До Гонконга мы добирались не торопясь. Вообще я заметил странный эффект. Если раньше при мысли о будущем у меня возникало приятное предвкушение новых познаний, навыков, путешествий, интересного общения, то сейчас к этому добавилось необычное… ощущение, что-ли, залитого солнцем пространства, словно золотистые нити пронизывают все, ими насыщен воздух, и они несут с собой пронзительную и мягкую радость от того, что я живу, что я есть, возникает переливающееся наслаждение в сердце, откуда оно мягко выплескивается куда-то наружу, и это сопровождается щемящей и щенячьей потребностью любить. То, что со мной была Клэр, очень гармонировало с этой потребностью, давало ей предметный выход, что-ли, некую определенную направленность.
По словам Клэр, ей был тоже известен такой эффект, и она относила его к последствиям того, что мы наполняемся энергией, становясь живым звеном, соединяющим настоящее и будущее.
— То, что мое тело становится сильным, это тоже следствие того, что я наполняюсь энергией.
— Это происходит просто само по себе?
— Ну что значит «само по себе». Формально тут нет ничего удивительного с точки зрения физиологии, ну или почти нет. Тут есть два фактора. Нет, три.
Первый состоит в том, что мне стало очень нравиться заниматься чем-то: играть в футбол, заниматься боксом и карате, ходить в треки, плавать, или даже просто качать гантели. Я с детства была вялой и немного болезненной девочкой, а теперь я живу в состоянии, когда почти непрерывно есть мягкое, приятное желание физической активности. Второй фактор вытекает из первого: это самое желание приводит к фоновому состоянию удовольствия в теле – и когда я занимаюсь чем-то, и когда сижу или валяюсь. Телу постоянно приятно. Сейчас я как-то свыклась с этим, сейчас для меня это естественное состояние, и невозможно представить, что можно жить как-то иначе, в резиновом, мрачном, сыром, болезненном теле. И третий фактор, я думаю, вытекает из второго. Мое тело намного, несравнимо более отзывчиво к приятным физическим нагрузкам. Словно вдруг в десять, двадцать раз вырос коэффициент полезного действия моих усилий. Тело очень быстро укрепляется от минимальных нагрузок, и затем сохраняет эту форму, даже если я целый месяц или два не занимаюсь ничем таким активно нагружающим мышцы.
— Мы напитываемся энергией, — задумчиво повторил я. – Энергией… довольно расплывчатый термин, хотя в физике «энергия» — тоже некий термин, некая абстракция, которая служит цели абстрактного объединения разных видов вполне конкретных видов физической, химической … э … энергии как возможности производить работу… ну так себе получилось разъяснение :), — улыбнулся я.
— Читай Боданиса, книгу “E=mc2”, будешь изъясняться более ясно :)
— Значит, вырываясь из настоящего, мы пропитываемся энергией… Мы проникаем к источнику энергии, и эта энергия, как и в физике, проявляет себя в разнообразных формах. Она проявляет себя как наслаждение в теле, как образ насыщающего глубоким восхищением золотистого дождя, как резкое укрепление тела и как что-то, что делает его здоровым и алертным и чувствительным. И ты говорила, что есть множество других форм проявления энергии, и что мы не знаем и одного процента.
Мы разговаривали, гуляли, тискались, целовались, трахались, и снова разговаривали и разговаривали. Мне казалось, я испытываю ненасыщаемую к этим разговорам.
Ничего удивительного, — пояснила Клэр. – Тебе хочется укрепиться в своем положении, хочется испытывать это более живое состояние пропитанности энергией, а разговоры об этом и есть способ поддержать, закрепить это состояние, не дать ткани настоящего снова зарасти и опять заключить тебя в мрачную тюрьму серости и обыденности.
И конечно, мы часто разговаривали о тех «кирпичиках» будущего, о тех элементах, что складывались в один целый образ, в цельную непротиворечивую картину будущего.
— В будущем дети не могут быть рабами своих родителей. Право родителей на своего ребенка сродни феодальному праву барина на первую брачную ночь с любой девушкой, живущей на его земле, — рассуждала Клэр, сидя рядом со мной на скамейке теннисного корта в Куале — Лумпуре, куда мы улетели из Катманду. – Ведь когда-то это считалось совершенно естественным правом феодала, вытекающего из «древних законов». Вообще удивительно, как люди по-дебильному преклоняются перед «освященными древностью законами», как будто непонятно, что чем более древним является закон, тем он более варварский, жестокий, тупой. Вот бы взять таких ценителей древности и сунуть их во время, когда сжигали ведьм.
