это будет офигенно интересно?
— Да я понимаю, я не против, давайте, ищите, экспериментируйте! Это ведь и твой циклон, Майк – пси-хирургия. Давайте, я же не говорю, что мне это безразлично – нет, мне это интересно, мне всегда было интересно послушать ваши рассказы, посмотреть на ваших подопечных, но вы ищете не там! Вот что я хочу вбить в ваши тупые светлые головы.
— Я понял, понял, Хэл… — Майк кивнул и поднял обе руки, словно сдаваясь. – Это кажется таким простым – всего лишь немного подработать методы, всего лишь смягчить тут или усилить тут, и, казалось бы, успех придет, он постоянно вроде как вот уже приходит, а потом бац – и всё летит к черту. Эта вот кажущесть, эта вот … иллюзорная близость простого успеха и отравляет, и сбивает с толку.
— Ну так и что? И ни у кого из вас нет… я не понимаю, ну вы что, так и будете… и сколько ещё вы будете прятать голову в песок?? Я удивлен, честное слово… какая-то тупость, бесхребетность…
— Ну вот присоединяйся к нам и наведи порядок, — улыбнулся Форест. – Тем более, что и у тебя продвижений нет, так какая разница – будешь ты сейчас кино смотреть или в наших экспериментах поваришься – всё равно у тебя голова будет занята поисками новых решений в своей проблеме, а так заодно может что-то свежим взглядом увидишь, чего не видим мы – вот этого таинственного «деструктивного агента».
— Да, может, может, я не отпираюсь… сейчас, в общем, действительно всё равно, что делать… — Хэл почесал подбородок, — перед тем, как попробовать пробить стену в другом месте, которое ещё нужно определить, что-то придумать… а думать можно и в футбол играя, и в хороших и плохих девочек… пойдем назад, что ли, по пути расскажешь.
Они снова выбрались на дорогу и направились обратно к гестхаузу. Солнце уже опустилось совсем низко, и теперь было и не жарко, и не прохладно – самое клёвое время, чтобы шляться, играть в футбол или трахаться на травке.
— Проблема «хорошей девочки» возникла случайно, — начал Форест. – Дэви… это одна из моих подопечных, как-то недавно, когда мы с ней встречались последний раз, сказала, что она всё прекрасно понимает, она знает, что мы предлагаем ей искать свои радостные желания, следовать им, она и сама кому угодно может всё это пересказать, а на самом деле она всё равно делает не то, что хочет! Фактически… получается, что это как раз то же самое, о чём ты только что говорил… мы много говорим, мы добиваемся рассудочной ясности, мы добиваемся того, что человек всё понимает, испытывает даже воодушевление, а в итоге получается просто очередной мыльный пузырь – всё равно она делает то, что является правильным, хорошим с точки зрения тех представлений, которые она переняла от окружающих её людей. Если начать её расспрашивать, то она со всем согласится, проведет разумный анализ, выразит сожаление о том, что снова была такой дурой, снова испытает предвкушение, готовность искать свои желания, после чего… снова похерит их и начнет делать «правильные» вещи.
— По-другому и не будет никогда, — пробормотал Хэл. – Что ей все ваши разговоры? Вы для неё – странная компания странных людей. Хорошо, пусть она думает, что вы такие умные и смелые, вы молодцы и всё такое, но когда она приходит к конкретному моменту, когда надо сделать выбор, конечно она снова будет делать то, что считается хорошим и правильным в том мире, где она выросла. Надо быть неисправимым оптимистом, чтобы надеяться на что-то другое.
— Ну вот… получается, что мы принимаем за чистую монету все те согласия и одобрения…
— Ну так ведь это и есть «чистая монета», Форест, — перебил его Хэл. – Она в самом деле искренне с вами согласна, когда соглашается, и она радостно прыгает вместе с вами в вашей песочнице, когда вы прыгаете вместе с ней. Всё меняется в тот момент, когда она оказывается один на один со своей жизнью, и в этот момент вы для неё – просто далёкая компания экстравагантных людей, которая интересно мыслит и мудро поступает и всё такое, но она-то не чувствует себя такой же сильной и умной, как вы, и в своей слабости и зависимости от важных дядь и тёть она не готова принять на себя последствия своего выбора, она не способна противостоять их абсолютно уверенному давлению. Она делает, возможно, только одну мелкую уступку и думает про себя «ну ладно, сейчас я снова сделаю как и раньше, а то вдруг что случится, а я не знаю – как мне быть, я ведь не такая умная, как они». И, конечно, каждый последующий момент становится точно таким же моментом «мелкой уступки», а потом возникает чувство вины перед вами, потом она мертвеет от своей мёртвой жизни… мне это кажется совершенно логичным. Глупо было бы ожидать, что она станет жить иначе только потому, что вы ей что-то объяснили и она что-то поняла. Это поверхностное понимание, оно лежит как сухой лист на дороге, и его легко сдует даже лёгкий ветерок. В ней живет огромный страх перед жизнью, и этот страх, эта зависимость от авторитетного мнения тысяч людей, которые живут с ней в одной семье, которые ходят по улице, на работе, в кино, в телевизоре – это тебе не ветерок, это ураган! Каждый человек – ужасный консерватор, а уж девушки в особенности, поскольку воспитаны, приучены быть слабыми и зависимыми. Ты просто… ты просто вообще не представляешь – насколько это мощное давление. Ты похож на человека, который выстроил вокруг себя кирпичную стену, накрыл её добротной крышей, вставил отличные окна, и теперь он сидит и удивляется – и что это люди там, на улице, жалуются на какой-то ветер, дождь, снег… какой ветер? Какой дождь? Для тебя это – прошлое, а для них прошлое – это ты в первый же момент вашего расставания. Вот ты в туалет ушел пописать, и стал прошлым… Ну… и что дальше?
