Русский изменить

Ошибка: нет перевода

×

Глава 22

Main page / Майя-6: Листопад Оорта / Глава 22

Содержание

    Конечно, я соскучился по голубому небу Земли. Этого сильно не хватает, но разве только этого? В принципе, голубое или фиолетовое небо можно увидеть и тут – во время восхода или заката и только в непосредственной близости к диску Солнца. Еще небо приобретает фиолетовый оттенок утром, когда водяные испарения активно поднимаются с поверхности, и свет рассеивается на кристалликах льда. Особенно часто это бывает как раз тут, в районе Долин Маринера и Лабиринта Ночи.

    В остальных местах оно красновато-розовое. Ближе к полудню небо становится желто-оранжевым – не только потому, что из-за отсутствия плотной атмосферы почти отсутствует и рэлеевское рассеяние лучей Солнца на неоднородностях плотности воздуха, но и из-за того, что в частицах марсианской пыли, которая постоянно висит в воздухе, присутствует почти один процент магнетита.

    Ну, не только голубого неба мне не хватает тут, что ж теперь сделаешь. Если бы мне трамваем отрезало ногу, мне бы и ее сильно не хватало, но разве моя жизнь стала бы менее насыщенной? Не стала бы. Менее разнообразной – да, скорее всего, но не менее счастливой и насыщенной.

    Зато с сумерками тут хорошо:) В то время как на Земле сумерки перед восходом и после заката очень кратковременные, здесь они начинаются еще задолго до восхода и тянутся еще долго после захода. Сумерки мне нравятся, но сегодня мне не до них. Сегодня моя голова занята совсем другим, пока я несусь в своем голубом вездеходе (ну хоть цвет вездехода как-то компенсирует мне нехватку голубого в окружающем мире) по трассе, проложенной по плато Фарсида, и ведущей на Арсию. Коос с ребятами отлично поработал. Трасса великолепная, почти без резких изгибов, так что я могу набрать максимальную скорость в сто двадцать, и компьютер меня почти не тормозит. Четыре часа назад я стартовал от Протея, и если бы дорога была совершенно прямой, то давно был бы уже на месте, но в самом начале, пока трасса выбирается из восточных ущелий Лабиринта Ночи, она вынужденно извилиста, порой даже приходится двигаться в обратном направлении, и лишь спустя восемьдесят километров можно набрать полную скорость. Конечно, до Павлиньей Горы мы бы добирались быстрее, но нам нужна именно Арсия, и мы единогласно решили начинать с нее.

    Проснувшись, я увидел, что Кай наслаждается хуем Ксаны, посасывая его, облизывая, поддрачивая, а полусонная Ксана лишь время от времени приоткрывает глаза и произносит «стой», когда наслаждение становится слишком интенсивным и грань оргазма становится слишком близкой.

    — Это мой хуёвый тренажер для мышц губ и языка! – прошептал Кай и снова засунул головку в рот, работая язычком.

    — Ну так купи себе хороший, зачем тебе хуёвый!

    — Нет, мне нужен мой хуёвый.

    Ксанка задвигала попочкой, тяжело задышала и остановилась. В другой день я бы потискал эту попочку, поцеловал бы и потрахал, но не сегодня. Сегодня у меня есть цель.

    Первая развилка. Да, наша трасса теперь такая крутая, такая разветвленная, что на ней есть аж целая одна развилка!:) Причем сразу двойная. Эту точку на трассе мы назвали «мухомором», так как здесь же стоит камень странной формы, напоминающий этот гриб. Видимо, это результат выветривания более хрупких пород, превратившихся в ножку гриба. «Мухомор» расположен на северо-восточном склоне Арсии, прямо на линии, соединяющей ее с Павлиньей горой. Отсюда одна трасса уходит влево вверх, к вершине Арсии, а вторая – направо, к Павлиньей горе — этот кусок лишь намечен в виде километрового отрезка. И основная трасса идет дальше прямо, по направлению к Олимпу, прямо между двумя небольшими (сравнительно) спящими вулканчиками под названиями Патера Библиды и Патера Улиссы.

    На подходе к Библиде и Улиссе мы запланировали еще одну развилку, уводящую по ровной местности на юго-запад в сторону Борозды Аганиппы и далее, к Долине Мангала, Бороздам Медузы и Мемнония – совершенно неисследованный пока что регион, и сомневаюсь, что у нас в ближайшие месяцы дойдут до него руки. Точнее, ноги:) И третья развилка – не доезжая двести километров до стен Олимпа, отсюда начнется трасса к гигантской Патере Альба на севере.

    В то время как обычные промежуточные точки, расположенные каждые двадцать километров, представляют собой совершенно крошечные помещения размером два на два метра с минимумом оборудования и плоской глухой крышей без купола, то крупные узловые станции типа «мухомора», которые в будущем станут точками пересечения будущих туристических и транспортных маршрутов, мы решили сделать покрупнее. «Мухомор» представлял собою уже довольно уютное помещение размером шесть на шесть метров со спальной зоной, с собственной батареей солнечных панелей и куполом, который, возвышаясь на пять метров над поверхностью, был виден издалека в лучах Солнца. Он был таким непривычно мелким по сравнению с нашим гигантом, накрывавшим городок, что казался просто игрушечным.

    Все-таки офигенно клевая эта штука – мини-завод, производящий сегменты купола из кварцевого стекла со всякими нано-примесями. Совершенно крохотный, всего лишь шесть на три метра, он стоял в сторонке и круглосуточно выдавал нам искривленные стеклянные панели. На пульте управления мне надо было только задать параметры основания помещения, которое я хотел накрыть куполом – шесть на шесть, или двадцать на десять и т.п., после чего компьютер сам вычислял оптимальную кривизну и размер сегментов, выдавал схему с пронумерованными панелями и начинал их выпекать. На каждый стеклянный сегмент с помощью лазерной гравировки наносились номер и буква «U» или «D», указывающая на то, является он часть внешнего слоя купола или внутреннего, так что монтаж конструкции был крайне простым. Горный хрусталь, который поступал в переплавку для создания кварцевого стекла, в избытке находился тут в многочисленных пещерах. Для Марса с его огромными температурными перепадами кварцевое стекло было идеальным материалом для куполов, а нанодобавки решали две проблемы – придавали ему особенную прочность и отражали как избыточный ультрафиолет, так и более жесткое излучение.