— Или к Ивану Грозному, — предложил я.
— К Якову первому! – этот пример был ближе ей, но менее понятен мне, хотя в общем это было не важно. Сажание на кол, сдирание кожи или четвертование по прихоти короля или феодала вряд ли удовлетворило бы поборников древности, окажись они в роли жертвы.
— Дети будут обладать правами с момента рождения, — продолжала Клэр, — и даже раньше, с того момента, когда плод становится уже ребенком в утробе, а не просто плодом. Ребенок будет сам решать, с кем он хочет или не хочет жить, так же как и девушка, живущая на определенной территории, сама решает, с кем она хочет или не хочет общаться, жить, трахаться. Фраза «мой ребенок» станет таким же анахронизмом, как «мой вассал», «мой раб». Рабовладельцам это, конечно, не понравится, и без борьбы не обойтись.
— Я думаю, что [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…], — добавил я не без опасения вызвать у Клэр негативную реакцию, но она согласилась с этой мыслью, и поддержала ее даже очень горячо.
— Блин… если бы у меня такая возможность, — мечтательно протянула она. – Я бы уже к двенадцати годам стала миллионером. Сколько интересных возможностей было бы открыто передо мною. [… этот фрагмент — 1 страница — запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…].
— Защита от сексуального насилия была бы в таком обществе в тысячу, в миллион раз эффективнее, чем сейчас. [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…].
Мы сидели, перекидывались мыслями о будущем, потом шли и играли несколько геймов, и я чувствовал себя счастливым.
Иногда Клэр рассказывала о своем детстве. Обычная шведская девочка в обычном маленьком шведском поселке на севере. Однообразная, скучная, размеренная жизнь рядом со скучающими подружками. Постепенно растущее отвращение к жизни, накапливающаяся усталость от жизни, подкрадывающаяся уже в подростковости старость.
[… этот фрагмент – 1 страница — запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. И еще позже – жуткий скандал, крики, слезы, в ужасе бегающий дядя, стоящий на коленях перед родителями. После этого дядя очень быстро куда-то переехал вместе со своей семьей, и больше она никогда его не видела. А потом мальчик не пришел на свидание, а потом – случайная их встреча и его озлобленное, презрительное лицо, с которым он процедил ей слова «шлюха», «дрянь», и ненавидящее лицо его жирной мамаши, и затапливающий стыд, и ненависть к себе, и желание умереть, которое теперь становится постоянным и заставляет ее фантазировать уже не о сексе, а о смерти. Она ищет в интернете рецепты скорой и безболезненной смерти. Но потом все как-то наладилось. Магнус, бывший мальчик, перестал третировать, затем стал обходить стороной и бросать виноватые взгляды. А потом неожиданно [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. А потом наконец попросил прощения, и конечного она его простила, потому что мальчиком он был совсем неплохой. Но близкими друзьями они так уже и не стали.
Клэр нравилось рассказывать, а мне нравилось ее слушать. Она рассказывала, сидя рядом со мной в перерывах нашей игры в теннис, в кафе научного музея, на набережной, в кровати – везде, где мы оказывались рядом, и когда было настроение.
— Мне смешно сейчас вспоминать, как это было, но тогда это было нечто… это перевернуло мою жизнь. Я заглядываю в приоткрытую дверь сарая.. [… этот фрагмент – 1 страница — запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]
Равнодушно слушать такие рассказы было трудно. Невозможно. Зачастую заканчивались они тем, что я раздвигал ей ножки и начинал медленно ее трахать, гладя ее грудки, животик, ляжки.
— Секс был почти единственным удовольствием в моей жизни, ну плюс фантазии о том, как все вдруг изменится, но с какой стати оно могло измениться?
— Но изменилось.
— Да. Совершенно неожиданно. Я один раз пришла в школу, и учительница по литературе сказала, что мое сочинение понравилось какой-то женщине в столичном отделе образования, и она приехала, чтобы встретиться и поговорить со мной. Приехала, представляешь? В нашу северную глушь! Конечно я помчалась в учительскую, и там меня в самом деле ждала женщина. Очень странная женщина.
