— Свиней любишь? – неожиданно спросил Карлос, пока Андрей только ещё завязывал шнурки на кроссовках.
— Свиней… в каком смысле…? нет…, — Андрей выпрямился. – Куда пойдем?
— Пошли к пруду, — Крыся показала направление куда-то за коттедж, — туда минут пятнадцать, можно по дороге и поговорить, а там можно посидеть у воды.
Неплотные облака прикрыли солнце, и жара отступила, так что перспектива получасовой прогулки была приятной.
— Что со свиньями?
— Мусульмане не любят свиней. Иудеи — тоже.
— Про мусульман я знаю, про иудеев – не знал. И что?
— Какой вопрос у тебя возникает в первую очередь, когда ты слышишь о том, что в исламе и иудаизме мясо свинины запрещено, свиньи вообще считаются нечистыми животными, и эта истерия достигает таких размеров, что правоверный иудей или мусульманин не может даже прикоснуться к свинине?
— Вопрос… Вопрос – почему такой запрет существует.
Андрей вспомнил, как недавно в Малайзии в супермаркете он покупал копченую свинину, и девушка на кассе одела на руку перчатку, взяла мясо и переложила его из корзины в пакет. В другой раз, другая кассирша даже в перчатках не посмела прикоснуться к запретному, и попросила Андрея самому это сделать. Настоящая паранойя.
— Согласен, это первый, и, к тому же, последний вопрос – других вопросов, как правило, и не возникает. О причинах этого запрета на свинину можно конечно поспорить… хочешь поспорить? – Карлос заглянул Андрею в глаза, и если сначала этот вопрос показался просто шуткой, то сейчас стало ясно, что он и в самом деле задает вопрос всерьез.
— Ну, давай… если предполагать, что религиозные запреты в свое время были продиктованы хоть чем-то разумным, имели под собой хоть сколько-нибудь осмысленное, целесообразное основание… пусть даже, рассуждая о целесообразности, они опирались на дремучие догмы… то я думаю, что этот запрет связан с паразитами.
— Неплохо! – Карлос явно был немного удивлен. – Может быть – знаешь с какими?
— Нет, этого совсем не знаю, какие-нибудь глисты и прочая хрень.
— Например, трихинелла. – Карлос скорчил печальную мину. – Trichinella spiralis. Удивительное существо. Личинки трихинеллы из кишечника попадают в кровеносные и лимфатические сосуды, после чего разносятся по всему телу. Их цель – мышцы. В мышцах они оседают, формируя там вокруг себя кальциевые капсулы – цисты. Это настоящие стены – прочнейшие, огнеупорные. Бункеры! И в этих бункерах есть бронированные окна, приоткрывая которые личинка питается, поглощая питательные вещества из окружающей ее среды. И жить в этих бункерах личинки могут много лет. Ни мороз, ни длительное применение высоких температур – ничто им не вредит. Есть разные виды трихинелл, и интересно то, что некоторые виды живут только в свиньях и крысах. Для таких трихинелл люди – тупик, временное прибежище. Когда человек съедает мясо свиньи, в котором есть цисты, желудочный сок понемногу растворяет стенки капсулы, так что к тому моменту, когда циста доходит до кишечника, трихинелла уже освобождается из своего ретрита и проникает сквозь стенки кишечника в кровь и лимфу, и затем поселяется в мышцах. Но ни свиньи, ни крысы не едят мясо человека, так что на этом жизненный цикл паразита заканчивается, что не мешает ему вызывать смертельно опасное для человека заболевание — трихинеллёз.
Карлос помолчал несколько секунд.
— Но вот меня больше всего интересует совсем другой вопрос: «как»? – наконец произнес он.
— Что «как»?
— Как именно этот запрет на свинину был осуществлен, проведен в жизнь? Вот смотри – нас окружают тысячи людей, миллионы, со своими привычками, вкусами, предрассудками. Как произошло так, что определенная норма – например запрет на свинину, или запрет на секс с ближайшими родственниками – смог охватить их всех? Целесообразность и прочее – это ерунда, всем насрать на целесообразность, когда речь идёт об удобных привычках. Парню удобно трахать [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] или сестренку, ведь они всегда под рукой, так что какое ему дело до каких-то там искусственных правил. Более того – и тогда, и сейчас большинство людей и слова то этого выговорить не смогут – «целесообразность», не то что порассуждать на эту тему, а уж заставить миллионы людей безропотно следовать такому неудобному правилу?? Это вообще нонсенс. И тем не менее, это случилось! Это произошло. И я вот и спрашиваю – как это было сделано?
Андрей попытался представить себе это – вот ему пришло в голову внедрить какой-то запрет…
— Например, силой. Вооруженной силой. Убивать неверных, а неверный – тот, кто ест свинину, ну все начинают бояться и не есть свинину из страха, потом начинают поддерживать этот запрет, чтобы и дети их случайно не нарушили этот закон и не стали жертвами. Как-то вот так, например…
— Просто вот насилие? Ну вряд ли. – Карлос покачал головой. – Грубым насилием многого не добьешься. Твои же тебя и кокнут в конце концов. Ведь те, кто должен был проводить этот запрет в жизнь, и сами должны были ему подчиниться, а с какой стати? Это только так кажется, что диктаторы и прочие вожди всякие – полновластные хозяева. На самом деле даже якобы «полновластный» тиран находится в тесном симбиозе с теми, в ком он нуждается, чтобы осуществлять прямое управление подчиненным ему народом. Единоличного тиранства, поэтому, существовать не может в принципе – тирания всегда является групповой. В рамках группы, служащей интересам тирана, каждый находит свою нишу, причем самым богатым или самым властным оказывается зачастую совсем не тот, кто занимает нишу под претенциозным названием «король» или «император» — эти самые короли и императоры зачастую находятся в сильнейшей зависимости, и нередко бывает так, что фактически они являются лишь символом власти доминирующей группы, которая мгновенно и безо всякого труда сотрёт «вождя» в порошок, посмей он пренебречь интересами правящего клана, причём не обязательно своими руками – для таких целей прекрасно подходят отупевшие массы народа, ненависть которых нужно попросту направить в нужном направлении, организовав голод, например, или сфабриковав что-нибудь, вызывающее ненависть. История кишит такими примерами.
— Согласен. Значит…
— Значит твой вариант невозможен. Должно быть какое-то средство, с помощью которого та или иная идея подчинит себе не только главного тирана, но и правящую верхушку, и более того – сделает народ, обычно плохо управляемый, вполне послушным и готовым самостоятельно следить за соблюдением новой нормы.
— Может быть – клановость является таким средством, тоже возможный вариант, — вставила Крыся.
— Клановость…, — Андрей никогда не думал над этими вопросами, и каждый ход мысли давался ему не без труда, хотя в целом вот так поговорить было интересно, особенно учитывая то, что шел он рядом с Крысей и часто прикасался своей рукой к ее слегка пушистой лапке. – Ты хочешь сказать, что когда есть клановая борьба, а она есть почти всегда, то одному клану нужно идеологическое оружие против другого, чтобы настроить против конкурентов население…
— Это ничего не объясняет, Крыся, — перебил его Карлос, — а просто сводит проблему на другой уровень. Ну какая разница? Хорошо, давай сформулируем проблему иначе – каким образом какой-то небольшой кучке людей удается внедрить в массовое сознание тот или иной принцип, чтобы тем самым бороться с конкурентами? Да ведь и конкуренты на самом деле гораздо быстрее приспособятся к новым требованиям – их мало, они неглупы и пронырливы… нет, это всё не то.
— И что является тогда «тем»?
— Религия. Суеверия. Посмотри вокруг. Люди до сих пор не просто суеверны, а чудовищно суеверны! Копни любого человека, каким бы он ни был образованным, и ты найдешь там изобилие «паразитов мозга» — суеверий. Следы религий или суеверий, ну то есть следы разных слепых уверенностей, мы можем обнаружить в любой культуре любой древности. Я могу назвать несколько причин, которые порождают и подпитывают суеверия, но одна из главных причин состоит в том, что люди, чтобы испытывать какое-то чувство опоры, чтобы иметь понимание происходящего в них и вокруг них, чтобы иметь хотя бы иллюзию предсказуемости и рациональности явлений, попросту создают те или иные представления о мире и его устройстве. Отчасти эти представления, эти догмы базируются на наблюдениях, отчасти – на чистом вымысле. Так что религиозность, то есть склонность создавать и охранять слепые уверенности, должна сопутствовать сознанию даже самого примитивного человека. Даже более того – чем более примитивно его сознание, тем больше он нуждается в суевериях, которые являются своего рода кирпичиками его мировоззрения. Заметь, как отчаянно люди цепляются за самые глупые суеверия! Как трудно переубедить человека в любой совершеннейшей ерунде, которая, казалось бы, не имеет вообще никакой важности! Почему? Да потому, что каждый кирпичик лежит на своем месте в тесной связи с другими кирпичиками. Связь эта не смысловая, так как смысла в суевериях нет. Связь – чисто пространственная… ну если мы, конечно, представим воображаемое психическое пространство. Всё просто — расшатай одну догму – шататься начнут и соседние, а возможности человека по самостоятельному созданию таких кирпичиков минимальны или вовсе отсутствуют, поэтому человек, в котором по той или иной причине уничтожена или ослаблена какая-то догма, начинает судорожно искать замену – он бросается в новые религии или вместо компании йогов находит себе компанию вегетарианцев и так далее.
— Точно! – Андрей перебил Карлоса, — меня это сильно удивляло – насколько люди цепляются за всякую ерунду, не имеющую никакого отношения к их жизни! Казалось бы – какая нахрен разница – умный был Кант или глупый, особенно для человека, который в жизни не прочел ни одной книги по философии, да и не прочтет никогда? Недавно в самолете сидел рядом с таким хреном и сцепился с ним на эту тему. Тупой как пробка, самодовольный как баран, но когда я случайно сказал что-то про философов и про Канта, тут же перевозбудился так, будто я оскорбил его жену! И пытался заставить меня согласиться с тем, что философия – это очень мудрая наука, хотя сам и двух слов связать не мог. И особенно его почему-то задел Кант…
— Может быть, его отец когда-то блямкнул, что Кант – великий философ, и если он чтит своего отца, что очень даже вероятно для обычного homo sapiens, то конечно будет отстаивать и то, что сопряжено со светлым образом папаши…, — пояснил Карлос. – Обычное дело… Я же говорю – одно суеверие порождает и поддерживает кучу других, это как карточная пирамида – нельзя вытащить ни одной карты, иначе рухнет целая куча того, что надстроено сверху, да ещё и придавит собою то, что выложено внизу. Если человек для поддержания своего достоинства выдумал фантазию про мудрого папочку, то теперь он с ожесточением будет кидаться на всё, что противоречит всей той ерунде, которой он от него нахватался.
— «Кант был о-очень умным человеком», выставляя вперёд указательный палец, вещал этот хрен, — продолжил Андрей. – Ну и дальше всё в таком стиле, мол не могли же тысячи умных людей считать его умным по ошибке – он должен быть умным, потому что умные считают его умным, вот все считают его умным, даже дураки считают его умным! Почему-то последний аргумент казался ему наиболее убедительным, и он постоянно торжествующе и назидательно выпучивал глаза, говоря мне это раз за разом: «ведь даже очень глупые люди…». Разумеется, — рассмеялся Андрей, — мне не удалось объяснить ему, что если человек глупый, то именно в силу этой причины он и не способен никаким образом самостоятельно оценить степень чьего-то ума…
— Ему комфортно жить, зная, что есть какие-то мудрые философы. Убери этих воображаемых мудрых философов из его жизни – возникнет тревожность, и ему потребуется какое-то другое средство для успокоения, какой-то другой идол, а откуда его взять? Самому найти – исключено, он слишком туп. Поэтому можно просто перенять другую веру, например начать верить в мудрых священников, или фэншуй какой-нибудь.