    Потоптавшись вокруг «мухомора» и попялившись на два гигантских вулкана по обе стороны, я не стал заходить внутрь, чтобы не тратить время на шлюзовую очистку от пыли, и пошел обратно в вездеход. Когда-нибудь наша тундра распространится по всей планете, схваченный корнями и обработанный бактериями поверхностный материал превратится в почву, и проблема пыли наконец-то исчезнет навсегда. Судя по тому, что отсутствовали оба вездехода группы Кооса, внутри станции никого не было, и они уже, видимо, ждали меня наверху, подготавливая спуск в колодец – устанавливая лебедки, готовя струны из углеродных нанотрубок, проверяя работу фонариков и рации. Наверное, им и самим не терпится первыми в истории человечества туда спуститься, чтобы совершить какое-нибудь удивительное открытие, но делать это я им категорически запретил. Нет, не потому, что хотел стать первооткрывателем сам – на мою долю тут хватает открытий, а потому, что колодцы могли оказаться не просто дырками в склоне…

    Четыре часа сидения в вездеходе, управляемом компьютером, могли бы быть довольно удобным временем для того, чтобы что-нибудь писать или читать, но… это если бы не тряска, так что остается лишь смотреть по сторонам, наслаждаясь пейзажами, и прокручивать в голове разные идеи, делая короткие заметки в блокноте. К счастью, создание статей конституции как раз именно в этом и состоит – ты сидишь и обдумываешь какую-то мысль, крутишь ее так и сяк, а потом записываешь итоговую краткую формулировку, так что конечно я воспользовался этой возможностью вынужденного ничегонеделания, что было очень кстати – корабль с Фрицем и пингвинянами прибывал уже спустя всего лишь пять дней. Сейчас болтаются там, рассматривают Марс и охуевают от впечатлений. Попозже я тоже полетаю еще вокруг Марса…

     

    ………………………………………………………

    Статья 4.

    а) Сексуальные восприятия так же естественны и необходимы человеку в любом возрасте, как и эмоции, мысли, желания. Разнообразие сексуальных восприятий и сексуального поведения так же естественно, как и разнообразие эмоций и эмоционального поведения, мыслей и стилей их выражения, видов творчества и общения.

    б) На сексуальные восприятия и сексуальное поведение людей любого возраста не могут накладываться дополнительные ограничения сверх тех, которые накладываются на любую другую деятельность человека и преследуют своей целью предотвращение ущемления свобод других людей. Обнаженные или одетые тела людей любого возраста, а также любое их сексуальное взаимодействие, как и любые их изображения, одинаково естественны и приемлемы.

    в) Дети в любом (!) возрасте имеют естественные, присущие им от рождения способность и желание как испытывать эротические и сексуальные восприятия, так и реализовывать сексуальные желания. Подавление этих желаний с помощью насилия, угроз или внедрения деструктивных моральных догм — преступно, так как это приводит к глубочайшим травмам психики ребенка и к воспроизводству подавления сексуальности из поколения в поколение.

    г) Каждый человек имеет в любом возрасте неотъемлемое право распоряжаться своим телом, умом, навыками и способностями, продавать их во временное пользование, то есть работать и оказывать услуги и пользоваться плодами своего труда.

     

    Комментарии:

    а) Необходимо положить конец многотысячелетней дискриминации сексуальных восприятий и сексуального поведения, которая чрезвычайно деструктивна как для гармоничного развития общества, так и для психики людей. Любые виды секса, участники которого испытывают удовольствие и добровольно согласны его осуществлять, необходимо считать естественными, законными, нормальными, даже если лично тебе неприятно представлять себя участником или зрителем. Точно так же нельзя считать непристойными стихи, если тебе не нравится поэзия.

    б) Больше недопустимы никакие преследования людей из-за их сексуального поведения, если это поведение не ущемляет свободы других людей – то же относится и к любому другому поведению людей. Любые изображения голых тел людей в любом возрасте или их сексуальных контактов не могут также преследоваться. Секс должен наконец стать совершенно естественным способом жизнедеятельности и общения людей в любом возрасте. Насилие в сексе так же преследуется законом, как и любое другое насилие – именно поэтому в статье ничего не говорится о сексе между детьми и взрослыми. Такой секс признается абсолютно естественным, а сексуальное насилие взрослого над ребенком является столь же неприемлемым и преступным, как и другие виды насилия над детьми, такие как внедрение догм, эмоциональный террор и т.д. и преследуется в соответствии с уголовным кодексом.

    Каждый человек имеет право находиться обнаженным в любом общественном месте наравне с одетыми, открыто заниматься там любыми видами ласк и секса с теми, кто этого же с ним хочет, не будучи обязанным скрываться ни от кого. Общие правила сохранения общественного порядка при этом должны выполняться, разумеется, то есть никто не может сесть на твой столик в ресторане и трахаться, не спросив твоего разрешения, или на концерте кричать от возбуждения, мешая слушать, и т.д. В настоящее время существует отвратительное неравноправие. Если каким-то старухам противно смотреть на то, как я с девушкой трахаюсь в метро, это объявляется вне закона. А если мне противно смотреть на саму эту старушку, на ее мерзкое лицо или на её тело на пляже, то это нормально.

    Разумеется, полностью должна быть разрешена порнография без каких-либо ограничений. Необходимо перестать считать изображения сексуальных сцен неприличными, запретными, разрушающими психику и т.д. Необходимо разрешить показ фильмов, сайтов с любыми изображениями секса. Считать изображение секса чем-то порочным, вредным, неприличным — это средневековое мракобесие, а попытки внедрить такие догмы людям путем угроз, намеренной дезинформации и прочими средствами физического и психического давления необходимо считать преступными.

    в) Содержимое этого пункта вытекает из предыдущего, но в связи с многотысячелетней историей заблуждений и преступлений, связанных с подавлением детской сексуальности, я считаю необходимым написать это в явном виде. В будущем, когда детская сексуальность станет восприниматься естественной, этот пункт можно из статьи убрать в силу его избыточности. Так же избыточно будет добавить, что дети, разумеется, должны реализовывать свои сексуальные желания лишь по обоюдному согласию сторон и в условиях, максимально исключающих возможность насилия.

