Русский изменить

Ошибка: нет перевода

×

Майя-6/2 Глава 4

Main page / Майя-6, часть 2: Белое небо Ронсевальской Земли / Майя-6/2 Глава 4

Содержание

    — Что ж, по крайней мере досюда моя бабка уж точно не доберется, — рассмеялся я.

    — Хорошая история, — кивнула Майя. – В ней у нас много времени.

    — В ней?

    — В этой твоей истории.

    — А, ну да… Я до сих пор так и не понимаю, как все это… чем все это является, ну в физическом смысле.

    — Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что «не понимаешь».

    — Ну это и не удивительно… Может постепенно разберемся. – Я почувствовал, что мой хуй в ее попке снова стал набухать, и, кажется, она почувствовала это тоже, и слегка сжала свою попку.

    — Тебе приятно? Можно мы еще так посидим, или ты хочешь, чтобы я вытащил хуй?

    — Мне приятно?

    — Ты спрашиваешь?:)

    — Да, я просто не понимаю, что ты имеешь в виду.

    — Я имею в виду… приятно… невозможно представить, что ты не понимаешь этого слова.

    — Ну, мне тоже трудно многое представить, — улыбнулась она. – Хорошо хоть, что у тебя есть магнетар. От этого мне почему-то спокойней.

    — А вот сейчас, когда ты испытывала оргазм, сидя попкой на моем хуе, когда у тебя лилась водичка – что ты испытывала?

    — Мне трудно это описать. Это ты и называешь «приятно»?

    — Это один из видов «приятно», есть и другие.

    — Удивительно… — выдохнула она и вытаращила свои янтарные глазки. – Я хотела бы узнать еще другие виды «приятно». Как это сделать?

    — Откуда же я знаю! – Рассмеялся я. – Нам, животным, людям, органическим существам, это просто дано, и я не знаю, что ответить на вопрос «как мы это делаем». Это просто дано. А что испытываешь ты помимо магнетара?

    — Много чего, — рассмеялась она. – Как я могу вот так сказать.

    — Постой. Сейчас ты в моем мире, в моей истории. В моей реальности. Но твоя проекция в этой реальности представляет собой обычное физическое тело. Ну то есть – органическое тело плюс твое неорганическое сознание. Кстати, а ведь эта девочка существует на самом деле?

    — Конечно существует. И ты делал с ней то же самое, когда ты был тем, кто ты сейчас. Разве ты не помнишь этого?

    — Помню. Но в моем воспоминании история шла иначе – мы с ней потрахались и уснули.

    — Она так и спит в своем мире, а в том, где я тебя рассматриваю, она не спит и сейчас разговаривает с тобой. Тебе это непонятно?

    — Ну… так себе:) Подожди, я вот что хочу спросить. Ты испытывала приятное сейчас?

    — Получается, что испытывала.

    — Это ведь именно ты испытывала, или девочка из реальности?

    — Это и есть реальность.

    — Да, блин. Вот это мне пока и неясно, ну неважно. Ты это испытывала?

    — Да.

    — Тебе было приятно? О господи, ну то есть да, вот это мы называем «приятно», но тебе хотелось бы еще это испытывать?

    — Да.

    — Сейчас, сидя попкой на моем хуе, ты это испытываешь?

    — Слабее. Да, испытываю.

    — Значит сейчас у тебя есть восприятие, которое ты, будучи в девочковой реальности, переняла? Теперь у тебя есть это восприятие? Давай назовем его «сексуальное наслаждение».

    — Да, сейчас у меня есть сексуальное наслаждение.

    — И ты сможешь и дальше испытывать его, потом, в своей реальности?

    — Чтобы это узнать, мне необходимо прекратить нашу… как это назвать…

    — Пусть запутанность.

    — Пусть. Так что я не могу ответить на твой вопрос.

    — Но…

    — Но вообще… думаю, что конечно смогу. Ведь это просто восприятие. Какая разница – при каких обстоятельствах я его испытываю, если я его испытываю? Если я его испытываю, значит оно уже входит в мой набор, оно уже тут, оно переплелось с другими моими восприятиями. Наверное, может потребоваться накопление достаточного уровня энергии, чтобы мне и в будущем, уже вне состояния запутанности, дотянуться до восприятий, которые далеко лежат от меня, от моего вида сознающих существ. Но мне не кажется, что это станет проблемой, так же как для тебя не стала проблемой интеграция магнетара.

    — Значит сейчас ты фактически являешься мутантом, девиантом, который интегрировал в себя восприятия из потоков, принципиально несвойственных твоему типу самоосознания. Тебя это не пугает?

    — Я не понимаю, что такое «пугает»:)

    — Ты не хочешь избавиться от этого? Не считаешь, что это приведет к нежелательным последствиям?

    — Нет…

    — А твои друзья к этому отнесутся как? С интересом или с враждебностью?

    — «С интересом», это значит им захочется самим попробовать и перенять, а «с враждебностью» — значит они захотят меня изолировать, уничтожить?

    — Ну допустим так.

    — С интересом. Наверняка.

    — Блин… вопросов бесконечно много… у вас есть история?

    — История как поток положений в пространстве?

    — Как поток событий во времени.

    — Во времени?

    — Ну вот идет время, и ты…

    — Время никуда не идет.

    — Мда…

    Майя тоже замолчала, пытаясь переварить наш разговор.

    — Мы живем в потоке времени. – Продолжил я попытки объясниться. — Нашу жизнь составляют события, и их можно расположить во времени последовательно, как совокупность действий, переживаний, желаний. Понимаешь?

    — Только логически. Нашу жизнь составляют перемещения в пространстве. Пространство течет, и мы в нем располагаемся в том или ином положении в том или ином месте, что является, как я поняла, эквивалентом того, что ты называешь «событиями».

    — Наши потоки восприятий очень далеки друг от друга, — мрачно произнес я. – Я вообще удивляюсь тому, что мы способны вести хоть сколько-нибудь осмысленный диалог.

    — Да, нас это тоже сильно удивляет. Я не понимаю, почему мы в основном понимаем друг друга. Возможно, наши сознания осуществляют автоматическую подстройку, которая при всем этом неспособна преодолеть какие-то принципиальные различия.

    — То есть ты считаешь, что это врожденное свойство наших сознаний?

    — Видимо так, потому что ни я, ни ты не знаем, как все это происходит.

    — Знаешь ли ты еще какой-то другой вид осознания?

    — Знаю, — кивнула Майя. – Один. Но нет никакой уверенности в том, что наши три вида осознания – единственные в природе, что нами и исчерпываются полосы восприятий, способных породить такое явление природы, как самосознание.

    — Я просто не верю в то, что сейчас происходит…, — обалдело проговорил я.

    — Не веришь во что?

    — Нет, я верю. Просто все это кажется чем-то совершенно невероятным. То есть ты хочешь сказать, что есть полосы восприятий. Ты называешь их полосами, потому что между восприятиями, составляющими полосу, существует какое-то сродство, благодаря чему они и существуют не как изолированные восприятия, а как связанные полосы?

    — Да, именно так. Совокупность восприятий, входящих в твою полосу, и делает тебя человеком. При этом существует бесконечное… ну наверное бесконечное число изолированных восприятий, не связанных в полосы.

    — «Делает человеком»… ты имеешь в виду психически или также и физиологически?

    — Разве питекантроп был похож на тебя? А был ли мегазостродон похож на питекантропа? А трилобит на мегазостродона?

    — Так…

    Я аккуратно снял её со своего хуя и положил рядом с собой. Все равно хуй давно уже съежился в мелкую пипиську, так как мне сейчас было совершенно не до секса.

    — Как-то перспектива физиологических изменений немного настораживает… не хотелось бы, чтобы у меня отрос хвост:)… хотя хвост – это все-таки миллионы лет эволюции, а не столетия, да и с другой стороны, чем плох хвост? И вообще – хвост в прошлом, и потом современная маленькая девочка намного красивее обезьянки, так что почему бы и дальше человеку не становиться еще более красивым? И вообще, изменение внешней формы может быть уже пройденным этапом эволюции, и теперь все эволюционное развитие может заключаться в совершенствовании свойств мозга и имеющейся телесной структуры… Кстати, доступ к этим полосам восприятий и к изолированным восприятиям осуществляется через достижение определенного уровня энергии?

    — Кажется так, — кивнула она.

    — Расскажи про третью полосу, о которой вы знаете. Мы, люди, вообще нихрена, ничего об этом не знаем, и ведь не узнали бы, наверное, никогда, если бы не прилетели на Марс… кстати, является ли перемещение в пространстве необходимым условием помимо накопления энергии?