— Можно еще верить в мудрых ученых, — вставила Крыся, – достаточно выучить пару фамилий, прочесть пару-другую научно-популярных статей, и готово, так многие и делают. Вера в мудрых ученых ничем не хуже веры в Иисуса – она тоже способна и утешать и давать надежду, и чувство уверенности в будущем. И кстати, есть ещё одна причина, по которой люди отстаивают какие-то глупости. Чувство собственной важности! Это особенно для мужиков характерно. Если человек когда-то высказал мнение по любому поводу, то теперь он будет защищать его просто потому, что ОН его высказал. У мужчин это доходит до настоящей паранойи – они будут отстаивать любую свою «мысль», чтобы не уронить своё ебаное достоинство. Это как рак. Рак сознания. Такие люди, как правило, совершенно безнадежны.
— Да, можно сменить веру в Иисуса на веру в науку…, но все равно – будет период неуверенности, нестабильности, и само это состояние для них очень неприятное. Не забудь, что переходя в клан поклоняющихся-ученым, он вынужден будет отдалиться от клана поклоняющихся-фэншую. Ослабление, а то и разрыв социальных связей – это, наверное, вообще самое болезненное для человека. Многие только потому поддерживают наитупейшие глупости, что это делает их причастными к своей группе.
— Так ты это всё к чему ведешь, Карлос? Я пока не понимаю.
— Я веду к тому, что религиозность и является той транспортной системой, с помощью которой можно доставлять до сознания людей и внедрять в них новые догмы. Я имею в виду религиозность в широком смысле этого слова, то есть это культивирование слепых уверенностей, следование догмам. Избавиться от слепых уверенностей – значит оказаться в совершенно незнакомом тебе мире, а вот просто сменить одну слепую уверенность на другую – это тоже сложно, конечно, но всё-таки возможно, особенно если к этому тебя подталкивают чисто экономические причины или, скажем, национально-освободительные идеи и так далее. И вот мы подходим к социальной хирургии. Допустим, ты – человек у власти, и при этом — человек неглупый, и понимаешь, что поедание свиного мяса влечет за собой опасность вырождения твоей народности, а если вымрут твои люди, то что станет с твоей властью? Она исчезнет. И это нехорошо:) Это способны также понять в том числе и те, кто вместе с тобой входит в правящую, управленческую верхушку, им ведь тоже власть нужна. Это понимают и лидеры кланов, им тоже власти хочется, это понимают вообще многие люди. Современные люди склонны думать, что раньше жили сплошь глупцы, а сейчас вот все стали такие умные. Это ерунда. Умных людей было исключительно мало и раньше, и сейчас их мало, а вот людей с хватким бытовым, так сказать, умом, всегда было много. Ну во всяком случае в том прошлом, которое доступно нам для обозрения, мы обнаруживаем немало людей, поступающих вполне разумно, вполне целесообразно для достижения своих экономических или политических целей. Всегда была достаточно сообразительная верхушка и тупая по сравнению с ними народная масса. Сейчас неизмеримо вырос уровень развития этой народной массы, и совершенно невозможно сравнивать «чернь» двадцать первого и пятнадцатого веков, и сложилась ситуация, когда в условиях доступного для миллиардов людей образования, множество людей из народа становится умнее тех, кто стоит у власти. И уж тем более, коллективный разум сообщества людей намного превосходит разум людей, оказавшихся у власти и продолжающих влачить свое существование в узко-клановых структурах. Но раньше всё было не так! Раньше получить образование, или иметь достаточно времени на самообразование, могли только те, кто имел для этого материальные ресурсы, значительно превышающие средний уровень. То есть раньше интеллигенция фактически была неотделима от богатых, от имеющих влияние и власть, а сейчас они разнесены на разные полюса политического мира. И вот, Энди, теперь представь себе – ты умный человек, богатый, имеешь то или иное влияние на жизнь в стране, вхож в дома умных и влиятельных людей, и всем вам постепенно становится понятно, что поедание свинины ставит под угрозу вообще всё ваше благополучие, все ваши надежды на будущее ваших наследников. Что делать в такой ситуации? Убеждать и пропагандировать? Кого? Это сейчас есть кого убеждать, когда люди оканчивают школы, читают книги, способны построить примитивные умозаключения. А кого и как убеждать можно было тогда?
Вспомнилась повесть Стругацких «Трудно быть богом». И еще их же книги о прогрессорах, которые прилетали на другие планеты, чтобы подстегивать развитие их цивилизации.
— Массаракш…, — пробормотал Андрей
— Что? – не понял Карлос.
— Ничего, нет. И значит, насколько я тебя понял, религию использовали как средство привнесения в народ нужных догм, которые способствовали выживанию?
— Да.
— Кстати! — неожиданно воскликнула Крыся, — вот что мне всегда было непонятно – на кой хрен диктаторы так плотно сращиваются с религией? Ведь это же прямая конкуренция! Сначала они кучкуются, а потом вынуждены делиться властью, бороться друг с другом, зачем? Почему просто не прихлопнуть конкурентов? Я всегда думала, что это они идиоты такие, сами религиозны и жить не могут без религии, но не до такой же степени!
— Это может быть и так, — кивнул Карлос, – конечно они сами религиозны, но, конечно, не настолько, чтобы в лице церковников плодить себе опасных конкурентов. Дело тут в том, что другого пути влияния и не существует, когда имеешь дело с тупой массой… что? – он вопросительно взглянул на Андрея, которому, кажется, снова пришла в голову какая-то мысль
— Да вот интересно… я просто подумал, что в России власть принадлежит органам…
— Кому?
— Ну… спецслужбы, бывшему КГБ, сейчас ФСБ. Они получили власть в стране сразу же после смерти Ельцина, когда президентом стал Путин, после чего по всей стране очень быстро КГБ-шники стали заправлять всем – и в политике, и в бизнесе. Ну это понятно. А вот на кой хрен они стали так активно поднимать популярность церкви? Ведь они буквально на своих плечах вынесли русскую православную церковь из того загона, в котором она была при СССР, а в СССР всем заправляли всё те же спецслужбы! Абсурд, получается. Сейчас ведь натуральная истерия с этим православием, оно проникло всюду – строят часовни в МГУ, в больницах, все эти пасхи бесконечные, прямые репортажи из церквей, церковники лезут на телевидение, пытаются запретить девушкам ходить в шортах, организуют массовые травли неугодных писателей, режиссеров, художников… И миллионы бывших членов компартии сейчас в мгновение ока превратились в ревностных христиан. Старая система промывки мозгов рухнула, и правящая верхушка… попросту вернулась к проверенной веками системе распространения влияния! Гениально…
— Вполне разумно и неизбежно, — подтвердил Карлос.
— Да, но это ведь означает, что массы народа по прежнему находятся в состоянии быдла, лишенной разума массы.
— В значительной степени это так, да, конечно… ну и учитывай, что у вас там пенсионеров – процентов тридцать от голосующего населения, наверное, и они зафиксированы в том состоянии, в котором прошла их молодость –десятилетия жизни в полном отупении в условиях диктатуры идиотизма и подавления любой инициативы, любого инакомыслия… но не забудь, что и США, к примеру, тоже совершенно ебанутая на религиозности страна, и даже в большей степени чем Россия, так как в России корни религиозного фанатизма были все-таки очень серьезно подрублены при коммунизме, и удастся ли снова насадить этот дремучий мусор – еще большой вопрос. Но так или иначе – религиозность как была, так и остается транспортной системой, перевозящей послания от власть имущих к простым людям. Послания эти могут иметь разное содержание – как способствующие выживанию народа, как на примерах со свининой и инцестом, так и разрушающие его в угоду мелко-корыстным целям чужаков, если те проникают во власть и получают доступ к эээ.. станции отправления сообщений, своего рода телебашне.
— Еще вспомнил, — улыбнулся Андрей, — Ленин, направляя своих бандитов, требовал от них захватывать мосты и телеграф. Сейчас первым делом захватывают резиденцию диктатора или парламент, ну и телебашню. А получается, что захватывать надо бы еще и церкви?
— Как раз нет, я бы не стала их захватывать, — возразила Крыся. – Пусть церковь остается нетронутой, таким, знаешь ли, островком незапятнанной совести и нравственности, независимой от политических дрязг – тем ценнее будет для новой власти, когда церковь, урегулировав с нею свои имущественные и политические интересы, открыто выступит в её поддержку. Так что наоборот, церковь лучше и не трогать совсем.
— Да, точно…
— Энди, так вот – представь себе, что ты получил доступ к религиозному каналу доставки сообщений напрямую в сознание людей – особенно в те времена, когда религия имела значительно больше веса, чем сейчас. Ты воспользовался бы этим, чтобы продвигать таким образом идеи, способствующие процветанию людей, развитию полезных тенденций в экономике, и даже в науке.
— В науке? — рассмеялся Андрей.
— Что тебя удивляет? Наука выросла в церкви, между прочим. И это несложно объяснить. Во-первых, церковники были заинтересованы в том, чтобы люди имели минимальное образование – не больше, но и не меньше того, чтобы воспринимать религиозные послания. Даже в Афганистане – как ни уничтожают всё, что связано с наукой и разумным мышлением, а Коран всё равно учат. Если твоя паства неспособна читать религиозные тексты, это не большая проблема, так как церковники на местах им все разжуют, но вот эти самые местечковые церковники уже должны уметь и читать и писать, чтобы понимать команды, чтобы быть хотя бы отчасти богословами, уметь выворачиваться из трудных вопросов. Поэтому церковникам, монахам, образование было доступно. Под жестким контролем, конечно, но контролировать мысль вообще очень сложно. И кроме того, у них была защита, иммунитет. Например, можно заявлять, что изучаешь труды богохульников, чтобы лучше знать врага и уметь с ним бороться… так что наука во многом выросла именно из монастырей, в головах задумчивых монахов, и только уже в семнадцатом-восемнадцатом веках была подхвачена людьми, не имеющими прямого отношения к церкви.
— Понятно… Так что ты спрашивал?
— Стал бы ты пользоваться религией как способом внедрить в сознание простолюдинов те концепции, те догмы, следование которым оздоровило бы их жизнь, их мозги?
— Конечно стал бы.
— То есть, ты готов осуществлять насилие над целыми народами?
— Нет…, какое насилие? Почему насилие. Ну… хорошо… конечно это отчасти насилие.
Неожиданно Крыся громко рассмеялась.
— Что… что?
— Нравится, как Карлос тебя загнал в угол, и смешно, как ты начинаешь выкручиваться:) Даже умные люди стремительно глупеют, когда начинают выворачиваться. Ну послушай, что ты говоришь, ну какое нахуй «отчасти насилие»? Ну это же бред, Энди, неужели не понятно? Это или насилие, или это не насилие.