— Возникла идея – а что если сыграть в игру «я плохая девочка»?
— Понятно…, — кивнул Хэл. – Новое академическое исследование, не имеющее никакой практической ценности:)
— Но…
— Да это то же самое, Форест, — перебил его Хэл, — отшлифовывание методов влияния на человека, который находится во власти столь мощных и невидимых вами механизмов, что все ваши методы – отшлифованные или грубые – не имеют никакой силы. Это то же самое, о чем я только что тебе говорил, повторять нет смысла.
— Я понимаю, Хэл, понимаю… но эксперимент всё-таки интересный.
— С этим и не спорю, да, интересный… и что получилось?
— Кстати, забыл добавить – очень существенно то, что непреодолимое желание быть «правильной девочкой» проявлялось даже тогда, когда она жила с нами, просто «правильность» стала другой. Одна мораль мгновенно заменилась другой, и никакие слова и разъяснения не помогали. Чтобы быть правильной девочкой для нас, как они это понимают, надо накапливать фрагменты, читать умные книги, играть в умные игры и прочее и прочее – то есть снова делать совсем не то, что хочется. А в результате – накапливающееся отравление. А затем – и отторжение, отвращение, а иногда и ненависть. Ну в общем мы и предложили ей следующий опыт: скажем, сегодня ты будешь неправильной, плохой девочкой. Сегодня ты будешь делать всё то, за что тебя и твои родители ругали бы, и чем мы тоже были бы недовольны по твоему мнению. Задача – делать всё неправильное, глупое, ошибочное, тупое, быть полной дурой, идиоткой.
— Игра в дуру?
— Нет, не в дуру, а именно в неправильную, «плохую» девочку.
— Да, понял. И что получилось?
— Ничего.
— ?
— Ну, я попробовал это сделать с той же Дэви. Игра, значит. Я ей сказал – сыграем в игру. Идея ведь очень проста. Делая то, что, по её мнению, является неправильным, она среди всевозможных неправильных действий будет выбирать те, которые ей более всего комфортны, ведь ей в данном случае нечего терять – от неё никто ничего не ждёт, она заведомо будет делать всякую ерунду, и просто автоматически среди этой ерунды она будет выбирать то, что ей приятнее делать. Разумно?
— Да. Разумно. Почему ничего не получилось?
— Потому что как только формальное время эксперимента закончилось, она тут же вернулась в прежнее состояние – состояние правильной девочки. Сколько ни тверди человеку – «следуй своим желаниям», он не будет этого делать, он будет подавлять свои желания, хоть ты тресни, хоть на стенку залезь. Он не хозяин сам себе. Его хозяин – тревожность и правильность. Он испытывает тревожность, если будет следовать своим желаниям. И самое хреновое, что он будет уверять и тебя и себя, что он именно следует своим желаниям! И вот как тут разобраться? Всё получается намного сложнее, чем казалось…
— Можно ведь было настоять на том, чтобы она продолжала выполнять действия из «неправильного списка».
Хэл, казалось, немного увлекся разговором, и Майк слегка улыбнулся, заметив это.
— Второй эшелон Хэла сейчас пополнится пси-хирургией:), — пошутил он.
— Вряд ли, — нарочито мрачно возразил Хэл. – Форест думает о себе как о человеке действия. Более того – все о нём так думают, но это только потому, что их опыты на виду, они привлекают много внимания и за этим шумом теряется главное – полное ваше неумение, ребята, двигаться шаг за шагом, накапливать опытные данные. Вы рвётесь вперед как ошалелые, и даже ваши неудачи вас не останавливают, не заставляют задуматься. Так что вы не просто «люди действия», вы «люди безрассудного действия». Вы поступаете как любители, а не как профессионалы.
— С этим трудно не согласиться, Хэл, — кивнул Форест. – Так же трудно, как трудно удержаться на позиции отстраненного ученого, когда речь идет о жизни человека, который тебе совсем не безразличен…
— Камень в мой огород? – поинтересовался Хэл.
— Камень, камень. В твой огород, в огород Майка, в огород всех тех, кто в целом равнодушен к конкретному человеку. Вот например Айви – работа с ней прошла совершенно мимо тебя. Ты и пальцем не пошевелил. Если бы не Майк, не Алинга – где сейчас была бы Айви? Какой бы она была?