    Приравнивается к тяжкому преступлению запугивание детей и внедрение в них моральных догм, согласно которым сексуальные и эротические восприятия сами по себе плохи, вредны, греховны, отвратительны и т.д..

    г) Проституция является обычным бизнесом для людей любого (!) возраста — продажей сексуальных услуг. Запреты на проституцию являются преступным ограничением свобод человека. Посредничество при проституции также является обычным, нормальным предпринимательством, как и в любой другой области коммерческих отношений. Обычная задача государства – следить за исполнением законов, предотвращать злоупотребление и насилие.

    ………………………………………………………

     

    Я то возвращался снова и снова к этим формулировкам, поправляя то там слово, то тут фразу, то отвлекался и пялился на пейзажи, думая о совершенно других вещах или вовсе ни о чем не думая, и в итоге вот получилась такая статья.

    О колодцах я не думал вовсе. А что о них думать, если нам о них совершенно ничего не известно, и сегодня я узнаю о них больше, чем мы могли выяснить за тысячу лет полетов и фотографирований с орбиты.

    Все, что мы пока знаем – это то, что на склонах Арсии есть двенадцать колодцев предположительно вулканического происхождения и предположительно являющихся входами в глубокую и разветвленную систему пещер. Семь из них были открыты еще в начале двадцать первого века, и пять – совсем недавно – ближе к основанию. Сверху они выглядят просто как ровные такие, круглые дырки диаметром от пятидесяти до двухсот метров. При фотографировании с орбиты было вычислено, что глубина колодцев достигает как минимум двухсот метров, но, уже имея представление о марсианских пещерах, я готовился к совершенно другим глубинам. Так что Коосу требовалось двигаться к краю кальдеры с некоторой осторожностью, «просвечивая», а точнее прозванивая пространство под собой, чтобы не заехать случайно на участок, под которым таится еще не вскрывшийся колодец и не рухнуть туда…

    Собственно говоря, именно возможность проникнуть внутрь колодцев и послужило главным аргументом в пользу того, чтобы прокладывать первый маршрут именно сюда. Ну и дополнительным аргументом было то, что мы хотели вблизи понаблюдать за редким атмосферным явлением, происходящим на склонах вулкана в начале каждой марсианской зимы: когда под лучами Солнца склоны Арсии нагреваются, теплый воздух поднимается вверх, унося с собой частички пыли, вслед за чем по какой-то причине этот воздух опускается, закручиваясь, в кальдеру вулкана, в результате чего образуется одно огромное крутящееся облако пыли, которое растягивается ввысь на огромную высоту, вплоть до тридцати километров! Возможно ли, что такой вихрь, несмотря на крайне низкую плотность атмосферы Марса, мог бы представлять собою опасность для зрителей? Сказать заранее это было трудно, но в любом случае на границе кальдеры надо было установить комфортабельный наблюдательный пункт, с которого мы могли бы рассматривать огромные пространства вокруг и внутри Арсии.

    По мере того, как вездеход быстро карабкался наверх по пологому склону с такой же легкостью, как если бы это была равнина, отвлекаться на другие мысли уже становилось все труднее и труднее, ведь все-таки сейчас мне придется опуститься к самим чертям. Возможно в самое нутро вулкана.

     

    — Два километра! – раздался в наушниках голос Кооса.

    — Едем дальше, — ответил я, разглядывая однообразное зрелище стен колодца.

    Я, конечно, был уверен на сто процентов, что глубина колодцев явно не ограничивается двумястами метрами, но два километра – это уже многовато… хотя, почему многовато? Учитывая высоту склона над поверхностью… совсем не многовато.

    Подо мной болтался объемистый мешок, привязанный к струне «лифта», который Коос набил всякой всячиной – запасными фонариками, баллонами с кислородом, которых хватит, кажется, на неделю:), и многочисленными роликами, которые я должен был бы использовать в том случае, если бы на моем пути встретились пологие участки. Фиксировать ролики к скале я мог бы специальным «пистолетом», засаживающим крюки внутрь породы. И вот этого хотелось меньше всего – этой слесарной работы с прибиванием роликов, но пока что мне везло – уже два километра абсолютно вертикального колодца. Ну, поскольку эти колодцы имеют явно не карстовое, а вулканическое происхождение, то это вполне естественно – магма, поднимаясь наверх, пробивала себе вертикальный путь. Впрочем, карстовые пещеры тут тоже вполне могут обнаружиться в процессе того, как известняк растворялся под влиянием восходящих термальных вод, насыщенных серной кислотой, а также вдоль тектонических разломов, но пока что это больше всего напоминало именно лавовую трубу, идущую параллельно жерлу вулкана. Ну, как известно, такие трубы могут быть чертовски длинными, как например Казумура на Гавайях, имеющая протяженность в шестьдесят пять километров, правда, она идет почти горизонтально на глубину километра. Так что мне может предстоять непростое путешествие.

    Ну о чем можно думать, плавно скользя вниз, под землю, на едва видимой струне? Да ни о чем. Постоянный фон напряжения отрезает любые мысли, а если какая-то и возникает, то тут же отрезается собственным голосом, которым я равномерно произношу слово «пусто», подавая тем самым Коосу сообщения по рации о том, что подо мной по-прежнему бездна и можно продолжать спускать меня вниз с неизменной скоростью.

    На Земле пещеры не могут залегать глубже, чем на три километра под поверхностью, так как глубже уже любую пещеру раздавит вес вышележащих горных пород. Но то на Земле, и под поверхностью. А здесь, во-первых, Марс с его массой, равной одиннадцати процентам от массы Земли, и соответственно силой тяжести, равной четырем десятым земной. И во-вторых, пещера идет вдоль жерла вулкана, а не залегает под поверхностью, так что… можно и не надеяться на то, что вскоре я доберусь до дна. По-прежнему радует, что спуск совершенно вертикален, и лебедка, выдвинутая к самому центру провала, может, если так и дальше будет продолжаться, спускать меня бесконечно.