— Хорошо, — Андрей тоже усмехнулся, — тут не выкрутишься, конечно. Согласен – я стал бы применять насилие, но…
— Нет, подожди! – остановил его Карлос. – Не надо пока что никаких «но», давай обсудим саму ситуацию. Ты только что признал, что являешься противником демократии, так как прибегнул бы к насилию, к промыванию мозгов.
— Но…
— Стой! – снова перебил его Карлос. – У каждого диктатора есть своё «но». У каждого тоталитарного режима тоже. У каждого! У Каддафи, Мао Цзэ Дуна, Сталина, Саддама, Ким Чен Ира, Кастро, Ленина, Пол Пота – у всех есть убедительные, как им кажется, объяснения того – почему вот именно сейчас массовое насилие совершенно необходимо в текущих «трудных» исторических условиях, и каждый пичкает народ успокоительными таблетками грёз о светлом будущем, в котором насилия уже не будет – правда этому должно предшествовать завершение борьбы с врагами, которая, конечно же, никогда не заканчивается, потому что закончиться и не может, потому что война — это и есть способ существования паразитических режимов. Любая религия, любая идеология объявляет себя совершенным учением и борется с теми, кто его не принимает, в том числе и даже в первую очередь путем грубого насилия, не брезгуя ничем. Но сейчас мы говорим о тебе, и я…
— Одно исключение я знаю, — Крыся взяла его за руку, и Карлос оборвал свою фразу. – Буддизм является исключением.
— Не понимаю, каким образом?
— Тебе известна легенда о Майтрейе?
— Разумеется. Майтрейя – это, согласно буддистам, будда будущего, который принесет с собой новое учение и так далее.
— Вот именно! Ты сейчас понял, что сам сказал?:) Майтрейя принесет НОВОЕ учение, которое будет совершенным, и оно заменит буддизм, которое, таким образом, является НЕсовершенным учением. Буддисты говорят об этом так, что Майтрейя будет учить чистой дхарме, таким образом они соглашаются с тем, что их теперешнее учение, древний и современный буддизм, неполноценное. Ты можешь себе представить иудея или мусульманина или христианина, которые открыто бы признавали несовершенство своего учения?
— А… ну так это не является исключением, Крыся. Ну то есть в том, что ты сейчас говоришь, это исключение, согласен, но что касается вопроса о насильственном внедрении догматических концепций – это скорее интересная иллюстрация к тому, что я говорю. Ведь это означает, что буддисты отдают как раз себе отчет…
— Обычные буддисты вряд ли отдают себе в чем-то таком отчет, Карлос:), — улыбнулся Андрей.
— … а… это да, я имею в виду тех, кто приложил руку к созданию буддизма, тех, кто относится к интеллектуальной элите, они, получается, отдавали себе отчет в том, что текущее, современное учение буддизма несовершенно, и что они нарочно внедряют промежуточный, несовершенный вариант…
— Нет, подожди, а почему «нарочно внедряют»? Может быть просто они имеют в виду, что буддизм неизбежно претерпит какую-то эволюцию, и будут созданы более совершенные взгляды…
— А как же они могут понять, что существует более совершенный буддизм, если не отдают себе отчета в том, что сейчас он несовершенный? – Карлос остановился, и Крыся остановилась вслед за ним.
Андрей прошел пару шагов вперед и наблюдал за их разговором.
— Чтобы понимать, что твое учение несовершенно, да не просто как-то там теоретически «понимать», а понимать настолько ясно, настолько быть убежденным в этом, что даже ввести в основы буддийской доктрины понятие о будущем приходе Майтрейи с его новым учением, нужно совершенно точно знать то, в чем буддизм несовершенен. У христиан и иудеев тоже есть мифы о спасителе, но посмотри – они же не говорят, что их спаситель принесет им новое, очищенное от мусора учение! Даже сама такая мысль для них кощунственна, вызовет в них ненависть или уж как минимум категорическое несогласие! Нет, Крыся, ты меня не убедишь в том, что древние буддисты подложили такую бомбу под свою религию просто из каких-то туманных соображений о несовершенстве всего существующего и так далее. Ведь сейчас, получается, любой может им сказать, что их буддизм несовершенен, мол вы и сами же это признаете, а вот наш иудаизм – совершенен, так как наш будущий мессия ничего в учении не только не будет менять, но и более того – вернет его в первоначальный вид – наиболее консервативный, наиболее дремучий. Согласна?
— Да, согласна, — Крыся кивнула и потянула его за руку. – Пошли, пошли…
— Энди, так что, ты признаешь, что согласен совершать массовое насилие над целыми этносами, народами, мотивируя это, конечно, благими намерениями?
— Согласен. Но я предпочел бы всё равно демократический вариант развития событий.
— Ха! Предпочел бы?:) Ну ты смешные вещи же говоришь. Любой этнос в его любом временном срезе представляет собой предельно консервативную систему, в которой любая истинно демократическая процедура неизбежно приведет к тому, что ценные инициативы будут отвергнуты, да вообще любые инициативы будут отвергнуты. Ну Энди, это же очевидно! Что тут обсуждать? Стариков, а также находящихся под их влиянием всегда будет подавляющее большинство, везде и всегда. Поэтому истинная демократия и невозможна в принципе, ну то есть она возможна, конечно, но истинно демократическое общество обречено – оно завязнет, забуксует, неизбежно отстанет от соседей, где власть авторитарна и способна как на жестокости, так и на прогрессивные действия. Этносы, в которых по какой-то причине люди стремились осуществить истинную демократию, попросту давным-давно вымерли, поэтому их и нет. Социальная эволюция давно выкинула их с мировой сцены. И остались те государства, которые держат в руках демократию, как флаг, как красивый лозунг, на самом деле прибегая во всех сферах своей деятельности к авторитаризму, к управляемому насилию. Ведь что такое «правительство», «парламент»? Это и есть группа людей, которая уполномочена гражданами своей страны осуществлять насилие над ними. Конечно, есть куча разных клапанов и винтиков, которые предназначены не допускать чрезвычайной степени свободы своих правительств – это и есть западные «демократии», которые являются демократиями весьма условно. Крайние формы диктаторства и демократии одинаково нежизнеспособны. Ты согласен?
— Пока что согласен. Хочется побольше почитать, я довольно мало знаю.
— Хорошо, так сейчас ты согласен с тем, что насилие, ограниченное теми или иными демократическими более или менее фиговыми листками, является оптимальным?
— Но ведь люди, получается, соглашаются с тем, что избираемое ими правительство будет оказывать такое насилие, значит это нельзя назвать насилием.
— Это верно. – Карлос посмотрел на Андрея и как-то двусмысленно приподнял брови. – Это верно. Насилие, осуществляемое с согласия насилуемого, насилием уже не является, а является оно, как я это называю, «социальной хирургией».
— Ты имеешь в виду, что пациент, обращающийся к хирургу, дает тому право…
— Более того – он еще и платит ему! – вставил Карлос.
— …да, ещё и платит, то есть пациент фактически нанимает человека, который с помощью соучастников (анестезиологов, медсестер) введет его в беспомощное, бессознательное состояние и будет осуществлять над ним действия, которые любому несведущему человеку покажутся жесточайшим насилием, садизмом! Клёво:)
— И между прочим, хирургия в то время, когда она только развивалась как часть медицинской науки, именно так и воспринималась невежественными людьми. Ты читал что-нибудь о хирургии, о том, как всё это начиналось, кем, в каких условиях?
— Вообще ничего не знаю об этом, — покачал головой Андрей. – Но предполагаю, что церковники и просто дураки ненавидели хирургов и пытались их уничтожить.
— Ну почитай… особенно почитай о том, как в Средние века инквизиция относилась к хирургии… так вот – все мы привыкли, спустя столетия… столетия, Энди! – Карлос выпучил глаза и почесал ухо, — мы привыкли к тому, что хирурги – это не изверги, и не надо их сжигать на костре и предавать анафеме и побивать камнями. Хирургов надо учить, надо создавать им условия, чтобы они могли получать опыт, тренироваться, изучать анатомию и физиологию, надо помогать им разработкой разной фармакологии и наркоза – вообще я бы сказал, что настоящая хирургия началась только тогда, когда наркоз стал широко применяться для обезболивания и блокировки нежелательных реакций организма на хирургическое вмешательство.
— Эфир?
— Ну, эфир ещё открыть надо было, так что начинали с того, что вводили человека в наркотическое опьянение, доходящее до потери сознания – давали вдыхать пары опия, конопли, цикуты, белены… а эфир открыли только тринадцатом веке, и только спустя триста лет его стали применять в хирургии, но времена наступили для хирургов тяжелые, и потребовалось еще триста лет, пока его не стали применять в клиниках в девятнадцатом веке… столетия, столетия, столетия… ужасно, ужасно долго… Одновременно с эфиром стали применять хлороформ, но и тот и другой имели слишком много неприятных побочных последствий, так что сейчас стали использовать ксенон – дорого, но надежно. Хрен с ним, с ксеноном. Я о другом хочу сказать.
— Ну так говори:)
— Я хочу сказать о психической хирургии. Представь себе, что мы имеем перед собой несчастного человека. Он несчастен не потому, что так кажется его бабушке или маме или тебе. Более того – другие люди могут считать его даже вполне счастливым и искренне удивятся, если ты скажешь, что он несчастен. Он несчастен потому, что сам себя таковым считает. Среди людей принято называть безумцами или сумасшедшими или психически больными тех, кто живет не так, как принято, думает не так, как положено и чувствует что-то такое, что тебе непонятно. Но это огромное заблуждение. Человека можно признать больным только в том случае, если он сам заявляет, что чувствует себя несчастным. И если у тебя миллионы долларов, любовницы, выдающаяся карьера и прекрасные пиджаки, это еще не делает тебя счастливым, зачастую не делает даже довольным своей жизнью – примеров пруд пруди, на каждом шагу. Сколь угодно успешный человек может чувствовать себя несчастным, а свою жизнь – ничтожной и неудавшейся. Вот именно такого человека мы и можем назвать «психически нездоровым». Единственное психическое нездоровье – это несчастье, это чувствование себя несчастным.
— Это очень актуально для русских, — пробормотал Андрей. – В России, чтобы прослыть сумасшедшим, достаточно на шаг отойти от того, что принято в этом подъезде, в этом доме, в этом городе… со всеми вытекающими последствиями – остракизмом, преследованиями, глумлением, и часто – агрессией.
— Чем более дикий народ, тем более остро, более враждебно встречают там любые отклонения от нормы, это понятно… И вот – перед нами больной. Психически больной. Но чтобы не было ложных ассоциаций с разными буйнопомешанными – давай будем так и называть его – несчастным человеком. Перед нами – несчастный человек.
Произнеся это, Карлос торжественно ткнул пальцем в направлении Крыси. Андрей усмехнулся.
— Что смешного?
— Ничего… нет, ничего…
— Если ничего – почему ты рассмеялся?
— Крыся уж никак не похожа на несчастного человека…
— Я же говорил – несчастный человек со стороны может выглядеть вполне даже счастливым, довольным человеком, живущим полноценной, насыщенной жизнью. Со стороны ведь не видно – что на самом деле человек испытывает. Единственная причина считать человека здоровым или больным – счастливым или несчастным – это его собственное чувство счастья или несчастности, я разве неясно выразился?
— Нет, это я понял, согласен.
— Почему тогда ты уверен, что Крыся не является несчастным человеком?