— Форест, блин, ты снова и снова исходишь из той же ложной предпосылки, что судьба человека зависит гораздо больше от ваших бесед, экспериментов и сюсюканий, чем от его собственной решимости. Поэтому и я начинаю тебе казаться бесчувственным… но я не бесчувственный, я просто стою на другом – я уверен, что ваше прогрессорство, ваша пси-хирургия только там имеет успех, где он так и так неизбежен. Ну я же говорил об этом…
— Вы вряд ли поймёте друг друга, — заметил Майк. – У вас полярные позиции, и скорее всего вы оба ошибаетесь. Истина где-то посередине. Да, многое, очень многое зависит от самого человека, и это недооценивает Форест, что приводит его и всю их прогрессорскую компанию к одним и тем же ошибкам. И очень многое зависит и от методов, с помощью которых пси-хирург содействует пусть и слабым желаниям человека измениться, и это недооцениваешь ты, что делает тебя отстраненным, и между прочим, это кастрирует твоё желание содействия, и кто знает, Хэл… кто знает – насколько сильно это тормозит тебя в твоём исследовании, которое стоит в беспросветном тупике.
— Как это связано??
— Да очень просто, Хэл.
Майк остановился, слегка прихватил Хэла за плечо, пытаясь акцентировать свою мысль.
— Ты пытаешься пролезть на территорию, на которой люди ещё не бывали. Ты пытаешься сделать нечто совершенно невероятное, невозможное. Но до тебя не доходит простая мысль: если для человека эта территория закрыта наглухо, ну спонтанные проблески не в счет, они ровным счетом ничего не меняют, то это, видимо, и значит, что современный человек – вот такой как ты, как я, да, вот даже такой как ты и как я, я уж не говорю об этих гоблинах вокруг… даже ты и я не можем туда пролезть! И… ха, интересно:) Ты только что прочел Форесту чудесную лекцию об академически интересных, но практически бесполезных шлифовках методов, но при этом ведь ты сам, блин, ты сам ведь делаешь ту же херню!
Майк громко рассмеялся и похлопал Хэла по плечу.
— Ты полный дурак, Хэл! Ты объясняешь Форесту то, что сам не хочешь применить к себе! Мы с тобой бьёмся лбом об стену, и фактически чем мы заняты? Да тем же самым – мы уверены, что проблема в методах, а не в нас! А проблема-то может быть именно в нас! Мы должны измениться, а? Разве это не отличная гипотеза? Хэл, разве это не отличная новость? Мы искали не там и не то! Отлично, что мы потратили кучу времени на поиск оптимального метода, мы не получили никакого результата в главном – мы не проникли на территорию terra incognita, но зато мы получили массу интересных данных о том, что лежит на её пороге. И теперь нам надо просто сменить акцент. Нам нужно измениться самим. И – внося те или иные изменения, мы можем наблюдать – что происходит, происходит ли что-то вообще. Мы должны нарастить объем озаренных восприятий, Хэл! Разных. И таких, и других, и всяких. Ты что, возомнил себя просветленным? Почему вообще мы совершенно оставили в стороне эту часть вопроса, ходим и стонем о каком-то тупике? Какой к черту тупик, если мир озаренных восприятий совершенно не исследован? Если никто на самом деле не знает – что это такое – человек, испытывающий озарённые восприятия в десять, в двадцать раз больше, чем мы? Нежность, чувство красоты, симпатия, открытость, предвкушение, зов… блин, их же десятки, и почти все они элементарно доступны, элементарно!
— А я тебе скажу, почему вы туда не совались, — вмешался Форест. – Потому что это трудно! Это кажется простым, но почему-то оказывается сложным, непонятно почему – в том-то и сложность, и вы поджимаете хвост и даже немного свысока смотрите на Илан. А всё потому, что на самом деле вы боитесь ставить перед собой такую сложную задачу, и хотите просто продавить стену лбом.
— Как и ты, Форест.
— Как и я, Хэл:)
Все трое рассмеялись и снова двинулись к гестхаузу. Две или три минуты они шли молча.
— Это, на самом деле, означает вот что, — начал Майк. – Первое – надо потрясти Джо. Он знает об озарённых восприятиях в сто раз больше нас. В тысячу. Ну мне так кажется, во всяком случае… и думаю, что всем так кажется.
— Его потрясёшь… потряси свою бабушку…, — обреченно возразил Форест.
— Джо человек непредсказуемый, конечно… но ведь что-то он тут делает? Что-то ему тут надо? Его никак нельзя упрекнуть в том, что он отказывает в содействии тем, кто приходит к нему с практической проблемой. Я думаю, что наша проблема вполне практическая, из пальца не высосана… Ну и второе – нам неплохо бы поработать над этим совместно. Надо вообще сесть и понять – где наши интересы пересекаются. Как минимум они пересекаются во втором эшелоне, почему мы пренебрегаем этим?
— Потому что это второй эшелон, Майк! Что тут непонятного?