— Странная? – Не удержался я и переспросил, усмехнувшись.
— Странная. Ей было лет сорок пять или пятьдесят, но в нашей школе, да и вообще в нашем городке было много людей такого же возраста, и между ними ощущалась какая-то пропасть во всех отношениях. Она была мудрее, спокойнее, сильнее. С ней как-то автоматически было интересно, и не хотелось расставаться. В какой-то момент я даже подумала, что стала лесбиянкой.
— Вы занимались сексом? – Удивился я.
— Нет. Но.. она часто прижимала меня к себе, и в этом что-то было… Она помогла мне перевестись в интернат в Стокгольме. Я была абсолютно уверена, что это невозможно, ведь было столько сложностей, но она сказала «не беспокойся об этом», и меня перевели. Прямо посреди учебного года, против всех правил. Это была очень сильная женщина, и она всегда получала, что хотела.
— Ты жила в интернате? В смысле, и училась и жила там?
Что-то в ее истории стало казаться мне не просто необычным, но имеющим какой-то знакомый привкус, и я стал ее расспрашивать более подробно.
— Поначалу да. Но я так часто приходила в гости к этой женщине, мне так нравилось быть с ней, даже когда она проводила целый часы в своем кабинете, куда мне нельзя было входить..
— И ты стала жить у нее? – Догадался я.
— Да. Она сама предложила, и я от радости подпрыгнула до потолка.
— А твои родители…
— Родители, — она пожала плечами, — о ни всегда были очень далеки от меня. В общем, не доставали особо, ну просто посторонние люди. Когда я уехала в Стокгольм, я больше никогда ни разу с ними не связывалась. Я знала, что они иногда справлялись обо мне в интернате, им сообщали, что все ок, и на этом все.
— И после этого вы жили вместе?
— Да. Мне ужасно нравилось. У нее было очень много книг на разных языках, к ней часто приходили в гости интересные люди… моя жизнь ускорилась, я стала чувствовать себя по-настоящему живой. Все-таки огромное значение имеет возможность общаться с интересными людьми. Ее знакомые часто общались со мной, и мне нравилось узнавать, впитывать, я просто физически чувствовала, что становлюсь самой собой, что вялая вобла во мне исчезает.
— Ты говоришь, что она работала в администрации… как получилось так, что она была таким разносторонним человеком? У нее была семья ученых или что?
— Об этом я ничего не знаю. Она никогда не рассказывала о своем прошлом, да никто и не спрашивал. Она как-то так это поставила.
Все-таки, влюбленность делает немножко тупым, потому что только сейчас, спустя столько времени, до меня стало доходить, в чем тут дело.
— Клэр… эта женщина…, это ведь Эмили, да?
Она помолчала с полминуты, и кивнула.
В таком случае, все встало на свои места. И удивительный ум ее «бенефактора», и способность решать вопросы, и большое количество интересных людей, с которыми она общалась, и секретность, окутывающая ее прошлое. Но насколько я понял, отношения Эмили и Клэр не были частью ее работы на Службе. Это было что-то другое, личное. Предстоящая встреча с Эмили окрасилась в новые оттенки, однако…
По предложению Эмили, мы встретились с нею вдвоем, без Клэр, в восемь вечера на набережной, у памятника Брюсу Ли. Я понимал, что мне предстоит серьезнейший экзамен, в том числе и потому, что мы с Клэр были влюблены в друг друга. Мне предстояло встретитьсяс монстром калибра директора, возможно! Ну, на счет директора я конечно загнул, а раз я вполне адекватно смог общаться с ним, то и с ней сумею.
Она подошла сзади, мягко положила руку на плечо и кивнула в сторону скамейки. От волнения я не смог сразу составить о ней впечатление и молча пошел рядом с ней. Мы сели. В это время набережная уже пустеет. Иногда кто-то пробегает по дорожке, редкие туристы подходят и фотографируются у памятника. Она повернулась ко мне и стала в упор рассматривать. Лицо у нее было и в самом деле совершенно необычным. Одновременно вполне симпатичное и женственное, и железно-волевое. «Волк в шкуре овцы», — мелькнуло у меня в голове. И еще я понял, что имела в виду Клэр, говоря, что она не соответствует своему возрасту. Она не соответствовала ему в обоих смыслах: ее тело казалось упругим и сильным, совсем не тот вялый кисель, в который превращаются женщины в 45-50 лет. С другой стороны, она казалась столетней мудрой черепахой.