    — Четыре километра, — снова в ушах голос Кооса, который в остальное время вежливо молчит.

    — Может ускориться? – интересуюсь я.

    — Опасно. Пять метров в секунду, нормальный темп, почаще поглядывай вниз, чтобы не врезаться никуда!

    — Ладно.

    Стена едет и едет равномерно перед моими глазами, убаюкивающе скользят одинаковые выступы скал. Но убаюкиваться нельзя, а то и в самом деле въеду в какой-нибудь кусок скалы – на скорости пять метров в секунду можно переломать ноги, поэтому я чаще смотрю вниз, в пустоту, куда уходит и теряется луч основного большого фонаря, направленного вниз. Насколько глубоко он добивает, трудно сказать, так как воздух довольно пыльный. Метров тридцать, наверное, или пятьдесят.

    Двадцать минут такого напряжения в безмыслии, в однообразном всматривании в пустоту под ногами. От осознания факта, что надо мной уже пять километров, становится неуютно. Пять километров! Как бы не подохнуть тут. Не слишком ли тонкая струна? Блин, ну конечно не слишком. На такой струне можно спускать вездеход, не то что человека.

    — Макс, ты че меня не взял? – в рации голос Сами, и где-то там подвякивает Васка, кажется.

    — Вдвоем сложнее, Сами. Больше всяких телодвижений, больше закручивающий и раскачивающий момент.

    На самом деле при длине нити в несколько километров проблема раскачивания и закручивания может встать довольно остро, поэтому у меня с собой прикольный реактивный пистолет – я могу направить его в какую-то сторону и нажать на курок, и из ствола вылетит газовая струя слабой, средней или большой силы, и я приобрету, соответственно, противоположный импульс. Пистолет подключен к баллону со сжатым воздухом, которым я дышу, так что можно стрелять сколько влезет. Пока что я уже провел с десяток коррекций, и это… ну скажем так, средне удобно, потому что выбирать направление выстрела приходится чисто интуитивно, и постоянно заниматься этим не хочется, чтобы не отвлекаться от контроля того, что там под ногами, так что я смирился с плавным вращением вокруг своей оси – для углеродной нано-струны это значения не имеет.

    — Если тут все будет нормально, мы тут поставим стационарный лифт и будем все сюда ездить, сколько угодно, — утешаю ее я.

    — Шесть километров, Макс, — голос Кооса заглушает то, что там пищит Сами. – Сами, я пока тебя отключу, надо сосредоточиться.

    — Ладно, — успеваю услышать я, и едва слышный треск прекращается и я снова слышу только Кооса.

    — Макс, вход в «Китти» находится на высоте пять восемьсот над уровнем плато. Значит ты пошел уже совсем вниз!

    Голос звучит обеспокоенно, как будто это имеет прямо какое-то значение – над уровнем поверхности я или под. Все равно я в чертовой жопе, и если что, никогда отсюда не выберусь. Каждая пещера имеет свое название: Дена, Хлоэ, Венди, Энни, Эбби и так далее. Китти – имя десятого по порядку открытия колодца, который мы выбрали именно потому, что он расположен ниже других.

    — Умерь эмоции, Коос. Над поверхностью, под поверхностью – какая к чертям разница?

    — Да никакой. Ладно, внимательней там, в любой момент может показаться дно.

    — Устал уже ждать, скорей бы…

    И снова равномерный усыпляющий спуск. Ну, точнее, он мог бы усыплять, но в моем положении он лишь нагнетает напряжение. Кооса-то я притормозил, а у самого напряжение все-таки сильное…

    Хорошо, что у меня нет клаустрофобии. Когда сделаем тут лифт, будет приятно скользить в нем в эту пропасть. По стенам можно развесить всякие подсвеченные скелеты динозавров, ну и скорость у лифта будет побольше – метров десять в секунду. Все-таки мы угадали! Было бы обидно, если бы колодцы в самом деле оказались лишь двухсотметровыми ямами, в которых нет ничего, и в качестве туристической достопримечательности это был бы очень слабый элемент. А теперь уже совершенно точно мы получили нечто супер-клевое. Лифт в преисподнюю! Причем не исключено, что и другие одиннадцать колодцев могут преподнести какие-то свои сюрпризы. Я все-таки очень надеюсь, что хотя бы в одном из них есть сопряжение с карстовой пещерой. Тут много кварцитовых залеганий, которые были образованы в результате метаморфизма магматических горных пород, таких как гранит, долерит, базальт, андезит, кальцит, доломит и так далее. Конечно, кварцитовые породы – это, все-таки, не самое подходящее место для образования карстовых пещер, но все-таки и не так уж совершенно неподходящее. А вот в качестве облицовочного камня кварциты очень даже подойдут, так что может быть настроим тут всяких прикольных коттеджей и домов… В так называемых «тепуи» — столовых горах Южной Америки – карстовые пещеры есть, а ведь они тоже кварцитовые. О… это было бы охуенно, откопать тут карстовую пещерку длиной в несколько километров, залы которой подходили бы прямо к жерлу… и чтобы…

    — Стой! Стой!!

    Надеюсь, у Кооса не заболели уши после моего вопля, но, размечтавшись о пещерах, я все-таки потерял бдительность несмотря на ворчливые постоянные призывы Кооса к оной.

    Скольжение вниз замедлилось и остановилось.

    — Макс, держи нормально камеру, я так ничего не вижу, — раздалось в ушах.

    — Да, черт, забыл, сейчас…

    В крайнем возбуждении резко дернувшись, я задел камеру и теперь она торчала куда-то вбок. Поправив ее, я снова стал разглядывать дно. И ведь это в самом деле было дно. Настоящее, прочное, от вида которого возникло облегчение. Приятно, что можно наконец-то встать на твердую поверхность и не болтаться в каком-то небытии на волосинке.

    — Сколько стравливать? Метров двадцать?

    — Давай двадцать, да.

    — Ты проворонил, Макс.

    — Ну немного, да… неважно.

    Дно вновь начало медленно приближаться, и к моему разочарованию оно оказалось совсем не таким плоским, как казалось сверху.