— Форест… чем кончается упёртость, мы с тобой видим. Мы все сейчас это видим. Циклон, конечно, это замечательно и захватывающе и нет слов. У меня есть очень сильное, очень долгоиграющее желание, которое захватывает меня, которое вызывает к жизни интенсивнейшее предвкушение, которое сопровождается желанием наблюдать, ставить эксперименты один за другим – у меня есть циклон, короче. Это чудесно. И это так чертовски чудесно, что было бы лучше, если бы это не было так замечательно, потому что это попросту заставляет меня забыть о другой важнейшей части моей жизни – о желаниях, интенсивность и длительность которых в несколько раз меньше, чем у циклона – о желаниях второго эшелона. Зато этих желаний несколько. И если циклон придаёт жизни смысл, то желания второго эшелона делают жизнь красивой, приятной, разноцветной. У меня их, к примеру, четыре. У тебя, наверное, тоже около того. А может и больше… понимаешь? Их на самом деле может быть и больше, только я об этом не знаю, потому что уперся как баран в свой циклон. Ну вот…, можно сказать, что мы ошиблись, и жизнь нас поправила, внесла свои коррективы. Тот, кто чрезмерно много себя вкладывает в одно исследование, тот кладет все яйца в одну корзину, и если циклон начинает пробуксовывать, то сразу же насыщенность жизни падает – а вслед за этим снижается и наша энергичность, пробивная способность, поисковая активность, и это ещё более ослабляет наши позиции в циклоне, и этот нарастающий снежный ком катится вниз и припечатывает нас – вот то, что произошло и у тебя, и у меня…
Форест слушал его с нарастающим интересом, иногда кивая и порываясь что-то вставить, но Майк просто продолжал говорить дальше.
— Так что это клёвый опыт, Форест. Клёвый. Мы получили по морде, зато теперь мы наденем намордники и будем лучше подготовлены. Кстати, среди моих желаний второго эшелона есть и пси-хирургия, так что мне интересно иногда послушать ваши рассказы, интересно поучаствовать в прикольных опытах Марса и так далее. И ты ко мне относишься несколько свысока, Форест, потому что для меня это не так значимо, как для тебя, и я вроде как любитель по сравнению с тобой. Но это любительство позволяет мне иметь свежий взгляд. Ты вгрызаешься в свои эксперименты, теряя перспективное видение, а я не погружен в детали, поэтому вижу иногда то, чего не видишь ты. Нам просто необходимо поработать совместно. Ну я не знаю… ну например пару раз в неделю устраивать семинары, мозговые штурмы, на которых вы, профессионалы, рассказываете нам, любителям, о своих результатах, а мы затем делаем то же самое со своей стороны.
— Майк, да никто не против такого подхода, никто и не возражает…
— Никто не возражает, но никто ничего и не делает!
— Никто ничего не будет делать, пока не будет сонаправленных желаний, а они не возникнут, если не будет понимания о необходимости такого сотрудничества.
— Хорошо, — Майк махнул рукой, — я берусь за то, чтобы собрать всех и объяснить, что нам необходимо проводить совместные семинары, ведь на самом деле наши исследования очень близки, и глупо пренебрегать такой возможностью. Все просто сильно увлечены, неохота тратить время…
— Сейчас, когда мы все уперлись в тупик, по счастью одновременно, этот вопрос решить будет легче…
— Слушай, Форест…, а что это за Энди? – неожиданно сменил тему Майк. – Что ты о нём скажешь?
— То же, что и ты – ничего.
— Хм…
— Алинга в него влюбилась, Джо его сюда притащил и…
— Джо? – Удивился Хэл. – Ну, если Джо его притащил, значит оно того стоит, не так ли?
— Наверное так, наверное, но я предлагаю как-то определиться с этим – давай возьмем Джо, Энди, Алингу… да нет, давай вообще соберем компанию побольше из тех, что тут, соберем всех, и покусаем его немного, ну надо понять, наконец, что он такое есть…
— Элли еще, кажется, с ним общалась, — вспомнил Майк. – Но я так и не понял, какого она о нём мнения, впрочем я особенно и не расспрашивал…
— Нам нужна Илан, — тихо заметил Хэл.
Ни Майк, ни Форест ничего не ответили, но было такое впечатление, что это предложение им не очень понравилось.
— Джо нам её не отдаст. У него свои виды…
— Ну, Илан не вещь, чтобы её отдавать или не отдавать… у неё и свои интересы имеются.
— Да…, только эти интересы далековаты от наших…
— Ну откуда ты знаешь? Давай вот возьмем её и тоже прижмем к стенке.
— Хэл, ты её не прижмешь:), — улыбнулся Майк. – Ты знаешь хоть одно её слабое место?
— Ну, Майк, я не предлагаю как-то её обвести вокруг пальца, чтобы она захотела с нами поделиться своими наблюдениями. Я говорю – давай ей открыто расскажем, чего мы от неё хотим и почему. Ну если ей это окажется неинтересно, значит так и будет… вообще она странный человек.
— Каков поп, такой и приход…
— Ты Джо имеешь в виду?