В общем, мне не удалось «прочесть» ее лицо, и я решил играть в открытую.
— Эмили, я хочу сразу расставить все точки над “i”, — начал я довольно бодро.
— Точки? – Переспросила она. – Ты имеешь в виду твои отношения с Клэр?
— Нет. Дело не в Клэр. Дело в том, что я читал твой комментарий к Правилам. Вместе с комментарием Джулии и Вайса. Вместе с Правилами. Кстати, Вайс погиб.
Вывалив все это, я посмотрел ей в глаза. Ее лицо пока-что было непрошибаемо. Но во всяком случае она не ушла. Уже хорошо.
— Эмили, я три года работал траппером, и почти год кондором. Потом я получил спецзадание от директора. Роб, Олаф, Алекс, Джулия в курсе. Ну как минимум они. С их точки зрения моя миссия продолжается, и наша встреча – часть ее.. что-то сумбурно. Давай сделаем так – давай прогуляемся, и я все подробно расскажу.
— Давай сделаем иначе, — возразила она, и я с ужасом представил, что она сейчас скажет «убирайся к чертовой матери и больше не показывайся». Затем рассудок подсказал, что такой вариант крайне маловероятен, так как он означал бы провал тактики директора, что вряд ли возможно. И еще мне подумалось, что это хороший признак – то, что сначала я ужаснулся этой перспективе, и лишь потом включился рассудок. Значит, я отдаляюсь от роли сотрудника Службы..
Все это промелькнуло в две-три секунды, пока она формулировала свое предложение.
— Давай пойдем ко мне домой, и там ты все подробно расскажешь.
Жила она, прямо скажем, в роскошных огромных апартаментах в кондоминиуме, стоящем на холме над Victoria Bay. Такая квартира стоит, наверно, пару миллионов, или даже больше. Наверняка больше. Видимо, сюда она переехала, когда закончила свою работу в Службе. Может и мне где-нибудь здесь купить апартаменты? Впрочем, нет. Гонконг для меня слишком тесен, хотя для человека со средствами тут есть достаточно возможностей для комфортной жизни.
Я несколько переоценил свои возможности кратко излагать события, тем более что Эмили вела себя со мной совсем не отстраненно, и мне самому хотелось уточнять, влезать в детали, делиться сомнениями и открытиями. Когда я выдохся, было уже два часа ночи. То-есть мы разговаривали … пять часов! Охренеть…
— Мне пора уходить?
— Не знаю, — пожала она плечами. – Как хочешь. Вообще я не люблю поздно ложиться спать, но давай сегодня сделаем исключение. Ты много рассказал о себе, и у меня нет сомнений в твоей честности. Если хочешь, поспрашивай меня.. ну, скажем, еще час.
Час! У меня к ней вопросов было на неделю, наверно :) Ну пусть будет пока час.
— Тебе сейчас должно быть под шестьдесят лет, но ты выглядишь как очень крепкая женщина лет сорока пяти. Суля по всему, за последние десять лет ты почти не изменилась. Это действие энергии, которая возникает из-за спайки будущего и настоящего?
Эмили помолчала немного чуть-чуть, затем встала и… разделась. Догола.
— Посмотри на мое тело. Потрогай, — предложила она.
Я подошел и положил руки ей на попу. Провел по спине ладонями, по ляжкам, животу, а потом до меня дошло, что я веду себя как ханжа. Тогда я наклонился и поцеловал ее грудь. Обошел ее, опустился на корточки и поцеловал попку, коснувшись кончиком языка ее дырочки в попке.
— Я тебя возбуждаю? – спросила она.
Меня несколько смущало то, что ей все-таки уже под шестьдесят, но все-таки надо было признать, что ее тело меня возбуждало. И я признал. В Таиланде иногда я трахаю проституток, которым лет по 40-45. Я выбираю таких, у которых по какой-то причине очень крепкое тело с молодой, упругой кожей. Меня возбуждает это – взрослая женщина с крепким телом молодой девушки. Тело Эмили было как раз таким же, но ведь ей шестьдесят!