— Потому что… всё-таки она не выглядит как несчастный человек… да, тут я зациклился, согласен. Крыся на фоне остальных…
— Вот именно. На фоне остальных. На фоне остальных она не такая заёбанная, и ты сразу же считаешь её счастливой. Так и есть – люди так и думают – если не такой заёбанный, то этого и достаточно, чтобы быть счастливым. Кому-то может и так, а кому-то – нет.
— Как же узнать – счастливая она или нет?
— Например, спросить.
— Спросить?? Ну так многие люди, живущие явно уродской жизнью, будут клясться, что они счастливы.
— И что?
— Как что? Они ведь точно не являются счастливыми.
— Почему?
— Блин, ну как почему… ну потому что они не могут быть счастливыми, если испытывают, скажем, постоянные страхи, постоянную агрессию или постоянную депрессию…
— Энди… каждому своё. Jedem das Seine. Отними у какого-нибудь человека возможность ненавидеть или сидеть в депрессии, и он станет несчастным, то есть это значит, что он начнет жаловаться на трудную и несчастную жизнь. У тебя какие-то безосновательно розовые представления о людях… Давай не влезать в мораль, не будем втягиваться в бесконечные споры о том – что хорошо, а что плохо, что прогрессивно, а что деструктивно. Давай опираться на совершенно твердую почву. Такой совершенно твердой почвой является заявление человека о том, что он несчастен, и что он хочет лечиться, то есть хочет так измениться, чтобы интенсивность его несчастья стала меньше, или, что было бы очень желательным, чтобы он стал испытывать чувство счастья.
— Хорошо, давай… только мне не кажется эта почва твердой. Какая же она твердая? Я ведь говорю, что человек может себя обманывать, может, наконец, тебя обманывать…
— Может. А разве хирург обязан заниматься этими вопросами? Представь себе – приходит к хирургу человек и говорит, что у него пиздец как болит живот. Вот тут вот болит. Болит и всё. Рентген, анализы, MRI, прощупывания, то, сё – ну нет особых аномалий, ну что-то там может и есть, а может и нет… а человек твердит своё – болит и всё, хочу операцию, готов платить, а если откажетесь, ещё и в суд подам. А разве пациенты терапевтов не обманывают своих врачей сплошь и рядом, чтобы получить нужную справку, к примеру, чтобы получить страховку?
— Обманывают, согласен. У нас в бесплатных поликлиниках толпы старух, у которых в жизни одна радость – их болезни, реальные и выдуманные.
— Вот!
— Что?
— Ты сам сказал — у них одна «радость»!
— Так это же никакая не…
— Опять ты со своей моралью! Ну иди, докажи старухам, что то, что они называют радостью, совсем не радость, а то, что они называют любовью, совсем не любовь – иди, поспорь с ними!
— Нет уж, спасибо:)
— Заодно убеди их в том, что ты испытываешь радость, когда бегаешь по горам… ни тебе скажут то же самое, что и ты сейчас готов сказать им. Нет никакой абсолютной шкалы, нет общей для всех точки отсчета.
— Согласен.
— Конечно, Энди, если кто-то поставит своей целью тебя обмануть, он возможно и добьется своего, особенно когда речь идёт такой неуловимой материи, как «счастье». Но давай мы оставим таких людей в покое, наедине с одним им понятной целью – обмануть врача, чтобы получить неадекватное или вовсе ненужное лечение – это их проблема, и пусть они сами её решают, а мы сосредоточимся на проблемах тех людей, которые в самом деле считают, что жизнь их несчастлива, что в их жизни требуются серьезные перемены, и для этого они готовы отдать себя добровольно в руки особого хирурга – психического хирурга, хирурга восприятий.
— Ну…, хорошо. И дальше что?
— Ты согласен с тем, что действия пси-хирурга не являются насилием?
— Если человек сам приходит, если он добровольно позволяет психическому хирургу каким-то образом влиять на свои состояния, конечно, тут насилия нет. Если он в любой момент может отказаться, конечно, ведь одно дело – соглашаться на что-то, представляя это каким-то образом, и совсем другое – получить реальные представления о том, что такое психическая хирургия, и может быть…
— Это само собой, — оборвал его Карлос. – Конечно, пациент может в любой момент отказаться от лечения.
— Тогда, конечно, насилия тут нет.
Крыся усмехнулась, взяла за руку Карлоса, притянула его немного к себе и что-то неразборчивое сказала ему почти что на ухо. Тот тоже едва усмехнулся и кивнул ей.
— Что? – обидно Андрею не было из-за того, что они о чем-то между собой переговариваются, но любопытно было.
— Произносить «психическая хирургия» — долго, поэтому мы говорим иначе – «рабство». Добровольное рабство, конечно, которое может в любой момент по желанию пациента завершиться, но произносить «добровольное рабство которое…» ещё дольше:), поэтому мы говорим коротко – рабство. Что скажешь?
— Э… а что я могу сказать… я не понял, Карлос, о чём ты меня спрашиваешь.
— Ничего не возникает?
— Возникает… любопытство. Конечно, мне интересно это.
— Отторжения к слову «рабство» не возникает? – уточнила Крыся.
— А, ты об этом… нет… а почему оно может возникнуть?
— Ну так рабство же! Неужели тебя – человека, любящего свободу, не отталкивает то, что человек отдает себя, пусть и добровольно, но в рабство же!
— ?? Ты серьезно спрашиваешь?:)
— Да, серьезно.
Лицо у Крыси и в самом деле было совершенно серьезным – не делано серьезным, а просто серьезным.
— Ну если серьезно – нет, у меня не вызывает это отторжения, так же как не вызывает отторжения, когда человек добровольно отдается в рабство зубному врачу и покорно выполняет все его указания – сидеть так-то, терпеть боль между прочим… между прочим часто – сильную боль! Сам человек не может вылечить свой зуб, он понимает это и отдается в рабство зубному врачу, что тут может вызывать отторжение?? Когда у меня заболит зуб, я что, из-за любви к свободе не пойду к зубному? Принципиально буду отстаивать свое право быть свободным, не сяду в кресло, не открою рот?:) Ну полная хуета ведь:).
— С зубным – это всем понятно, а вот с психической хирургией – далеко не всем…
— Ну…, Крыся,… полно людей, которым не ясно даже то, что секс – это очень клево. Семь миллиардов людей никогда публично не скажут: «секс – это очень клево, трахайтесь, сосите, целуйте сколько вам хочется и с кем взаимно хочется». Никто никогда этого публично не скажет, а если скажет – его уволят, обругают и растопчут. Вот неделю назад – в США мэр какого-то города разослал своим подчиненным рождественскую открытку, в которой, якобы по ошибке, было пожелание получать удовольствие от сексуальной жизни. Так его отстранили от дел! Он призывал не к гомосексуальному сексу, не к супружеским изменам, не к сексу с детишками – он просто пожелал людям получать удовольствие от секса! И реакция – немедленная и жестокая – «уничтожить». Так что ориентироваться на мнение толпы бессмысленно. Толпа всегда тупа и мракобесна, в том числе толпа европейцев, кстати… меня, например, страшно заёбывает бороться с курильщиками – они прилетают сюда и вся цивилизованная шелуха с них слетает – они курят везде – в ресторанах, отелях, интернет-кафе – везде, и стоит только заикнуться, как почти всегда в ответ – ненависть. Настоящая ненависть. Иногда скрытая под улыбочками, иногда наоборот – с презрительным «иди в жопу, тут не запрещено». Так что – какая на хуй разница – что скажет толпа?
— Толпа…, — поджав губы согласилась Крыся, — толпа способна раздавить.
— Я не могу себе представить, чтобы в Европе… ты откуда – из Польши?
— Да.
— Ну в Польше я могу еще допустить… но чтобы в Германии или в Голландии или Франции толпа захотела бы тебя раздавить только за то, что ты заключил с кем-то соглашение о добровольной психической хирургии…
— Зависит от обстоятельств, Энди…
— А ты можешь привести пример? Пример того – какие методы применяются вами в рабстве?
— Пример… могу привести прямо из вчерашнего дня. Одна девушка, из Швейцарии, после общения с нами – со мной и Карлосом – в течение примерно недели, попросила помочь ей избавиться от непреодолимой неловкости в знакомстве с парнями. Причем помочь надо быстро, так как у неё обратный билет через неделю. Неловкость эту испытывают почти все – парни до усрачки бояться знакомиться с девушками, а девушки до уссачки бояться знакомиться с парнями. Подойти и сказать «ты мне кажешься симпатичным человеком, давай пообщаемся» или просто «давай вместе прогуляемся и поболтаем» — совершенно невозможно почти ни для кого. Ну то есть я бы сказала так – те, кто может сделать это, те, скорее всего, не смогут сформулировать даже такую простую фразу:) – это люди недоразвитые. Если у человека хотя бы минимально развита психика, то он до конвульсий боится знакомиться с теми, кто его привлекает сексуально, так как стыд и прочее гавно внедряется в психику в первую очередь. Человеческая культура – это прежде всего культура культивирования всяких омерзительных состояний, а все остальное – по остаточному принципу, и обычно остатка этого нет и вовсе. Ну вот… она попросила, мы и согласились, и Карлос предложил, используя известные мне навыки, сменить шкуру пациента на шкуру хирурга и попробовать оказать на неё влияние, а он будет присматривать, и если что – давать советы.
— Постой… что ты имеешь в виду под шкурой… ты хочешь сказать, что сейчас как раз и являешься чьей-то рабыней?
— Трудно произносить это слово?:), — улыбнулась Крыся.
— Не очень. Я же не псих, я помню, какой смысл который мы в него вкладываем. Так ты сейчас чья-то рабыня??
— Да. Мной занимается Карлос. Немного Джо помогает ему.
— Джо… он… ладно, не хочу сползать в сторону. Это офигенно интересно! Значит ты – рабыня Карлоса? Да… ладно:), просто… ладно, так что с швейцаркой, что дальше?
— Ну вот типичная ситуация. Мы завтракаем, и Карлос предлагает ей оценить сидящих за соседним столиком парней. Один из них ей нравится, она ставит ему высокие оценки по шкалам страстности, ума. Ну вот вопрос – могла бы она сама, без нашего участия, встать и подойти к нему, познакомиться? Да ни за что на свете. Она холодным потом покрывается, стоит ей только представить это.
— И?
— И я ей приказываю – ты должна встать, подойти к ним, сесть на свободный стул, поставить локти на стол, уперев подбородок в кулаки, и сказать «привет, парни», потом посмотреть на того, кто ей нравится, и сказать ему «мы не случайно встретились, как ты думаешь?». После чего – если они поддерживают разговор, общаться дальше, сколько угодно. Если они шарахаются и выглядят как дебилы, то просто встать, сказать «ладно, пойду к друзьям» и вернуться к нам за столик.
— И она это сделала?
— Ща!:) Как же… Она на грани истерики – глаза бегают и не могут собраться в кучу, кисти то сжимаются в кулаки, то бессильно обвисают, невнятные звуки и междометия. В общем – нормальная реакция. И вот тут и наступает момент, когда решается – подходит ли рабыня для хирурга, подходит ли хирург для рабыни. Я ей говорю металлическим тоном, то мне наплевать – что она будет чувствовать при этом. Если без сознания не упадет – значит сможет сделать то, что я требую. Мне всё равно, как она это сделает, но она должна это сделать – совершить чисто механически определенную последовательность действий – встать, подойти, сесть… пусть хоть у нее от страха дыхание остановится – она должна тупо, совершенно тупо, подчеркиваю – совершенно тупо должна сделать определенную последовательность действий.