    — Это сложно. И да, и нет. С одной стороны, само по себе накопление энергии может быть достаточным средством для достижения всего, но возможно ли столько ее накопить, не пользуясь перемещением? Этого я не знаю.

    — То есть в каком-то смысле доступные нам полосы восприятий зависят от нашего пространственного положения?? При относительности понятия пространства…

    — Нет, — перебила она меня. – Я говорю о пространстве не как об абстрактном понятии. Я говорю о пространстве, как о положении относительно вполне конкретных объектов.

    — О!.., — только и сказал я. – Объектов?

    — Земля, Марс, Солнце, — подсказала она.

    — Наши возможности по интеграции восприятий из других полос зависят от нашего положения по отношению к Земле или Солнцу??

    — Разумеется! – Кажется, она была изумлена тем, что для меня такая простая мысль является откровением. – Вы – дети Земли в прямом смысле этого слова. Ваши восприятия в огромной степени зависят от вашего ареала обитания в пределах Солнечной системы, потому что на самом деле то, от чего мы все зависим в сильнейшей степени – это Солнце, наша звезда, наш главный прародитель, наша суть, основа всего.

    — Для меня это звучит всё как-то…

    — Вспомни магнетар, — ткнула меня Майя в грудь. – От кого ты его получил?

    — Но разве в иной звездной системе не было бы то же самое?

    — Откуда я знаю, — вздохнула она, натянула на себя одеяло и сжалась в комочек, как самая нормальная земная девочка. – Возможно, что мы на самом деле уже довольно далеко оторвались от своей солнечной праосновы, и теперь являемся вполне автономными существами.

    — Я хочу немного вернуться назад. Ты все это понимаешь лучше чем я, потому что являешься неорганическим существом, и поэтому твоя полоса восприятий ближе к тому, чем является Земля, Марс, Солнце?

    — Разумеется. Я думаю, мы очень по-разному воспринимаем их.

    — Так… Ты воспринимаешь их живыми?

    — Я бы так не сказала.

    — Осознающими?

    — Не знаю. Нет. Может быть. Если говорить о предметном, определенном знании, то мы знаем только одну… ну теперь уже две полосы восприятий осознания, не совпадающие с нашей. Про Солнце я ничего определенного сказать не могу, я просто не знаю, но несомненно то, что для нас планеты и звезды – нечто совершенно иное, чем для вас, органических существ.

    — А кто те, третьи? Где они? Кто они? Расскажи про них?

    — Они…, — Майя покачала головой. – Я не знаю, как сказать. Вот иногда я открываю рот и знаю, как сказать, это когда видимо и осуществляется автоматическая подстройка наших сознаний, но о них я не знаю, как сказать, потому что подстройка не возникает. Я пока не знаю, от чего это зависит.

    — Может это потому, что они намного дальше от нас, чем вы? Постичь тебя – это для меня задача крайне непростая, но постичь их форму сознания – еще сложнее, может поэтому подстройка и не осуществляется, и мне требуется больше энергии, или мне требуется интегрировать в себя больше неорганических восприятий?

    — Может быть. Звучит разумно. Они намного дальше нас, да.

    — Э… я имею в виду…

    — В обоих смыслах.

    — Хм. Это интересно. То есть, чтобы мне добраться до их полосы восприятий, мне нужно сначала перескочить в вашу, а потом двигаться еще дальше в некоем воображаемом энергетическом пространстве?

    — Вроде так.

    — И кроме того, они еще и дальше от нас чисто пространственно, в смысле расстояния от Солнца?

    Майя кивнула.

    — Они очень далеко. Настолько далеко, что мы считаем, что может быть в нашей системе и в самом деле только две… то есть три полосы восприятий. Мы не думали, что прямо рядом с Марсом обнаружится еще одна полоса – учитывая, как далеко от нас те, третьи.

    — Как вы их называете?

    — Собиратели багрянца.

    — Как??

    — Что-то не так?

    — Ну как сказать… хотя… нет, все нормально. Твое сознание подстроилось под мое, поэтому ты и сделала то, что в моем мире выглядит как произнесение тобой именно этого термина, который мне в некоторым смысле неплохо знаком. Все-таки мозг способен на потрясающие вещи!

    — Мозг? – Рассмеялась Майя. – У нас нет мозга. Минералы способны на потрясающие вещи!:)

    — Ладно. Сознание способно на потрясающие вещи.

    — Согласна, — кивнула она.

    — И где они обитают? Эти собиратели багрянца?

    — В Облаке Оорта.

    — Твою ж мать, — в приливе сильных эмоций выругался я. – Это блять просто пиздец как нахуй далеко, просто блять до невъебени далеко… ну может оно и неплохо с другой стороны, — с опаской в голосе добавил я.

    — Далеко, — согласилась она. – Но почему это может быть «неплохо»?

    — Нуу, — глубокомысленно протянул я, — сознание, это конечно хорошо, в том случае, если это приятное сознание, а могут быть наверное и неприятные и не очень-то дружелюбные? Ты вот очень клевая пупса, а кем бы ты была, если бы в эту девочку спроецировались каким-то образом обитатели Облака Оорта?… Это вопросик такой, знаешь ли… неясный, так скажем… Насколько мне известно, Облако Оорта простирается на самой внешней границе Солнечной системы – начиная от пятидесяти тысяч и заканчивая ста тысячами расстояний от Земли до Солнца. Безумно далеко. Нереально, немыслимо далеко. Треть или четверть расстояния до ближайшей звезды, до Проксимы Центавра.

    — Они сильно отличаются от нас, — задумчиво произнесла Майя. – Очень сильно.

    — Больше, чем вы отличаетесь от нас?

    — Больше. Это, с одной стороны, создает сложности с пониманием, почти непреодолимые сложности. Но подумай, какие с другой стороны это сулит перспективы?

    — Сложновато мне об этом думать, — рассмеялся я. – И чем они заняты?

    — Собирают багрянец, разумеется, — теперь рассмеялась она. – И я не имею ни малейшего представления о том, что это такое и зачем это им надо, но я знаю, что они – истинные фанатики этого дела, примерно такие же, как вы – собиратели знаний и переживаний.

    — О! Интересный момент. А в чем вы, бегемотики, являетесь фанатиками?

    — Мы перемещаемся в пространстве и мы эволюционируем минерально. В каком-то смысле это тоже можно назвать собиранием знаний и переживаний. И собиратели багрянца, наверное, делают это же самое, только по-своему.

    — И чтобы понять это, мне необходимо интегрировать ваши восприятия…

    — Видимо да. Чтобы понять это рассудочно, достаточно просто сформулировать это в каких-то терминах, как ты уже сделал, но чтобы именно вот «понять» так, чтобы жить этим, чтобы переживать это на уровне присущего от природы осознания… да, для этого тебе необходимо интегрировать наши восприятия. Сложно даже вообразить – чем бы являлось сознание, которое сумело бы объединить в себе накопления в разных полосах…

    — Одно ваше восприятие у меня уже есть, — с гордостью в голосе напомнил я.

    — Одно уже есть, — кивнула Майя. – И у меня тоже одно ваше уже есть – сексуальное наслаждение. Я наверняка смогу впрыгивать в это переживание, когда вернусь полностью в свою полосу.

    — Но мы ведь не будем торопиться с этим? – С опаской чуть не выкрикнул я. – Мы просто не можем сейчас разорвать нашу связь. Мы обязаны использовать этот шанс, это совершенно ясно, я даже не понимаю, почему там, в Севастополе, я мог сомневаться в этом! Какая непростительная глупость, что я мог сомневаться!! Мы просто обязаны передать друг другу как можно больше восприятий, чтобы каждый из нас имел возможность расширить свой горизонт восприятий и, может быть, затем передать его другим. И может быть, это позволит нам поближе соприкоснуться с собирателями багрянца и может быть даже перенять какое-то из их восприятий!

    — Ты настоящий фанат собирательства восприятий, — усмехнулась пупса и перевернулась на другой бок, подставив мне свою голую попку.

    Я прилег рядом с ней, обняв ее и прижав к себе. Хотя сейчас у меня и не было сексуального влечения, но прижимать к себе голенькую мелкую девчонку было пиздец как приятно. И я подумал еще о том, что наша связь с Майей становится настолько тесной, что вряд ли за этим не последует каких-то более материальных последствий, последствий на уровне наших возможностей общения друг с другом в будущем. Ну по крайней мере, на это сильно хотелось надеяться…

    — Что, если в этом и есть наша эволюция? – Продолжил я. — Раньше мы эволюционировали только в пределах нашей полосы восприятий…

    — Это выглядит очень фантастически, — перебила меня она. — Ну а с другой стороны, жизнь сама по себе разве не фантастична? И все равно, как-то сомнительно…

    — Почему?