Она так и осталась голой сев рядом со мной на диван.
— Мне восемьдесят семь.
У меня отвисла челюсть, но сказать было нечего, и я просто захлопнул ее обратно.
— То есть… ты старше директора, ты старше всех.
— Я старше всех, — кивнула она. – И наверное тебе будет интересно узнать, что я была первым директором.
Моя челюсть повторно отвисла, и я повторно вернул ее в прежнее положение. Это надо обдумать… и пока что захотелось задать другие вопросы.
— Ты бросила Службу, потому что считала… и считаешь, что их деятельность деструктивна?
— Я не «бросала» Службу, я была вынуждена уйти, и именно потому, что относилась очень серьезно к тем задачам, которые перед ней стоят. Я позволила себе слишком многое, и оказалась… инфицированной, что ли. Все просто, Макс. В те годы мы во многом действовали вслепую, нащупывая первые шаги. Не было суперкомпьютеров, не было много чего другого, и когда в некоторый момент передо мной открылась уникальная возможность, я не смогла от нее отказаться, как и ты не смог. Но ты – не директор, ты можешь позволить себе все, что захочется… Я вижу, Макс, что у тебя есть настороженность и может даже неприязнь к Робу, и возможно отчасти к Альберту..
— Альберт, это директор? – Уточнил я.
— Да. И настороженность – это нормально, а неприязни они не заслуживают. Пойми, что на них висит одна чрезвычайно тяжелая задача – не просрать Землю, не просрать человечество. Мы с тобой можем ставить свои жизни на чашу весов, исследовать себя, исследовать иноземный разум, но если все начнут засовывать головы в паст ко льву, то кто останется на страже? Это, знаешь ли, было бы ужасной ошибкой – просрать человечество, погнавшись за чем-то очень интересным. Создатели водородной бомбы тоже были увлечены процессом…
— Ты сказала про инфицированность…
— Да, сейчас объясню. Тебе придется немного изменить картину происходящего… Я не в восторге от модели, согласно которой мы в некоем физическом смысле соединяем будущее и настоящее, и возможно прошлое. На мой взгляд, у этой модели нет реальных, ощутимых доказательств.
— А что было бы таким доказательством?, — перебил я ее, потому что для меня этот вопрос был крайне интересен.
— Для меня лично таким доказательством была бы возможность жить в прошлом или будущем.
— Жить?
— Жить. Осуществлять жизнедеятельность. Вести себя. Совершать поступки. Переживать. Это, на мой взгляд, совершенно исключено в части будущего, просто теоретически исключено. Но в области прошлого… Если в самом деле мы осуществляем некий физический контакт с прошлым, видя глубокие сны, почему в таком случае мы не можем получать опыт жизни в нем, ведь нам известно, что система гасит малые изменения, и если ты будешь просто прогуливаться по прошлому, делая те или иные поступки, то это никак не противоречит физике, не создает парадоксов.
— Может… не хватает энергии? – предположил я.
— Может. А может нам просто следует принять другую модель. Но сейчас это неважно. Важно то, что мы делаем нечто, что тебе больше нравится называть «спайкой настоящего и будущего», а мне больше нравится называть «устранением догматических омрачений». В результате мы получаем энергию. Но Макс, любой ресурс во Вселенной, в обитаемой Вселенной, привлекает тех, кто хочет его потреблять. И это необязательно должна быть именно «война за ресурсы». Если посмотреть на историю развития живого на Земле, мы увидим, что симбиоз встречается неизмеримо чаще войн. Воевать – это крайне невыгодно для всех, даже для победителей в конечном счете, это даже люди поняли. Воюющие виды тратят огромные ресурсы, и в конечном счете уходят, уступая тем, кто выбирает симбиоз. Вот, к примеру, ты отдаешь себе отчет в том, что все люди инфицированы митохондриями?
— Да, я читал. Когда-то какая-то клетка поглотила митохондрию, но в конечном счете оказалось, что жить вместе выгодней. Теперь митохондрии дают нам мышечную энергию.
