Подойдя к открытой деревянной веранде, примыкающей к гестхаузу, Андрей и Хэл обнаружили на ней Алингу и Ташу, разговаривающих с двумя туристами, мужчинами в возрасте двадцати пяти – тридцати лет. Один из них был длинный и сухощавый, другой – обычного роста, с небольшим пузом. Похоже, что к этому моменту ванильно-шоколадная часть их общения закончилась, и обманутые невинной внешностью красивых девочек туристы уже прочно запутались в расставленной паутине, вырваться из которой без позорного бегства, уязвляющего их чувство собственного достоинства, они уже не могли.
— Значит, вы друзья, — вбивала слово за словом Алинга, — но узнать друг друга поближе вы категорически отказываетесь.
— Мы не отказываемся, — угрюмо возразил длинный. – мы хорошо знаем друг друга.
— Как же вы знаете друг друга, если боитесь задавать друг другу вопросы, касающиеся очень значимых личностных качеств?
— Мы не боимся.
— Если вы не боитесь, так ответьте на вопросы, которые я задаю. Если вы не хотите, чтобы я слышала ваши ответы, давайте вы зададите их друг другу, отойдя на минутку.
— Я не хочу.
— Почему?
— Просто в этом нет необходимости, что тут непонятного? Мы хорошо знаем друг друга, и нам не нужно еще и задавать эти дурацкие вопросы.
В голосе длинного уже явно чувствовалось раздражение и даже угроза, и Андрей непроизвольно собрался, напрягся, почувствовал всплеск агрессии и готовность вышвырнуть нахуй этих мудаков, если они начнут наглеть, но Алинга вряд ли нуждалась в такой защите. И потому, что будучи внешне довольно хрупкой и изящной, она могла без труда постоять за себя — хорошо поставленный удар, нанесенный даже не сильной девушкой, может послать в нокаут даже накачанного мужика, Андрей видел подобные примеры на тренировках, да и навыки Алинги в джиу-джитсу стоят многого. Ну ещё и потому, что западные туристы хоть и легко могут тебя возненавидеть за люблю мелочь, но крайне редко посмеют начать драться.
— Послушай, Ричард, — Алинга была стопроцентно дружелюбной, — если вы хорошо знаете друг друга, если вы близки друг к другу, лучшие друзья, то как же может так получиться, что ты не хочешь ответить на вопрос о том, как именно проявляется то качество, которое, как ты уверен, присуще твоему другу – доброта. Это же так просто!
— Вот поэтому и неинтересно! – мужик стал определенно звереть, но Алинга не отступала.
— Неинтересно рассказать о проявлениях доброты в твоем друге? Такого не бывает, Ричард. Либо этих проявлений нет, либо он для тебя не близкий человек. Вот мне бы точно захотелось рассказывать о своем близком друге, какой он добрый, если бы кто-то заинтересовался. Ты мне рассказал об одном его проявлении, но мы уже разобрались и поняли, что это было проявление не доброты, а безразличия, совершенно обратного качества.
— Думай что хочешь, мне насрать!
Снова приступ агрессии напал на Андрея. Удивительно, как быстро с европейцев слетает маска цивилизованности, под которой обнаруживается оскал ненавидящего ублюдка! Понятно, что этот мудак никогда в жизни не задумывался над этими вопросами. Понятно, что он и не хочет, что ему просто надо верить в то, что у него есть добрый друг, но откуда же именно ненависть? Он же не возненавидит тебя за то, что ты спросишь его об астрономии. Значит причина его ненависти именно в том и состоит, что он каким-то там остатком интеллекта понимает, что проявлений доброты в его друге нет, что если он приведет какой-то пример, то легко будет показать, что это никакая там не доброта, как уже, видимо, Алинга сделала. Его слепая уверенность под угрозой! А значит человек, который подкапывается под неё – враг.
— Хватит задавать мне вопросы! Кто ты такая, чтобы меня расспрашивать? Если ты не понимаешь, что такое доброта, то что с тобой разговаривать? Сначала научись понимать хоть что-то, хоть элементарные вещи, а потом уже расспрашивай!
Мужик соскочил со скамейки, остервенело схватил свой рюкзак и закинул его на плечи так, что рюкзак задел плечо Алинги. Прямо напасть на девочку в присутствии свидетелей он не посмел, но вот так исподтишка всё-таки её ударил, отомстил. Этого Андрей уже не смог вытерпеть. Сделав два шага и приблизившись к мужику, он нанёс ему хук слева – не очень сильно, сдержав себя в последнюю секунду. Тем не менее тот упал, как подкошенный, завалился на спину, и на его лице вместо ожидаемого Андреем испуга отразилась смертельная ненависть. Он вскочил, сбросил рюкзак и набросился на Андрея, и спустя секунду уже валялся в нокауте, хрипя и пуская слюну с кровью – на этот раз Андрей не счел нужным особенно щадить мужика, хотя, конечно, всё равно ударил его далеко не в полную силу. Его друг бросился к Андрею и стал отпихивать его, нести какую-то чушь про цивилизованных людей, про то, что надо уметь договариваться. Андрей послушал несколько секунд, после чего натянул ему на глаза шляпу и очень убедительным тоном попросил его уйти нахуй. В отличие от своего приятеля, искушать судьбу этот человек не стал. Он помог подняться своему попутчику на ноги, и Андрей снова удивился тому, что выражения ненависти у того на лице, казалось, становилось даже ещё больше по мере того, как он приходил в себя, и если бы его не сдерживал его приятель, он наверное снова бы бросился на Андрея. Жажда уничтожения. Жажда уничтожения живет в очень многих европейцах, прикрытая фиговым листком вежливости.
— Они воспринимают с агрессией вообще любые расспросы о своих восприятиях, о проявлениях их родственников и друзей и даже малознакомых людей, — задумчиво и даже как-то грустно произнесла Алинга, обращаясь к Андрею. – И у этого есть причина. Как думаешь, какая?
— Если человек с ненавистью относится… я думаю, это означает, что он отдает себе отчет в том, что все его уверенности, все его представления об окружающих людях ложны, причем ложны настолько, что даже простые вопросы немедленно это выявят.
— Мне кажется, тут не просто страх, — вставил Хэл, всё это время совершенно флегматично, и даже безмятежно взирая на происходящее. – Их оскорбляют любые расспросы такого рода. Сначала оскорбления, потом ненависть к тем, кто их оскорбил.