    — Тут наклон, Коос. Градусов двадцать, может дать тридцать.

    — Аккуратней. Есть двадцать метров, что там? Еще пару?

    — Давай еще три… так… хорошо, еще метр… стоп! Нет, дай еще метр, я хочу отцепиться… вот теперь все.

    В голову пришла фраза «тут не ступала нога человека», и мне стало смешно, настолько она нелепо звучала тут, на Марсе.

    Дно пещеры довольно круто уходило вниз, и луч фонаря натыкался лишь на замысловатые нагромождения там, под дальней стеной – но ведь там должен же быть проход? Не может же это оказаться просто колодцем?

    — Поставь ретранслятор, — напомнил голос в наушниках.

    Я достал из контейнера серебристую птичку и водрузил ее на ближайший кусок скалы. Я пойду дальше вниз, а эта штучка будет тут ловить радиоволны и пересылать их наверх, к Коосу.

    — Сколько возьмешь баллонов? – не отставал он.

    — Два… Три? Возьму четыре.

    Я одел на спину свой криоланг, специально предназначенный для подобных далеких выходов. Двенадцатилитровый баллон серебристого цвета, содержащий жидкий воздух, даст мне возможность гулять тут примерно час. Жидкий воздух! Невозможная роскошь шестнадцать лет назад… мне бы он тогда очень пригодился… Ну, больше четырех часов я тут гулять не буду – два туда, два обратно. Это значит надо брать пять баллонов – один страховочный. Не то, чтобы тяжело, Марс все-таки, немного неудобно… ну пусть будет пять, черт с ним. И как раз один останется на подъем. Хотя, если меня ожидает такой же длиннющий тоннель, как Протей, то все равно это не будет иметь никакого смысла – получится ли спустить сюда вездеход? Ну с нашим лифтом это как бы не проблема, а вот будет ли куда ему тут ехать… ну вот как минимум это я и узнаю.

    Коос не слишком одобрительно воспринял мои планы, видимо посчитав, что слишком небольшой запас жидкого воздуха я себе оставляю, но возражать все же не стал. Да и если бы стал, что бы это изменило?

    Вдруг меня осенила простая мысль. Настолько простая, что она должна была прийти мне в голову еще десять, двадцать, тридцать лет назад. Почему не пришла? Ну, на такой вопрос ответить никогда не представляется возможным. Вот не пришла. Стереотипы. Как бы отчаянно и последовательно ты ни боролся со стереотипами, навязанными тебе исподволь, не нахрапом, все равно они просачиваются, прикрепляются где-то в краешке сознания и живут себе потихоньку, незаметно испуская отравляющие вещества. Ты и не знаешь, что они есть. И даже хуже того – если кто-то тебе скажет, что они есть, то и тогда ты их не различишь, потому что уж слишком великолепен их камуфляж, слишком глубоко они проникли в саму ткань твоего сознания. С тем, что вбито, бороться легко – оно на виду. Акт интервенции откладывает заметный отпечаток в памяти, который легко оживить, даже если он случился в далеком детстве. Но есть то, что перенимается исподволь, как тихий вирус, которого не видно и не слышно.

    — Макс… В чем дело, Макс, почему не отвечаешь?

    — Что… что, Коос? Ты что-то спрашиваешь?

    — Конечно я спрашиваю, черт возьми, уже минуты две спрашиваю. Проблемы с приемом сигнала?

    — Проблемы? Нет, кажется нет… просто я задумался.

    — Не совсем удачное место для раздумий, Макс. Ты знаешь… ты конечно человек опытный и не мне тебя учить, но у меня плохое предчувствие…

    — Предчувствие?:) Ну, Коос, о чем ты…

    — Я, Макс, спелеолог, ты знал?

    — Нет, а что это меняет?

    — Под землей, особенно глубоко, очень глубоко, иногда людей охватывают странные состояния, и профессиональные спелеологи, которым доводится проводить много времени очень глубоко, а особенно – в одиночестве, это знают и… как бы это сказать… глушат себя, что ли, ну то есть делается такое усилие блокировки разного рода туманных мыслей, потому что они могут завести не совсем туда, мысли эти. Мне следовало тебя предупредить. Мне кажется, у тебя что-то такое сейчас и происходит. Ты понимаешь, что находишься в самом чреве планеты, в километрах, а на самом деле бесконечно далеко от жизни, от Солнца, воздуха.

    — Нет, я так не думаю, Коос. Мысли в самом деле пришли, это верно, но это отличные мысли, я бы сказал замечательные мысли!

    — Это не экзальтация? – Осторожно поинтересовался он.

    — Ну, — я рассмеялся, — грустные мысли – таинственная подземная депрессия. Радостные мысли – таинственная подземная экзальтация. Неоткуда тут взяться экзальтации, это не азотное опьянение при погружении… все в порядке, Коос, честное слово, все нормально. Я двигаюсь на юго… ух ты, черт…

    Да, вот тут, пожалуй, Коос был прав – не стоит терять бдительности.

    — Что такое, Макс?

    — Да на самом деле ничего. Ничего особенного. Движусь на юго-запад или на юго-восток, вот и делов-то…

    — Макс, давай серьезней.

    Из уст Кооса, который младше меня лет на десять, и на тридцать лет инфантильней на самом деле, ну не в обидном смысле слова, это прозвучало немного смешно. Интересно, а кому я сейчас разъясняю, что слово «инфантильность» я использовал не  в обидном смысле? Что-то не очень мне нравится мой внутренний диалог.

    — Макс… — упорно долбился голос Кооса. – Мне кажется, тебе стоит вернуться к месту посадки. Вернись и мы обсудим ситуацию.

    — Ничего, все нормально.

    — Нормально? Юго-запад или юго-восток – это нормально?

    — У меня два компаса, понимаешь? Один мой наручный, в наручном компьютере. А второй в поясе криоланга, если ты помнишь.

    — Я помню. И что?

    — То, что они показывают разные направления.

    — Это очень странно… ты уверен?