Так же и тут. Мы стали вырабатывать энергию. Разве удивительно, что во Вселенной нашлись такие существа, которые хотят пользоваться объедками с нашего стола? Вопрос в том, что они готовы дать нам взамен.
— А если это не объедки? Если их цель – получить все?
— Пока что на этот вопрос я могу ответить так: посмотри на меня. Хотя бы на мое тело. Похоже, что у меня что-то отнимают? И я могла бы тебе сказать о том, что я получаю еще кроме того, что ты видишь.
— Но что если их цель, это постепенное прибирание к рукам всех ресурсов?
— Для этого у нас есть иммунитет в самом широком смысле слова. И чем больше у тебя энергии, тем больше и возможностей защитить ее. У тебя много еды, ты становишься сильным и ловким. Прибегает пушистая собачка и подъедает за тобой. Тебе приятно возиться с ней, а потом ты видишь, что она еще и польщу приносит. И корова пришла и тоже польщу приносит. И лошадь. И ты начинаешь их кормить, так как это взаимовыгодно. И рождается цивилизация оседлых людей, ведущих хозяйство, и растут города и технологии. Так было всегда, так будет и сейчас. Но если я уже «проглотила митохондрию», то я не могу уже на 100% быть уверенной, что она не оказывает на меня деструктивное влияние, поэтому я не имею права сидеть на двух стульях, и со стула директора я вынуждена была слезть. Всему есть своя цена. Я заплатила свою. Альберт, согласившись стать директором, платит свою. Пока он директор, он не может сам принимать участие в этих опытах.
— Думаешь, он хочет?
— Ну… думаю, что среди его желаний есть и такое.
— Значит… ты уверена, что во Вселенной есть…
— Я ждала, когда же ты спросишь, — рассмеялась она. – Господи, ну а отчего же их не должно быть? Еще совсем недавно, лет тридцать назад, люди думали, что Земля, это уникальный объект во Вселенной. Потом наши технологии улучшились, и планеты стали открывать сотнями, тысячами, в том числе и похожие на Землю, и сейчас предполагают, что только в нашей галактике миллион планет, похожих на Землю. И давай вспомним сколько лет Земле?
— Четыре с половиной миллиарда.
— А когда на ней появилась жизнь?
— Где-то кажется три миллиарда лет назад. Все те строматолиты, прокариоты…
— Ну то — есть прошел миллиард лет, и появилась жизнь, а на других планетах, на всех миллионах планет нашей галактики, на всех неисчислимых планетах других галактик, жизнь взяла, да и не появилась? Это разумная идея? Я уж не говорю о том, что мы не знаем, может быть планетарная жизнь, это вообще не единственная форма жизни во Вселенной… нет, Макс я не буду исходить из такой глупой идеи.
— Ладно… — я взглянул на часы, было без десяти три. – Последний вопрос. Что такое «багрянец»?
К счастью, Эмили отреагировала на вопрос спокойно. Она полулегла на диване, положив под голову подушку, одна ее нога свисала с дивана, а вторая, согнутая в колене, прислонилась к спинке, так что я мог видеть прямо перед собой ее голую письку. И она была очень красивой. Мне пришлось приложить усилие к тому, чтобы, во-первых, придушить в себе неловкость, а во-вторых, чтобы перестать думать о том, что ей восемьдесят семь лет. Я сполз с дивана, встал на колени и прикоснулся губами к ее письке, и потом уже было трудно от нее оторваться – упругой, слегка припухшей, клевой такой…
— Энергия, о которой мы говорили, это, скажем так, дерево и уголь, — задумчиво произнесла она, положив руку мне на плечо. – А багрянец, это, скажем так, продукт высоких технологий, как бензин или ракетное топливо. Накапливая его в себе, мы придаем себе… особенно мощное ускорение, что ли.
— Это ведь термин из Шекли?
— Да, — она улыбнулась. – Я любила читать его книги, и это слово сразу пришло мне на ум, когда мы столкнулись с этой… субстанцией.
— Почему у Клэр…
— Да…, я знаю отношение Клэр… она боится, что накопление багрянца приводит к очень глубокой, слишком глубокой трансформации нашей человеческой сущности. Это своего рода атавистический страх обезьяны, которая увидела, как ее сородич встал на задние лапы и пошел.