Мужик в шляпе снова подошел зачем-то к Андрею, хотя на них уже никто не обращал внимания, и снова стал лепетать какую-то богоугодную чушь. Андрей снова послал его на хуй и отвернулся. Этому «миротворцу» следовало бы остановить своего дружка ещё в тот момент, когда тот стал откровенно уже орать на Алингу и оскорблять её, и уж тем более он должен был вмешаться, когда дело дошло до рукоприкладства, или точнее рюкзакоприкладства, но тогда он предпочитал с одобрением созерцать происходящее, а теперь, когда оказалось, что поговорка «на всякую большую крысу найдется большая кошка» в данном случае оказалась справедлива, он тут же превратился в цивилизованного миротворца… Объяснять всё это совершенно не хотелось – эти люди были настолько чужды и неинтересны, что просто вычеркнуть их из своей жизни казалось единственно разумным решением.
— Но почему они интерпретируют расспросы как оскорбления? – спросил он Хэла.
— Потому что ты покушаешься на святое.
— Святое?…
— Именно святое. Вежливость – это религия. Это не фигура речи, не аналогия. Вежливость в самом деле стала религией, со своими догматами, со своими святыми, с богохульством и прочими атрибутами. Представь себе, что ты в Таиланде вошла в буддийский храм в шортах. Буддийский! – Хэл поднял вверх указательный палец. – Что будет?
— Меня возненавидят и потребуют немедленно уйти, это я уже проходила, — улыбнулась Алинга.
— Это религия. Философы и ученые могут утверждать, что буддизм не является религией, но буддизм теоретический и реально исповедуемый – совершенно разные вещи.
— Я сталкивался с русскими «буддистами»! – вставил Андрей. – Какая нахуй разница… что христиане, что буддисты – различаются лишь атрибуты, а ненависть и тупость идентичны.
— Так вот вежливость стала одной из религий, — повторил Хэл, — и расспросы человека о его восприятиях, об интерпретациях проявлений тех, кого он считает другом или родственником, являются неприличными.
— Нет, Хэл, мне кажется, ты путаешь причину и следствие, — возразила Алинга. – Расспросы потому и стали неприличными, что вызывают страх. Потому что они могут разрушить систему ложных представлений. Каждый хочет гордиться своим отцом и матерью, это как минимум, а гордиться-то нечем. Но гордиться при этом надо, хотя бы потому, что все остальные гордятся своими родственниками, своим образованием, своей школой, городом, страной, и не хочется быть белой вороной. Поэтому и формируются слепые уверенности вопреки всему, вопреки любому здравому смыслу, вопреки проявлениям людей, вопреки объективным фактам. Даже если мать алкоголик, а отец злобный мудак, человек всё равно способен создать о них ложные уверенности и гордиться своими родителями. Ну а если случайно получится так, что он на родителей обидится и признает их ничтожными, то найдет кого-то еще, кем будет гордиться и тоже безо всяких оснований. Человек хочет быть причастным к чему-то важному, он хочет воспринимать себя выросшим на какой-то важной, достойной почве.
— Наверное… это именно потому, что сам он ничтожен? – В этот момент эта мысль показалась Андрею совершенно очевидной. – Ну если ты сам из себя что-то представляешь, то с какой стати ты будешь формировать свою значимость, опираясь на такую хлипкую платформу, которая разрушается от любого вопроса?
— Да, наверное, — согласилась Алинга. – Сегодня у меня был еще один любопытный разговор. Проходящий мимо мужик злобно посмотрел на меня и сказал, что в таком виде неприлично тут ходить.
— То есть? – изумился Андрей.
— Он имел в виду шорты. Он остановился и стал говорить, что в Непале так ходить не принято, что мой вид оскорбителен для непальцев, тыкая в сторону своего гида. Я подозвала гида и спросила – оскорблен ли он моими голыми коленками, или они ему нравятся? Гид засмущался, заулыбался и, ничего не сказав, отошел в сторону. Я предложила мужику показать на какого-нибудь конкретного непальца, будь то гид или портер или житель деревни, кто оскорблен моим видом, но он, словно не слыша меня, продолжал твердить, что мой вид неприличен. Подошла его жена и тоже стала смотреть на меня с таким презрением, словно я вымазана в гавне.
— Думаю, если бы ты была вымазана в гавне, они тебя не так сильно бы ненавидели:), — улыбнулся Хэл.
— Да, наверное… Я спросила, религиозен ли он? Он оказался католиком. Затем я задала простой вопрос: если бог создал наше тело, почему я должна его стесняться? Разве бог мог создать что-то позорное, постыдное? Вот тут он начал меня ненавидеть по-настоящему, глаза его стали сумасшедшими, но на выручку пришла жена, которая сообщила, что бог, создав наше тело, дал нам и чувство стыда, которое отличает нс от животных. Ну, к такому повороту дискуссии я была готова и сообщила, что бог, кроме чувства стыда, дал нам еще и здравый смысл, с помощью которого мы можем понять, что стыдиться обнаженного тела абсурдно, и прекратить стыд. В такие богословские споры ей, видимо, вдаваться раньше не приходилось, так что на этом нам цивилизованный диалог закончился, и они, вполголоса обменявшись какими-то фразами, разгневанно прошествовали мимо, причем мужик прошел мимо меня так, что постарался посильнее толкнуть…
— Вот блять! – у Андрея снова непроизвольно сжались кулаки.
— Энди, — рассмеялась Алинга, — тебе нужно учиться держать себя в руках. Ну почему ты так серьезно воспринимаешь такую ерунду?
Андрей покачал головой, но не нашелся, что ответить.
— Это роботы, Энди, просто роботы, испорченные стиральные машины. Относиться к ним всерьез — значит дорисовывать то, чего в них нет, дорисовывать там субъекта, личность, а это ведь не личность, это спутанный клубок автоматических реакций. Это ме-ха-низмы, — по слогам произнесла она, — понимаешь? Имея дело с испорченными механизмами, нужно быть предусмотрительным, чтобы не нанести себе травму, но не более того. Или ты злишься на кирпич, об который спотыкаешься?
— Если об этот кирпич споткнешься ты, то вполне возможно, что я на него разозлюсь, — улыбнулся Андрей.