— Ну а кого же… странный Джо выращивает странную Илан странными методами и со странными целями…, но я согласен, Хэл, давай попробуем, по крайней мере повеселимся:), если ничего не получится.
— А кто-нибудь знает – чем конкретно занимается Илан?
— Она не рассказывает, на наши тусовки почти не приходит, Джо тоже молчит…, — Майк пожал плечами. – Она исследует озарённые восприятия… ну якобы так – это всё, что известно мне и что известно тебе. И это означает, что никому из нас ничего неизвестно. И знаешь, я больше того скажу – никто из нас и не понимает, что это вообще значит – «исследовать озарённые восприятия». Это как… это какой-то миф, какая-то абстракция, всё равно что богословие:)
Форест хрюкнул от смеха.
— Ну а что, конечно – богословие. Например она исследует чувство красоты – что-то такое я слышал недавно. Ну вот что это означает для тебя, Форест? Я тебе скажу, что это означает для меня – ровным счетом ничего. Есть чувство красоты, прекрасно. Ну и что? Море вон за деревьями. Красивое. Небо вот закатное. Красивое. Ножки вот офигенно красивые…, — и Майк кивнул в сторону молодой индонезийки, сидевшей у своего домика, прислонившись к стене и вытянув длинные стройные темные ножки. – И что? И всё. Красиво и красиво. И что тут исследовать? Ни мне не ясно, ни тебе, а они что-то исследуют. Джо ерундой заниматься не будет, значит там что-то важное и интересное. Но у нас свои циклоны, а второй эшелон стоит, так сказать, на подхвате, где-то в сторонке, и кроме того, исследование озарённых восприятий не входит у меня даже во второй эшелон, и у тебя, уверен, тоже, и вообще ни у кого из тех, кого я знаю! Это вообще… полная абстракция! И вот теперь получается, что эта самая абстракция, может быть, и является камнем преткновения. Значит надо идти и разбираться. Я пойду. Ты пойдешь?
— Пойду… а куда деваться…, — Форест развел руками. – Только что-то мне подсказывает, что как придем, так с пустыми руками и уйдем…
— Не понимаю, почему?
— Мне кажется, Илан не воспринимает нас всерьез, что ли…
— Ты имеешь в виду, что она, чувствуя себя приближенной к Джо, испытывает к нам пренебрежение, чувство превосходства? Одновременно исследуя озарённые восприятия?:)
— Нет, я не об этом… Я понимаю, что она не могла бы исследовать озарённые восприятия, если бы культивировала чувство превосходства, пренебрежение… да и не выглядит она надменной, и никогда такой не казалась. Она скорее отстранённая, замкнутая, эдакая вещь в себе. И Джо бы учуял это за километр, если бы она надменная была. Просто мне кажется, что ей точно так же будет малоинтересно с нами говорить на эти темы, как и тебе было бы слабо интересно разговаривать с человеком, который ничего не соображает в том, чем мы занимаемся…
— Не согласен, — встрял Хэл. – Всё зависит от того – насколько этот интерес искренний. Так что…
— Так что не перекладывай с больной головы на здоровую, Форест, — закончил за Хэла Майк. Если у Илан не возникнет желания… ну, наверное это и будет означать, что вот такова её оценка искренности нашего интереса.
— А вообще смешно… смешно, насколько мало внимания мы уделяем тому, что вообще-то является центральным, — заметил Хэл.
— Озарённым восприятиям?
— Да… с одной стороны мы признаем, что вокруг них крутится весь наш мир. С другой стороны…
Хэл бросил фразу на середине, но заканчивать её и не было никакого смысла – всем и так было понятно, о чём идет речь. Еще минуты две они снова шли молча. Тропинка сразу же после ворот, открывающих вход в гестхауз, разделялась на четыре «рукава», словно вытекающих из основного русла – основная дорожка внутри территории гестхауза была выложена плиткой двух цветов – красно-коричневой и белой, причем правая сторона была белой, а левая – коричневой, и ответвления были выложены плиткой того же цвета, что и соответствующая сторона, что и создавало впечатление растекающейся на несколько рукавов речки.
— Хочу сейчас затащить по возможности всех в ресторан, — сказал Майк, дойдя до развилки. – И Энди, и Джо, и Илан… всех, в общем. Посмотрим, что получится. Давайте… через полчаса. Я пойду всем напишу, а вы можете попинать тех, кто тут носится на территории и не смотрит почту. ОК?
— Ладно, схожу в спортцентр, — ответил Хэл и направился к высокому двухэтажному стеклянному зданию, ярко светящемуся изнутри несмотря на то, что оно было окружено густыми зарослями бамбука.
— Форест, сходи тогда в ресторан, и заодно к «морскому коньку».
— ОК. Предлагаю на пол седьмого, Хэл! – крикнул Форест ему вдогонку.
Тот обернулся и кивнул.
Майк взглянул на часы, замялся на секунду, хотел было что-то сказать, но передумал. Форест тоже, казалось, испытывал нерешительность, или просто о чём-то думал, покусывая губу. Майк выжидательно посмотрел на него.