— Ты не считаешь, что на самом деле эта трансформация очень глубока?
— Почему? Считаю. Просто я не боюсь. Обезьяна встала на ноги, и ее подружки верещат от страха. Ну да, можно споткнуться и набить шишку. Обезьяна разожгла костер – в стае паника. Да, можно обжечься. Но это – эволюция. Это – потребность, вытекающая из самой природы обезьяны. Я надеюсь, что со временем первобытный страх Клэр уступит место естественному влечению к эволюции, к путешествию сознания. Просто ей нужно время и опыт. Ей нужно стать более сильной.
Я оторвался от письки Эмили, поцеловал ее ляжку, взял ее свисающую с дивана лапу, погладил ее и тоже поцеловал. Возбуждение волнами накатывало и убегало, оставляя место чувство красоты и нежности. Я встал и пошел к выходу.
— Кстати, Эмили, а вот эти существа, мохнатые собачки, которые слетаются на крошки твоей энергии…
— Я их называю «сплюшками», — улыбнулась она.
— Сплюшками? Прикольно. У них такие же большие круглые глаза?
— Ну, во всяком случае я их такими представляю :)
— Хорошо, вот они слетаются и так далее, симбиоз, дружба… а на багрянец… никто не слетается?
Она хмыкнула и хитро прищурилась.
— На любой ресурс находятся потребители. Это жизнь.
— И с ними тоже… симбиоз?
— Тоже, — кивнула она. – Но это, скажем так, передний край моих исследований. Я немного могу рассказать об этом. Но если захочешь, то можешь присоединиться к нашим опытам, и кто знает, может быть ты мне расскажешь больше, чем я тебе.
— Присоединюсь, Эмили, — серьезно ответил я. – Конечно присоединюсь. А куда мне деваться? Я так думаю, что сейчас у меня и нет другого выхода. Кстати!
Я закрыл уже приоткрытую дверь и подошел к ней. Все-таки чем больше я смотрел на ее голое тело, тем больше влюблялся в него. И, соответственно, в нее, и она явно это понимала.
— Еще важный вопрос. Почему твои милые сплюшки убили Вайса и еще троих сотрудников? Почему они хотели убить меня?
Эмили вздохнула, и по ее лицу пробежала тень.
— Они не хотели никого убивать, Макс. Они и хотеть убивать не могли, и убить не могли. Это… несчастный случай. Это пожар, лесной пожар, убивающий неопытных обезьян. Насколько я понимаю, сплюшки – довольно примитивные сущности типа собаки. Собака чует мясо, вкусную косточку, и несется туда, сшибая стулья, опрокидывая тарелки. Попутно она сшибает тебя с ног, и ты падаешь и бьешься виском об угол стола… ну как можно этого избежать… только познанием и опытом. Сплюшки чувствуют тех людей, которые более других способны производить энергию. Они бросаются к ним в предвкушении вкусной косточки и начинают кружить вокруг этих людей, дергать их, покусывать, пихать. С этими людьми начинают происходить «странные события», сотрудники службы выявляют таких людей и начинают анализировать странные события. Они до посинения их анализируют, ищут скрытый смысл. Вдруг имеет место похищение ресурсов? Вдруг то? Вдруг се? Умные компьютеры ищут смысл и не находят его. И они не понимают того, что они не там и не то ищут. Какой смысл в игре? Какая цель игры? Удовольствие. Компьютеры не настроены искать удовольствие, они упорно ищут утилитарный смысл и не находят его. А сплюшки просто носятся вокруг «информаторов» и игриво покусывают их за ляжки в предвкушении вкусного. И нет в этом никакой системы. Это хаос жизни.
— Но они умерли, Эмили. И я чуть не умер.
— Да. Влезая в «событие», та как бы становишься на пути несущейся собаки. Она сшибает тебя, и все. Ты будешь высказывать претензии мощному сенбернару, который по своей дурости несется куда-то за мячиком или косточкой, и вдруг на его пути неожиданно возникает младенец, которого он сшибает на смерть?
— Мы младенцы? Я младенец? Вайс?