Андрей посмотрел на Хэла и вдруг до него дошло, что прямо сейчас он уже не верит во всё то, что с ними обоими только что произошло. Вообще всё, что было после того, как Андрей увидел… это…, всё было словно в тумане, детали смазанны, разрозненны, из последовательности событий начали выпадать элементы, и приходится напрягаться, чтобы восстановить их. Когда они шли сюда, молча и поспешно, спотыкаясь о камни, хотелось найти какое-то утешение, что ли. Хотелось потрогать кого-то, поговорить с кем-то, чтобы убедиться, что не сошел с ума, что это не сон, не кошмар. Хэл что-то сказал и Андрей ответил, это точно, но что именно он сказал? Это было ведь всего лишь пять минут назад! Андрей застыл со слегка вытаращенными от напряжения глазами, но так и не получалось вспомнить, о чем же они говорили. Неужели вот так работает вытеснение? Страшной силы механизм. Уверенности – тоже страшной силы механизм, и это взаимосвязано. Если девочку изнасиловали, её представления о мире – наивные, инфантильные, абсурдные, почти ничего не имеющие общего с реальностью представления о мире разрушаются. Родители, учителя и прочие преступники, которые внедрили в неё эти ложные представления лишь для того, чтобы оболванить её, сделать послушной и управляемой, достигли своей цели. Они наебали её, чтобы им было легче дёргать за веревочки. И теперь её мир разрушен, когда она видит наглый оскал урода, который ебёт её, ведь такого быть не может! Ведь все люди добрые, ведь надо быть вежливой со всеми, ведь в каждом человек есть целый мир и прочее и прочее… Сначала родителям надо заставить ребёнка терпеть разлагающуюся от ненависти и тупости бабулю, а как это сделать?? Ну как сделать это? Как провести такую уникальную по своей циничности и сложности наёбку, чтобы ребенок смог полностью сломать свой здравы смысл, полностью уничтожить свою способность адекватно оценивать людей? Надо подавить его авторитетом, а то и силой, а то и грубой силой. Сойдет все что угодно, главное – сломать. И ломают. И теперь девочка видит наглое уёбище, которое пристает к ней, но чем ей защититься? Здравым смыслом? Откуда он? Своей способностью анализировать проявления человека и делать выводы? Откуда ей взяться, если годы потрачены на то, чтобы она потеряла способность это делать? Цивилизованный западный мир возмущается тем, что во многих странах мусульмане сотнями тысяч, миллионами вырезают клиторы девочкам, но сами они успешно вырезают своим детям нечто не менее важное для жизни. Хотя… возмущаются ли… да нихрена они не возмущаются. Сколько Андрей ни поднимал эту тему в беседах с европейцами, почти всегда от них слышно только «со своим уставом в чужой монастырь». Так что и не возмущаются они, и это естественно. Рука руку моет. И вот девочку насилуют, её мир рушится, но этого допустить нельзя. Нельзя, чтобы мир был разрушен, но и изменить его нельзя, так как придется пересматривать вообще все. Придется признать, что бабушка – мерзкая, что родители – насильники, что подруги – тупые, что сама она умирает и старится, ещё не успев выйти из подросткового возраста, поэтому – один выход – вытеснять. Вытеснять отчаянно, изо всех сил, так что уже к утру воспоминаний не остается, а спустя неделю она уже и при желании не вспомнит – как так получилось, что в её жизни появилась эта муть, это чувство безысходности, этот фон злобности и собственной ничтожности. И вот теперь этот механизм работает и прямо сейчас в нём – механизм защиты от разрушения картины мира. И если не начать прямо сейчас что-то с этим делать… а что можно делать? Ну как минимум, не молчать.
— Мы должны рассказать всё, что мы видели.
Судя по выражению лица Хэла, у него тоже происходила какая-то внутренняя борьба с охуением.
— Да, давай, — вяло согласился он. – А зачем ты избил этого кретина, кстати?
— Блять…, ну…, — Андрей не нашелся, что ответить.
— Позаботился об Алинге, что ли?
— Ну… я бы сказал, что скорее защитил, чем позаботился.
— Защитил? – удивился Хэл. – А она тебя попросила о защите?
— Нет…
— Значит ты защитил её вопреки её воле? Это вообще-то насилие называется…
— Значит всё-таки позаботился, — согласился Андрей.
— Ну я и говорю, насилие. Забота, это и есть проявление безразличия к человеку. Это агрессивная и эгоистичная форма безразличия, короче – насилие. Во-первых, ты прекрасно знал, что Алинга и сама могла бы его уложить в любом момент. Знал?
— Знал.
— И может быть у неё были ещё какие-то идеи, как продолжить этот опыт, как получить ещё больше информации о поведении этого человека, чтобы получить больше опыта, а ты вмешался со своим мужским достоинством, когда тебя никто не просил.
— Это бешенство. Оно отключило мозги, – Андрей развел руками. – Согласен.
— С этим уже вряд ли что-нибудь получилось бы, — отметила Алинга, — а вот на его приятеля у меня были определенные планы… хотела сыграть с ним в прикольную игру, которую придумала Таша, с детской порнографией:)
— Это не опасно?
— Смотря что. Прикол такой: открываешь на компе пасторальную фотку, где мама лежит на постели вместе с годовалой или двухлетней дочкой, обнимает её и целует в щёчку. Дочка при этом только в трусиках, то есть живот, сосочки видны хорошо. Обычная рекламная сентиментальная фотка. Фотку держишь пока что закрытой, и спрашиваешь какого-нибудь мужика или женщину – как он или она относится к фотке, на которой изображен взрослый человек, обнимающий и целующий полуобнаженную девочку, заведомо не достигшую двенадцати лет? Реакция, конечно, предсказуема… А потом показываешь эту фотку и смотришь на лицо. Масса впечатлений:) Сначала на лице отвращение и ненависть – это ещё до того момента, когда человек понимает, что там изображено. Потом удивление и растерянность. А потом уже всё что угодно, от смеха до ненависти. Интересно это наблюдать, сопоставлять со своими прогнозами на поведение человека. Тех, кто способен после этого что-то обсуждать, можно расспросить о том, не считают ли они абсурдной и опасной педоистерию. Таша много таких приколов придумала. Конечно, эти эксперименты несут в себе определенную опасность, так как педоистерия достигла уже критической величины… ну черт с ним, найду другого туриста. Ты в следующий раз не уподобляйся носорогу, Энди, ладно? Если мне понадобится защита, я справлюсь сама, или в крайнем случае сама попрошу о помощи. А то если ты будешь бить морды всем, кто меня толкнул из ненависти…:)
— Привычка воспринимать девочек как забитых и беспомощных, неспособность постоять за себя. Просто привычка. В таких ситуациях просто забываю, что…
— Ну не «просто забываешь», а забываешь из-за бешенства.
— Ну да, да… Хэл, мы должны обсудить то, что видели, давай больше не сползать никуда… или… Или тебе хочется просто избежать этой темы?