    — Ну конечно я уверен! Я тут не спятил, не бойся, но вот от моей мысли ты меня отвлекаешь, это немножко жалко. Думаешь, я тут в пещере надышался чем-то психоделическим? Ну так я в костюме, не забывай:)

    — Чайник ты, Макс. В пещерах нельзя ничем надышаться. Бывает, конечно, что накапливаются ядовитые испарения от столетних накоплений помета птиц и летучих мышей, но это редко. За счет неравномерного нагрева внутренних и наружных частей пещер там возникает отличная вентиляция, часто даже ощущается ветер.

    — Да, помню, верно. Помню ветер в тупиковых пещерах. Все думал, откуда же он берется? Иногда просто…

    — Оба твоих компаса инерционные, Макс, — перебил он меня, — других на Марсе нет.

    — Я понимаю.

    — Тот, что на криоланге, исправен, в этом я уверен на сто процентов, оборудование готовил я сам, ты знаешь, какой я в этих вопросах.

    — Я знаю. Тот, что в моем наручном компе, тоже исправен, ты знаешь, какой я в этих вопросах.

    — Ходов несколько?

    — Нет, поэтому это хоть и любопытно, но совершенно неважно… пока что. Ход один. Он начинается у нижней кромки дна колодца, сразу за большим куском скалы – видимо этот кусок когда-то очень давно свалился сюда на дно и скатился, естественно, вниз, но к счастью, не перегородил совершенно вход в продолжение пещеры, а вот вездеход тут уже не пройдет, щель там маловата для него, придется откалывать куски.

    — Вездеход?

    — Да, я просто думаю о том, что сюда надо будет спустить вездеход и использовать его тут, если длина продольного канала будет слишком велика.

    — Тебя плохо слышно, Макс. Ты заворачиваешь?

    — Похоже… да, в самом деле… да, тут тоннель делает плавный поворот, я не заметил. Сейчас поставлю еще один ретранслятор, погоди…

    Спустя три минуты еще одна серебристая птичка нашла свое место.

    — Это все по-прежнему лавовая труба? – голос Кооса стал отчетливей.

    — Да. Никаких признаков карста.

    — А если отвлечься от показания компасов, то вот так, интуитивно, учитывая все повороты, ты движешься куда?

    — К центру. К жерлу. Слушай… но с чем все-таки могут быть связаны разные показания инерционных компасов? Может это что-то важное?

    — Может. Думаем. Вот тут есть мысль, что поскольку компасы реагируют на ускорения, когда ты отклоняешься от равномерной прямолинейной траектории, то может ли так быть, что они, будучи столь чуткими, реагируют на перемещение вблизи тебя каких-то масс? Представь себе, рядом с тобой пробегает носорог весом так тонн в сто. Компас улавливает эту массу и интерпретирует ее как ускорение, ведь по сути масса и ускорение – это одно и то же.

    — Наверное, это зависит от того, какова принципиальная схема компаса, я, честно говоря, этого не изучал.

    — Мы тоже…

    — Но уверяю тебя, бегемотов тут нет. Ни стотонных, ни карликовых. Жаль, конечно, но…

    — Что? Макс?

    — Сейчас, погоди… думаю.

    — Думай вслух.

    — Нет, глупость, ерунда.

    — Какая именно ерунда?

    — Просто ерунда, отстань. Иду дальше. Один баллон закончился, оставлю его пока тут, на обратном пути подберу. Еще час вперед, и все. И похоже, что на этом наш марш-бросок закончится, и придется нам сюда влезать более серьезно с запасом воздуха побольше. Прямо как на Протее, черт побери, но из кислородных лужиц я больше дышать не намерен, увольте…

    — Не совсем понял тебя.

    — Это я так, о своем давнем марсианском прошлом, неважно… слушай, а про мысль хочешь?

    — Про ту, радостную?

    — Ага.

    — Ну давай, только по сторонам смотри.

    — Еще лет двадцать назад для обычных людей мысль о том, что негативные эмоции вредят здоровью казалась дурацкой. Ну во вред длительных и частых стрессов верили уже все, а вот то, что каждая единичная негативная эмоция оставляет за собой разрушительный физиологический след длиной эдак в полчаса-час – вот это казалось абсурдом, учитывая, что негативные эмоции они испытывают вообще постоянно, те или иные, сильнее или слабее. Какие-то исследования на этот счет приводились и вполне себе доказывали справедливость вот такой ядовитости каждой отдельной эмоции… а вообще чего странного? Если человеческий глаз способен различить отдельный фотон, а это всего лишь глаз, физический плотный, грубый материальный объект, то стоит ли удивляться тому, что наше тело способно реагировать на негативную эмоцию, на элементарную частицу, так сказать, эмоционального мира… ну так вот, сейчас, сбился. Для меня истинность этого утверждения про вредность отдельной негативной эмоции стала самоочевидной довольно рано… че-то мысли путаются, погоди, наверное слишком быстро иду. Да, и вот я поразился тому, что противоположная мысль для меня оставалась несформулированной. Научившись относиться к негативным эмоциям как к каплям впрыскиваемого яда, я при этом продолжал относиться к озаренным восприятиям как к чему-то такому, что оказывает влияние, лишь будучи накопленным в значительных концентрациях, понимаешь? Ценность каждого отдельного озаренного восприятия при этом нивелируется, снижается до почти полной незначимости, а ведь это не так! Озаренное восприятие, даже одно, даже короткое – это как впрыск живительной жидкости в тело, это оказывает оживляющий, оздоровляющий эффект. И я мог миллионы раз это видеть, но не замечать и не формулировать. Вот глупость, да?

    В наушниках было лишь потрескивание.

    — Коос?

    Тишина. Твою мать, опять пропустил поворот?? Да нет же.

    — Коос, прием.

    Хрен. Вот блин… ну в принципе конечно тоннель немного изгибается, но не настолько, чтобы уже было пора ставить еще один ретранслятор. В этих ретрансляторах встроены усилители, поэтому минимум еще пару километров связь должна быть отличной.

    Я замедлил шаги.

    Ну что теперь, возвращаться что ли? Блин, как неохота… ведь каждые сто метров могут оказаться решающими. На Пандоре даже несколько метров сыграли решающую роль… но то на Пандоре, где второй попытки уже не будет… ну что?