    — Откуда ты знаешь, что органические существа всегда могли испытывать сексуальное наслаждение? Было ли сексуальное наслаждение всегда частью вашей полосы восприятий, или в какой-то момент вдруг заимствовалось у других сознающих существ, которые к настоящему моменту, может быть, вымерли?

    — Ну… не знаю. Насчет сексуального наслаждения еще ладно, а вот например влюбленность, нежность… совершенно очевидно, что какая-нибудь каракатица или какой-нибудь таракан не испытывает нежности. Значит это восприятие появилось у эволюционировавших органических существ, и что? И как это понять? Оно уже было как-то в нашей полосе, но не было задействовано? Оно было захвачено откуда-то извне? Но чтобы захватить восприятие извне, надо уже обладать таким уровнем энергии, который, наверное, достигается только в процессе эволюции в пределах доступного спектра восприятий.

    — Я думаю, ты прав, — согласилась Майя после секундного колебания. — И я тоже могу привести аналогичный пример насчет существ из нашей полосы. Например, раньше мы не задействовали ксенон, а сейчас он широко нами используется. Ну, впрочем, ладно, что там ксенон… а вот гадолиний уж точно не использовался, но ведь он был раньше, он всегда был, просто мы до него не доползли.

    — «Раньше» — ты имеешь в виду «в тех участках пространства, из которых вы пришли туда, где находитесь сейчас»?

    — Естественно.

    — Ну кому естественно, а кому не очень:) А вообще любопытная аналогия:) Ладно, будем считать, что так оно и есть – пока что эволюция шла по пути использования имеющихся восприятий в наших полосах осознаний, но сейчас появляются и другие возможности, и почему бы ей теперь не пойти, так сказать, вертикальным путем? Путем интегрирования в нас восприятий из совершенно других полос? Что же при этом будет?

    — Ну вот в тебе есть магнетар, и что стало? Разве что-то стало хуже, опасней, неприятней?

    — Нет. Стало богаче, интересней, глубже. Но не потеряюсь ли я в этом процессе? Если к своим восприятиям я добавлю твои, если потом еще каким-то образом сумею добавить восприятия собирателей багрянца… что будет при этом с моей самоидентификацией? Останусь ли я человеком? Буду ли по-прежнему способен любить, радоваться, наслаждаться, или по каким-то неведомым причинам я буду переживать ваши восприятия, уйдя от своих?

    — А почему такое могло бы случиться?

    — Ну не знаю… вдруг это вышло бы из-под моего контроля?

    — Что-то я сильно сомневаюсь, что это возможно… мне кажется, кем ты захочешь быть, тем и будешь, а какая разница – кем именно, если это будет твой выбор? Если тебе так нравится испытывать то, что ты испытываешь, то с какой стати вдруг ты потеряешь такую возможность? Страшилки какие-то. Чем больше твой опыт в переживании какого-то восприятия, тем больше и твоя возможность испытывать его, управлять им. Так что у тебя какие-то безосновательные страхи.

    — Да…, — согласился я. – Какой-то атавистический страх перед чем-то совершенно новым, страх непостижимого. Своего рода инстинктивная ксенофобия. Видимо, моя лимбическая система мозга реагирует на такие вещи привычно-оборонительно, а более высокие мозговые структуры относятся к таким возможностям более конструктивно, как к пространству возможностей, а не как лишь к возможной опасности.

    — Твой мозг, как и наша минералогическая структура – разве это не всего лишь материальный инструмент для функционирования сознания? Меня просто несколько удивляет, когда ты говоришь о частях своего мозга так, словно это именно они и являются сознанием. Но если ты умрешь так, чтобы твой мозг остался в целости и сохранности – будет ли он работать?

    — Нет, конечно не будет. Но просто нам так проще оперировать понятиями. Так проще говорить о разных аспектах сознания, если оперировать теми участками мозга, которые активны при этих аспектах. Хотя конечно ты права – этот подход может создавать неверные представления о сути происходящего при работе сознания. Просто что такое мозг, мы более или менее понимаем, мы его изучаем и узнаем с каждым днем все больше. А что такое «сознание»… тут нечто иное, поэтому нам так проще… Слушай, а кому-то из вас удавалось интегрировать хотя бы какое-то восприятие из мира собирателей багрянца?

    Майя задумалась.

    — Я бы так выразилась: не исключено, что такое когда-то случалось.

    — Не очень-то понятно у тебя получилось:)

    — Да… но просто вопрос о том, случалось это или нет… это сложный вопрос, я не знаю, как на него ответить.

    — То есть ты не можешь ответить на вопрос, существует ли, ну или существовал ли такой бегемот, который, возможно, интегрировал их восприятия?

    — Да, я не могу в точности ответить. Такое возможно. Возможно что существует.

    — Угу… А что с теми органическими существами, которые живут в марсианском океане? С ними вы общаетесь?

    — Мы знаем об их существовании, и они знают о нашем. Нет, нельзя сказать, что мы общаемся. Мы осознаем существование друг друга, но наши миры никак не пересекаются ни в каком смысле. Удивительно, что потребовалось, чтобы на Марс прилетела органика с Земли, чтобы контакт смог установиться.

    — Хм…, — я скорчил капризную рожу, хотя в таком полумраке вряд ли Майя могла ее заметить. Но что-то она все же почувствовала.

    — Что-то не так?

    — Откровенно говоря, мне бы не хотелось, чтобы ты называла меня «органикой»:) Хоть мы и построены из органики, но мы нечто большее, чем углеродное месиво, так же как и вы – нечто намного большее, чем куча песка.

    — Ок, не буду. Но ты просто учитывай, что выбор слов осуществляется мною не всегда в связи с какой-то логикой. Частично их выбор является результатом автоматической подстройки. В общем, про «органику» я усвоила:) Не буду больше задевать этим неполиткорректным словом твою чувствительную органическую натуру.

    — А собиратели багрянца. Они были тут, на Марсе?

    — Были, — кивнула Майя. – И на Земле они были.

    — Очень круто… и они нашли тут что-то из того, что искали?

    — Кажется, да. Возможно, не совсем то, что им надо, но что-то они тут явно нашли.

    — Это обнадеживает. Значит они могут появляться тут снова, и значит увеличивается вероятность того, что мы каким-то образом смогли бы найти общий язык, а значит овладеть частью их восприятий, а значит – и частью их возможностей. Что ж, может быть Облако Оорта в конечном счете окажется не так уж и бесконечно далеко от нас, как это сейчас кажется, в том числе и в физическом смысле, особенно учитывая, что мы практически ничего еще не знаем ни о времени, ни о пространстве, ни о возможной связи восприятий с ними… И вы не знаете – есть ли среди этих далеких гостей такие, которых заинтересовал бы обмен восприятиями?

    — Мы – нет, не знаем. Мы даже не знаем, можно ли говорить об этих существах как о наборе индивидуальностей. Возможно, что такой подход, который кажется нам совершенно естественным и единственно возможным, для них не работает.

    — Да, прикольно. Я как-то не подумал, что в тех условиях жизнь может существовать просто в принципиально иной форме… Мы-то живем на твердой поверхности, мы построены из минералов, пусть и разного состава, и поэтому мы довольно естественным образом индивидуализированы, представляем собою что-то отдельное, хотя и пользуемся одними и теми же нитями восприятий в нашей полосе. Но если представить себе жизнь в Облаке Оорта… Это же, фактически, чистый космос. Совершенно неохватное какое-то пространство, на котором исчезающе тончайшим слоем размазано вещество триллионов комет, по массе своей в сумме вряд ли превышающее штук пять Земель. В такой обстановке просто нет возможностей для появления жизни индивидуальных материальных существ.

    — Это… не совсем так.

    — То есть? У вас есть какие-то другие представления об Облаке Оорта?

    — Да, к твоей информации можно немножко добавить. Немножко важного…

    — Например?

    Майя развернулась ко мне мордочкой, уткнулась в грудь и зевнула.

    — Хочешь спать?

    — Да, но это неважно.

    — Как сказать… бегемоты ведь не спят?

    — Нет, не спят. Но у нас есть свой аналог этого состояния, которое я сейчас объяснить не возьмусь.

    — Ладно, и что про Облако Оорта? Я хочу знать то, что знаешь ты, рассказывай давай!

    — Во-первых, это газовый гигант типа Юпитера. Если точнее – на треть крупнее Юпитера, который расположен на расстоянии двадцати семи тысяч расстояний от Марса до Солнца.

    — То есть… примерно сорок две тысячи астрономических единицы, — перевел я для себя. – Это самая внутренняя область Облака Оорта, даже несколько не достигающая его. Интересно, почему есть такой огромный зазор между этим Новым Юпитером и внутренней областью Облака Оорта?