— Наверное хочется, — согласился Хэл, вздохнув и потирая лоб. – Только давай найдем Илан.
— Она в комнате, валяется на кровати и греется на солнце. Ну во всяком случае она там была минут пятнадцать назад, — Алинга обернулась и взглянула на окна. – Вон её окно, открыто, значит она ещё там, пошли.
Когда делегация вошла в комнату, Илан лежала на кровати на животе, играя ножками, и Андрей не раздумывая сел и взял её ножку, прижался к ней губами, стал целовать, поддавшись внезапно вспыхнувшему острому желанию.
— Ал, смотри какая у меня охуенная ножка…
Возбуждало смотреть на Алингу, глаза в глаза, и целовать ножку Илан. Алинга подошла, поставила коленку на кровать, взяла другую ножку и тоже поцеловала её, потом отпустила, подвинулась поближе к Андрею, и поцеловала ту же ножку, которую ласкал он. Просунув язык между пальчиками, Андрей тут же почувствовал язычок Алинги. Было очень классно целовать пальчики Илан, губки Алинги, снова пальчики, пока до Андрея не дошло, что ему неловко и даже немного страшно начинать говорить о том, за чем они пришли. Тогда он привлек Алингу к себе, прислонившись к стенке и прижав ее к себе, не отпуская лапку Илан, и с усилием произнес:
— Илан, я хочу рассказать о том, что мы сейчас видели с Хэлом. Хочу, чтобы ты прокомментировала как-то, рассказала, сталкивалась ли ты с чем-то подобным, ведь ты с Джо много общалась.
Услышал имя Джо, Илан перевернулась на спину, подложив подушку под голову, и сунула Андрею обратно свою ножку.
— Джо? Ну… и что вы видели?
— Я даже не знаю, как это рассказать, чтобы это не было похоже на сумасшествие.
— Джо всё-таки довел тебя, Энди?:), — рассмеялась Алинга.
— Ну вроде того. В общем, мы с Хэлом подошли к нему, когда он лежал там у реки, у большого камня, и…, — Андрей замялся, подбирая слова, — и когда я на него посмотрел, у него не было лица… понимаю что я говорю какой-то кретинизм, но что я могу сделать?! У него не было лица!
Илан удивленно усмехнулась и перевела взгляд на Хэла.
— Хэл, у вас было совместное помешательство, что ли? Мхом обнюхались?:)
Хэл не поддержал её шутку, и как-то подозрительно уставился на Андрея.
— Что, Хэл? Расскажи и ты, потому что когда я говорю один, то похож на сумасшедшего… То есть, Илан, ты никогда ни с чем подобным не сталкивалась?
Я? — Илан коротко рассмеялась. – Нет, Энди, я не нюхаю клей…
— Мы просто гуляли, понимаешь? Ничего не нюхали и не сошли с ума, я что, похож на сумасшедшего?
— Энди, — медленно произнес Хэл, — не мог бы ты повторить, что именно ты увидел, когда посмотрел на Джо?
— Зачем? Я увидел то же, что и ты, почему ты…
Андрей запнулся и замолчал. Странные мысли полезли ему в голову. Странные и немного пугающие. Снова неприятный холодок пробежал по спине. Почему он решил, что Хэл видел то же самое? Дурацкий вопрос. Потому что когда два человека смотрят на одно и то же, они и видят одно и то же, что ещё Хэл мог видеть? А что мог видеть Андрей? Отсутствие лица? Это вообще можно видеть? Это бывает? Это нормально?
— Хэл, а что видел ты?
— Лицо.
— Лицо?? Блять…
Андрей выпустил из рук ножку Илан и посмотрел на Алингу.
— Ал, лица там не было, я смотрел два раза. Я что, спятил по твоему? Отсроченный глюк горной болезни? Нет… я видел то, что было, я не псих.
— Я знаю, что ты не псих.
— Я тоже это знаю, поэтому уверен, что видел то, что видел, что было на самом деле.
— Я тоже видел то, что было на самом деле, — возразил Хэл. – Либо один из нас псих, либо оба.
— Когда я читала описание маршрута из Кедарнатха в Бадринатх, — вставила Илан, — там было написано, что путь пролегает через долину цветов, которая так насыщена цветочным ароматом, что люди могут потерять сознание и даже умереть. Может ты в самом деле надышался чего-то, Энди? Сорвал цветочек, понюхал… пожевал задумчиво, а?:)
— Ничего я не нюхал. И не жевал.
— Я тоже ничего не нюхал, — согласился Хэл.
— Ну а ты-то тут причем, — удивилась Алинга? – Ты же видел лицо, значит… что? Что, Хэл?
Хэл посмотрел на неё каким-то мрачным взглядом, даже немного сгорбившись.
— Лицо… лицо-то я видел…
— Ну?
— Ну…
Хэл снова мрачно посмотрел уже на Андрея, словно тот был виноват в чем-то.
— Это было не его лицо.
— Ха! — выдохнул Андрей и рассмеялся. – Ну пиздец нам с тобой, Хэл, прямая дорога в психушник… знаешь, наверное нам лучше списать это на какие-то глюки. Может я и в самом деле пожевал какую-нибудь тростинку, хрен его знает…
— Ты можешь комплексовать сколько тебе влезет, Энди, — спокойно произнёс Хэл, — но я… я человек привычный к таким вещам.
— Как это??
— Ну вот так. В осознанных сновидениях я видал всякое. У тебя такого опыта нет, а у меня есть. Есть и опыт управления сновидениями. Захочу, хоть десять хуев у меня будет… как ты думаешь, что я стал первым делом делать, когда освоился в ОСах?
— Думаю, стал трахаться:)
— Естественно. Я стал реализовывать самые невероятные, самые возбуждающие, самые невозможные в реальности фантазии, невозможные как технически, так и юридически, так что в ОСах я уже привык видеть разное… Естественно, что первым делом я проверил – сон это или нет, и убедился, что нет, так что если твоя нежная психика пошатнулась, то моя стоит крепко, как хуй, который сосет страстный мальчик…
— То есть ты смотрел и видел, что у Джо лицо какого-то неизвестного человека? – уточнила Илан. – И как он выглядел, тот человек?
— Да выглядел он… ничего так, хорошо выглядел, я бы сказал… замечательно он выглядел… это было лицо Алинги.
— Ебать, — только и произнес Андрей, причем по-русски.
На некоторое время воцарилось абсолютное молчание, так что отчетливо были слышно шуршание кустов, растущих у гестхауза на полянке, под порывами ветерка с реки.