    Я остановился. Ну, минуту на раздумья. Что будет делать Коос? Да ничего не будет. Будет ждать. Я ему там распинался про свою идею, и мой голос, очевидно, постепенно затухал. Постепенно. Не оборвался, как если бы на меня упал кирпич, а постепенно затухал. То есть он должен понимать, что просто что-то со связью. Помехи какие-то, тут ведь могут быть скопления огромных магнитных масс, кстати, и как они влияют на прохождение радиоволн… не должны, вроде, но я в этом совсем, прямо скажем, не специалист. И если голос затухал постепенно, почему он не вмешался, не поорал мне, что пора ставить ретранслятор?

    Воздуха… минут на сорок пять. Сорок пять туда, обратно, полтора часа. Подождет. Потому что если сейчас вернуться минут на десять назад, это потеря двадцати минут. Слишком много, да и нет необходимости. Пусть Коос сам как-нибудь успокоит свою нервную систему, полтора часика потерпит.

    Ну, значит иду дальше.

    Чисто машинально взглянув на компас, я заметил дрожание стрелки. Так. А че это она дрожит. А компас криоланга? То же самое. Но ручной компас у меня на левой руке, а компас криоланга – на правом предплечье. А ведь они не просто «дрожат». Они сдвигаются! Сдвигаются… в разных направлениях! А я при этом стою! Хреновина. В Московии меня бы за такое слово арестовали, счастья им. А я сейчас не в Московии, я в жопе мира. В жопе Солнечной Системы, и вокруг меня, получается, ползают невидимые стотонные гиппопотамы? А что, если жидкий воздух с примесями, и они вот как-то так… нет, я в норме. Вариант психоза и галлюцинаций рассматривать не будем.

    Ну идти вообще-то надо. Я наконец-то сдвинулся с места и прибавил шаг. Гиппопотамы, значит. Невидимые. А если вулкан еще живой? Если где-то там, неподалеку от меня, в параллельных тоннелях идет магма? Это уже не стотонный, это тысячетонный огненный гиппопотам. Куда она может идти? Никаких извержений на Марсе в последние два миллиона лет не было. А то, что было, и то на Олимпе, а не тут. Но система-то одна и та же, так что это неважно. Может ли магма двигаться куда-то вверх? И создавать тем самым гравитационные возмущения. Нет, ну это нужна масса звезды, мне кажется. Дичь. А вот что если компасы намагнитились? Я постоянно тусуюсь тут среди огромных масс сильно намагниченных пород, Коос постоянно тусуется на поверхности, а там вообще-то радиация. И мой компас тоже, кстати, подвержен солнечной радиации. Стрелка намагнитилась, и тогда конечно, движение намагниченных магматических масс начинает искажать показания.

    Что-то показалось за поворотом и я ускорил шаг.

    А ведь картина изменилась. И вот черт, что за везение такое или невезение? Опять какие-то намеки на что-то эдакое за пятнадцать минут до того, как надо поворачивать. Но есть запасной баллон… и на подъем на самом деле нужно полбаллона максимум… но это опасные мысли, нехорошие. Я привык гнать такие мысли еще тогда, когда погружался на Земле в подводные пещеры. Такие мысли рано или поздно приводят к трагедиям. Запас он и есть запас. Он должен быть. Использовать его можно лишь в том случае, если речь идет об угрозе жизни, но никак не в погоне за новыми впечатлениями.

    Намагниченная жидкая ползущая магма, значит… когда-то я решил узнать состав магмы и натолкнулся на обескураживающую фразу, в которой говорилось, что в магме содержатся практически все элементы таблицы Менделеева. Чем выше она продвигается, тем меньше в ней становится летучих элементов… А ведь это бред. Нет, не про элементы. Про намагниченность бред. Если магма вязкая и куда-то ползет, то температура ее, значит, не меньше тысячи градусов. А значит, не может она быть намагниченной. При такой температуре эффект магнетизма ведь должен исчезать? А если получающаяся лава карбонатная? Точно, ведь она очень жидкая, течет как вода – именно такая лава изливалась из феноменально огромной Патеры Альба, значит и тут, тремя тысячами южнее, она может быть такая же, а температура карбонатной сверхжидкой лавы намного ниже, градусов шестьсот, а то и пятьсот.

    Еще десять минут и конец. Вот черт, ну в точности как в Пандоре.

    При пятистах градусах может сохраняться намагниченность? Не хватает мне геологических знаний и знаний физики твердого тела, кстати. Так, в общем какие-то представления есть, а чтобы глубоко копнуть – уже не хватает. А вот кстати, карбонатные лавы хрупкие, ломкие, и в воде они отлично растворяются, значит вероятность обширных пещерных систем в этом месте вполне высока. Намагниченность. Если температура материала превышает температуру Кюри, то намагниченность исчезает. И какой может быть температура Кюри для лавовых материалов? Тепловое движение атомов в ферромагнетиках должно стать настолько интенсивным, что изначальная их упорядоченная ориентация должна разрушиться. И кажется, температура эта должна почти для всех материалов быть выше восьмисот, тысячи градусов… так что все-таки получается, что для жидкой лавы возможно, что она сильно намагничена. Ну ладно, хорошо, что пока удается обходиться без мистики. Мистика мне тут, на глубине миллиарда километров под землей, не нужна.

    Еще пять минут, и баллон кончится. Тоннель расширяется. Главное, чтобы он не расширился настолько, чтобы я потерял из виду его стенки – не хотелось бы пропустить какую-нибудь развилку и потом чесать затылок на обратном пути. Или нет, уже не расширяется, а сужается. За два часа движения к центру вулкана я прошел бы километров десять. Я должен, значит, сейчас быть уже практически в жерле! Где-то отсюда во время извержения магма нашла боковой путь и пробила себе тоннели в разные стороны.

    Расширяется, все-таки! Теперь уж точно расширя…

    Кажется, я говорил с собой вслух – иначе почему моя челюсть почти отвисла от картины, открывшейся передо мной? Огромный зал, высота которого надолго еще останется загадкой – в принципе, это могут быть километры, вплоть до дна кальдеры. Наверное, именно это и есть жерло вулкана. И земля под ногами плавно уходит вниз – видимо, где-то впереди будет провал, ведущий, возможно, к магматическому очагу вулкана.