    — Скорее «Старым Юпитером», а не «Новым»:), — поправила меня она. — Возможно потому этот зазор и есть, что те кометы, что раньше летали поблизости от него, в силу влияния его гравитации давно слетели со своих орбит и направились или в открытый космос, или в сторону Солнца, чтобы в конечном счете пополнить собою список долгопериодических комет.

    — Ну логично, да…

    — Поэтому если когда-то мы обнаружим, что в недрах газовых планет-гигантов есть какая-то жизнь, использующая свои полосы восприятий, то можно и в этом Старом Юпитере рассчитывать кого-то найти. Но в любом случае это будут не собиратели багрянца. Они точно совершенно иные.

    — Интересно будет когда-нибудь наткнуться на этого газового монстра, летающего в кромешной темноте…

    — Кроме него, в Облаке Оорта можно наткнуться и на кое-что еще, — загадочно пробормотала Майя.

    — Ну? – Я слегка сжал ее плечи и похлопал по попке. – Рассказывай.

    — Красный карлик.

    — Звезда?? В нашей Солнечной системе?? Типа Звезды Штольца?

    — Звезда Штольца – это двойная звезда, которая как влетела к Солнечную систему семьдесят тысяч лет назад, так и полетела себе спокойно дальше, а этот красный карлик – собственная часть Солнечной системы. Фактически, она с Солнцем образует двойную звезду, и это много что объясняет такого, о чем я сейчас тебе, как органическому существу, разъяснить не могу, но в нашей картине мира многие странности не могли бы быть объяснены, если бы Солнце не было частью двойной звездной системы. Кроме того, тем же объясняется резкость внешней границы Облака Оорта.

    — То есть она за его пределами?

    — Да. Примерно полтора световых года.

    — И у нее есть планеты?

    — Есть, и достаточно близко к звезде, чтобы там могла бы быть жизнь.

    — Солнечная система оказывается довольно оживленной тусовкой:) Что, правда, входит в противоречие с гипотезой Великого фильтра. Если мы такие населенные самыми разными видами осознания, почему до сих пор к нам не протянули свои руки или щупальца какие-то другие, более ранние цивилизации?

    — Ранние? – Удивилась Майя. – Более ранних быть и не может. Ну, почти не может. В любом случае, надо понимать, что как Земля, так и Марс – очень ранние планеты. Условия для жизни на них сформировались очень рано, поэтому если где-то до нас и образовалась другая цивилизация, то, скорее всего, страшно далеко, может быть на другом конце Галактики, поэтому им и не до нас. Но вероятнее всего, в нашей галактике мы первые, и девяносто пять процентов всех планет, на которых потенциально могла бы зародиться жизнь, возникнут еще только спустя миллиарды лет.

    — Я как-то не представлял себя в качестве патриарха галактической жизни:) Всегда в моей голове была картина, в которой Земля, которой четыре с половиной миллиарда лет, представляется эдакой старушкой, запоздалым ребенком, и отсюда вполне естественно возникает и удивление – где же другие цивилизации, почему мы не видим никаких их следов… так говоришь, кто-то из бегемотов может и имеет какие-то более ясные представления о собирателях багрянца?

    — Да, кто-то может и знает.

    — Вы с ним не общаетесь что ли? Почему ты говоришь так предположительно-неопределенно?

    — Мы не можем с ним общаться. Он слишком изменил свое местоположение. И возможно, даже минеральный состав.

    — Но ведь мы-то могли бы!

    — Да, вы могли бы. Вы могли бы довольно таинственным для меня образом так поменять свое местоположение, чтобы войти с ним в контакт.

    — И вы могли бы дать нам какие-то советы насчет того, где его искать?

    — Я думаю, мы смогли бы что-то придумать, — кивнула Майя, но судя по тому, что после этой фразы она задумалась аж на десять минут, придумывать пришлось бы немало.

    В свою очередь, и мне было о чем подумать – о дальнейших планах освоения Марса. Заниматься чисто прагматическими вопросами развития у нас теперь, слава мне, есть кому:) А я мог бы вместе с кем-нибудь заняться вопросами более абстрактного порядка, которые в настоящее время занимали меня существенно больше – поисками «бегемота-отщепенца» и попытками войти в контакт с собирателями багрянца. Почему-то у меня не было сомнений в том, что если в этом предприятии и будут какие-то препятствия, то отнюдь не принципиального характера. Это вопрос энергии. Конечно, до Облака Оорта нам физически не добраться никогда, да на самом деле даже до Сатурна добраться будет крайне сложно, и Энцелад еще на очень и очень долгие времена останется передним форпостом человеческой цивилизации. Хотя… когда и если будет построена база на Энцеладе, то кто знает, каких там существ мы найдем в гигантском и теплом подледном океане? И какие возможности откроются у нас просто в связи с тем, что мы так далеко уйдем от прародителя наших полос восприятий – Солнца?

    — Слушай, насчет нашей привязанности к Солнцу. Что же будет, если мы вообще вырвемся за пределы Солнечной системы и прилетим в систему одной из звезд Центавра, к примеру? – вырвался у меня вопрос.

    Майя лишь покачала головой.

    — Ничто не останется прежним. – Произнесла она грустным голосом. – Никто не останется прежним. Мы скорее всего не сможем остаться самими собой, уйдя так далеко от нашего источника. Впрочем, это было бы верно, если бы кто-то взял нас такими, какие мы есть прямо сейчас, и отправил бы нас туда. Но кто знает – что было бы, если бы мы к тому времени обладали бы достаточной энергией, опытом интеграции восприятий из разных полос. А может быть, мы и вовсе исходим из ложной аппроксимации – из предпосылок, построенных на доступных нам знаниях, в то время как на самом деле все окажется иначе… мир бесконечно огромен… и иногда меня это пугает.

    — Немного органическое чувство… тебе не кажется? – Осторожно поинтересовался я.

    — Ты про испуг?

    — Да.

    — Сейчас я бы подобрала другое слово – печально-радостное благоговение. Это имеет какой-то смысл для тебя?

    — Да, вполне. Очень даже. Но ведь это человеческое чувство. И ты его испытываешь.

    — Да.

    Майя села на одеялах, и мне показалось, что лучше ее сейчас не дергать и дать возможность поплавать в новом для нее чувстве. Два один в её пользу, кажется? Ничего, я еще отыграюсь. Но сам факт того, что интеграция восприятий происходит, и, как кажется, без особого труда, вселял оптимизим. Ну и не только оптимизм, конечно. Еще и печально-радостное благоговение:)

    — Мне не хочется расставаться с тобой, — пробормотал я, легко обнимая ее за плечи и привлекая к себе. – Это сложно. Слишком сложно для меня сейчас. Мне конечно нужна моя жизнь, это бесспорно, это непреложный факт. Мне нужна Маша, мне нужна Клэр, мне нужны многие мои друзья, мой Марс, моя Земля, школа в Чили, а может и путешествие на Энцелад… и при всем при этом мне нужна еще и ты. И сейчас я не хочу думать о том, что и то и другое я не смогу получить одновременно.

    — Может быть мы что-то придумаем, — тихо ответила она. – Может мы еще вместе поохотимся за восприятиями собирателей багрянца? Мне снова сейчас «печально-радостно».

    — Два-один в твою пользу, — улыбнулся я.

    — Ты хотел бы что-то еще интегрировать?

    — Конечно! Да, хочу. Что?

    — Пошли.

    Майя резко встала, оделась и вышла из палатки. Я пошел за ней. Угли догорали, но снаружи хижин уже никого не было. А если бы и было, это неважно – все равно эта девочка моя как минимум до утра, моя собственность, так что кому какое дело – сплю я с ней в палатке, обкончавшийся в ее попке, или гуляю с ней под луной…

    — Я хочу назвать это «твердостью», — сказала Майя, когда мы подошли к крайней хижине в деревне. – Я передам тебе твердость.

    — Мне бы твою уверенность, — пробормотал я, оглядываясь по сторонам и рассматривая этот мир, столь непривычно выглядящим в ярком лунном свете.

    — В этом не будет чего-то сложного. Не знаю, почему я в этом уверена, но вот уверена. Есть другие восприятия, которые тебе точно не могут быть сейчас доступны, а твердость – без проблем.