Крыся замолчала и словно ждала от Андрея какого-то вопроса, но он молчал.
— Здесь решается – возможно рабство или нет. Достаточно ли она хочет измениться. Достаточно ли я для неё в данный момент выгляжу грозной – станет ли она бояться меня в этот момент больше, чем своего страха от знакомства. И я наращиваю давление: «если ты этого не сделаешь, рабство закончено, вставай и иди на хуй и больше мне на глаза не появляйся». Она смотрит мне в глаза и хуй её поймет – ненавидит она меня или себя? Да мне и всё равно – пусть ненавидит – это инстинктивная ненависть загнанной в угол крысы. «Встать» — зловещим голосом приказываю я ей. Она встает. Либо убирайся на хуй, либо сделай то, что я требую, и я от тебя отстану, и ты испытаешь нечто очень привлекательное – опыт свободы. Она не делает ни шагу ни туда, ни сюда. «Твоё решение понятно. Хорошо, уходи. Прощай». И я понимаю, что мой голос звучит не так, как нужно, и выгляжу я не так грозно, как надо бы, чтобы человек понял, что упускает свой последний шанс. Карлос всё это сказал бы гораздо более убедительно, это я знаю по себе… «Если ты так и будешь стоять, я сейчас запущу в тебя этой чашкой. Ты что – не веришь мне? Я псих, я сделаю это. Либо иди на хуй, или иди к ним.» Я беру в руку чашку и понимаю, что сама не верю, что способна сделать это. И понимаю, что и она понимает это – люди прекрасно чувствуют такие вещи – это животный инстинкт. Значит теперь мне надо что-то сделать с собой. А смогу я в самом деле сделать это? А почему нет?? Ну посмотрят на нас люди, подумают что ебанутики какие-то, ну и что? Чашка стоит пару долларов, переживу. Значит – смогу. И я чувствую – да, смогу. И в этот же миг и она это понимает, и сдается. Она берет в руки свой рюкзак, медленно… одевает его… медленно… смотрит на меня, на Карлоса, снова на меня, и моя рука с чашкой сжимается. Она делает шаг в сторону выхода… второй… «пошла на хуй, и больше никогда не показывайся мне на глаза, дерьмо», напутствую я её. Делает еще шаг, останавливается, смотрит куда-то сквозь стены, разворачивается… и идет к ним! Садится, совершенно развязно смотрит, посмеивается, выглядит как под кислотой, а мне похуй как она выглядит! Главное случилось – она вырвала себя из ничтожества, она смогла сломать цепи, она сделала это впервые в жизни, и я люблю её сейчас, сейчас я испытываю к ней преданность – сейчас она тот, кто стал мне близким – человек, который совершил нечто невозможное – она вынырнула из болота смерти, приподняла голову и глотнула воздуха свободы – свободы от чувства собственного ничтожества. Этот перелом – надолго. Эта трещина не из тех, что быстро зарастают. Даже если больше ничего не делать, то эта трещина в её мире тотального самоуничижения будет существовать несколько лет, и оттуда порой будет доноситься до неё ветер свежести, счастья, свободы. Она что-то там говорит этим парням, и видно, что ей совершенно всё равно – что они там себе думают. Сейчас ей бесконечно похуй – что и кто о ней думает. Сейчас она жива, она дышит, у нее розовая морда, она наклоняется к соседу, что-то говорит ему, потом смеется и тыкает его в плечо пальцем – она может всё. Она манит пальцем того, кто ей нравится, и он послушно наклоняется к ней – они сейчас как крысы, услышавшие магическую флейту – они себе не принадлежат, они в её власти, так как она ничего не боится, и нет ничего сильнее того, кто ничего не боится. Ни один человек никогда не бывает в состоянии, когда он ничего не боится – я имею в виду социальные страхи, конечно, и в пределах определенных приличий – покакать им на стол она не смогла бы, но это и не надо. И эти парни никогда даже на один процент не были свободны от озабоченности мнением, и она для них сейчас – как тайфун, как явление природы, перед которым невольно возникает преклонение, и из этого может выплеснуться страх или агрессия или влюбленность – что угодно, человек себе не принадлежит – он во власти стихии, которая в нём помимо его воли. Понимаешь? Она никогда, никогда бы не сделала этого сама, без этого «пошла нахуй», без этого «дерьмо». Она могла бы двадцать лет ходить на психологические курсы, пиздеть про то и сё, но с каждым годом ее неспособность ничего изменить только закреплялась бы. И только жесткое и жестокое насилие, которому она подверглась, смогло что-то сдвинуть в ней, вскрыть те силы, те состояния, о существовании которых она и не догадывалась.
— И что было дальше?
— Я подошла к ней, села рядом и сказала, что сейчас она не тот человек, каким была – прежнего человека сейчас нет, и она должна запомнить это состояние, должна вывернуться наизнанку и запомнить блять это состояние, и для этого она должна запоминать все детали – что стоит на столе, как они одеты, какие у них лица, дует ли ветер от вентилятора, что видно за окном. «Смотри на стол», командовала я, «смотри – солонка, сахарница чашки с чаем, смотри на этого парня – рубашка в старческую клетку, обвисшие щеки, взгляд старика, смотри какие у него руки – пальцы тонкие, искривленные, ладони сухие», и так далее – смотри на это, смотри на то. И ещё – так как сейчас она другой человек, она должна выбрать себе новое имя – старое имя – для старого, опущенного ничтожества, а новое – для нового человека. Что-нибудь простое, без выпендрежа – простое, приятное на слух.
— Клёво…
— Вот так мы посидели, потом она встает и говорит, что ей тут с ними скучно, предлагает вернуться за столик. И голос у нее другой. Это просто другой человек.
— Значит, операция завершилась успешно.
— Да, эта операция завершилась успешно.
— А если бы нет?
— То она пошла бы нахуй.
— И в самом деле не могла бы получить второй шанс?
— Скорее всего – да, не могла бы. Если дать ей второй шанс, это практически ничего не изменит – страх поражения будет сильнее, чем в первый раз, кроме того у неё будет ясность, что раз ей дали второй шанс, то дадут и третий, и всё кончится затяжным и мучительным для всех провалом. Здесь только один шанс. Задачи должны решаться с первого раза. Как в операции на сердце – второй попытки не будет – либо пациент выживает, либо нет. Поэтому у хирурга задача не очень простая – он должен выбрать такую задачу, с которой его рабыня скорее всего справится. Это позволит ей достичь состояния без чувства собственной ничтожности, и, кроме того, придаст ей сил на будущее. Она теперь будет знать, что способна на такое самопреодоление, на такое усилие, когда живое в ней побеждает мертвое в ней же. И в то же время нельзя давать слишком простую задачу, так как она привыкнет к решению очень простых задач и окажется в ступоре перед чем-то сложным. Нужно чувство меры. Это непросто.
— Но можно, дав второй шанс, начать ставить задачи попроще?
— Да, можно. Иногда мы так и делаем. Многое зависит от самого человека. Некоторые начинают испытывать враждебность, и тогда, конечно, лучше «расстаться друзьями» — это означает, что человек только думает, что хочет измениться, а на самом деле воспринимает нас как врагов, покусившихся на святое. Такому человеку просто надо жить дальше той жизнью, какая его устраивает.
— Но кто-то ведь не преодолевает свои страхи, испытывает враждебность, и тогда он просто уходит?
— Да, тогда он просто уходит.
— И ты с ним больше никогда не общаешься?
— Иногда так вопрос и не встает, если человек испытывает сильное отчуждение и обиду, а бывает — даже враждебность и страх. А иногда – общаюсь, почему не общаться… если хочется, то и общаюсь.
— Но второго шанса ты человеку уже как правило не даешь? Вот это вызывает жалость.
— Нет такого правила. Иногда второй шанс можно дать и тому, кто испытал враждебность, но только тогда, когда пройдет значимый отрезок жизни. Чтобы это был не второй, а первый шанс для нового человека, который уже заметно отличается от того, кем он был ранее. В этом смысле для него есть второй шанс.
— Ну то есть, скажем, через месяц…
— Месяц?? – Крыся ухмыльнулась. – Энди, где ты видел человека, который значимо изменился за месяц? Особенно если учесть, что человек этот парализован всякой хуетой. Какой же тут месяц… ну, в редких случаях это может быть полгода, и то при условии, что человек не залипает в обиде и депрессии, а день за днем совершает какие-то действия, накапливает мелкие шаги, меняет мелкие привычки, продолжает активно общаться, накапливать знания и навыки.
— Представил себя на месте этой швейцарской девушки… и как-то неуютно?
— Неуютно, ну естественно – неуютно. Мне тоже немного… неуютно:), ведь в любой момент Карлос может сказать сделать что-то, что будет страшно сделать на восемь-десять по десятибалльной шкале. И я это сделаю – я знаю, что сделаю всё, чтобы только он не послал меня на хуй.
— Прямо таки всё?
— Что ты имеешь в виду? Прыгну ли я с крыши?:)
— Ну… да…
— С крыши я не прыгну, но с какой стати он мне всерьез прикажет это делать? Не как тест на адекватность, а всерьез?
— Я не знаю…
— И я не знаю. Если такое случится, я конечно откажусь, и если его приказ был всерьёз, то мы придем к выводу, что рабство завершилось. И так как для него это не менее ценно, чем для меня, то с какой стати он будет выкидывать на помойку такой ценный для него опыт? Рабство не предполагает слепого подчинения, я это не сказала? Нет, не сказала. Если мне что-то непонятно, мы можем обсуждать это сколько угодно, пока не наступит ясность…
— Или пока мне не надоест обсуждать, — вставил Карлос.
— Ну, да, или так:) Понятно, что рабыня, зная о возможности обсуждать любые аспекты своего рабства, может попытаться разговорами оттянуть неприятный момент, иногда даже нарочно тупея ради такого дела:) Опять-таки, задача психического хирурга – различать непонимание в чистом виде и непонимание, эмулированное страхом действий. Так что… нужно научиться говорить и объяснять не так, чтобы тебя можно было понять, а так, чтобы не понять тебя было невозможно. Это очень важно, потому что пси-хирург – тоже человек, и ему тоже свойственно сомневаться, сопереживать рабыне, и нельзя допустить, чтобы рабыня была послана окончательно нахуй без того, чтобы у хирурга была полная уверенность в том, что он сделал всё, что мог. В противном случае неуверенность в своих действиях парализует его волю, сделает его ещё более разбалансированным – слишком мягким или слишком жестким.
— Эти задания всегда такие сложные?