— Это аналогия, Макс. Да, мы младенцы. У нас… ну точнее у тебя, слишком мало энергии. Давайте перестанем быть тупыми. Давайте перестанем умерщвлять самих себя с помощью догм и прочего. Давайте становиться сильными психически и физически, насыщаться энергией. Дело не в том, что тогда, на шестом озере, ты забыл о том, что ты сотрудник Службы. Дело в том, что ты освобождал свой ум от догм, ты пропитывался энергией. И дело не в том, что после этого ты снова вспомнил, что ты сотрудник, а тебе кто-то стал якобы мстить. Просто тобой овладел страх при приближении сплюшек, энергии у тебя было мало, а страх отнят последнее, образовался замкнутый круг. Присутствие Клэр спасло тебя, потому что у нее много энергии. Она как старшая сестра встала на пути сенбернара, защитила младенца. Но кто, как не мы сами лишаем себя энергии, подчиняя свою жизнь догмам, ревности, подавляя желания? К кому претензии?
Я стоял, переваривая услышанное, и до меня стала доходить очень простая мысль.
— Значит… фактически, мне ни что не мешает хоть сейчас снова вернуться на Службу??
— Конечно.
— И тебе?
— Разумеется. Просто я не хочу. Я хочу быть «внутри», а не снаружи. Я хочу свободного плавания в экспериментах, хочу приключений, а не расчетов и забот о безопасности человечества. Я своего рода зонд. Я запускаю себя в неизведанные области и не хочу быть связанной протоколами. Ты верно заметил, что оторвавшись от Службы, фактически, продолжаем выполнять свою миссию в качестве вот такого свободно летящего зонда, запущенного в «глаз урагана». А другие остаются на земле и следят за приборами, условно говоря. Так что… как хочешь. Хочешь, возвращайся на Службу, анализирую отчеты. А хочешь, отправляйся в путешествие, и пусть другие потом анализируют то, что даст им опыт твоей жизни. Все просто.
— Как ты думаешь, директор предвидел такое развитие событий, включая этот разговор?
— Наверняка. Альберт – мой лучший ученик. Да, наверняка. Я и сама это предвидела. Я знала, что рано или поздно появится человек из Службы. Я знала, что Альберт будет искать и подходящего человека, и подходящую ситуацию.
— И он уверен, что я вернусь?
— Думаю, да. Ты очень прагматичный человек.
— И значит, ты тоже уверена, что я вернусь на Службу?
— Да. Я думаю, что ты так и сделаешь, и попробуешь привнести туда больше трезвости, может быть ту сумеешь повернуть этот корабль в более конструктивном направлении, опираясь на свой опыт. Это было бы очень здорово, Макс. Я бы поддержала тебя. Альберт поддержал бы тебя. Клэр тоже. Это разумный шаг в интересах всех нас.
Я смотрел ей в глаза и понимал, что она говорит, что думает. Я понимал также, что она права. И я понимал, что и сам хочу этого.
— Хорошо. – Я подошел к ней и обнял за обнаженные плечи. – Я так и сделаю. Я привнесу свой личный опыт в Службу. Я вернусь туда, я попробую изменить сам стиль работы, чтобы люди полагались не только на отчеты и циферки, но и на личный опыт. Я попробую собрать команду, которая будет прокладывать путь в новом направлении.
Она смотрела на меня и словно чего-то ждала.
— Я, видимо, так все и сделаю. Но, Эмили, я сделаю это позже. А сейчас… сейчас мне нужен опыт, так что Служба подождет, сколько надо будет. Мне нужен настоящий опыт, настоящее, глубокое понимание. Я хочу залезть в самый «глаз урагана», я хочу разобраться со «спайками», сплюшками, багрянцем и теми, кто придет на его «запах», я залезу в прошлое и сунусь в каждую щель, и вот уже потом, я надеюсь, я вернусь на Службу не просто курьером, несущим письмо, смысл которого сам едва понимаю, а человеком, способным созидать, способным открыть дверь в будущее. Так что, не надейся скоро избавиться от меня! Интересно, каково это будет, заняться сексом одновременно с тобой и Клэр? Думаю, что это будет охуительно. Завтра мы зайдем с ней к тебе и проверим!
Я шлепнул ее по упругой попке, глядя в ее улыбающиеся глаза, и ушел. Мои мысли уже были с Клэр. Мне надо было ей многое рассказать, объяснить, потому что багрянец мы будем накапливать вместе.