    Луна светила очень ярко, и тропа была видна великолепно. И все равно ярко-янтарные глаза Майи были, на мой взгляд, слишком уж чрезмерно яркими, и их нельзя было бы не заметить, если бы кто-то случайно взглянул в нашу сторону, проходя рядом. Так что я предпочел бы обойти подальше какого-нибудь случайного обитателя кишлака, который бы вышел пописать или поискать мою попку. Но смотреть на нас было некому. При воспоминании того, как меня бесстыдно пускали по кругу, попка непроизвольно сжалась, приятная волна прокатилась до самой груди и растворилась где-то в области предплечий. Я подумал, что после того, как закончится разговор с Майей, может быть мне стоит прогуляться рядом с хижинами, делая вид, что мне не спится? Может на шум моих шагов кто-то и вылезет…

    — Мне трудно тебе это объяснить, но давай скажем так, что Земля обладает осознанием. Тебе как-то надо принять это, ну хотя бы как гипотезу, как невероятную, но перспективную возможность. Земля, как и Марс, дают нам, неорганическим существам, часть своего потока осознания, полную меру которого нам осознать слишком трудно. Твердость – одно из тех врожденных восприятий, которые мы получаем от планеты. Знаешь, — она остановилась и повернулась мордочкой ко мне, — а ведь можно рассказать об этом немного иначе… Представь себе, что вон там лежит большая лошадь. Нет, большой слон. Большой апатозавр. Нет…

    Я рассмеялся.

    — У тебя неплохо получается сонастройка. О существовании апатозавров я узнал не так уж давно. Интересно, а могла бы ты использовать термины, которые мне незнакомы?

    — Я думаю, что это маловероятно. Мне кажется, для сонастройки используются именно наши сознания, так что только то, что есть в твоем понятийном аппарате, то и может мною использоваться. Насчет апатозавра… представь-ка ты лучше самого себя, голого:)

    — О, это я могу! С торчащей попкой или как?

    — Как тебе приятней. Ты такой большой значит, стоишь на коленках голый со стоячим хуем, как ты любишь, и вдруг на кончик головки твоего хуя садится мотылек.

    — Боюсь тебя разочаровать, но сексуальное возбуждение я испытываю отнюдь не ко всякой органике:), — рассмеялся я. – И мотылек на хуе возбудит меня как-то не очень.

    — Неважно. Похуй.

    — «Похуй»? – Удивился я. – Это ты неплохо сказала. Твоя речь становится все больше похожей на мою. Но все-таки надеюсь, что постепенно ты сможешь не только копировать меня, но и развиваться, так сказать, вширь, чтобы у тебя формировалась собственная индивидуальность в мире сонастройки со мной… Ну бог с ним. Плюнь. Неважно. И че дальше?

    — Ты ведь почувствуешь его?

    — Мотылька? Хуем?

    — Да.

    — Конечно почувствую. Хуй он очень, знаешь ли…

    — Теперь представь себе апатозавра, — перебила меня она. – С очень чувствительной шкуркой, прямо как кожа твоей головки. И вот на него сел мотылек и топает своими лапками. Апатозавр лежит в своем болоте, непринужденно вытянув шею и размышляя о своей возлюбленной из соседнего озера, и ему приятно от того, что эта маленькая хрень топает по нему своими нежными лапками. Представил?

    — Легко.

    — А теперь представь себе Землю. Пошли.

    Она потянула меня за собой, и мы пошли по тропинке, ведущей от кишлака в сторону большого луга, на котором валялось несколько десятков огромных валунов. Некоторые были округлыми, а некоторые имели острые, причудливые грани.

    — Представь себе, что Земля лежит сейчас и чувствует, как твои ноги ступают по ней. Для нее ты очень маленькая хрень, но она умеет отделять более сильные незначимые ощущения от мелких, но значимых. Конечно, у Земли нет ощущений в твоем смысле этого слова, но неважно, просто представь это. Сейчас даже неважно – в самом ли деле Земля обладает осознанием, или это просто удобная мысленная эквилибристика, чтобы ты смог поймать нужное восприятие. Представляй, что сейчас ты идешь, и почва под тобой немного прогибается – не больше, чем шкура апатозавра под мотыльком, но Земля чувствует, ей приятно, ей нравится.

    — Представил. Кстати, если это просто эффективная мысленная эквилибристика, то остается вопрос – почему именно такие образы являются эффективными?

    — Да, вопрос остается… Много чего остается, не отвлекайся:) Представляй еще. Пока будем идти, все время это представляй.

    Путь до валунов занял около трех минут, и все это время я старался максимально живо себе воображать то удовольствие, которое Земля испытывает от нашей прогулке по ней, от прикосновения наших человечьих лап. У нас с Майей ведь красивые, нежные лапы. Это было прикольно, но чего-то особенного я не испытал, о чем и сказал Майе, которая остановилась в центре между валунами.

    — Неважно, — отмахнулась она. – Это просто предварительная тренировка, которая может иметь или не иметь какие-то последствия. Теперь делай вот что. Можешь немного прикрыть глаза, совсем немного прикрой их ресницами, просто чтобы не отвлекаться на внешние формы скал и на прочие детали, но чтобы тем не менее видеть их очертания. Погуляй мимо этих валунов и попробуй почувствовать – к какому из них у тебя возникает что-нибудь особенное. Дай команду своему мозгу. Захоти. Захоти, чтобы он сообщил тебе тем или иным образом, если твое сознание почувствует что-то особенное к какому-то из валунов. Это может быть что угодно, я не знаю, что выберет твой мозг в качестве сигнала. Или искорка цвета, или какое-то чувство, или ты споткнешься, или писать захочется – я не знаю, просто имей в виду, что тебе нужен какой-то сигнал. Ну и хорошо бы, чтобы выбранная тобой скала просто тебе еще и нравилась, ну вот как-то чтобы хорошо тебе было смотреть на нее.

    Первые пять минут я бродил среди этих скал, тщетно пытаясь что-то почувствовать. Потом до меня дошло, что сами попытки что-то почувствовать могут мешать что-то чувствовать, и я прекратил это и просто стал гулять, посматривая туда-сюда. Так стало приятней, хотя толку все равно не было. Поляна была не слишком велика, примерно пятьдесят на пятьдесят метров, и я два или три раза обошел ее в разных направлениях, виляя между валунами, иногда забираясь на них и осматривая окрестности. Здесь были и большие обломки скал, метров в десять высотой, была и разная мелочь. Вдалеке виднелись и пики огромных гор, на которые я тоже посматривал.

    Спустя еще минут десять до меня дошло, что я инстинктивно стараюсь обращать внимание на самые большие или самые необычные по форме скалы, что, конечно, льстило моему самолюбию, но, очевидно, не соответствовало поставленной задаче.

    Конечно, стали возникать мысли о том, что ничего не получается, и что ничего может быть и не получится, но в этот момент Майя, словно почувствовав мои метания, подозвала меня к себе. Идя к ней, я расслабился, ожидая полезных инструкций, и вдруг споткнулся прямо перед небольшим камнем, вросшим в землю. Еще пару секунд я по инерции шел дальше, но потом затормозил и остановился.

    Обернулся и еще раз посмотрел на камень. Он имел лишь метр в высоту и примерно пару метров в ширину, и среди окружающих его валунов казался случайной неприметной мелочью. Но именно на эту мелочь мне почему-то было отчетливо приятно смотреть.

    — Он? – Спросила подошедшая Майя.

    — А хрен его знает… ну по формальным признакам подходит – споткнулся, смотреть приятно…

    — Да и ладно. Сойдет. На самом деле это совсем не так уж и важно. Просто чуть больше вероятность успешного результата. Теперь подумай вот о чем. Ты понятия не имеешь, как неорганические существа воспринимают вас, органических, так вот прими к сведению, что нам вы видитесь в виде зеркальных поверхностей, в которых мы испытываем свое отражение.

    — Видите отражение? – Поправил я.

    — Испытываем. Чувствуем. Переживаем. Скалы не видят, но представь себе, что они обладают некоторой способностью испытывать в тебе свое отражение.

    — Сложновато… ладно. Я попробую.

    — Делай  это минуты три, потом я скажу что делать дальше.

    Майя снова отошла на несколько шагов, и я уселся напротив камня, пытаясь представить себя в виде зеркала. Зеркало представлялось немного мутным и изогнутым, но образ этого камня в себе я представлял довольно четко. В общем, это совсем несложно – довольно простое упражнение для человека с более или менее развитым воображением. Лучше, конечно, с более…

    — Теперь представь, что отражение скалы в тебе материально. Ты же не обычное зеркало, и отражение необычное, не просто какая-то нематериальная зрительная иллюзия. Отражение скалы в тебе есть нечто реальное, некая часть осознания скалы, вполне материальная штука.

    — Ок.