— Слушай, Майк…, — Форест обеими руками ухватил себя за щеки, затем потер их кулаками, затем стал мять шею, словно пытаясь что-то сформулировать, что никак ему не давалось. – Хэл говорил о какой-то там деструктивной силе, которую мы не видим…
Майк смотрел на него, слегка приподняв брови, что можно было интерпретировать и как добродушную усмешку, и как подбадривание, но взгляд его при этом был какой-то потухший – как у человека, который не ждет ничего интересного от разговора, который просто выжидает, пока его собеседник выговорится.
— … так вот нет там никакого деструктивного агента, нету…
— Но, Форест, — развел руками Майк, — рассуждения…
— Рассуждения рассуждениями, а какой-то там деструктивной незамеченной нами силы нет. Ну нету её! Её просто быть не может! Ну вот что, ну… ну вот ты серьезно мне сейчас говоришь, что мы несколько лет под микроскопом рассматриваем мельчайшие психические явления, мы возимся с этими восприятиями, и мы не заметили слона среди этих мышек и кошек?
— Как тогда объяснить отсутствие результатов?
— Ну вот я и думаю! Как объяснить? Результатов нет, потому что совершенно очевидно, что мы упускаем из виду какой-то важнейший деструктивный фактор.
Майк хмыкнул.
— Фактор, Майк. Не какое-то восприятие, которое мы не заметили, а фактор. Некая действующая сила. Это ведь не значит, что мы пропустили «кого-то». Мы не могли никого пропустить, каждый из нас сотни раз прошерстил весь спектр возникающих восприятий… Мы пропустили не «кого-то», Майк… мы недооценили… мы недооценили кое кого. Есть тут одна мышка – одна довольно скользкая, мокрая, трудноуловимая вообще по своей природе. Она тут носится туда-сюда, вмешивается во все процессы, мы её вроде как видим, а вот так чтобы прижать её к стенке и внимательно рассмотреть – как-то всё не случается – она и сама такая неуловимая…
— Что за мышка, Форест?:)
— Мышка… а это совсем и не мышка… это даже не кошка и не слон. Это хуже, Майк. Это намного хуже. Это – айсберг! Точно. Это айсберг. И подводная его часть в двадцать, в сто раз больше надводной, а мы её не видим, и думаем, что её нет! Мы плаваем на своих лодочках, замечаем малюсенькие такие верхушки айсбергов, и не видим в них опасности, а лодки тонут одна за другой, и мы удивляемся – ну где тут акулы всякие зубастые, где тут мины, торпеды?
— Если бы ты перестал фонтанировать айсбергами и торпедами, мне было бы легче тебя понять…
— Неужели ты не понимаешь?
— Нет, Форест, я не понимаю. Где айсберг?
— Блять… это же очевидно… это всегда было так очевидно… ну Майк, ну вот ты знаком с тысячью разных восприятий. Вот ты мне скажи как человек, который немало лет посвятил их различению и исследованию – какие восприятия самые неуловимые, самые туманные, самые сложные для наблюдений?
— Ммм… ну…
— Ну тут и двух секунд не требуется, Майк! Не будь кретином!
— Видимо… уверенности. Да.
— Ну ясный пень! Уверенности! Это и есть айсберг. Вокруг айсберга туман, и его трудно рассмотреть в бинокль, кроме того он скользкий и прыткий – чуть его тронь, он начинает как ртутный шарик…
— Форест, ты скоро взорвешься как чайник от своих ртутных шариков и айсбергов:) Говори нормальным языком, тебя трудно слушать.
— Уверенности, Майк! Слепые уверенности!.
Форест выглядел очень возбужденным, его кулаки то сжимались, то разжимались, и он чуть ли не подпрыгивал на месте.
— Уверенности…, — повторил Майк. – Ну да… да, похоже, что так оно и есть. Мы пропустили это. Ну…, теперь, насколько я понимаю, тупик в пси-хирургии скоропостижно завершился, и теперь, вооруженные новой идеей вы помчитесь к новым свершениям:)
— Похоже на то…
Форест уткнулся в землю взглядом и стал кусать большой палец руки.
— Ладно, проваливай. – Майк пихнул его в бок, сдвинув с тропы, Форест переступил одной ногой через пушистый куст травы, обрамляющей дорожки, и так и остался стоять. – Когда придумаете какие-нибудь новые эксперименты – зови, интересно будет посмотреть.
— Эксперименты… я не думаю, что нам сейчас нужны эксперименты, Майк. Нам сейчас нужно разобраться, что же это за зверь такой, что это за такая скользкая мышь, айсберг. Нам прежде всего нужно найти способ – как исследовать слепые уверенности… нет, ты погоди, стой!
Форест ухватил протискивающегося мимо него Майка за футболку, и снова встал обеими ногами на дорожку.
— Подожди, мне нужно это досказать. Сейчас…
Майк нарочито печально вздохнул, скорчил смешную рожицу.