— Я не имею ни малейшего понятия, что с этим сделать, Хэл, — наконец произнесла Илан. – Я никогда ничего подобного не видела. Я спала с Джо несколько раз, когда он обучал меня внетелесным восприятиям, но… это было просто обучение довольно простым техникам, и я никогда не сталкивалась ни с чем подобным, так что я умываю руки. Не знаю я, что все это значит.
— Может быть спросим у него? – предложила Алинга.
— Да, спроси… много от него добьешься, — хмыкнул Хэл. – Отшутится и свалит, а то ты не знаешь, как он поступает в таких случаях…
— Это не совсем «такой» случай… это случай, который касается меня лично.
— Ну вот ты и спроси. Если что-то интересное будет, надеюсь ты расскажешь, хотя ничего не будет, сто процентов.
— На ловца и зверь…, — пробормотал Андрей, вглядываясь в окно.
— Что? Зверь? А…, — Хэл подошел к окну. – Идёт ваш «зверь». И с лицом все у него в порядке. Идешь?
— Иду.
Алинга соскочила с кровати и вышла из комнаты.
Судя по выражению лица Алинги, хрен с маслом получила она от Джо, а не разъяснения, так что ни Андрей, ни Хэл, ни Илан даже не стали у неё ничего спрашивать, когда спустя десять минут они спустились вниз по лестнице, ведущей от комнат в ресторан.
Эти десять минут были для Андрея и возбуждающими, и непростыми, так как Илан стащила с себя и с Хэла шорты и трусы, посадила его на кровати так, чтобы он прислонился к стене, и села сверху, обняв его и прижавшись к нему своими грудками. Протянув между своих ног руку и взявшись за хуй, она слегка поиграла им со своей писькой, а потом не торопясь плотно села на него, поёрзывая попкой, и всё то время, пока они ебались, то быстро, то медленно, то совсем замирая и не обращая ни малейшего внимания на Андрея, он был на грани… увы, не оргазма, а ревности. Ревность словно стояла прямо где-то тут, за дверью, и малейшей слабины было бы достаточно, чтобы она возникла. Андрей положил ладонь сначала на заднюю лапку Илан, потом на попку, и так и держал её все время, пока они трахались, и старался при этом сосредоточиться на том, какое красивое у неё тельце, и что ей сейчас наверняка очень приятно, так что ревность так и не пробилась и заглохла где-то там, вдалеке. Ему удалось полностью отвлечься от ревности лишь тогда, когда он сполз с кровати и встал на коленки между ног Хэла так, чтобы попка Илан оказалась прямо перед его лицом, и можно было целовать её, трогать дырочку в её попке одной рукой в то время, когда другой рукой он дрочил свой хуй. Затем он протянул руку чуть дальше и обхватил двумя пальцами упругий хуй Хэла, прикасаясь одновременно к влажной и горячей письке. Затем он взял заднюю лапку Илан, приподнял её немного так, чтобы она легла на ляжку Хэла, и уткнулся в неё мордой, удовлетворенно отметив, что ревность совсем исчезла и осталось только приятное чувство влюблённости и сильного возбуждения. Уже совсем не хотелось, чтобы Хэл куда-нибудь ушел и они бы трахались вдвоем с Илан. Наоборот, сексуальное чувство, коснувшись Хэла в тот момент, когда Андрей взялся за его хуй, распространилось и на него, и его участие в сексе стало возбуждающим. Отчуждение и ревность возникают особенно легко, потому что один парень всегда словно отделен бронированной стеной гомофобии от другого, но стоит только эту стену преодолеть, как ревность и отчуждение резко ослабевают, и уже не составляет труда их убрать совсем. С девушками, скорее всего, так же. Гомофобия подпитывается тем, что европейские парни поразительно уродливы… интересно, а ведь у азиатов – непальцев, малайцев, лаосцев, индонезийцев нет такой гомофобии, и тела у них намного в среднем симпатичнее чем у европейцев… удачно получилось, что у Хэла приятное, спортивное тело, и даже задние лапы красивые, что бывает очень редко – обычно ноги европейских парней просто на удивление уродливы, костлявы, и даже омерзительны. А… нет, с девушками эта логика не проходит, ведь девушки ревнуют не слабее парней, а красивых среди них в сто раз больше… Дальше обдумывать всё это не захотелось, и Андрей просто стал получать удовольствие — тискал яички Хэла, пробрался даже ещё дальше и стал трогать дырочку в его попке, просунул немножко в неё палец и чувствовал, как она сжимается во время особенно сильных приливов наслаждения.
Затем Илан опрокинулась на спину, потянув Хэла за собой, и когда Андрей подполз к ее мордочке, она обняла его и прижала к себе, и он всем своим телом чувствовал, как двигаются их тела, и очень пожалел, что здесь сейчас нет Алинги. Было очень приятно прижиматься к Илан, было очень возбуждающе обнимать её, крепко стиснув, пока её трахает другой парень. Он обнял её левой рукой за шею, положив ладонь ей на плечо, легко целуя её губки, щеки, шею, грудки, а правой рукой он мог потискивать её сосочки, немного играться с ее писькой и клитором, прижимать ладонь к её животу, и всё это время он испытывал к ней очень сильную нежность, и от этого его нежность и влечение к Алинге только усилились и стали настолько нестерпимыми, что захотелось прямо сейчас найти её и прижать к себе, посмотреть в глазки, целовать. Как же блять охуенно жить, когда нет ревности…
Джо, увидев, что они спустились в ресторан, неожиданно махнул приглашающе рукой и пошел им навстречу, кивком позвав и Алингу.
— Слушайте, — начал он, когда Алина подошла, — я понимаю, что вокруг моей персоны возник некий фольклор мистического толка, я это понимаю.
— И не без твоих усилий, Джо, — улыбнулась Илан.
— Не без. Но всему есть свой предел. Я совсем не хочу напускать избыточный туман там, где он не нужен. Я просто хочу сохранить в секрете некоторые аспекты своей частной жизни, своих исследований, это да, это правда. Но что касается этой истории… я понятия не имею, что всё это значит. Просто не знаю.
Джо посмотрел в глаза Андрею, затем перевел взгляд на Хэла, и Андрей отметил, что несмотря на то, что выражение лица Джо не имело никаких признаков двойной игры, всё равно сомнения не исчезали, так как Джо, без всякого сомнения, смог бы сыграть всё, что он ни захотел бы, в том числе и предельную искренность. Несомненно, что и у Хэла должны были бы быть те же самые сомнения.