    Это было немного сложнее, но тоже не слишком трудно. В конце концов, спустя несколько минут я уже вполне отчетливо представлял где-то в своей груди шершавый, маленький и четкий камень, являющийся младшим братом того, что лежал на поляне. И в эту секунду я испытал что-то необычное, что-то совсем новое и трудноописуемое. Причем в голове, а не в груди. Это более всего походило на давление изнутри, словно в мою голову был вставлен твердый стержень, который немного распирал ее, упираясь одним концом в затылок, а другим – в лоб.

    Я описал ощущение Майе.

    — Ты говоришь, что это скорее давление?

    — Да.

    — Но стержень твердый?

    — Твердый.

    — Значит это оно и есть. Сосредотачивайся на этом ощущении, и время от времени переводи внимание на поддерживание образа твердой скалы внутри твоей груди, ну или внутри живота – как хочешь.

    Еще минуты три не происходило ничего. Ощущение распирания сохранялось и поддерживать его было несложно, но ничего больше не возникало.

    — Не торопись. У нас сколько угодно времени, — произнесла Майя и растянулась на сухой, выжженной траве, раскинув в сторону руки и ноги.

    Валяющаяся в такой позе шестидесятилетняя девочка вызвала во мне твердость совсем в другом месте, и в этот момент я вдруг испытал вот именно твердый комок, размером с теннисный мяч, прямо по центру тела, в районе желудка. Было ли это совпадением, что ощущение твердого шарика возникло сразу после всплеска сексуального возбуждения? Или в этом есть какая-то закономерность, и есть какой-то резонанс между этими двумя восприятиями? Это все я смогу, возможно, выяснить потом.

    Это новое чувство было довольно спокойным, приятным, но легкий дискомфорт все-таки ощущался. Сначала я даже подумал, что это ощущение и связано с какими-то не теми процессами в желудке, но нет, это было совершенно другое. Твердость нарастала и нарастала – медленно, но определенно.

    — Есть? – Поинтересовалась Майя, обратив, видимо, внимание на мою не очень естественную неподвижность.

    — Да. Теперь точно оно. Очень твердый шарик прямо тут, — указал я пальцем на верх живота.

    — Точно оно, — согласилась она.

    — Ты чувствуешь, что я испытываю??

    — Нет, но я знаю, что это оно.

    — Откуда?

    — А откуда ты знал, что я испытываю именно «печально-радостное благоговение»?

    — Ну я не мог вот именно в точности это знать, но по твоим проявлениям… по выражению лица, по интонации…

    — Ну вот и я.

    — По интонации?:)

    — Нет. По тем признакам, которые неорганические существа знают о переживании восприятий из нашей полосы восприятий.

    — Понятно. Ну… логически…:) Я еще попробую.

    Майя осталась валяться на еще теплой траве, а я подошел поближе к своему камню, снова уселся перед ним, снова представил себе его отражение в своем теле, и твердый шарик вспыхнул просто моментально.

    — На этот раз очень быстро! – Воскликнул я.

    — Неудивительно, — откликнулась Майя. – В переживании нового восприятия особое значение имеет накопление его пространства.

    — Времени, видимо?

    — Да, для тебя времени.

    — Словно накапливать возраст?

    — Наверное.

    — Я это понимаю. Когда человек достигает определенного возраста, в нем просто в силу его природы начинает просыпаться и формироваться сексуальное наслаждение и многое другое. Для этого не надо быть умным, смелым или красивым. Просто накопи возраст, и это появится. Просто подожди, и соответствующие изменения начнутся и пройдут своим путем без какого-либо участия сознания, изменив всю твою жизнь.

    — Давай, — напутствовала меня Майя и замолкла.

    Во время нашего разговора твердый шарик не исчезал. Стало легко параллельно поддерживать его своим вниманием и делать кроме этого что-то еще. Я сделал попытку встать, но на этот раз ощущение сразу же почти исчезло. Значит, во время физической активности удерживать его труднее. Я замер, вернув четкость ощущения, потом встал на колени, подождал, потом встал на одну ногу… на другую… теперь я стоял, и твердость была во мне. Сделав несколько шагов в одну сторону, я развернулся, но Майя встряла в процесс.

    — Иди дальше, — скомандовала она. – Представляй себе, что ты схватил какими-то особыми мягкими лапами образ камня в тебе и уносишь его с собой.

    — Он не обидится? – То-ли пошутил я, то-ли не очень…

    — От него не убудет, не бойся. Иди и удерживай в себе его отражение. Другие камни будут отражаться в тебе по мере твоего движения, им же любопытно и приятно – ощущать свое отражение в тебе, и их отражения будут наслаиваться на первое, так, как наслаивается жемчужина, слой за слоем.

    Образ и в самом деле оказался удачным, и спустя несколько шагов я уже шел вполне нормальным своим темпом, и поддерживать образ отражений скал во мне параллельно с образом наслаивающейся твердости было может и не очень уж легко, но и не особенно сложно.

    — Получается, — победно сообщил я. – Теперь шарик стал больше в размере, а еще…, — я прислушался к своим ощущениям, — а еще появилась твердость в горле. Причем очень даже явственно… интересно, в чем разница между твердостью в разных частях тела?

    — Это я не знаю, — развела руками она. – Это твое тело, тебе и придется самому это изучать. Испытывай твердость в разных частях тела, где она будет возникать, или попробуй испытать ее там, где она сама почему-то не возникает, попробуй сопоставить ее, как бы слить с другими, известными тебе восприятиями… в общем, тут я тебе не советчик, исследуй сам. Два-два, значит?

    — Что? – Не понял я, но потом до меня дошло. – А, да… два-два. Круто. Магнетар… это было как-то слишком мощно, да и проявляется он изредка и непредсказуемо, а с твердостью все совсем не так. Её мое тело принимает легко, вполне естественно. Интересно, значит ли это, что восприятие твердости лежит с той стороны неорганической полосы, которая ближе к нам?

    — Наверное эта модель будет не такой уж глупой, — довольно флегматично отозвалась она. – Наверное, с этим хватит?

    — С твердостью?

    — С твердостью, с путешествием на Памир. Твердость ты можешь изучать дальше, а я хотела бы посмотреть на тебя с другой стороны.

    — Значит, памирскому путешествию конец?

    — Если ты не против.

    — Я… нет, я не против, но я люблю эту ночь. Она такая охуенная. Я не уверен, что тогда, когда она была впервые, я в самом деле взял от нее столько, сколько мог. И я хотел бы пережить этот кусок своей жизни более полно, чем сделал это в первый раз.

    — Я могу все повторить, — с готовностью откликнулась Майя.

    — Повторить?? – С ужасом воскликнул я. – Майя, рыба ты моя стоеросовая…, — я подошел к ней, взял на руки, прижал к себе, и она обхватила меня руками и вперилась своими глазищами так, как мне пиздец нравится. – Вот что, пупсятина, давай договоримся, что ты ничего повторять не будешь. Я понимаю, что тебе надо меня рассмотреть, и я готов снова возвращаться в свою прошлую жизнь, потому что я ведь могу испытывать и новые переживания в это время, и новый опыт, и еще я могу свою собственную жизнь переживать в ее важных моментах еще раз, на этот раз более полно, более… осмысленно что ли, будто подбирая упавшее. Как будто вычерпывая то, что когда-то ушло сквозь пальцы, и это… конечно, это совершенно непередаваемое чувство, всё это чертовски удивительно, это обогащает, это делает живее, мудрее и все такое, но, Майя, давай договоримся, что по второму разу ничего больше не будет. Не надо так, как в Севастополе получилось. Одного раза хватит. Хочешь что-то рассмотреть – смотри сейчас. Для меня это очень важно, хотя я не могу объяснить – почему это так. Я не хочу переживать снова свое памирское путешествие. Это важно.

    — Я поняла.

    Ее глазки изливали янтарный свет прямо каким-то физически ощутимым образом. Я понимал, что это невероятно, что этого не может быть, что не могут ее глаза вот именно сами светиться, сами излучать свет, но с другой стороны – разве может вообще быть то, что сейчас происходит? Что я вообще знаю о неорганическом сознании? А что я знаю о спутанности органического и неорганического сознаний?

    Свет ее глаз умиротворял и вызывал сильную нежность.

    — Я чувствую к тебе нежность, девочка.

    — Нежность, — повторила она. – Это будет третьим восприятием, которое ты мне подаришь?

    — Я бы хотел! Блять, я правда этого очень бы хотел, потому что это очень важно, очень… Давай мы свое путешествие закончим завтра. Утром. А эту ночь проведем вместе. Не забывай, тебя мне подарили на всю ночь:)

    — И ты попробуешь дать мне нежность?

    — Я попробую. Я сейчас отнесу тебя в палатку и буду ласкать, целовать, гладить все твое тело, твою мордочку и пялиться в твои охуенные глаза.

