Все дети и взрослые уверены в том, что «детство должно быть счастливым, а значит было им». Это не подлежит сомнению, обдумыванию, не задаются вопросы, не проводятся сравнения.
Вера в этот миф в итоге становится сильным источником недовольства своей жизнью, дорисовок, тупости и повторения тех же ошибок во взрослой жизни.
Если сравнивать детство с работой — то это тяжелая, удушающая, наполненная разными ритуалами, жестокостью, насилием неблагодарная и неоплачиваемая работа. Она сложнее, чем любая другая работа почти любого взрослого. Она отнимает все физические и психические силы 24 часа в сутки.
На протяжении всего детства ребенка «готовят к взрослой жизни», объясняют ему, что это сейчас ему легко, сейчас он может «как сыр в масле кататься», а потом у него будут обязанности, будет работа, жизнь взрослого человека — тяжелая, намного тяжелее чем у ребенка. Но так ли это?
Допустим, работа взрослого в среднем занимает 8-9 часов в день, с дорогой — 10 (и в дороге, кстати, он предоставлен самому себе, может смотреть в одну точку, может думать о чем-то, может читать книгу или играть в «Зомби против растений». У ребенка работа занимает почти весь день, пока он не спит — то есть 16 часов.
Взрослый может есть, когда он захочет и что захочет, ребенок — не может, он должен есть только то, что его заставят есть, в удобное для других время.
Взрослый может посидеть и подумать, ничего не делать, а ребенку ничего не делать нельзя и думать тоже нельзя, потому что его тут же одернут, скажут «нечего сидеть без дела», «пора домой», «пора делать уроки», «надо собирать рюкзак».
Ребенок не может выбирать, во сколько ему спать и во сколько просыпаться, что смотреть по телевизову, что читать, с кем и когда играть и во что. Каждый его шаг — подотчетный, потому что.. его готовят ко взрослой жизни!
При этом одновременно ему говорится, пишется, показывается, рассказывается непрерывно о том, что вот сейчас, в детстве, как раз счастливая пора, а потом наступает серость и полный трындец. Всех детей в той или иной мере насилуют, лишают права на самоопределение, время, любую свободу, как физическую, так и психическую, интеллектуальную и творческую.
Детские приятные и свежие восприятия хоть и возникают, но возникают вопреки тому, как с ними обращаются взрослые.
Многие дети и взрослые считают, что их детство — счастливое, и ничего ужасного там не было.
Иногда от описанний такого детства сразу возникает ужас («детство было классным, отец меня бил, а так все хорошо»), и становится ясно, что ничего классного там не было.
Иногда некоторых детей держат на более длинном поводке, и такие длинные поводки становятся исключениями. Поводок при этом остается. И тогда кажется, что «меня не особо насиловали, я могла делать что хотела». При этом ходила в школу, на факультатив, но «мама особо не заставляла делать домашнее задание». То есть если насилие носит менее жестокий характер, чем в среднем, то это интерпретируется уже прямо как ласка и забота. Если тотальный контроль имел некоторые окна, об этом уже говорится чуть ли не как о свободе.
Иногда хочется вытеснять, что любимому папе было на ребенка наплевать, а любимая мама била просто из желания жестокости, а не из желания «сделать человека», и образы родителей остаются покрытыми налетом сентиментальности, и все те же ошибки повторяются и во взрослой жизни — избивающий или заставляющий что-то делать человек – он “любит”, а безразличный – “дает свободу”. Все перекашивается, становится полностью несоответствующим ни интуиции, ни здравому смыслу, ни детской вере в то, «как оно должно быть», и в семье опять появляется «любящий тиран» уже на новом витке спирали.
Некоторые дети или взрослые сами откровенно выступают за насилие, видя в нем залог безопасности, единственное средство приобщения ребенка к знаниям, к социальной адекватности, и тогда детство кажется замечательным потому потому, что в нем не было ничего, что выходило бы за рамки усредненной приемлемости.
Тогда говорят, что родители били их “за дело”, что шлепать — это хорошо, что ребенок — тупой дебил, который ничего не понимает, и впоследствии их дети испытают все в точности то же самое, что испытывали родители. А уж если родительское насилие направлено на выполнение социально одобряемых действий, типа хождения в музыкальную школу или в спортивную секцию, то уж благодарности просто и пределов нет – “они так обо мне заботились” – слово “забота” спокойно подставляется вместо “терроризировали получением информации” или “терроризировали выполнением социально-одобряемых действий”. То, что результатом является потеря интереса и даже приобретение отвращения к обучению, разрушенная психика, испещренная неврозами – это неважно.
Если моя атмосфера состоит из распыленного говна и кислорода, я к ней привыкаю и она не кажется мне чем-то неприятной, даже если все наперебой будут говорить, что воздух без говна вкуснее. Я так привыкаю к этим фекальным испарениям, что начинаю оправдывать тех, кто им дышит, заставляю других им дышать, говорю «и я дерьмом дышала, а вот видишь, выросла в человека», и «если баловать свежим воздухом, то получится проститутка и наркоманка», и «к трудностям надо привыкать с детства, потом будет намного хуже», и «все так живут, все мои предки, все люди вокруг, не надо говорить, что это плохо», а еще «я заставляю тебя это делать любя, для твоего же блага».
Вот такая у меня уверенность и на подтверждена многими наблюдениями. Детство ужаснее всего тем, что там подавляется зарождающаяся жизнь во всех направлениях — чувственном, интеллектуальном, эмоциональном, творческом — любом, убиваются интересы и попытки ребенка воспринять себя полноценной личностью. Время, когда очень много энергии и желаний пробовать, развиваться, искать, носиться, влюбляться, прекращается в плацдарм для марширования и отработки непонятных, невостребованных действий, смысл которых никогда не объясняется — а зачем? Он же ребенок, а значит, дебил. Пробел после “же” исчезает не только фонетически, но и концептуально. В конце концов, родителям в итоге нужна рабочая лошадь, которую они навьючат грузом обязанностей, запрягут догмами, после чего передадут в руки погонщиков, которые уже воспользуются этой кобылой так, как им будет угодно.
(Ёлка.)