    А здесь жарковато… и время кончилось. Уходить куда-то вперед, в этот большой зал, лишено смысла. Справа и слева в стенах зала видны углубления – вполне возможно, что там есть входы в другие пещеры, отсюда не видно. Потерять свой вход смерти подобно. Ну, обратно я пойду без остановок, минут пять еще можно постоять, попялиться. Вот справа метрах в десяти… это ведь точно проход в соседнюю пещеру? Десять метров – не проблема.

    Я прошел вдоль стены, стараясь не наступать на острые выступы вулканических пород и добрался до широкого устья, ведущего в параллельную пещеру. Коос там сейчас переживает не самые приятные минуты, наверное. Ну, если бы ему была нужна спокойная жизнь, сидел бы дома на даче… Что блять происходит с компасом??

    Стрелки обоих компасов совершали уже какие-то совершенно немыслимые движения, то отклоняясь в сторону и замирая, вибрируя, то неожиданно разворачиваясь на девяносто градусов. А ведь вряд ли стрелки инерционных компасов были бы сделаны из магнитных материалов! Эта мысль дошла до меня рановато, лучше бы я додумался до этого позже, так как теперь вся моя стройная теория о каких-то магнитных аномалиях полетела к чертям. Но ведь стрелка в таком компасе – это тончайшая, легчайшая нить, сделанная из каких-то наноматериалов типа той же углеродной трубки. Значит все-таки сильное магнитное поле может оказывать на нее воздействие.

    Ну что, зайти еще поглубже? Еще десять-двадцать метров.

    Ведь существует так называемая диамагнитная левитация. В сильном магнитном поле даже немагнитные материалы приобретают магнитный момент.

    Вспомнилась фотография мелкой лягушки, «подвешенной» в магнитном поле.

    Прикольная лягушка. Висит себе в воздухе… Что-то там есть впереди? Еще метров двадцать. А ведь на живую ткань сильное магнитное поле может оказывать опасное влияние. Ну какое магнитное поле должно быть, чтобы подвесить лягушку? Гигантское. Ну наверное пять, десять тесла – такой силы магнитное поле достигает в солнечных пятнах. Может ли тут, на Марсе быть такое? Хотя, чтобы свести с ума наноуглеродные трубки, столько и не надо, это же не лягушка. Но минералы просто не могут давать такую силу магнитного поля, это нереально. Даже один тесла нереально. Милли, микро, это еще куда ни шло… Блять, да что же там такое? Камень, что ли?

    Стены этой пещеры были покрыты какими-то блестками, и луч фонарика, отражаясь от них, давал какую-то причудливую, переливистую картину. Но теперь стало совершенно ясно, что чем ближе я захожу вглубь этого тоннеля, тем более сумасшедшими и неуправляемыми становятся стрелки. Ну значит тут есть что-то, что генерирует магнитное поле в один-два тесла, причем поле переменное, видимо. И это будет поразительным открытием, так как это означает открытие какого-то совершенно нового геологического явления, не имеющего аналогов. Черт с ним, с воздухом. Это как раз та ситуация, когда можно рискнуть, если риск просчитан. Еще пять минут, вот дойти до того странного продолговатого камня, похожего на гигантскую сосиску. Интересно, как тут образовался такой камень, такой, я бы сказал, великолепной аэродинамической формы? Ну а как образуются камни, обточенные морем? Значит – мощные потоки воды, низвергающиеся сюда под огромным давлением сверху на протяжении тысяч лет?

    Я подошел вплотную к камню и ощупал его. Несмотря на то, что своей формой он более всего походил на сардельку, поверхность его отнюдь не была гладкой, а напротив – ребристой и жесткой, как терка. Значит он состоял из разных минералов, которые растворялись в воде с разной скоростью – отсюда и эта ребристость. Но странно, я бы не сказал, что он был каким-то особенно твердым. Длина его… метров пять. Лежит тут такая колбаса и генерирует огромное магнитное поле? Дичь. Ничего я тут не добьюсь сегодня. Ну, открыл охуенный туристический маршрут, это да, и геологи тут кипятком будут писать, и еще неизвестно, куда ведут другие пещеры и есть ли в центре этого огромного зала провал куда-то ниже. Тут, наверное, будет целый мир.

    Присев на колбасу, я раздвинул ноги и машинально царапал ребра камня острым задним концов фонарика, где была скоба для его подвешивания.

    Пора назад. Открытие сделано. Охуенное, клевое, интереснейшее открытие. И кстати, прямо здесь, в жерле, мы сделаем станцию, чтобы можно было в ней подолгу сидеть. Сделаем освещение, и теперь у нас будет не просто «полет на Марс», а еще и «полет в нутро Марса» — миллиардерам придется раскошелиться:) Интересно, а почему это камень, будучи на ощупь не таким уж и твердым, совершенно не хочет царапаться?

    Я потыкал еще раз скобой фонарика между ребер камня – ничего. Ни кусочка не откалывается, ни соринки ни соскабливается. Странно. В следующий раз я еще покопаюсь тут, а сколько всего можно тут еще будет найти в соседних пещерах?

    Я достал пистолет для забивания в скалы стержней, крепящих ретрансляторы и прицелился. Нет, если я сейчас туда зафигачу стержень, камень может треснуть, а мне этого не хотелось. Но хоть какой-то мелкий кусочек должен же отколоться, если его, ну скажем, потыкать ножом?

    Спрятав пистолет, я достал нож. Его титановое лезвие выдержит все, и я с размаху, но все-таки не слишком сильно, по земной привычке боясь сломать лезвие, ударил ножом по камню.

    Ничего.

    Я размахнулся и ударил сильнее, и в этот момент мое сердце сначала упало в попу, а потом подскочило куда-то под потолок. Каменная колбаса зашевелилась под мной, но я в полном ступоре продолжал на ней сидеть, просто не веря своим ощущениям, и тогда она вздыбилась, сбросила меня на пол и нависла надо мною, и только тогда до меня, слишком уже поздно, дошло, что это не камень и не колбаса – это живое существо, в полной власти которого я сейчас нахожусь.