— Нет, нет… я привела пример исключения… зрелищного такого исключения:) Задания в своей подавляющей массе очень простые, ну, скажем, проснуться ночью, разорвать сон, послушать пять минут приятную музыку и лечь спать дальше. Такая процедура элементарна, но сам человек – вот сам для себя, он и этого часто не может сделать! Ну лень ему, сонному – проснулся, чертыхнулся и снова заснул, а то и вовсе не стал будильник ставить… собственно говоря, работа пси-хирурга в том и состоит, чтобы заставлять человека делать очень простые вещи – такие, проще которых и не бывает, и которые, тем не менее, этот человек не делает, потому что он отравлен обязаловкой, отравлен непонятными и утомляющими его ритуалами, он попросту не может почувствовать – какие желания продиктованы догмами, вбитыми в него, а какие – нет. Фактически, пси-хирург даёт рабыне костыли – свои собственные радостные желания. И поскольку эти желания направлены на то, чтобы она преодолела свои догмы, свои омертвляющие привычки, то это работает, рабыня понемногу оживает и в ней начинают просыпаться собственные желания, и тогда задача хирурга немного меняется – ему необходимо помогать ей замечать эти желания, очищать их от шелухи «так положено», помогать реализовывать, вдохновлять, подбрасывать новое топливо. Ну и для этого очень желательно, чтобы хирург сам был достаточно развитым психически человеком.
Андрей молча кивнул. Пару минут они шли молча. За длинным рядом распушенных пальм тропа круто повернула вправо, и впереди – метрах в ста — открылся пруд совершенно невероятного зеленого цвета. Тёмно-ядовито-зеленый цвет, ну как его опишешь… надо бы поизучать названия цветов, а то как рыба только рот разеваешь…
— Я хочу посидеть там, — Крыся показала рукой на холмик у воды высотой в пару метров, покрытый густой травой.
Подойдя к холмику, они завалились в траву.
— Можешь привести еще пример заданий для рабыни?
— Да сколько угодно. Прочесть одну страницу интересной книги. Одну страницу в день, я имею в виду. А лучше – по одной странице две-три книги. У рабыни может не быть интересов вообще, тогда хирург выбирает для неё сам книги по своему вкусу. Есть много очень интересных, захватывающих книг – художественных, научно-популярных, так что выбрать несложно. Или, например, подрочить. Подавляющее большинство людей, особенно девочек, дрочить стесняются, считают это постыдным и даже опасным. Сначала приходится разобрать эту тему. В зависимости от запущенности болезни, на это может потребоваться пять минут или пять дней… ну вот заставляешь девочку выписывать свои сексуальные фантазии, снова и снова очищать их от «прилично» и «неприлично», и ставишь перед ней задачу – дрочить хотя бы по пять минут в день, представляя себе свои фантазии или просматривая какой-нибудь порно-ролик. Ты понимаешь… человека приходится буквально вытаскивать из могилы и собирать из праха – учить его самым элементарным вещам, вытаскивать из состояний, когда он мёртв, ну практически уже мертв – ни радостных желаний, ни приятного секса, ни надежд, ни захватывающих фантазий о будущем, ни интересов – в общем, ничего. Подавляющее большинство людей так живет, точнее — доживает. Есть такой термин у страховщиков – «время дожития»:) Так вот у всех людей идёт время их «дожития». Они не живут, они «доживают». При этом многие, чтобы не сдохнуть от шокирующе мощного чувства бессмысленно просираемой жизни, обкладываются многочисленными прокладками. Например, они создают для себя кучу обязательств – ещё, ещё, как можно больше, чтобы каждая минута была чем-то занята…
— О! – воскликнул Андрей, — идея… у меня тут идея появилась, Крыся. Есть два явления, которые теперь можно связать… в России женщина – это человек второго сорта… ну вслух этого никто не скажет, но на самом деле это так и есть – женщины всегда считаются намного глупее, инфантильнее, тупее… и они сами так считают, и самое ужасное, что так оно и есть. Девочку с самого раннего возраста приучают к мысли о том, что она – второй сорт, что ее место у плиты, вынашивать ребенка, обслуживать мужа. Так и происходит – её загружают работой по дому, ей изо всех сил внушают чувство неполноценности, высмеивают её, когда она берет книжку, в общем – быстро превращают в придаток к семье, вбивая минута за минутой нужные мысли в ее голову. И в России же чрезвычайно распространена гипер-опека детей. Просто фантастическая опека и навязчивая забота. Идея в том, что поскольку психическую жизнь в девочках убивают, они начинают ожесточенно искать любые средства забить нарастающую бессмысленность своей жизни, и вот девочка чувствует себя несчастной, и какие у нее могут появиться мысли о том – что тут можно изменить? Выйти замуж, конечно. Это ведь валится на неё отовсюду – надо выйти замуж, надо рожать, семья – это счастье, дети – это неземное счастье и прочая садистская хуета. И когда она рожает, то у неё появляется вечный источник затычек для своей чудовищной психической несостоятельности – ведь о ребенке можно заботиться бесконечно, и поначалу это даже кажется оправданным, но по мере того, как ребенок подрастает, он становится самостоятельнее, дети всегда хотят что-то делать сами, но и тут находится причина кастрировать своего ребенка – он сделает всё плохо, неумело, долго… кстати, эти женщины нихуя не любят своих детей – как можно любить человека и кастрировать его? Как можно испытывать к ребенку симпатию и разрушать его жизнь, фактически запрещая ему развиваться, учиться? И вот мамаши эти окутывают ребенка удушающим коконом заботы. Самостоятельность ребенка – это угроза! А вдруг он, не дай бог, сам станет всё делать, и ты окажешься не у дел? Не дай бог! Поэтому – как можно больше правил, чтобы за их выполнением можно было следить. Как можно больше заботы, чтобы постоянно было чем себя занять. Конечно, в крайнем случае можно родить ещё одного, ну или на работу пойти…
Андрей замолчал, Крыся и Карлос тоже сидели молча, и вокруг них медленно, очень медленно текла жизнь, и так же не торопясь текли мысли с большими приятными паузами. Где-то крикнул ребенок, где-то плеснула рыба в пруду. Как описывать состояние, когда ничего не происходит, ну то есть — никаких слов, целенаправленных действий, никаких несущих в себе смысл жестов? А главное – как это читать?:) Читая описания событий, представляешь себя их участником – срубил дерево, построил плот, попал на остров, пираты там или динозавры или красивая аборигенка с упругой попкой и обнаженными грудками – всё это легко представить, пусть даже в нереально романтизированном виде, и тебе становится интересно, ты вовлекаешься и начинаешь переживать что-то, сопереживать. А если описывать страницу за страницей свои переживания, едва уловимые переливы тонких эмоций, каким-то образом находя для них слова… чтобы всё это ещё и читать потом, да ещё и с интересом, это нужно ведь самому начать всё это переживать. Может быть, в будущем люди и будут так же легко управлять своими эмоциями, как сейчас они это делают с образами, но для человека современного, совершенно беспомощного перед завихрениями эмоций, в большинстве своем негативных, это невозможно – скука возникнет моментально. Интересно… а ведь это управление образами…, оно тоже наверное появилось не сразу? Может быть, когда-то в далеком прошлом людям было бы неинтересно читать «Остров сокровищ» или «Мемуары принцессы» — их воображение просто не смогло бы следовать за ходом событий – не было привычки?..
И ладно бы еще описывать переживания, в конце концов это хоть и сложно, но хотя бы понятно, как это делать – описываешь мысли, описываешь возникающие образы, находишь резонирующие слова для переживаний… а как опишешь паузы? Вот сейчас, например, пауза. Она есть прямо сейчас, хотя на неё и наползают время от времени и мысли, и желания, но они проползают так, как пролетают облака над горами – пролетело и нет его, и снова торчат безмолвные скалы и над ним – безмолвное небо. Мысли медленно движутся поверх молчания, как облака, а за ними – пауза, молчание, ничто. И поразительно то, что в этом «ничто» столько глубины, столько насыщенности, а описать это невозможно, потому что ничего же не происходит! Когда есть эта чистая насыщенность, чистая глубина, чистое существование – при этом ничего не происходит – одно и то же состояние. Одно и то же! Всматривайся, вчувствуйся сколько тебе влезет, хрен ты чего там учувствуешь. Ничего не происходит! Нечего различать! Одно и то же! И вот это самое непостижимое, потому что это «ничто» совершенно идентично в предыдущий момент и в будущий момент, и это то же самое «ничто», что было месяц назад, и в то же самое время — это насыщенная жизнь! Мозги плавятся от попытки принять это. Полный абсурд, полнейший. Мозгу придется смириться, как смирились мозги физиков, когда электрон оказался и частицей и волной одновременно, не будучи при этом ни частицей ни волной, а чем-то непостижимым. Можно бесконечно удивляться. Вот наблюдаешь это «ничто», отдаешь себе отчет в том, что это на самом деле «ничто», и в тот же момент испытываешь ясность, что когда есть это «ничто», при этом рождается удивительной чистоты и пронзительности насыщенность, полнота, счастье. Да, счастье… Начинают возникать вспышки радости – беспричинной, совершенно беспричинной… это тоже нечто поразительное – беспричинная радость. Вот сейчас… вот она, вот… беспричинная радость. Может ли радость быть беспричинной? А ведь сейчас ясно, что именно беспричинной она и может быть! Когда для радости есть причина, это… это как фитиль, как бикфордов шнур – как отзвук, эхо. А там, глубоко за причинной радостью, лежит океан радости беспричинной, и там не только радость, там и восторг беспричинный, там и любовь беспричинная и безобъектная… блять… какое открытие…
Крыся повернула голову и что-то собралась сказать, но Андрей просто выставил ладонь в запрещающем жесте, и она снова отвернулась. Вихрь восприятий, мелкий торнадо – кучка мыслей «не обиделась бы», «она не обидится», кучка эмоций – всё собрать и выкинуть… океан беспричинных и безобъектных переживаний. Почему-то есть некоторая болезненность при этом… откуда? Почему просто не отдаться этим переживаниям, почему не смотреть на них в изумлении? А… это всё то же самое – спазматическое желание «делать». Это то же самое, что я только что говорил про материнское помешательство. Непременно делать что-то, иначе – страх! Иначе страшно! Я столько лет…
Сильный всплеск наслаждения прерывал его мысли. Очень сильное наслаждение… ебать… это возможно… блаженство. Блаженство и наслаждение одновременно… наслаждение – это как оргазм, но во всем теле, а блаженство – это… это хуй знает как сказать – это как радость, как восторг – это не ощущения. Прерывается и снова возникает. Я не зря прожил свою жизнь. Я счастлив. Моя жизнь имела смысл, ведь я сейчас переживаю ЭТО… Нужно ухватить эту мрачную наползающую сетку за хвост, нужно просто различать его – это снова страх, это снова спазмы «надо что-то делать». Мне нужно тренироваться ничего не делать! Удивительно. Полная ясность. Удивительно переживание ясности. Ясность – это так удивительно, ясность, ясность… как приятно произносить это слово и испытывать… ясность. Бывает ли безобъектная ясность? Но сейчас ясность есть в том, что мне нужно тренироваться прекращать деятельность – не ради того, чтобы выпендриваться, не ради чего-то выдуманного – а ради вот этого «ничто». Достичь этого состояния очень просто – ну теоретически просто – прекрати заниматься хуйней, вот и весь рецепт. Это состояние кажется присущим человеку изначально, и чтобы до него добраться, нужно просто вытащить себя из болота тупости, негативных эмоций. Нужно тренироваться, чтобы можно было пребывать в этой пустоте, наполненной чистым существованием, искрящейся радостью, восторгом, и словно что-то куда-то тянет, как будто зовёт… чувство зова, и торжество… торжество? Да. Я всю жизнь учился что-то делать, забивать свою серость хоть чем-нибудь, потом я научился избегать серости, когда делал то, что нравится, к чему есть предвкушение, а сейчас я хочу учиться испытывать «ничто», ну хотя бы иногда, понемногу. Когда я последний раз садился или ложился или шел гулять и специально НИЧЕГО не делал? Никогда. Да и ради чего? Только чтобы отдохнуть, если слишком пересидел за каким-то делом… а с другой стороны… да, точно. Точно! Это лишь спусковой крючок. Вот это ничегонеделание – это лишь спусковой крючок. Это способ достичь этого состояния насыщенности и свободы, а дальше – нужно просто уцепиться за него вниманием, и можешь делать что угодно! Хоть дрова рубить, хоть разговаривать. Вот сейчас – я могу совершенно спокойно продолжить разговор, не прекращая испытывать… главное – не отдавать внимание своей деятельности целиком, оставить словно маленький его кусочек на поддержании этого состояния.