— И у тебя нет никаких предположений? Вот эти странные… видения… нет никаких идей, почему они могли бы быть? – спросил Алинга.
Джо откашлялся.
— Я не буду испытывать ваше терпение, предлагая тухлятину в виде разного рода послеакклиматизационных явлений, отложенной горной болезни…
— Очень мило, Джо:) – перебила его Алинга. – Теперь хотелось бы услышать не только то, о чём ты не будешь говорить, но и то, о чем ты можешь сказать. Ты не можешь упрекнуть меня в излишней назойливости относительно твоей частной жизни, но в данном случае всё немного по-другому. В данном случае оказываюсь замешана… каким-то косвенным образом, конечно, но всё же замешана я сама, ведь Хэл увидел именно моё лицо.
— Да…, — кивнул Джо, — да. И я не знаю, что это означает.
Хэл разочарованно вытянул губы и вздохнул.
— Я правда не знаю, что это означает, — повторил Джо. – Несомненно это как-то связано с моими экспериментами, о которых я не хочу рассказывать, и это должно быть связано с чем-то ещё, что каким-то образом объединяет меня, Хэла, Энди и Алингу, и несомненно это ставит какой-то акцент на Алинге…, — Джо развёл руками. – Это всё, что я сам себе могу сказать.
— Джо, что касается меня, то я тебе верю, хорошо, пусть так. – С напором произнес Андрей. – Но давай мы всё-таки расставим точки над «i» в этой истории с твоим «пультом» или как он там… Здесь дело не только в любопытстве, пойми. Дело ещё и в доверии. Ты попросил нас уделить максимум внимания кластерам. Для Илан этого достаточно, чтобы в ней возникло сильное желание упереться в эту тему, но что касается меня, Хэла и, я думаю, и Алинги, то мы с тобой почти не общаемся, у нас к тебе… настороженность, что ли. И сейчас, когда мы четверо приняли решение заняться кластерами…
— Как ты сказал? – удивился Джо. – Вы четверо?
— Да. Я, Илан, Алинга и Хэл. Остальные в той или иной степени выразили интерес, но… вплотную заняться этой темой сейчас ни не готовы.
— Я не уверена тоже, Джо, что хочу, — Алинга положила руку на плечо Андрея, перебивая его. – Мне хочется быть рядом с ними, наверное захочется принять участие в каких-то действиях, хочется слушать о том – что они делали и что получилось, но всё-таки мой интерес несколько пассивен. И всё равно… да, мне хочется быть с ними – с теми, кто начнет рыть носом землю в направлении кластеров.
— Значит…, — задумчиво протянул Джо, — мы кое что нашли?
— Не поняла…
— Ну как? Значит мы нашли то, что нас, пусть и формально и, я бы сказал, эфемерно, но объединяет? Именно вы четверо займетесь кластерами, и именно вы стали участниками этого странного, эээ…, видения.
Джо задумался, и Андрею всё меньше и меньше казалось, что он мог бы играть с ними в какую-то игру в этом вопросе.
— Да, интересно, — пробормотал Хэл. – Если бы ты ещё рассказал, чем именно ты занимался в тот момент, когда…
Джо отрицательно покачал головой.
— Нет, Хэл. Что нет, то нет, не настаивай.
— Твоя карточка… с ней тоже «нет»? – уточнил Андрей, и с удивлением заметил сомнение в глазах Джо. – Ты знаешь, что в ерунду с инновационной лабораторией я не поверю…
Джо улыбнулся, и Андрей удовлетворенно хмыкнул.
— В то, что ты инопланетянин, как утверждали те два психа, я мог бы поверить в более романтической обстановке… ну если бы была ночь, горели свечи, я бы обнимал Алингу и слушал твой печальный рассказ о том, как в одной звёздной системе гордый народ джедаев… ну и так далее, фантазии у тебя на десятерых хватит:)
— С карточкой тоже «нет», — после едва заметного колебания произнес Джо.
— Ну ладно…, — разочарованно протянул Андрей и взглянул на Алингу, и снова сильно захотелось её обнять, поцеловать её грудки, живот – прямо через футболку, не снимая её. Хотелось именно так, и почему-то именно такая фантазия сейчас вызывала прилив нежности – целовать её через футболку, шорты, носочки. Алинга словно почувствовала это, а может просто переживания Андрея отразились в его взгляде, мимике, и она притиснулась к нему, встав немного сбоку и сзади, обняла его обеими руками за живот и грудь, прижавшись грудками. Андрей положил свою ладонь на кисть её руки, и захотелось, чтобы этот разговор с Джо длился как можно дольше, чтобы он мог вот так стоять, чувствовать Алингу, чувствовать её дыхание, её нежность. А если бы он не убил на корню ревность, когда Илан потрахала Хэла? Тогда ничего этого не было бы. Он был бы сейчас отравлен, напряжен, Алинга наверняка бы заметила, почувствовала это, в ней не проснулось бы желание прижаться к нему, ничего бы вообще не было. И ещё ему пришло в голову, что его уже заебал этот русский язык со своим уродским косноязычием в сексуальной тематике. Слово «трахаться» — одно из наиболее нейтральных, обозначающий половой акт, проникновение хуй в письку, с элементом хоть и грубоватой, но игривости, но всё-таки это полный пиздец… хотелось бы иметь ну как минимум два-три слова, обозначающих это, а лучше – десять. Как же могут двести миллионов (!!!) людей жить в таком убогом словарном сексуальном мире? Надо что-то с этим сделать… надо придумать свои слова, дальше так жить нельзя. Думать на другом языке – сложно, и это явно не ближайшая перспектива, да и это ещё большой вопрос, насколько английский лучше русского в этой части. Интересная задача – придумать приятно звучащие слова, обозначающие те или иные виды секса! Жаль, что посоветоваться не с кем… а клёво было бы найти русскоязычную девочку…
Андрей вытащил блокнот и сделал там пометку.
— Ты можешь что-нибудь посоветовать насчет кластеров? – Продолжил расспрашивать Хэл.
— Ничего такого, чего бы вам не смогла рассказать Илан, — пожал плечами Джо. – Ну прежде всего, я думаю, вам надо отделиться о группы. Все пойдут на озёра, а вы идите куда-нибудь ещё.
— Думаешь, у нас не получится сосредоточиться на работе, если…
— Тут и думать нечего, я уверен в этом, — перебил его Джо. – Илан наверное смогла бы, а вот ты, и тем более Энди – нет. Так что если хотите совет, то вот вам мой совет, а если ты хочешь не просто «совета», а совета который тебе понравится…
— ОК, понятно, — остановил его Хэл. – Понятно, согласен.