    — И ты будешь трахать меня в попу?

    — Нет! Трахать я тебя как раз не буду. Ни в попу, ни куда-либо еще. Сексуальное наслаждение мы отложим в сторону. Только нежность. Чтобы не смешивалось, понимаешь? – объяснял я, идя к палатке и держа ее на руках, прижимая к себе.

    — Конечно понимаю:) Тебе виднее, что с чем смешивать.

    — Да. Я буду тебя ласкать, а ты отдавайся моим ласкам, ласкай меня сама, если вдруг захочется, и будем надеяться, что нежность к тебе переметнется.

    — Это похоже на те инструкции, которые я тебе давала для твердости.

    — Да? Для меня это не инструкции. Для меня это такое естественное, простое.

    — Так и я о том же.

    — Да… забавно… но черт с ней, с твердостью. Сейчас будет нежность.

    — А разве тебе помешает попробовать совместить твердость и нежность? Разве не интересно, что получится?

    — Интересно. Но я это попробую потом. Когда-нибудь потом, а сейчас – нет, сейчас я хочу только тебя. А утром пусть все это закончится, и мы встретимся в другом времени.

     

    Утром я уже по привычке проснулся очень рано. Судя по всему, рассвет наступит примерно через полчаса. Девочка безмятежно сопела, завернувшись в одеяла, и я не стал ее будить. Каким-то образом я знал, что это уже не Майя. Воспоминания ночного траха в ее попку и последующих ласк нахлынули одним стремительным рывком, я достал хуй и стал его дрочить. Возбуждение было сильным и несколько навязчивым. Тут я вспомнил о другой возможности, вылез из палатки и прошелся мимо хижин. Никого не было видно. Черт. Когда они нужны, так их нет… ебут там наверное своих жен.

    Малоприятная мысль пришла мне в голову – я не обратил внимание, куда положили спать Жанну. Блин. Ну ладно, где-нибудь с женщинами ее и положили.

    Наверное…

    А может и не с женщинами?

    Беспокойство меня не оставляло. Я вспомнил, что видел ее у одной хижины еще до того, как пошел шпионить за стариком в белом. Кстати интересно, он так и сидит там на своем месте? Но это я посмотрю потом. Тихо подойдя к той хижине, я отодвинул занавеску и взглянул внутрь. Было слишком темно и как-то всего навалено. Если тут спит куча женщин, то вряд ли я в этом месиве тел и одеял смогу ее найти. Но в общем неважно – все спят, и уже через полчаса жизнь в кишлаке снова забурлит и мне кто-нибудь покажет, где ее искать.

    Я повернулся, чтобы выйти, и тут обратил внимание, что мои глаза немного привыкли к темноте. И первое же, что я отчетливо различил, была голова Жанны, торчащая из-под одеял с ее характерной «прической», которая во время сна превращалась в нечто трудноописуемое, так что с утра она тратила минут двадцать, чтобы привести волосы в порядок. Ура. Нашел. Спит. Мой взгляд механически скользнул дальше… и наткнулся на вторую голову. Но это была голова не женщины, а самого что ни на есть обычного местного мужика. У меня внутри все упало. Вот это хуево… Это по-настоящему хуево. Жанна, конечно, не беспомощная девочка, но я уже знал по своему опыту, как местные мужики могут взять, что не особенно и вырвешься.

    Хуево.

    Тут я заметил кое-что еще. Одеяло под их головами как-то странно шевелилось. Присмотревшись, я с ужасом понял, что это означало лишь одно – мужик ебал Жанну. Прямо сейчас. Прямо при мне. Он двигал своей попой, двигал своим хуем прямо в ней. Прямо сейчас.

    Я физически ощутил космический холод в своей груди и ужас. И ревность. И ярость. Если бы я испытывал все это не так сильно, то наверное сразу бы набросился на него, ударил, оттащил, но эмоции были слишком сильны, так что я просто оцепенел. А он равномерно ее ебал. В этот момент мужик повернул голову и посмотрел на меня. Движения попой тут же прекратились… а спустя несколько секунд он просто продолжил. И вся эта ситуация была настолько дикой, настолько нереальной, что я просто оставался в этом ступоре, как вкопанный.

    Как же меня запросто наебали, обвели вокруг пальца. Подложили под меня малолетку, чтобы я как амок на нее накинулся, после чего просто взяли Жанну. Как я вообще мог не подумать об этом?

    Но не может же она спать!

    Эта мысль пронзила меня, словно молния. Она же не может спать в то время, когда ее ебут, черт побери! Значит… значит она просто лежит? Ее запугали? Избили? Но как-то не похоже.

    Почти не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я встал на колени и подполз поближе. Мужик снова покосился на меня, потом отвернулся, и в этот момент задвигал попой очень часто и резко, застонал и, как можно было догадаться, кончил. Ебаный в рот… это просто что-то непостижимое. Я безумно ревновал каждый раз, когда Жанна просто бросала взгляд на другого парня, я не находил себе места, когда до меня доходили расплывчатые слухи о том, что она с кем-то там могла теоретически целоваться, а тут… прямо при мне этот мужик ебет ее, кончает в нее! Это было как сон. Но это был не сон.

    Мужик зашевелился и вылез из-под одеяла. Он был голый и его хуй все еще стоял, и с него капали капли спермы. Он совершенно меня не стеснялся, как истинная горилла. Подумаешь – выебал мою девушку! От этой его первобытной наглости у меня просто внутри что-то переворачивалось, но не находило никакого практического выхода, и я как дурак просто стоял перед ним на коленях.

    Вытерев хуй об одеяло, он скользнул куда-то в сторону, откуда… появился еще один голый мужик! С непосредственностью племенного жеребца, он залез на место предыдущего, а я все так и стоял на коленях, как в партере порно-театре. Спустя минуту все повторилось. Теперь этот мужик ебал Жанну, и мне казалось, что мой мир необратимо рушится. Она конечно не спала. Когда она спит, она так не дышит, уж я-то знаю. Во сне она часто ворочается, дышит то прерывисто глубоко, то мелко и часто, а сейчас она просто спокойно лежала, закрыв глаза. Не зная, что я тут. Но прекрасно зная и чувствуя, что ее ебут – один за другим. И значит, ей нравится. Значит она этого хочет. А как же любовь?? Как же я?

    Дыхание перехватило, и я как-то вдруг разом обессилел. Наверное, мне надо просто уйти. И оставить ее тут, чтобы ее трахали, сколько им захочется. Кто я такой, чтобы мешать ей получать ее опыт? Разве она мешала мне трахать местную девочку? И черт возьми, теперь я кажется уверен, что она знала о том, что эти же мужики ебали и меня. Наверняка знала. Уж слишком задумчивы и романтичны были ее взгляды, которыми она встречала меня после того, как я вылезал из-под одеял там, у пещеры.

    Внезапно кто-то обхватил меня сзади, а затем буквально содрал с меня штаны. Мне уже было все равно. Все пошло прахом. Все уже не значит ничего. В меня вставили хуй и начали активно ебать, и прямо передо мной другой мужик ебал мою Жанну. И в этот момент она открыла глаза и повернула голову. Не так, как просыпаются, а так, как когда просто лежат с закрытыми глазами. Рассвет уже приближался, и в хижине стало довольно отчетливо светло. Жанна смотрела на меня, а я – на нее. И нас обоих ебали – активно, сладострастно, уже не стараясь соблюдать тишину, с какими-то всхлипываниями, со шлепаниями яиц о попу. Мне уже было все равно, а она просто спокойно лежала и смотрела на меня, и я не понимал, что означает ее взгляд – может это холодное ненавидящее проклятие в адрес того, кто за ней не уследил, кто чуть-ли не продал ее за секс с малолеткой. А может это уже смирение со своей судьбой. И вдруг она улыбнулась. Мягко, почти влюбленно. И только тут я понял, что ей хорошо. Ее наконец-то ебали – по-настоящему, без сантиментов и грустных вздохов, без ухаживаний и без намерений жениться, животно изливали в нее страсть и сперму, и ей было хорошо, как самке, которая на краткий миг вернулась в себя, в свою первобытную сущность, которую все мы давно утеряли в своем искусственном, извращенном мире. Избавившись от многого дикого, неразумного, насильственного, мы вместе с этим утеряли великую ценность первобытности своих страстей, мы с водой выплеснули ребенка и даже этого и не заметили. И сейчас ей впервые, может быть, в ее взрослой жизни было по-настоящему спокойно и хорошо. И мне тоже стало спокойно, и я покорно отдавал свою попу, как и она – свою письку, или, скорее всего, и письку и попку, и теперь сливали и в нее, и в меня, и в этом мы были совершенно равны – девушка и юноша из изломанного цивилизованного мира, которые хотя бы на краткое время вернулись в пещеры в лучшем смысле этого слова.