— Слепые уверенности, Майк… вот их-то мы недооценили. Черт… Мы чёртовы интеллектуалы, вот что… для меня, для тебя, для нас всех здравый смысл – это нечто очень весомое. Стоит нам только найти убедительные основания для чего-либо, и мы легко меняем свои уверенности. Это настолько привычно для нас, настолько естественно, что мы даже не выясняем, мы не знаем даже — как это происходит! Это происходит легко, само собой. Мы научились ходить, и мы бегаем теперь, и не задумываемся о том – как именно мы это делаем, и нафига об этом думать, если каждый человек точно так же самостоятельно этому научится. Мы с тобой – сильные, независимые люди, нам не надо полагаться на бабушек, мам и мужей. Нам достаточно только что-то понять, достаточно получить убедительные аргументы в пользу того-то или против того-то, и наши уверенности легко следуют вслед за здравым смыслом. Вот к примеру Докинз. Мы всем советуем читать Докинза, его книгу «Бог как иллюзия». Книга обалденная. Она настолько обалденная, что мне казалось, что религиозному человеку для излечения от своего мракобесия нужно только одно – прочесть эту книгу, и всё. И этого достаточно. А ведь на самом деле это не так, и нам это известно. Я сам знаю несколько людей, которые… ну, умеренно религиозны, что ли, они прочли Докинза и не изменились! Для них ясность – не совсем то же самое, что и для нас. В их жизни слепые уверенности являются мощными опорами, защищающими их, как они думают, от внешних угроз. Вот чёрт с ним, с Докинзом, возьмем что-нибудь самое простое – помнишь, что рассказывал Леон о своих приключениях в России? Пеленание младенцев, помнишь? То, что пеленание – это пытка, очевидно. Это легко объяснить с помощью рассуждений. Отлично. Это легко проверить на своем опыте – запеленай человека и пусть полежит так несколько часов – незабываемый опыт… Более того – мы можем даже сослаться на опыт европейский, где пеленания вообще нет, и где младенцев, если им холодно, одевают в свободные, просторные комбинезоны. Но что происходит с человеком, выросшим и живущим в России, у которого на руках вдруг оказался свой собственный, только что рожденный ребенок? Он испытывает сильнейшее желание его запеленать. И чаще всего он его и начинает пеленать, и испытывать, конечно, чувство вины, а затем и отторжение к тем, кто дал ему понять, кто ему объяснил, что пеленание – это пытка. Когда у девушки появляется ребенок… хотя это характерно не только для матерей, но и для отцов… то она испытывает шок, она в полном трансе, так как это совсем не то, чего она в своих пасторальных фантазиях ожидала – это безумное существо орёт, не спит ночами, сосёт её грудь, писается, какается, то ест, то не ест, сколько он весит, не холодно ли ему, не пора ли его кормить, не слишком ли много витаминов, не слишком ли мало витаминов… ломается вся жизнь, возникает куча страхов и озабоченностей, бесконечное количество «а что если». И человек в этих условиях ломается и говорит себе – я не такой умный, чтобы лезть в эти вопросы, я как-нибудь потом подумаю, а сейчас… сейчас я просто сделаю то, что надежно, что делали наши матери и бабки сто лет – я буду его пеленать, хуй с ним, я буду делать то и не буду делать это, и в этот момент ей уже наплевать на всё, она – игрушка в руках слепых уверенностей. А мы-то все это время думали, что их уже и нет, что они давно исчезли под влиянием здравого смысла и опыта. Хуже того, что она и сама так думала! Вот что нам нужно изучать… слепые уверенности.
— И то, как они меняются.
— Да, и то, как они меняются, и главное — почему они не меняются. Нужно придумать способы фиксации этих уверенностей, ведь они скрыты. Они чертовски скрыты!
— Интересно… — Майк снова взглянул на часы. – Пора. Время, Форест, время… отстань, всё, я пошел. Если чё придумаете – пишите, рассказывайте. Какой-то просвет у вас появился, кажется… интересно…
Майк быстрым шагом двинулся по тропинке. Форест дернулся, но не успел зацепить его и остановился, о чем-то снова задумавшись.
— И кстати, Майк, — бросил он ему вслед.
— Ну…, — крикнул тот, не оборачиваясь.
— Я вовсе не уверен, что нам стоит посвящать Джо в наши дела.
Майк замедлил шаг и остановился. Повернулся.
— Не понял…
— Ну что, Майк…
Майк опустил голову, почесал глаз и затем сложил руки на груди.
— Поясни.
— Я сказал, что думаю, Майк. Я не уверен, что нам стоит посвящать Джо в наши планы. Ну что ты на меня так смотришь… да, я не доверяю ему, вот так. Ну не доверяю.
— В чём…, ну в чём ему можно не доверять? — устало спросил Майк. – Мы не преступники, у нас вообще нет никаких тайн, мы – свободные исследователи восприятий, поэтому и тусуемся тут, сбились в кучу и обмениваемся идеями, опытом, ну о каком доверии или недоверии вообще идёт речь?