— Я думаю, нам лучше вернуться в Луклу…
— Почему, Алинга? Мы могли бы найти где-то здесь укромное место в горах…
— Найти укромное место тут не трудно, но трудно найти такое, в котором был бы достаточный комфорт.
— Согласна, комфорт очень важен, — поддержала её Илан. – Здесь слишком холодно утром, ночью и вечером, а если нет солнца, то и днем. Обогревателей никаких нет, их печки ничего не меняют, всё равно в пуховках надо сидеть. Тело в постоянном небольшом напряжении из-за холода, а мне нравится валяться где-нибудь в тепле, и ещё мне хочется, чтобы было яркое освещение, и ещё чтобы была вкусная еда, и чтобы можно было включить ноутбук и посмотреть какой-нибудь фильм, чтобы отвлечься… в общем, для энергичного броска, для трека такие условия приемлемы, а для серьезного исследования – нет.
— Вы можете пожить в Намче, — предложил Джо, и потом, когда все вернутся с озёр, вместе полететь в Катманду.
— Я бы не сказала, что Намче прямо-таки идеально подходит… но всё-таки можно попробовать.
— Хорошо, что ещё, — продолжил расспросы Хэл.
— Осознанные сновидения, — улыбнулся Джо. – Ну или хотя бы просто нормальные сны.
— Что значит «нормальные», — не понял Андрей.
— Без негативного фона, приятные. Ложись спать в десять вечера максимум. Просыпайся в час, занимайся до трех, затем снова ложись спать и просыпайся когда получится, но поставь будильник и проснись еще хотя бы раз, скажем, часов в пять-шесть утра, просто приведи себя в приемлемое состояние за пару минут и спи дальше, а утром валяйся в постели и еще пару раз засни. При таком режиме ты не залипнешь во сне в негативном фоне, и кроме того, во сне ты можешь узнавать новые эпизода кластеров.
— Почему именно во сне?
— Потому что в бодрствовании тебя придавливает тело, а во сне ощущения не мешают, и легко испытывать озаренный фон, легко испытывать и приятные ощущения, кстати. Все переживания во сне более яркие, ты больше открыт для новых оттенков озаренных восприятий. Чем в более энергичном, ярком состоянии будет твоё тело, тем легче ты будешь исследовать кластеры и что угодно ещё. Так что…
— Так что, желательно заниматься физической активностью, — подхватила Илан. – Кому что нравится. Мне хочется боксировать пару часов в день, возиться с гантелями.
— Перчатки в Намче у нас есть, — напомнила Алинга, вот бы грушу там повесить.
— Да, надо будет. И обжираться не следует, чтобы было постоянное легкое, приятное чувство голода. Приятное!:)
— Что-то ещё, Джо? — не отставал Хэл.
— Да. Закажи мне жареные ребра барашка и суп из сёмги, жрать охота…
— Не трави душу:) Эта еда конечно уже достала, уже почти месяц это жрём! Не… месяц, это предел для трека…
Джо поднялся наверх, и остальные тоже стали рассасываться. Андрей отошел на несколько шагов, но понял, что ему очень не хватает Алинги, вот прямо сейчас. Обернувшись, он увидел, что она на него смотрит.
— Хочу просто побыть с тобой, не против? – спросил Андрей, подойдя.
— Не против. Хочу. Хочу просто поваляться, подумать…
— ОК, а я буду рядом и прикасаться к тебе, гладить твое тельце и иногда целовать твою мордочку, хорошо?
— Клёво:), — Алинга засмеялась и прижалась к Андрею, — пошли, — и она показала в сторону деревянной скамейки, залитой солнцем.
На следующий день они вчетвером вышли ранним утром в направлении Луклы. Портеры будут идти день или два, а они сегодня же вечером уже предвкушали тепло, горячий душ, вкусную еду. Гид сказал, что после недавних снегопадов на перевале все ещё лежит снег, но это не произвело на них никакого впечатления. После Мера-пика… какой-то заснеженный перевал вряд ли мог внушить им какие-то существенные опасения. Ближе к делу выяснилось, что на спуске – уже со стороны Луклы, и в самом деле идти было неудобно, так что ледорубы очень даже пригодились. Встречные туристы, двигающиеся по склону наверх из последних сил, смотрели на спускающихся с завистью, но на самом деле чисто технически подниматься было легче, чем спускаться по такой обледеневшей и заснеженной тропе. Андрей шел вниз немного быстрее, чем следовало бы, предвкушая скорое тепло, горячий душ, и пару раз чуть не съехал, поскользнувшись, но оба раза успел резко развернуться, как кошка, и зарубиться ледорубом.
В самом первом, мелком промежуточном поселке на пути к Лукле, прямо под перевалом, Андрей купил бутылку колы и сел, привалившись, к огромному камню. Это был даже не посёлок, а просто небольшая группа хижин, в которых в сезон ночевали непальцы, содержащие тут магазинчики для редких проходящих туристов. Портеры пили тут чай и отдыхали. Спустя минуту из ветхого домика, стоявшего рядом, вышла девушка лет восемнадцати и со странной улыбкой завернула за угол, оказавшись прямо напротив Андрея. Поблизости никого из туристов и местных не было, и она постояла с минуту, продолжая смотреть на него в упор. Затем она в какой-то нерешительности стала задирать свое платье, не отрывая от Андрея взгляда. Время замедлилось… Под платьем, само собой, оказались длинные штаны, которые тут носят все непалки. Заинтригованный происходящим, Андрей оторвался от бутылки и во все глаза пялился на неё. Он не поверил своим глазам, когда девушка начала прямо перед ним, в каких-то трех метрах, снимать свои штаны! Бросив взгляд в сторону центральной полянки, он увидел, что Алинга стояла там, отвернувшись и смотря вниз, в долину, и понял, что не получится позвать её так, чтобы не привлечь внимания остальных. Спустив полностью штаны, девушка взялась за трусы. Такую вещь назвать «трусиками» язык не повернется… а ведь какие красивые девушки, и как уродуют себя этими отвратными тряпками. Немного наклонившись вперед, девушка спустила трусы и выпрямилась, затем слегка расставила ноги, и показалась её писька. Возникла мысль, что зря он не расспросил Хэла о том, как проверять – сон это или нет. Ну в общем это конечно был не сон… Самое поразительное и возбуждающее было то, что она всё это время просто таки неотрывно смотрела ему в глаза! Писька, ляжки, попка… это была очень красивая девочка… Наконец она присела и стала писать, по-прежнему не отводя взгляда! Снова возник неожиданный и резкий всплеск нежности к такой… непонятно как это интерпретировать – к открытости? К непосредственности? Или она его соблазняла? Можно ли будет сейчас пойти вслед за ней в эту хижину и… и что дальше?