    Спустя минут двадцать все закончилось, и мужики один за другим ушли из хижины. Их было человек пятнадцать или двадцать, я не знаю. Я подполз к Жанне, обнял ее. Она была совершенно голая, и я уже тоже. Сначала я открыл рот и по дурости чуть было не стал ей что-то говорить, но вовремя опомнился. Я просто навалился на нее, раздвинул ей ноги и засунул. Мы оба были в сперме, чуть ли не целиком. В ее письке было очень горячо, очень мокро, и когда я всунул туда свой хуй, из нее выплеснулась сперма. Она закрыла глаза и я просто ее ебал – как дикарь, как неандерталец, как животное, и мы оба стонали и хватали друг друга за разные месте, я лапал ее сиськи, о которых столько времени мечтал, лапал ее попу, на которую столько времени безнадежно пялился, когда она проходила мимо меня в институте в своих обтягивающих зеленых штанах. И я сильно целовал ее в губы, когда длинно и с наслаждением до крика кончал прямо в нее.

     

    Когда мы вышли из хижины, мужчин в кишлаке уже не было – все куда-то рассосались по своим делам. Женщины тоже занимались своими делами, и не обращали на нас никакого внимания. Даже дети куда-то запропастились – видимо, убежали играть куда-нибудь на близлежащие поляны. Одна из женщин подозвала нас жестом, дала по огромному куску горячего лаваша и налила чай.

    Я сидел рядом с Жанной, пил чай, обсуждал с ней – когда ей лучше выпить таблетку от беременности – сейчас или после завтрака, и чувствовал себя довольно странно. Во время этого путешествия я во многом становился прежним собой – старые эмоции, которые, как я думал, уже успели отвалиться как сухие листья и изжить себя, возвращались во всей своей силе, и становилось так, словно почти ничего и не поменялось с самых давних пор. Памирские переживания из прошлого накладывались на восприятия меня настоящего, и иногда это органично сливалось, а иногда получались нераспутываемые противоречия. Вот прямо сейчас мне казалось нелепым переживать всю ту подозрительную, мрачную ревность, которая раньше так часто возникала во время нашего путешествия – когда Жанна восторженно смотрела на двухметрового памирца, когда на нее с любопытством поглядывали местные парни, и особенно когда она отвечала им тем же. Я вспомнил параноидальный страх того, что она встретит кого-нибудь покрасивей, поинтересней и свалит. Сейчас это казалось до невозможности абсурдным. Какая нахуй разница – чей в тебе хуй? Какое имеет значение – кого ебешь ты или кто ебет тебя? Имеет значение совершенно другое – как мы относимся друг к другу, насколько мы близки, что у нас есть общего и что нас разделяет, а кто кого и как ебет, ну какая разница?… После всего того, что я пережил здесь и чему научился на Марсе, ревность казалось удушающим, оглушающим грузом, отравой, отнимающей всякую чувствительность и чувственность. Как же я мог так жить и вариться в ревности почти все время, не переставая?

    Несмотря на то, что мне с ней так хорошо, и несмотря на то, что я только что трахался с ней, кончил в нее — Жанна мне вовсе не принадлежит, и удовольствие, в том числе взаимное – совсем не индульгенция для ревности, совсем не сертификат на право обладания. И если сначала это понимание вызывало приступы жалости и тревожности, исходящие из прежнего меня, то через какое-то время от них удалось отпихнуться, и ничего, кроме освобождения и спокойствия, не осталось. Она — не вещь, и я, кстати, тоже, и причин для жалости тут нет, ведь это совсем не мешает нам получать сколько угодно удовольствия друг с другом или с кем-то другим. Удивительно, что в разных состояниях один и тот же факт может вызывать совершенно разные интерпретации.

    Пока женщина подливала чай, в голову пришло и еще кое-что. Путешествуя вот так по прежним моментам, я мог бы во многом прожить их по-новому. Не только в сексе, но и в другом тоже. В гораздо большей степени, чем мне казалось это возможным поначалу.

    Я выпил вторую чашку, потом третью – в полном соответствии с местными традициями, согласно которым чем больше тебя уважают, тем меньше чая наливают, чтобы как можно чаще подливать горячий. Не было ни малейших сомнений в том, что не было ни единой женщины или ребенка в этом кишлаке, который бы не знал, что и я, и Жанна были оттраханы каждым мужчиной в кишлаке, и что любой из них может прямо сейчас прийти, увести любого из нас и выебать еще раз. Но их отношение к нам не изменилось ни в какую сторону. Ни агрессии, ни жалости. Как будто это нечто совершенно естественное, как дождь, как ветер. Мы по-прежнему – уважаемые гости, нам улыбаются так же открыто и спокойно, как и раньше. Ничего не изменилось, жизнь идет своим чередом.

    Встав, я молча пошел по той же тропе, по которой уже ходил ночью. Прошел мимо знакомых валунов и побрел дальше. Перед кишлаком расстилалась долина с суховатой бежевой травой, редкими кочками, невысокими холмами, стоящими под крупными массивами. Кому-то такая картинка показалась бы довольно однообразной и неживописной, но мне очень нравится простота и своеобразная суровость этих мест. Легко сосредоточиться на главном, откинув всякий мусор. Вот, например, ревность – очевидный мусор. Беспокойство о том, где и когда мы снова встретимся с Майей, получится ли у меня снова вспомнить твердость – тоже.

    Есть еще кое-что, что давит и мешает жить, но я пока так и не хотел отдавать себе в этом отчет. Откинутая на самый дальний план сознания, погребенная под разными другими эмоциями и впечатлениями, но отравляющая тоска. По моим друзьям и по Марсу. Я уже привык к тому, что уж точно не сегодня снова увижу их, и смирился также с тем, что наша встреча случится еще нескоро, но все равно подспудно продолжал бояться того, что этого не произойдет никогда. И это отравляло еще больше, чем ревность, вклинивалось в волю к жизни и ослабляло ее. Вот же черт.

    Конечно, я буду встречаться с Майей, и в будущем еще наверняка встречу много разных девчонок – нежных, по-разному красивых, страстных, а если повезет, то даже влюбленных. Но сколько бы счастья я ни испытал с ними, заполнить место Маши, Клэр и остальных они в любом случае никогда не смогут – что-то во мне навсегда принадлежит моим девочкам, и этого не изменить. Никто никогда не может заменить тебе близкого человека. Близкие люди друг друга не заменяют, а дополняют. Новый человек открывает новые оттенки и переживания, но заменить прежнего не может. И я пока не знаю, что с этим делать. Ничего, наверно. Жить дальше и продолжать хотеть быть с ними всеми, научиться наслаждаться этими желаниями, не позволяя, чтобы тоска подтачивала это чувство нарастающей полноты от осознания того, что есть близкие мне… существа. Раньше я бы сказал «люди». Теперь, после появления Майи, более уместным кажется говорить о «существах».

    Я смотрел на невысокие, поросшие зеленовато-бежевым холмы, и хотелось перенять их простоту и безыскусность. Казалось, я действительно начинаю чувствовать себя проще, спокойней, а болезненность тоски постепенно растворяется в тишине окружающего. Освежающий ветерок коснулся травы, пролетев сквозь нее, и переметнулся на холмы.

    Я пошел в их сторону, и с каждым шагом чувствовал, что тоска продолжается растворяться, а вместо нее растет уверенное, твердое желание жить и хотеть. Несмотря на скептики и страхи. Несмотря на вполне объективное понимание, что никаких гарантий нет ни для чего вообще. Хотеть, искать, исследовать, дарить, содействовать – так, как будто только это имеет значение. Так ведь только это и в самом деле имеет значение! И чего я так церемонился с тоской и страхом, лелея их и не смея просто взять и разрушить? Откуда уверенность, что если чего-то сильно хочется, то нельзя не страдать из-за его отсутствия? В какой-то момент я стал приравнивать яркие желания и жалость из-за того, что оно не сбывается, как будто это неразрывные вещи. А это очевидно совершенно не так. Значимо только желание, в яркой сердцевине которого перегорает все наносное и ложное.

    Казалось, тело начало наливаться силой, уверенностью, как будто они создают мощный щит, через который не может проникнуть никакая, даже самая завалящая гнилость. Я хочу запомнить раз и навсегда: хотеть – не значит страдать. Хотеть – это значит жить, стремиться, быть сильным, чувствовать. А страдание – лишь атавизм, доставшийся нам в наследство от дремучего прошлого, которое я обязательно оставлю позади, чего бы это мне ни стоило.