— Ну хорошо, ладно, я выбрал не совсем то слово…
— Да нет, ты выбрал именно то слово, ты в самом деле относишься к нему с недоверием, хотя не доверять ему не в чем, а это уже паранойя…
— Он сам по себе…
— Мы все сами по себе, Форест. Никто здесь не брал на себя никаких обязательств принадлежать к какому-то течению, к какой-то группе. Мы исследуем – каждый своё. Когда есть общие интересы, исследуем вместе…
— В том-то и дело, что Джо вместе никогда ни с кем ничего не делает!
— Ну и что?? Он и не обязан.
— Не обязан, но тем не менее мне это не нравится, это не вызывает у меня желания делиться с ним своими идеями и мыслями. Если он сам по себе – пусть и живёт сам по себе, какого чёрта он тусуется с нами, слушает и помалкивает?
— Я бы не сказал, что он прямо-таки помалкивает… ты не прав. Конечно, он очень мало… очень редко встревает в наши разговоры, но когда он это делает, то за этим чувствуется огромный опыт и огромные знания, и никогда он не был ни помехой, ни обузой. Ты параноик, Форест:) Ты что, в шпионов хочешь поиграть?
— Майк…, — Форест подошел к нему вплотную и понизил голос. – Майк, мы это ведь обсуждали… я не играю в шпионов, но кое-кому может и захотеться в них поиграть.
— Ради чего? Украсть то, чего у нас и самих нет?
— Пока нет, Майк. Пока. А если ты и Хэл пробьётесь, если всё-таки вы сможете…, то секреты вполне могут появиться, вполне, не мне тебе объяснять.
Майк продолжал держать руки скрещенными на груди, словно подчеркивая некое дистанцирование от Фореста, и держал на нём свой тяжелый взгляд.
— Ладно.., — махнул рукой Форест. – Я понимаю, что вы все в полном восторге от Джо, и вас не переубедить, но всё равно – он странный, он не наш, он чужой. Я жопой чувствую, Майк, что он чужой. У него своя игра, и я понятия не имею – какая именно. И Илан я тоже не доверяю. Она – его человек, мы для неё – чужие, а он – близкий, и я понятия не имею – что их объединяет. Все эти сказки про озарённые восприятия – я и в них не очень-то верю. Нет, ну то есть понятно, что Илан может их исследовать, ради бога… но только это не то, что их объединяет, это всего лишь обложка этой книжки, а в своё содержание они заглянуть никому не позволяют… и то, что Джо притащил сюда ещё и Энди, меня тоже пока что никак не трогает, хотя Энди… нет, Энди как раз другой, он точно не из их компании, он скорее наш – открытый, наивный, эмоциональный, и он не смотрит на тебя так, как будто половина его внимания всегда находится по ту сторону бытия. Интересно, почему Джо выбрал именно его… игры, какие-то непонятные игры, не нравится мне это, я не хочу во всё это играть, я хочу исследовать.
— Кто-то тебе мешает? – мрачно поинтересовался Майк.
— Никто не мешает, и не хочу, чтобы помешали.
— Боишься, что Джо помешает??
— А может и боюсь!
— Ну типа приедет полиция, Джо встанет и торжественно скажет – господа, я генерал ЦРУ, и я…
— Нет, ну, Майк…:)
— А что тогда?
— Я не знаю, не знаю… есть просто какое-то предчувствие, что ли. Как будто он в любой момент может всё изменить…
— А…, — Майк медленно покачал головой из стороны в сторону, — так вот что тебя беспокоит. Что Джо может тобой, глупеньким, как-то так сманипулировать, что ты потеряешь ясность в своих желаниях…
— И не это, — перебил его Форест. – Нет. Видимо… да, видимо меня тревожит как раз то, что он кажется человеком очень знающим, но по какой-то причине знания свои он держит при себе. Вот уж кого нельзя обвинить в пси-хирургии и прогрессорстве:)
— А может именно так, и только так и можно? Хэл ведь о том и говорил, что тащить человека за уши – пустой номер, можно лишь подкладывать ему время от времени подсказки на пути – но именно на пути, то есть когда человек куда-то идёт.
— Может… может. Я согласен, что моя настороженность к Джо ни на чём не основана, но она есть, и для меня это существенный повод для того, чтобы держаться от него подальше… и знаешь что? Я всё-таки насяду на Илан, вот что. Пробить Джо невозможно – я даже его не смогу долго выдержать его прямой взгляд, глаза в глаза, о чём тут говорить… я не чувствую себя равным ему, и когда я с ним встречаюсь взглядом, то сразу хочется сжаться.
— А с Илан?
— С Илан такого нет.
— Значит, ты используешь Илан как слабое место в обороне Джо?:)
— Ну типа того.
— Ну давай, давай… в принципе, интересно. Интересно будет её затащить на тусовку и накинуться на неё всей сворой. Тогда вот что… я возьму на себя самое тяжелое — найду и притащу Илан, и по возможности Джо, а ты и Хэл окучивайте остальных. Кажется, сегодняшний вечер обещает быть томным:)
— Интересно, почему ты уверен, что тебе удастся вытащить Илан… ну ладно, раз так, хорошо, давай.
Форест с сомнением покачал головой, фыркнул, повернулся и ушел в наползающие сумерки.