— Что ты хотела сказать, Крыся.
Как Андрей ни старался, не удалось произнести эту простую фразу без примеси извинительной интонации. Инвалид, блять… это ведь натуральная инвалидность…
— Я бы сказала так — силой мы вырезаем результаты насилия. Нож хирурга силой удаляет то, что силой внедрилось в тело человека. Психическая хирургия нужна лишь потому, что над человеком, начиная с самого раннего детства, проводили жестокие эксперименты, да это даже не эксперименты, какие там эксперименты… жертвы, превратившиеся в насильников, насилуют новых жертв, превращающихся затем в насильников…
— Как гусеницы и бабочки, — вставил Андрей.
— Бабочки? Ну это так себе сравнение:) Бабочки красивые и безобидные. Это скорее как паразитическое заражение – сначала человек заражается, а потом сам становится источником заразы. Конечно, социальная хирургия – самый эффективный способ бороться с заразой, точно так же, как гигиена и профилактика. Предотвратить намного легче, чем лечить. Но… тут мы мало что можем сделать.
— Интересно – возможно ли насильственное внедрение моральных норм, которые могли бы оздоровить общество?
— Ну…, в каком смысле – насильственное, Энди? – включился в диалог Карлос, — тут палка о двух концах. Если общество устроено так, что над ним можно осуществлять насилие, то не сомневайся – рано или поздно этой возможностью воспользуются так, что все твои благие начинания со свистом улетят в небытие. Если общество устроено так, что легко осуществлять промывку мозгов, то этим опять таки непременно воспользуются те, кто промоет им мозг в деструктивном направлении. Полно людей, которые борются за власть, а человек не вечен. Даже если представить себе картину некоего «золотого века», когда у власти стоит просвещенный деспот или группа просвещенных людей, то времена пройдут, и к рычагам получат доступ другие люди.
— Не всякие свободы легко задушить, — возразил Андрей. – Например, в России восьмидесятых годов капиталистический подход к обустройству экономики был невозможен совершенно, и когда Ельцин поручил Лужкову в восемьдесят шестом взяться за организацию кооперативов, и кооперативы в самом деле стали разрешать, один за другим, это казалось каким-то чудом, нереальным, невозможным, я хорошо помню это состояние – не веришь в то, что это на самом деле происходит, и уж тем более мало кто верил, что это протянется сколько-нибудь долго, и многие боялись даже и начинать, ведь если сейчас станешь кооператором, то закона, защищающего тебя, нет! Шаг влево-вправо, и ты уже преступник, а завтра и вовсе всю эту кооперативную лавочку прикроют, и ты автоматически станешь преступником, получавшим «нетрудовые доходы», спекулянтом проклятым, капиталистом, и загремишь в лагеря лет так на десять в лучшем случае. Лужков своим телом прокладывал дорогу кооперативам, и превратился в своего рода идола для тех отчаянных оптимистов, которые плюнули на страхи и решили рискнуть. Никто на самом деле не верил, что это навсегда. В СССР постоянно были какие-то «кампании» — когда начиналась бурная суета вокруг той или иной идеи-фикс, после чего всё благополучно возвращалось в прежнее русло застоя… ну а сейчас – прошло двадцать пять лет, и можно ли снова опустить железный занавес, снова вернуться к так называемому «социализму»?
— Да можно, конечно, Энди. Не будь так наивен. Конечно можно. И может быть еще и вернется, посмотрим. Недавняя история Ирана тебя ничему не научила?
— Смутно себе это представляю. Я видел фотки семидесятых, кажется, годов, где люди в Иране были очень похожи на обычных советских людей – короткие платья, магазины, открытые плечи и типично советские выражения лиц. А сейчас там полная жопа…
— Энди, всё довольно просто – расстрелять сотню лидеров и потенциальных лидеров оппозиции, ну под каким угодно предлогом, например подбросить им оружие и планы свержения власти, взорвать что-нибудь такое… большое, «найти» доказательство их причастности к этому взрыву, да в конце концов если даже тупо пересажать людей, ввести полицейские меры, придушивать всё, что высовывается – просто по одиночке выдергивать одного за другим… Чтобы не было возможности возврата, отката, нужно, чтобы генералы не хотели отдавать преступных приказов, и чтобы солдаты в любом случае отказывались их выполнять. Нужно, чтобы полицейские начальники отказывались от преступных действий, и чтобы рядовые полицейские в любом случае отказывались фабриковать дела и подбрасывать наркотики… Это всё требует очень, очень глубокого перерождения общества, и к этому идут десятилетиями, если не столетиями, то тормозя и даже идя вспять, то заново набирая ход.
— Я не согласен, Карлос. Ну то есть я могу согласиться в целом, а что касается России – не согласен. Вот например смотри, что произошло в СССР в восьмидесятые года. Пришел конец монстру. И там сообщество предпринимателей, интеллигентов, ученых очень быстро сорганизовалось, демократы получили на выборах в Моссовет большинство, они фактически получили уже тогда власть, всё было в их руках!
— И?
— И они не сумели с этим справиться. С чисто хозяйственной точки зрения – не смогли. У них же были только теории – красивые западные теории, а воспитаны они были всё на той же почве кондового коммунизма. Они с восторгом читали «Экономику дефицита» Корнаи, которая объясняла – почему они живут и будут жить в заднице. Австрийцы Людвиг фон Мизес, и, в большей степени, его ученик Фридрих фон Хайек были их кумирами, ведь Хайек был тем человеком, который объяснил всему миру – что такое «цена», и почему никогда и ни при каких обстоятельствах плановая экономика не может быть успешной – фактически, он сделал то же для экономики, что сделали для физики люди, которые установили непреложный факт невозможности вечного двигателя. Невозможность создания вечного двигателя, доказанная теоретически, освободила умы множества ученых от разной фигни, причем как изобретателей, так и тех, кто по долгу службы должен был в этих «изобретениях» разбираться. Патентные бюро просто прекратили прием заявок на тему создания вечного двигателя – кардинальный и эффективный шаг. Учёным и инженерам больше не надо было вгрызаться в сложнейшие детали и узлы предлагаемых устройств и искать в них ошибки – ошибочна была идея в целом. Точно так же и Хайек сделал всё, чтобы любой хоть немного соображающий в экономике человек раз и навсегда прекратил бы «приём заявок» на создание плановой экономики с подавлением свободного рынка… я скучные вещи говорю?
За последние несколько лет Андрею не попадались люди, с которыми можно было бы обсуждать всё что угодно – просто потому, что они не бесились, не таращились тупо – они слушали и понимали, и он чувствовал себя как вечно голодный человек, наконец-то добравшийся до еды. Это было самое настоящее чувство голода. Он изголодался по вниманию умного и спокойного человека. А тут этих людей, кажется, было много! Хотелось сидеть тут, на этой травянистой кочке, и обсуждать что угодно – экономику, политику, историю, психологию – хоть что. Хотелось вернуться в поселок и найти Алингу. Хотелось встретиться снова со всеми теми людьми, с которыми он познакомился в коттедже. Всё-таки, оказывается, он сильно устал от одиночества.
— Нет, мне интересно, продолжай – хочу, чтобы ты рассказывал дальше.
Андрей пристально всмотрелся в лицо Крыси. Двуличие, показной интерес… на этом он собаку съел, малейшие признаки этого не скроются от его внимания. Их не было. И снова возникло наслаждение, или блаженство? Хуй поймет, они так переливаются, перекликаются друг с другом… нет, сейчас это именно блаженство, потому что ни в одном месте тела нет того удовольствия, которое и называется «наслаждением». Ха… а вот сейчас уже есть:) Стоило только пробежаться вниманием по телу в поисках наслаждения, как оно тут же и возникло – растеклось неопределенной кляксой по груди, отдало куда-то в левую руку, в сердце, в животе кажется… интересно…
— Сейчас, минуту. – Андрей снова взял тайм-аут.
И снова – еще один всплеск блаженства – просто от того факта, что при этих людях можно вот так взять паузу, отпихнуться от них, и никто не обидится… блять, это же такие простые вещи… в какой страшной жопе живут люди, которые не могут без чувства вины сказать «подожди», и не могут не обидеться, если им сказали это. Какое гнильё, ебаный в рот… какое космическое дерьмо, как всё им пропитано, и как этого можно не видеть, а?.. Наслаждение. Вот важное. Блять! Вау, чуть не забыл. Поразительно – насколько быстро забываются открытия.
Андрей достал из напоясной сумки блокнот.
Лучше записать. Такие открытия не должны забываться. Это ещё не открытие, конечно… а с другой стороны была стопроцентная уверенность, что именно открытие, а не просто необычная идея. Во что важно — наслаждение возникло СРАЗУ же, ну почти сразу, как только он стал пробегать вниманием по своему телу в поисках наслаждения. Это точно не случайное совпадение. Понятно, что далеко не всегда это сработает. Понятно, что должно быть множество препятствий – чем больше скуки или злости или жалости к себе, тем с большей вероятностью механизм не сработает, слишком много отравы. Но в состоянии вот такого приподнятого, энергичного настроения это БУДЕТ работать. Здорово, здорово… это здорово. Это пиздец как важно. Это очень важно. Наслаждение само по себе является своего рода питательной, живительной смесью для живительной психической «микрофлоры», клёвых пупсо-микробов – радости, торжества, нежности – много чего. Всплески этих живительных восприятий в свою очередь подпитывают почву – ну в точности как с почвой и растениями, только растения подпитывают почву умирая, а тут… хотя почему? Чушь. Растения создают почву и в процессе своей жизни. Например бобовые. Вокруг их клубеньков возникают огромные массы почвенных бактерий, чья жизнедеятельность и делает почву плодородной – поэтому и высаживают их там, где хотят улучшить почву… черт с ними, с клубеньками… в ассоциациях главное — не утонуть. Получается – обратная положительная связь – одно подпитывает другое, но самое ценное тут в том, что для того, чтобы этот цикл начался, достаточно очень простого действия! Вот это самое важное. Это нельзя упустить. Ведь нет ничего проще, чем, скажем, пару раз в час пробегать вниманием по телу в поисках наслаждения. Видимо, вот это «в поисках» тут ключевое. Точно. Как я ищу какой-то предмет на столе? Я вспоминаю его образ, после чего однообразно накладываю его последовательно на каждый предмет, который вижу. Если возникает совпадение образов, внимание останавливается, происходит еще пара быстрых сличений, и предмет опознан. Именно на этом эффекте строится очень классная игра, когда на одном листе бумаги нарисовано девяносто девять чисел, начиная от единицы, и нужно последовательно найти их одно за другим. Ужасно интересная игра, потому что числа эти изображены в разнообразной форме, разными цветами, разных размеров. А представляешь-то ты себе цифру какого-то определенного размера и определенной ориентации – скажем, ищешь среднего размера семерку, а она, оказывается, имеет большой размер, да еще повернула на девяносто градусов, да еще и форма у нее немного искаженная. В итоге приходится мозгам активно поработать, быстро перебирая разные формы, размеры и ориентации, сличая их с задуманным оригиналом. И вот тут – то же самое. Чтобы ответить на вопрос – есть ли тут наслаждение… вот как я могу ответить на этот вопрос? Только вспоминая, хотя бы очень-очень примерно – что это такое, наслаждение. Вспоминая и сравнивая с тем, что ощущается. То есть я уже начинаю его испытывать, и это затем становится центром кристаллизации, искрой.