Пописав, девочка встала и снова её писька стала отчетлива видна. Неторопливо, даже слишком неторопливо натянув трусы и штаны, она сделала несколько шагов, улыбаясь, и тут наконец до Андрея дошло, что она психически ненормальна. Можно было бы и сразу это понять, если бы он не был шокирован настолько нетипичным поведением этой непальской девушки. «Нетипичным» даже не то слово. Невозможным, нереальным. Пройдя почти вплотную к нему и продолжая смотреть на него и улыбаться, девушка ушла куда-то за камень. Появившиеся в это время другие непальцы поставили крест на идее попробовать пройти вслед за ней. Ненормальная… это ещё как посмотреть, кто ненормальный… Наверное, она могла бы оказаться совершенно глупой, но вот если представить себе – с какой девушкой хотелось бы потискаться и потрахаться? С этой «ненормальной», или с обычной правильной девушкой? Тут даже вопроса нет. Потрахаться с такой непосредственной девочкой хотелось очень сильно. Такого опыта у Андрея ещё не было, и он мысленно поставил себе галочку в планах на будущее – надо попробовать как-нибудь найти такую девушку – в Непале или Таиланде или в Камбодже – неважно, есть много стран, где можно найти почти всё, что хочется в сексе… Найти вот такую «ненормальную» и потрахаться с ней, чтобы она вела себя предельно свободно в сексе – просто потому, что у неё недостаточно развито сознание, чтобы стыдиться этого, чтобы научиться стыдиться. Это кажется очень возбуждающим сейчас – абсолютно непосредственная девочка! И более того, перед такой девочкой нет никакого смысла быть озабоченным чем-то. Как я выгляжу, что она обо мне думает – всё это не имеет никакого значения. Она просто будет делать то, что ей приятно, и самому можно тоже быть совершенно раскованным. В сексе с Илан или Алингой чтобы стать настолько же раскованным, необходимо провести над собой огромную работу. Стать человеком, полностью лишенным озабоченности мнением любимой девушки! Это серьезная задача… сейчас она кажется совершенно невыполнимой. Это должна быть такая открытость, такое доверие… но разве нет такой открытости к Алинге? Вроде есть. Вроде и на самом деле совершенно нечего скрывать, но если представить себе секс с Алингой и секс с «ненормальной» девушкой, то сразу становится ясным, насколько реальное положение дел далеко от фантазий – если степень свободы с девушкой обозначить как «десять», то с Алингой… на три, наверное… Очень неприятное открытие… в чем же причина? Есть что-то, какая-то часть образа, имиджа, который воспроизводит страх разоблачения, и ведь на самом деле нет ничего, что могло бы быть разоблачено, это просто механизм, запущенный ещё очень, очень давно, в детстве. Страх родителей… Как же это заебало… страх родителей есть у КАЖДОГО ребенка, у каждого! Это не просто какая-то тревожащая мелочь. Это настоящий, полноценный страх, который разъедает, отравляет, искривляет, делает ребенка уродом. Вот почему он сейчас не может быть открытым на десять с любимой девочкой в ситуации, когда скрывать-то и нечего? Это как спазм. Судорога. Ногу сводит судорогой, и ничего нельзя сделать. Разве что колоть иголкой, насильно разгибать через боль, но тут не нога, тут не за что взяться и нечего разгибать. И ведь почти никто не признает, что в нём был и есть сильный страх родителей! И сам он из совершенно «благополучной» семьи, на сто процентов «благополучной»! Какое на хуй благополучие… И никому не объяснишь… Остаётся наслаждаться тем, что он понимает это сам, и наверняка это поймёт любимая девочка, да и остальные из их компании. Узкий островок трезвости в океане тупости, но он есть. Как охуенно, что есть все эти люди. Немного, но есть.
Андрей встал и прислонился спиной к нагретому камню. Легкие облака были на небе, а где же им ещё быть? И это было классно. Солнце было там же, что тоже улучшило его настроение. Стая ласточек носилась прямо над ним, то есть тоже в небе, и это тоже было классно. Классно, что есть небо! Классно, что есть ласточки, что можно дышать и целовать девочкам ножки и попки. Классно, что когда нет озабоченностей, то есть всё, даже если нет ничего. Легковесные, порой не имеющие практически никакого смысла мысли летали наподобие ласточек – бесцельно, бесследно, и это тоже было классно.
Взглянув вниз, он не увидел ни Алинги, ни Илан. Хэл ушел вниз еще раньше, значит он остался тут последним. Всего лишь полдень, так что торопиться совершенно некуда. А чё сидеть? Сидеть тоже уже не хотелось. Жаркое солнце растапливало последний снег на тропинке, хотя в тех местах, где была тень, снег будет лежать ещё наверное минимум день, а то и два. Забросив за спину рюкзак, Андрей поскакал вниз, стараясь наступать на проталины. Спустя метров сто, тропа заворачивала за большой камень. Он помнил это место – за камнем тропа должна была снова повернуть вниз, идя по самому краю оврага. Здесь была тень и лежал снег. Мальчик-портер лет четырнадцати с корзиной за спиной медленно тащился наверх, и Андрей на скорости обогнул его, успев заметить, что [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] Или ну его нафиг? В этот момент нерешительности Андрей притормозил, повернув чисто автоматически голову вслед мальчику. Правая нога, выставленная вперед, заскользила, и Андрей, потеряв равновесие, съехал с тропы на самый край оврага. Вспышка страха мобилизовала его, и падая вперед на выставленные руки, он мысленно ругнулся, понимая, что без ссадин тут уже не обойтись. Ударившись руками о мерзлую землю, покрытую слоем пушистого снега, он вскрикнул – под снегом оказались камни, и острая боль ударила молнией через руки по всему телу, так что в глазах даже немного потемнело. Руки инстинктивно подогнулись, и Андрей упал грудью на снег. Его тело по инерции продолжало скользить, и вдруг прямо перед его глазами оказался улетающий вверх край оврага, и в течение какого-то краткого мгновения он отказывался верить в то, что случилось невероятное – он сорвался. Спустя секунду паника прошла, но было уже поздно – сильнейший удар по голове потряс его. Ещё был миг удивления, затем миг страха, и – темнота.