Охуенно!
Андрей аккуратным почерком вписал в блокнот несколько ключевых идей. Открытия всегда хочется записывать аккуратно, чтобы легко было схватить смысл фразы одним взглядом, чтобы, не спеша, подбирать наиболее точные слова.
— Я готов:)
— Про цены, — напомнила Крыся.
— Да, про цены. Когда я читал Хайека, то увидел нечто поразительное – я увидел экономику как единый организм – такой же сложный, как организм человека. Тысячи тенденций, миллионы идей, миллиарды привычек и предпочтений у миллионов людей, миллиарды взаимозависимостей в разных отраслях, миллионы товаров и услуг и их разновидностей – какие там планировщики способны учесть всё это?? Это же полное безумие. Плановая экономика – это планомерное безумие и планомерное самоуничтожение. Ну это просто… Но особенное удовольствие было, когда до меня дошла его идея о том, что цена – это и есть складывающаяся естественным путем результирующая. Вот все эти миллиарды и триллионы всевозможных психических и социальных и экономических и материальных и погодных и каких угодно факторов приводят в итоге к тому, что на определенный товар складывается сейчас определенная цена. И эта цена – это и есть единственный индикатор, позволяющий судить о востребованности, о сравнительной ценности. И он совершенно открыт – не нужны миллионы компьютеров и сотни научно-исследовательских институтов, не надо опросов и аналитики – пожалуйста, цена видна всем, вот она! Фактически, цена – это своего рода интернет. Это способ донести до любого желающего, причем мгновенно, суммирующий результат гигантского, невообразимого, астрономически сложного конгломерата всевозможных явлений мира человека и мира вокруг него. Цена! Ты идешь в магазин и видишь, что сыр подорожал. Ты получил сообщение по «ценовому интернету», и у тебя в голове появляется идея – может быть запустить тот бизнес по производству молока? Сыр-то из молока делают… Или, ты думаешь – может быть купить всё-таки ту линию по производству комбикорма? Ведь коровы едят комбикорм… или что они там едят… неважно, курицы кажется комбикорм едят:), а коровы едят молоко… Ну и так далее.
Андрей рассмеялся, увидев изумленное лицо Крыси.
— Ну шутка, шутка:)… Понимаешь, человек ориентируется на цену, и у него рождаются те или иные идеи – купить не сыр, а колбасу, и если много людей купят не сыр, а что-то другое, ткань рынка тут же изменится. Инвесторы вкладывают свои деньги и своё внимание туда или сюда, и если завтра соотношение факторов изменится, ты увидишь это – цена на сыр изменилась. Бороться против цены – всё равно что пытаться перевернуть Землю, уперевшись в свой письменный стол. Попробуй продавать то, что стоит сто долларов, за сто двадцать? Ты вылетишь в трубу.
— Почему? А если ты совершишь определенные маркетинговые усилия? — встрял Карлос. – Убеди людей, что твой товар стоит сто пятьдесят, он и будет стоить сто пятьдесят.
— Да, это так, конечно. Но «совершить маркетинговые усилия» — это и есть «добавить стоимость продукту», даже если это в чистом виде реклама, даже если на самом деле твой продукт ничем не отличается от продукта конкурентов – ты выделил какие-то его преимущества, пусть и незначимые совершенно и никому нафиг не нужные, но действующие на психику, ты в конце концов просто потратил деньги на рекламу – это и создает новую стоимость. И это не паразитическое какое-то действие, потому что в этом процессе деньги вкладываются в рекламу – в реальный сектор реальной экономики. То есть ты не можешь ПРОСТО поднять цену, вот что я хочу сказать.
— Да…, согласен.
— А попробуй снизить цену? То же самое – вылетишь в трубу. Рентабельность при рыночной экономике и так уже близка к нижнему пределу, это неизбежно. Если десять производителей чего-то делают некий товар одинаково или почти одинаково хорошо, то неизбежно начнется конкуренция ценой. Неизбежно, это закон… ну если только нет картельного сговора, который, кстати, нелегален… И текущая рыночная цена как раз и является итогом этого снижения цен. В эту цену уже заложена вся конкуренция, все усилия всех маркетологов и рекламщиков, и все противостоящие им усилия менеджеров, требующих больше прибыли, и всё влияние акционеров, которые хотят не просто прибыли, а постоянной прибыли от стабильно работающей фирмы, и поэтому они противостоят и маркетологам, старающимся снизить цену, и менеджерам, старающимся ее повысить. Так что – снизь цену – и ты вылетишь в трубу, так как уровень рентабельности окажется неприемлемым – ниже того, который является допустимым.
— Это понятно. Интересно… Никогда не думала так о цене!
— С тех пор, как я прочел Хайека, я стал немножко сумасшедшим.
— Да?:)
— Да. Я иногда испытываю удовольствие просто от того, что вижу какую-то цену.
Крыся рассмеялась.
— Я серьезно, правда! Иногда, когда я вижу цену, во мне словно пробуждается, всплывает весь этот объем представлений о том – что такое цена, и я испытываю настоящее удовольствие, прямо внутри всё словно вибрировать начинает.
— Если всё начинает «вибрировать», значит насыщенность твой жизни резко выросла, — отметил Карлос.
— Так и есть. Жизнь кажется охуенной штукой в этот момент.
— Ну…, — Карлос взглянул на часы, — предлагаю теперь закончить ещё твою мысль про СССР, если тебе есть что ещё сказать, и сваливать обратно.
— Про СССР… сказать дофига чего есть, но сейчас неинтересно, потом как-нибудь. Ну коротко говоря, тогда у них не было чисто хозяйственного опыта, а сейчас он есть. Сейчас не будет такой ситуации, что люди пришли во власть, получили в свои руки огромную страну и понятия не имеют – как в этом хаосе разобраться. Да и хаоса сейчас уже нет. За двадцать лет Россия очень сильно изменилась, приблизилась во многом к Европе, даже бессмысленно и сравнивать в тем, что было в девяностые – сразу после развала коммунизма…
— Интересно, как в человеке может совмещаться и острый ум и наивность…, — взгляд Карлоса не оставлял сомнений в том – кому была адресована эта сентенция.
— В чем наивность-то?
— Да…, — Карлос махнул рукой. – О чём тут говорить… люди в России на что-то надеются, о чем-то мечтают, на демонстрации вон ходят, и эта шумная активность вводит их в самогипноз. Так ребенок, которого на полчаса отпустила мать из под тотального надзора, начинает фантазировать о несбыточной чепухе. Они за этой шумихой забывают про один существенный момент – всё это время, пока они ходят на демонстрации, говорят о свободе со страниц фейсбука, призывают к переменам, ругают власть – всё это время где-то там, за углом, стоит всё тот же дядя в сером костюме и с бетонным взглядом… и дядей этих много, и действуют они, когда прикажут, молниеносно и безжалостно. Они всю жизнь этому и тренируются – жестокости и безжалостности, у них такая работа. Тебе известно – кто эти люди? Может быть, на сайте правительства есть их список с биографиями, с их скайпом, чтобы можно было с ними пообщаться? Может быть у них есть какие-то приемные часы, круглые столы и что там ещё… дни открытых дверей? Не утруждайся… я знаю, что тебе неизвестно – что это за люди. И никому неизвестно – кроме тех, кто ими управляет, кто варится в той же системе правоохранения или, скорее, правоподавления. А тебе известно – кто управляет этими людьми с крепкими руками и «горячим сердцем»? Неизвестно. А тебе известно – по каким правилам они играют? Какие у них служебные инструкции? Какие у них писаные и неписаные правила игры? Граждане России ничего этого не знают, а значит – все они беззащитны. Ну представь себе, на улице к тебе подходят два вежливых «шкафа» и очень убедительно советуют тебе сесть к ним в машину. Могут и документы показать, а могут просто взять тебя за шею, надавить пальчиками, и ты и пикнуть только успеешь от болевого шока, как будешь уже в машине. А что дальше? Кто тебя будет искать? Где? Если и найдут – кто получит допуск к исследованию твоего дела? Кто вообще услышит тех, кто будет о тебе спрашивать? Пересажают там кого надо или не пересажают, сейчас или позже – я не об этом говорю. Я говорю о том, что такая кнопка, такой своего рода «социальный ядерный чемоданчик» всегда наготове. Воспользуются этой кнопкой или нет? К кому она перейдет, если власть каким-то образом сменится, и как он ей распорядится? Вот этот вопрос мне кажется центральным, и почему-то я не вижу, чтобы кто-то разделял мои опасения… Если есть люди, во власти которых отдавать приказы и выполнять приказы, связанные с насилием над людьми, то я считаю, что такие люди не имеют право быть анонимами. Люди имеют право знать – какой человек облечен властью или является орудием исполнения приказов этой власти.
— Да… это мне даже и в голову не приходило. Я как-то привык…, для меня совершенно естественно, что всякие там КГБ-шники и ФСБ-шники – это люди, ведущие совершенно закрытый образ жизни. Меня не возмущает то, что мне неизвестно – кто из окружающих меня людей облечен полномочиями выполнить приказ по моему аресту, например. Это даже в голову не приходит… приучили воспринимать это как само собой разумеющееся.
— Ты вот как думаешь – нажмут или не нажмут власти в России эту кнопку?
— А фиг знает…
— А я думаю – нажмут! – резко произнес Карлос и махнул рукой. – Посмотри, какие люди держат палец на этой кнопке, и несложно выдвинуть предположение о наиболее вероятном развитии ситуации. Ладно, увидим…
— Ну что, пойдем? – Андрей тронул Крысю за локоть.
— Пойдем, только…
Она взглянула на Карлоса, возникла пауза.
— Да, — продолжил за неё Карлос, — пойдём…, только ты иди один, мы тут задержимся. Давай, давай… проваливай:), ищи свою Алингу…
— Я люблю её, — хуй знает почему, неожиданно для самого себя произнес Андрей.
Было очень приятно снова говорить об этом, снова вспоминать.
— Я ещё…
Мгновенный прилив неловкости, просто сногсшибательной силы. Промелькнули образы «хирургической операции» со швейцаркой.
— Я, Крыся, ещё и тебя люблю… кажется…
Всё-таки не справился, и слово «кажется» — это огромный белый флаг позорной капитуляции. Засранный флаг, а не белый…
— Нет, не кажется. Это точно.
Крыся и Карлос ничего не ответили, как будто Андрей сказал что-то простое. А оно и есть простое. Что может быть проще и естественнее – любить живого человека.
Андрей встал, отряхнул попу и пошел обратно к коттеджному городку.